Гиппиус Зинаида Николаевна
О "Я" и "Что-то"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

З. H. Гиппиус

О "Я" и "Что-то"

  
   Гиппиус З. H. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899-1916 гг.
   М., "Русская книга", 2003.
  
   Один из вечных, так называемых "проклятых" вопросов -- разумеется, вопрос о личности. О личности и коллективе, о их взаимоотношении. Стремясь к таинственному синтезу, они постоянно сближаются, но сближение оканчивается ничем: или коллектив съедает личность и остается один, или, наоборот, личность уничтожает коллектив и тоже остается одна. Так мы вечно и хромаем на которую-нибудь ногу.
   "Проклятость" проклятых вопросов в том, что от них никуда не уйдешь. Сидим ли мы в кабинет и глубокомысленно, упорно и бесплодно решаем их, смиренно ли живем день за днем, ни о чем не думая, кроме насущных дел и делишек, -- вопросы тут, как тут. Солнце отражается в море, но не обходит и солдатскую пуговицу. Достоевский, газетный репортер, устроитель своей семьи, деревенской молочной кооперации или балканских дел в Лондоне -- все они живут в мельчайших брызгах "проклятых вопросов", непрерывно их как-то решают, -- ибо вся жизнь ими пропитана.
   Наблюдая явления более общие, в любое время можно с ясностью заметить, куда качнулся маятник интересующего нас вопроса: в сторону личности или в сторону коллектива. Возьмем хотя бы только литературу (она достаточно отражает жизнь), хотя бы только русскую, хотя бы лишь последних десятилетий. Все оттенки и степени уклона именно к личности, -- все формы индивидуализма, вся лестница самоутверждения -- до той последней ступени, на которой единая личность уже съедает себя сама. Пусть мне не говорят, что искусство (раз я беру искусство) непременно и только индивидуально. Это старое возражение. Само по себе искусство лишь чаша -- и разных цветов вино в нее наливают. "Чистое искусство", "искусство для искусства" -- уже определение, и тут уже есть, действительно, склон к индивидуализму.
   Наши "декаденты" были первыми сознательно явными утвердителями личности, сильно качнули маятник в одну сторону -- и, по-видимому, были правы. Литература, опять верная своему долгу, верно отобразила уклон жизни. Тем прекраснее литература, чем чище ее зеркало.
   Когда-то, давно, я отметил у декадентов этот резкий уклон к индивидуализму, к утверждению личности, как примата. Если же изобразить схематически ступени, которые привели нас от декадентства 90-х годов к характерному писателю-описателю последних дней, то будет приблизительно так: "Есть Я". -- "Есть, главным образом, Я". -- "Есть только Я". И, наконец (это уж последнее, не ступенька, а срыв, самосъедание личности), есть "Что-то".
   Для конкретности можно взять, кого угодно, из наших современных художественных писателей. Они, быть может, и не проходили последовательных стадий индивидуализма, большинство прямо, с невинностью, попало на те последние ступеньки, где в наши дни находится литература. "Я" -- уже едва чувствительно. Есть ли, нет ли -- неизвестно, да и мало интересно. Верно, есть немножко: есть мои глаза, которыми вижу существующее "Что-то", и рука, которой описываю это видимое. И хорошо, отчетливо вижу, и хорошо, красиво описываю.
   Таковы наши писатели; они именно описатели. Возьмем кого-нибудь из ряда и остановимся на нем. Возьмем Пришвина.
   Вероятно, он сам никогда и не говорил себе: "есть Я, есть только Я". Он сразу стал на то место, где "видят Что-то". Его самого, его "Я", его мысли, его воли -- вы не заметите ни в одной строчке прекрасных описаний, да и между строк не прочтете ничего, потому что ничего этого нет. Бьется какое-то громадное чувство, но уже не человечье, не сердечное, а... просто не знаю, как и выразить, -- глазное и кожное.
   ...Вот, вот... Летит сова... Гудит лес... Собака воет... Над Библией клонится мужик крепкий, мужик старый... Вздыхает Русь болотинами своими...
   Хорошо? Конечно, хорошо, весьма хорошо описано, а хорошо ли это по существу, дурно ли, и чего Пришвин хочет, где он сам, -- я не знаю, и он не знает.
   Разные могут быть точки зрения. Но мне-то, знающему кое-что о личности, помнящему этапы индивидуализма, жутко наблюдать такие явления, попросту жаль человека: куда потерялся, только глаза, только "Что-то".
   Я отмечал недавно "беспозиционность" наших модернистов. Чему удивляться? "Я" может еще запять какую-нибудь позицию. Но если есть одно "Что-то" -- причем позиция? "Что-то" -- решительно везде. Все для него -- позиция.
   Пришвин начал с этнографии. Но художественному таланту, -- хотя бы и современному, "глазному таланту" -- в этнографии тесно. Острым глазам и большому темному чувству доступна вовсе не одна узкая внешность предметов и людей (которые вместе составляют "Что-то"). Взором и чувством можно сцеплять образы, "творить", как творит всякий художественный талант. Естественно, что Пришвин не остался этнографом, да и занимаясь этнографией, он уже был художником. Только его останавливала робость, которую потом он бросил. И к своей выгоде. Прочтите любой из его рассказов, -- они все одинаково хорошо или недурно написаны, сцепление образов красиво и довольно приятно. А если рассказы мы сравним с его современными "очерками" (есть такие в газетах, в журнале "Заветы", между прочим), то поразимся беспомощностью и удручающим отсутствием связанности; да и кому связывать, -- автора нет. Это, однако, тоже "описания", "наблюдения", и Пришвин тот же самый. Но ему нет свободы безмыслия, какая дана в рассказах; для "очерка" автор нужнее; требуется, если не рассуждение, то все же одна нить, на которую наблюдения нанизываются. Безмыслие и там, и здесь -- одинаковое; но в "описательстве художественном" оно не так бросается в глаза.
   Большинство рассказов Пришвина не имеет никакого содержания. А когда и есть содержание, то оно, по существу дела, ничего не меняет. Ибо это не содержание, а опять художественное сцепление образов. Как они, образы, сцепились, вышло ли "содержание", или не вышло -- художник не знает. Да и не все ли равно?
   Рассказ Пришвина "Никон Староколенный" (последний сборник "Шиповника") -- как будто с "содержанием". И даже с таким, какого захочет читатель. Г. Иванов-Разумник написал "о Никоне Староколенном" громадную статью в "Заветах" (да не одну -- две, кажется), все время указывал на глубокое, определенное содержание и смысл рассказа, взял для помощи А. Ремизова, с которым сравнивал Пришвина; и если объяснения вышли, при всей патетичности, довольно спутанными и неубедительными, то это уже вина критика, это зависит от его способностей: сам-то для себя г. Иванов-Разумник увидел же в рассказе Пришвина и смысл, и содержание -- какие захотелось. Можно бы увидеть и другое, и другую статью написать -- всю наоборот.
   Неспорно одно: рассказ по-современному хорошо написан (случаются провалы, но они не важны), есть воздух и краски, есть художественная сцепка видимого. Кому этого довольно, пусть радуется и желает, чтобы побольше писал Пришвин, побольше нарождалось таких талантливых, таких русских Пришвиных.
   Может быть, и действительно довольно? Может быть, "искусство для искусства". И не очень-то, в конце концов, нужны любовь, ненависть, воля, действительность, личность? "Личность", -- которая при том еще в постоянном неравновесии, движении, тянет за собой понятие "коллектива", вступает с ним в борьбу, опять отрывается от него... Вечная история, вечное круговращение!
   Спокойнее, конечно, было бы отказаться натвердо от "Личности", обрести красивое "Что-то" и проходить по жизни, как наши Пришвины по литературе, легконогими и ясными странниками, с глазами вместо сердца. Один "проклятый вопрос" (а возможно и не один) был бы устранен.
   Спокойнее, а между тем -- не удается; спокойствие нас не пленяет. Настолько не хотим мы этой безличной легконогости, не примиряемся с ней, где бы и в чем бы она ни проявлялась, что и самые лучшие "описатели" нас не удовлетворяют вполне, и Пришвина жалко, хоть он будь еще во сто раз художественнее. Более того, сами "описатели" перестали себя удовлетворять.
   Около литературы, среди описательства, народилось явление, крошечное по размерам, бессильное, но характерное и очень подчеркивающее, поясняющее мои соображения об индивидуализме. Вне этих соображений оно нелепость -- и я его долго не мог понять.
   Говорю о кружке русских "эгофутуристов". О них, вопреки их собственному мнению, решительно никто не знает, а потому сразу поясню: это просто несколько молодых людей, которые пытались занять по отношению к современной литературе позицию, которую когда-то заняли "декаденты". Так же принялись они выдумывать "новые слова", точь-в-точь с тем же задором и той же напускной самоуверенностью. Все то же, только помельче: "декаденты" повели себя от Фета, а нынешние -- от Фофанова, т. е. от фетовского... племянника, что ли. Вот эта "старость" нового особенно и удивляла меня. Вскоре выяснилось, что из этих молодых людей только один более или менее способен к стихосложению (да и тот не так уж молод, лет за тридцать) кружок несколько распался, брошюрки перестали выходить! Оставшийся более талантливый поэт решил печатать свои произведения отдельно, а потом он, конечно, появится и на страницах самых "обыкновенных" журналов (кажется, даже появился); талантливость его -- именно обыкновенный "модерн", если вычесть некоторые претенциозные провинциализмы, стесать уголки.
   Любопытна не степень талантливости этого единственного "поэта" из эгофутуристов, и не то, что другие оказались бездарными, и не задор знакомо-декадентский, -- нет, знаменательна их беспомощная, глупенькая, но инстинктивно верная "программа"; любопытно, что они, подражатели и роковым образом "описатели", закричали вдруг об "ego", об утерянном "Я". Бессильно закричали, не с того конца, и показалось, что они открывают Америку; однако по существу-то вышло кстати, потому что Америку открытую мы незаметно утеряли.
   Стихи единого талантливого эгофутуриста -- чистейшее "описательство". Несмотря на все самозаявления, только описательство, "ego" в них и не ночевало; тем трогательнее верный инстинкт, влекущий в верную сторону, трогательно и свято покушение на личность, -- пусть с негодными средствами. Объявилось желание найти "себя"; сказалось открыто, что современная литература потеряла или теряет "Я"; в ней тонет писатель, тонет человек.
   Невольно, рядом с талантливым описателем эгофутуристом мне вспоминается другой поэт -- декадент чистейшей воды В. Бестужев. Он выступил со всеми декадентами в 90-х годах, очень юным, но потом сразу исчез из литературы, ушел куда-то в жизненное уединение, где пребывал вплоть до самого последнего времени. Уединение не убило его таланта, но сохранило от литературных веяний, консервировало, и вот, когда вновь он появился среди нас со своими однообразными, широкими и сильными стихами, со своей книжкой "Возвращение", -- мы ясно увидели знакомый лик настоящего поэта-индивидуалиста, одинокого до отвлеченности, до отчаянья, но с несомненно существующим "Я". Бестужев остался на той ступени, на которой говорят, "есть Я" или "есть только Я"... Но это не описатель, видящий "Что-то". У Бестужева нет глаз, -- нет их для внешнего "Что-то", -- но мы слышим, как бьется его сердце:
  
   . . . . . . . . . . . . .
   ...Вы думаете, я не ведал,
   Что значит стыд, что значит стыд
   Всех поражений, всех обид,
   Когда спешишь один к победам?
   Вы думаете, я не знал,
   Что Он зовет к себе любовью.
   Что связывает души кровью,
   Что кровью сам себя связал?
   Все это знал я, люди, знал!
   Но вот упало, все упало,
   Теперь я в двери постучал,
   Теперь мне сердца не достало...
   . . . . . . . . . . . . .
   Теперь мечта в крови зовет,
   А мир лежит один в тумане...
   Откройте! Кто печаль возьмет?
   Кто душу буйную притянет?
  
   Обернемся сразу к другому поэту, который "говорит, что надо говорить" о себе:
  
   Я в комфортабельной карете на эллипсических рессорах
   Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб.
  
   Я повсеградно оэкранен!
   Я повсесердно утвержден!
   Я прогремел на всю Россию,
   Как оскандаленный герой!..
   и т. д.
  
   И "новые", то веселые и удачные, то до жалости "придуманные" слова (грезер и грезерка, напр.), все -- описательные, все -- для показывания "Чего-то", своего же "лика" лица, этого "начала, универсально нужного миру" (В. Розанов), -- у эгофутуриста пет как пет. Бестужев куда-то бежит, воет, орет, ненавидит, любит, вихрем крутится вокруг единого центра -- себя, а эгофутурист роковым образом описывает "эллипсические рессоры" и "качалки грезерки".
   И все-таки говорит об "эго", настаивает на "эго", чутьем каким-то об "эго" забеспокоился. Темным беспокойством своим он отличается и от Пришвина, где все ясно, как в ясном озере, покорно отражающем и тучи, и солнце.
   С чисто художественной точки зрения я сейчас не сужу ни одного из упоминаемых писателей, я почти беру их, как символы. Не сравниваю и таланты двух поэтов. Я лишь указываю, где они стоят, на каких ступенях лестницы индивидуализма. Декадент Бестужев -- утверждение одинокой личности (есть только Я); Пришвин -- нет меня, есть "Что-то", но хотел бы, чтоб было "Я".
   Уравновешеннее, спокойнее, безнадежнее и художественнее из трех, пожалуй, Пришвин. Эгофутурист, вероятно, тоже останется на месте, но это не важно: слепой инстинкт верен и отличает поэта от Пришвина. Что касается Бестужева -- его ступенька самая узенькая и неустойчивая. Куда -- с нее? Неужели нет иного шага, как туда, в безличную и бессердечную ясность, в зоркость, в "описательство"? А там, спохватившись, составлять, как "грезер", детские программы об эгоизме, словесно ловить пропавшее "ego". Нет, верится, что эта последняя ступенька (если ступенька -- не срыв) не обязательна. Раскачнулся маятник далеко -- "есть только Я!" -- пусть уж летит прямо в другую сторону, не в пустоту, не во "Что-то", а в противоположное мировое начало, равноценное; от утверждения Личности -- к утверждению Общности, коллектива. Желанного синтеза не будет... а когда-нибудь все-таки будет.
   Бестужев, благодаря именно крайности и определенности своей индивидуалистической позиции, близок к "возвращению". Он пишет:
  
   ...Господь навек мой посох поднял,
   Господь погнал меня, иди...
  
   И кончает это стихотворение (где говорится, что "были две надежды: одна -- мечта, другая -- плоть") -- настоящим воплем изнемогшей в одиночестве сильной души:
  
   ...Любовь моя! На пятой смене,
   Как обуянный, впопыхах
   Вбежал в поту, в крови и пене,
   И жду мечту -- на площадях!
  
   От вопля, от голого сознания до воплощения еще далеко, я знаю. Может быть, у действительно "возвращающихся" будут другие слова, другая форма стиха -- и форма жизни. Но вот каков естественный уклон воли, рожденный крайним и подлинным индивидуализмом...
   И уклон этот праведен. "Человек" должен идти к "людям". Если даже "люди" погубят "Я", превратив его в "икринку" (вспомним Герцена, этого яркого индивидуалиста, вечно стремившегося к "людям" и горько называвшего коллектив -- безличной "икрой"), если даже вновь придется убегать к "себе", -- это лучше, нежели незаметно и праздно раствориться в красивом "Что-то".
   Слишком много спокойной эстетики в литературе, спокойной антиэстетики в жизни. Довольно мы сидели "по ту сторону добра и зла", где все цветы равно прекрасны и все кошки одинаково серы. Не "Что-то" и глаза, -- нам нужна мысль, нужно сердце, ненависть, любовь, путь, движение, борьба, мы хотим решать, что вот это "хорошо", а это "дурно", знать (пусть ошибаться), куда идти, что делать, как жить. Повторяясь -- ничто, в сущности, не повторяется. Из каждой новой схватки, столкновения "Я" с "Они" -- выходит на мгновение несовершенное, но всегда новое "Мы".
   Литература верна жизни. И, как жизнь, она стоит накануне перелома. Слишком это ясно.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Новая жизнь. 1913. No 2 (в разделе "Жизнь и литература" под псевдонимом Антон Крайний).
   С. 444. ...Иванов-Разумник написал о "Никоне Староколенном"... в "Заветах"... -- Имеется в виду обзорная статья "Русская литература в 1912 году" (Заветы. 1913. No 1). Раньше Иванов-Разумник опубликовал о Пришвине статью "Великий Пан" в газете "Речь" (1911. 24 янв.).
   С. 445. Фофанов Константин Михайлович (1862--1911) -- поэт.
   С. 446. Бестужев В. -- один из псевдонимов поэта, переводчика, критика, литературоведа Василия Васильевича Гиппиуса (1890--1942).
   С. 447. Обернемся сразу к другому поэту... -- Имеется в виду Игорь Северянин. Далее цитируются его стихотворения.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru