Герцо-Виноградский Петр Титович
Коля

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Коля.

Разсказъ Лоэнгрина.

   Катя и Оля играли на рояли "Севильскаго цирюльника".
   Оперу эту купилъ имъ брать Коля передъ отправленіемъ на войну.
   Старый дядя Максимъ сидѣлъ около племянницъ и подпѣвалъ.
   А бабушка Ларисса, совсѣмъ уже старая и слѣпая возсѣдала на большомъ и мягкомъ креслѣ у окна и сосредоточенно думала.
   Бабушка Ларисса всегда думала о чемъ-то важномъ, что казалось, она только одна знаетъ, хотя Катя и утверждала, что бабушка ни о чемъ на думаетъ, кромѣ того, не опоздаютъ-ли сегодня съ обѣдомъ.
   Вопросъ о думахъ бабушки былъ спорный, но уважали ее въ семьѣ очень и въ обѣду вели подъ руки.
   Впереди выступала бабушка, почтительно поддерживаемая Катей и Олей.
   А за ними -- всѣ остальные...
   Катя и Оля очень любили "Севильскаго цирюльника".
   -- Опера была старая, но безсмертная.
   Дядя Максимъ часто говорилъ:
   -- И какъ подумаешь, что этой оперѣ исполнилось 100 лѣтъ. О, если бы люди могли жить такъ долго и быть такими жизнерадостными, какъ "Севильскій цирюльникъ".
   Мать Глафира Антоновна рѣдко присутствовала на этихъ передъобѣденныхъ концертахъ.
   Она была занята на кухнѣ и хотя новая кухарка, которую взяли недѣлю тому назадъ, оказалась образцовой и находилась вполнѣ на высотѣ своей задачи, тѣмъ не менѣе, Глафира Антоновна рѣшила довѣриться ей не сразу.
   -- Катя и Оля, повторите вотъ это мѣсто.-- произнесъ дядя Максимъ.
   Катя и Оля переглянулись.
   "Севильскій цирюльникъ", конечно, хорошая вещь, но дядя Максимъ слишкомъ злоупотребляетъ этой любовью.
   Тѣмъ не менѣе, онѣ стали повторять.
   -- Скоро-ли будетъ обѣдъ?-- спросила бабушка.
   -- Сейчасъ.
   Дядя Максимъ, чтобы дать возможность безпрепятственно сыграть "Севильскаго цирюльника", подошелъ къ бабушкѣ, усѣлся рядомъ, взялъ въ свои руки ея морщинистую руку и сталъ гладить ее:
   -- Черезъ пять минуть подаютъ обѣдъ. Вотъ сейчасъ Катя и Оля закончутъ "Севильскаго цирюльника". Помните, мамаша, какъ въ моемъ дѣтствѣ вы меня возили на эту оперу?
   -- Да,-- отвѣтила, немного подумавъ, бабушка. И вдругъ ея лицо просіяло и озарилось какой то особенной улыбкой, точно она вспомнила что-то очень радостное и привѣтливое.
   Въ это время въ окно постучалъ молоденькій студентикъ и показалъ Катѣ и Олѣ языкъ.
   -- Кто тамъ стучитъ?-- произнесла недовольно бабушка.
   -- Это -- Федя, -- отвѣтилъ дядя Максимъ.
   -- Зачѣмъ онъ стучитъ? Развѣ нѣтъ дверей, чтобы позволить?
   -- А онъ такъ. Чтобы заранѣе я датъ знать о сроемъ приходѣ.
   -- Марья Семеновна разбаловала и Федю. Скорѣй бы забрали его на войну. А то бѣгаетъ, стучитъ въ окна, опрокидываетъ мебель. Вчера тарелку разбилъ за обѣдомъ,-- вспомнила бабушка.
   Катя и Оля закончили игру.
   Въ залу вбѣжалъ Федя.
   -- Здравствуйте, бабушка,-- крикнулъ онъ.
   -- Чего такъ кричишь? Что я не слышу, что-ли?
   -- Здравствуйте, Максимъ Антоновичъ. Здравствуйте, Катя и Оля. А вы тутъ опять запузырили "Севильскаго цирюльника"?
   Дядя Максимъ ничего не отвѣтилъ и только недовольно пожалъ плечами.
   Но Катя и Оля обидѣлись за дядю. Въ особенности, Оля.
   Вспыхнувъ, Оля быстро заговорила:
   -- Если вы ничего не понимаете въ музыкѣ, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобы другіе не понимали.
   -- Вы только ходите по кинематографамъ и думаете, что это искусство,-- произнесла презрительно Катя.
   -- Этой оперѣ сто лѣтъ. Понимаете? А она вся, какъ живая,-- воскликнула Оля.
   -- Какое мнѣ дѣло, что ей сто лѣтъ?-- отвѣтилъ Федя и сталъ крутиться на каблукахъ.
   -- Вамъ бы въ циркъ поступить.
   -- Джакомино!
   Въ комнату вошла Глафира Антоновна.
   -- Сейчасъ идемъ обѣдать,-- сказала она.
   И потомъ какъ бы про себя тихо произнесла:
   -- Сегодня, навѣрное, будетъ письмо отъ Коли.
   И вздохнула.
   -- Отъ кого письмо?-- внезапно услыхала бабушка.
   Глафира Антоновна точно спохватилась, замедлила отвѣтомъ, но произнесла вторично и уже громко:
   -- Отъ Коли.
   -- Да вѣдь вчера же было отъ него письмо. Вы мнѣ сами читали.
   -- Ну, да,-- сказала твердо Глафира Антоновна.-- Вчера было письмо, а при письмѣ приписка, что онъ на другой день снова напишетъ:
   -- Чего онъ тамъ каждый день будетъ писать?-- произнесла недовольно бабушка.-- У него война, а не письма каждый день писать. Теперь, можетъ, можетъ недѣлю пришлетъ. Пойдемъ обѣдать. Катя, Оля!
   Внучки подняли бабушку съ кресла и процессія двинулась.
   Впереди бабушка.
   По бокамъ -- Катя и Оля.
   За ними, вертясь на каблукахъ, Федя.
   А позади, замедливъ шаги и разговаривая вполголоса, Глафира Антоновна и дядя Максимъ.
   -- Сколько разъ я тебѣ говорилъ, Глафира, что мамаша слышитъ, даже когда говорятъ шепотомъ. Вотъ и пиши теперь для нея новое письмо.
   -- Да, Максимъ, но у меня это вырвалось невольно. Пойми, что уже три недѣли,-- сегодня ровно три недѣли,--ни строчки. Вѣдь Коля знаетъ, какое это для насъ безпокойство.
   -- Мама, дядя, отчего вы не идете? Бабушка ждетъ супа,-- прокричала Оля.
   -- Идемъ.
   Всѣ усѣлись.
   Первая минута прошла въ молчаніи.
   -- Что вы молчите?-- спросила бабушка.
   Федя стукнулъ тарелкой.
   -- Смотри, Глафира,-- проговорила бабушка,-- онъ тебѣ опять разобьетъ тарелку. Скоро мы совсѣмъ останемся безъ посуды.
   Катя и Петя разсмѣялись.
   -- Да, да, смѣнитесь, а вотъ когда останемся безъ тарелокъ, тогда не будете смѣяться.
   -- А вы и не знаете, что у Россини есть опера "Семирамида",-- произнесъ дядя Максимъ, ѣдя супъ. Только она нигдѣ теперь не идетъ. А слѣдовало бы возобновить.
   -- Да что вы, Максимъ Антнповичъ,-- воскликнулъ Федя, играя въ воздухѣ тарелкой.-- Зачѣмъ имъ "Семирамида", когда онѣ хотятъ "Танго"?
   Катя и Оля уничтожающими глазами посмотрѣли на Федю.
   -- Паяцъ,-- сказала Оля.
   -- Рю-тю-тю,-- добавила Катя.
   -- Что у насъ на второе?-- спросила бабушка.
   -- Севрюга, -- отвѣтила Глафира Антоновна.
   Только что стали подавать второе, вошелъ въ комнату гость.
   Старый знакомый Глафиры Антоновны -- Степанъ Степановичъ Губановъ.
   Лицо у него было серьезное, а глаза, когда онъ здоровался со всѣми, были смущенные и тревожные и глядѣли въ сторону.
   -- Садитесь. Отъ Гриши имѣете письмо?-- спросила Глафира Антоновна Степана Степановича о его сынѣ, находящемся на войнѣ,
   -- Да, имѣю,-- неохотно отвѣтилъ онъ.-- Ничего, слава Богу. Все хорошо. Поклонъ вамъ.
   -- А вы какъ-будто не совсѣмъ здоровы,-- произнесла Глафира Антоновна, взглянувъ на Степана Степановича.
   И вдругъ ей какъ-то стало по по себѣ.
   Точно что-то тревожное и больное проснулось въ глубинѣ ея души.
   Но Степанъ Степановичъ, какъ ни въ чемъ не бывало, сталъ спокойно разговаривать съ дядей Максимомъ о томъ, о семъ.
   И все случайно и загадочно проснувшееся въ глубинѣ души Глафиры Антоновны успокоилось.
   Говорили о Верденѣ.
   Степанъ Степановичъ сказалъ:
   -- Французы -- молодцы! 50-ый день осады. Нѣмцы тысячами лѣзутъ и гибнутъ, а Верденъ не сдается.
   -- Слава Богу,-- произнесъ дядя Максимъ и даже перекрестился маленькимъ такимъ чуть замѣтнымъ крестомъ.
   Говорили о посѣвахъ.
   Вотъ тутъ было плохо. Сѣять некому. Земля ждетъ посѣва, а работниковъ нѣтъ, что то будетъ?
   И только когда кончали уже обѣдъ, Степзпъ Степановичъ нагнулся къ дядѣ Максиму и такъ, какъ будто бы какіе-нибудь пустяки, тихо оказалъ ему:
   -- А у меня есть маленькое дѣло къ вамъ. Потомъ, когда встанемъ изъ-за стола.
   Глафира Антоновна почти не обратила вниманія на это. Можетъ бытъ, по поводу посѣвовъ.
   Федя, въ концѣ концовъ, разбилъ кофейное блюдечко и окончательно разсердилъ бабушку, которая долго не могла успокоиться.
   -- Да что у него? Пляска святого Вита въ рукахъ? Или это можетъ быть нарочно, чтобы дразнить меня?
   Даже Катя и Оля вступились за бѣднаго Федю, такъ бабушка хорошо отчитала его.
   Когда встали изъ-за стола, Степанъ Степановичъ и дядя Максимъ утили въ кабинетъ.
   Бабушку повели отдохнуть.
   Катя и Оля, помирившіеся съ Федей отправились гулять.
   А Глафира Антоновна занялась уборкой стола.
   Съ колокольни сосѣдней церкви ударили въ колоколъ.
   И звукъ понесся по воздуху медленно расплываясь, протяжный, взывающій, скорбящій.
   И отъ звука колокола снова стало что то тревожно на душѣ у Глафиры Антоновны.
   Она пріостановила уборку, перекрестилась, сѣла, согнулась.
   Дверь изъ кабинета въ коридоръ открылась и въ столовую донеслись неясныя слова дяди Максима, выходившаго съ Степаномъ Степановичемъ.
   -- Нѣтъ. Я сейчасъ не могу этого сказать. Это ужасно. Я не знаю, не знаю.
   И все.
   Но такъ неясно и глухо говорилъ дядя Максимъ, что нельзя было догадаться, въ чемъ именно дѣло.
   И больше ничего онъ не сказалъ, точно почувствовалъ за дверью столовой Глафиру Антоновну и спохватился.
   И снова раздался звукъ колокола, протяжный, зовущій, влекущій къ себѣ, точно приглашая сосредоточиться на своемъ призывѣ подумать и вникнуть во что то важное, очень, очень важное.
   Въ столовую вошли Степанъ Степановичъ и дядя Максимъ и какъ-то стали бокомъ къ Глафирѣ Антоновны и совсѣмъ какъ будто не хотѣли глядѣть на нее.
   -- А относительно Вердена,-- началъ, какъ бы считая это чрезвычайно важной вещью. Степанъ Степановичъ,-- я убѣжденъ, что онъ не сдастся.
   И замолчалъ сразу.
   И казалось такъ, что ему самому неловко, что онъ сталъ говорить о Верденѣ и что дѣло совсѣмъ не въ Верденѣ.
   -- Ты, Глафира, вѣроятно, пойдешь въ церковь. Пойди въ церковь,-- сказалъ дядя Максимъ.
   -- Да, я пойду въ церковь,-- отвѣтила Глафира Антоновна и, промолчавъ, добавила, обращаясь къ Степану Степановичу:
   -- Понимаете ли сегодня три недѣли, три недѣли, какъ нѣтъ письма отъ Коли.
   Степанъ Степановичъ что-то хотѣлъ сказать.
   И даже, чтобы ему было легче сказать сдѣлалъ жестъ правой рукой. Но ничего не сказалъ.
   Промолчалъ.
   -- Я такъ боюсь. Мнѣ такъ тревожно,-- произнесла Глафира Антоновна.
   -- Да,-- протяжно и точно не своимъ голосомъ сказалъ Степанъ Степановичъ и добавилъ:
   -- Однако, мнѣ надо идти. Завтра буду у васъ.
   Дядя Максимъ пошелъ проводить Степана Степановича и о чемъ то они еще говорили и шептались въ коридорѣ.
   А когда снова вошелъ дядя Максимъ, то повторилъ:
   -- Глафира, иди въ церковь. А я посижу дома.
   Въ это время отворилась дверь и бабушка, поддерживаемая горничной Матреною остановившись у входа, спросила:
   -- А что, Глафира? Письма, конечно, нѣтъ сегодня отъ Коли?
   -- Нѣтъ, мамаша, почтальонъ до сихъ поръ не приходилъ. Вѣроятно, завтра будетъ.
   -- Вы вашей постоянной перепиской только мѣшаете ему на войнѣ,-- сказала бабушка. Его нельзя тревожить тѣмъ, что мы тутъ безпокоимся. Не тревожьте его. Максимъ тутъ? Правда, что Колю не надо тревожить?
   -- Да, да, мамаша, его не надо тревожить,-- сказалъ дядя Максимъ и поспѣшно вышелъ изъ столовой.
   -- Глафира, ты, вѣроятно, собираешься въ церковь.-- сказала бабушка.
   -- Да, мамаша.
   -- Поставь отъ меня свѣчку за Колю.
   -- Хорошо, мамаша.
   -- А я пойду въ залу, буду васъ тамъ ждать къ вечернему чаю. Проводи меня. Матрена.
   Глафира Антоновна ушла въ церковь.
   Бабушка усѣлась въ залѣ на креслѣ
   Торжественная и строгая.
   И о чемъ то очень глубоко думала.
   А дядя Максимъ, уйдя къ себѣ въ комнату, долго бродилъ изъ угла въ уголъ.
   И глаза у него были влажные.
   Потомъ, внезапно рѣшившись, онъ взялъ листъ бумаги, перо и чернила и пошелъ въ залу.
   И когда туда входилъ, бабушка говорила Матренѣ:
   -- Позови барина Максима. Вѣдь онъ дома.
   -- Я тутъ, мамаша,-- сказалъ, входя дядя Максимъ. Я буду сидѣть въ залѣ около васъ. Вы отдыхайте. А я буду читать книгу.
   -- Хорошо, Максимъ,-- сказала бабушка,-- сиди въ залѣ. Никого нѣтъ. Всѣ разошлись. Сиди и читай. А я отдохну....
   Бабушка заснула.
   А дядя Максимъ сталъ писать письмо отъ Коли."
   -- Дорогія мои, любимыя мои мама и бабушка,-- писалъ дядя Максимъ. Я хочу сдѣлать приписку къ своему вчерашнему письму. Никогда я не чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ теперь. Очень спокойно и тихо у насъ. Вѣроятно, теперь не скоро буду писать. Да и не надо. Знайте одно, что мнѣ хорошо. Пусть будетъ и вамъ, мои дорогія и любимыя мама, бабушка и сестрицы, всегда хорошо.
   Любящій васъ всею душою Коля".
   Такъ писалъ дядя Максимъ отъ имени Коли.
   И почему то, когда писалъ, плакалъ.
   Сумерки поступали.
   Тихо было въ домѣ.
   Бабушка крѣпко спала передъ вечернимъ чаемъ.
   Спи, кто можетъ.
   А кто не можетъ, пусть плачетъ. И помолится за Колю.

ЛОЭНГРИНЪ.

"Приазовскій край". 1916. No 95. 10 апреля

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru