Гершензон Михаил Осипович
Братья Кривцовы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дворянская хроника, по неизданным материалам.
    Часть четвертая.

   

Братья Кривцовы.

Дворянская хроника, по неизданнымъ матеріаламъ.

VII 1).

1) См. "Современникъ", кн. VII, VIII и IX.

   Человѣкъ можетъ годы жить безъ перемѣнъ, точно забытый судьбою, и самъ онъ тогда склоненъ забыть о ней, какъ будто нынѣшняя его участь сложилась естественно, не по волѣ, а скорѣе попустительствомъ рока. На дѣлѣ же его жизнь и въ эти годы -- только инертное движеніе по пути, куда въ послѣдній разъ поставила его судьба,-- и на этомъ пути, въ однообразіи дѣлъ и обстоятельствъ, онъ непрерывно мѣняется внутренно, зрѣя для новаго служенія: въ урочный день судьба болѣе или менѣе рѣзкимъ толчкомъ передвинетъ его на новое мѣсто, для котораго онъ внутренно созрѣлъ. Все это въ порядкѣ вещей; но вотъ что странно: есть какъ-бы круговая порука въ семьяхъ. Случается, цѣлая семья долгое время стоитъ неподвижно -- и затѣмъ вдругъ не одинъ только членъ ея, но нѣсколько сразу перемѣщаются, словно судьба, захлопотавшись, наконецъ взглянула въ эту сторону и тогда спѣшитъ уже за одинъ разъ очистить накопившіеся долги всей семьи. Такъ нерѣдко одинъ за другимъ умираютъ два-три члена семьи; между тѣмъ каждый изъ нихъ исполнялъ свой особенный кругъ.
   Нѣчто въ этомъ родѣ случилось съ братьями Кривцовыми весною 1827 года: почти одновременно, на протяженіи немногихъ недѣль, пути всѣхъ трехъ братьевъ круто повернули и опредѣлились на всю остальную ихъ жизнь. Въ тѣ самые дни, когда одинъ изъ пяти возковъ, составлявшихъ партію {Кривцовымъ вмѣстѣ всади Лихарева, Тизенгаузепа и Толстого; каждый ѣхалъ въ особомъ возкѣ съ жандармомъ, да впереди ѣхалъ отдѣльно фельдъ-егерь. См. А. Е. Розенъ "Записки", 1907, стр. 146; "Изъ дневныхъ записокъ В. А. Муханова" -- Рус. Арх. 1896, ч. III, стр. 166.}, увозилъ Сергѣя, въ ножныхъ кандалахъ, съ жандармомъ о-бокъ, изъ родной страны въ Сибирь, а Павелъ комфортабельно спѣшилъ на мѣсто своея новой службы въ полуденную Италію,-- въ родныхъ палестинахъ обрѣла преждевременный конецъ служебная карьера Николая Ивановича.
   Четыре года назадъ, въ апрѣлѣ 1823 года, онъ былъ назначенъ, какъ сказано, тульскимъ гражданскимъ губернаторомъ. Пріѣхалъ онъ въ Тулу въ іюнѣ {31 мая Вяземскій изъ Москвы пишетъ А. И. Тургеневу: "Кривцовъ, поѣхалъ третьяго дня за блатословленіемъ въ Рязань", т. е. къ генералъ -- губернатору Балашову,-- Остаф. Арх.. т. II, стр. 327.}, а въ февралѣ слѣдующаго года онъ уже выѣзжалъ изъ нея со всѣми домочадцами и со своей англійской обстановкой, заклейменный выговоромъ Сената и сопровождаемый злорадными напутствіями тульскихъ дворянъ. Приблизительно такая же исторія повторилась съ нимъ затѣмъ въ Воронежѣ, потомъ и въ Нижнемъ,-- всюду его дѣятельность, кончалась катастрофой, и послѣдняя катастрофа подвела его подъ судъ и осужденіе.
   Въ натурѣ Кривцова было что-то нестерпимо-обидное для людей. Именно, оскорбительно было самое его отношеніе къ жизни, этотъ безпощадный деспотизмъ, съ которымъ онъ стремился все живое подчинить своему идеалу геометрической правильности. Жизнь ирраціональна, и равнять ее по ранжиру, вгонять въ какую-либо схему -- безнадежное дѣло; секретъ власти заключается въ томъ, чтобы въ каждую минуту находить мудрую середину между требованіями осуществляемой схемы и правами ирраціональной дѣйствительности, прежде всего, разумѣется,-- правомъ каждой индивидуальной воли на свободное проявленіе. Для этого первое условіе -- умѣть чувствовать чужую волю во всей ея органической сложности и во всей ея законной косности; второе -- умѣть бережно обходиться съ нею, т. е. обладать талантомъ самообузданія. Кривцовъ, какъ и родственный ему по духу Николай I, былъ совсѣмъ лишенъ и этой способности чувствовать, и этого умѣнья щадить ирраціональное въ жизни и въ людяхъ. Онъ былъ совершенно запертъ для міра. Движенія собственной воли онъ ощущалъ въ себѣ необычайно сильно, возникшее желаніе овладѣвало имъ безудержно,-- онъ долженъ былъ его осуществить; а чужой воли онъ просто не ощущалъ, какъ если бы ея и не было въ людяхъ, такъ что всякое проявленіе чужой воли, направленное вразрѣзъ его замыслу, казалось ему незаконнымъ, умышленнымъ, достойнымъ презрѣнія. И такъ какъ міръ былъ для него не тѣмъ, что онъ есть, не міромъ косныхъ и почти непроницаемыхъ реальностей, а міромъ безвольныхъ тѣней, то мысль его въ этомъ безвоздушномъ пространствѣ безпрепятственно возводила стройныя схемы, и воля упрямо старалась подогнать жизнь подъ нихъ. Вотъ почему и онъ, и Николай I больше всего на свѣтѣ любили правильность, ясность, порядокъ, ибо чѣмъ "свободнѣе" мысль, т. е. чѣмъ меньше она считается съ дѣйствительностью, тѣмъ болѣе она склонна принимать за совершенство вообще -- формальные признаки своего совершенства: ясность и послѣдовательность.
   А жить въ мірѣ замкнутымъ отъ міра есть грѣхъ непрощаемый, безусловный. Міръ все терпитъ въ человѣкѣ -- пороки и преступленія, глупость и бездарность; одного онъ не можетъ простить: метафизическаго отщепенства. Въ природѣ и въ человѣческомъ обществѣ все индивидуально; умѣй почувствовать свойства каждой индивидуальности, умѣй душою понять ея права,-- и ты легко найдешь въ ней рычаги, тебѣ сподручные, и она сама, пощаженная въ своихъ важнѣйшихъ, хотя бы и призрачныхъ нуждахъ, охотно предастся твоему руководительству. Но если ты не чувствуешь ея, ты ничего и не разглядишь въ ней; тогда ты будешь слѣпо дергать и теребить людей, и къ дѣлу ихъ не пристроишь, но возненавидятъ они тебя какъ злѣйшаго своего врага, хотя бы ты въ мысляхъ своихъ былъ пламенно озабоченъ ихъ благомъ. Люди, подобные Кривцову, трояко несчастны: роковое одиночество, врожденное, глухое, непоправимое, снѣдаетъ ихъ внутренно, а извнѣ ихъ обдаетъ и подтачиваетъ холодъ, если не ненависть, людскихъ взглядовъ, словъ и обращеній; и ничего имъ въ жизни не удается, потому что всякое человѣческое дѣло дѣлается при помощи людей, а они до жалости бездарны въ улавливаніи и использованіи человѣческихъ душъ. Всѣ эти три кары несъ Кривцовъ, какъ несъ ихъ и его царственный тезка. Есть мрачное величіе въ образѣ такихъ людей. И нерѣдко бываетъ (это случилось, какъ мы увидимъ дальше, и съ Кривцовымъ), что нѣжная женская душа, какъ-разъ -- по контрасту -- изъ тѣхъ, которыя нѣжно и глубоко, страстно отдаются такому человѣку и до послѣдняго дыханія, исходя любовью, бьется у ногъ каменнаго кумира. Эти люди сильны и несчастны, притомъ несчастны не по своей винѣ: вѣдь они такими рождаются; и женское сердце, быть можетъ съ содроганіемъ подчинившись обаянію ихъ силы, потомъ такъ крѣпко привязывается къ нимъ жалостью, что часто уже и смерть владыки безсильна освободить рабу.
   
   Надежный свидѣтель, Сабуровъ, разсказываетъ о дѣятельности Кривцова въ Тулѣ: "Губернія, по тогдашнему обычаю, была распущена. Онъ завелъ порядокъ и правильность, но перессорился съ дворянствомъ, и тогда же проявились въ полной мѣрѣ строптивость, самовластіе и непреклонность его характера, не постигавшаго никакого сопротивленія, ни уклоненія. Эти недостатки его энергической и сильной природы усиливались необыкновенною раздражительностью, которая вовлекала его иногда въ неосторожности и непріятности" {Рус. Стар. 1888, декабрь, стр. 723.}. Это позднее воспоминаніе вполнѣ подтверждается немногими современными свидѣтельствами, какія сохранились. До Вяземскаго уже въ августѣ доходили слухи, что Кривцовъ "воюетъ" въ Тулѣ {Остаф. архивъ, т. II, стр. 344.}, а въ началѣ декабря, проведя у Кривцовыхъ въ Тулѣ нѣсколько дней, онъ сообщаетъ А. И. Тургеневу: "Кривцовъ воюетъ въ хвостъ и въ голову; дѣлами занимается усердно, почти не выходитъ изъ своего кабинета; будетъ-ли успѣхъ -- Богъ знаетъ, но худо то, что онъ, кажется, не умѣетъ водиться съ людьми. По сію пору его сердечно ненавидятъ; англоманія его, поздніе обѣды, орѣхи за дессертомъ -- все это не переваривается тульскими желудками" {Тамъ-же, стр. 369. То-же писалъ Вяземскій ю тульской дѣятельности Кривцова и въ своихъ позднѣйшихъ запискахъ, см. "Старая записная книжка" въ полн. собр. его сочиненій, т. VIII, стр. 265.}. Эти чуждыя манеры, или вѣрнѣе, оскорбительная надменность, сквозившая изъ-за нихъ, могли играть свою роль, но, конечно, не за англоманію ненавидѣли Кривцова и здѣсь, и потомъ въ Воронежѣ и Нижнемъ.
   Когда бы не эта фатальная ненависть, которою онъ всюду насыщалъ воздухъ вокругъ себя, грѣхъ, случившійся съ нимъ въ Тулѣ, какъ и позднѣйшіе его грѣхи, вѣроятно, сошли бы ему съ рукъ. Ему ничего не прощали, потому что онъ весь былъ оскорбленіе; но и то надо сказать, что грѣхи эти были въ немъ не случайностями, какія легко прощаются человѣку, а органически исходили изъ самой его натуры. Та прирожденная ему неспособность чувствовать чужое "я" должна была въ обыденной жизни сказываться элементарнымъ неуваженіемъ къ чужой личности; а отсюда -- при извѣстной вспыльчивости, при-несдержанности барскаго нрава -- было недалеко до самоуправства и кулачной расправы съ подчиненными. Это именно случилось съ нимъ въ третій мѣсяцъ его губернаторства, случилось, вѣроятно, не впервые, но на этотъ разъ привело къ скандалу.
   Такъ какъ это дѣло восходило на разсмотрѣніе Комитета Министровъ, то въ журналахъ Комитета сохранилось подробное изложеніе его; отсюда и заимствованы нижеслѣдующія свѣдѣнія {Архивъ Ком. Мин., журналы за декабрь 1823 года. Вкратцѣ это дѣло было изложено, на основаніи того-же журнала, С. М. Середонинымъ въ его "Историческомъ обзорѣ дѣятельности Комитета Министровъ", СПБ., 1902, т. I, стр. 454--455.}.
   Въ концѣ августа 1823 года въ предѣлахъ Тульской губерніи со дня на день ждали проѣзда государя: онъ долженъ былъ чрезъ Тулу прослѣдовать въ Орелъ, гдѣ были назначены маневры войскамъ 1-ой арміи. 27-го августа Кривцовъ, спѣшно объѣзжая путь царскаго маршрута, прибылъ вечеромъ на Сергіевскую станцію и, не выходя изъ коляски, потребовалъ чрезъ сопровождавшаго его крапивенскаго исправника лошадей перваго нумера, или, какъ мы сказали бы теперь, перваго класса. Между тѣмъ эти лошади предназначались для путешествія государя, подъ собственный его экипажъ, а такъ какъ онѣ къ тому-же недавно вернулись съ другой станціи и стояли на корму, то смотритель станціи, Никольскій, распорядился вывести губернатору лошадей второго нумера. Узнавъ объ этомъ, Кривцовъ разсвирѣпѣлъ, не позволилъ запрягать этихъ лошадей, а когда по его приказанію Никольскій предсталъ предъ его коляской,-- накинулся на него съ яростной бранью, какъ-де смѣетъ не давать ему лошадей перваго нумера, и приказалъ подать палокъ и бить Никольскаго, что и было исполнено однимъ изъ ямщиковъ, Парамоновымъ; Никольскій подъ палками не протестовалъ, а только просилъ помилованія.
   Но, видно, обида была очень тяжка: смотритель рѣшилъ жаловаться. Весьма вѣроятно, что онъ и раньше бывалъ битъ; писалъ же Пушкинъ немного лѣтъ спустя о станціонныхъ смотрителяхъ: "Что такое станціонный смотритель? Сущій мученикъ четырнадцатаго класса, огражденный своимъ чиномъ токмо отъ побоевъ, и т о не всегда (ссылаюсь на совѣсть моихъ читателей)". Но одно дѣло пощечина, данная сгоряча или подъ пьяную руку проѣзжимъ, который, можетъ быть, въ слѣдующую минуту добродушно потреплетъ обиженнаго смотрителя по плечу или предложитъ ему водки изъ своего погребца, другое дѣло -- безпощадная требовательность Кривцова и битье палками рукой ямщика.
   Никольскій подалъ двѣ жалобы: генералъ-губернатору Рязанской, Тульской, Орловской и др. губерній Балашеву, которому былъ подчиненъ Кривцовъ, и своему непосредственному начальству, московскому почтъ-директору. Началось слѣдствіе; опросъ свидѣтелей, произведенный на мѣстѣ чиновникомъ генералъ-губернатора, д. с. с. Кавелинымъ, при чиновникѣ почтоваго вѣдомства, вполнѣ подтвердилъ содержаніе жалобы. Нѣкоторые изъ свидѣтелей утверждали, что Никольскій былъ выпивши, другіе отрицали это; производившій экзекуцію Парамоновъ показалъ, что смотритель былъ трезвъ, и что дано ему было не болѣе десяти ударовъ слегка. Но самъ Никольскій, испугавшись-ли поднятаго имъ шума, или подъ соотвѣтственнымъ воздѣйствіемъ со стороны Кривцова, поспѣшилъ взять свою жалобу назадъ: онъ подалъ слѣдователямъ прошеніе, въ которомъ изъяснялъ, что "признавая причиненное ему оскорбленіе происшедшимъ отъ недоразумѣнія и отъ поспѣшности Губернатора единственно по усердію своему осмотрѣть всѣ станціи и дороги въ ихъ исправности для Высочайшаго путешествія", онъ "оставляетъ совершенно свою претензію и просить болѣе нигдѣ и никогда не будетъ".
   Тѣмъ не менѣе дѣлу былъ, разумѣется, все-таки данъ законный ходъ. Запрошенный генералъ-губернаторомъ объ обстоятельствахъ происшествія, Кривцовъ по существу ничего не отвѣчалъ; онъ только отозвался, не отрицая самаго факта, что онъ съ своей стороны прощаетъ Никольскаго за грубости, ему сдѣланныя, "и затѣмъ не находитъ никакихъ побудительныхъ причинъ къ дальнѣйшему объясненію". Грубая надменность этого отвѣта повидимому немало повредила Кривцову во мнѣніи его судей.
   Данныя слѣдствія Балашовъ препроводилъ управляющему министерствомъ внутреннихъ дѣлъ, и одновременно сюда-же поступили отъ Главноначальствующаго надъ Почтовымъ департаментомъ бумаги по сему дѣлу, полученныя имъ отъ московскаго почтъ-директора. Въ концѣ ноября управляющій мин. вн. д. представилъ все дѣло въ Комитетъ Министровъ со своимъ заключеніемъ, гдѣ, по соображеніи всѣхъ обстоятельствъ, предлагалъ испросить высочайшее повелѣніе Сенату сдѣлать губернатору Кривцову за самоуправство строжайшій выговоръ, съ подтвержденіемъ, чтобы впредь отъ таковыхъ противозаконныхъ и противныхъ обязанностямъ начальника губерніи поступковъ удержался подъ опасеніемъ неминуемой отвѣтственности по всей строгости законовъ,-- и о томъ публиковать повсемѣстно указами. Комитетъ, обсудивъ дѣло въ засѣданіи 4 декабря, постановилъ принять только первую изъ двухъ мѣръ, предложенныхъ министромъ внутреннихъ дѣлъ, именно сдѣлать Кривцову чрезъ Сенатъ строжайшій выговоръ, причемъ изъяснить ему въ сенатскомъ указѣ: 1) что онъ и не долженъ былъ требовать лошадей, приготовленныхъ подъ экипажъ государя, 2) что его отзывъ, что онъ прощаетъ смотрителя, неприличенъ, и 3) что въ случаѣ повторенія имъ подобныхъ противозаконныхъ поступковъ онъ неминуемо будетъ подвергнутъ отвѣтственности по всей строгости законовъ. Предложеніе же министра объ оглашеніи этого приговора Комитетъ отвергъ, справедливо указавъ, что "опубликованный" губернаторъ уже не долженъ бы быть оставляемъ въ званіи губернатора. Зато Комитетъ предложилъ Сенату сообщить приговоръ Главноначальствующему надъ Почтовымъ Департаментомъ, "дабы почтовому начальству извѣстно было о таковоімъ рѣшеніи сего дѣла, и дабы помянутому смотрителю не было поставлено ни въ какое предосужденіе происшествіе, съ нимъ случившееся, или не лишился бы онъ чрезъ то своего мѣста".
   Журналъ Комитета Министровъ былъ высочайше утвержденъ въ первыхъ числахъ января 1824 года, а 26-го февраля состоялся приказъ о переводѣ Кривцова -губернаторомъ-же въ Воронежъ. Такъ некрасиво и быстро кончилось его первое воеводство.
   Слухъ о происшествіи съ Никольскимъ распространился въ Москвѣ еще задолго до слѣдствія и суда. А. Я. Булгаковъ уже 10 сентября сообщалъ этотъ слухъ брату -- и вдобавокъ другой -- что Кривцовъ уже отставленъ {Рус. Архивъ, 1901 г., т. I, стр. 575.}. Булгаковъ не вѣрилъ, чтобы Кривцовъ могъ побить кого-либо, а Вяземскій, ближе знавшій Кривцова, кажется, легко повѣрилъ; 1 октября онъ писалъ Тургеневу, тоже сообщая слухъ о преданіи Кривцова суду и отставкѣ его: "Правда-ли, что онъ побилъ смотрителя, то-есть, офиціальная-ли это правда?" {Остаф. Архивъ, т. II, стр. 355.}. Позже онъ не разъ дразнилъ Кривцова палочной расправой. "Твоя палка должна быть у меня въ Остафьеівѣ, да и къ тому же не жалѣю о томъ, что не могу тотчасъ ее прислать. Ты, пожалуй, кого-нибудь поколотилъ бы ею, и эти удары пали бы на мою совѣсть".-- "Палка твоя въ Остафьевѣ. Да что тебѣ въ палкахъ? Мало что-ли каталъ ты въ Тулѣ? Сдѣлай милость, усмирись" {Отчетъ Имп. Публичн. Библіот. за 1892 г., Приложеніе VII, "Письма кн. П. А. Вяземскаго къ Н. И. Кривцову", стр. 44 (отъ 11 февраля 1824 г.) и 47 (отъ 15 мая того же года).}. Когда дѣло разгорѣлось, Кривцовъ повидимому пытался потушить его чрезъ посредство вліятельныхъ друзей; такъ, онъ въ ноябрѣ или декабрѣ 1823 года писалъ Карамзину, прося его замолвить о немъ Балашеву, находившемуся тогда въ Петербургѣ {Тамъ-же, Приложеніе V, "Письма H. М. Карамзина къ H. И. Кривцову", стр. 36.}.
   
   Итакъ -- Воронежъ. Тульская исторія безъ сомнѣнія ничему не научила Кривцова. Онъ, вѣроятно, думалъ про себя: "глупцы! не умѣютъ цѣнить дѣльныхъ людей; изъ-за пустяковъ поднимаютъ шумъ и мѣшаютъ работать на пользу отечества". Онъ считалъ себя истиннымъ патріотомъ и замѣчательнымъ администраторомъ, а петербургскихъ чиновниковъ и сановниковъ презиралъ какъ тунеядцевъ-карьеристовъ. Чтобы въ этомъ дѣлѣ была какая-нибудь существенность, это ему и на умъ не могло придти. Ну, побили смотрителя -- велика важность! добро бы изувѣчили, а то вѣдь остался цѣлъ и невредимъ.
   Въ Воронежѣ устроились роскошно, опять, разумѣется, на англійскій манеръ; въ средствахъ недостатка не было: Кривцовъ получалъ, какъ мы знаемъ, аренду, около 12.000 рублей, тысячъ 12 жалованья, да своего дохода имѣлъ, по словамъ Сабурова, тысячъ 40 {Указъ м., стр. 723.}. Въ домѣ все было прочно, изящно, комфортабельно, порядокъ во всемъ педантическій. Какъ губернаторъ, Кривцовъ безъ сомнѣнія обладалъ нѣкоторыми рѣдкими достоинствами: онъ былъ неподкупно-честенъ, дѣятеленъ, настойчивъ, европейски образованъ. Въ Воронежѣ блестяще проявились его стоительныя способности,-- а у него была страсть строить. Онъ сразу предпринялъ цѣлый рядъ общеполезныхъ сооруженій и съ невиданной въ тѣ времена энергіей быстро и успѣшно осуществлялъ свои затѣи; но такъ какъ онъ оставался тѣмъ же человѣкомъ, что въ Тулѣ, то въ отношеніяхъ съ людьми онъ неминуемо и скоро долженъ былъ нарваться на крупную непріятность. На этотъ разъ дѣло разразилось неслыханнымъ скандаломъ. Кто бы могъ подумать? онъ сумѣлъ въ 1825 году вызвать чиновничью революцію въ городѣ Воронежѣ. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые раздражаютъ самымъ звукомъ своего голоса, а когда бранятъ, и даже по праву,-- человѣкъ не слышитъ ихъ правды, а слышитъ только острые уколы ихъ отравленныхъ словъ, вонзающихся въ душу, и мгновенно пьянѣетъ неукротимой ненавистью къ глазамъ, въ которые онъ смотритъ, къ цѣпочкѣ часовъ, ко всему этому человѣку, оставленному Богомъ. Такъ мирные совѣтники воронежскаго губернскаго правленія въ одинъ часъ превратились въ рьяныхъ крамольниковъ и пошли на проломъ, очертя голову.
   Это событіе, въ условіяхъ времени и мѣста, гдѣ оно разыгралось, было столь необычно, столь противоестественно, что, читая подробное изложеніе его въ протоколахъ Комитета Министровъ, почти не вѣришь своимъ глазамъ. Это не Воронежъ, не Губернское Правленіе, не 1825 годъ: это исторія одного изъ обычныхъ столкновеній провинціальнаго парламента съ королевскимъ интендантомъ гдѣ-нибудь въ Греноблѣ или Безансонѣ, въ 1741 или 1788 году. Генералъ-губернаторъ Балашевъ, сообщая о случившемся царю чрезъ нѣсколько дней, такъ и начиналъ свой всеподданнѣйшій рапортъ: "Въ видѣ необыкновеннаго происшествія долгомъ моимъ считаю всеподданнѣйше донести Вашему Императорскому Величеству слѣдующее".
   Дѣло началось еще до назначенія Кривцова въ Воронежъ {Нижеслѣдующее изложеніе основано на подлинныхъ документахъ, хранящихся въ архивѣ Комитета Министровъ: "Приложенія" къ журналамъ Ком. М. за мартъ 1827 года, и самые журналы за этотъ мѣсяцъ.}. Въ 1823 году помѣщикъ Воронежской губерніи, отставной полковникъ Захаровъ, подалъ царю жалобу на разбои и смертоубійства, якобы въ теченіе 19 лѣтъ чинимые ему крестьянами статской совѣтницы Вишневской. Государь приказалъ произвести разслѣдованіе. Назначенные мѣстнымъ начальствомъ слѣдователи -- губернскій предводитель дворянства и губернскій казенныхъ дѣлъ стряпчій -- установили, что навѣты жалобщика ложны, и открывъ сверхъ того разные противозаконные поступки Захарова, постановили отдать его подъ присмотръ, а надъ имѣніемъ его учредили опеку. По докладу о томъ государю объявлена была 27 августа 1824 года высочайшая воля, чтобы тяжбы Захарова съ Вишневской и еще другой сосѣдней помѣщицей объ имѣніи были снова разсмотрѣны -- въ Сенатѣ, когда дойдетъ до него производимое по доносамъ Захарова изслѣдованіе. Опираясь на эту высочайшую резолюцію, Захаровъ весною 1825 года вошелъ въ Воронежское Губернское Правленіе съ ходатайствомъ о снятіи опеки съ его имѣнія, а въ то же время противная сторона подала прошеніе, въ которомъ доказывала необходимость сохранить опеку въ видахъ цѣлости имущества. Въ Губернскомъ Правленіи возникло разногласіе. Кривцовъ, въ качествѣ губернатора предсѣдательствовавшій въ Правленіи, пригласилъ къ себѣ на домъ двухъ совѣтниковъ Правленія, Базилевскаго и Кандаурова, для окончательнаго обсужденія дѣла. Что было здѣсь рѣшено,-- объ этомъ и шелъ позднѣе споръ. Кривцовъ на слѣдствіи изображалъ происшедшее такъ: онъ полагалъ, что сейчасъ не можетъ быть и рѣчи о /снятіи опеки съ имѣнія Захарова; необходимо прежде всего командировать кого-нибудь для разслѣдованія на мѣстѣ обстоятельствъ, изложенныхъ въ прошеніи Вишневской и др., и только затѣмъ, на основаніи полученныхъ такимъ путемъ свѣдѣній, приступить къ разсмотрѣнію вопроса о снятіи опеки, но и тогда ни подъ какимъ видомъ не. приводить въ исполненіе резолюціи Губернскаго Правленія безъ вѣдома высшаго начальства, потому что о наложеніи опеки было въ. свое время доведено до высочайшаго свѣдѣнія. Послѣ долгаго совѣщанія, въ которомъ Кандауровъ и Базилевскій силились склонить его на снятіе опеки безъ представленія о томъ высшему начальству (они утверждали, что къ наложенію опеки съ самаго начала не было законныхъ основаній), они наконецъ, казалось, уступили его мнѣнію, и Базилевскій тутъ же составилъ проектъ резолюціи въ этомъ смыслѣ; онъ, Кривцовъ, выправилъ текстъ проекта собственной рукой, и отдалъ его совѣтникамъ съ тѣмъ, чтобы они, проведя эту резолюцію чрезъ Правленіе, внесли ее въ журналъ. 15-го мая и былъ составленъ соотвѣтствующій журналъ, а 9-го іюня онъ вдругъ узналъ, что опека съ имѣнія Захарова снята, и какъ-разъ на основаніи журнала 15-го мая; справившись въ журналѣ, онъ убѣдился, что совершонъ подлогъ: въ журналѣ была записана резолюція, противоположная той, которую онъ передалъ Базилевскому, именно -- резолюція о снятіи опеки.
   Такъ утверждалъ на слѣдствіи Кривцовъ. Напротивъ, совѣтники утверждали, что занесенная въ журналъ резолюція есть буквально-точная копія бумаги, составленной тогда въ кабинетѣ губернатора.
   По дѣлу трудно установить, былъ ли подлогъ со стороны совѣтниковъ. Не подлежитъ сомнѣнію, что Кривцовъ не могъ запамятовать столь опредѣленнаго рѣшенія: это противорѣчило бы всему складу его характера; еще менѣе того онъ былъ способенъ сознательно утверждать ложь. Съ другой стороны, дѣло оказалось при разслѣдованіи довольно мутнымъ. Начать съ того, что самая резолюція, занесенная въ бѣловой журналъ, т. е. получавшая законную силу, противорѣчила себѣ и погашала свои мотивы. Она гласила въ своей первой части: наложить запрещеніе (на имѣніе Захарова), а въ образѣ управленія взять въ присмотръ губернскаго начальства; а во второй части было сказано: "которое (т. е. имѣніе) за симъ распоряженіемъ изъ-подъ учрежденной слѣдователями опеки освободи, предоставить въ образѣ хозяйственнаго управленія собственному самого уже Захарова распоряженію". Этимъ, разумѣется, нисколько не обезпечивалась сохранность имѣнія, такъ какъ при неизбѣжно-номинальномъ присмотрѣ властей Захаровъ, остававшійся хозяиномъ имѣнія, могъ исподволь разорить его въ конецъ. Далѣе, подозрительна обстановка, при которой писался бѣлый журналъ. Когда три недѣли спустя Кривцовъ, обнаруживъ "подлогъ", потребовалъ черновой проектъ резолюціи, составленный въ его кабинетѣ, -- оказалось, что та бумага уже уничтожена. На слѣдствіи совѣтники показали, что губернаторъ, утвердивъ проектъ резолюціи, приказалъ занести ее въ журналъ какъ можно секретнѣе, по той причинѣ, что этою же резолюціей предполагалось между прочимъ отправить чиновника для разслѣдованія по вновь поступившимъ на Захарова жалобамъ; въ виду этого секретарь Ананьевскій, получивъ о томъ распоряженіе отъ Базилевскаго, заставилъ канцеляриста Грекова писать бѣлый журналъ въ присутственной комнатѣ на своемъ столѣ, а по окончаніи переписки отдалъ черновую резолюцію за ненадобностью Кандаурову, который тутъ же въ присутствіи уничтожилъ ее.
   Журналъ 15 мая былъ подписанъ членами Губернскаго Правленія, потомъ Кривцовымъ, и 28 мая утвержденъ губернскимъ прокуроромъ. На слѣдствіи Кривцовъ объяснилъ, что подписалъ журналъ, не читая, такъ какъ зналъ его содержаніе и полагался на подпись Базилевскаго, который расписался первымъ {Позднѣе Кривцовъ измѣнилъ свое показаніе. Въ запискѣ на имя министра юстиціи онъ писалъ: "Я внимательно разсматривалъ журналъ, сравнивалъ страницы онаго съ другою и, наконецъ, нашелъ, что листъ, заключавшій въ себѣ прежнюю резолюцію, былъ перемѣненъ, и вмѣсто, онаго (введенъ новый, на коемъ значились слова: снять опеку, что весьма легко исполнить можно было, ибо подпись моя и прочихъ присутствующихъ была на послѣднемъ листѣ, и сей подлогъ зависѣлъ единственно отъ секретаря, коимъ журналъ былъ по листамъ скрѣпленъ".}. Потомъ было послано генералъ-губернатору соотвѣтственное представленіе, также подписанное Кривцовымъ, и затѣмъ резолюція приведена въ исполненіе посредствомъ разсылки куда слѣдовало указовъ, т. е. опека съ имѣнія Захарова была снята.
   Шумъ начался 9 іюня, когда губернскій прокуроръ въ донесеніи на имя генералъ-губернатора заявилъ протестъ противъ постановленія Губернскаго Правленія. Въ тотъ же день Кривцовъ письменно потребовалъ отъ Правленія, немедленно, не выходя изъ присутствія, доставить ему черновой проектъ резолюціи 15 мая. Въ отвѣтъ ему было сообщено, что черновая уничтожена; тогда онъ приказалъ назначить на 7 часовъ вечера въ тотъ же день присутствіе Правленія. Здѣсь онъ, въ запальчивости и раздраженіи, яростно поносилъ членовъ Правленія: что онъ обманутъ ими самымъ безчестнымъ образомъ въ составленіи журнала 15 мая о снятіи опеки, что онъ подписалъ тотъ журналъ по плутовскому подлогу, что теперь не можетъ уже имѣть къ нимъ ни довѣрія, ни уваженія, и что завтра же нарядитъ надъ ними слѣдствіе.
   Когда губернаторъ ушелъ, члены Правленія, возмущенные его рѣчами, постановили занести все случившееся въ журналъ и о нанесенномъ имъ оскорбленіи сообщить генералъ-губернатору эстафетою, а также довести до свѣдѣнія вице-губернатора, какъ первенствующаго по губернаторѣ лица, что въ виду заявленія губернатора, коимъ онъ признавалъ ихъ отнынѣ лишенными его довѣрія, они не могутъ ручаться за правильный ходъ дѣлъ въ Правленіи, вслѣдствіе чего и просятъ его, вице-губернатора, принять въ семъ смыслѣ по его благоусмотрѣнію законныя мѣры. Всѣ эти постановленія были революціонными актами; желая придать имъ хоть видъ законности, Правленіе рѣшило немедленно сообщить ихъ губернскому прокурору, для чего секретарь Ананьевскій тутъ же, въ 11 часовъ вечера, отправился къ нему на домъ съ просьбою явиться тотчасъ въ присутствіе. Но прокуроръ отказался явиться сейчасъ, сказавъ; что явится завтра. Когда Ананьевскій вернулся съ этимъ отвѣтомъ, Правленіе рѣшило безъ прокурора исполнить свои постановленія и дополнительно извѣстить генералъ-губернатора объ отказѣ прокурора явиться въ его присутствіе.
   Таковъ былъ первый актъ этой губернской революціи. Когда позднѣе, на слѣдствіи, совѣтниковъ спросили, какъ они осмѣлились, въ тяжкое нарушеніе законовъ службы, составить и привести въ исполненіе журналъ безъ подписи губернатора, сноситься помимо его съ вице-губернаторомъ и пр., они отвѣчали, что были вынуждены поступить такъ, не находя въ законахъ никакой другой формы на подобные случаи: "ибо, вѣроятно, и самый законъ не предполагалъ подобныхъ со стороны губернаторовъ дѣйствій"; а не поднесенъ былъ этотъ журналъ на подписаніе губернатору по тому соображенію, что онъ касался не дѣлъ, относящихся до управленія губерніею, а только собственныхъ дѣйствій губернатора, подвергающихъ его отвѣтственности передъ закономъ.
   Второй актъ разыгрался на слѣдующій день, 10 іюня, во время утренняго присутствія. Кривцовъ очевидно уже былъ освѣдомленъ прокуроромъ о происшедшемъ въ прошлую ночь. Пригласивъ съ собою прокурора, онъ явился въ Правленіе и приказалъ, секретарю Ананьевскому читать журналъ, составленный наканунѣ. Когда секретарь кончилъ чтеніе, Кривцовъ заявилъ, что этотъ актъ, какъ составленный безъ его вѣдома и подписи, недѣйствителенъ, а поступокъ членовъ своеволенъ, и потребовалъ отъ нихъ объясненія, по какому праву они отважились въ своемъ заявленіи вице-губернатору отрѣшить его, губернатора, отъ должности президента Правленія? развѣ не знаютъ они, что безъ него не можетъ быть присутствія Правленія, онъ же, напротивъ, властенъ устранить ихъ и на ихъ мѣсто прикомандировать другихъ, и присутствіе Правленія будетъ въ законномъ видѣ? Если же они желали отрѣшить его отъ предсѣдательства въ Правленіи, они должны были подыскать для этого законную причину, напримѣръ, его умственное разстройство, и въ такомъ случаѣ предложить врачебной управѣ освидѣтельствовать его; и если бы оказалось, что онъ дѣйствительно одержимъ болѣзнью, они были бы вправѣ принять соотвѣтственныя мѣры. Затѣмъ "съ край нимъ негодованіемъ и въ видѣ разгоряченномъ", или, какъ онъ самъ показалъ, "не могши сохранить совершеннаго хладнокровія", онъ потребовалъ отъ Базилевскаго и Кандаурова, чтобы они тотчасъ подали прошенія объ отставкѣ которыя онъ-де самъ отвезетъ къ генералъ-губернатору: "умѣлъ я надѣть на васъ кресты, но сумѣю и снять ихъ"; потомъ продолжалъ укорять совѣтниковъ въ обманѣ, причемъ выразился, что за обманъ сѣкутъ кнутомъ, называлъ ихъ сумасшедшими, ибо беззаконность ихъ поступка столь велика, что въ здравомъ умѣ допустить оную невозможно, и пр. и пр. Глубоко оскорбленное присутствіе обратилось къ прокурору за защитой, но онъ холодно отозвался, что онъ всему этому дѣлу только свидѣтель; когда же Кривцовъ снова принялся осыпать членовъ самыми оскорбительными укоризнами, присутствіе вторично воззвало къ прокурору; по требованію членовъ секретарь торжественно читаетъ на зерцалѣ указъ 1724 года о Шафировѣ, но прокуроръ явно держитъ сторону губернатора и самъ требуетъ отъ членовъ отвѣта, по какой причинѣ журналъ 9-го іюня не подписанъ губернаторомъ. Въ концѣ концовъ правленіе потребовало, чтобы все происшедшее было записано въ журналъ, что Кривцовъ и приказалъ исполнить, прибавивъ, что онъ и безъ того не отрекся бы отъ произнесенныхъ имъ словъ, тѣмъ болѣе, что свидѣтелемъ оныхъ былъ губернскій прокуроръ (Кривцовъ на слѣдствіи дѣйствительно подтвердилъ все вышеизложенное). Затѣмъ онъ потребовалъ, чтобы присутствіе занялось разсмотрѣніемъ наиболѣе неотложныхъ дѣлъ въ виду его предстоящаго отъѣзда въ Рязань, и тутъ прокуроръ удалился. На слѣдующій день, когда Кривцова уже не было въ городѣ (онъ поспѣшилъ въ Рязань очевидно для того, чтобы какъ можно скорѣе представить генералъ-губернатору дѣло въ своемъ освѣщеніи), Губернское Правленіе составило "ремонстрацію" на имя генералъ-губернатора, гдѣ, изложивъ происшедшее, изъясняло, что члены Правленія затрудняются составлять присутствіе при губернаторѣ Кривцовѣ, опасаясь продолженія столь тяжкихъ для нихъ оскорбленій.
   Балашовъ, получивъ донесенія Кривцова и Губернскаго Правленія, тотчасъ отправилъ государю упомянутый выше всеподданнѣйшій рапортъ, самыя же донесенія пре проводилъ въ воронежскую уголовную палату, предложивъ ей привлечь къ законной отвѣтственности членовъ и секретарей Правленія, участвовавшихъ въ составленіи и исполненіи журналовъ, не подписанныхъ губернаторомъ, а совѣтниковъ Базилевскаго и Кандаурова, обвиняемыхъ губернаторомъ въ подлогѣ, немедленно удалить отъ должностей. По существу дѣла, т. е. по вопросу объ отмѣнѣ опеки надъ имѣніемъ Захарова, онъ поручилъ разысканіе воронежскому вице-губернатору, о чемъ и донесъ одновременно Сенату и министрамъ внутреннихъ дѣлъ, юстиціи и финансовъ.
   Заварилось большое дѣло. На всеподданнѣйшемъ рапортѣ Балашова есть двѣ собственноручныя помѣтки Аракчеева: "Получено отъ Государя 29 іюня 1825 года", и другая: "Высочайше повелѣно внести въ Комитетъ Гг. Министровъ, гдѣ особенно О(братить вниманіе на сіе происшествіе и представить заключеніе въ особомъ журналѣ. 30 іюня 1825 года. Графъ Аракчеевъ". Того же 30 іюня управляющій министерствомъ внутреннихъ дѣлъ довелъ до свѣдѣнія Комитета министровъ донесеніе, полученное имъ отъ Балашева, а 5-го іюля Аракчеевъ сообщилъ министру юстиціи высочайшую волю, чтобы онъ, министръ, наблюлъ и сдѣлалъ распоряженіе о немедленномъ окончаніи сего дѣла, и рѣшеніе, какое по оному послѣдуетъ, довелъ до свѣдѣнія государя. Въ то же время Сенатъ вытребовалъ къ себѣ нужные документы для разсмотрѣнія вопроса по существу; словомъ, дѣло было энергично двинуто по всѣмъ вѣдомствамъ.
   Между тѣмъ мѣстная революція еще не кончилась. 4 іюля вице-губернаторъ Рубашевскій, которому, какъ сказано, генералъ-губернаторъ поручилъ произвести дознаніе на мѣстѣ, явившись въ присутствіе Губернскаго Правленія, изъявилъ намѣреніе снять устный допросъ съ засѣдателя Михайлова, исправлявшаго теперь должность совѣтника, и съ ассесора Манаева {Надо замѣтить, что оба они подписали революціонный ночной журналъ 9 іюня.}. Тѣ отвѣчали, что не находятъ возможнымъ давать объясненія на словесныя требованія во время отправленія своей должности, въ присутствіи. Вицегубернаторъ самъ призналъ законность ихъ отказа, и, удалившись, въ тотъ же день прислалъ къ нимъ письменные вопросы, на которые они утромъ слѣдующаго дня и доставили ему отвѣты. Два дня спустя Кривцовъ, прибывъ въ Губернское Правленіе, съ негодованіемъ набросился на Михайлова и Манаева, спрашивая, почему они не дали отвѣтовъ вице-губернатору, упрекалъ ихъ въ неповиновеніи, грозилъ, что заставитъ ихъ повиноваться, приставивъ къ присутствію караулъ, и пр. Въ это самое время явился въ Правленіе и вице-губернаторъ и также принялся уличать ихъ въ ослушаніи; Манаевъ осмѣлился замѣтить, что словесные вопросы можно предлагать только подсудимымъ; тогда Кривцовъ вскричалъ, что онъ и есть подсудимый и чтобы не думалъ, что это ему сойдетъ съ рукъ: "нѣтъ! притянутъ васъ и посадятъ съ преступниками на скамейку". Когда вслѣдъ затѣмъ былъ составленъ и подписанъ журналъ засѣданія, Манаевъ обратилъ вниманіе Кривцова на то, что въ абзацѣ журнала, который предписывалъ членамъ Губернскаго Правленія впредь выполнять письменныя и словесныя приказанія вице-губернатора, выраженіе словесныя вписано между строкъ послѣ его, Манаева, подписи. Услыхавъ это, Кривцовъ вскричалъ: "Асессоръ Манаевъ лжетъ! Записать объ этомъ въ журналъ!", называлъ его крючкомъ, глумился надъ его выслугой изъ канцелярскихъ служителей и заключилъ тѣмъ, что "изъ людей сего рода никогда не должно сажать за красный столъ".
   Михайловъ и Манаевъ, разумѣется, тотчасъ донесли Балашову о претерпѣнной ими обидѣ, Балашовъ потребовалъ отъ Кривцова объясненія, и Кривцовъ отвѣчалъ, что вся ихъ жалоба -- клевета, что онъ только вразумлялъ ихъ въ неправильности ихъ дѣйствій, и что слова, имъ сказанныя, совершенно искажены въ ихъ жалобѣ, "какъ полагать должно -- умышленно, дабы болѣе придать вѣсу прежнимъ на него доносамъ членовъ Губернскаго Правленія, клонящимся къ сокрытію подлога, сдѣланнаго въ журналѣ 15 мая по дѣлу Захарова". Балашовъ назначилъ новое слѣдствіе, уже по этому дѣлу; совѣтникъ Коневецкій показалъ подъ присягой приблизительно то же, что заключалось въ жалобѣ (т. е. угрозы приставить караулъ къ присутствію, лишить ослушниковъ службы, и пр.); засѣдатель Бартеневъ отозвался, что не слыхалъ никакихъ оскорбленій, наносимыхъ губернаторомъ Михайлову и Манаеву, но, какъ потомъ обнаружилось, этотъ свидѣтель "имѣлъ недостатокъ въ чувствѣ слуха". Опять генералъ-губернаторъ передалъ это новое дознаніе въ воронежскую уголовную палату, а Михайлова, Манаева и секретарей Ананьевскаго и Левина отрѣшилъ отъ должностей. Губернское Правленіе было разгромлено, но ясно было, что и Кривцову невозможно долѣе оставаться въ Воронежѣ, гдѣ, разумѣется, все чиновничество было крайне возбуждено противъ него.
   Онъ самъ, видимо, струсилъ. Онъ рѣшаетъ ѣхать къ государю и запрашиваетъ Карамзина, застанетъ ли онъ государя въ Царскомъ Селѣ {Отвѣтъ Карамзина -- въ его письмѣ отъ 27 іюля 1825 года, см. Отчетъ Имп. Публ. Библ. за 1892 г., Прилож. V, стр. 37--38, 39 и 40.}; нѣсколько позже Карамзинъ, очевидно, по его просьбѣ, переговариваетъ о немъ съ министромъ внутреннихъ дѣлъ Ланскимъ. Самъ Кривцовъ писалъ Карамзину о своихъ служебныхъ непріятностяхъ глухо, но историкъ, какъ видно, кое-что слышалъ стороною; въ сентябрѣ этого (1825-го) года онъ писалъ Кривцову: "Я никогда не сомнѣвался въ вашей благородной ревности, но доходили до меня слухи о вашей излишней вспыльчивости или крутости. Дай Богъ вамъ хладнокровія не менѣе ревности!" и т. д. Въ журналахъ Комитета Министровъ есть "дѣло" о разрѣшеніи Кривцову отпуска на 28 дней, помѣченное 5 декабря 1825 г. По всей вѣроятности онъ собирался съѣздить въ Петербургъ, чтобы личнымъ объясненіемъ или путемъ связей уладить досадный инцидентъ; но онъ опоздалъ: прошеніе объ отпускѣ онъ послалъ безъ сомнѣнія еще при жизни Александра I, а разрѣшеніе на отпускъ могъ получить не ранѣе 14-го декабря, когда ѣхать не имѣло смысла: въ Петербургѣ было уже не до него.
   Онъ пробылъ губернаторомъ въ Воронежѣ еще цѣлый годъ, до сентября 1826 г.-- вѣроятно именно потому, что въ это время высшему начальству было не до губернаторовъ: все вниманіе правительства было поглощено дѣломъ о декабрьскомъ возстаніи. Кривцовъ продолжалъ обстраивать и украшать Воронежъ. За два года своего губернаторства здѣсь онъ успѣлъ, по преданію, совершенно преобразить городъ. Сабуровъ писалъ въ 1843 году: "Что только Воронежъ имѣетъ хорошаго, тѣмъ онъ обязанъ Кривцову"; а много лѣтъ спустя мѣстный старожилъ, Д. Д. Рябининъ, вспоминалъ съ благодарностью: "Кривцовъ служилъ воронежскимъ губернаторомъ немного долѣе двухъ лѣтъ... но, отличаясь горячей дѣятельностью по строительной части, успѣлъ сдѣлать въ короткое время своего управленія очень многое для улучшенія города Воронежа относительно существенныхъ удобствъ и внѣшняго благообразія. Онъ вымостилъ улицы, устроилъ, вмѣсто первобытной гати, прекрасную дамбу съ мостомъ при выѣздѣ изъ города, выкопалъ 20 колодцевъ въ нагорной его мѣстности, удаленной отъ рѣки; выровнялъ, укрѣпилъ стѣнами и вымостилъ обрывистые спуски, провелъ бульваръ, построилъ нѣсколько общественныхъ зданій и, однимъ словомъ, совершенно преобразовалъ Воронежъ этими капитальными и полезными сооруженіями, которыя всѣ дѣлались непостижимо-быстро, но толково, прочно и красиво. Многіе изъ нихъ доселѣ существуютъ и продолжаютъ служить своему назначенію" {Рус. Арх., 1874 г., т. II, стр. 727--8.}. Но тотъ же Рябининъ сообщаетъ, что средства на эти работы Кривцовъ черпалъ изъ капиталовъ Приказа общественнаго призрѣнія и е стѣсняясь формальностями, и тѣмъ открылъ поприще для всевозможныхъ хищеній и плутней чиновниковъ Приказа, такъ что въ итогѣ образовалась громадная растрата.
   12 сентября 1826 года Николай Ивановичъ былъ переведенъ губернаторомъ въ Нижній-Новгородъ. Сабуровъ говоритъ, что Балашевъ его ненавидѣлъ за самостоятельность и неподкупность, за строптивый нравъ, за расположеніе государя къ нему, и пр.; очень вѣроятно, что Балашевъ былъ радъ избавиться отъ него.
   Воронежское дѣло все еще тянулось, переходя изъ инстанціи въ инстанцію. Можно думать, что это тягостное дѣло, и еще болѣе переводъ въ Нижній, усилили раздражительность Николая Ивановича до высшей степени; по крайней мѣрѣ происшествіе, случившееся въ началѣ слѣдующаго года, мѣсяца черезъ четыре послѣ его переѣзда въ Нижній, свидѣтельствуетъ о такомъ его душевномъ состояніи, которое нельзя назвать иначе, какъ умоиступленіемъ. Старинный романистъ пояснилъ бы, что фуріи, обитавшія въ душѣ Кривцова, яростно гнали его къ безднѣ, чтобы ввергнуть туда,-- и старинный романистъ былъ бы правъ. Вотъ какъ рисуется дѣло по даннымъ позднѣйшаго слѣдствія; надо замѣтить, что достовѣрность фактовъ не подлежитъ сомнѣнію, такъ какъ она была установлена и провѣрена двукратнымъ разслѣдованіемъ, и всѣ документы въ цѣлости дошли до насъ {Архивъ Министерства Внутр. Дѣлъ, "Дѣло" 1827 года за No 341; "Журналы" Комитета Министровъ за февраль 1828 г. и "Приложенія* "ъ этимъ "Журналамъ" за тотъ же мѣсяцъ, въ Архивѣ Комитета Министровъ.}.
   Въ февралѣ 1827 года, на Масляной, Кривцову понадобилось съѣздить на три дня въ имѣніе жены, находившееся въ Кирсановскомъ уѣздѣ Тамбовской губерніи. Проѣздъ его туда и назадъ оказался для попутныхъ станцій настоящимъ погромомъ. Онъ ѣхалъ на почтовыхъ, не предъявляя подорожной, что было по отношенію къ содержателямъ почтовой гоньбы сущимъ грабежемъ,-- а на многихъ станціяхъ почту держали сами крестьяне,-- и ѣхалъ притомъ съ невѣроятной быстротой, доходившей мѣстами до 20 верстъ въ часъ. Повидимому, всю дорогу его сопровождали мѣстныя власти: изъ дѣла видно, что по Ардатовск-ему уѣзду его провожалъ засѣдатель ардатовскаго земскаго суда, по Арзамасскому -- мѣстный исправникъ. Но хуже всего было то, что онъ по дорогѣ изувѣчилъ побоями нѣсколько человѣкъ.
   Перемѣнивъ лошадей на станціи Орѣховецъ Ардатовскаго уѣзда, онъ понесся дальше съ такой быстротой, что тройка уже на полдорогѣ къ слѣдующей станціи пріустала; поэтому, доѣхавъ до села Глухова, онъ потребовалъ, чтобы ему припрягли пару обывательскихъ лошадей. Село было частно-владѣльческое, князя Салтыкова. Дали знать сотскому, тотъ явился, но вмѣсто того, чтобы немедленно исполнить требованіе губернатора, сотскій вступилъ въ препирательство съ ямщикомъ, выговаривая ему, что-де вы изъ казны берете за лошадей деньги, а держите дурныхъ. Кривцовъ, сидѣвшій въ саняхъ, потерялъ терпѣніе и въ гнѣвѣ приказалъ своему камердинеру привести сотскаго къ санямъ; камердинеръ сотскаго не привелъ, а притащилъ за волосы, толкая кулакомъ, и тутъ Кривцовъ собственноручно отвѣсилъ сотскому 4 или 5 пощечинъ. Мало того: не насытившись этимъ мщеніемъ, онъ на обратномъ пути приказалъ сопровождавшему его ардатовскому засѣдателю кн. Волконскому взять глуховскаго сотскаго въ судъ и высѣчь его розгами, что и было затѣмъ исполнено; при этомъ онъ грубо упрекалъ Волконскаго за неисправность почты, называлъ его алтынникомъ и грозилъ отрѣшить за несмотрѣніе весь земскій судъ.
   На станціи Волчиха Арзамасскаго уѣзда были выведены Кривцову для выбора четыре тройки; одна изъ лошадей оказалась малорослою; ямской староста Алексѣй Жуковъ объяснилъ, что эта лошадь подставлена только временно вмѣсто большой лошади, на которой его сынъ отправился за хлѣбомъ въ другую деревню. За эту вину,-- что употребилъ на постороннее дѣло почтовую лошадь,-- Кривцовъ велѣлъ ямщикамъ бить Жукова палками, но видя, что они бьютъ недостаточно сильно, приказалъ сопровождавшему его арзамасскому исправнику Зарембѣ-Рацевичу и мѣстному станціонному смотрителю, отставному унтеръ-офицеру Антонову, замѣнить ямщиковъ, и эти двое били Жукова въ одной рубашкѣ палками "весьма крѣпко и много", такъ что, когда кончилась экзекуція, Жуковъ едва добрался до конюшни; тамъ онъ легъ за колоду; Кривцовъ потомъ еще нѣсколько разъ требовалъ его къ себѣ, неизвѣстно для чего, но Жукова не нашли. Жуковъ былъ 55 лѣтъ и слабосильный; онъ мѣсяцъ пролежалъ больной и харкалъ кровью. Въ то время, какъ его били, Кривцовъ поносилъ исправника за нерадѣніе самыми ругательными словами.
   На станціи Богоявленье Нижегородскаго уѣзда повторилась та же исторія. Найдя одну изъ выведенныхъ лошадей нехорошею, Кривцовъ сперва накинулся съ бранью на станціоннаго смотрителя, а потомъ потребовалъ на расправу ямского старосту; однако староста успѣлъ скрыться; Кривцовъ, разсвирѣпѣвъ, велѣлъ ямщикамъ бить содержателя почтовыхъ лошадей, крестьянина Маврина; часть ямщиковъ со страху разбѣжалась, а оставшіеся не трогались съ мѣста; тогда Кривцовъ велѣлъ призвать пятидесятника Тонина, и Тонинъ вмѣстѣ съ другимъ крестьяниномъ били раздѣтаго Маврина палками сильно и долго, даже тогда, когда Мавринъ, человѣкъ крѣпкаго тѣлосложенія, будучи не въ силахъ держаться на ногахъ, упалъ на колѣни. Мавринъ послѣ этого долго хворалъ, грудь у него распухла, недѣли двѣ онъ не могъ встать съ постели.
   Избивать людей палками до полусмерти за ничтожныя провинности, да еще раздѣвъ ихъ предварительно, до этого могъ дойти только человѣкъ,-- ожесточившійся противъ всего свѣта и въ злобѣ своей окончательно потерявшій власть надъ своими чувствами. На бѣду Кривцова, во время этихъ неистовствъ подвернулся ему подъ руку человѣкъ, котораго было опасно трогать. Арзамасскій земскій исправникъ Заремба-Рацевичъ, состоявшій въ исправникахъ уже 20 лѣтъ и пережившій многихъ губернаторовъ, конечно, умѣлъ переносить всякіе капризы начальства. Что Кривцовъ на станціи Волчиха при всѣхъ ругалъ его, что заставилъ его вмѣстѣ съ станціоннымъ смотрителемъ бить ямского старосту,-- это бы все ничего; но Кривцовъ по возвращеніи изъ поѣздки придрался къ этому поводу и неожиданно для всѣхъ отрѣшилъ его отъ должности, да еще съ преданіемъ суду за неисправность арзамасскихъ почтъ. Заремба былъ не такой человѣкъ, чтобы сдаться безъ боя. Онъ ли самъ написалъ жалобу, или на его защиту встали тѣ четыре уѣздныхъ предводителя дворянства, которые, какъ видно изъ слѣдственнаго дѣла, вмѣстѣ съ губернскимъ предводителемъ въ первую же минуту безуспѣшно ходатайствовали за него предъ Кривцовымъ,-- какъ бы то ни было, изъ Нижняго пришла къ генералъ-губернатору БахМетеву бумага, гдѣ была подробно описана Кривцовская поѣздка, и гдѣ яркими красками изображалась несправедливость мѣры, принятой Кривцовымъ въ отношеніи Зарембы-Рацевича. Бахметевъ не любилъ Кривцова; онъ тотчасъ составилъ и отправилъ къ царю -- уже Николаю Павловичу -- всеподданнѣйшій рапортъ, въ которомъ полностью воспроизвелъ полученную имъ жалобу. Воронежское дѣло еще не было кончено, а надъ головою Кривцова уже собралась новая гроза.
   Между тѣмъ по существу Кривцовъ въ этомъ дѣлѣ, какъ и въ воронежскомъ, былъ совершенно правъ. Въ этихъ двухъ дѣлахъ живою встаетъ предъ нами тогдашняя Россія, какою ее недолго спустя изобразилъ Гоголь въ "Ревизорѣ" и "Мертвыхъ Душахъ",-- Россія Базилевскихъ, Кандауровыхъ и Заремба-Рацевичей. Этотъ арзамасскій исправникъ при ближайшемъ знакомствѣ незамѣтно сливается съ знакомымъ образомъ Сквозника-Дмухановскаго до полнаго тождества, начиная съ чудеснаго совпаденія этихъ двухъ сложныхъ польскихъ фамилій: ЗарембаРацевичъ -- Сквозникъ-Дмухановскій, такъ что противъ воли -напрашивается мысль: не разсказалъ ли Кривцовъ Пушкину въ 1834 году про Зарембу-Рацевича, а тотъ, вмѣстѣ съ сюжетомъ "Ревизора", передалъ Гоголю и контуръ этого лица? Но нѣтъ, Гоголь самъ могъ знать у себя въ Малороссіи такого Сквозника-Зарембу.
   Въ дѣлѣ много свѣдѣній о Зарембѣ-Рацевичѣ. Чиновникъ, присланный изъ Петербурга, сообщалъ о немъ слѣдующее. Ему подъ 60, онъ служитъ съ 1799 года: пять лѣтъ прослужилъ засѣдателемъ арзамасскаго земскаго суда, а теперь уже восемь трехлѣтій избирается дворянствомъ въ исправники. Онъ страстный карточный игрокъ, въ домашнемъ быту большой хлѣбосолъ; дворяне арзамасскіе въ немъ души не чаютъ. Онъ постепенно спускалъ въ карты все, что наживалъ на службѣ: 3 или 4 дома, деревню, душъ въ 30; теперь на немъ около 10 тысячъ рублей долга. Живетъ онъ въ Арзамасѣ въ собственномъ обширномъ деревянномъ со службами домѣ, а въ уѣздѣ у него винокуренный заводъ; и домъ, и заводъ состоятъ (разумѣется!) за его женою, Марьей Степановной, "пріобрѣтенные ею во время уже бытности ея въ замужествѣ за г. Рацевичемъ".
   Когда изъ Петербурга пришелъ запросъ по дѣлу Зарембы-Рацевича, генералъ-губернаторъ Бахметевъ предписалъ новому, уже послѣ Кривцова, нижегородскому губернатору произвести разслѣдованіе о служебной дѣятельности Зарембы; тотъ поручилъ это дѣло арзамасскому предводителю дворянства, но предводитель, подъ предлогомъ болѣзни, уклонился отъ щекотливаго порученія, и въ результатѣ собиралъ справки о Зарембѣ и писалъ ^окладъ ни кто иной, какъ арзамасскій уѣздный судья,-- внѣ всякаго сомнѣнія кумъ и карточный партнеръ Зарембы-Рацевича. Какъ жаль, что до насъ не дошло имя арзамасскаго судьи! Его докладъ -- въ своемъ родѣ chef d'oeuvre. Онъ поетъ соловьемъ, воркуетъ, какъ голубь, мурлычетъ, какъ котъ на лежанкѣ, и все это подъ видомъ неподкупнаго безпристрастія. "Любовь и сожалѣніе", пишетъ онъ, "объ удаленіи его (Зарембы-Рацевича) отъ должности дворянства арзамасскаго уѣзда пріобрѣлъ онъ чрезъ примѣрныя кротость, благоразуміе, справедливость и безкорыстіе, что доказывается выборомъ его дворянами сряду восемь трехъ-лѣтій въ исправники, каковыя благородныя качества его и ревность въ пользу казны можно замѣтить изъ того, что недоимки по Арзамасскому уѣзду по день удаленія его отъ должности оставалось только 11.451 руб. 97 1/4 коп." какъ видно изъ истребованныхъ уѣзднымъ судьею изъ Земскаго суда и уѣзднаго казначея вѣдомостей... Поведенія господинъ Рацевичъ самаго благороднаго, и хотя занимается игрою въ карты, но единственно по принятому нынѣ, въ домахъ обыкновенію, страсти же къ сей игрѣ, какъ, удостовѣряютъ дворяне, не имѣетъ". Былъ ли онъ подъ судомъ? Бывалъ,-- но какія же это дѣла! Макарьевскій, засѣдатель Германъ, командированный въ Арзамасскій, уѣздъ для поимки разбойниковъ, устранилъ Зарембу отъ участія въ разслѣдованіи этого дѣла "по прикосновенности къ оному" и обвинялъ его въ разныхъ дѣлаемыхъ будто-бы имъ, Рацевичемъ, противозаконныхъ поступкахъ, какъ напримѣръ во взятіи отъ свидѣтелей по этому дѣлу при производствѣ слѣдствія въ подарокъ денегъ и прочаго; но Уголовная Палата за недостаткомъ уликъ оставила сіе дѣло безъ уваженія. За разныя упущенія въ производствѣ слѣдствія, по коимъ остались неоткрытыми виновные въ убійствѣ крестьянина Клюкина, Палата оштрафовала его въ 200' рублей. По дѣлу о порубкѣ лѣса въ имѣніи графини Литта за упущенія, сдѣланныя г. Рацевичемъ также въ производствѣ слѣдствія (а результатомъ этихъ упущеній было опять необнаруженіе виновныхъ), былъ онъ отъ суда освобожденъ за силою всемилостивѣйшаго манифеста 22 августа 1826 года. По тому же манифесту Палата признала его отъ взысканія свободнымъ еще по цѣлому ряду такихъ же дѣлъ, т. е. за "упущенія" въ разслѣдованіи, слѣдствіемъ которыхъ была безнаказанность виновныхъ -- фальшивомонетчиковъ, поджигателей и пр., а иногда и исчезновеніе самихъ дѣлъ,-- какъ напримѣръ, за освобожденіе фальшивомонетчика Котельникова, который "во время свободы своей неизвѣстно куда скрылся". Въ итогѣ Заремба-Рацевичъ оказывался оправданнымъ по всѣмъ дѣламъ; только" въ самомъ концѣ справки есть меланхолическое сообщеніе, что сверхъ перечисленныхъ дѣлъ помянутый Заремба-Рацевичъ "сдѣлался прикосновеннымъ къ изслѣдованію" -- о незаконныхъ его поборахъ съ волостныхъ правленій, каковое дѣло еще находится въ дослѣдованіи.
   Таковъ былъ этотъ хлѣбосольный исправникъ, любитель картъ и любимецъ арзамасскихъ дворянъ. Кривцовъ" только придрался къ неисправности почты, чтобы прогнать его: въ дѣйствительности, какъ писалъ въ своемъ докладѣ петербургскій слѣдователь, "къ сему, сколько можно былоузнать тайно, содѣйствующею причиною было и личное предубѣжденіе и негодованіе на него г. Кривцова" за всѣ эти лихоимныя "упущенія" его, покрытыя манифестомъ, и за многое другое.
   
   Между тѣмъ воронежское дѣло, тянувшееся уже два года, пришло къ концу. Было бы скучно излагать въ подробностяхъ его послѣдовательный ходъ. Оно разбиралось сначала въ воронежской уголовной палатѣ, оттуда перешло въ 6-ой департаментъ Сената. Сенатъ призналъ, что въ отношеніи снятія опеки съ имѣнія Захарова Губернское правленіе поступило правильно, что утвержденіе губернатора о подлогѣ, будто бы совершонномъ совѣтниками, ничѣмъ не доказано, что слѣдовательно сдѣланныя имъ по сему поводу отъ губернатора оскорбительныя укоризны понесены ими безвинно, и что хотя составленіемъ и исполненіемъ своевольныхъ журналовъ они и преступили законъ, но вовлечены были въ этотъ проступокъ крайней вспыльчивостью губернатора. Въ заключеніе сенатъ предлагалъ членовъ и секретарей Правленія освободить отъ суда, не преграждая имъ пути къ возвращенію въ службу, а о предосудительныхъ дѣйствіяхъ Кривцова представить на высочайшее усмотрѣніе. Это мнѣніе сената, какъ и все остальное производство по дѣлу, министръ юстиціи представилъ Комитету Министровъ при своемъ заключеніи. Комитетъ Министровъ, въ засѣданіи 22 марта 1827 года, постановилъ, согласно съ заключеніемъ министра юстиціи, членовъ воронежскаго Губернскаго Правленія освободить ютъ суда и дозволить имъ снова вступить въ службу; что же касается Кривцова, то хотя онъ въ силу манифеста 22 августа 1826 года и освобождался отъ суда, но Комитетъ полагалъ, что "по обнаруженному имъ въ дѣлѣ семъ строптивому и запальчивому характеру и крайне предосудительной опрометчивости неприлично и вредно для пользы службы оставлять его въ званіи начальника губерніи".
   Это рѣшеніе Комитета Министровъ состоялось, какъ сказано, 22 марта 1827 г.; журналъ Комитета былъ посланъ царю на утвержденіе; и вотъ, по роковому стеченію обстоятельствъ, какъ разъ въ одинъ изъ немногихъ дней, протекшихъ между засѣданіемъ Комитета Министровъ и докладомъ царю о состоявшемся тамъ рѣшеніи по дѣлу Кривцова, пришелъ въ Петербургъ тотъ всеподданнѣйшій рапортъ Бахметева о безчеловѣчныхъ истязаніяхъ Кривцова по дорогѣ изъ Нижняго въ Тамбовскую губернію и о безвинной обидѣ, нанесенной имъ Зарембѣ-Рацевичу. 29 марта начальникъ главнаго штаба графъ П. А. Толстой сообщилъ министру юстиціи содержаніе Бахметевской бумаги и приказаніе царя, чтобы это дѣло было тщательно разслѣдовано и о послѣдующемъ донесено государю. Два: дня спустя, 1 апрѣля, Николай утвердилъ рѣшеніе Комитета Министровъ по воронежскому дѣлу, а еще черезъ, день, 3 апрѣля, повелѣлъ причислить Кривцова къ Герольдіи.
   Казалось, небо обрушилось на голову Кривцова. Его противники были кругомъ оправданы, онъ кругомъ обвиненъ; его выбрасывали вонъ, какъ ветошь: это былъ публичный позоръ, для такого человѣка стократъ нестерпимый: Въ довершеніе у него была отнята аренда и велѣно взыскать съ него тѣ 100.000 рублей, которые были даны ему заимообразно передъ женитьбою, такъ что срамъ и крушеніе карьеры еще мучительно отягощались матеріальнымъ разореніемъ.
   Кривцовъ поѣхалъ въ Петербургъ, хлопоталъ всячески, но ничего не добился; его не допустили даже, говорятъ, до дежурства во дворцѣ какъ камергера. Убѣдившись, что надежды больше нѣтъ, онъ рѣшилъ поселиться навсегда въ жениномъ имѣніи Любичахъ, Кирсановскаго уѣзда Тамбовской губерніи. Такъ весною 1827 года судьба, точно вихрь, разметала братьевъ Кривцовыхъ по тремъ разнымъ дорогамъ, погнавъ Сергѣя на годы въ Сибирь, Павла на всю остальную его жизнь въ Римъ, Николая тоже до конца дней въ Тамбовскую глушь. Какія муки безсильной ярости, горечи и стыда переживалъ Николай Ивановичъ, нетрудно понять. "Эксъ-фаворитъ императора, эксъ-губернаторъ трехъ губерній, эксъ-богачъ, посѣщавшій всѣ дворы Европы и не послѣдній въ первыхъ ея обществахъ, имѣвшій блистательныя и основательныя надежды, бывшій въ родственныхъ и дружественныхъ связяхъ и отношеніяхъ съ первыми домами и лицами имперіи, съ гордымъ, повелительнымъ характеромъ, съ умомъ свѣтлымъ, знаніями обширными, съ дѣятельностію непомѣрною, съ несчастіемъ въ семейной жизни, съ Semper felix въ гербу -- въ 37 лѣтъ обреченъ былъ на житье въ пустынной деревнѣ". Это слова Сабурова {Указ. м., стр. 724--5.}; и онъ же сообщаетъ, что, по пріѣздѣ въ Любичи Кривцовъ прежде всего выстроилъ, себѣ усыпальницу и въ одинъ годъ посѣдѣлъ какъ лунь..
   Нижегородское дѣло тянулось цѣлый годъ. Получивъ упомянутое выше предписаніе начальника штаба, министръ, юстиціи командировалъ для собранія точныхъ свѣдѣній на мѣстѣ чиновника особыхъ порученій при министерствѣ, дѣйствительнаго статскаго совѣтника Аверина. Аверину были по чину выданы прогонныя отъ Петербурга чрезъ Нижній-Новгородъ до Тамбова и обратно въ количествѣ 1.314 руб. 24 коп., и сверхъ того на путевыя издержки 2.000 рублей, а всего 3.314 руб. 24 коп. Аверинъ по возвращеніи въ Петербургъ представилъ докладъ о произведенномъ имъ дознаніи. Одновременно по предписанію генералъ-губернатора Бахметева производилъ слѣдствіе нижегородскій вице-губернаторъ. Съ обѣихъ сторонъ обвиненія, выставленныя жалобою противъ Кривцова, подтвердились. 28 февраля 1828 года Комитетъ Министровъ по докладу министра внутреннихъ дѣлъ постановилъ: Зарембу-Рацевича отъ отвѣтственности освободить (и, очевидно, оставить на службѣ по старому), а поступки Кривцова, хотя онъ и заслуживалъ бы выговора, оставить безъ дальнѣйшаго замѣчанія, такъ какъ онъ отъ должности губернатора уже удаленъ. Царь утвердилъ это постановленіе, приписавъ собственноручно: "Но такъ какъ онъ Мнѣ жаловался, что не знаетъ, за чемъ удаленъ отъ должности, то увѣдомить его о причинѣ".
   Поразительно, что Кривцовъ, повидимому, совершенно забылъ о происшествіяхъ, случившихся во время его поѣздки въ Тамбовскую губернію на Масляной 1827 года. Ему и въ голову не приходило, что ему могутъ поставить въ вину тѣ его расправы съ ямскими старостами. Такъ какъ онъ вскорѣ затѣмъ покинулъ Нижній, то возможно, что до него даже не дошло свѣдѣній о вчиненной противъ него жалобѣ, о присылкѣ чиновника изъ Петербурга для производства слѣдствія, и пр. Получивъ въ концѣ мая 1828 года въ Любичахъ лаконичное офиціальное увѣдомленіе о томъ, что Комитетъ Министровъ въ засѣданіи 28 февраля постановилъ оставить его поступки безъ замѣчанія, онъ искренно недоумѣвалъ: какіе поступки? и, перебирая въ памяти немногочисленные эпизоды своего губернаторства въ Нижнемъ, не находилъ за собою никакой вины.
   Онъ, видимо, очень ослабѣлъ въ это первое время своего изгнанія. Въ письмѣ, которое онъ 20 іюня написалъ министру внутреннихъ дѣлъ А. А. Закревскому, плохо скрываемая злоба борется съ жалкой униженностью, какой въ Кривцовѣ нельзя было бы ждать. Вотъ что онъ писалъ.
   "Милостивый Государь, Арсеній Андреевичъ. Письмомъ отъ 30-го апрѣля No 1249 Ваше Превосходительство изволили извѣщать меня, что Комитетъ Гг. Министровъ, вслѣдствіе внесенной отъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ записки по представленію Нижегородскаго Генералъ-Губернатора Бахметева о поступкахъ моихъ при проѣздѣ, во время бытности Нижегородскимъ Гражданскимъ Губернаторомъ, чрезъ Нижегородскій, Арзамасскій и Ардатовскій уѣзды, журналомъ 28 Февраля состоявшимся положилъ: поступки мои оставить безъ дальнѣйшаго замѣчанія.
   "Удивляюсь и не могу постигнуть причинъ, давшихъ Г. Бахметеву поводъ въ чемъ-либо жаловаться на поступки мои вообще относительно кратковременнаго служенія моего подъ его начальствомъ. Всѣ усилія моей памяти не напоминаютъ мнѣ никакого съ моей стороны важнаго упущенія по службѣ. А какъ обвиненія, заключающіяся въ представленіи Г. Бахметова, мнѣ совершенно неизвѣстны, и по онымъ отъ меня никогда и никѣмъ никакого объясненія требовано не было, то удивляясь равномѣрно и сужденію и резолюціи Комитета Гг. Министровъ, хотя освобождающихъ меня отъ всякой отвѣтственности, но учинившихъ свой приговоръ, такъ сказать, безъ вѣдома подсудимаго, побуждаюсь, въ настоящемъ моемъ положеніи, всепокорнѣйше просить Ваше Превосходительство приказать доставить мнѣ копіи съ представленія Г. Бахметева и съ записки, внесенной въ Комитетъ Гг. Министровъ отъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ по сему предмету.
   "Не простое любопытство влечетъ меня къ таковому домогательству, но чувство незаслуженнаго оскорбленія, стремящагося обнаружить козни гнусныхъ клеветниковъ, скрывающихся въ мракѣ, свойственномъ презрительному ихъ ремеслу, и успѣвшихъ однако же чрезъ своихъ клевретовъ навлещи на меня негодованіе самого государя императора.
   "Преисполненный истиннаго уваженія къ Особѣ Вашего Превосходительства съ достовѣрностью взываю къ справедливости и прошу отъ Васъ лишь законнаго удовлетворенія, коего до нынѣ нигдѣ и ни отъ кого получить не могъ.
   "Касательно причинъ, побудившихъ Правительство удалить меня отъ служенія Его Императорскому Величеству, я благоговѣю предъ приговоромъ высочайше утвержденнымъ, но увлекаясь тѣмъ же чувствомъ уваженія къ высокимъ добродѣтелямъ, отличающимъ Ваше Превосходительство отъ прочихъ вельможъ, осмѣливаюсь представить у сего копію съ записки, представленной мною въ свое время бывшему тогда Г. Министру Юстиціи, и которая, какъ полагать должно, была оставлена безъ всякаго вниманія.
   "Удостойте, Милостивый Государь, взглянуть безпристрастнымъ окомъ на обстоятельства, въ оной изложенныя. Нынѣ я уже не имѣю другой цѣли, какъ оправдать себя лишь въ глазахъ Вашихъ, ибо даю еще цѣну мнѣнію честнаго человѣка.
   "Удостаиваемый постоянно милостивымъ благоволеніемъ покойнаго Императора, я чистъ душою и правъ дѣломъ предъ Августѣйшимъ его преемникомъ. Но сердца Царей въ руцѣ Божіей... я не ропщу и не надѣюсь; но здѣсь мы всѣ смертны.

Съ глубочайшимъ почтеніемъ", и пр.

   Закревскій отвѣтилъ ему, что рѣшеніе Комитета Министровъ состоялось до его вступленія въ управленіе министерствомъ внутреннихъ дѣлъ, и какъ о содержаніи тѣхъ бумагъ въ свое время не признано было нужнымъ сообщать ему, Кривцову, то онъ не считаетъ себя вправѣ сдѣлать это и нынѣ. Что же касается его устраненія отъ губернаторства, то эта мѣра послѣдовала по приговору Сената и высочайше утвержденному мнѣнію Комитета Министровъ; поэтому онъ можетъ только въ приватномъ видѣ принять участіе въ настоящемъ положеніи Кривцова.
   Этой перепискою закончилась исторія служебной дѣятельности Кривцова въ 20-хъ годахъ.
   

VIII.

   С. И. Кривцовъ и его три товарища прибыли въ Читинскій острогъ около 1 мая {А. Е. Розовъ, "Записки декабриста", 1907, стр. 146.}, проведя въ пути десять или одиннадцать недѣль (изъ Петербурга ихъ увезли, какъ сказано, 10 февраля). По сравненію съ другими осужденными, положеніе Кривцова было очень благопріятно: ему предстоялъ только годъ каторжной работы, а затѣмъ выходъ на поселеніе; онъ не оставилъ въ Россіи жены и дѣтей; наконецъ, его родные были люди со средствами, такъ что ему нечего было бояться нищеты на поселеніи. Онъ былъ здоровый, спокойный, незлобивый человѣкъ и легко приспособлялся ко всякой обстановкѣ.
   Жизнь декабристовъ въ Читинскомъ острогѣ столько разъ описана, во всѣхъ подробностяхъ, что говорить о ней лишній разъ значило бы повторять извѣстное. Кривцовъ, повидимому, легко перенесъ этотъ годъ полутюремной жизни. Онъ усердно обучалъ товарищей нѣмецкому языку и забавлялъ ихъ своимъ пѣньемъ. "Въ первоначальномъ маленькомъ кругу нашемъ, -- разсказываетъ А. Е. Розенъ {Тамъ-же, стр. 149.}, -- развлекали насъ шахматы и пѣсни С. И. Кривцова, питомца Песталоцци и Фелленберга; бывало запоетъ: "Я вкругъ бочки хожу", то Ентальцевъ въ восторгѣ восклицаетъ: "Кто повѣритъ, что онъ въ кандалахъ и въ острогѣ?", а Кюхельбекеръ дразнилъ его, что "Песталоцци хорошо научилъ его пѣть русскія пѣсни".
   Разставшись съ сестрою и братомъ въ Петербургѣ, Сергѣй Ивановичъ затѣмъ почти годъ не получалъ никакихъ извѣстій изъ дому. Мать и сестра многократно писали ему, адресуя на имя военнаго министра, но письма до него не доходили: каторжные были лишены права получать и писать письма. Первое извѣстіе о немъ изъ Сибири родные получили въ началѣ января 1828 года: это было письмо Елизаветы Петровны Нарышкиной къ Аннѣ Ивановнѣ отъ 24 октября 1827 г.; она писала, что онъ здоровъ, что два раза въ день проходитъ мимо ея оконъ. Горькими и радостными слезами облила мать этотъ драгоцѣнный листокъ. Она не вѣрила своимъ глазамъ, читая письмо. "Не знаю словъ, какъ выразить мою благодарность Елиз. Петр.-- Я ее теперь иначе не называю, какъ, моимъ ангеломъ-утѣшителемъ.-- Скажу тебѣ, мой другъ, съ тѣхъ поръ, какъ сестра поѣхала къ тебѣ въ Петербургъ, никогда не видѣла тебя во снѣ, чего бы мнѣ очень хотѣлось, но передъ тѣмъ, какъ получить мнѣ о тебѣ извѣстіе, съ недѣлю всякій день тебя видѣла. Это мнѣ теперь будетъ знакомъ извѣстіе получить". Она написала Нарышкиной, благодаря и благословляя ее, и просила ее крестить его изъ окошка: "тогда знай, -- пишетъ она сыну, -- что она за меня тебя креститъ". Потомъ еще разъ повторилось то же предзнаменованіе: въ началѣ февраля и мать, и дочь нѣсколько разъ видѣли во снѣ Сергѣя, и утромъ сообщали другъ другу свои сны, и плакали,-- а 4-го числа пришло письмо отъ Александры Григорьевны Муравьевой съ добрымъ извѣстіемъ о немъ. Теперь онѣ могли писать ему съ надеждой, что письмо дойдетъ до него: Нарышкина сообщила имъ сибирскій адресъ, а Муравьева писала, что срокъ его каторги скоро кончается.
   Онъ вышелъ на поселеніе, повидимому, въ первыхъ числахъ мая. 15-го числа этого мѣсяца онъ написалъ имъ изъ Красноярска первое письмо, слишкомъ безсодержательное послѣ столь долгаго молчанія, написанное явно въ подавленномъ состояніи. Да и было отъ чего придти въ уныніе. Онъ пишетъ, что по пріѣздѣ въ Красноярскъ узналъ о своемъ назначеніи въ далекій Туруханскъ, и что ждетъ только прибытія изъ Читы товарищей, чтобы вмѣстѣ съ ними быть отправленнымъ туда. Мать, получивъ, это письмо 30 іюня, не поняла, конечно, что значитъ ссылка въ Туруханскъ; она была счастлива снова увидѣть его почеркъ. Но одно она поняла: что наступилъ послѣдній актъ его жизни, его послѣдній /безвозвратный путь: на послѣдней страницѣ его письма она написала своимъ дрожащимъ почеркомъ четыре старинныхъ стиха:
   
   О, край родной, поля родныя!
   Мнѣ васъ ужъ болѣ не видать!
   Васъ, гробы праотцевъ святые,
   Изгнаннику не обнимать!
   
   Еще въ декабрѣ Сергѣю были посланы изъ Тимофеевскаго 500 руб. денегъ и 20 картузовъ табаку "Гишаръ", который, "помнится", онъ курилъ; потомъ шили бѣлье и платье, мать навязала носковъ, -- но и деньги, и вещи онъ получилъ уже долго спустя. Въ Красноярскѣ онъ пробылъ до конца мая. 2 іюня онъ писалъ уже изъ Енисейска, что благополучно прибылъ туда со своими двумя товарищами, Аврамовымъ и Лисовскимъ, сухимъ путемъ, а сейчасъ съ ними же отправляется дальше, въ огромной крытой лодкѣ внизъ по Енисею -- въ Туруханскъ, "гдѣ на всегда суждено мнѣ проститься со всѣми возможными путешествіями". Онъ пишетъ сестрѣ въ этомъ письмѣ, что изъ Читы до Иркутска онъ ѣхалъ съ Захаромъ Чернышевымъ; они надѣялись, что ихъ поселятъ вмѣстѣ, -- на ихъ разлучили. "Тебѣ дружба наша извѣстна и потому легко можешь судить, какъ тяжело было мнѣ съ нимъ разставаться. Я не въ состояніи, милая сестра, описать тебѣ всѣ ласки, которыми они (т. е. З. Чернышевъ, его сестра А. Г. Муравьева и Никита Муравьевъ) меня осыпали, какъ угадывали и предупреждали они мои малѣйшія желанія. Пожалуйста, если ты увидишь кого изъ ихъ семейства, то изъяви имъ мою благодарность. Александрѣ Григорьевнѣ напиши въ Читу, что я назначенъ въ Туруханскъ, и что всѣ льды Ледовитаго океана никогда не охладятъ горячихъ чувствъ моей признательности, которыя я никогда не перестану къ ней питать. Я ѣду отсюда въ Туруханскъ, почти на границу обитаемаго міра, гдѣ льды и холодъ, подобно Геркулесовымъ колоннамъ, положили предѣлы человѣку и говорятъ: nec plus ultra".
   20-го іюня 1828 пода, послѣ 17-ти-дневнаго плаванія, Кривцовъ съ товарищами прибыли въ Туруханскъ. Въ іюлѣ мать писала ему: "Я знаю, мой другъ, что тебѣ хотѣлось имѣть мой портретъ, то я познакомилась съ князекъ Дмитріемъ Борисычемъ Голицынымъ. Онъ мнѣ сказалъ, что онъ тебя зналъ въ Петербургѣ. Такъ онъ хорошо рисуетъ и обѣщалъ меня списать, совершенно для тебя, моего друга; будетъ стараться какъ можно похоже написать и съ 23-го числа сего мѣсяца начнетъ, и какъ скоро кончитъ, такъ и пришлю. Какъ бы я желала, мой другъ, имѣть твой, но теперь и думать невозможно, бывши въ такомъ необитаемомъ мѣстѣ; тамъ, я думаю, не только артисты есть, но даже и людей мало".-- Это дѣло разстроилось. Голицыну пришлось спѣшно уѣхать, и портрета онъ не написалъ; но меньше чѣмъ черезъ мѣсяцъ въ Тимофеевскомъ былъ полученъ отъ А. Г. Муравьевой портретъ Сергѣя, писанный въ Читинскомъ острогѣ Н. А. Бестужевымъ. Этотъ портретъ цѣлъ понынѣ въ своей старинной рамкѣ. Если подумать, какъ много въ теченіе долгихъ лѣтъ разлуки смотрѣли на него со слезами глаза матери,-- кажется, что въ немъ осталась частица ея души.
   Далекій, не-русскій край, куда безсмысленная жестокость загнала Кривцова съ товарищами, безпримѣрно суровъ и печаленъ. Тамъ въ восьмимѣсячную жестокую зиму день длится не болѣе трехъ-четырехъ часовъ, а по ночамъ на небѣ горитъ и ширится, мѣняя краски, сѣверное сіяніе, и время кажется людямъ одной безконечной ночью; все мертво въ природѣ, только пурга вдругъ закружитъ свой бѣшеный пиръ и бушуетъ день, два, три, пока не выбьется изъ силъ и замретъ на короткій отдыхъ. Весною и осенью тамъ непрерывно свирѣпствуютъ вѣтры, смѣняя снѣгъ дождемъ и распространяя убійственную мглу, а въ короткое жаркое лѣто почти нѣтъ ночей, только двухчасовыя сумерки, когда солнце блѣднымъ шаромъ спускается къ горизонту; тогда воздухъ нестерпимо тяжелъ отъ гнилыхъ болотныхъ испареній, и миріады комаровъ отравляютъ жизнь человѣку. Зимой здѣсь свирѣпствуетъ скорбутъ, лѣтомъ горячка, натуральная оспа не переводится среди инородцевъ. Самый Туруханскъ расположенъ въ устьѣ рѣки Турухана на безпредѣльной равнинѣ, среди гнилыхъ болотъ, въ 1084 верстахъ отъ ближайшаго города -- Енисейска. Онъ возникъ изъ зимовья, построеннаго казаками въ началѣ XVII столѣтія. Когда-то здѣсь процвѣтала торговля пушниной, но съ теченіемъ времени край обѣднѣлъ, и Туруханскъ пришелъ въ упадокъ; въ 1822 году онъ былъ переименованъ изъ окружного города въ заштатный, и съ тѣмъ вмѣстѣ, по выраженію мѣстнаго исторіографа, "какъ бы закрылись всѣ жизненныя его силы: строенія начали разрушаться, народонаселеніе отъ разныхъ причинъ умалилось, и среди его появилась бѣдность; торговая дѣятельность почти прекратилась" {П. И. Третьяковъ, "Туруханскій край, его природа и жители". СПб., 1871, стр. 145.}. Кривцовъ засталъ Туруханскъ уже обезлюдѣвшимъ, полуразрушеннымъ; изъ 60 избъ треть была брошена за ветхостью, около 25 являли доказательство лѣни и выносливости обитателей, которые, несмотря на лютость здѣшней зимы, продолжали жить въ этихъ полуразвалившихся лачугахъ, и только около 15 можно было по нуждѣ признать годными для жилья. Единственная кривая улица была даже въ разгарѣ лѣта такъ топка, что если бы не узкіе мостки, по которымъ непривычному человѣку приходилось съ трудомъ балансировать, то нельзя было бы перейти изъ дома въ домъ. Населеніе Туруханска составляли главнымъ "образомъ казаки, жившіе здѣсь, какъ и всюду въ Сибири, своими домами: они получали небольшое жалованье и провіантъ и употреблялись для всевозможныхъ административныхъ надобностей: возили почту, доставляли хлѣбъ, смотрѣли за мѣстными магазинами, изъ которыхъ продавался хлѣбъ инородцамъ. Ихъ было въ Туруханскѣ до сотни, но такъ какъ большинство всегда были раскомандированы, то въ городѣ рѣдко оставалось изъ нихъ и 15 человѣкъ; если прибавить къ нимъ еще около 30 мѣщанъ, то этимъ и ограничивалось все взрослое мужское населеніе. Въ здѣшнемъ климатѣ, гдѣ ртуть стоитъ выше нуля не болѣе 60 дней въ году, хлѣбопашество невозможно; даже ячмень не успѣваетъ вызрѣть, капуста не можетъ завязать кочня; въ жалкихъ огородахъ сажаютъ только рѣпу, рѣдьку, свеклу да картофель. Рыбы въ Туруханскѣ ловилось мало, по отсутствію удобныхъ мѣстъ для рыбной ловли, звѣря тоже по близости нѣтъ, или русскіе поселенцы не умѣли охотиться за нимъ; и жили они въ праздности, нищетѣ и безпробудномъ пьянствѣ, перебиваясь казеннымъ пайкомъ. О степени ихъ культурности легко судить по одному сообщенію, которое дѣлаетъ въ своей книгѣ "Енисейская губернія" (1835 г.) А. П. Степановъ, бывшій енисейскимъ губернаторомъ какъ разъ въ то время, когда здѣсь жилъ Кривцовъ: "Въ Туруханскѣ есть одно замѣчательное озеро. Оно наполнено отвратительными вшами, которыя, такъ сказать, кишатъ въ немъ. Не смотря на то, жители, по лѣности ѣздить на Туруханъ, протекающій въ 4 верстахъ отъ посада, или на озеро, въ ближайшемъ разстояніи отъ него лежащее, черпаютъ воду изъ сего озера для обыкновеннаго употребленія, процѣживая только ее черезъ ветошку; а чтобъ очистить желудокъ, пьютъ ее съ самыми насѣкомыми. Одно изъ нихъ, увеличенное въ Доландовъ микроскопъ, обнаруживало хоботъ" {А. П. Степановъ, "Енисейская губернія". СПБ. 1835, ч. I, стр. 159; о цѣлебныхъ "свойствахъ этой воды см. М. Ѳ. Кривошапкинъ, "Енисейскій округъ и его жизнь", СПб., 1865, т. I, стр. 308--309. Вообще, о тогдашнемъ Туруханскѣ -- И. Пестовъ "Записки объ Енисейской губерніи Восточной Сибири, 1831 года", М. 1833, гл. VII: "Туруханскъ, заштатный городъ".}.
   Кривцовъ, Аврамовъ и Лисовскій наняли сообща одну небольшую комнату и принялись заводить хозяйство. Денегъ у нихъ было мало,-- только то, что привезъ съ собой Кривцовъ, потому что Аврамовъ и Лисовскій ничего не получали отъ родныхъ; и все время, что Кривцовъ оставался въ Туруханскѣ, они жили вмѣстѣ и на его средства {Аврамовъ былъ родомъ изъ Веневскаго уѣзда Тульск. губ., Лисовскій -- изъ Кременчуга; у перваго былъ живъ. отецъ, у второго мать, и тотъ, и другая, по словамъ Кривцова, люди бѣдные.}. Не успѣли оглянуться, не успѣли даже какъ-нибудь размѣститься въ тѣснотѣ, какъ прошло лѣто; да оно и всего состояло изъ 10 или 12 теплыхъ дней, къ тому же комары и мошки съ непривычки сильно донимали. Съ 8 августа начались морозы, задули порывистые вѣтры, нанося холодный дождь со снѣгомъ. Оставаться въ убогой лачугѣ на зиму было нельзя; въ началѣ сентября наши трое поселенцевъ наняли за сравнительно дорогую цѣну лучшій въ Туруханскѣ домъ, состоявшій изъ двухъ маленькихъ комнатъ и кухни. Хотя и здѣсь не было у каждаго своей комнаты, но по крайней мѣрѣ каждый имѣлъ свой столъ: они и этого удобства уже два года не знали. Купили они на зиму нѣсколько коровъ -- одну на молоко, остальныя на убой. Деньги были на исходѣ, а изъ дому даже писемъ не было. Почта приходила и уходила по разу въ мѣсяцъ, и Кривцовъ регулярно каждое 5-е число отправлялъ письмо. Онъ довольно подробно описывалъ Туруханскъ и мѣстныя условія жизни, ничего не утаивая, но въ спокойномъ тонѣ, иногда съ шуткою, чтобы не напутать мать. Впрочемъ, онъ дѣйствительно относился къ своему положенію стоически. Жалуясь на неполученіе писемъ изъ дому, онъ прибавляетъ: "Впрочемъ, судьба такъ странно и своевольно со мною играетъ, что, мнѣ кажется, довольно, чтобъ я сильно чего пожелалъ, чтобъ именно того не случилось. Такъ часто былъ я обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ, что теперь, lassé de tout, même de l'espérance, я пересталъ желать и ожидать, а просто живу со дня на день. Жизнь такая, хотя и указана намъ Евангеліемъ, но признаюсь, что настоящее (не только мое, но даже пріятное) безъ будущаго -- вещь весьма скучная. Впрочемъ, я не люблю мыслей такого рода и всячески стараюсь отстранять ихъ отъ себя". И по другому поводу онъ пишетъ: "Переставъ ожидать и желать, я купилъ себѣ тѣмъ право не страшиться будущаго".
   Онъ оставался въ Туруханскѣ безъ писемъ три мѣсяца; наконецъ, 20 сентября сразу пришло два письма изъ Тимофеевскаго -- отъ начала и середины іюля. Съ этихъ поръ письма болѣе не пропадали. Письмо шло въ среднемъ три мѣсяца, но разливы рѣкъ или неисправность почты нерѣдко удлиняли его путь еще на цѣлый мѣсяцъ. Но слѣдуетъ помнить, что въ то время и отношеніе къ письмамъ было другое, чѣмъ теперь; тогда скорость передвиженія писемъ, какъ и путниковъ, измѣрялась недѣлями, а не днями.
   Какъ ни просты и спокойны были письма Сергѣя, мать обливала ихъ слезами, и въ долгіе промежутки между письмами мысль ея непрестанно вилась надъ сыномъ въ далекой нелюдимой странѣ. Онъ описывалъ тотъ край и свою жизнь только въ общихъ чертахъ, безъ всякой наглядности, но передъ ея взоромъ эта тусклая картина расцвѣчалась тысячью конкретныхъ подробностей, -- она видѣла его жизнь силою воображенія. Чѣмъ сильнѣе любовь, въ особенности страдающая, тѣмъ ярче, конкретнѣе, дробнѣе воображеніе разрабатываетъ мысленную картину, и наоборотъ, если эта картина суммарна и тускла, это вѣрный знакъ, что любви не много; оттого любовь матери стооко предусмотрительна, и оттого такъ четко и детально воображеніе художника. Сила воображенія -- какъ бы внѣшній термометръ, по которому безошибочно можно измѣрить напряженіе любви.
   Письма Вѣры Ивановны очень однообразны: въ нихъ безпрестанно повторяются тѣ же немногіе мотивы, почти все въ тѣхъ же словахъ. Въ ея душѣ мало чувствъ, въ умѣ мало мыслей, и чувства эти и размышленія до крайности незатѣйливы. Но подобно тому, какъ царь Соломонъ во всей славѣ своей не сравнится по красотѣ съ, полевымъ цвѣткомъ, такъ и простота Вѣры Ивановны глубже и прекраснѣе всякой хитроумной мудрости. У нея мало чувствъ, но каждое изъ нихъ неисторжимо коренится въ ея душѣ, и мысли ея всѣ рождены этими чувствами; ничего формальнаго, что можетъ быть и не быть, но все полновѣсно и внутренно-принудительно, какъ въ самой природѣ; и оттого ея простыя слова обладаютъ такою существенностью, какой развѣ въ минуты вдохновенія можетъ достигнуть великій художникъ. Ея письма не только прекрасны,-- они глубоко поучительны, потому что въ нихъ открывается одно изъ тѣхъ органическихъ міровоззрѣній, въ которыхъ есть зерно подлиннаго знанія о существѣ вещей. Таковъ Петръ Каратаевъ, геніально выдуманный Толстымъ; но Вѣра Ивановна лучше его, потому что она дѣйствительно существовала и еще теперь говоритъ къ. намъ своими письмами.
   Вотъ одно изъ ея писемъ къ сыну -- и таковы они всѣ. "Я покойна, мой другъ, и тепла и сыта, но скажи же мнѣ, какъ ты живешь и какая у тебя пища? Когда ты пишешь, что даже капусты нѣту, то что же можетъ быть? а также климатъ, болѣзни -- все это терзаетъ мою душу. Хотя ты, мой другъ, и /пишешь, чтобы я не безпокоилась насчетъ твоего здоровья, но какое жъ здоровье можетъ устоять противъ такой жестокости во всемъ? Вотъ, мой другъ, я опять поколебалась, но увѣрена, что Богъ по милосердію своему меня проститъ какъ мать, понеже его святая матерь и та рыдала при его распятіи, а мы ничто какъ тварь. Прошу тебя, мой другъ, пиши ко мнѣ всю правду, имѣешь ли ты хотя теплую хижинку къ зимѣ, и чѣмъ вы питаетесь, а также каковы твои товарищи, откуда уроженцы, имѣютъ ли родныхъ, которые бы имъ помогали, а также скажи, кто такой вашъ засѣдатель, русскій или казакъ? Я здорова и желаю жить для тебя, моего друга, и непрестанно молить о тебѣ Милосерднаго Творца нашего, да дастъ онъ. тебѣ новыя силы переносить съ кротостью и терпѣніемъ трое несчастье".
   Таково обычное содержаніе ея писемъ. На видъ обыкновенныя материнскія слова, выраженія элементарныхъ чувствъ скорби, любви и вѣры; но стоитъ прочитать рядъ такихъ писемъ на протяженіи нѣсколькихъ лѣтъ, и становится ясно, что каждая изъ этихъ упорно повторяемыхъ фпязъ полна опредѣленнаго и значительнаго содержанія: мы сейчасъ увидимъ -- какого.
   Вѣра Ивановна живетъ то у одной, то у другой дочери; дочери ее любятъ и холятъ. Она не вмѣшивается въ житейскія дѣла и мало интересуется ими, хотя и многое понимаетъ ясно. О житейскомъ она почти и не пишетъ: нечего, да и не къ чему. Сообщая однажды Сергѣю, по его просьбѣ, свѣдѣнія о цѣнахъ на хлѣбъ, собранныя ею явно ad hoc, она заключаетъ: "вотъ, мой другъ, что знаю, все тебѣ написала, а болѣе право ничего не знаю, и тѣмъ лучше". Она пишетъ о себѣ не разъ: "мірское мнѣ все чуждо". И о себѣ она почти не пишетъ, потому что нечего писать. "Я слава Богу здорова, провожу свое время по обыкновенію, то есть молюсь за васъ Богу и вяжу носки тебѣ и Пашѣ". Вязать чулки -- это единственное, что она еще можетъ дѣлать, потому что съ 1826 года она почти ослѣпла отъ слезъ; зато ужъ вязанья чулокъ для Сергѣя она никому не уступитъ,-- такъ она сама говоритъ; скорѣе задержитъ посылку до слѣдующей почты, если не успѣла сама навязать что требовалось. Впрочемъ, живя у дочери Лизы, небогатой многодѣтной вдовы, она еще занимается съ внучкой Сонюшкой по-французски. Такъ ея внѣшняя жизнь сведена къ наименьшему. Зато ея душевная жизнь полна и сложна; ее наполняютъ, чередуясь, два дѣла: думать о Сергѣѣ и молиться о немъ и о другихъ дѣтяхъ, но преимущественно все-таки о немъ.
   Она думаетъ о немъ непрестанно, сердце болитъ за него. Сегодня морозъ, 30о,-- каково же тамъ! Да еще вѣчная ночь; есть ли у нихъ дрова, и чѣмъ они освѣщаются?-- вѣрно тамъ и свѣчей нѣту. Она до такой степени въ мысляхъ полна имъ, что для нея вполнѣ естественно оговориться и 1-го декабря написать ему: "поздравляю тебя съ наступившимъ новымъ годомъ", потому что когда она пишетъ ему письмо, она почти физически говоритъ съ нимъ, и у нея двоится сознаніе: не то она говоритъ съ нимъ сейчасъ, пока пишетъ, не то въ мартѣ, когда онъ будетъ читать ея письмо. Она скорбитъ несказанно, и нисколько не скрываетъ этого отъ сына, потому что выраженіе ея скорби о немъ -- сна знаетъ это -- ему нужно* какъ ласка, какъ знакъ ея непрестаннаго присутствія при немъ; притомъ она ничего не таитъ отъ него, ея душа должна быть передъ нимъ открыта, иначе какой бы она была ему другъ! а она всѣ письма свои къ нему неизмѣнно кончаетъ словами, тоже весьма существенными: "...и буду во всю жизнь мою твой вѣрный другъ и мать Вѣра Кривцова". Но скорбь ея -- особаго рода: есть какой-то неуловимый предѣлъ, до котораго Вѣра Ивановна позволяетъ себѣ доводить свою скорбь (а скорбь, какъ и всякое сильное чувство, стремится къ безпредѣльному расширенію); дойдя до этого предѣла, она усиліемъ воли снова овладѣваетъ собою, и потому она остается благообразной и въ самомъ страданіи.
   Дѣло въ томъ, что Вѣра Ивановна, какъ всякій могъ замѣтить, была очень религіозна. Она жила въ твердомъ убѣжденіи, что Богъ управляетъ міромъ по мудрымъ и неизреченнымъ своимъ замысламъ, такъ что то, что намъ кажется случайностью, есть только актъ Божьей воли. Поэтому человѣкъ, застигнутый бѣдою, долженъ со смиреніемъ переносить свое несчастіе; уныніе же и ропотъ -- великій грѣхъ, потому что уныніе -- это сомнѣніе въ благости или мудрости Божіей, а ропотъ -- возмущеніе противъ Бога. По такой вѣрѣ человѣкъ въ сущности не долженъ бы и скорбѣть, ибо все, что съ нимъ случается, опредѣлено ему Богомъ; однако нельзя не уступить немощи человѣческой, нельзя не поскорбѣть -- но только до той черты, гдѣ начинаются отчаяніе и ропотъ, иначе впадешь въ, смертный грѣхъ. Вѣра Ивановна пишетъ сыну: "Безъ ужаса не могу подумать ю мѣстѣ твоего пребыванія. Но чувствую, мой другъ, сама, что это не что иное, какъ слабость наша", или, какъ выше, послѣ жалобъ на жестокость Туруханской жизни: "Вотъ, мой другъ, я опять поколебалась, но увѣрена, что Богъ то милосердію своему меня проститъ какъ мать, понеже его святая матерь и та рыдала при его распятіи, а мы ничто какъ тварь". И неизмѣнно, послѣ словъ жалобы, она прибавляетъ: да будетъ воля Твоя.. "Какъ все соображу, теперешнюю твою жизнь, то истинно приводитъ въ отчаяніе. Но да буди воля Его святая"; и такъ сотни разъ. Это -- тотъ самый ходъ религіозной мысли, который побуждалъ царя Алексѣя Михайловича писать одному боярину, перенесшему семейное горе: "И тебѣ, боярину нашему и слугѣ, и дѣтемъ твоимъ черезмѣру не скорбѣть, а нельзя, чтобъ не поскорбѣть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да въ мѣру, чтобъ Бога наипаче не прогнѣвать".
   Но надо присмотрѣться еще внимательнѣе. Что такое Богъ въ мысляхъ Вѣры Ивановны? Матеріальное ли всемогущество, грозный Богъ -- вседержитель, требующій послушанія даже до безропотности? И что такое для нея грѣхъ? непокорность господину, влекущая за собою наказаніе?-- И да, и нѣтъ. Сознаніе Бога, какъ Творца, Вседержителя и Судьи, составляло, разумѣется, основу ея міровоззрѣнія,-- иначе религіозная вѣра и невозможна; но этимъ еще не опредѣляется содержаніе ея вѣры: все дѣло въ томъ, какъ мыслитъ человѣкъ природу божественной силы и способы ея воздѣйствія на жизнь. И вотъ, поразительно, что во многихъ десяткахъ писемъ Вѣры Ивановны на протяженіи многихъ лѣтъ не встрѣчается ни одной фразы, въ которой можно было бы подмѣтить матеріальный страхъ Божій или матеріальную надежду на Бога: "Богъ накажетъ несчастіемъ" или "Богъ дастъ удачу". Только одинъ разъ за всѣ годы она написала (и надо обратить вниманіе на не-религиозный, человѣческій смыслъ подчеркнутаго мною слова): "Иногда мечтаю, что Богъ умилосердится надъ нами, и буду опять тобою, моимъ безцѣннымъ другомъ, утѣшаться"; но никогда она не пишетъ: молю Бога, чтобы онъ опять соединилъ насъ, или -- надѣюсь, что Богъ вернетъ мнѣ тебя. Въ ея чувствѣ Богъ вообще представляется лишеннымъ всякихъ матеріальныхъ функцій: онъ духъ, и только духъ.
   Вѣра Ивановна безъ сомнѣнія и не подозрѣвала, что она обладаетъ совершенно законченной и цѣльной системой религіозныхъ понятій, и еще менѣе она могла бы систематически изложить свое богомысліе. Она жила имъ, почти не чувствуя его, какъ рыба не чувствуетъ состава морской воды, въ которой она живетъ. Это глубокое и возвышенное міровоззрѣніе не въ ней родилось, но она родилась въ* немъ,-- только, можетъ быть, извѣстная тонкость духовной организаціи или житейскія испытанія довели въ ней, какъ, навѣрное, и во многихъ другихъ, до большой ясности ту самую религіозную идею, которая сложилась далеко задолго до нея въ русскомъ народѣ, которою болѣе или менѣе жили ея предки и жило все вокругъ нея. Подобно Петру Каратаевеу, она важна для насъ не въ качествѣ своеобразной личности, а именно какъ яркое личное воплощеніе всенародной мысли, какъ одна чистая капля изъ глубины народнаго моря, по которой можно узнать его составъ.
   Всѣ ея отношенія къ Богу опредѣляются тѣмъ кореннымъ ея сознаніемъ, что Богъ есть средоточіе и источникъ духовной силы въ мірозданіи, т. е. не духъ, правящій міромъ извнѣ, какъ самодержецъ, и не имманентный духъ пантеизма или нынѣшняго панисихизма, а какъ бы вмѣстилище или сфера чистой духовной энергіи, откуда совершается все духовное питаніе твари. Оттого Богъ, какъ чистая духовность,-- весь любовь и благость; отношеніе человѣка къ Богу не только лишено всякой матеріальной окраски, но еще и совершенно свободно. Отъ такого Бога, разумѣется, нельзя ждать ни наградъ, ни наказаній въ вещественномъ смыслѣ; смѣшно и молиться ему объ устроеніи житейскихъ дѣлъ. Но изъ него притекаетъ въ насъ духовная сила, поскольку мы сами того пожелаемъ;: значитъ наша воля въ отношеніи къ Богу вполнѣ свободна, но Богъ никогда не отказываетъ намъ въ своемъ дарѣ, какъ только мы попросимъ. Молитва и есть призывъ къ Богу о подачѣ намъ духовной силы, и другого смысла молитва не имѣетъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ опредѣляется и понятіе грѣха; грѣхъ не есть матеріальный поступокъ, но единственно состояніе души, а именно то состояніе, когда, душа, оскудѣвъ силою, какъ бы запирается на ключъ передъ Богомъ, сознательно отказывается воззвать къ нему о подачѣ новой мѣры силъ. Прекратить свое общеніе съ Богомъ -- это смертный грѣхъ, и вовсе не въ мистическомъ, а въ буквальномъ смыслѣ слова, т. е. такой, который реально губитъ и убиваетъ человѣка, потому что, прекращая притокъ свѣжей духовной силы въ себя, человѣкъ лишается питанія, все равно какъ ребенокъ въ утробѣ матери, если случайно разрушится пуповина. Совершенно, ясно, что здѣсь религіозное безъ остатка растворяется въ. психологическомъ, ибо въ основѣ этихъ представленій очевидно лежитъ чувственная увѣренность, что въ человѣческой душѣ существуютъ неисчерпаемые запасы духовной энергіи, безъ сравненія болѣе могущественной, нежели та, которою онъ повседневно живетъ, и что усиліемъ воли онъ можетъ часть этой подспудной силы переводить, вверхъ, въ сферу своего дѣйственнаго сознанія. Въ Вѣрѣ. Ивановнѣ эта чистая религія сочеталась съ твердой вѣрой, церковною; онѣ и по существу не исключаютъ другъ друга, потому что на извѣстномъ уровнѣ развитія внѣшніе религіозные символы такъ же необходимы ради слабости человѣческой, какъ неизбѣжны скорбь и слезы въ страданіи. Вѣра Ивановна разумѣется никогда не анализировала: себя и, стоя за обѣдней, не отдавала себѣ отчета въ томъ", какому Богу она кладетъ поклоны -- традиціонному ли Богу, правящему міромъ съ неба, или непостижимой духовной силѣ, лежащей въ ней самой. Но въ дѣйствительности она молилась только послѣднему и въ него" одного вѣрила крѣпко и свято. Я уже говорилъ, что она никогда не проситъ Бога о вещественномъ. Она проситъ только: подай мнѣ силу и терпѣніе переносить скорбь; и когда она, кромѣ того, проситъ Бога о томъ же и для Сергѣя -- что съ психологической точки зрѣнія можетъ, показаться нелѣпостью, такъ какъ добыть у себя изъ-подъ спуда часть своей скрытой силы можетъ усиліемъ воли или молитвою только самъ нуждающійся въ ней,-- то и здѣсь нельзя разобрать: есть ли это въ Вѣрѣ Ивановнѣ -остатокъ обычнаго взгляда на молитву, или же ею руководитъ глубокая, чисто психологическая мысль, что въ этомъ трудномъ дѣлѣ самоукрѣпленія сочувствіе близкихъ есть большая поддержка для человѣка. Недаромъ она не про себя только молится о немъ, но неизмѣнно въ каждомъ письмѣ пишетъ ему: "молюсь о тебѣ", т. е. молюсь о подачѣ тебѣ кроткости и смиренія,-- и въ такихъ ея фразахъ, какъ: "люблю тебя, мое утѣшеніе, какъ всегда любила, и непрестанно молюсь о тебѣ", вторая половина фразы преслѣдуетъ ту же цѣль, какъ и первая,-- оказать ему нравственную поддержку: "ты знай, что я люблю тебя, знай, что всей душою сочувствую твоей душевной борьбѣ".
   А молится она всегда объ одномъ и томъ же: подай силу и крѣпость. Положеніе сына, опасности, грозящія его здоровью, ее пугаютъ; но превыше всего ее пугаетъ, какъ бы эти тяжелыя условія жизни не ввели его въ отчаяніе,-- какъ бы онъ не заупрямился черпать изъ божественнаго вмѣстилища новыя духовныя силы взамѣнъ убывающихъ. Она неусыпно стоитъ надъ нимъ и твердитъ настойчиво, упорно, умоляюще: "Умоляю тебя, моего друга, не оставляй своей надежды на Всевышняго и не теряй бодрости духа, которую ты до сихъ поръ имѣлъ, и возложи совершенно всю скорбь и печаль свою на Господа"; "Другъ мой, умоляю тебя, не предавайся унынію, уныніе есть великій грѣхъ, но возложи всю печаль свою на Господа, онъ тебѣ будетъ помощникъ и покровитель"; "Уповай на Тоспода, онъ намъ всѣмъ помощникъ и покровитель"; "Еще тебя, мой другъ, прошу, будь твердъ въ вѣрѣ и возложи всю скорбь свою на Бога и будь увѣренъ въ его милосердіи"; "Прошу тебя, какъ сына, умоляю, какъ друга, не предавайся отчаянію; будемъ, мой другъ, вмѣстѣ возсылать наши моленія къ Создателю нашему, да ниспошлетъ намъ крѣпость и терпѣніе сносить нашу горестную разлуку и обратитъ свой гнѣвъ на милость". И такъ въ каждомъ письмѣ неупустительно: все та же одна горячая молитва о притокѣ новой душевной силы, и больше ни о чемъ, ибо только этимъ однимъ живъ человѣкъ. И сама она проситъ у Бога не здоровья сыну, не облегченія его участи, но только этого, важнѣйшаго. "Я слава Богу здорова, хожу жъ обѣднѣ, молюсь непрестанно о тебѣ, моемъ миломъ другѣ, да подастъ тебѣ Спаситель крѣпость въ вѣрѣ и избавитъ отъ всякаго искушенія и унынія"; это повторяется въ ея письмахъ десятки разъ. Она даже придумала формулу такой молитвы, и дважды сообщаетъ ее сыну: "Скажу тебѣ* мой другъ, мою молитву, которую я всегда читаю: Господи, если Тебѣ угодно испытывать меня и дѣтей моихъ, то дай намъ терпѣніе переносить наше несчастье безъ ропота, носъ крѣпостью и благодареніемъ. Читай, мой другъ, и ты ее". Она никогда не утѣшаетъ его, въ ея письмахъ нѣтъ даже намека на шаблонныя религіозныя разсужденія. Ей не до словъ,-- она мать, ея сынъ въ смертельной опасности, и она, въ смертельномъ же страхѣ за него, кричитъ ему одно: держись, собери всю свою силу, иначе ты погибъ. Вотъ почему ея слова такъ ужасающе-существенны, когда она говоритъ ему о крѣпости и терпѣніи, такъ дѣловиты и просты. Мальчикъ упалъ въ колодезь и ухватился за каменный выступъ надъ водою, и мать, прибѣжавъ, въ ужасѣ глядя на него сверху, кричитъ ему: держись, собери всѣ силы!-- точно такъ, дѣловыми словами, твердитъ Вѣра Ивановна Сергѣю о крѣпости и терпѣніи; для мальчика выпустить камень значитъ погибнуть, для Сергѣя погибнуть -- это закрыть свое сознаніе, съ убывающей въ немъ отъ невзгодъ духовной силой, для притока новыхъ волнъ духовной силы. "Ты, мой другъ, пишешь, что Евангеліе съ тобой неразлучно, то можетъ ли тебѣ придти какое смущеніе или уныніе, читавши всегда оное? Ты, мой другъ, пишешь стихъ: Придите ко мнѣ, всѣ труждающіеся, и азъ упокою вы, а я тебѣ скажу: Возьмите иго мое на себе и научитеся отъ мене, яко кротокъ и смиренъ сердцемъ, и обрящете покой душамъ вашимъ; иго мое благо и бремя мое легко есть. И вообрази себѣ, мой другъ, какъ странно случилось: я читаю всякій день по порядку Евангеліе; тотъ день, какъ получить твое письмо, то мнѣ пришлось самое это Евангеліе читать, и я теперь положила всякій день не въ счетъ дневныхъ это читать".
   Какъ я сказалъ уже, этотъ Богъ-духъ въ сознаніи Вѣры Ивановны тождественъ съ Богомъ-Творцомъ, Вседержителемъ и Судьею, о которомъ учитъ церковь; но онъ сохранилъ только тѣ самыя общія черты послѣдняго, которыя не противорѣчатъ существу Бога-духа. Онъ и матеріально правитъ міромъ, но къ благу; онъ караетъ, но только духовно и только за духовные грѣхи, вещественное же горе есть только способъ наказанія, но не самая кара. Житейская философія Вѣры Ивановны много разъ, высказывается въ ея письмахъ. Человѣкъ долженъ рѣшаться и дѣйствовать по крайней силѣ своего разумѣнія* но, разъ рѣшившись, онъ долженъ безъ ропота принять послѣдствія своихъ поступковъ, потому что во всякомъ рѣшеніи нами руководитъ Богъ, самъ же человѣкъ никогда не можетъ знать, ко благу ли или ко вреду для себя онъ рѣшается такъ, а не иначе. Она предприняла важный и рискованный шагъ къ облегченію участи Сергѣя; легко себѣ представить, какъ всесторонне она обдумала всѣ возможныя послѣдствія своего предпріятія,-- и рѣшеніе ея, какъ мы увидимъ въ дальнѣйшемъ, дѣйствительно было очень умно; но, узнавъ, уже post factum, что Сергѣю хотѣлось иного, нежели она для него добилась, она тѣмъ не менѣе не раскаивается въ своемъ поступкѣ; выразивъ сожалѣніе о томъ, что онъ раньше не написалъ ей своего желанія, она прибавляетъ: "Но на все воля Всевышняго; онъ нами руководствуетъ, и положимъ, мой другъ, всю нашу надежду на него и ввѣримъ нашу участь ему; онъ лучше все устроитъ по своей благости". Все мірское въ ея сознаніи Бого-осмысленно, непостижимо-разумно; нѣтъ случайности, нѣтъ зла, но все въ разумѣніи Бога цѣлесообразно и благостно. Ея собственная "несносная горесть" тоже несомнѣнно и разумна, и блага, а въ какомъ смыслѣ, этого намъ не дано знать -- "и тѣмъ лучше", сказала бы она, какъ въ томъ письмѣ о хлѣбныхъ цѣнахъ. Вѣроятнѣе всего, что это, какъ учитъ церковь,-- наказаніе за грѣхи, и если ужъ выбирать изъ двухъ, то конечно за е я грѣхи. "Пишешь ты, мой другъ, что ты говѣлъ и, приступая къ Святымъ Тайнамъ, просилъ у меня прощенья изъ глубины души. Другъ мой, ты передо мною никогда не былъ виноватъ; я кромѣ утѣшенія и почтенія и любви твоей къ себѣ ничего не видала; но за грѣхи мои Богу угодно было лишить меня сего утѣшенія, и все миновалось какъ сонъ". Можетъ быть она дѣйствительно такъ думала, а можетъ быть это опять съ ея стороны -- педагогика. Ея письма къ сыну вообще исключительно и обдуманно педагогичны, сообразно той огромной важности, какую она придавала его душевному состоянію.
   Такъ она сохраняетъ красоту въ самомъ страданіи. Поплачетъ тихо и овладѣваетъ собою: "да буди воля Его святая". Скорбь ея кротка и свѣтла. Прошло уже три почтовыхъ срока, отъ Сергѣя нѣтъ писемъ; столько мѣсяцевъ! Страхъ томитъ ее, но она все-таки не ропщетъ, только кроткій вздохъ противъ воли срывается съ ея устъ: "Ахъ, мой другъ, какъ жестоко жить въ такой дальности съ тѣми, кого любишь болѣе всего на свѣтѣ", и опять: "но да буди воля Его святая". Ея душа, младенчески простая, подвластна суевѣрію, но только свѣтлому, знаменующему благость. Для нея не простая случайность, что въ тотъ день, какъ пришло письмо отъ Сергѣя съ цитатой изъ Евангелія, ей случилось прочитать ту самую главу Евангелія, которую онъ цитируетъ. И сны имѣютъ для нея торжественный смыслъ. Я уже приводилъ одинъ ея сонъ, а вотъ еще: "Скажу тебѣ, мой другъ, очень, очень давно не видѣла тебя во снѣ, а 20-го декабря вижу тебя и Пашу будто въ любезномъ нашемъ Тимофеевскомъ, и вы собираетесь куда-то ѣхать, и къ вамъ обоимъ принесли хлѣбъ и соль на дорогу Моховицкій и Каменскій прикащики; всѣ мнѣ говорятъ, что это очень хорошо. А еще видѣла, будто сажаю рой въ улей; и это мнѣ сказали, что Богъ дастъ, что я васъ, мои милые друзья, соберу въ одно мѣсто къ себѣ, въ чемъ и не отчаиваюсь на милосердіе Божіе".
   Она пишетъ слово "Богъ" неизмѣнно такъ: бохъ.

М. Гершензонъ

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Современникъ", кн. XII, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru