Гиппиус Зинаида Николаевна
Нужны ли стихи?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

З. H. Гиппиус

  

Нужны ли стихи?
1904

  
   Гиппиус З. H. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899-1916 гг.
   М., "Русская книга", 2003.
  
   Стали все чаще говорить, что хороших стихотворцев нет, плохонькие ударились в декадентство, где ничего понять нельзя, что поэзия вырождается, и даже -- что стихи не нужны. С этим последним положением я в некоторой мере согласен. Сборник стихов современного автора действительно не нужен, бесполезен для современного читателя. Причина -- отнюдь не то, что наши поэты плохи; одни лучше, другие хуже, есть и совсем хорошие, и совсем плохие; в мою задачу теперь не входит оценка их талантов. Тем более что современные стихотворные сборники и талантливых и бездарных одинаково оказываются не нужны никому. Причина, следовательно, лежит не только в авторах, но и в читателях. Причина -- время, к которому принадлежат и те и другие, -- все наши современники вообще; покорные ему, они покорно принимают от него одинаковую печать.
   Печать эта -- крайняя, тесная, почти страшная, -- субъективность. И современный поэт, утончившись, -- обособился, отделился, как человек (и, естественно, как стихотворец) от человека, рядом стоявшего, который тоже ушел в свою сторону. Именно обособился -- и перенес центр внимания на свою особенность, поет о ней, так как в ней видит путь, святое своей души. Субъективизм может печалить, -- но тут еще нет ничего ни мелкого, ни безнадежного. Опечаленных пусть утешает мысль, что это -- "современное", а все современное -- временно. Кто знает, -- не ведет ли неизбежная одинокая дорога к новому, более полному, общению в грядущем? Но возвращусь к стихам.
   Вопреки мнению усталых, злорадно-равнодушных людей, грустно заявляющих, что стихи отжили свой век и вообще более не нужны, -- я утверждаю, что стихи необходимы, естественны и вечны. Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы -- молитву. И каждый человек непременно молится или стремится к молитве, -- все равно, сознает он это или нет, все равно в какую форму выливается у него молитва и к какому Богу обращена. Форма зависит от способностей и наклонностей каждого. Поэзия вообще, стихосложение, словесная музыка в частности -- одна из форм, которую принимает в человеческой душе молитва. Поэзия, как определил ее Баратынский, -- "есть полное ощущение данной минуты". Быть может, это определение слишком обще для молитвы, -- но как оно близко к ней!
   И вот, современный стихописатель, подчиняясь вечному закону человеческой природы, молится -- в стихах. Удачны или неудачны стихи, -- поэт всегда берет все свое данное "я" данной минуты (таково условие молитвы и поэзии). Виноват ли он, что каждое "я" теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным от других "я" и потому для других непонятным, ненужным? Каждому страстно нужна, понятна и дорога его молитва; нужно его стихотворение -- отражение мгновенной полноты его сердца. Но не нужно другому, пока его заветное "я" -- другое. Это безнадежное одиночество уже смутно сознается многими поэтами, и сознание еще более обособляет их, заставляет замыкаться душу. Чувствуя, это в своих молитвах все равно не сольются ни с кем, они еще слагают их как бы вполголоса, только для себя, намеренными намеками, ясными только себе. Иные в полусознанном отчаянии прикрываются беспечной смелостью, независимостью: "Мне никого не надо. Пусть меня не поймут! Скрытое в моей душе -- пусть выльется отрывочными словами, я знаю то, что их соединяет. Пусть образ будет извне крив и дик: в моей душе я сливаю невысказанное с высказанным -- и он прекрасен!" Отсюда -- путь крайних декадентов, и путь очень покатый и страшный. Всякое желание общения может умереть на дне, всякое желание действительно воплотить, выразить, создать. Всякий голос может иссякнуть; область слов может окончиться. Исчезнет молитва, порыв -- исчезнет человек.
   Впрочем, тут я говорю о самом дне этого пологого оврага; до дна, кажется, никто еще не докатывался. Тем более что всегда есть мгновенные утешения; всегда есть -- или верят, что есть -- один, два человека, которые услышат, вспомнят в свой молитвенный час слова поэта и повторят их, как свои. А если нет этих двух-трех -- они должны быть! Ведь должно же быть чудо, хотя мы и видим, что его нет.
   Благодаря тому, что истинная современная поэзия принимает все более определенный характер молитвы и каждое стихотворение воплощает (или стремится воплотить) ощущение данной минуты, все "свое" святое, -- сборник таких стихотворений меньше всего может что-либо дать читателю. Ощущение вылилось -- стихотворение кончилось; следующее -- следующая минута -- уже иная; они разделены временем, жизнью. А читатель тут же перебегает с одной страницы на другую, и смены, скользя, только утомляют глаза и слух.
   Было, однако, время, когда стихи принимались и понимались всеми, не утомляли, не раздражали, были нужны всем. И опять не потому, что прежние стихи были хороши, а теперешние дурны. Исчезли не таланты; исчезла возможность общения именно в молитве, общность молитвенного порыва. Когда-то она была. Во все времена стремление к ритму, к музыке речи, к воплощению внутреннего трепета в правильные переливы слов -- было связано с устремлением молитвенным, религиозным, потусторонним, -- с самым таинственным, глубоким ядром человеческой души. Это и есть печать поэзии, без нее нет ни одного истинного стихотворения, она -- условие причастности поэта к поэзии. Неумелые вздохи гимназиста -- могут быть истинно поэтичными, и целые томы способных стихослагателей подчас не имеют ничего общего со "стихами". Молитвословиями были и стихи первых наших поэтов, -- тех, в свое время понятных, принимаемых, нужных. Был Пушкин. Но он был -- и есть, он, кажется, единственный вне времени. Он -- всепроникающ и вечен, как солнце, -- но как солнце и неподвижен. То, что это молитвы Пушкина -- не утоляет исканий новых поэтов; и молитвы -- не конечная цель их собственных порывов, может быть, лишь некоторое условие их существования, как солнце -- не жизнь, а только условие жизни. Пушкин, будучи вне времени, -- стоит зато и вне исторического пути. Но вот Некрасов, -- тоже любимый и всем в свое время нужный. Как это случилось? Ведь и его "гражданские" песни были молитвами. Но молитвы эти оказались у него общими с его современниками. Дрожали общие струны. Они замолкли и уже не воскреснут, как молитвословия. Но они широко звучали и были нужны -- именно потому, что были общими. А у каждого из теперешних поэтов отдельный, сознанный или не сознанный -- но свой Бог, а потому и кажутся такими бездейственными, беспомощными, подчас смешными их одинокие, им лишь и дорогие, молитвы. Из старых поэтов, истинных, нашим современником мог бы быть Тютчев. Когда, кто любил, понимал и знал его странные, лунные гимны, которых он сам стыдился перед другими, записывал на клочках, о которых избегал говорить? Если, наконец, немногие из теперешних, почуя его близость, и сливают сердце с его славословиями, -- то как их мало! Да и для каждого Бог Тютчева все-таки не всей полностью его Бог. Один из новых поэтов -- Ф. Сологуб -- поэт несомненный, глубокий, стройный и цельный; а кому нужны его небольшие, многочисленные книжки? Кто поймет его душой и сольется с ним в молитве -- дьяволу, да еще и дьяволу-то необъясненному, таинственному, знаемому только им, самим Сологубом, -- и даже, может быть, вовсе и не дьяволу? Видения Бальмонта, беспорядочные чудовища с беспорядочными именами, женщины, которые его как-то неукротимо и непонятно любят, он сам, Бальмонт, Лионель, "светлый бог", его ужасы, легкие и веселые, и не страшные, не отражение ли это "единственного" трепета души -- самого автора, и не нужны ли они единственной душе -- ему самому? Брюсов смотрит на фавна особыми, своими глазами, говорит об этой минуте, о своем созерцании и полноте его, -- а тот, кто не может и не мог бы никогда почувствовать того же самого, -- и смеется, или равнодушно отходит. Передать душевное движение чем бы то ни было, словами, звуками, образами -- можно только тому, в чьей душе есть хоть малейший зародыш такого же, точно такого же движения. Молиться вместе можно только ко одному Богу или, по крайней мере, желая найти одного, стремясь к Единому.
   Я употреблял слова "современность" и "современный" не столько во внешнем, сколько во внутреннем, значительном и важном смысле слова. Я брал тех, в ком действительно ясна эта движущаяся точка времени. Кто окрашен цветом времени и идет приблизительно на одном уровне сознания. Для времени лишь они одни, лишь это одно и характерно. Есть у нас не только поэты, живущие и пишущие в данный момент истории, но даже начинающие писать, молодые, -- и все-таки не современные, а исторические. Времена, когда они могли бы быть нужны, -- прошли, и песни их, хотя и понятны, но тоже не нужны. Это поэты некрасовских заветов. Но они и сами поняли, что не нужны, обессиливают, сникают. Молитвы они оставили, а пишут передовые статьи. Другие -- тоже не современные, но и не историчные, а чтоб не сказать "вечные" -- постоянные. Впрочем, и пошлость называют "вечной". Таковы поэты -- комми-вояжеры. Во все времена были особые, "комми-вояжерские" души. Они отличались необыкновенной легкостью, пустотой воздушности, дешевизной и непереносиой (тоже во все века) пошлостью. Душа комми имеет способность наряжаться во всякие одежды, извне, издали, очень современные, -- и с первым прыжком их сбрасывает, запылив. Такие души встречаются и у стихосложителей -- у поэтов. Да, все-таки у поэтов, потому что ведь и комми-вояжер -- молится. Только у него свои, комми-вояжерские, молитвы, и обращены они к соответственному богу, -- кажется, неизменному. Он один для всех комми-вояжеров, а потому они все, вероятно, друг друга понимают. И стихи их друг другу нужны. Укажу из многих таких поэтов на одного, очень мало известного, -- но он сейчас под руками. Это -- Макс Волошин. Его "молитвы" были напечатаны в августовской книжке "Нового пути". Так как комми-вояжерские души не редки и у читателей, то молитвы эти, конечно, нашли отклик в соответственных местах, несмотря на всю их "последнюю модность", которая хочет притвориться "современностью" и запугать. Цитировать его подпрыгивающие гимны "кастаньетам" и "стрекозиным красотам" не буду; Бог с ними. Может быть, и они необходимы в строе мироздания. Гораздо более жаль, что существуют, и все выходят, сборники... не поэтов, а людей, пишущих короткими строчками "под поэзию", даже не умеющих и нарядиться в современные одежды, а грубо прикидывающихся поэтами "историческими", с расчетом быть понятными, стать любимыми. Подделка внутреннего ощущения, нарочитое сооружение молитв, все равно ради каких целей -- ради ли денег, известности или ради доброго поучения, благотворного влияния -- всегда кощунство. Пусть даже цели смутно сознаны, расчет не ясен -- это обман, которому нет прощения, воистину грех против духа святого. И роковым образом этот обман падает, расчет почти никогда не удается. Опять возьму из тысячи таких неудачных грешников одного, первого попавшегося: г. Мих. Гербановского с его недавним сборником "Лепестки". Я не сомневаюсь, что душе г. Мих. Гербановского так или иначе не чужда молитва: ведь он -- человек. Но молитва его, вероятно, проявляется в каких-либо иных, нам не известных формах. Ни в одной "стихотворной" строке ее нет. Есть лишь подделка -- из расчета (пусть бессознательного! мне все равно). Расчетливые люди добиваются разнообразных благ: то теплого местечка в канцелярии, то либерального ордена и поцелуя барышни; чего бы они ни добивались -- они все равны между собою, все одинаково -- "расчетливые люди". Только средства бывают неблагородные и благородные (если в расчете есть благородство), неблагодарные и благодарные. Стихотворная форма для получения либеральных орденов и дамских восхищений и поцелуев -- неблагородное и неблагодарное (особенно в данную минуту) средство. В самом деле, чего достиг г. Мих. Гербановский своими крутыми застарелыми шестистопными ямбами? Он объявил с самого начала, что Муза его научила быть "отважнейшим бойцом". Он, с грубейшими прозаизмами рассказал, как был в театре, смотрел на весь "эффект плеч" и "головок", но вдруг вспомнил, что в деревне "там где-то люди мрут" от голода, и тотчас же "встал и вышел прочь"... Куда именно он "вышел прочь" (?!) -- не поется, но подразумевается, что в деревню. Любовные стихи его прожигающи (наслаждаясь любовью, "поэт" не вспоминает о деревне и "прочь не выходит"). И не так, чтобы как-нибудь этак "по-декадентски", а понятно, натурально прожигающи. Я не цитирую, боясь смутить покой случайной провинциалочки. Хорошо, что смущаемых стихотворными суррогатами теперь не много. Даже и тут г. Мих. Гербановский ошибся в расчете, не так понравился, как хотел. Чего же он достиг еще? Его печатают в "Мире Божьем", считая "честным"; напечатают, конечно, и в глубоко невежественном "Образовании"; да в лучшем случае какой-нибудь хорошо опохмелившийся рецензент в "Русской мысли" назовет его лирическим поэтом с "формой, доведенной до совершенства". Но ведь скрыть нельзя что этому рецензенту глубоко и давно наплевать и на форму и на совершенство, и ничего он в этом не смыслит, и никого не убедит, -- так, помажет с похмелья и сам сконфузится. "Мир же Божий" откровенно печатает стихи "на затычку", не уважая стихи за стихи; лишь бы "честно". Результаты трудов по выделке не блестящие. Было бы, пожалуй, практичнее писать либретто к оперетке или составлять кафешантанные песенки, раз уж есть способность выделывать рифмованные строчки.
   Возвращаясь к "современности", я должен прибавить в заключение, что и форма стиха, дошедшего было до законченного совершенства, начинает у современных поэтов ломаться, принимать странные, угловатые линии: созвучия иногда неприятны, льющееся пение заменяется отрывочными звуками, ритм делается очень внутренним, едва уловимым. Это -- искание своих звуков, соответственных нарождающемуся душевному трепету новой, своей -- пока одинокой молитвы. Они ищут, не нашли, -- может быть, найдут. Кто-нибудь найдет. Но все-таки это будет несовершенная и никому не нужная молитва -- потому что одинокая. Я намеренно не входил здесь в оценку величины и малости тех или других поэтов. Вопрос о силе таланта не имеет значения для тех мыслей, которые я желал высказать. Я думаю, явись теперь, сейчас, в наше трудное, острое время, стихотворец гениальный -- он очутился бы тоже один на своей узкой вершине; только зубец его скалы был бы выше -- ближе к небу, -- и еще невнятнее казалось бы его молитвенное пение. Пока мы все, писатели и читатели, не найдем общего Бога, или хоть не поймем, что стремимся все к Нему, -- Единственному, -- до тех пор молитвы, -- стихи наших поэтов, -- живые для каждого из них -- будут непонятны и не нужны ни для кого.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Новый путь. 1903. No 9. Статья частично совпадает с предисловием Гиппиус "Необходимое о стихах" к ее первому "Собранию стихов 1889--1903" (М., 1904).
   С. 67. ...Поэзия, как определил ее Баратынский, -- "есть полное ощущение данной минуты"-- Неточная цитата из "Материалов для биографии Е. А. Баратынского" в изд.: Баратынский Е. А. Сочинения. Под ред. H. E. Баратынского. Казань, 1884. С. 481. У Баратынского: "Поэзия есть полное ощущение известной минуты".
   С. 69. Тютчев Федор Иванович (1803-1873) -- поэт.
   Ф. Сологуб (наст, имя и фам. Федор Кузьмич Тетерников; 1863--1927) -- поэт, прозаик, драматург.
   С. 69. Лионель -- один из псевдонимов поэта, критика, эссеиста, переводчика Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942).
   С. 70. ...Макс Волошин. Его "молитвы"... в августовской книжке "Нового пути". -- В этом номере напечатаны стихотворения М. А. Волошина "Пустыня", "Париж", "Охота", "Вальдемоза", "Вечный Жид...", "Венеция".
   С. 71. Гербановский Михаил Михайлович -- поэт, автор сборника "Лепестки" (СПб., 1903).
   "Образование" (СПб., 1892--1909) -- научно-популярный журнал, редактировал который Александр Яковлевич Острогорский (1868--1908).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru