Гессен Сергей Иосифович
Б. Кубалов. Декабристы в Восточной Сибири. Очерки. Изд. Иркутского Губернского архивбюро, 1925

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   "Былое": Неизвестные номера журнала.-- Кн. 2.
   Л.: Лениздат, 1991. -- (Голоса революции).
   
   Б. Кубалов. Декабристы в Восточной Сибири. Очерки. Изд. Иркутского Губернского архивбюро, 1925. Стр. 216.
   Материал, даваемый книгой Б. Кубалова, не является вполне новым. Из восьми печатаемых очерков шесть уже были опубликованы им прежде либо публикуются ныне в других изданиях. Конечно, нельзя отрицать в некоторых случаях необходимости перепечатки ценных работ, опубликованных в старых и потому мало доступных читателю изданий. Но "древнейший" из публикуемых автором очерков, "Декабристы в Якутской области", был напечатан всего только в 1921 г. (Сборник трудов проф. и препод. Иркутского гос. ун-та, отд. 1, вып. 2), три же очерка опубликованы одновременно с рецензируемым сборником: "Декабристы в Иркутске и на ближайших к нему заводах" (отд. изд.), "Члены тайного о-ва военных друзей на каторге и поселении" (Сб. "Декабристы на каторге и поселении", изд. О-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев. М., 1925) и, наконец, третий очерк, "Декабристы и крестьяне в Восточной Сибири", опубликован в сборнике, изданном в том же Иркутске ("Сибирь и декабристы". Иркутск, 1925). В последнем случае автор обращается к маскировке, перелицовывая название, но не стоит много труда убедиться в том, что под названиями "Декабристы и крестьяне Вост. Сибири" (в сборнике Б. Кубалова) и "Крестьяне Вост. Сибири и декабристы" (в иркутском сборнике) мы имеем одну и ту же работу.
   При трудностях, с которыми ныне связано опубликование новых работ и документов, относящихся к декабристам, подобная трата издательских возможностей на двукратное опубликование одних и тех же работ должна быть по справедливости осуждена. Тем более что в том же иркутском сборнике сам Б. Кубалов публикует опись дел о декабристах, хранящихся в иркутском архиве, из которой видно, какое множество сибирских документов еще ждет публикации и обработки. Печальным результатом этого соединения в одном сборнике очерков, написанных прежде для разных изданий, является частое повторение одних и тех же фактов, как-то о распрях Рукевича с крестьянами, о злоключениях Луцкого после амнистии и т. д. А о просе, посеянном М. И. Муравьевым-Апостолом в Вилюйске, читателю повествуется дважды буквально в одних и тех же выражениях (стр. 57 и 84).
   Обращаясь к самим очеркам, должно, прежде всего, отметить, что научное значение их далеко не равноценно. Наибольший интерес представляют три первых очерка. Первый из них, "Декабристы в Иркутске и на ближайших к нему заводах", посвящен истории двух первых отправленных в Сибирь партий декабристов, в которые входили Трубецкой, Давыдов, братья Борисовы, Якубович, Арт. Муравьев, Оболенский и Волконский. Значение этой работы несколько умаляется наличием одновременно опубликованного очерка С. Н. Чернова "Декабристы на пути в Благодатск" ("Каторга и ссылка", 1925, кн. 5). Второй очерк, "Декабристы в Якутской области", дает чрезвычайно много ценных данных о жизни декабристов, поселенных в окрестностях Якутска. Если судьба Ал. Бестужева и М. Муравьева отчасти уже была нам знакома, то жизнь на поселении Андреева, Заикина, Чижова, Краснокутского впервые развертывает перед нами свой трагический свиток. Огромный интерес представляют сообщения о связях ссыльных декабристов с местным обществом, о культурных кружках, группировавшихся вокруг них. Интерес этот усугубляется тем, что в данном случае мы знакомимся с культуртрегерской ролью декабристских низов, рядовых, заурядных декабристов.
   Отношения декабристов с крестьянами, которым посвящен третий очерк, освещены весьма полно. Взаимное их содружество, о котором доселе не упоминалось в литературе, не может быть обойдено историком, как крупнейшей значимости психологический штрих.
   Такой же интерес представляет очерк "Декабристы и амнистия", вскрывающий закулисную сторону "великодушия" Александра II. Это совершенно новая в истории декабристов страница до конца смывает идиллическую окраску, в которую усиленно окрашивали этот факт официозные историки.
   Любопытные сведения попадаются в очерке, посвященном членам Общества Военных Друзей. Меньший интерес представляет очерк "Забытый декабрист Луцкий", опубликованный ранее в журнале "Русское прошлое", No 5.
   Особняком стоит очерк, посвященный декабристу Лунину. В данном случае мы имеем дело уже не с обработкой материалов, а с попыткой психологического анализа. Поэтому позволяем себе остановиться на этом очерке несколько подробнее.
   Лунин -- натура исключительно сложная. В историю он вошел, окруженный ореолом таинственности и легендарности. Это, конечно, не могло не отразиться на исследованиях, посвященных ему. И тогда как Георгий Чулков в своем очерке о Лунине ("Мятежники 1825 г.". М., 1925), облек своего героя в латы Дон-Кихота, Б. Кубалов приложил все силы к тому, чтобы облечь Лунина в католическую сутану.
   Итак, по убеждению автора, Лунин был монахом, чуть ли не священником. Конечно, можно сказать заранее, что здесь мы имеем дело с актом жесточайшего насилия над фактами. Но познакомимся с доводами, которыми, автор старается обосновать свою мысль. Прежде всего, это сибирские показания Лунина. "Из показаний, данных Луниным в Сибири, -- пишет Б. Кубалов, -- явствует, что католиком он помнит себя с детства" (стр. 127). И далее следует выдержка из показаний Лунина: "Я крещен и воспитан с детства в римско-католическое вероисповедание". Но автор совершенно игнорирует то обстоятельство, что в своих показаниях 1826 г. Лунин утверждал, что он "греко-российского исповедания". Этот факт не мог, конечно, остаться неизвестным Б. Кубалову. Ясно, что в одном из своих противоречащих между собой показаний Лунин погрешил против истины. А вслед за ним погрешил против истины и его биограф, игнорируя документ, противоречащий его догадке. Оставляет он без внимания и объективные данные, говорящие за то, что католичество Лунин принял в бытность свою во Франции, в 1816--1817 гг. (см.: С. Я. Гессе и М. С. Коган, Декабрист Лунин и его время. Л., 1926, стр. 54--55).
   На поселении, по мнению Б. Кубалова, "мысль Лунина прежде всего отвращается от забот суетного мира, от житейских треволнений" (стр. 127). Эта мысль подкрепляется цитатой из письма Лунина: "Мне стоило усилий отвлечь свою мысль от занятий, составляющих мое утешение в изгнании, и обратить ее на заботы и суетность мира". Цитата подобрана очень удачно, и не случайно автор не указывает адресата. Ибо адресатом был не кто иной, как гр. А. X. Бенкендорф. Едва ли, обращаясь к шефу жандармов, Лунин был искренен. Но Б. Кубалов в отношении Лунина не стесняется средствами. Он умело выбирает из его писем выдержки, которые, вне связи с целым, как будто и действительно подтверждают мысли автора. В самом деле, как не поверить Б. Кубалову в том, что Лунин тяготился жизнью, когда автор ссылается на самого Лунина, выражавшего в письме к сестре желание "окончить странствование, перейти за пределы, отделяющие нас от существ прославленных, вкушать спокойствие, которым они наслаждаются в полном познании истины". Из этого можно было бы действительно вместе с Б. Кубаловым заключить, что Лунин бежал от суеты мирской, но начало того же письма предательски выдает Б. Кубалова. "К полноте бытия моего недостает опасности,-- скорбит Лунин. -- Я так часто встречал смерть на охоте, в поединках, в сражениях, в борьбах политических, что опасность стала привычкой, необходимостью для развития моих способностей. Здесь нет опасности".
   Конечно, Б. Кубалов не поместил этой цитаты, ибо ему пришлось бы тогда разъяснить этот новый вид монаха-анахорета, высшее наслаждение видевшего в ощущении борьбы и опасности.
   Но мало того, что Лунин избегает жизненной суеты; оказывается, что он "весь во власти идеи смерти: о смерти он говорит, о ней читает, пишет и как бы предчувствует неизбежно-роковое приближение ее" (стр. 127).
   Вывод слишком поспешный. И на чем он основан -- неизвестно. Все данные говорят за то, что Лунин, напротив, далек был от "идеи смерти". И даже много позднее, из Акатуя, когда смерть действительно уже готова была постучаться к нему, Лунин писал: "Здоровье мое поразительно. И если только не вздумают меня повесить или расстрелять, я способен прожить сто лет" (Гессен и Коган, назв. соч., стр. 279).
   Покончив, таким образом, с внутренним миром Лунина, знакомство с которым якобы должно убедить нас в том, что Лунин был чуть ли не католическим священником, Б. Кубалов обращается к фактическим данным. Все они свидетельствуют о том же. Оказывается, напр., что, "если мы обратим внимание на сохранившиеся портреты М. С, относящиеся к периоду пребывания его на каторге и поселении в Урике, мы ясно отличим там сутану, с характерными для нее пуговицами" (стр. 132). Каюсь, пуговицы Лунина для меня очень убедительны!
   "Только поступлением в один из монашеских орденов, -- пишет автор, -- Лунин мог быть известным папе р заслужить его внимание. Лунину Ьыло прислано из Рима на каторгу освященное папой чугунное распятие" (стр. 138).
   Да не подумает читатель, что римский первосвященник вздумал посылать распятие русскому политическому преступнику. Распятие это прислала сестра Лунина, Е. С. Уварова, жившая за границей, а папа только освятил его, как делал это сотни раз ежедневно, может быть, даже не зная, для кого оно предназначено. Уж не решит ли на основании этого Б. Кубалов, что и Е. С. Уварова вступила в католический орден?
   После всего этого, без видимого перехода, автор обращается к политической деятельности Лунина в Сибири. Оказывается, что и к борьбе с правительством побуждала Лунина католическая церковь, ибо "католицизм, не стесняясь, заявлял, что только он из своего незыблемого принципа... в состоянии решать все жизненные вопросы и тем спасти человечество от конечной гибели" (стр. 133). Эта цитата, однако, не способна в одном лице примирить католичество монаха и горячего убежденного революционера, каким справедливо рисует Лунина Б. Кубалов во второй части своего очерка. Несмотря на все усилия автора, ему не удается натянуть сутану на гигантскую фигуру своего героя.
   Не лишен интереса последний из напечатанных в книге очерков, в котором, под скромным заглавием "У могил декабристов", заключаются ценные фактические данные о многих забытых декабристах, Бесчасном, Люблинском и др., а также весьма любопытные воспоминания о декабристах их детей и сибирских старожилов.
   В целом, если исключить неубедительный очерк о Лунине, книга Кубалова все же дает цельную и яркую картину сибирской жизни декабристов с того момента, как впервые две партии отправлены были туда, и до тех пор, как "монаршая милость" вернула из изгнания тех из декабристов, кому посчастливилось дожить до нее.

С. Гессен

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru