Гильфердинг Александр Фёдорович
Славянские народности и польская партия в Австрии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Гильфердинг А. Ф. Россия и славянство
   М.: Институт русской цивилизации, 2009.
   

СЛАВЯНСКИЕ НАРОДНОСТИ И ПОЛЬСКАЯ ПАРТИЯ В АВСТРИИ

Новый фазис в борьбе австрийских славян за свою народность.-- Программа Австрии относительно славян после революции 1848--1849 гг.-- Бах и немецкая культура.-- Бесплодность усилий Австрии в германизации славян.-- Императорский диплом 20 октября 1860 г.-- Партии в западно-славянском мире: их цели и стремления.-- Историческое право -- идея федеративной перестройки Австрии и значение этой идеи в славянском вопросе.-- От кого зависит разрешение славянского вопроса?

   При внимательном взгляде на происходящее у австрийских славян всякий убедится, что общественные вопросы вступают там1 в новый фазис.
   Доселе вся деятельность этих славян, чехов, словаков, хорватов, сербов, словенцев, русских галичан, сосредоточивалась в одном: в заявлении своего народного бытия, в утверждении прав своей народности против стихий, ее не признававших.
   Эта работа началась, как известно, в науке и литературе и потом мало-помалу перешла в жизнь практическую. 1848 год обнаружил силу воскресшего в австрийских славянах сознания своей народности. Одни, как хорваты, сербы и словаки, взялись за оружие и составили полки и армии, чтобы отражать мадьяр, отвергавших их народные права, отрицавших самое право их на народное существование. Другие, как чехи, иллирийские словенцы и русские галичане, посвятили все свои общественные силы, все влияние своих голосов на сеймах одной цели: охранению себя от притязаний немцев и поляков. Одни только поляки в Кракове и Галиции оставались чуждыми этому всеобщему движению австрийских славян. Им нечего было в нем участвовать. Движение это имело, как сказано, единственною целью -- отстоять свою народность от тех стихий, которые хотели поглотить славян, как свое достояние. Положение австрийских поляков было совсем другое: опасность быть поглощенными Германией стояла для них на втором плане, а иным казалась и вовсе не существующею; на первом плане было притязание присвоить себе русскую Галицию (не говоря о других областях) на основании идей, смешанных из западного либерализма и аристократического духа, точно так же, как немец-либерал во франкфуртском парламенте2 присваивал себе Чехию, Моравию и землю иллирийских словенцев, точно так же, как либерал-мадьяр в пештском сейме не признавал в пределах венгерской короны ничего, кроме мадьярской народности. Сходство положения, сродство стремлений вызвало союз. Мадьярский сейм отправил посольство к франкфуртскому парламенту, который принял представителя благородной нации венгерской с громом рукоплесканий и неоднократно выражал свое сочувствие мадьярам. Поляки, ссорясь с франкфуртским парламентом и либеральною Германиею за Познань, в делах австрийских соглашались с ними, помогали им, стояли на их стороне в австрийских палатах. Таким образом, австрийские славяне увидели против себя либеральную Германию, либеральных мадьяр и либеральных поляков, одним словом, всех тех, кому выгодно было отрицать народное бытие того или другого славянского племени, присваивать ту или другую славянскую землю. Сочувствие притязаниям и стремлениям мадьяр, совершенно сходным с их собственными притязаниями и стремлениями, повлекло Дембинского и Бема, повлекло тысячи польских волонтеров в ряды армии, которая сражалась против словацкого легиона Гурбана, против хорватов и сербских полков Елачича и Кничанина. Сочувствие положению русских галичан, которые терпели то же самое от поляков и того же самого от них домогались, что они терпели и чего они домогались от немцев и мадьяр, сделало чехов, словаков, хорватов, сербов, самыми горячими защитниками русского дела в Галиции, наполнило всю тогдашнюю их журналистику самой жаркой полемикой против поляков за права русской народности.
   Словом, поляки одни не приняли в 1848 году участия в общем движении австрийских славян; напротив того, они стояли в стане их врагов на стороне мадьяр и либеральной Германии.
   Но остальная Польша, кроме галицийской шляхты и заграничной эмиграции, была в то время безмолвна и не могла поддержать своих братьев в Австрии. Усилия их не удались и имели только один результат: они выказали австрийским славянам на деле характер польских стремлений и удалили их от поляков.
   Усилия всех прочих австрийских славян удались в одном: они действительно отстояли бытие своих народностей. Чехи и словенцы не дали себя поглотить собирателям немецкой земли, заседавшим во Франкфурте; хорваты, сербы и словаки не дали наложить на себя народность мадьярскую, русские галичане не дали себя уничтожить полякам.
   Но для борьбы с такими врагами, как поляки, составляющие в Галиции все шляхетское сословие, как целая либеральная Германия, как мадьяры, располагавшие 100-тысячною армией, -- славяне, разбросанные по местоположению, разъединенные историческим развитием и религией, должны были схватиться за какой-нибудь общий центр, за центр уже готовый, имеющий силу существующего, признанного факта. Они схватились за австрийскую династию, за австрийскую монархию и поддержали и ту и другую.
   Чехи, словенцы, хорваты, сербы, словаки, русские галичане отстояли свое народное бытие от либеральной Германии, от мадьяр, от поляков; но в пылу борьбы отдались совершенно в руки австрийского правительства и после победы очутились в полном ему подчинении.
   Спасенной монархии австрийской предстояло два пути: или признать, как это было обещано, законное бытие славянских народностей, дать славянской стихии в общественном устройстве тот перевес, который она имеет в народонаселении империи, сделаться, одним словом, федеративным государством с преобладанием славянских народностей и оправдать таким образом надежды славян; или же остаться по-прежнему при владычестве немецкого меньшинства над массою не признаваемых в своей народности славян и других, помощью славян низложенных племен. Первый путь чересчур противоречил всем вековым преданиям Австрийского дома; избран был второй путь. Но чтобы оправдать до некоторой степени в собственных глазах свой поступок с славянами, и вместе с тем, чтобы приобрести опору либеральной Германии, разочарованной неудачею 1848 года и искавшей нового выхода своим завоевательным стремлениям, Австрия приняла на себя роль носительницы немецкой образованности, "deutsche Culturträgerin" на Востоке. Программа франкфуртского парламента сделалась относительно славян и других не немецких народов программою Австрии -- и с большим еще деспотизмом, нежели это делал франкфуртский парламент, -- принялся бывший либерал в этом парламенте, ставший австрийским министром, Бах, проводить беспощадный уровень немецкой "культуры" над всеми народностями империи, а преимущественно над славянами.
   Снова пришлось всем славянским племенам Австрии, чехам, словенцам, хорватам, сербам, словакам, русским галичанам, отстаивать свое народное бытие, уже не под знаменем австрийским, а против Австрии, в союзе с мадьярами и в некоторых случаях даже с поляками (хотя в Галиции поляки не отказывались от своих притязаний на Русскую землю и даже пользовались содействием австрийского правительства для подавления там русской народности3. Десять лет <с лишком> длилась эта борьба славян против германизирующей Австрии, борьба скрытая, без шума и блестящих подвигов, но ежечасная, повсеместная. Австрия была побеждена не каким-нибудь одним проигранным делом, а бесплодностью своих десятилетних усилий, расстройством своих финансов, всеобщим озлоблением народов, их радостью при ее поражениях в Италии. Она бросила свою роль "носительницы немецкой культуры" и 20 октября 1860 года провозгласила снова политическую равноправность всех народностей, призвала их к законному участию в общественной жизни.
   С этого времени славянских вопрос в Австрии, как мы сказали в начале нашей статьи, вступает в новый фазис и является гораздо более сложным, нежели он был прежде, когда вся деятельность славян сосредоточивалась просто в заявлении и обороне своего народного бытия. На прежней точке стоят уже только слабейшие славянские народности в Австрии, которым грозит еще опасность быть не признанными и поглощенными, как словенцы в Штирии, Каринтии, Крайне, Истрии, теснимые немцами и итальянцами, словаки и сербы, подавляемые мадьярами, русские в восточной Венгрии, которых попирают те же мадьяры, русские в Галиции, которых попирают поляки. Другие славянские народности в Австрии, чехи, хорваты, поляки, в настоящее время обеспечены от опасности быть уничтоженными; их бытие признано и немцами, и мадьярами. С тем вместе кончился <для них> фазис простого сопротивления чужим элементам, простой защиты своего бытия. Наступили новые требования: оборонительного положения недостаточно, надобно двинуться вперед, но по какому пути? Избрать путь -- вот трудная задача, которую должны разрешить себе эти славяне в настоящее время, -- причина их недоумений, их колебаний, запутанности их действий.
   У них, сколько мы могли заметить, обозначались две партии; одну мы назовем федеративно-австрийской, другую -- партией исторического права или польской.
   Федералисты видят, что славянские племена Австрии, по своей разрозненности и по множеству чужих стихий, которые повсюду парализируют их силы, нигде не могут своими собственными средствами создать себе удовлетворительное политическое положение. Поэтому они возобновляют мысль, родившуюся в 1848 году, -- общими силами преобразовать Австрию и сделать из нее федерацию равноправных народностей, между которыми славянская, по своему численному перевесу, непременно получила бы первенство. В 1848 году эта идея руководила всеми вождями славянского движения; теперь она более принадлежит консерваторам, особенно у чехов. Беспрестанно выражают они ее в разных формах. Так, например, мы читали в чешской газете "Час" по поводу венгерского вопроса: "Нам, славянам, воистину можно поверить, когда мы стараемся о мирном разрешении венгерского дела, что мы действуем не из каких-нибудь посторонних побуждений. У нас нет в запасе какого-нибудь Grossdeutschland4, и наше единственное пристанище -- Австрия. В ней единственно можем мы не только сохранить себя, но и развиваться, и потому с нашим народным существованием отождествилось изречение нашего Палацкого: "Если бы Австрии не было, мы должны бы были создать ее себе". Нас нельзя упрекать в том, что мы из любви к мадьярам неутомимо стараемся о мирном разрешении венгерского вопроса, ибо нет причины, чтобы мы держали сторону мадьяр, от которых славяне еще ничего хорошего не видали, и если бы дело зависело от одних мадьяр, то и впредь никогда бы не увидели. Если мы при всем том хлопочем о мирном соглашении, то мы делаем это, поистине, не для пользы мадьяр, чтобы поддерживать их притязания: мы делаем это для пользы Австрии, с благосостоянием которой тесно связано наше собственное благосостояние, не только как граждан, но и как народности". Точно так же судят и хорваты, за исключением той антиславянской партии у них (особенно между аристократией), которая мадьярским аристократическим идеям готова жертвовать своею собственною народностью. Народная же партия стоит тоже за федеративную Австрию. Она рассуждает так: "Если Венгрия отделится от Австрии или сохранит с нею связь только династическую, со своими собственными министерствами, своими финансами, своею армиею, то мы погибли. Нам невозможно будет остаться независимыми от Венгрии, и если бы даже мадьяры согласились признать за нами внутреннее самоуправление, это ни к чему бы не послужило. Завися от Пешта, мы были бы совершенно в их руках, они бы нас поглотили. Но мы так же мало хотим быть под властью немецкой централизации, как под властью централизации мадьярской; нам нужна Австрия, но Австрия федеративная".
   Эта славянская федералистическая партия, поддерживающая Австрию, не есть, нужно заметить, партия правительственная. Правительство австрийское в настоящее время следует преимущественно идеям немецко-централизационной конституции. Оттого-то такая полемика между либеральными славянами-федералистами, поддерживающими Австрию, и либеральными же австрийскими правительственными органами, понимающими Австрию в другом, немецком смысле.
   Ближе к правительству, хотя тоже на почве федерализма, стоят те славяне, которым приходится еще, как мы сказали, отстаивать свое народное бытие -- словаки, русские в Галиции, сербы (в бывшей Воеводине) и др. Они также желают перерождения Австрии в федеративное, по преимуществу славянское государство; но это перерождение Австрии, как дело будущего, стоит у них на втором плане; настоящее же, исполненное опасностей для самого существования их народностей, требует союза с австрийским правительством, какое бы оно ни было. Оттого мы видим, что с уменьшением опасности от чужих стихий эти славяне приближаются к федералистической оппозиции; с увеличением опасности делаются безусловными поборниками правительства, как, например, русские депутаты из Галиции, которые недавно, в заседаниях австрийского рейхсрата, давали единодушно свои голоса немецкой правительственной стороне против общей федералистической оппозиции всех других славян и таким образом доставили первой большинство -- потому только, что в рядах оппозиции видели польских депутатов, с прежним упорством отрицающих, даже ныне, права русской народности в Галиции.
   Эти славяне сознают сами, куда это ведет, но иначе действовать они не могут. Они жертвуют надеждами на политическую свободу в настоящем, сохранению для будущего своего народного бытия. Что может быть в этом смысле выразительнее следующих строк, которые мы выписываем из одной передовой статьи органа словаков -- "Пешт-Будимских Ведомостей за 1861 год":
   "Прошел уже год, как издан императорский диплом 20 октября. К этой грамоте обращал свои взоры каждый из народов Австрии, как к древу жизни, надеясь тотчас, как только вкусит его плода, излечить болезни, порожденные 12-летним деспотизмом. Вскоре, однако, оказалось, что только некоторые народы, как то: немцы и мадьяры, были призваны и избраны поделить между собою сокровища Октябрьского диплома, а другим суждено было тщетно взывать: "Дайте и нам того, что там обещано и что принадлежит нам по праву!" -- и отойти с пустыми руками... Между всеми народами австрийской монархии нам, северославянам (т. е. словакам), достался самый худший удел. Правда, венское правительство выпустило нас из-под ферулы немецкого абсолютизма, но отдало нас в руки мадьярских конституционных пашей, и мы попали из огня в полымя. Назначив во все комитаты великих жупанов из числа лиц, известных своей мадьяроманией, правительство посадило нам, северославянам (словакам), на шею столько пашей, сколько комитатов в нашей земле. Тот полководец самый лучший, который умеет, не вынимая меча, уничтожить неприятеля им же самим. Правительство хорошо поняло эту тактику, назначив таких великих жупанов, которые с выбранными или, лучше сказать, назначенными каждым из них конгрегациями сами бросаются в сети деспотизма и тащат туда как мадьярский, так и другие народы. Эти всемогущие господа, за которыми следует ослепленный, но, впрочем, благородный народ мадьярский, приведут или, вернее, привели уже нас, словаков, и другие угнетенные народности к тому, что мы будем искать помощи, где и как знаем, и что как мы, так и они, найдем себе только гроб политической свободы и самостоятельности. Мадьяры по собственной своей вине проиграют не только то, что имеют, но и то, что могли бы иметь еще. Мы, напротив, выиграем, вот почему: мы выиграем именно тем, что мадьяры будут в проигрыше и что они снова лет двенадцать будут вместе с нами стенать под насилием, ими самими накликанным, и таким образом либо погибнут, либо научатся уважать право и правду".
   Перейдем от этих славян, стоящих еще в прежнем оборонительном положении, к противоположной партии, к партии крайнего движения, которую мы назвали партией исторического права или польской. Она могла пока проявиться только у чехов и, может быть, отчасти, у хорватов (хотя последним антагонизм с мадьярами мешает смело вступить на почву исторического права, на которой стоят сами мадьяры). Известно, что такое историческое право, как его понимают мадьяры и поляки и как начинает понимать его одна партия у чехов: по их понятиям, история создала для избранного ею народа право господства над известным пространством земель, которые когда-либо подпадали под его владычество. Таково основание, на котором "избранный судьбою", "благородный", "просветительный" народ мадьярский отыскивает исключительного господства не только над своею собственною мадьярскою землею, но и над всеми славянскими народами, которые принадлежали некогда к короне св. Стефана. Таково основание, на котором "избранный судьбою", "благородный", "просветительный" народ польский отыскивает исключительного господства не только над страною, населенною польским племенем, но и над всем пространством русских и литовских земель, когда-либо состоявших под владычеством Польши. Чехи также вспомнили свою историю, свидетельствующую о прежней обширности их государства, которое обнимало не только Чехию и Моравию, но и Силезию. Воссоздать это государство собственными силами нет никакой надежды; но нельзя ли бы восстановить древнюю "корону" чешскую в союзе с восстановленною "короною" венгерскою, с восстановленною в ее исторических пределах Польшею? Эта мысль представилась чехам и, сколько можно судить, овладела умами некоторых передовых их деятелей. По крайней мере заметна в этих деятелях какая-то небывалая прежде благосклонность к притязаниям мадьяр и снисходительность к ним, даже когда эти притязания нарушают право славянских народностей в Венгрии, и очевидна несомненная благосклонность к притязаниям поляков. Они, которые прежде так жарко ратовали против поляков за право русской народности в Галиции, теперь как бы игнорируют русскую народность не только в Галиции, но и во всех областях, на которые простираются польские притязания5.
   Народы, основывающие свое дело только на историческом праве, не могут иметь удачи. Историческое право может быть полезным политическим орудием для противоборства такому правительству, как австрийское, которое существует только в силу исторического права и вместе с тем его беспрестанно нарушает. Но никакая народность не может безнаказанно провозглашать историческое право своим руководящим началом в отношении к другим племенам. В этом смысле историческое право заключает в себе ложь и раздор: оно есть самоубийство для народа. Каждая народность имеет равные права на существование в своих пределах и на беспрепятственное развитие; это прямо истекает из самого права человеческой личности, и как это право не мешает людям разниться друг от друга способностями, силою, случайным счастьем, богатством, так и равноправность народностей оставляет между ними различие, происходящее от материальной и нравственной силы, от дарований, от выгод положения, от количества накопившегося умственного и вещественного капитала и т. д. Но что такое значит между всеми этими условиями, решающими взаимные отношения народностей, историческое право? И по какому мерилу судить об историческом праве одного, об историческом бесправии другого, когда история в вечном своем движении постоянно низвергает старое право, коль скоро оно отжило, и создает новое, коль скоро оно предъявляет живые начала? Поляки имеют притязания на западные русские области и на Галиции, мадьяры на славянские и другие земли, принадлежавшие короне св. Стефана, на том основании, что они ими некогда владели: но было время, когда первые входили в состав Русского государства; было время, когда вся нынешняя Венгрия принадлежала славянам. Или новейшее право поляков и мадьяр уничтожило древнейшее право русских на Западную Русь, славян на Венгрию? Если новейшее право устраняет древнейшее, то почему же должно действовать это новейшее право, а не другое, еще новейшее? Если, например, мадьяры оправдывают свои притязания на господство над славянскими землями тем, что завоевали их в 900 году, то отчего же бы Австрии не оправдывать своего господства над самими мадьярами тем, что завоевала их в 1849-м? Очевидно, что не этот принцип может решать взаимные отношения народов. Он не только заключает в себе свое собственное отрицание, он противен всем жизненным началам настоящего мира, он требует возвращения к средневековым началам. В учении исторического права международные отношения определяются не народностью самого народа, а господствующей над ними аристократии. В поляке, а также в мадьяре жив до сих пор шляхтич средних веков: дворянство в Литве, в Западной Руси, в Галиции -- польское, стало быть, эти земли принадлежат Польше! Дворянство в крае словаков и карпаторусов, в Сербской Воеводине, в Хорватии и Славонии, исключительно или отчасти мадьярское, стало быть, эти земли принадлежат мадьярам! Перенесите этот принцип из области отношений международных в сферу отношений гражданских, и вы прямо придете к праву человека над человеком, шляхтича над холопом. Оттого-то, чтобы прикрыть эту радикальную ложь своего принципа, чтобы снискать сочувствие либерального Запада к их "либеральными стремлениям и, может быть, даже, чтобы заглушить в самих себе внутреннее противоречие правды, эти люди выдумывают и пускают в свет самые дикие теории, самую наглую историческую фальшь. Вы читаете, например, что народ польский или мадьярский -- это особенный избранник Провидения, особенный сосуд благодати Божией, предопределенный быть борцом против варварского, русского и славянского мира и сделаться его просветителем; Польша и мадьяры -- это искупители народов, "о их же ризе меташа жребий", и которых воскресение возродит и спасет все человечество. Это еще самые умеренные из теорий польских и мадьярских. Но и такие теории не могут еще достаточно оправдать притязаний на владычество поляков над русскими землями, мадьяр над славянами. Тут-то хватаются они за историческую ложь и утверждают перед лицом Европы, например, что орда мадьяр-завоевателей, которых современники рисуют самыми зверскими, самыми кровожадными разбойниками, принесла с собою славянам принципы свободы и равенства; они утверждают, что уния церковная совершилась также непринужденно и была благодеянием для народа. Но этого все еще мало; они идут далее; они утверждают, что русской народности вовсе нет на свете, что древняя Киевская и Новгородская Русь -- это была Польша, что "Слово о Полку Игореве" и "Русская Правда" писаны по-польски, что нынешнее южнорусское племя -- те же поляки, а великорусское племя, "москали" -- смесь финнов с татарами и вовсе не славяне, что "Екатерина II указом предписала москалям именоваться русскими", что "Шафарик и Карамзин согласно доказали, что русский язык не чисто славянский"6 и т. д.
   Ложь порождает ложь. Чтобы прикрыть ложь принципа исторического права, берется историческая фальшь, превышающая размер всякой виданной лжи человеческой.
   Дело, прибегающее к таким средствам, обличает свою несостоятельность и может временно успевать только тогда, когда встречает перед собою другую ложь или мрак, а не свет и правду.
   Мы глубоко скорбим о народах, которые имеют несчастье основывать свою деятельность на историческом праве. Ложь его извращает и отравляет все стороны их жизни, убивает в них умственную свободу и чувство правды. Мало того: эта ложь властолюбивого шляхетства, прикрывающегося личиною либерализма, словами "свобода и братство", является столь ненавистною народам, которых оно хочет подчинить себе, что эти народы готовы отдать все, лишь бы только избавиться от такого господства. Разительные примеры тому перед нашими глазами: русские галичане подают свои голоса в пользу немецкой централизационной партии, чтобы не сделаться жертвою польских притязаний; словаки объявляют, что они предпочитают восстановление полновластия австрийской бюрократии владычеству мадьярского либерализма. Словом, народы, стоящие на гибельной почве исторического права, убивают себя самих и внутренней ложью своего принципа, и отчаянным противодействием, которое они вызывают в других народах.
   Жаль бы было чехов, если бы они поддались искушению этого блестящего для народного самолюбия, но смертоносного принципа. Они поставили бы себя в безысходный антагонизм с целой Германией, которая может и должна признать равноправность чешской народности с немецкой, но ни в каком случае не согласится уступить чехам исключительное господство в землях древней их короны, наполненных теперь немецким элементом. Но этого мало. Чехи утратили бы сами понимание чистых славянских, противных всякому аристократическому преимуществу, начал, которым они обязаны тем, что возрождение чешской народности, -- недавно еще мечта немногих мыслителей, -- осуществилось ныне в жизни нескольких миллионов людей; они утратили бы чувство славянского братства, которое снискало им сочувствие и нравственную поддержку всех славянских племен. И какой страшный грех против славянского дела берут они на себя, помышляя только о возможности нарушения целости и нераздельности России -- этой единственной живой опоры славянского мира, этой единственной хранительницы славянских начал, -- России, без которой славянские племена были бы на востоке Европы тем, чем кельты на западе, материалом, послужившим к образованию других народов и уцелевшим кое-где в жалких обломках. Нам тяжело говорить так ученикам Шафарика, Челяковского и Ганки, этих великих деятелей славянских, которые любили горячо Россию, как единственную надежду славянских народов, которые дорожили ее благом и ее величием, как величием и благом всего славянства. Предъявляя притязания на область древней короны чешской и принужденные для этого, по принципу, потакать самым ложным, самым исключительным притязаниям польским и мадьярским, чехи ставят себя в антагонизм и с Германией, которая сильнее их, и со всем остальным славянским миром, который один может поддержать их против Германии: они сами налагают на себя руку.
   К несчастью, и на другом пути, на котором стоят австрийские славяне, на пути федеративном, мы не можем ожидать для них успеха. Но этот путь по крайней мере не развратит их и не погубит внутренней ложью; не касаясь самых начал народной жизни славян, идея федеративной перестройки Австрии может повести их к политической неудаче, как было уже в 1848 году, но будущего ничем не связывает. Что действительно политическая неудача снова ожидает славян, что в Австрии восторжествует начало немецко-централизационное, это можно предвидеть, если дела пойдут так, как они шли до сих пор, и в разрешении их не вмешаются какие-нибудь посторонние стихии. Конечно, славян в Австрии более 15 миллионов против 17 миллионов, разделенных между четырьмя антипатичными друг другу народностями, немцами и итальянцами, мадьярами и румынами. Но мы видели, как различно политическое направление этих 15 миллионов славян; федералисты, чехи и хорваты, стоят тут между поляками и другими поборниками исторического права и словаками, русскими, сербами, которые, чтобы не сделаться жертвою исторического права, готовы на безусловный союз с немецким "централизационным правительством". Как же этому правительству, имеющему притом на своей стороне силу существующей государственной организации, не воцариться снова над этим хаосом народностей, -- если, повторяем, не вмешаются какие-нибудь непредвидимые посторонние обстоятельства?
   Нет никакого сомнения, что современное движение принесет австрийским славянам огромную пользу тем, что укрепит, распространит и разовьет в них народное сознание. Но положение их неутешительно, и им предстоит еще много обманутых надежд, много тяжелых испытаний; светлое, отрадное будущее еще далеко. Когда же настанет оно? Не знаем; мы знаем только одно: будущее славянского мира неразрешимо вне участия русского народа.
   
   СПб. 31 октября 1861
   

КОММЕНТАРИИ

   Текст печатается по изданию: Гильфердинг А. Ф Собр. соч. в 4 т. Т. 2. С. 251--265.
   Статья посвящена противодействию польской пропаганде в славянских землях. Готовясь к мятежу с целью воссоздания Речи Посполитой в границах 1772 г. (а то и восточнее!), польские агитаторы стремились использовать в своих интересах панславистские настроения славянских народов Австрийской монархии. Также Гильфердинг указал на печальные случаи внутренних конфликтов среди австрийских славян.
   
   1 Писано в 1861 г.
   2 Франкфуртский парламент -- созванное в период революции 1848--1849 гг. общегерманское законодательное собрание, пытавшееся разработать конституцию объединенной Германии, в состав которой планировалось включение славянских земель Австрийской империи. (Прим. ред.)
   3 Известны, между прочим, меры, которые приняты были в то время губернатором Галиции поляком графом Голуховским для уничтожения между русскими галичанами употребления русских и церковно-славянских письмен и замены их латинскими: эта попытка была общим делом польской шляхты и австрийской бюрократии в Галиции.
   4 Т. е. всеобщей, великой Немецкой империи, к которой думают присоединиться австрийские немцы-либералы в случае, если бы они принуждены были отказаться от Венгрии.
   5 Так было в 1861 г., когда писана настоящая статья. Неудача польского восстания к 1863--1864 гг. охладила образ действий мадьяр и поляков в отношении к австрийским и турецким славянам в 1866--1867 гг., совершенно разорвав эту дружбу к ним чехов.
   6 Нельзя поверить, что есть люди, которые, не смущаясь, произносят такую ложь; но все это действительно находится в печатных сочинениях поляков; а поляки все-таки хоть что-нибудь должны знать про русский народ и язык, про русскую историю, про Шафарика и Карамзина: извинить у них подобные вещи невежеством невозможно, как мы извинили бы их, пожалуй, если бы они написаны были китайскими или бразильскими публицистами.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru