Гарин-Михайловский Николай Георгиевич
Дневник во время войны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Н. Г. Гаринъ

  

Полное собраніе сочиненій

Томъ шестой

Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ

Петроградъ

Приложеніе къ журналу "Нива" на 1916 г.

ДНЕВНИКЪ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ.

  

ПРЕДИСЛОВІЕ.

  
   Отправляясь въ центръ интереснѣйшихъ событій нашей эпохи, я буду переживать ихъ тамъ, воспринимать, чувствовать. Я и всѣ тамъ находящіеся.
   Въ каждомъ изъ насъ, какъ въ капляхъ все того же океана, отразится переживаемое этимъ океаномъ. Въ свою очередь, передать это читателю, дать и ему почувствовать то, что переживаешь -- цѣль этого дневника.
   Я беру на себя большую отвѣтственность передъ читателемъ: быть правдивымъ.
  

I.

28-го апрѣля 1904 г. Волга.

   Мой поѣздъ выходить изъ Москвы 29-го апрѣля. Я пользуюсь временемъ и ѣду по Волгѣ съ тѣмъ, чтобы сѣсть на поѣздъ въ Самарѣ 1-го мая.
   Съ Волгой очень много связано у меня въ жизни, и для меня было бы очень тяжело не повидать ее еще разъ, еще разъ не пожить ея жизнью: проѣхать на пароходѣ, подъ шумъ колесъ вспоминать, думать, читать, писать.
   Сегодня я сѣлъ на пароходъ въ Нижнемъ.
   Литературный кружокъ, провожавшій меня, уже высадился.
   Я стою у широкаго окна, и на душѣ пусто, и давитъ душу мысль, что уже немного близкихъ и дорогихъ остается пока со мной, а остальные остались тамъ, за этими широкими, безмолвными очертаніями воды, лѣса, далекихъ горъ.
   Весна только начинается и вся еще охвачена пустотой. Едва примѣтна молодая зелень деревьевъ, только еще начинаютъ зеленѣть поля, и подавляютъ эту начинающуюся жизнь водная даль, да небо, да вѣтеръ. Въ уютномъ уголкѣ гдѣ-нибудь на палубѣ тепло, нѣжно ласкаеть солнце; но на открытомъ мѣстѣ пронизываетъ еще холодный вѣтеръ, и нѣтъ еще растворившей весь холодъ настоящей весны.
   Нѣтъ того мгновенія, о которомъ говорятъ крестьяне: "вздохнула земля". Мгновенья, когда паръ идетъ съ земли. Паръ и ароматъ и тепло.
   Когда холодный вѣтеръ смѣняется млѣющимъ, нѣжнымъ, какъ ласка, вѣтеркомъ -- вѣтеркомъ, который прозрачными волнами рябитъ надъ землей.
   И когда такая весна приходитъ во-время, крестьянинъ крестится и думаетъ: "Быть урожаю". Думаетъ, но не говорить: боится сглазу.
   Вечерѣетъ. Изъ окна я вижу только небо да края береговъ. И весь воздухъ кажется голубымъ, совершенно голубымъ, сперва нѣжнымъ, прозрачнымъ, а потомъ густымъ, темнымъ. Вода Волги еще мутна и, не отражая, не сливаясь съ небомъ, течетъ во тьмѣ широкой, грязной полосой.
   Я смотрю, и картинки недавняго прошлаго проносятся въ головѣ.
   Въ Петербургѣ, на улицѣ. Съ тяжелымъ грохотомъ везутъ снаряды, лафеты.
   Вотъ я въ Москвѣ, въ китайскомъ магазинѣ.
   Три китайца. Молодые, съ длинными косами, нѣжный рѣзецъ контуровъ. Что-то болѣзненное въ этихъ вздутыхъ складкахъ надъ раскрашенными глазами, въ прозрачной желтоватой кожѣ. Красивая рука, смущеніе и красота движеній.
   Я спрашиваю:
   -- Китайцы будутъ воевать съ нами?
   Китайцы молча переглядываются между собою.
   -- Нехорошо воевать,-- говоритъ одинъ...
  

-----

  
   Большая столовая парохода загорѣлась электрическими лампочками. Публика дѣловая. Туристы, нарядныя дамы, ароматъ черемухи и липы, бархатныя синія ночи -- все это еще впереди.
   Теперь же въ большинствѣ за столами сидятъ купцы -- то бородатые, старинные, то новые, внѣшнимъ видомъ напоминающіе иностранцевъ. Много и настоящихъ иностранцевъ. Говорятъ о войнѣ, о дѣлахъ.
   Что касается до дѣлъ, то дѣлъ никакихъ, и единственный товаръ теперь -- деньги, товаръ, котораго "ни по чемъ не найдешь".
   Какой-то москвичъ, бритый, круглый, одѣтъ съ иголочки, округленно жестикулируя, говоритъ:
   -- Помилуйте, намъ, москвичамъ, въ пору и въ гробъ ложиться: весь оборотъ съ Сибирью сталъ. Вѣдь вся торговля съ этой Сибирью на векселяхъ. Ну, поставишь свой бланкъ, учтешь, и идетъ дѣло, а теперь ни съ какимъ бланкомъ векселя не проходятъ; этакую груду векселей извольте держать въ своемъ столѣ; кто же выдержитъ? Говорятъ о войнѣ...
  

II.

29-го апрѣля.

   Послѣдній день по Волгѣ.
   Завтра утромъ уже Самара.
   Рѣка шире. Зелеными островами раскинулись по всему горизонту лѣса, рощи. Уютно пріютились къ нимъ домики, и идилліей вѣетъ отъ нихъ.
   Въ Казани встрѣтилъ знакомаго инженера, тоже ѣдущаго на войну.
   -- Когда ѣдете?
   -- Мѣсяца черезъ три.
   -- Почему такъ поздно?
   -- Я приглашенъ командующимъ манчжурской арміей на постройку какой-то стратегической линіи въ тылу арміи. Постройка должна начаться съ момента начала наступательныхъ дѣйствій нашей арміи. Тогда командующій,-- мой разговоръ съ нимъ происходилъ 20-го февраля,-- говорилъ мнѣ, что это произойдетъ, если дожди не помѣшаютъ, въ іюнѣ, а если помѣшаютъ, то надо прибавить, слѣдовательно, еще на періодъ дождей два мѣсяца.
   -- Такъ что наше теперешнее отступленіе отъ Ялу планомѣрно?
   -- Вполнѣ. Я настаивалъ тогда ѣхать сейчасъ же, съ тѣмъ, чтобы, если не строить, то подготовить изысканія. Генералъ мнѣ отвѣтилъ: "Какія же изысканія, когда всѣ эти мѣста будутъ заняты съ весны непріятелемъ?"
   -- Но въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же тогда тюренченскій бой, эти уничтоженные запасы въ Фынхуанченѣ?
   Инженеръ пожалъ плечами.
   -- Я -- не военный и въ военныхъ дѣлахъ ничего не понимаю.
   -- Мнѣ представляется,-- обратился къ намъ пожилой военный артиллеристъ, завтракавшій также за нашимъ столомъ,-- дѣло въ слѣдующемъ видѣ: выполненіе плана кампаніи (несомнѣнно) затянулось въ японской арміи. Еще мѣсяцъ -- и, можетъ-быть, съ прибывшими изъ Россіи подкрѣпленіями наша армія могла бы не впустить японскую въ Манчжурію. Въ виду этого и работа шла въ двухъ предположеніяхъ: и на случай наступленія и на случай отступленія. Благодаря этому и необходимы укрѣпленіе полотна желѣзной дороги и подвозъ запасовъ. И при такомъ настроеніи арміи, при естественномъ желаніи поскорѣе помѣряться силами, можетъ-быть, и непосильной задачей уже было для ближайшихъ исполнителей плановъ командующаго удержаться въ рамкахъ указаннаго. Но, разъ дѣло сдѣлано, оно имѣетъ громадное значеніе для всего нашего дальнѣйшаго плана кампаніи. Всѣ эти гаубицы и осадныя орудія освѣтили картину будущихъ битвъ и сраженій въ томъ смыслѣ, и какія мѣры и контрмѣры надо предпринять, и съ чѣмъ намъ придется считаться. А узнать все это лучше вначалѣ, чѣмъ въ генеральномъ сраженіи.
   -- И слѣдовательно, пока эти мѣры не будутъ приняты, мы отступаемъ? -- спросилъ я.
   -- Первоначальный планъ остается въ силѣ...
  

III.

30-го апрѣля.

   Путешествіе мое по Волгѣ кончается. Ставрополь прошли, проходимъ Жигулевскія ворота, черезъ часъ -- Самара, Все -- мѣста большихъ хозяйствъ, широкаго хлѣбопашества.
   Хозяйство -- дѣло близкое моему сердцу, и я разспрашиваю о положеніи дѣль. Зима въ первой половинѣ была малоснѣжная. Почти до Новаго года дорогъ не было. Къ концу зимы снѣгу выпало много, но такъ какъ земля глубоко промерзла, то снѣгъ сошелъ, не впитавшись въ землю. Сухостью отличалась и осень прошлаго года. Въ общемъ, какъ результатъ, влаги въ землѣ мало, и разливъ Волги въ этомъ году очень небольшой. Вся надежда на атмосферные осадки, которыхъ въ этомъ году надо больше и значительно больше нормальныхъ. Сѣвъ въ разгарѣ, ждутъ дождей. Но дождей пока нѣтъ. Небо мглистое, и сухой туманъ застилаетъ горизонтъ. "Мгла стоитъ" -- то, что на мѣстномъ языкѣ называютъ "помохой". Во время выколашиванія и цвѣтенія хлѣбовъ такая "помоха" губительна. Каково ея вліяніе при посѣвѣ -- вопросъ совершенно не изслѣдованный, какъ не изслѣдовано, впрочемъ, и само явленіе "помоха". Несомнѣнный факта только тотъ, что хорошія сѣмена, хорошая пашня и своевременный посѣвъ даютъ колосъ сильный, здоровый, лучше сопротивляющійся "помохѣ". И чѣмъ новѣе земля, тѣмъ сопротивленіе большее. Но новыхъ земель мало, старыя въ общемъ, за ничтожными исключеніями, совсѣмъ не удобряются; трехпольная, самая истощающая землю культура процвѣтаетъ, и можно ли удивляться, что мѣста, бывшія нѣкогда житницами, теперь не выходятъ изъ неурожаевъ?
   Единственный выходъ -- переходъ къ многопольной системѣ съ травосѣяніемъ.
   Но и несвоевременный переходъ влечетъ за собой величайшія бѣдствія. Достаточно вспомнить Польшу, которая за этотъ несвоевременный переходъ поплатилась своей политической самостоятельностью. Потому что политика всегда -- только шапка экономики.
   Въ Симбирскѣ сѣлъ на нашъ пароходъ "Некрасовъ" одинъ изъ піонеровъ новаго многопольнаго хозяйства. Человѣкъ предпріимчивый, но очень склонный къ риску. Повелъ дѣло въ широкихъ размѣрахъ, истратилъ болѣе милліона и теперь находится при послѣднемъ издыханіи. Вся его надежда на урожай этого года, но его управляющій того мнѣнія, что никакой надежды нѣтъ.
   Реакціонный элементъ торжествуетъ. Грабящіе его ростовщики всевозможныхъ типовъ и шаблоновъ, возбуждаемые злобнымъ шипѣніемъ этого элемента, чувствуютъ себя и дѣйствуютъ открыто, во всю. Чуть не кричатъ:
   -- Мошенникъ!
   А этотъ "мошенникъ" разсвпалъ населенію этихъ мѣстъ больше милліона. Выстроилъ желѣзную дорогу, ввелъ въ теченіе двадцати лѣтъ цѣлый рядъ прочно установившихся новыхъ культуръ: люцерну, клеверъ, подсолнухъ, макъ, чечевицу; завелъ непосредственныя сношенія по сбыту всѣхъ этихъ хлѣбовъ съ міровыми рынками, представители которыхъ завели теперь здѣсь постоянныя конторы.
   Придетъ, конечно, и для него исторія, но его уже не будеть. Судьба піонера и дѣло его безповоротно проиграны.
   Онъ добродушно говоритъ:
   -- И вотъ, подите, что значитъ русскій человѣкъ! Надо, чтобы пропали лучшіе годы жизни, масса труда, масса денегъ, чтобы каждый наконецъ сталъ разсуждать. Въ сущности, чего я хотѣлъ? Доказать, что въ некультурныхъ условіяхъ можно культурно устроиться? Что некультура ничему не мѣшаетъ?!..
   Онъ смѣется:
   -- Все-таки я понялъ въ концѣ концовъ, что я -- культурный одиночка... А отсюда все та же непоколебимая вѣра въ себя, какъ русскаго.
   -- Да, милліоны -- большія деньги, и, исходя изъ принципіальной постановки вопроса, на эти деньги, въ общекультурномъ направленіи ихъ, какъ много можно было бы сдѣлать!
   -- Можно, можно,-- торопливо соглашается мой спутникъ и, опираясь локтями о столъ, нервно ерошитъ свои уже посѣдѣвшіе волосы.
   Коммерсанть за сосѣднимъ столомъ кончилъ свой ранній завтракъ, ковыряетъ въ зубахъ и, слушая нашъ разговоръ, такъ смотритъ, точно думаетъ:
   "Дуракъ то, дуракъ!"
   Піонеръ добродушно обращается къ нему и спрашиваетъ:
   -- Какъ дѣла?
   Не мѣняя лица, коммерсанть бросаетъ:
   -- Не веселятъ...
   И, помолчавъ, прибавляетъ:
   -- Угнетеніе большое: на биржу хоть не ходи,-- неловко складывается дѣло. Вы что, до Самары?
   -- Да.
   -- Вотъ она.
   Мы поворачиваемъ, и подходимъ къ пристани.
   Есть мѣста, которыя только разъ въ жизни достаточно увидѣть, и то за наказаніе, но, вѣроятно, много у меня грѣховъ, что такъ тѣсно я связанъ съ этимъ прозаичнѣйшимъ городомъ въ мірѣ.
   Мы шагомъ пробираемся въ гору по отвратительной булыжной мостовой. Солнце, жара; вѣтеръ вихрями крутитъ пыль и засыпаетъ лицо, глаза, шею.
   Какія сонныя, какія прозаичныя лица! Изъ очень немногихъ живыхъ, съ иниціативой людей, жившій въ этомъ городѣ Яковъ Львовичъ Тейтель переведенъ отсюда. И въ нѣсколько мѣсяцевъ отъ всѣхъ его общественныхъ затѣй ничего не осталось.
   И, Боже мой, какъ рады этому любители тишины и покоя, и какъ сладко спятъ на лаврахъ безъ доктора Гааза здѣшнія мѣста!
   Да, правы, пожалуй, китайцы, говоря, что и отъ одного хорошаго человѣка весь міръ дѣлается уже лучше.
   Хорошихъ людей нѣтъ или очень мало,-- хорошихъ въ смыслѣ идейномъ, а такъ, вообще, людей въ Самарѣ очень много, и съ каждымъ годомъ городъ растетъ и застраивается въ противоположность охватившимъ его со всѣхъ сторонъ поволжскимъ степямъ.
   Тамъ, въ степяхъ, изъ года въ годъ все хуже и хуже, а за счетъ соковъ этихъ степей растетъ и ширится этотъ городъ.
   -- Скажите, почему нѣтъ свободныхъ номеровъ въ гостаницахъ? Съѣздъ земскій, дворянскій?
   Никакого съѣзда нѣтъ, а просто съ открытіемъ навигаціи поѣхалъ разный дѣловой людъ: торговцы, коммивояжеры.
   -- Война чувствуется у васъ?
   -- Война? Мы что? Щупайте пульсъ -- Москву, Петербургъ, а мы не скоро еще почувствуемь. Хотя, конечно, чувствуемъ и мы, но это не то, что въ Москвѣ и даже въ Варшавѣ.
   -- Ну что жъ, побѣдимъ мы?
   -- Мы? Да надо бы... Слухи вотъ только здѣсь разные ходятъ.
   Разсказчикъ оживляется.
   -- Господи, сколько слуховъ!
   -- По-прежнему собираетесь, толкуете?
   -- Да нѣтъ. Какъ-то эта война перемѣнила все: не узнаешь людей... То, что казалось единымъ, теперь стало стообразнымъ: каждый при своемъ мнѣніи. И такъ: съ вами будетъ вашего мнѣнія, а съ другимъ -- другого... Чушь какая-то и большая пошлость!..
  

IV.

1-го мая.

   Безоблачное утро, нарядное, праздничное. Съ размаха останавливается у платформы скорый скбирскій поѣздъ въ составѣ пяти вагоновъ Международнаго Общества. Изъ щегольскихъ вагоновъ подъ тѣнь дебаркадера спѣшатъ разныхъ формъ военные. Мундиры больше штабные, инженерные. Лица спокойныя, удовлетворенныя: одно дѣло кончили, другое тамъ впереди, а пока передышка, покои, интересы туристовъ. Я нахожу своихъ, мы весело здороваемся.
   Въ переноскѣ вещеи, въ суматохѣ быстро проходятъ двадцать минутъ остановки, и поѣздъ уже трогается.
   Послѣднія милыя, дорогія сердцу лица стоятъ тамъ на платформѣ, и въ первый разъ, какъ молніей, прорѣзывается сознаніе, что ѣдешь далеко-далеко, къ чему-то большому, невѣдомому... и страстный порывъ назадъ пробуждается въ душѣ, а сила, не отъ меня зависящая, уноситъ меня все быстрѣе впередъ. Едва видны фигуры, поворотъ -- и все исчезло, а въ душу, охваченную пустотой, ужъ врываются новыя впечатлѣнія,-- сверкающія зеленью поля, безмятежная даль ихъ. Мало этихъ впечатлѣній, чтобы заполнить нестерпимую пустоту. А вотъ идетъ навстрѣчу мой знакомый и сотоварищъ, высокій, молодой инженеръ В.
   -- Какъ хорошо, Викторъ Петровичъ, что вы пришли,-- говорю я и крѣпко жму его руку.
   Я теперь радъ ему, какъ самому близкому, потому что этихъ близкихъ моихъ зналъ и онъ,-- съ нимъ теперь еще тѣснѣе связались они.
   -- Идемъ въ столовую, тамъ всѣ.
   Мы идемъ по вагонамъ, насъ мягко покачиваетъ, въ открытыя двери купэ мы видимъ, что дѣлается тамъ внутри. Шашки, военныя пальто, чемоданы, масса вещей, кое-гдѣ изъ-за нихъ выглядывающія лица. Лица -- какъ книги въ обложкахъ, красивыхъ, простыхъ, но всѣ съ невѣдомымъ содержаніемъ.
   Вотъ и столовая, съ необычной, исключительно почти военной публикой.
   В. знакомитъ насъ, мы прикладываемъ съ каждымъ по очереди рукy къ козырьку и затѣмъ жмемъ другъ другу руки.
   -- Кофе? Чай?
   Да, здѣсь уже запахло войной. Я пью кофе и слушаю.
   За сосѣднимъ столомъ говоритъ докторъ-хирургъ, профессоръ кіевскаго университета. Мягкая, плавная рѣчь интеллигента. Пиджакъ, маленькая шапочка на головѣ. Онъ говоритъ о консервативномъ направленіи современной хирургіи въ смыслѣ стремленія сохранять по возможности поврежденные члены, говоритъ о безполезно отрѣзанныхъ цѣлыхъ горахъ рукъ и ногъ во время седанской кампаніи у французовъ.
   -- Прежде одно сомнѣніе уже требовало ампутаціи, а теперь то, что прежде было внѣ сомнѣнія въ смыслѣ ампутированія, теперь не ампутируется. Конечно, громадное значеніе пмѣетъ и современное ружье, пуля. Самая гуманная -- японская, 6 1/2 всего калибра.
   -- А наша?
   -- Семь съ небольшимъ. Такая же, какъ и у всѣхъ остальныхъ. Японская пуля насквозь пробиваетъ желудокъ, кишки, легкое -- и черезъ двѣ ведѣли человѣкъ опять на ногахъ.
   -- А если въ кость?
   -- Раздробляетъ.
   -- Ну?
   -- Ну, и заживаетъ, срастается: ранка такъ мала, что сейчасъ же затягивается, и доступа воздуха нѣтъ.
   -- А почему же,-- спрашиваю я,-- и другимъ арміямъ не завести такія же ружья?
   -- Дѣло въ томъ,-- отвѣчаетъ докторъ,-- что эти ружья очень легки. Съ такими ружьями, какъ показалъ опытъ, проигрываются войны. Правда, патроновъ можно носить на 20 больше,-- нашъ солдатъ имѣетъ 120 патроновъ, японскій -- 140, но смертность отъ нашихъ ружей на 30% больше. Японскія ружья хороши только на близкой дистанціи, такъ какъ первоначальная скорость ихъ 700, а у нашихъ -- 600 только, какъ у французскихъ и нѣмецкихъ, но зато на 1.000 метровъ наши бьютъ выше, и затѣмъ -- у нашихъ прямой бой.
   -- Прямой бой?
   -- Не навѣсный прицѣлъ.
   Докторъ употребляетъ много спеціальныхъ словъ, коюрыя изъ моей памяти, не-спеціалиста, ускользаютъ.
   Доктора слушаетъ большой кружокъ военныхъ. Въ центрѣ сидитъ штабный офицеръ, блондинъ, съ широкимъ открытымъ лицомъ, лѣтъ 35-ти, начальникъ штаба 9-й дивизіи.
   Онъ поддакиваеть, называетъ разныя системы ружеий
   Разговоръ переходитъ на пушки. И пушки у насъ оказываются не плохими, хотя какая-то французская фирма выше Круппа. И лучшими оказываются французскія пушки, а у насъ пушки отъ французовъ, какъ и ружья.
   -- А осадныя?
   -- Вѣдь это только на Ялу. Дальше ихъ не будетъ.
   -- Почему?
   -- Девятьсотъ пудовъ вѣсу.
   -- Такъ что японцевъ мы побьемъ?
   -- Никакого сомнѣнія.
   Смотрю на лица: сомнѣвающихся нѣтъ.
   Молодой военный инженеръ К., завоевавшій уже, очевидно, право говорить и думать, что хочетъ, перебиваетъ:
   -- Какъ вамъ не надоѣстъ все о томъ же? Исключительный народъ русскіе: у нихъ не существуетъ настоящаго. Настоящимъ они никогда не живутъ. Сегодня вѣдь 1-е мая. Нѣмецъ въ этотъ день сплошь выходитъ въ поле, бѣжитъ къ рощѣ на велосипедѣ, верхомъ, на своихъ двоихъ сорвать вѣтку. Сорвалъ и смотритъ на нее, и счастливъ, и весь въ своемъ мгновеніи: все забыто. А русскій какъ разъ въ это мгновеніе и подымаетъ всѣ проклятые вопросы -- прошедшаго, будущаго, всего, чего хотите, только не настоящаго -- настоящаго, даннаго мгновенія,-- оно для него не существуетъ. Первое мая -- остановимъ поѣздъ, выйдемъ въ поле, потребуемъ вина.
   Полный, съ сѣдыми, раздвоенными бакенбардами, полковникь степенно отвѣчаетъ:
   -- Ну, поѣздъ намъ остановить не позволятъ, а вино и здѣсь есть...
   Завтракъ кончился, устраиваются карточные столики, играютъ въ шахматы, уходятъ спать. Весь поѣздъ погруженъ въ пріятное ничегонедѣланіе.
   Въ шесть вечера обѣдъ. Кормять вкусно: завтракъ -- два, обѣдъ -- три блюда. Водки, вина пьютъ совсѣмъ мало. Въ ходу сельтерская, содовая, нарзанъ. Чувствуется, что или берегутъ деньги, или ихъ мало. Послѣднее -- вѣрнѣе. Приготовленія къ дорогѣ съѣдаютъ всѣ деньги. И чѣмъ моложе люди, тѣмъ больше у нихъ вещей. Старшіе смѣются и говорятъ:
   -- Все это, такъ называемое полезное придется бросить,-- плакали ваши денежки, только и видѣли ихъ.
   -- Но, помилуйте, ванна резиновая, она занимаетъ очень мало мѣста.
   -- Ха-ха!
   Другой говоритъ:
   -- Я везу только лошадь.
   -- Именно то, что совершенно не нужно.
   -- Почему?
   -- Да сдохнетъ тамъ ваша лошадь. Нужна тамошняя, которая листья на деревьяхъ ѣстъ; нѣтъ листьевъ -- кожу, кожи нѣтъ -- засохшій стебель гаоляна, кукурузы ѣстъ. А наша только смотрѣть да плакать да умирать будетъ. Сперва ослѣпнетъ отъ слезъ, а потомъ околѣетъ. По горамъ отвѣснымъ наша тоже не всползетъ, а тѣ какъ кошки лазять. И шкура у нихъ въ три раза толще, это имъ подарила мудрая мать-природа, какъ средство противъ непросвѣтной тьмы-тьмущей комаровъ, слѣпней, оводовъ.
   -- Но всѣ везутъ лошадей.
   -- Ну что жъ? Китайцы ѣдятъ лошадиное мясо. Вотъ мулъ тамошній, а еще лучше -- высокій оселъ съ шелковой шерстью. Ну, и тамъ цѣна имъ тысяча рублей.
   Толстый капитанъ плюется.
   -- Шесть часовъ вечера, а жара, какъ въ полѣ. Вотъ переѣдемъ Байкалъ, дамъ не будетъ, сниму все -- въ рубашкѣ ходить буду...
   Двѣнадцать часовъ ночи -- жара. Всѣ не спятъ: ждутъ телеграммъ. Никакихъ. Ни одного номера здѣшней газеты. Остальныя имѣются, но всѣ прочитаны. Спать.
  

V.

2-го мая.

   Сегодня, проснувшись, открылъ-было окно и сейчасъ закрылъ: холодно,-- мы на Уралѣ.
   Дорогу отъ Уфы до Златоуста проѣхали ночью. И сколько я ни ѣздилъ, всегда поѣзда и туда и обратно проходять ее ночью. А между тѣмъ почти вся эта мѣстность -- одна изъ живописнѣйшихъ въ мірѣ, а сама дорота -- одно изъ чудесъ искусства. Если бы было сколько-нибудь вниманія къ публикѣ, если бы желѣзнодорожное начальство чувствовало сколько-нибудь необходимость быть чуткимъ къ интересамъ туристовъ, то, конечно, и эту дорогу и мостъ черезъ Волгу, тоже одно изъ чудесъ (изъ роскошныхъ системъ -- второй въ мірѣ по величинѣ продетовъ), проѣзжали бы днемъ. Что вниманіе! Надо забыть о существованіи публики, общества, забыть, не помнить, удивиться, когда скажутъ, что есть какое-то общество, публика,-- чтобы поступать такъ, какъ поступаеть уже больше десяти лѣтъ желѣзнодорожная администрація. Распоряжайся она гдѣ-нибудь на Альпахъ, кончилось бы тѣмъ, что міръ забылъ бы, пожалуй, и объ Альпахъ.
   Захватили самый конецъ Уфа-Златоустовской дороги, поездъ подходить къ Златоусту.
   -- Одно названіе чего стоитъ,-- замѣтилъ военный инженеръ.
   -- Не торопитесь, Сергѣй Ивановичъ, язвить,-- отвѣтилъ ему маленькій молодой казакъ съ глазами на выкатѣ, съ безшабашнымъ выраженіемъ лица.
   Дѣйствительно, когда поѣздъ завернулъ и въ ущелъѣ сверкнулъ и сразу развернулся съ своими прудами и заводами Златоустъ, весь окруженный контурами горъ, Сергѣй Ивановичъ вскрикнулъ:
   -- Чортъ побери! Дѣйстительно, вѣдь хорошо! Вотъ гдѣ поселиться и пожить и забыть обо всемь и вся. Давайте -- Богъ съ ней, тамъ съ войной -- останемся здѣсь, а?
   Какой-то армейскій офицеръ, лысый, пожилой, съ некрасивымъ лицомъ, съ Владимиромъ за 25-лѣтнюю службу, смотря въ окно, задумчиво проговорилъ:
   -- Это напоминаетъ нашу крѣпость на границѣ Афганистана.
   Онъ помолчалъ и прибавилъ, какъ мысль, вслухъ.
   -- Года не проходило, чтобы кто-нибудь съ ума не сошелъ. Все больше доктора. Нашъ братъ потверже, дуетъ себѣ съ утра до вечера водку -- и горя мало.
   Мы уже огибали поселки Златоуста.
   -- И какъ это у нихъ все ловко,-- говорилъ Сергѣй Иваповичъ.-- Такъ и ставятъ дома по косогору. видите, укломъ крышъ такой же, какъ и скатъ косогора, очевидно, и фундаментъ не ватерпасять. Все-таки нѣкоторое разнообразіе. ходитъ себѣ по комнатѣ, идетъ въ одну сторону -- въ гору, идетъ назадъ -- съ горы. Чего ни выдумаеть человѣкъ въ интересахъ разнообразія! Мы вотъ на войну ѣдемъ, а они... А это что же? Два кладбища: одно побольше, другое поменьше. Одно, вѣроятно, для самоубійцъ, убѣжавшихъ отъ разнообразія. Интересно, которое изъ двухъ, въ такомъ случаѣ?
   На вокзалѣ, въ открытыхъ лавчонкахъ, кустари продаютъ свои издѣлія: ножи, сабли, вилки, все -- убогое, низкаго качества.
   Когда-то, очень давно, здѣсь процвѣтало это дѣло, но вотъ умеръ какой-то мастеръ и, какъ и изобрѣтатель греческаго огня, унесъ свой секреть въ могилу.
   -- Говорятъ, очень богатый край?
   -- Да, но онъ въ рукахъ казны.
   Одна поразившая меня новинка: громадныя кучи каменнаго угля.
   -- Откуда?
   -- Мѣстный.
   -- Давно?
   -- Два-три года.
   -- Далеко отсюда!
   -- Нѣтъ, гдѣ-то близко.
   Жизнь, значитъ, все-таки идеть впередъ.
   Уже зовутъ въ поѣздъ, и мы ѣдемъ; извиваясь, взбираемся на уральскій водораздѣлъ. Гдѣ-то подъ самымъ Златоустомь горить лѣсъ. Мы то совсѣмъ близко подъѣзжаемъ къ нему, то опять уходимъ. Въ одномъ мѣстѣ описываемъ полный крутъ и возвращаемся къ тому же мѣсту, но уже на десятки саженей выше. Горящій лѣсъ у самаго полотна. Очевидно, горить уже не первый день; но очевидно также, что лѣсной пожаръ никого не заботитъ, благо горитъ отъ полотна: перемѣнится когда-нибудь вѣтеръ, повернетъ назадъ, и самъ собой прекрататся пожаръ.
   А вотъ и Міасъ -- ворота въ царство золотыхъ розсыпей. Недалеко, въ селѣ Масловкѣ, все село занимается поискомъ золота: богатѣютъ, разоряются, обманываютъ. Очень интересная, совершенно особенная жизнь этихъ казаковъ-золотоискателей.
   Жизнь и въ нашемъ поѣздѣ, впрочемъ, особая, ни на что обычное не похожая. Наши пять вагоновъ -- всѣ изъ отдѣльныхъ купэ, всѣ соединенные гармониками, съ центромъ -- столовой,-- напоминаютъ гостиницу съ длинными коридороми, съ открытыми дверями во всѣ номера. Что-то общее на всемъ съ безконечнымъ разнообразіемъ въ частностяхъ. Въ одномъ купэ идеть карточная игра. Нѣсколько человѣкъ окружили играющихъ и внимательно слѣдятъ за игрой. Въ другомъ -- молодой офицеръ внимательно выслушиваетъ какой-то горячій разсказъ смущенной барышни. Въ слѣдующемъ одиноко сидить офицеръ и внимательно смотрить на концы своихъ вытянутыхъ ногъ. Толстый капитанъ, несмотря на холодъ, сидить безъ сюртука, съ открытымъ окномъ, и чиститъ револьверъ. А то просто гуляютъ по коридору, остановятся, посмотрять, дальше пойдутъ. Послѣднюю телеграмму принесъ кондукторъ. Э, чортъ, опять все то же, что уже читали! Ну, и провинція: когда къ нимъ новости доходятъ? Пять дней ѣдемъ -- и все тѣ же телеграммы. Ну, вотъ въ Челябинскѣ узнаемъ.
   Телеграмму все-таки прочитываютъ.
   -- Какъ будто мы не хотимъ оставлять Ляояна?
   -- Да, интересно, на что рѣшится командующій.
   -- Насъ-то ужъ не станетъ ждатъ, рѣшилъ уже, навѣрное.
   -- Неужели останется въ Ляоянѣ?
   -- А неужели же уйдетъ?
   -- А по-моему, уйти до осени,-- пусть-ка потянется за нами. Лѣтомъ дожди, а послѣ дождей, какъ окажется у насъ войска тысячъ четыреста, ясно станетъ, что и войнѣ конецъ.
   -- Кстати, не выпить ли пива?
   И мы опять въ столовой.
   За столикомъ нѣсколько человѣкъ говорятъ о Горькомъ, Чеховѣ, Андреевѣ.
   Память у Сергѣя Ивановича поразительная: цитируетъ цѣлыми страницами.
   -- Какъ хотите,-- говоритъ докторъ-профессоръ,-- а всѣ темы андреевскія -- патологическія. Идите на наши лекціи и убѣдитесь.
   -- А Достоевскаго темы? -- перебиваеть Сергѣй Ивановичъ.
   -- Ну что жъ, и Достоевскаго.
   -- Нѣтъ, давайте лучше выпьемъ.
   -- Горькій, конечно, громадный талантъ, но свое уже сказалъ.
   -- А про какой талантъ не говорили того же? Молодой человѣкъ еще, только-что развертывается.
   -- Однако книги его пошли тише.
   -- Да теперь до какихъ книгъ? А вотъ кончится война, я первый, даромъ что уже три раза покупалъ и читалъ, опять куплю и прочту. Если, конечно, къ хунхузамъ не попаду.
   -- А на этотъ случай вотъ,-- перебиваетъ Викторъ Петровичъ и показываетъ Сергѣю Ивавовичу баночку съ сулемой.
   -- Ну, вы хотя синильною, что ли, запаситесь, а то вѣдь мучиться сколько же будете? Нѣтъ, вотъ я бы на мѣстѣ нашихъ писателей ничего бы во время войны и писать не сталъ. Все равно, что ни напишешь -- ничего не прочтугь. Вотъ шестой день книгу пишу я, двухъ страницъ не прочелъ, газеты бросилъ, телеграмму поскорѣй -- ну, еще такъ.
   Ко мнѣ обращается профессоръ:
   -- Правда, что Андреевъ пьетъ запоемъ?
   -- Въ роть ничего не беретъ.
   Какой-то офицеръ спрашиваетъ:
   -- А правда, что у Горькаго три имѣнія?
   -- Ни одного и ни одного гроша за душой.
   Сергѣи Ивановичъ съ комической мрачностью говоритъ:
   -- Все изовралось, изолгалось! Что будетъ со мной, несчастнымъ, если меня убьютъ японцы!
   -- А пока давайте въ карты играть.
   -- Какая игра! Подходимъ къ Челябинску.
   Всѣ рады остановкѣ на два часа и веселой гурьбой высыпаютъ на платформу. До сихъ поръ войны не чувствовалось, но здѣсь она уже чувствуется. Кромѣ нашего поѣзда, стоятъ еще два воинскихъ, готовые къ отходу. Все это время идетъ отправка только сибирскихъ войскъ на театръ военныхъ дѣйствій..
   Въ буфетѣ -- офицерская семья, задумчивыя лица; съ ними сидить уѣзжающій на войну кормилецъ -- сутуловатый, съ нуждой на лицѣ, армейскій офицеръ. Какими щеголями выглядятъ офицеры нашего наряднаго поѣзда!
   Зала третьяго класса переполнена семьями, провожающими своихъ мужей-казаковъ. Дѣти одиноко прижались къ бабамъ, а мужчины, всѣ хмѣльные, всѣ съ желтыми околышами, осовѣло, безъ цѣли ходятъ, заглядываютъ на платформу, возвращаются и; подумавъ, идутъ опять къ буфету.
   Видя меня стоящимъ праздно, подходитъ хмѣльной казакъ.
   -- Вотъ двухъ сыновей отправляю. Надо... Да, да, отправляю... Всей семьей пріѣхали провожать, вотъ уже недѣлю живемъ... Теперь ужъ скоро: дня черезъ три, говорятъ, повезутъ.
   Казакъ размахиваетъ руками, пьяненько жмется и не то улыбается, не то зубы скалитъ. Мочальнаго цвѣта сбитая борода, круглое, съ мелкими чертами, плоское лицо.
   Подходитъ его сынъ, похожій на отца, но помоложе.
   -- Богъ этотъ самый сынъ мой и будетъ: онъ и ѣдетъ... Вотъ, докладываю, что, значитъ, черезъ три дня...
   Тоже выпившій, сынъ строго обрываетъ отца:
   -- Я тебѣ вѣдь объяснилъ,-- онъ начинаетъ говорить медленно, раздѣльно:-- сперва отойдетъ артиллерія, потомъ женское...
   -- Какое женское?
   -- Ну, сестры тамъ, что ли, а тутъ ужъ за ними и мы...
   -- Ну, и я вотъ такъ докладывалъ.
   -- А ты помни: сперва артиллерія...
   Я ухожу на телеграфъ.
   На обратномъ пуги меня опять ловитъ отецъ-казакъ: около него уже два сына; всѣ трое -- одно лицо, но младшій совершенно трезвъ.
   -- А этотъ,-- показываеть отедъ на младшаго,-- семь мѣсяцевъ всего какъ съ западной границы вернулся, а теперь вонъ куда перебросило: на восточную. Ну что жъ? Повоевать надо: зато земли прибавится. Говорятъ, и земли же -- наши ничего противъ ихнихъ не стоятъ. А вы сами тоже туда? Въ какое мѣсто?
   -- Въ Ляоянъ!
   -- Въ самое пекло, значитъ?
   -- Я не буду драться.
   -- Какъ угадаешь? Не ждали, не гадали тутъ, а вотъ приходится, а въ пеклѣ да чорта не увидѣть...
   Мотаетъ головой, машеть рукой:
   -- Шашкой доброй, а то и винтовкой запасайся: какъ разъ и пригодится. Може, моихъ тамъ встрѣтишь, а то и выручите, можетъ, другъ дружку.
   -- А какъ звать?
   -- Андрей, а это Иванъ Кабановы. Запомни. А вы тоже въ лицо вглядитесь: на чужой сторонѣ встрѣтитесь, какъ свои будете.
   Мы жмемъ руки и расходимся.
  

VI.

3-го мая.

   Ночью не спалось. На какой-то маленькой станціи насъ нѣсколько человѣкъ вышло изъ вагона. Стояла въ темнотѣ одинокая фигура. Подошелъ ближе.
   -- Татаринъ,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ.
   -- Татаринъ-то татаринъ,-- отвѣчаеть фигура,-- да крещеный.
   -- Татаринъ? Какъ же это ты, братецъ мой: крестился?
   -- Такъ, додумался.
   -- Додумался?! Какъ же ты додумался?
   -- А что, запрещено?
   -- А что же ты тутъ дѣлаешь?
   -- А вотъ сына караулю. Въ солдатахъ, ѣдеть на войну, письмо прислалъ. Вотъ и караулю.
   -- Давно караулишь?
   -- Недѣлю. Сказываютъ, черезъ четыре дня еще.
   -- Охота видаться?
   -- Повидаться ладно,-- наказать насчетъ земли надо.
   -- Какой земли?
   -- Да вотъ, что послѣ войны отберутъ: земля, сказываютъ, больно хороша,-- такъ вотъ участочекъ бы прихватилъ: все равно тамъ же будетъ. Тамъ, можетъ, заслужитъ, такъ креста, видно, не надо,-- пусть участокъ проситъ, а крестъ другому.
   И еще на одной станціи сегодня утромъ столпиласъ кучка переселенцевъ изъ новаго поселка тутъ же около вокзала.
   -- Ну, что война?
   -- Война... Всѣхъ погнали, остальныхъ черезъ мѣсяцъ въ ополченіе, а весна, вишь, поздняя,-- такъ, видно, нынче и сѣять не придется. Съ кѣмъ сѣять? Только старики и останутся.
   Другой голосъ, сонный:
   -- А хоть и не сѣять: что въ ней? Солонецъ -- солонецъ и есть. Пускай бы всѣхъ угоняли и съ бабами и ребятишками,-- земли тамъ, толкуютъ, не родня здѣшнимъ. Такъ ходомъ бы пошло дѣло: впереди войско, а сзади мы на участки выѣхать...
   -- Да вѣдь, хоть и завоюемъ, хозяева земель тамъ налицо.
   Съ тревогой спрашиваютъ:
   -- Еще какіе хозяева?
   -- Китайцы.
   -- Когда завоюемъ, какой же китаецъ тогда? Коли ты китаецъ, долженъ уходить тогда.
   -- Куда?
   -- На свое мѣсто.
   -- Да онъ и сейчасъ на своемъ мѣстѣ.
   -- Коли намъ достанется земля, такъ, видно, уже мѣсто не его будетъ.
   -- И воюемъ мы не съ китайцемъ, а съ японцемъ.
   Звонокъ. Мы въ вагонахъ у оконъ. На насъ угрюмо смотритъ только что разговаривавшая съ нами группа.
   И съ кѣмъ изъ крестьянъ ни заговоришь здѣсь въ Сибири, для всѣхъ эта война -- какой-то походъ въ обѣтованную землю. И землю отдадутъ имъ, сибирякамъ, потому что всѣхъ своихъ мужей-кормильцевъ отдали на войну.
   -- И армію свою и ополченіе; намъ первымъ и почетъ послѣ войны.
   Я смотрю въ окна. Все такая же ровная, какъ ладонь, мѣстность.
   Признаковъ весны все меньше и меньше. Береза -- и та еще стоитъ голая. Прошлогоднее жнивье торчитъ. Урожай въ прошломъ году былъ громадный, но весь погибъ отъ дождей, и хлѣбъ ѣдятъ солодовый, тяжелый.
   -- Животами замаялясь,-- говорятъ крестьяне -- и дождей съ осени и зимой снѣгу много было,-- вишь вода въ полѣ, какъ въ рѣчкѣ, стоитъ, а земля раскиселилась вся,-- не воткнешь соху. Поѣхали-было пахать, да только лошадей завязили, утопили,-- такъ ни съ чѣмъ и вернулись.
   Мѣста, по которымъ я ѣду, знакомыя мнѣ. Въ послѣдній разъ я проѣзжадъ здѣсь въ 1898 году. И за шесть лѣтъ даже на глазъ произошла большая перемѣна. Все больше и больше встрѣчаегся новыхъ поселковъ, только-что выстроенныхъ -- въ 10--15 избъ. Иногда и избъ еще нѣтъ, а землянки, или просто шатеръ, лѣсъ подвезенъ, ребятишки играютъ, баба что-то кипятитъ въ котлѣ на воздухѣ, а крестьянинъ тутъ же пашетъ, можеть-быть, впервые отъ сотворенія міра поднимаемую землю. Очевидно, это переселенцы, этой весной только пріѣхавшіе.
   Верстъ на пятьдесятъ къ югу отъ дороги тянутся сравнительно плохія земли, солончаковатыя, но потомъ онѣ становятся все лучше и лучше. Между Барнауломъ и Семипалатинскомъ участокъ земли Кабинета Его Величества, въ 40 милліоновъ десятинъ, по качеству представляетъ собою исключительный въ мірѣ. Какія пшеницы тамъ -- на 300 пудовъ на десятину, а хлѣбъ изъ такой пшеницы и безъ крупчатки бѣлый. А какіе маки и подсолнухи могутъ родиться!
   Кабинетъ сдаетъ эти земли въ долголѣтнюю аренду по 30 копеекъ десятина. Отъ всей души совѣтую знающимъ хозяйство людямъ съ небольошими средствами ѣхать сюда. Они составять себѣ состояніе.
   Пріѣдутъ и безъ моего совѣта: черезъ 10 лѣтъ такигь счастливыхъ условій уже не будетъ. Правда, трудно съ рабочими руками, но пока много бѣглыхъ, и киргизы понемногу пріучаются. Очень выгодно и скотоводство. Англичане ссужаютъ жителей и машинами и даже деньгами на покупку скота.
   Что англичане стали хорошими знакомыми Сибири, можно судить хотя бы по тому, что въ кіоскахъ даже небольшихъ станцій на прилавкѣ разложены и англійскія книги. Ѣдущій въ нашемъ поѣздѣ англійскій полковникъ показалъ на нихъ своему спутнику, тоже англичанину, и оба улыбнулись.
   Интересна фигура англійскаго полковника. Онъ высокаго роста, худой, стройный. Лицо сухое, красивое, но рѣзко очерченное, бритый. Похожъ на Юлія Цезаря, какъ его передаетъ Качаловъ, лѣть сорока. На немъ изъ бумажной матеріи, цвѣта посохшей травы, тужурка. Очень простая въ покроѣ, какъ наши рубахи, со множествомъ кармановъ. Маленькіе черные погоны съ четырьмя золотыми нашывками, золотой аксельбантъ черезъ плечо и кепи. Въ сравненіи съ нимъ экипировка нашихъ военныхъ тяжелая, англичанина -- вдвое легіе, и онъ кажется вслѣдствіе этого и подвижнымъ и эластичнымъ. Въ одномъ изъ кармановъ у него записная книжка, онъ вынимаетъ ее, по временамъ что-то отмѣчаетъ. Онъ выходитъ къ завтраку, обѣду, постоянно гуляетъ на остановкахъ, остальное вреля проводитъ въ своемъ купэ. Въ открытую дверь я увидѣлъ чернильный приборъ, исписанную бумаѵу.
   Сѣли англичане эти въ Омскѣ. Они сѣли, а молодой казакъ, начальникъ штаба и еще нѣсколько офицеровь изъ нашего поѣзда высадились. Три дня, проведенные вмѣстѣ, уже сблизили насъ, и мы горячо попрощались съ ними, до скораго, впрочемъ, свиданія въ Ляоянѣ.
   Въ Омскѣ весь вокзалъ набить военными. Здѣсь и изъ Ташкента, и изъ Вѣрнаго, а изъ Семипалатинска. Саперная рота, друзья пріятели Сергѣя Ивановича, прошли 1.800 верстъ со скоростью до 50 верстъ въ день въ среднемъ во время распутицы.
   Видъ у всѣхъ здоровый, сильный. Сибирскій четвертый корпусъ готовъ, и сибирцы не нахвалятся имъ.
   И въ Омскѣ новостей, кромѣ взорвавшейся японской миноноски, никакихъ. И тревожно, озабоченно слышатся вопросы:
   -- Неужели же рѣшили оставаться въ Ляоянѣ?
   -- А почему и не оставаться?
   -- Потому что что рискъ, отступленіе -- дѣйствіе навѣрняка.
   -- Но, можетъ-быть, и не рискъ?
   Что намъ отсюда видно?.. Мѣстные жители Омска сообщили намъ двѣ новости. Двухъ японцевъ арестовали. Одинъ изъ нихъ нанимался прачкой и оказался офицеромъ генеральнаго штаба.
   Другая новость, что около сотни японцевъ ушли въ Монголію, съ цѣлью выйти на Забайкальскую дорогу. Но казаки-охранники предупреждены, и мѣры приняты.
   Сергѣй Ивановичъ очень шумно прощается со своими друзьями. И весело смотрѣть на него! Говоритъ имъ длинную рѣчь. Слушаютъ всѣ, всѣ смѣются, и поѣздъ отходитъ.
   -- Какіе люди! Люди какіе! -- говорить Сергѣй Ивановичъ, входя въ столовую, въ курительное ея отдѣленіе: -- и повѣрьте, милостивые государи, что отсутствіе ихъ въ нашей каталажкѣ... извините, производитъ незамѣнимую пустоту. Человѣкъ, гарсонъ, кельнеръ! Булылку моего вина!..
  

VII.

5-го мая.

   Раньше всѣхъ встаютъ три полковника, три массивныхъ полковника, какъ говоритъ Сергѣй Ивановичъ, и капитанъ съ орденомъ Владимира. Въ 8 часовъ всѣ они, люди уже пожилые, налаженные, не спѣша пьютъ свой кофе стаканами, въ отличіе отъ гвардіи, которой кофе подаютъ въ кофейникахъ. Пьютъ и методично разговариваютъ. Говорятъ объ уставахъ, параграфахъ этихъ уставовъ, интересы полковниковъ тѣсно ограничены ихъ службой въ смыслѣ держанія ухо востро, чтобы не дать маха несоблюденіемъ какого-нибудь изъ многочисленныхъ параграфовъ своихъ многотомныхъ уставовъ и тѣмъ сразу не свести на нѣтъ все то, что многолѣтнимъ кропотливымъ, и скучнымъ трудомъ, нечеловѣческой выдержкой ими пріобрѣтено уже. Не много здѣсь, среди всѣхъ этихъ молодыхъ, дѣлающихъ свою карьеру, но много тамъ, въ своемъ резервномъ батальонѣ въ роли отца-командира, когда утромъ съ очками на носу въ своей землянкѣ со своимъ адьютантомъ будегъ онь просматривать и подсчитывать многочисленныя вѣдомости довольствія, фуража, аммуннціи и ломать голову надъ остатками.
   Все это они уже и теперь переживаютъ, ощущаютъ, живутъ всѣмъ этимъ, своими Петями, Гришами, которые теперь тамъ, въ корпусахъ, держатъ экзамены, и взыщутъ строго, если Пети и Гриши останутся, потому что дорого имъ ихъ такъ дорого доставшееся благополучіе. Потому что всякій, покушающійся на ихъ благополучіе, будь то и единоутробный -- наьбольшій ихъ врагъ. Они любятъ это благополучіе и для минутнаго счастья готовы даже поступиться многимъ. Но здѣсь, въ вагонѣ, полковники озабоченно бесѣдуютъ, киваютъ другъ другу короткимъ кивкомъ да ждутъ не дождутся, когда соберется компанія въ винтъ. Трое изъ нихъ еще тяготѣютъ къ преферансу, но четвертаго партнера нѣтъ, и играютъ въ винтъ.
   Капитанъ съ Владимиромъ за двадцатипятилѣтнюю службу и съ большимъ некрасивымъ носомъ уже двадцать лѣтъ въ капитанскомъ чинѣ. Передъ самой войной его опять обошли.
   -- Полковой командиръ нашелъ болѣе достойнымъ другого, хоть и болѣе молодого. Дѣти догоняютъ! -- смѣется онъ.
   Высокій, сгорбленный, съ обидой въ душѣ и съ добродушиимъ презрѣніемъ къ обижавшимъ, капитанъ участвовалъ въ турецкой кампаніи въ нѣсколькихъ сраженіяхъ.
   -- Награды получали?
   Смѣется.
   -- Какъ и всѣ, получилъ медаль.
   Я вспоминаю военныхъ съ грудью, какъ у капитана, обвѣшанной орденами, ни въ одномъ сраженіи не побывавшихъ. Вспоминаетъ прошлый походъ.
   -- Очень ужъ безпечны. Въ прошлую кампанію на аванпостахъ дежурный: "Ну, чорта тамъ еще выходитъ,-- все равно ничего не видно, да впереди и кавалерія, ну, и пускай караулитъ". А на разсвѣтѣ придешь на караулы, смотришь, а они лицомъ къ нашимъ войскамъ. Да съ турками и не бывало ночныхъ дѣлъ. Разъ только и случилось, да и то не турки, а наши же лошади съ коновязей сорвались. Темно, ни зги, несется что-то, и пошла пальба. Ну, проснулись, положимъ, быстро, въ одно мгновенье; всѣ на мѣстахъ и при ружьяхъ. Лошади отъ выстрѣловъ шарахнулись, да къ туркамъ. Ну, и тамъ пошла пальба. Пострѣляли, вострѣляли, темъ и кончилось,-- опять спать легли.
   -- Ну, здѣсь спать не придется,-- замѣтилъ кто-то.-- Хотя...-- и махнулъ рукой.-- Въ послѣднюю китайскуіо кампанію хунхузы успѣли подкрасться, убили часовыхъ, отвязали лошадей, верхомъ на нихъ и маршъ. Выскочили,-- что тутъ дѣлать? А горнистъ и догадайся въ рожокъ затрубить. Лошади безъ уздечекъ, какъ одна, и повернули назадь,-- всѣхъ хунхузовъ, человѣкъ двѣсти, привезли обратно, такъ живьемъ всѣхъ и забрали.
   Полковники -- неистощимый складъ апекдотовъ о солдатахъ. Всѣ въ одномъ тонѣ. Изрѣдка между ними проскальзываютъ и обоюдоострые. Солдатъ никакъ не можетъ запомнить: генералъ-лейтенантъ Раухъ.
   -- Ну, что, ей-Богу,-- сердится обучающій офицеръ: -- трехъ русскихъ словъ запомнить не можетъ.
   Экзаменуеть солдата старшее начальство. Даетъ книгу и говоритъ:
   -- Ну, вотъ, читай.
   Солдать по складамъ прочктываетъ:
   -- Рысаки.
   -- Что же это значить?
   -- Заяцъ.
   -- Ну, что ужъ.... То русакъ, а это рысакъ.
   -- Такъ точно.
   Даетъ книгу другому. Читаетъ:
   -- М-а-ш-а.
   -- Ну, что это?
   -- Дѣвка.
   -- Ну, какая дѣвка... просто женское имя.
   Капитанъ недружелюбно слушаетъ всѣ эти анокдоты.
   -- Да, вотъ,-- говорить онъ: -- дѣйствительно на экзаменахъ они часто несуть чепуху, но просто потому, что обѣ стороны не понимаютъ другъ друга. На разныхъ языкахъ говорятъ и другъ надъ другомъ потомъ смѣемся. У солдата своя деревенская рѣчь,-- на ней говорите съ нимъ, какъ хотите. Кто эту рѣчь знаетъ, того солдатъ, не безпокойтесь, пойметь. А наша рѣчь съ непривычки для него та же французская: летитъ какъ-то мимо ушей, а въ уши не попадаетъ. И вотъ что замѣчательно: какъ разъ такіе дураки на экзаменѣ -- на дѣлѣ оказываются людьми, которымъ цѣны нѣтъ. Тридцать верстъ идеть рота въ жару, языки высунуть, хоть падай, и вотъ вдругъ выскочитъ такой дуракъ, да вприсядку и откалываетъ съ версту, и вся рота повеселѣетъ и какъ будто и не шла. А то сказку начнетъ разсказывать, и тянутся за нимъ всѣ, чтобъ лучше слышать, другъ друга обгоняя. А то вотъ такой горнистъ затрубитъ. Что другое, а сметки у русскаго солдата хватитъ и на него и на офицера, есла онъ сумѣлъ сберечь эту сметку.
   Впрочемъ, когда разговоръ начинаетъ принимать такой оборотъ, полковники забираютъ свои толстые портъсигары и уходятъ играть въ винтъ къ себѣ въ купэ.
  

VIII.

7-го мая.

   Сегодня мы пріѣзжаемъ въ Иркутскъ. Все та же еще не начавшаяся весна, безъ свѣжей растительности, съ посохшей прошлогодней травой, съ обнаженнымъ корявымъ лѣсомъ. Необьятныя пространства, которыхъ хватило бы на десятки милліоновъ людей, и почти ни одного мѣста, гдѣ бы хоть одинъ человѣкъ могъ поселиться. Надо этотъ хламъ еще вырубить или выжечь, выкорчевать или ждать, когда пни сгніютъ. Длинная, большая работа не одного поколѣнія,
   А пока это какой-то выставленный для просушки на весеннее солнышко хламъ. Какое-то разоренное въ конецъ имѣніе Плюшкина, съ перегнившимъ и сожженнымъ лѣсомъ, заколдованное имѣніе, изъ котораго вотъ уже восемь дней никакъ не выѣдешь, и кажется, что ѣдешь все по тѣмъ же мѣстамъ.
   По-прежнему никакихъ новостей: самыя свѣжія веземъ мы. Какъ будто попали мы всѣ на необитаемый островъ. Чѣмъ ближе къ цѣли, тѣмъ глуше, тѣмъ меньше признаковъ войны. Воднуется Петербургъ, а Москва уже гораздо тупѣе реагируетъ, какъ и болѣе близкая къ столицамъ провинція. А здѣсь, въ глубинѣ Сибири,-- здѣсь вѣковая тишина.
   Сидимъ до трехъ часовъ ночи, ждемъ Нижнеудинска, чтобы узнать, нѣтъ ли новыхъ телеграммъ.
   Въ станціонномъ буфетѣ сонный лакей. Запертый кіоскъ съ книгами. Сквозь стекла виднѣется иркутская газета отъ 5-го мая.
   -- Продавщица спить,-- заявляетъ лакей.
   -- Отчего она вамъ не оставляетъ ключей? -- безпомощно спрашиваетъ Сергѣй Ивановичъ у лакея. -- Мы бы вотъ купили, она проснулась бы, а денежки уже ждутъ ее, а такъ и шкапъ спитъ и она спатъ. Вѣдь вѣрно? А? право, посовѣтуйте ей: хоть не для насъ, для другихъ. Мы все для другихъ. А днемъ читали телеграммы?
   -- Да, читали.
   -- Не слыхалъ, о чемъ?
   -- Нѣтъ.
   -- И не спрашивалъ?
   -- Не ваше дѣло,-- отвѣчаетъ равнодушный лакей.
   Входитъ заспанный телеграфисть.
   -- Ну, вотъ интеллигентъ! Скажите, пожалуйста, вы не читали сегодняшнихъ телеграммъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчастъ телеграфистъ.
   -- А вчерашнихъ?
   -- Нѣтъ, не читалъ.
   Сергѣй Ивановичъ спрашиваетъ совсѣмъ упавшимъ голосомъ: -- А позавчерашнихъ?
   -- Тоже не читалъ.
   Сергѣй Ивановичъ безпомощно оглядываетъ публику. На платформѣ мы окружаемъ начальника станціи. -- Читали вы сегодняшнія телеграммы?
   -- Нѣтъ, не пришлось. Я, видите, выписываю газеты на городской адресъ,-- вотъ кончу дежурство...
   -- Послѣднихъ новостей не слыхали?
   -- Какъ же. Восемь брандеровъ потопили наши.
   -- Еще?! Когда вы читали?
   -- Да когда?!.. Вчера.
   -- Откуда телеграммы?
   -- Изъ Портъ-Артура.
   -- Какъ? Вѣдь прервано сообщеніе.
   -- Уже возстановили.
   -- Но опять вѣдь прервали?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну и слава Богу! -- облегченно говоритъ Сергѣй Ивановичъ.
  

-----

  
   Совсѣмъ еще дѣти, два молодыхъ гусара, которые сѣли къ намъ въ Омскѣ.
   Имъ весело, постоянно они хохочутъ, разсказывая другъ другу что-то смѣшное, иногда пьютъ шампанское и тогда смѣются еще больше. Ихъ возрастъ -- съ небольшимъ двадцать.
   Оба симпатичны и красивы. Особенно тотъ, что въ коричневомъ мундирѣ съ золотымъ шитьемъ. Такъ и ходитъ все время въ мундирѣ. Голубые глаза, русый, на губахъ чуть пробивается пушокъ, идетъ торопливо, точно боится, что не дойдетъ. Какъ ходятъ въ качку.
   Ихъ мало интеросуютъ сложные вопросы, но однажды по поводу какого-то замѣчанія одинъ изъ нихъ сказалъ:
   -- Развѣ можетъ быть какое-нибудь сомнѣніе, что мы будемъ въ Токіо? И тамъ подпишемъ миръ.
   -- Никакого,-- отвѣтилъ его товарищъ и протянулъ свой бокалъ.
   -- Чтобъ переѣхать въ Токіо, нуженъ флотъ,-- скромно замѣтилъ, скривившись, докторъ.
   -- Но вѣдь мы же посылаемъ балтійскую эскадру? Развѣ можетъ быть сомнѣніе, что она не побѣдитъ?
   -- Никакого,-- отвѣтилъ его товарщъ и опять чокнулся съ нимъ.
   -- Если у командующаго шестьдесятъ тысячъ уже есть, да окопы, а это еще удваиваетъ... А у нихъ и сотни не наберется...
   -- Вы читали, можетъ-быть, историческій романъ Готье, называется "Сестра солнца", изданіе Трачевскаго, изъ XVI вѣка Японіи? Историческая подкладка этого романа вѣрна. Такъ вотъ тамъ интересныя данныя есть: во время междоусобной войны одна изъ воюющихъ сторонъ собрала въ теченіе мѣсяца трехсоттысячное войско... Это въ XVI столѣтіи, и только одна сторона...
   -- Какое войско!...
   -- Умирали, какъ и теперешніе, стоя... Съ тѣхъ поръ двѣсти лѣтъ прошло,-- прибавилось и народу, да и судовъ транспортныхъ имѣется тысяча штукъ. Въ разъ могутъ поднять 30 тысячъ, а можетъ-быть, и больше. Притомъ же люди энергичные, скоро уже полгода, какъ возятъ они войска. Ну вотъ и скажите, что же они возятъ по-вашему?
   -- Ну, хоть и возятъ войска! Но что такое японцы? Я одинъ убью десять японцевъ, а у командующаго шестьдесятъ тысячъ такихъ -- всѣ какъ одинъ. И они уже доказали, какъ одинъ противъ десяти дерутся.
   -- Никто не сомнѣвается въ доблести русскихъ войскъ, и никакихъ доказательствъ для этого не требуется...
   Молодые друзья весело чокаются:
   -- За наше доблестное войско!
   Они никого не потчуютъ и пьютъ только сами.
   -- Позвольте и мнѣ присоединиться! -- улыбается докторъ и протягиваетъ свой бокалъ.
   -- Ура!
   -- Позволъте и еще одинъ тостъ: за молодость, за безшабашную вѣру въ свое дѣло!
   -- Ура!
   Поѣздъ съ размаху останавливается. Предпослѣдняя станція. Приносятъ сегодняшюю телеграмму. Наконецъ новость: два японскахъ броненосца пошли ко дну.
   -- Ура!
   И по вагону-буфету, по всѣмъ вагонамъ несется: "ура! ура! ура!", Весело и незамѣтно проходить послѣдній переѣздъ. Много тостовъ провозглашено. Всѣ веселые и радостные, всѣ вмѣстѣ, точно вдругъ узнали другъ друга и узнали, что это все свои близкіе люди, у которыхъ одинъ языкь, всѣмъ одинаково понятный.
   -- Чортъ побери! -- оглядывается Сергѣй Ивановичъ,-- сплю я или не сплю? Всѣ здѣсь въ каталажкѣ? За каталажку же, господа!
   И всѣ смѣются, а докторъ встаетъ:
   -- Да, и за каталажку, гдѣ обнажается уже безъ всякихъ прикрытій все та же вѣчная, одна единая душа человѣка,-- душа, всесильный магнить, неотразимо притягивающій и намагничивающій,-- выпьемъ же за душу нашей каталажки Сергѣя, Ивановича! и я хотѣлъ бы, господа, чтобъ расширились стѣны этого вагона до границъ нашей родины, и великій магнитъ -- любовь къ родинѣ -- соединялъ бы насъ всѣхъ въ одно цѣлое -- "ура!"
   И съ веселыми криками "ура", среди безмолвія ночи, поѣздъ останавливается на станціи "Иркутскъ", и во всѣ глаза смотрятъ съ платформы за этотъ веселый поѣздъ.
  

IX.

Иркутскъ, 8-го мая.

   Мы останавливаемся на два дня въ Иркутскѣ по разнымъ, частью служебнымъ, частью личнымъ дѣламъ.
   Въ вослѣдній разъ я былъ въ Иркутскѣ въ 1898 году. Съ тѣхъ поръ городъ выросъ, сталъ красивѣе. Уже верстъ за 150 до города чувствуется вліяніе крупнаго центра: большія села, много поселковъ, расчищенныя поля. Лѣсъ отодвинулся къ горизонту, на станціяхъ -- большіе склады каменнаго угля, который тутъ же добывается, и изъ оконъ вагона видны шахты, заводскія постройки, а въ одномъ мѣстѣ, кажется, даже проволочная дорога.
   Въ 1898 году мы останавливались въ Иркутскѣ въ очень убогой гостиницѣ, похожей на сарай. Теперь я пишу въ большомъ, прекрасно меблированномъ номерѣ "Грандъ-Отеля". Изъ-подъ мягкаго темнаго абажура льется на столъ яркій свѣтъ электрической лампочки.
   Столовая гостиницы выстроена съ той же претензіей, съ какой выстроены въ Москвѣ столовыя "Эрмитажъ" или у Тѣстова: лѣпная работа, амуры, купидоны, цвѣты съ преобладающими розовыми и ярко-пунцовыми красками. Множество лакеевъ, струнный оркестръ, кек-вокъ,-- все тотъ же кек-вокъ. Большой выборъ блюдъ, подаютъ много, приготовляютъ неважно, но цѣны столичныхъ ресторановъ. Такъ вышедшій на линію купецъ обзаводится, какъ люди, мебелью, на глазъ такою же, какъ и у другихъ, но мебель эта только для глазъ: сидѣть жестко, неудобно. Время сдѣлаетъ свое дѣло, и въ слѣдующемъ поколѣніи у купца будетъ мебель, уже соотвѣтствующая своему назначенію. Придеть время и для Иркутска, и явятся конкуренты, которые построятъ свои расчеты на удовлетвореніи не только зрительныхъ, но и вкусовыхъ ощущеній. И теперь уже появляются: въ другой гостиницѣ "Метрополь" кормятъ лучше, но само зданіе и номера несравненно хуже.
   Въ городѣ -- новый театръ, красивое, довольно большое зданіе. Въ театрѣ идутъ фарсы, иногда остроумные, иногда пошлые и плоскіе, разыгрываются бойыо. Фарсы смѣняютъ оперетку, но Оффенбаха въ современномъ русскомъ фарсѣ нѣтъ, и темы этихъ фарсовъ никогда не ваходять изъ сферы ограниченной, личной этики: флиртъ, обманы, тещи и ъ п. Публика энергично слушаетъ и смотритъ, грубый дружный смѣхъ несется по партеру, подхватывается верхами, гдѣ къ смѣху прибавляютъ нерѣдко и взрывы аплодисментовъ, и тогда партеръ шиканьемъ тормозитъ порывы райка.
   Улицы -- широкія, съ электрическимъ освѣщеніемъ, и хотя еще много заборовъ, но много и сплошныхъ построекъ... Много магазиновъ, большихъ, богато обставленныхъ, но совершенно пустыхъ по части товаровъ.
   -- Съ декабря валяются по желѣзнымъ дорогамъ: лѣто приходитъ, а лѣтнихъ вещей нѣтъ; только остатки отъ прошлаго лѣта.
   Бумаги нѣтъ, и многія газеты Сибири уже выходятъ на разноцвѣтныхъ листахъ. Собирается скоро и "Восточное Обозрѣніе" выходить на такой же бумагѣ.
   Частный кредитъ доходитъ до 30--40% годовыхъ. Такіе проценты платятъ и многіе изъ подрядчиковъ Кругобайкальской желѣзной дороги. На капиталъ платятъ собственно меньше, но при реализаціи будущаго капитала теряютъ много. Прямо деньгами стараются не давать, а товаромь: чаемъ, сахаромъ и другимъ. Оцѣнивается товаръ при этомъ высоко, а продается съ потерей до 30--40--50%, въ зависимости отъ того, сколько можно сорвать, какова нужда въ деньгахъ. А нужда въ нихъ большая. И вверху и внизу. У купцовъ дѣла стоятъ, подрядчики, вслѣдствіе отсутствія оборотнаго капитала, несмотря на высокія цѣны, прогораютъ.
   -- Но какъ же можно работать безъ оборотнаго капитала?
   -- Что же подѣлаешь, когда съ нашимъ ни за что не отвѣтственнымъ контролемъ принято имѣть три оборотныхъ капитала!
   Плохо насчетъ денегъ и внизу. Наплывъ рабочихъ всякаго рода и пола, ищущихъ дѣла,-- громадный. Вездѣ слухъ прошелъ, что надо спѣшно кончать Кругобайкальскую дорогу, и со всѣхъ концовъ Россіи потянулся сюда народъ. До Челябинска четырьмя поѣздами, а съ Челябинска въ распоряженіи публики всего одинъ поѣздъ, и по недѣлямъ ждутъ очереди. А тутъ еще семьи запасныхъ, взятыхъ на войну, возвращающіяся на родину съ мѣстъ бывшей службы ихъ мужей.
  

X.

Иркутскъ, 9-го мая.

   Сегодня провелъ день и вечеръ въ кругу людей пера -- Г. А. Фальборка, И. И. Попова и другихъ.
   Г. А.-- веселый, жизнерадостный, сильный. Сперва трудно было, потомъ кое-какъ устроился. Живетъ пока въ Иркутскѣ и работаетъ надъ сочиненіемъ о Японіи.
   Онъ хорошо знакомъ съ теперешнимъ министромъ народнаго просвѣщенія въ Японіи, съ которымъ былъ вмѣстѣ въ университетѣ. Тогда еще они выработали программу комитета грамотности. Теперь въ Японіи уже 49 тысячъ школъ этого комитета. Микадо пожертвовалъ на это дѣло сто милліоновъ іенъ. Теперь, когда иниціаторъ этого дѣла самъ уже министръ, дальнѣйшій успѣхъ обознеченъ, конечно, еще въ болѣе широкихъ размѣрахъ.
   Я познакомилъ литераторовъ съ нѣкоторыми изъ своихъ спутниковъ, и мы ужинали вмѣстѣ. Потребовалось нѣкоторое время, чтобы опредѣлить общія точки касанія, но потомъ, когда оказалось, что ихъ больше, чѣмъ предполагалось, ужинъ наладился и прошелъ оживленно и весело. Обѣ стороны, мало знавшія другъ друга, обоюдно проявляли и большой интересъ и большую доброжелательность. Когда начались тосты, оживленіе стало еще больше. И. И. и докторъ оказались большими мастерами по части искусства говорить эти тосты. Не уступали и мои спутники.
   Пили за женщинъ, за рыцарей -- и мало ли за что ни пили! Только Сергѣй Ивановичъ, противъ обыкновенія, какъ-то приникъ и настороженно слушалъ. Когда къ нему приставали, онъ отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ, сегодня у меня полный сумбуръ въ головѣ, не за сумбуръ же пить?
   Кто-то крикнулъ!
   -- А почему и нѣтъ?
   И со смѣхомъ прошелъ и этотъ тостъ.
   Кто-то прошелся насчетъ моихъ сѣдыхъ волосъ.
   -- Вамъ уже недолго, господа, смѣяться,-- отвѣтть я.-- Въ Манчжуріи растетъ драгоцѣнный корень женьшень. Какъ извѣстно, онъ имѣетъ свойство обновлять организмъ: за обновленіе!
   -- Господа, смотрите въ окна: заря, и какая чудная, полная чаръ нашей весны...
   И новые тосты. И огни ночи сливались съ огнями зари, и мы смотрѣли въ открытыя окна на городъ, таинствеано выступавшій у нашихъ ногъ изъ нѣжнаго, какъ опалъ, тумана. И казался онъ такимъ большимъ, красивымъ: и онъ, и Ангара, и холмистая даль ея долины.
   Сергѣй Ивановичъ, открывъ окно, всей грудью вдыхалъ въ себя свѣжую прохладу утра.
   День дѣйствительно обѣщалъ быть хорошимъ. Солнце уже взошло; короткіе лучи его обстрѣливали городъ, таялъ послѣдній туманъ, и птицы начинали уже свои пѣсни робко, точно спрашивая: можно?
  

XI.

Байкалъ, 10-го мая.

   Такъ и не пришлось спать эту ночь. Но всѣ бодры и веселы. Ѣдемъ въ поѣздѣ и дѣлимся послѣдними впечатлѣніями. Передъ нашими глазами все время долина Ангары и сама Ангара -- холодная, недоступная, чистая, какъ слеза. Она вся, какъ жемчужина, усыпана мелкими кусками бѣлаго льда.
   А дальше за Ангарой -- туманная даль холмовъ, отроговъ и синева ихъ лѣсовъ,
   Передаютъ подробности крушенія "Петропавловска".
   Нѣсколько деталей, которыхъ раньше я не слыхалъ. Напримѣръ, такая. Въ моментъ взрыва великій князь стоялъ на лѣвой сторонѣ мостика. Съ нимъ стояли Макаровъ, Моласъ, Кобе. Инстинктивно великій князь бросился на правую сторону, перешагнувъ черезъ лежавшаго уже Моласа. Великій князь запомнилъ эту лежащую фигуру, спокойное лицо и кровь, которая текла съ виска. Онъ помнитъ, какъ спускался на рукахъ съ мостика, какъ на его глазахъ палуба, пока онъ еще хотѣлъ спрыгнуть на нее, уже стала погружаться, затѣмъ слѣдующій взрывъ, которымъ и обожгло и отбросило его такъ далеко въ море, что онъ очугился внѣ зоны водоворота, образовавшагося тамъ, гдѣ погрузился корабль; это и спасло его. Когда онъ выплылъ, "Петропавловска" уже не было. Онъ ухватился за какую-то деревянную крышку и сталъ кричать проходившему минокосцу. Его не узнали. Его и Яковлева подобралъ немного спустя катеръ другого миноносца. Онъ помнитъ, что первое его движеніе, когда его посадиди на катеръ -- было желаніе раздѣться. На доводы офицера онъ отвѣчалъ: "жарко". До пяти часовъ онъ былъ на ногахъ, но затѣмъ температура стала подниматься, и его уложили. Поврежденія въ общемъ незначительныя, но потрясеніе нравственное громадное.
   Слѣды этого потрясенія чувствовались и въ дорогѣ: онъ точно уходить и, очевидно, опять и опять переживаетъ страшныя мгновенія.
   Разсказываютъ о томъ, какой дикій ужасъ охватилъ людей, стоявшихъ въ двухстахъ саженяхъ на берегу. По словамъ одного очевидца, было ощущеніе чего-то общаго съ "Петропавловскомъ",-- всѣ пошли на дно, всѣ переживали этотъ дикій кошмаръ наяву, всѣхъ рвало на части и всѣ дико кричали отъ боли и ужаса, бѣжали и кричали. Великій князь Борисъ Владимировичъ, такъ крича, добѣжалъ до вокзала. Къ этому еще надо принять во вниманіе и всю ту взвинченную до послѣдней степени обстановку, которая создалась въ эти дни на "Петропавловскѣ". Нервная система адмирала, не спавшаго послѣднія ночи, была, говорятъ, напряжена до посдѣдней степени. Это тяжело отражалось на всѣхъ.
   Говорятъ, что въ виду того, что броненосцамъ никогда на практикѣ пускать минъ не приходится, рѣшено не держать на нихъ впредь ни минъ ни такихъ взрывчатыхъ веществъ, какъ пироксилинъ, взрывающійся даже отъ детонаціи. Говорятъ, что старая система стрѣльбы изъ батарей по квадратамъ будетъ замѣнена новой системой -- сосредоточенной.
   Система -- одного нашего полковника. Она заключается въ томъ, что всѣ батареи стрѣляютъ въ одну точку, съ достиженіемъ такого эффекта, чтобы всѣ снаряды прилетали въ ту же точку одновременно. Видѣвшіе опыть говорятъ, что эффектъ отъ этого града изъ ядеръ и бомбь -- непередаваемый. Корабль, на которомъ сосредоточится такой общій залпъ, обреченъ на неминуемую гибель.
   Мы слушаемь всѣ эти разсказы, пока не раздается чей-то возгласъ:
   -- Байкалъ!
   Мы всѣ бросаемся къ окнамъ. Небо все уже свинцовое. Угрюмая даль уже потемнѣвшаго льда. Безконечная даль съ низкимъ горизонтомъ -- угрюмымъ, безмолвнымъ, холоднымъ, какъ этотъ ледъ. Вырисовывается берегъ -- острый, кряжистый, постоянно уходящій въ туманную даль.
   За поворотомъ, въ какомъ-то тѣсномъ переулкѣ -- станція. Маленькая, недостроенная, съ массой валяющагося лѣса. Тутъ и пристань. Надъ бревенчатой пристанью и надъ станціей рисуется силуэтъ ледокола "Байкалъ". Онъ поднимаетъ заразъ 27 вагоновъ. Кромѣ того, у пристани "Ангара", баржа, которая тоже можетъ, но уже съ перегрузкой, перевозить чуть ли не такое же количество груза. Но высота ледокола "Байкалъ" вызываетъ во мнѣ опасеніе, что при такой высотѣ онъ можетъ и опрокинуться въ сильную боковую бурю, напримѣръ. Хотя это только впечатлѣніе, и несомнѣнно невѣрное.
   На вокзалѣ оказались инженеры-строители Кругобайкальской желѣзной дороги.
   -- Когда же ваша дорога будетъ готова?
   -- Хотамъ къ сентябрю закончить.
   Я знаю дорогу, знаю неимовѣрныя трудности постройки и говорю:
   -- Если вы къ Новому году будете готовы, то и тогда вся постройка должна быть отнесена къ области чудесъ.
   Мы идемъ въ гости къ моему другу К., повидать его милую семью. Насъ оставляютъ обѣдать, но, только-что мы сѣли за столъ, приносять записку отъ молодого инженера, помощника главнаго распорядителя на Байкалѣ, слѣдующаго содержанія:
   "Только что узналъ, что "Байкалъ" уже ушелъ, а "Ангара" отправляется сейчасъ же".
   Мы проглатываемъ уже поданный супъ, по два, по три куска второго, наскоро прощаемся и бѣжимъ. Третій свистокъ.
   -- Скорѣй, скорѣй!
   И послѣднія 50 саженъ мы несемся, какъ можемъ. Сергѣй Ивановичъ на ходу разсуждаетъ:
   -- Идемъ ли мы шагомъ, мчимся ли со скоростью поѣзда -- вся разница въ минутѣ.
   Я останавливаюсь на мгновеніе только, чтобы попрощаться и расцѣловаться съ главнымъ распорядителемъ, но и эту задержку, юркій, какъ ртуть, онъ наверстываетъ:
   -- Бѣжите сюда подъ линію -- здѣсь короче!
   Его помощникъ провожаетъ насъ до Танхоя. Милый и любезный, онъ взялъ на себя трудъ усадить насъ и въ вагоны.
   И вотъ мы ѣдемъ по льду. Все время отъ этого движенія по льду -- шумъ, трескъ, пальба.
   Несмотря на то, что "Байкадъ" еще на горизонтѣ, что ѣдемъ мы по его слѣдамъ, проходъ уже загороженъ во многихъ мѣстахъ новыми громадными льдинами. Носъ и у "Ангары" такъ устроенъ, что легко взбираться на этл льдины, и весь пароходъ за нимъ -- льдина осѣдаетъ, подается -- трескь, и мы проваливаемся опять въ воду.
   На пароходѣ буфетъ, и мы кончаемъ нашъ обѣдъ.
   Все та же сѣрая льдистая даль, и я сажусь за свой дневникъ.
   На томъ берегу озера Сергѣй Ивановичъ меланхолично говоритъ:
   -- И вотъ мы уже по ту сторону...
  

XII.

11-го мая.

   Вчера долго провозились на станціи Танхой,-- маленькой, неотдѣланной деревянной станціи, со столовой, биткомъ набитой публикой. И какъ безошибочно можно опредѣлить, кто куда ѣдеть. Лица возбужденныя, веселыя, безпечныя -- это ѣдущіе въ Манчжурію. Лица грустныя, часто съ чѣмъ-то безнадежнымъ въ выраженіи -- это почему-либо возвращающіеся. Какъ будто говорятъ они уѣзжающимъ: подождите, возбужденіе и радость сойдутъ и съ вашихъ лицъ -- будете и вы, какъ мы, такими же неудовлетворенными. Точно знаютъ они какую-то страшную для насъ тайну, но не хотятъ пока огорчать.
   -- Э, Боже мой, не все ли равно! -- говоритъ Сергѣй Ивановичсъ.-- Вѣдь мы-то назадъ не возвратимся!
   Предназначенные. для насъ вагоны начальникомъ станціи любезно уступлены какимъ-то другимъ лицамъ. Мы волнуемся, а Сергѣй Ивановичъ утѣшаетъ.
   Утѣшаетъ тѣмъ, что вагоны отаданы по крайней мѣрѣ такимъ же, какъ и мы, людямъ.
   Мы сразу добрѣемъ. Милый молодой инженеръ, какъ говорится, разрывается на части, идетъ пѣшкомъ на главную станцію, и въ концѣ концовъ къ нашимъ услугамъ два вагона,
   -- Даже стыдно съ такими удобствами ѣхать, дорогой профессоръ,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ.-- Но не падайте духомъ: насъ поставили впереди поѣзда,-- авось Богъ милостивъ, и мы сломаемъ себѣ шею, сразу избавивъ общество отъ довольно дорогихъ... ну, какъ это поделикатнѣе, мой дорогой профессоръ?..
   Устроились хорошо, но общаго вагона, каталажки нѣтъ.
   Чтобъ увидѣть кого-нибудь, надо искать въ двухъ вагонахъ. Сидятъ себѣ тамъ, спятъ или читаютъ. А то набьются въ одно купэ и разговариваютъ.
   На станціятъ ѣды мало, и завтракали мы своей провизіей въ вагонѣ. Вѣрнѣе, въ двухъ вагонахъ. И незамѣтно общество раздѣляется. Каждый вагонъ начинаетъ жить своей жизнью, своими интересами.
   Въ томъ вагонѣ, гдѣ Сергѣй Ивановичъ, весело и уютно.
   Ипогда онъ. приходитъ ко мнѣ, смотритъ нѣкоторое время и съ обычнымъ юморомъ начинаетъ чтнибудь сообщать.
   -- Проницательный субъектъ этотъ Адамъ Лыко, этотъ, знаете, съ краснымъ околышемъ. Ну, которому воръ предложилъ бѣжать. Спрашиваю его: "Вы что жь, оружіе какое-нибудь съ собой везете?" -- "Да, везу",-- "Револьверомъ раздобылись?" -- "Да такъ, сезонный",-- "Почему сезонный?" -- "Лѣтомъ только стрѣляетъ",-- "Лѣтомъ? А зимой?" -- "Да, говоритъ, видите, онъ несильный -- не пробиваетъ шубу".
   Съ широкимъ краснымъ лицомъ, съ краснымъ околышемъ, въ штатскомъ рыжемъ пальто, большой Адамъ Лыко ходитъ такъ, какъ будто извиняется и за свой ростъ, и за шапку, и за пальто свое. Съ нимъ всегда случается что-нибудь особенное.
   Когда познакомился поближе, Сергѣй Ивановичъ сталъ разспрашивать его, разговаривать съ нимъ (сперва, кромѣ "да", ,,нѣтъ" -- ничего),
   -- Голубчицъ, скажите, отчего отъ васъ такъ отчаянно нахнетъ скипидаромъ?
   -- Да это...-- неохотно начинаетъ Лыко разсказывать удивительную исторію. Ѣхалъ онъ до Иркутска, купэ самъ-четверть -- онъ, два доктора и еще одинъ господинъ. Сталъ этотъ господинъ недомогать, а доктора стали его лѣчить. На пятый день господинъ покрылся струпьями, метался въ жару, и даже Лыкѣ стало ясно, что это оспа. Больного сдали въ госпиталь, а купэ и Лыко дезинфицировади скипидаромъ, за неимѣніемъ другого дезинфекціоннаго средства.
   -- Ну, знаете, голубчикъ мой, вамъ везетъ, какъ Дорану XIII въ "Каскоттѣ". Помните? Захотѣлъ человѣкъ выпить стаканъ молока, и единственный тараканъ его государства оказался въ этомъ стаканѣ. Чорть возьми однако, не продезинфицировать ли васъ еще разъ? А то какъ бы и вы и мы... А впрочемъ, не все ли равно, отъ чего умирать? Такъ и быть, олицетворяйте судьбу.
   Не везетъ, дѣйствительно, Лыкѣ удивительно. Занялся онъ подрядомъ, и дѣло пошло довольно хорошо, но въ концѣ концовъ компаньонъ его со всѣми деньгами сбѣжалъ. Хотѣлъ онъ взять давно разрѣшенную ему ссуду изъ банка за имѣніе, но, въ виду войны, отказали. Надѣялся, наконецъ, получить какихъ-то семь тысячъ изъ министерства финансовъ, и опять, въ виду все той же войны, предложили ему полученіе разсрочить на три года.
   -- И выходитъ, что до окончанія войны хоть спать ложись,-- такъ ужъ лучше посмотрѣть, по крайней мѣрѣ, что это тамъ за война.
   Сергѣй Ивановичъ какъ будто перевелъ намъ Лыку на понятный намъ языкъ, и теперь мы всѣ смотримъ на него съ интересомъ. А Лыко по-прежнему прячется, а гдѣ ужъ нельзя, недовольно оглядывается, словко ищетъ, куда бы укрыться, и жалѣетъ, что не можетъ самого себя засунуть такъ же въ карманы своего пальто, какъ прячетъ туда свои большія руки.
   Въ окнахъ -- все та же однообразная картина: холмистая даль, покрытая лѣсомъ. Изрѣдка мелькнетъ полянка, но пустынная, безъ жилья. Здѣсь, въ Забайкальѣ, еще лучше, чѣмъ въ Сибири. Нѣтъ даже этихъ изуродованныхъ, обгорѣлыхъ лѣсовъ: никакихъ слѣдовъ человѣка, Гдѣ-гдѣ мелькнетъ широкое монгольское лицо бурята съ косой. Стоитъ и безконечно уныло смотритъ на нашъ проносящійся мимо него поѣздъ.
   -- Нашъ брать,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ. -- Вы способны, вы чувствуете въ себѣ силы из чувства брата къ этому брату? Нѣтъ, такъ, по совѣсти? Но вы, конечно, уже думаете... А впрочемь, нѣтъ: вы, конечко, ничего не думаете... т.-е. нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ лучше замолчать.
  

XIII.

12-го мая.

   Проснулся и смотрю въ окно: все то же. Тѣ же холмы, покрытые лѣсомъ. Съ той разницей, что вся эта безконечная цѣпь холмовъ гдѣ-то внизу, у нашихъ ногъ: мы на перевалѣ, и предь нашими глазами -- вся безпредѣльная даль одиночества, всякое отсутствіе жилья. Та сказочная сторона, гдѣ въ раздумьѣ у трехъ дорогъ стоялъ Иванъ-Царевичъ, ты мѣста, гдѣ слыхомъ не слыхать и видомъ не видать человѣка. Какія необозримыя пространства заготовлены страной для будущихъ поколѣній! Десятки дней все то же.
   Снѣгъ идетъ и уныло завываеть вѣтеръ. Снѣгъ падаетъ, таетъ, такъ мокро, и такъ тосклива вся эта даль въ заплаканныхъ окнахъ вагона. А на станціяхъ обратные поѣзда съ печальными лицами оттуда, изъ Манчжуріи. Мы имъ, а они намъ жадно задаемъ вопросы: "Что новаго?" Увы, все новое тамъ, въ Петербургѣ!
   Станція съ буфетомъ.
   Все грязно: скатерть, салфетка, вся обстановка. Все убого: сломанный черенокъ ножа, металлическая вилка.
   Докторъ,-- благо поѣздъ два часа стоитъ, въ ожиданіи заказаннаго, пользуется случаемъ и чихаетъ намъ лекцію о томъ, какъ много значитъ сервировка и вкусный видъ блюдъ. Онъ разсказываетъ объ опытѣ съ собакой, которой сдѣлали отверстіе въ желудкѣ. И когда этой собакѣ показывали и давали нюхать аппетитный кусокъ мяса, желудочный сокъ фонтаномъ билъ изъ отверстія, и этотъ же кусокъ, незамѣтно чрезъ отверстіе вложенный въ желудокъ, не вызвалъ никакого прилива желудочнаго сока.
   -- Изъ этого, господа, мягко ворковалъ докторъ,-- на видите, какъ важны любимыя блюда, какъ нелѣпы тѣ родители, которые заставляютъ своихъ дѣтей во что бы то ни стало ѣсть то, чего они не любятъ.
   Въ окна вагона видны и вокзалъ и городъ Чита. Чѣмъ ближе къ Читѣ, тѣмъ меньше лѣсу. Горизонтъ расширяется, и предъ нашими глазами необозримыя, нетронутыя рукой человѣка поля.
   Городъ Чита небольшой, но придвинулся своими скромными постройками къ самому вокзалу.
   На платформѣ встрѣчаетъ насъ масса военныхъ докторовъ. Остальныхъ военныхъ очень немного, а все больше доктора и сестры милосердія.
   Накидываемся на книжный кіоскъ. Сегодняшняя газета! Читаемъ жадно, но все это уже читали въ Иркутскѣ.
   -- Боже мой,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ, -- если бы намъ принадлежалъ весь міръ, какъ поздно узнавались бы новости!
   -- Господа, одинъ изъ трехъ уцѣлѣвшихъ ротныхъ 11-го полка, въ которомъ изъ тридцати четырехъ уцѣлѣло девять офицеровъ подъ Тюренченомъ! -- указываетъ кто-то на одного офицера.
   Смотримъ -- тонкій, худой армейскій офицерикъ. Поношенный мундаръ, погоны,-- все это потемнѣло, какъ потемнѣлъ и онь самъ. Тѣнь какая-то. Кажется, онъ еще не совсѣмъ увѣренъ, что все кончилось. Но онъ уже увѣренъ, что онъ-то останется такимъ же, какимъ стоитъ предъ нами. Точно съ кѣмъ-то третьимъ все это происходило или еще будетъ происходить. Весь онъ -- непередаваемая простота и скромность. Нѣтъ словъ, чтобъ передать эту простоту. Громадное сводится къ чему-то очень простому.
   Ахъ, какъ это все просто было: два дня боя, а въ послѣдній день -- сраженіе семь часовъ подъ-рядъ, пока не пришелъ наконецъ, какъ прикрытіе, 10-й полкъ. Тогда они начали отступленіе, а японцы перестали стрѣлять, аплодировали и кричали "браво" своему благородномуиврагу. А потомъ они еще 60 версть шли и еще два дня ничего не ѣли...
   А теперь онъ, этотъ офицеръ, пролежавъ въ Читѣ и вылѣчившись отъ ранъ, ѣдетъ назадъ, въ Ляоянъ.
   -- Правда, что японскія раны легки?
   -- Очень! Скажетъ солдатикъ: "Ваше благородіе, я раненъ въ ногу" -- и остается въ строю. Одинъ былъ раненъ въ плечо, и пуля черезъ легкое прошла въ бокъ, а онъ остался въ строіо.
   -- Но такъ, по совѣсти, безъ пристрастія, скажите: какой солдатъ васъ больше удовлетворитъ въ смыслѣ храбрости, нашъ или японскій?
   Офицеръ отвѣчаетъ не сразу.
   -- Нашъ потому, что у нашего веселѣе это все какъ-то выходитъ. Японецъ не хочетъ умереть. Раненый, онъ доползаетъ до берега и бросается въ рѣку. Плѣнный колотится головой о камень. Потомъ, когда обошлись, нѣкоторые плѣнные говорили, что думали, что будутъ у нихъ ремни изъ спины вырѣзывать.
   -- А наши плѣиные какъ себя тамъ чувствуютъ, не слыхали?
   -- У меня одинъ солдатикъ два дня пропадалъ. Вдругъ является. "Ты откуда?" -- "Изъ Японіи".-- "Какимъ образомъ?" -- "Да не захотѣлъ оставаться. Привели меня, посадили въ сторонкѣ и сами сѣли: сами рись ѣдятъ, а мнѣ чумизу дали,-- кушайте сами! Дождался ночи и ушелъ".
   -- А правда, что въ атаку японцы идутъ въ двѣ шеренги -- передняя падаетъ и работаетъ ножами снизу, въ то время, какъ вторая шеренга колетъ штыкомъ? Такъ что такимъ образомъ на каждаго нашего солдата приходится два: одинъ сверху, другой снизу?
   -- Нѣтъ, ничего подобнаго! У нихъ прекрасно организованы резервы, у нихъ, какъ въ шаматахъ: самая маленькая фигурка защищена слѣдующей. Они, напримѣръ, саженей на сорокъ подойдутъ: значтъ, въ штыки. А бросишься -- они назадъ, а резервы въ это время разстрѣливаютъ. Назадъ -- не потому, что боятся, а потому, что пакетами больше переложишь народу, чѣмъ каошъ бы то ни было штыкомъ.
   -- Ну, а нравственное впечатлѣніе у нашего солдата какое осталось: можно справиться съ такими врагами?
   -- Несомнѣнно, что да. Вѣдь какія же исключитильно благопріятныя условія для японцевъ: численность ихъ въ нѣсколько разъ большая, затѣмъ осадная артиллерія. Вѣдь что это было! Удивляться надо, что и мы остались. Нѣтъ, не обижая японцевъ, я говорю съ полной увѣренностью, что при сколько-нибудь равныхъ условіяхъ русское войско окажется выше. Это говорю при всемъ уваженіи къ ихъ храбрости и прекрасной тактикѣ. И теперь выяснилось уже очень важное наше преимущество: наше ружье сильнѣе японскаго, но ихъ калибръ меньше; съ ружьемъ такого калибра итальянскія войска проиграли войну въ Абиссиніи.
   -- Можно вамъ задать одинъ нескромный вопросъ: до войны лично вы какъ относились къ японцамъ?
   Все тотъ же острый, напряженный взглядъ.
   -- Считалъ ихъ макаками.
   Еще одна черточка въ этомъ офицерѣ: ласковый, готовый удовлетворить всякое ваше любопытство, онъ не смѣется. Онъ ни разу не улыбнулся.
   -- Онъ еще не началъ смѣяться? -- говоритъ Сергѣй Ивановичъ.
   -- Пойдемъ, поблагодаримъ его,-- предлагаю я Сергѣю Ивановичу.
   -- Не смѣю,-- отвѣчаетъ Сергѣй Ивановичъ и своими умными и добрыми глазами смотритъ на молодого героя.
  

XIV.

13-го мая.

   Вчера подъ вечеръ мы остановились на одной станціи: "Кручина". Лѣсъ давно, еще не доѣзжая Читы, исчезъ. Открытая, холмистая мѣстность во всю даль.
   -- Напоминаетъ Самарскую губернію.
   -- Тульскую.
   -- Таврическую.
   -- Всѣ губерніи,-- рѣшаетъ Сергѣй Ивановичъ споръ; -- только людей нѣтъ. А названіе: "Кручина".
   Солнце садится. Такъ безмолвно, такъ пусто. Тихо отходитъ поѣздъ, и въ вечернемъ туманѣ уже заволакивается далью "Кручина".
   А сегодня весь день все та же безлѣсная даль. И такъ до самаго вечера, до ночи, когда останавливается поѣздъ и проводникъ говоритъ:
   -- Станція "Манчжурія".
   А вотъ наконецъ что-то новое. И хочется скорѣе увидѣть, почувствовать, получить первое впечатлѣніе.
   Стоя у дверей вагона, мы напряженно всматриваемся въ темноту ночи. Нѣсколько тусклыхъ фонарей, какъ огарки сильно нагорѣвшихъ свѣчекъ; крошечное зданіе, родъ большой будки.
   -- Вѣроятно, разъѣздъ?
   -- Станція "Манчжурія".
   -- Зданій нѣтъ, и Богъ съ ними! -- говоритъ меланхолично Сергѣй Ивановичъ,-- но гдѣ же, по крайней мѣрѣ, носильщики?
   Намъ отвѣчаютъ изъ темноты:
   -- Носильщики убѣжали: какое-то нападеніе было, стрѣляли. Говорятъ -- монголы...
   Мы идемъ на станцію. Вблизи будка вырастаетъ въ казарму. Съ одной стороны казарма эта -- станція Забайкальской желѣзной дороги, а съ противоположной -- Манчжурской. Бравый комендантъ сообщаетъ намъ, что насъ ждутъ вагоны, что поѣдемъ мы завтра утромъ съ дворянскимъ поѣздомъ "Краснаго Креста", съ тѣмъ, который снарядило дворянство 49 губерній, Съ этимъ поѣздомъ ѣдетъ и M. А. Стаховичъ.
   -- А буфетъ есть у васъ?
   Намъ указываютъ на деревянный сарай, и мы идемъ туда. Внутренность длиннаго сарая уставлена столами и стульями. Масса народа въ буфетѣ: женщины и дѣти. Бѣдныя маленькія дѣти! Они такъ жалобно плачуть, такъ много ихъ, такъ безпомощны матери. Какая-нибудь трехлѣтняя малютка смотрить и смотритъ своими большими черными глазками. Жутко и болитъ душа. Кажется, мои это все дѣти, и безсиленъ я помочь имъ чѣмъ-нибудь.
   Носильщики возвращаются. Толпа монголовъ, какъ распространяли слухи, превращается въ одного. Онъ лѣзъ въ окно -- его застрѣлили и прикололи штыкомъ. Въ дальнѣйшемъ выясняется, что это не монголъ, а русскій бурятъ. Убитый, онъ такъ и застрялъ въ окнѣ въ ожиданіи слѣдователя. Никакого оружія при немъ не оказалось. И окно-то половинчатое, въ которое развѣ только застрять можно, но пролѣзть ни въ какомъ случаѣ нельзя.
   -- Просто пьяный,-- рѣшаетъ кто-то,-- А хозяинъ, конечно, съ перепугу...
   Вся ночь проходитъ въ переселеньи въ другіе вагоны. На разсвѣтѣ начиваютъ появляться китайцы, черные, въ косахъ, съ темными, изможденными лицами.
   Хотя я и провелъ въ прошлую свою поѣздку два мѣсяца съ китайцами, все же жадно теперь всматривался въ нихъ, стараясь угадать, что у нихъ тамъ въ душѣ, и стараясь въ этихъ косыхъ глазкахъ, тощихъ фигуркахъ и въ этихъ загадочныхъ іероглифахъ угадать, прочесть близкое, но невѣдомое намъ будущее.
   Да, вотъ сколько насъ, сильныхъ, здоровыхъ, пріѣхало сюда, а раньше сколько пріѣхало, а сколько пріѣдеть еще! Сколько осталось уже на поляхъ батвы, и кому изъ насъ не суждено возвратиться назадъ?
   А дѣти все плачутъ. Ихъ много въ сараѣ, еще больше на дворѣ. Ночь холодная. Повисла черная туча, и вотъ-вотъ ударитъ дождь. Всю дорогу поливалъ насъ дождь, и здѣсь, оказывается, такіе же, по нѣскольку разъ на день, дожди.
   Что-то носятъ въ узелкахъ китайцы,-- грязные, черные, съ запахомъ этого ужаснаго кунжутнаго масла.
   -- Что у тебя?
   И я опять слышу знакомую птичью рѣчь безъ ,,р", "т".
   Это папиросы,
   -- Вмѣсто носа, глазъ -- какія-то черточки, запятыя,-- говорить Сергѣй Ивановичъ,-- и знаете, мнѣ кажется, что они на насъ такъ же насмѣшливо смотрять, какъ и мы на нихъ.
   -- Но устраиваетъ ихъ то, что мы пріѣхали къ нимъ?
   -- Вотъ этихъ, что продаютъ, можетъ-быть, и устраиваетъ, но всехъ вообще -- не думаю. А впрочемъ, можетъ-быть, это имъ и правится, и мы какъ разъ угадали ихъ вкусъ.
   Въ общемъ глазъ скоро привыкаетъ, и устанавливаются добродушныя отношенія.
   -- Хунхузынъ ю (есть хунхузы)?
   Смѣются...
   -- Me ю (нѣтъ)!
   Вагоны готовы, давно пора ложиться спать, но никто не спитъ, и мы бродимъ изъ буфета во дворъ, подходдмъ то къ одной, то къ другой группѣ.
   Раненый въ руку, съ раздробленной кистью, унтеръ-офицеръ съ Георгіемъ. Раненъ подъ Тювенченомь, на ногахъ дошелъ до Фынхуанчена.
   -- Жарко было?
   -- Жарко: ста смертямъ сразу въ глаза смотришь... Ядра, пули -- роютъ землю, обсыпаютъ, тотъ упалъ и тотъ упалъ, ротный валится... Бросишься къ нему въ штыки,-- вотъ-вотъ достанешь,-- провалился, какъ сквозь землю, а новые сзади, и начнутъ опять палить,-- такъ и крошатъ. Все бы ничего, да вотъ осадныя орудія еще: никакъ невозможно стало; изъ 108 лошадей -- двѣ уцѣлѣли.
   -- Наши хорошо дрались?
   -- А чьими жe тѣлами устлали гору?
   -- А японцы?
   -- Тоже не плохи, да вѣдь ихъ де.сять противъ одного нашего, да осадныя орудія...
   -- А если бы такъ одинъ на одинъ? Ну, можно развѣ равнять?
   -- Раны отъ японскихъ ружей тяжелыя?
   -- Нѣтъ, равы легкія,-- особенно, если въ мякоть,-- насквозь прострѣлитъ, а черезъ недѣлю опять возвращается въ строй. Ну, попадетъ въ кость -- дробитъ... Извините, ваше вскродіе, усталъ,-- полежать пойду.
   Матросъ. Былъ раненъ на "Палладѣ". Оглушенъ и отравленъ газами вспыхнувшаго бездымнаго пороха.
   -- Живъ бы Макаровъ былъ,-- даль бы битву. Тамъ что было бы, а далъ: крѣпко на него надѣялись матросы. Какъ пріѣхалъ -- все дѣло сразу перемѣнилъ.
   -- Ну что жъ, плохо теперь наше дѣло?
   -- Ничего не плохо: такъ что, надѣюсь, не выдадутъ наши... отдышусь вотъ...
   -- Я узнавалъ,-- шепчетъ докторъ,-- у него развился острый туберкулезъ: черезъ мѣсяцъ конецъ.
   Я смотрю на матроса: молодое, тонкое лицо, большіе глаза, ласковые, задумчивые. Въ буфетѣ обступили новаго разсказчика:
   -- ... А судьба командира "Манчжура"? Переодѣтый, удралъ отъ японцевъ въ Читу, въ китайской джонкѣ, на днѣ укрытый проѣхалъ подъ носомъ японскаго броненосца, благополучно добрался до Портъ-Артура. Является къ Макарову: "Некогда,-- говоритъ,-- послѣ сраженія поговоримъ!.. Ну, ужъ взобрались на "Петропавловскъ",-- оставайтесь пока",-- говоритъ Макаровъ. Ну, и остался.
   -- Утонулъ тоже?
   -- Утонулъ! Мнѣ разсказывалъ офицеръ съ "Петропавдовска". Все такъ быстро произошло, что не было возможности какой-нибудь отчетъ отдать себѣ... Вдругъ взрывъ, и темью стало. Сперва голубоватая темнота, а потомъ совсѣмъ черно. Схватился я, говоритъ, за перила мостика и держусь изо всей силы, и кажется мнѣ, что все мое спасенье въ этомъ. Вдругъ опять взрывъ,-- и отбросило меня. Я ни на мгновенье не потерялъ сознанія: вода, холодно, надо выплывать. Выплылъ, слышу, кто-то кричитъ: "спасайте князя!". И я сталъ кричать: "спасайте князя!". Мы всѣ желто-черные были, когда насъ вытащили; я на мгновенье потерялъ сознанье, а потомъ мнѣ стало больно, и я въ полусознаньи застоналъ. Но вдругъ вмѣстѣ съ моимъ стономъ я услыхалъ какой-то такой страшный стонъ, что я вскочилъ и сразу пришелъ въ себя: всѣ стонали, ей, какъ стонали! А что на борегу дѣлалось! Два офицера съ ума сошли...
   День давно. Поѣздъ отправляется.
   -- Ну, идемъ, а то останемся.
   Горько плачетъ маленькая дѣвочка на плечѣ у китайца-няньки. Другія плакали, плакали, такъ и уснули. Бѣжитъ заплаканная, но радостная женщина:
   -- Собирайтесь, ѣдемъ! Въ ноги упала: пятый день! Дѣти больныя! Сжалился: вотъ... Слава Тебѣ, Боже! Слава Тебѣ, Пресвятая! ѣдемъ же, милыя...
   Это все бѣглецы въ Россію...
  

XV.

16-го мая.

   Подъѣзжаемъ къ Харбину. Послѣдніе пригорки разгладились, и въ окна виднѣется степь, безпредѣльная степь. Она уже зеленѣетъ. Первый день теплый, весенній. Сегодня Троица. Нашъ поѣздъ украшенъ зелеными вѣтками. Одна такая вѣтка и на моемъ столѣ: подарокь Михаила.
   Вотъ будка. Рядомъ съ нею землянка. Стоятъ нѣсколько человѣкъ пограничной стражи. кругомъ нѣсколько небольшихъ земляныхъ рвовъ точно высматриваютъ безпредѣльную даль. Это окопы на случай набѣга хунхузовъ.
   Влизъ одной изъ станцій, которую мы проѣхали третьяго дня, такое нападеніе произошло. Убиты два казака, двое ранены. Въ погоню за хунхузами высланы войска. Трехъ плѣнныхъ хунхузовь уже привезли. Одинъ громадный, мрачный, какой-то сказочный богатырь. Они всѣ трое лежали въ темномъ вагонѣ. Его толкнули ногой подъ бокъ, чтобы онъ всталъ. Маленькій фонарь по частямъ освѣщалъ эту громадную фигуру, отчего она казалась еще больше. Сверкнули большіе черные, едва раскошенные глаза, темно-красное лицо, низкій бритый лобъ. Другой хунхузъ поменьше, съ лицомъ фанатика, который при всѣхъ обстоятельствахъ останется такимъ же фанатикомъ. Третій совсѣмъ молодой, растерянный, весь охваченный ожидающей его участью. Онъ говорить по-русски два-три слова и такъ жадно хочеть говорить.
   -- Бабушка (жена) есть?
   -- Еста.
   -- А дѣти?
   -- О, еста! Дуа.
   И онъ мучительно показываеть два пальца и прижимаетъ руки къ груди и умоляюще смотритъ.
   Ихъ везутъ къ ихъ начальству. Ихъ будуть судить и казнятъ.
   Сегодня видѣли у самаго полотна дороги двухъ китайцевь, кѣмъ-то убитыхъ,-- лежали лицомъ къ землѣ. А кругомъ веселая мирная даль; обольетъ ее дождемъ,-- и опять свѣтитъ солнце, воздухъ нѣжный и ароматный, капли дождя сверкаютъ на солнцѣ.
   А на станціяхъ оживленаая безпечная толпа нашего поѣзда: сестры милосердія, братья, доктора, военные, масса мѣстныхъ китайцевъ.
   Продаютъ орѣхи, яйца, папиросы. Китайскій брадобрей со своимъ незатѣйливымъ приборомъ, нищіе китайцы, дѣти, старики. Они крестятся и получая милостыню, говорятъ: "спасиби". Bсе веселы, смѣются, охотно вступаютъ въ разговоръ.
   -- Хунхузъ?
   -- Ха-ха-ха!
   -- Покажи рѵки. Мозолей нѣтъ? Смотри: хунхузъ.
   -- Ха-ха!
   Напоминаеть что-то... Игру въ жмурки! Когда на того, у кого глаза завязаны, всѣ смотрять лукаво: а ну-ка, поймай! Нѣтъ, не поймаешь.
   -- Но скажите,-- спрашиваю я у офицера пограничной стражи,-- какъ по-вашему: спокойно населеніе?
   -- Верстъ на 25 отъ линіи -- да, пожалуй, а туда дальше... Тамъ уже разные слухи ихъ смущаютъ. Да и не видятъ тѣ того, что эти видятъ: наши войска, устройство, вотъ подойдутъ еще новыя войска, а съ другой стороны -- хорошій заработокъ. У нихъ деньги все; платите и хунхузамъ, и хунхузы друзьями будуть. Тамъ родина, патріотизмъ -- этого ничего нѣтъ.
   Подходитъ офицеръ, угрюмый, мрачный.
   -- Скажите, пожалуйста, что это еще за мода завелась у васъ -- въ плѣнъ брать эту сволочь?..
   -- Ну, если начать дѣйствовать, то, пожалуй, назадъ никто не воротится отсюда.
   -- Э, ерунда! Именно какъ можно рѣтишельнѣе надо! Не теряя времени, расколотить японцевъ: разъ, два! А потомъ и за эту сволочь взяться. А то начнемъ такъ тянуть да отступать еще, тогда, пожалуй, дождемся, что насъ, дѣйствительно, какъ курчатъ прирѣжутъ.
   -- А по-моему, вотъ совершенно наоборотъ: была бы цѣла арнія, а наступать успѣемъ. Наступать можно, когда у васъ будетъ полмилліона. Къ осени мы можемъ ихъ имѣть. Вотъ тогда наступать,-- тогда риску не будетъ, а иначе и будетъ какъ разъ рискъ.
   -- Да никогда у насъ къ осени не будетъ полмилліона.
   -- Ну, тогда къ веснѣ милліонъ давайте, да два милліарда на лишній годъ войны.
   -- Да, но какъ и чѣмъ прокормить?
   -- Здѣшнимъ урожаемъ два милліона прокормить можно.
   Звонокъ, и мы спѣшимъ въ поѣздъ.
   У меня въ купэ М. А. Стаховичъ, князь Долгорукій -- распорядители дворянскаго отряда.
   М. А. лѣть подъ сорокъ -- сильный, сохранившійся, русый, съ вьющимися волосами и энергичнымъ лицомъ. Въ перчаткахъ, одѣтъ подорожному, изящно, хотя чувствуется, что это только привычка. Онъ все все время ѣдетъ съ поѣздомъ и разсказываетъ намъ о своихъ злоключеніяхъ.
   Мы слушаемъ и смѣемся.
   -- Нѣтъ, вы понимаете, сегодня 26-й день. Девяносто три сестры, женщины,-- все незнакомо имъ, все пугаетъ. Стучитъ что-то тамъ въ колесѣ. Почему стучитъ, опасно или нѣтъ? Я и самъ ничего не вонимаю. До сихъ поръ во всѣхъ своихъ дѣлахъ я чувствовалъ почву: я зналъ, почему удача, почему неудача. Здѣсь я ничего не знаю: я не хозяинъ положенія, я выбить изъ колеи, я утратиль почву. Да, стучитъ какъ будто. Надо справиться у начальства. "Какой вагонъ? Классный? Какого класса?" -- "Второго".-- "Надо осмотрѣть". Осматриваеть: "Да, выбоинка въ бандажѣ два миллиметра... да... вагонъ этотъ дальше итти не можетъ". Нашъ вагонъ отцѣпяютъ, а намъ даютъ вмѣсто него третій классъ: другого нѣтъ. Сестры въ отчаяніи. Но новый вагонъ стучитъ еще сильнѣе: такъ и кажется, что вотъ-воть разлетится въ дребезги. Иду опять къ начальству черезъ нѣсколько станцій. "Помилуйте, говоритъ, три миллиметра всего, выбоинка совершенно законная и въ мирное время, а теперь, въ военное время, когда допускается шесть миллиметровъ". Почему въ военное время полагается стали быть вдвое выносливѣе? "Но почему же мнѣ вотъ что и вотъ что сказалъ вашъ коллега?" Подмигиваетъ: "Да просто вагонъ вашъ понадобился". Теперь вотъ и возимся: на ночь дежурныхъ ставимъ. "Чуть что,-- вы за веревку предохранительную дерните". Вотъ и держимся все время за веревку. Главное -- дамы. Я ужъ самъ и сидю надъ злополучнымъ колесомъ. А что съ нами было на Яблоновомъ хребтѣ!
   Новый разсказъ, какъ машинистъ порвалъ фарконели въ поѣздѣ.
   -- Порвалъ и плюетъ: "Такого проклятаго поѣзда еще никогда не возилъ". Но до Манчжуріи все-таки тихо ѣхали, а тутъ нашъ отрядъ подвернулся: пришлось четыре вагона отцѣпить. Поклялись, что съ слѣдующамъ поѣздомъ отправятъ. И вотъ ѣду и мучусь: а вдругъ да не отправятъ? О, Боже мой, только бы доѣхать. И клякусь -- впередъ дальше одной станціи отрядовъ не возить.
   Въ то время, какъ сестры и доктора ѣдятъ на станціяхъ, онъ, Кноррингь, Языковъ и его помощники и санитары ѣдятъ на продовольственныхъ пунктахъ,-- ѣдятъ щи и кашу. А если гдѣ ихъ плохо кормятъ, то на замѣчаніе ихъ о плохой пищѣ язвительно говорятъ имъ:
   -- Бабья и тряпья довольно и безъ васъ.
   Намѣченъ до сихъ поръ расходъ на "Красный Крестъ" -- сумма до 300 тыс. руб. Остальной милліонъ и будущія пожертвованія будутъ назначены къ расходу при ближайшемъ ознакомленіи съ дѣломъ.
   Князь Долгорукій, пріѣхавшій только что навстрѣчу поѣзду изъ Ляояна, разсказываетъ много интереснаго, но пока для печати недоступнаго.
   Слава Богу, никакихъ эпидемій въ арміи нѣтъ. Надо особенно бояться трехъ: изъ Инкоу -- чумы, изъ Харбина -- холеры и отовсюду -- сыпного тифа. Такимъ образомъ теперь существенно необходнмы всякаго рода предусмотрительныя мѣры.
   И чистота тѣла -- самая первая изъ нихъ, самая важная, самая существенная между ними. Необходимы баня и прачечныя. Вѣдь безъ бани нельзя же вымыться, а пребываніе нѣсколько мѣсяцевъ безъ мытья подготовляетъ почву для всякой эпидеміи. Всѣ газеты должны поднять этотъ вопросъ, чтобы привлечь пожертвованія на это насущно-необходимое дѣло. Если бы каждый хоть разъ увидѣлъ результаты отсутствія бань и прачечныхъ, онъ никогда бы не забылъ этого ужаса.
   И какъ ничтожно мало, въ сравненіи съ остальнымъ, нужно денегъ для этого! Если ваша редакція {Редакція газеты "Новости Дня", гдѣ помѣщались очерки Н. Гарина. Ред.} согласна открыть на это дѣло подписку, я предлагаю свои услуги -- передавать деньги въ тѣ части войскъ, гдѣ буду видѣть нужду въ баняхъ и прачечныхъ".
  

XVI.

17-го мая.

   Харбинъ -- Старый и Новый. Старый въ семи верстахъ, а Новый предъ глазами.
   Впечатлѣніе ошеломляющее! Три-четыре года тому назадъ здѣсь была пустыня. Теперь это -- городъ, американскій городъ, выстроенный по мановенію волшебнаго жезла, и какой городъ, какія постройки! И на всемъ отпечатокъ одной строительной руки: красныя кирпичныя зданія, свѣтлыя металлическія крыши. Это придаетъ всему городу однообразный, казенный и скучный тонх.
   Говорать, въ Дальнемъ удалось избѣгнуть этого. Но тамъ размахъ еще шире. Такихъ зданій свыше тысячи.
   Глядя на этотъ городъ, кто-то говорить:
   -- Развѣ можно эти десятки, сотенъ милліоновъ отдать назадъ?!
   Кто-то вспоминаетъ слова Лихунчанга:
   -- Не мѣшайте русскимъ строить.
   Вспоминаютъ о центрѣ.
   -- Центръ, центръ!..-- говоритъ одинъ:-- вѣдь уже выясненъ геометрическій центръ тяжести, Томскъ, а это, право же, не такъ далеко...
   -- Во всякомъ случаѣ,-- замѣчаетъ Михаилъ Александровичъ Стаховичъ,-- настолько далеко, что засѣданій о центрѣ здѣсь не устроишь. А сестры ждутъ.
   Онъ уходить, и мы ѣдемъ въ городъ.
   И старый городъ и новый -- грязные. Тамъ, гдѣ мостовыя, еще хуже: безъ мостовыхъ ухабы мягки, а на мостовыхъ громадные камни вывалились изъ своихъ постелей,-- и въ результатѣ проѣздъ несносный, извозчики парные: дрожки, коренникь и пристяжка. извозчики всѣ русскіе.
   -- Ну что жъ, хорошо тутъ?
   -- Чего хорошаго? Чужая сторона! Только и дожидайся, что какъ барана прирѣжутъ.
   -- Тогда зачѣмъ живешь здѣсь?
   -- Копейку достать можно. Я самъ питерскій. Тоже извозчикомъ былъ. Тамъ четыре рубля если выѣздишь, то и кричи ура. А здѣсь и семь рублей въ день не заработокъ.
   -- Ячменемъ кормите?
   -- Ячменемъ.
   -- Почемъ?
   -- Шестьдесятъ пять.
   -- Ну что жъ? Совсѣмъ хорошо.
   -- Хорошо, да не очень. Вотъ эта постромка въ Россіи 2--3 руб., а здѣсь 6--7 р. отдай. И все такъ. Квартира, а и квартира какая -- чуланъ,-- тридцать рублей въ мѣсяцъ.
   -- А хлѣбъ по чемъ?
   -- Булками покупаемъ: двѣнадцать коп., фунта два съ половиной будетъ.
   -- Бѣлый?
   -- Бѣлкй.
   -- Ну, а съ китайцами какъ вы живете?
   -- Что съ китайцами? Побѣдятъ наши,-- мы веселые; японцы,-- китайцы всселые.
   Масса извозчиковъ. Ѣдутъ военные, сестры. масса штатскихъ,
   -- Сколько васъ, извозчиковъ?
   -- Пятьсотъ восемьдесять съ хвостикомъ.
   -- Куда же это всѣ ѣдутъ?
   -- Куда? На пристань, въ сады, въ театры, циркъ.
   -- Весело живутъ?
   -- А что не жить? Другому, можетъ, и жить-то осталось, что только здѣсь поживетъ.
   Театры, цирки, кафе-шантаны, рестораны и извозчики работаютъ прекрасно. Все это низкопробное, балаганное. Но цѣны громадныя. Первый рядъ 5 р. 50 к. Театръ биткомъ набитъ. Выборъ пьесъ невозможный. Ни въ одномъ народномъ театрѣ не видѣлъ я такихъ бездарныхъ и устарѣлыхъ пьесъ патріотическаго содержанія и съ такимъ плохимъ исполненіемъ. "Рука Всевышняго отечество спасла" -- вещь недосягаемая въ сравненіи съ тѣмъ, чѣмъ угостили насъ въ Харбинѣ. Баронъ Бромбеусъ и тотъ бросилъ бы подъ столъ эту пьесу въ свое время, сказавъ обычное: "Ванька, это твоя литература". Это даже не пятидесятыхъ, а какихъ-то двадцатыхъ годовъ литература. Даже и безхитростнаго райка она не удовлетворила: актеры еще кричали "ура!" (на слова какой-то дѣвы, которая жаждетъ повторенія Севастополя и новой славы нашимъ морякамъ на морѣ и на сушѣ), а публика спѣшитъ въ такъ называемый городской садъ исполъзовать свой антрактъ -- куреньемъ, выпивкой, осмотромъ накрашенныхъ дамъ въ сомнительвыхъ по свѣжести и модѣ костюмахъ.
   Слѣдующая пьеса -- "Овечки". И изъ эпохи сороковыхъ годовъ мы переносимся къ турецкой кампаніи 1877 года: Кишиневъ, Бухареста, Адріанополь, Бургасъ. Тотъ же тылъ арміи, тѣ же кафе-шантаны, женщины и разгулы, но масштабъ другой: тамъ денегъ было больше, больше блеску. Здѣсь тускло, балаганно.
   "Овечки", несмотря на овечьи голоса и ужасную музыку и несмотря на невозможное исполанніе, слушаются публикой взасосъ, въ особенности въ тѣхъ сценахъ, гдѣ дѣйствіе происходитъ ночью, въ спальняхъ женскаго пансіона.
   Даже та доля сатиры,-- лицемѣріе воспитателей,-- которая имѣется въ этой пьескѣ, въ такомъ исполненіи исчезаетъ. Царитъ сплошная пошлость. и всякая новая вставка въ этомъ направленіи энергично поощряется.
   -- Дорогой мой,-- объясняетъ кому-то Сергѣй Ивановить,-- выпьемъ же! Выпьемъ! Я похожъ на человѣка, который двадцать пять лѣтъ спалъ, и вотъ я проснулся, и это мои первыя движенія: я потягиваюсь, я жадно вдыхаю въ себя этотъ свѣжій воздухъ... Только уйдемъ немного отъ этого окна, потому что тутъ довольно мерзко: этотъ чадъ изъ кухни... Я не люблю... дорогой мой, этотъ чадъ, но, конечно, если надо, я полюблю и его...
   Мы возвращаемся на вокзалъ, и я отдаю себѣ отчетъ пережитаго дня.
   Слышали новыя подробности о вчерашней стычкѣ съ хунхузами. Но это были не хунхузы, а какое-то небольшое племя, весной перекочевывающее съ семьями и скотомъ на западѣ. Толпа и ружья ввели въ заблужденіе охранную стражу. Между прочимъ, убиты двѣ женщины. Тѣ трое хунхузовъ, которыхъ мы видѣли, весьма возможно, что тоже отставшіе изъ этого же племени. Но ихъ взяли, потому что они были съ ружьями.
   Слышали еще одинъ грустный эпизодъ изъ послѣднихъ преслѣдованій хунхузовъ. Тоже по ошибкѣ подстрѣлили въ степи монголку. Пуля разбила ей колѣнную чашку. Отрядъ былъ небольшой, надо было продолжать преслѣдованіе. Ей сдѣлали перевязку, положили около нея кусокъ хлѣба и ушли. Черезъ нѣсколько дней развѣдчикъ другого отряда нашей стражи, увидѣвъ выглядывавшую голову, принялъ ее за хунхузскую, выстрѣлилъ и наповалъ убилъ эту монголку. Рана уже зажила, хлѣбъ такъ и лежалъ возлѣ нея нетронутымъ.
   Слуховъ и сплетенъ очень много. Два теченія рѣзко обозначаются: одно -- за наступленіе, другое -- противъ. За наступленіе немногіе, и не изъ состава войска. Но говорятъ они увѣренно и съ большимъ задоромъ.
   -- Вы говорите, что надо пятьсотъ тысячъ этимъ лѣтомъ, чтобъ война была побѣдоносная? и это будетъ военное искусство? Тогда и этотъ парикмахеръ побѣдитъ.
   Говорящій показываетъ на стригущаго его парикмахера. Кажется, несомнѣнный факть изъ всего слышаннаго, что японцы, оставивъ въ Фынхуанченѣ заслонъ въ 30 тысячъ, направили свои войска на Ляодунъ къ Портъ-Артуру. Эта перемѣна вызвала соотвѣтственную перемѣну въ распредѣленіи войскъ и съ нашей стороны: мы опять и еще и еще укрѣпляемъ Ляоянъ.
   На распространившійся слухъ, что Кинчжоу взять, распространяется встрѣчный слухъ, что на выручку изъ Ляояна пошелъ корпусъ.
  

XVII.

18-го мая.

   Дворянскій поѣздъ остается въ Харбинѣ, а наши вагоны прицѣпливаютъ къ воинскому артиллерійскому поѣзду. Это одинъ изъ эшелоновъ сибирскаго четвертаго корпуса.
   Съ нами же ѣдетъ дальше и М. А. Стаховичъ. Мы очень рады такому спутнику и устраиваемъ его въ нашемъ вагонѣ.
   Въ окнахъ виднѣется все та же спокойная и безмолвная степь.
   Вспоминается что-то далекое, забытое, мирное. Дѣтство, поѣздка на долгихъ, деревни въ южныхъ степяхъ Новороссіи. Дрофа тяжело поднималась и тянулась туда, гдѣ на горизонтѣ, точго насторожившись, выглядывали далекія скирды. Тамъ, въ этихъ степяхъ, бродили мы, маленькія дѣти, смотрѣли на проносящійся поѣздъ, думали, мечтали, всей душой воспринимали радости бытія. Тѣ степи остались, но дѣти ушли, выросли и разошлись по разнымъ дорогамъ жизни.
   Иныя степи, иная даль -- чуждая, невѣдомая, передо мной теперь, и напрасно пытливо ищешь въ ней отвѣтовъ на всѣ мучительные вопросы.
   Отъ Харбина къ югу начинаются обработанныя поля. Обработка огородная: самая тщательная, рядовая, съ прополкой до послѣдняго корешка. Осенью послѣ уборки опять будутъ полоть, выдернутъ и злаковые корни и все снесутъ въ компостныя кучи, сперва сжигая, какъ топливо, это корни. Эти кучи -- украшеніе усадьбы -- стоятъ передъ домами, черныя, вонючія, и чѣмъ ихъ больше, тѣмъ богаче владѣлецъ.
   Отъ картинъ природы въ окнахъ нельзя оторвать глазъ. Столько манящей ласки, нѣги и покоя въ этомъ весеннемъ днѣ, въ этихъ разбросанныхъ рощахъ, далекихъ деревняхъ. Садится солнце, горятъ на горизонтѣ одинокія деревья, и все новая и новая развертывается даль, и уходятъ поля и сливаются тамъ на горизонтѣ съ золотистою далью уже небесныхъ полей. И такъ безмятежнозпрекрасенъ этотъ задумчивый видъ догорающаго дня.
   Станція. Сѣрое изъ дикаго камня зданіе съ китайской крышей изъ гонта, выгнутой и приподнятой къ краямъ. Постройки кругомъ. Ѣдущій съ нами пограничный офицеръ дѣлаетъ тревогу, и на выстрѣлъ въ нѣсколько минутъ собираются конный и пѣшій отряды. Пѣшій маршируетъ по платформѣ, весь поѣздъ высыпалъ и смотритъ. Красавцы-артиллеристы нашего поѣзда, гиганты, смотрятъ, какъ усердно отбиваетъ землю пѣхота изъ маленькихъ въ папахахъ солдатъ и ѣстъ глазами начальство.
   Нашъ гепералъ выражаетъ одобреніе офицеру за быстроту, но вникаетъ во всю постановку обороннаго дѣла и не совсѣмъ удовлетворевъ отвѣтами. Онъ находитъ, что отрядъ разбросанъ, можетъ быть по частямъ отрѣзанъ, и нѣтъ удобнаго сборнаго пункта.
   -- Вотъ эта круглая водокачка, немного увеличенная, если бы была ближе поставлена, могла бы служить прекрасной цитаделью, съ бойницами, со складомъ боевыхъ припасовъ, провіанта. Тутъ нѣсколько человѣкъ могутъ какъ угодно отсидѣться, пока придеть помощь.
   На каждомъ шагу по дорогѣ слѣды обороны: часовые, будки, обнесенныя кирпичной стѣной, съ башенками по угламъ, съ прорѣзями въ нихъ и стѣнахъ для стрѣльбы. На мостахъ побольше -- отряды въ пять-шесть человѣкъ. Столбы, обмотанные соломой; на случай нападенія, такой столбъ зажигается, за нимъ слѣдующій -- и такимъ образомъ вѣсть доходить до станціи.
   -- Но вѣдь ночью къ часовому легко и подкрасться, прирѣзать.
   -- На-дняхъ, до луны, такъ и было. Подкрались, и часовой получилъ четыре ружейныхъ раны, но они не замѣтили подчасового,-- тотъ выстрѣлиль,-- конный разъѣздь былъ всего въ полуверстѣ: прискакали, но ужъ никого не нашли.
   -- Хунхузы?
   -- Конечно.
   -- Много ихъ?
   -- Сколько угодно.
   -- А населеніе?
   -- Тоже готовится. И войска и полиція увеличиваются постоянно. Вонъ видна деревня: въ ней 27 запасныхъ, имъ указанъ начальникъ, складъ, гдѣ оружіе лежитъ.
   -- Гдѣ?
   -- Если бы зналъ,-- взялъ. Да это все равно: всѣхъ же складовъ не заберешь. Тутъ недалеко городокъ: не имѣетъ права держать ни одного ружья, ни одного солдата. А держатъ: офиціально 60 человѣкъ, а я знаю, что у нихъ больше четырехсотъ.
   -- А у васъ сколько?
   -- У меня всѣхъ сейчасъ 53, но на-дняхъ 14 уйдутъ. Хунхузовъ сколько хотите; верстъ 10--15 выѣзжайте: конные отряды съ ружьями. Встрѣтятъ насъ въ большомъ количествѣ -- умчатся, а то отстрѣливаться начнутъ.
   -- Ну что стоитъ ихъ стрѣльба? Я помню, въ китайскую кампанію...
   -- Это уже и народъ другой и ружья другія: трехлинейныя, четырехлинейныя, маузера, Винчестера. Стрѣляютъ залпами, стойко, отступаютъ стройно.
   -- Можетъ быть такой случай, что въ одну прекрасную ночь по данному сигналу всѣ эти шайки надвинутся, и дороги не станетъ?
   -- Можетъ. Хуже всего, что у нихъ и пушки. Въ этомъ городкѣ нѣтъ пушекъ.
   -- Отчего вы ихъ не отберете?
   -- Надо знать, гдѣ именно онѣ. Надо имѣть средства наконецъ для этого. Ужъ отбирать -- Богъ съ ними; знать бы, по крайней мѣрѣ. Въ моемъ распоряженіи есть восемнадцать рублей въ мѣсяцъ на шпіоновъ, но... плохому переводчику платиться десятъ. Зааемъ, что много ихъ, знаемъ чрезъ одного князька монгольскаго, что проходятъ всѣ къ западу, къ Нингутѣ, но это только оданъ князекъ, а остальные -- не наша сторонники.
   -- Правда, что японскіе офицеры руководятъ ими?
   -- Во всякомъ случаѣ, я вамъ говорю, что строй у нихъ измѣпился: это уже отряды, а не сбродъ.
   -- Но вѣдь съ виду китайцы такъ же мирные, ласковые?
   -- Тотъ, который у васъ въ рукахъ. Тотъ будетъ и ласковый и дураками своихъ обзывать; а попадитесь вы къ нему въ руки,-- онъ васъ замучить такини муками, о которыхъ и говорить не хочется. Или ядъ, или послѣднюю пулю въ револьверѣ надо держать для себя на случай плѣна.
   И офицеръ называетъ нѣсколькихъ такъ замученныхъ.
   Солнце сѣло. Мягкія сумерки охватываютъ темной паутиной. Далекій западъ, какъ просвѣтъ, какъ выходъ, еще горитъ въ этомъ прозрачномъ мракѣ. Уже играетъ походъ высокій статный артиллеристь, высоко вверхъ поднята его труба, и тревожные мелодичные звуки будятъ тишину вечера,-- ароматичнаго весенняго вечера.
   Мы медленно идемъ къ вагонамъ.
   -- Но если таково положеніе дѣлъ, то не могутъ же не знать его тѣ, которые говорятъ, что войска достаточно? Какая же цѣль?..
   -- Ахъ, дорогой мой!-- мягко обнимаетъ, нагоняя сзади, Сергѣй Ивановичъ.-- Поѣдемъ дальше и дальше, въ Ляоянъ, и выбросимъ изъ головы всѣ проклятые вопросы: почему, зачѣмъ? Не все ли равно теперь намъ? Уподобимся матери нашей, природѣ, этому вечеру, этой нѣгѣ, этому звенящему кузнечику...
  
   Можетъ, озадачитъ,
   Можетъ, не обидитъ:
   Вѣдь кузнечикъ скачетъ,
   А куда -- не видитъ.
  
   И Сергѣй Ивановичъ смѣется, а за нимъ и всѣ, потому что нельзя не смѣяться, когда смѣется онъ своимъ подмывающимъ, веселымъ и безпечнымъ смѣхомъ.
   -- О чемъ въ самомъ дѣлѣ безпокоиться;-- продолжаетъ онъ.-- Что будетъ Варѳоломеевская ночь, что прирѣжутъ насъ? Чѣмъ мы лучше другихъ и что убиваться?.. Ха-ха-ха! Вы, кажется, огорчены, дорогой профессоръ? Но что жъ я могу тутъ сдѣлать? Если бъ я могъ дажк крикнуть такъ, чтобы весь міръ услыхалъ меня: "Господа, соединимся въ одно предъ этой страшной опасностью, будемъ гражданами, не будемъ топить одпить другого, потому что всѣ потонемъ...",-- то вѣдь и тогда, зная всю подлость человѣческаго естества, ничего изъ этого не вышло бы. А если къ тому же я и не могу... Кажется, поѣздъ уже идетъ, а мы еще на платформѣ! Прыгайте же скорѣе, мой дорогой профессоръ, чтобъ не случилось худшаго. И будь, что будеть!
  

XVIII.

10-го мая.

   Мы подъѣзжаемъ къ Мукдену. Сегодня опять новый видъ. Далекія горы охватили со всѣхъ сторонъ горизонть. Иногда эти горы приближаютя и потомъ опять уходятъ. Высота ихъ -- высота горь средняго Урала, но отдѣльныя вершины ихъ острѣе, и издали онѣ кажутся сплошь иззубренными. Точно острый хребетъ съ массой бугорковъ какого-то невѣдомаго звѣря, остановленнаго навѣки въ тотъ моментъ, когда онъ весь былъ въ движеніи.
   А близко къ дорогѣ все тѣ же прекрасно обработанныя поля, отдѣльныя рощицы и деревни, мирныя картины сельской жизни. Вотъ убѣгаетъ дорожка и прихотливо вьется среди полей молодой зелени. Ѣдетъ по ней двухколесная арба, и въ синей кофтѣ, широкихъ панталонахъ, въ туфляхъ, подбитыхъ толстымъ войлокомъ, съ длинной черной косой, ѣдетъ китаецъ и поеть свою пѣсню, какую-то, всю на диссонансахъ построенную, дикую мелодію. Въ запряжкѣ у него и лошадь, и быкъ, и мулъ, и оселъ, и корова.
   Китайцевъ много, но женщинъ китайскихъ мы еще не видали. Онѣ и къ званымъ гостямъ не выходять, а къ незванымъ и подавно. Онѣ только спрашиваютъ своихъ возлюбленныхъ богатырей:
   -- Ты все еще не прогналъ ихъ, этихъ гостей, чтобы могли мы, какъ прежде, ходить и ѣздить по роднымъ полямъ?
   И онъ поеть ей пѣсню о терпѣнія, о темной ночи и о кровавомъ пирѣ съ непрошенными гостями, и послѣ этого пира онъ пріѣдетъ за ней на парѣ быковъ, украшенныхъ лентами, и въ праздничныхъ одеждахъ они подутъ опять по роднымъ полямъ, къ милымъ могиламъ предковъ, и онъ покажетъ ей одну большую, на тысячи верстъ могилу, куда уложили они, богатыри, спать своихъ непрошенныхъ гостей послѣ кроваваго похмелья.
   На каждомъ шагу эти могилы. Всѣ эти рощицы, деревья и бугорки возлѣ нихъ -- могилы.
   Сергѣй Ивановичь вошель на минуту.
   -- Ну, что можетъ быть прелестнѣе этихъ чудныхъ мирныхъ ландшафтовъ! -- воскликнулъ онъ.
   -- Да, но это чужое...
   -- Черезъ нѣсколько вѣковъ это будетъ свое.
   -- Что?
   -- Но общее братство народовъ грядетъ же когда-нибудь? Спросите этого пахаря, хочетъ онъ воевать? Нѣтъ, онъ не хочетъ воезать. А чего онъ хочеть? Онъ хочетъ сохранить то, что имѣетъ, и еще на пятьдесятъ рублей больше доходу въ этомъ году. А войны онъ не хочетъ, потому что война отниметъ у него жизнь его близкихъ, разоритъ его, уменьшить доходъ. Нѣть, онъ не хочетъ войны,-- это мы съ вами только, дорогой мой, хотямъ ея, и да падетъ она на нашу голову... А теперь я пошелъ дальше дѣлиться впечатлѣніями съ менѣе занятыми людьми, потому что моя душа полна ими: и незанятыми людьми и впечатлѣніями.
   Онъ еще останавливается въ дверяхъ и смѣется.
   -- Неужели уже конецъ нашей поѣздкѣ? Вы развѣ можете на нее пожаловаться? Нѣтъ, серьезно? Она прошла, какъ одинъ день, и если бы впереди предстояла еще одна такая поѣздка, если бы вся война состояла изъ одной сплошной такой поѣздки!.. А наша каталажка? Какое далекое, но милое воспоминаніе! Какъ незамѣтно перешла она во что-то другое. Мы такъ же ѣли, пили, спали, любили другъ друга, рѣже, но все-таки и о проклятыхъ вопросахъ говорили иногда, но все ужь это было но то. Потому что тогда мы были еще молоды, теперь мы старѣемъ. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ старѣемъ, старѣемъ и сохнемъ, какъ рѣпы Рѣпосчета, и уже знаемъ, что мы эти рѣпы. О, какъ это печально, мой дорогой! И если комедія человѣческой жизни или исторія ея не была еще написана, то я, можетъ-быть... а впрочемъ, нѣтъ: я лучше... Прощайте же, пишите, въ случаѣ надобности телеграфируйте -- ключи на комодѣ...
   Онъ стоитъ еще мгновеніе, смѣется, какъ смѣются дѣти, какъ бы извиняясь, и уходитъ. Остановка, я бросаю перо и выхожу на станцію.
   Сергѣй Ивановичъ уже держитъ на рукахъ какого-то грязнаго китайскаго ребенка, цѣлуетъ его и кричитъ мнѣ:
   -- Голубчикъ, смотрите, какая прелесть! Ну, чего стоимъ мы, пресыщенные жизнью, изолгавшіеся и растлѣнные, предъ этой малюткой, которая, смотрите, какъ радостго смотритъ этный блестящими раскошенными глазками! Смотрите, какая вѣра въ этихъ глазкахъ: она вѣритъ! Вѣритъ, что такъ и надо, чтобы она была такой грязной, что ее еще будутъ за это любить, что весь этотъ міръ созданъ для любви, только для любви, что звуками ея только и наполненъ онъ, что мы -- цикады, умирающія отъ избытка и блаженства этой любви... О, какъ прелестна жизнь, прелестна во всей ея мерзости!
   Все та же боевая обстановка, какъ и на каждой станціи. Такъ непривычно сидѣть въ столовой, среди мѣшковъ, набитыхъ землей. Это на случай нападенія придется закрывать окна этими мѣшками.
   -- Вы ждете? -- спрашиваемъ мы молодого пограничнаго офицора.
   -- Я третій день всего здѣсь присланъ на смѣну убитаго.
   -- Убитаго въ стычкѣ?
   -- Да, преслѣдовали хунхузовъ.
   -- Много ихъ?
   -- Говорятъ, что всѣ здѣсь хунхузы.
   Мы ждемъ встрѣчнаго поѣзда. Онъ приходитъ, и на узнаёмъ новыя подробности взятія Цзинчжоу. У японцевъ легло отъ 5 до 15 тысячъ, у насъ-- отъ 800 до 3.000. Мы оставили японцамъ отъ 40 до 70 пушекъ, по пушки эти и снаряды для нихъ -- китайскіе.
   -- Ну, а правда, что въ обходъ высланному на Портъ-Артуръ отряду японцы двинулись на Хайченъ?
   -- Говорятъ...
   Звонокъ и сборный сигналъ. Изъ оконъ вагона мы смотрямъ на эту станцію Телинъ. Горы цѣпью холмовъ подошли совсѣмъ близко, и кругомъ говоратъ объ этомѣ Телинѣ, какъ объ удобной позиціи на случай отступленія.
   -- Но какое-же теперь отступленіе? Volens nolens, sed alea jacta es!..
   Это говоритъ гвардейскій ротмистръ. Онъ съ другимъ молодымъ офицеромъ везутъ подарки въ армію и оставляютъ насъ въ Мукденѣ. Оба -- строго выдержанные, корректные иолодые люди. Они и съ шуткахъ серьезны и насторожены. То, что съ перваго взгляда можно было бы принять за желаніе обособиться, при болѣе близкомъ знакомствѣ было просто опасеніе натолкнуться на враждебное отношеніе. Чѣмъ больше мы знакомимся съ ними, тѣмъ больше симпатій они завоевываютъ.
   Но армія въ общемъ къ гвардейцамъ относится враждебно.
   Особенно враждебны казаки къ гвардейцамъ.
   Но здѣсь особыя причины. Гвардейскіе офицеры не признаютъ ихъ хозяйственнаго строя. Гвардейскаго офицера можно упрекнуть въ желаніи отличиться, показать себя, но хозяйственная сторона его, конечно, не интересуетъ. Эта сторона у казаковъ иначе поставлена, и, можетъ-быть, съ ихъ точки зрѣнія гвардеецъ и плохой хозякнъ.
   -- Я слыхалъ,-- говоритъ кто-то,-- и другія претензіи. Гвардейцы вносятъ разгулъ, жизнь не по средствамъ, за ними невольво тянется мѣстное офицерство: патріархальный бытъ нарушается, это раздражаетъ стариковъ. Я слыхалъ такія жалобы. Онъ, говорятъ, пришелъ, война кончилась -- ушелъ, а ты оставайся. Ну, наконецъ жалоба, что на шею садятся люди съ протекціей нахватываютъ отличія.
   -- Но даже, если бы и протекція дѣйствовала, чему я не вѣрю, то вѣдь и съ протекціей нельзя же ни съ того ни съ сего награждать: надо дѣло, а тогда эта протекція и для всѣхъ.
   Гвардейскій полковникъ съ Владимиромъ съ мечами, ѣдущій принимать полкъ, говоритъ:
   -- Все зависитъ отъ личности, отъ такта и умѣнія себя поставить; хорошій товарищъ, не мелочникъ, молодецъ въ дѣлѣ всегда получитъ надлежащую оцѣнку. А совать тамъ носъ въ ихъ хозяйственные распорядки калифу на часъ...
   -- Конечно.
   -- Порядки, на смѣну которымъ уже выработаны новые, и вопросъ только времени.
  

-----

  
   Въ Мукденѣ -- цѣлый ворохъ ошеломляющихъ новостей. И самая главная, что армія выступаетъ изъ Ляояна на выручку Портъ-Артура.
   Насколько это вѣрно?
   Подъ Ляояномъ оставляютъ заслономъ корпусъ.
   Подъ Ляояномъ въ двадцати верстахъ видѣли разъѣзды японцевъ.
   Подъ Цзинчжоу нашихъ убито 800 солдатъ и 30 офицеровъ. Еще до атаки тамъ же нашей артиллеріей уничтожено пять японскихъ батальоновъ,-- гдѣ-то въ оврагѣ или въ канавѣ, скрытой батареей. Пушки свои мы сами взорвали. Это бывшія китайскія пушки -- безъ снарядовъ. Околько японцовъ погибло при самой атакѣ -- неизвѣстно.
   -- Господа! Кто отправляется въ Ляоянъ,-- поѣздъ отходить.
   -- Какъ отходитъ? Мы только-что пріѣхали, мы еще ничего не ѣли!
   -- Ничего не знаю: второй звонокъ.
   -- Можетъ-быть, это и вѣрное распоряженіе,-- замѣчаетъ кто-то,-- чтобы поменьше сплетенъ разносилось.
   Противъ нашихъ вагоновъ стоитъ встрѣчный поѣздъ.
   -- Что? Что такое?
   Толпа окружаетъ казака.
   -- Вотъ онъ подтверждаетъ, что дѣйствительно въ двадцати верстахъ отъ Ляояна видѣли конный японскій разъѣздъ,-- говоритъ офицеръ, указывая на казака.
   -- Такъ точно, -- говоритъ казакъ,-- якъ наскакали, тамъ затупотило...
   -- А куда вы ѣдете?
   -- Коней раненыхъ веземъ..
   -- Господа! Поѣздъ трогается!..
   -- А войска выступаютъ изъ Ляояна?
   -- Такъ точно, что выступаютъ, увсі,-- кричитъ онъ уже вдогонку нашему поѣзду.
   Правда или ложь все это? Скоро узнаемъ.
   Исчезаетъ маленькая станція Мукдена, и мы уже полнымъ ходомъ несемся въ темную, ночью охваченную даль.
  

-----

  

20-го мая.

   -- Ляоянъ!
   Подъ этотъ возгласъ я просыпаюсь. Ко мнѣ врывается нѣсколько человѣкъ:
   -- Представьте себѣ, не наврали! Одинъ корпусъ двинулся къ югу, но все остальное на мѣстѣ, и въ Ляоянѣ такъ спокойно, какъ будто и воины никакой нѣть.
   Настроеніе великолѣпное! Неудачи никого не смущаютъ, и ихъ даже слушать не хотятъ.
   Одинъ началъ-было разсказывать, ему закричали: "Замолчите, довольно!".
   -- Да вѣдь и понятно совершенно,-- говоритъ Сергѣй Иваповичъ.-- Не пришли же люди наводить на самихъ себя уныніе. Люди твердо рѣшились побѣдить или умереть и безпредѣльно вѣрятъ въ успѣхъ дѣла. Нѣтъ, прекрасное настроеніе: армія, какъ одинъ человѣкъ.
   -- Такъ что побѣдимъ?
   -- Никакого сомнѣнья.
  

XIX.

Ляоянъ, 22-го мая.

   Я выбился изъ колеи. Вагонная жизнь кончилась, а жизнь въ Ляоянѣ еще не наладилась, и не могу похвалиться, чтобы я почувствовалъ уже ее. Такъ надъ воронкой водоворота долго еще кружитъ на поверхности былинка, пока и ее, въ свою очередь, не захватитъ и не утянетъ въ свои бездны этотъ водоворотъ. А пока -- низенькое станціонное зданіе, съ грязнымъ буфетомъ, съ массой въ немъ всякаго года военныхъ. И какъ ни мало это зданіе, оно закрываетъ весь остальной плоскій видъ. Только на горизонтѣ, на востокѣ вырисовываются зубцы невысокихъ горъ, да ближе къ вокзалу выглядываетъ какая-то многогранная башня, въ верхней своей половинѣ кончающаяся высокими шпицами, вся покрытая рядами горизонтальныхъ карнизовъ, а въ нижней -- съ барельефами на гладккъ стѣнахъ, съ глухими отверстіями для оконъ. Но оконъ нѣтъ, нѣтъ дверей, внутри башня пустая. Говорятъ, выстроена она 500 лѣтъ тому назадъ корейцами въ знакъ побѣды и завоеванія Манчжуріи. Знакъ остался, а сами побѣдители уже и у себя дома и даже безъ боя -- побѣжденные и этотъ неразрушенный знакъ свидѣтельствуетъ теперь только о вящшемъ презрѣніи китайцевъ къ ихъ побѣдителямъ,-- они даже не разрушили этой башни, совершегно пустой внутри,-- эмблемы пустоты, тщеславія.
   Но башня оригинальна, и печать вѣковъ придаетъ ей свою манящую прелесть. А между башней и вокзалами,-- разстояніе около полуверсты,-- такой же новый городъ, какъ я уже видѣлъ въ Харбинѣ. Только здѣсь дома изъ темно-сѣраго кирпича, съ такого же цвѣта крышами. Рядъ домовъ однообразнаго твпа, съ площадью, съ церковью на ней, такою же темною, и съ архитектурою въ стилѣ домовъ. Дома же примыкаютъ другъ къ другу, и каждый обнесенъ деревяннымъ, только еще загрунтованнымъ палисадникомъ. Это все будущіе цвѣтники, сады, дворы, но теперь пока пустырь, на которомъ коновязи, лошади, солдаты со штыками. На крылечкахъ домовъ сидятъ китайцы разнаго рода прислуга, повара, прачки, бои (что по-англійски, значить мальчикъ). Такіе же китайцы -- рикши везутъ рысью маленькія двухколесныя колясочки по улицамъ. Одинъ спереди, другой сзади, а въ колясочкѣ въ полулежачемъ положеніи, весьма неловкомъ на взглядъ, ѣдутъ военные, держа въ рукахъ свои шашки.
   Къ востоку отъ вокзала за этимъ новымъ городомъ, за этой башней -- старый китайскій городъ, не видный съ вокзала, весь кругомъ обнесенный массивной казенной стѣной, сажени въ двѣ толщиной и сажени четыре высотой. Нѣсколько высокихъ съ арками воротъ ведутъ въ этотъ городъ, нѣсколько проломовъ; это нами сдѣланные проломы на случай сопротивленія города и болѣе свободнаго прохода войскъ черезъ городъ.
   Эти проломы обнажили интимную часть города: теперь вы черезъ этотъ проломъ въѣзжаете и ѣдете вдоль внутренней стѣны, тамъ, гдѣ никогда эта ѣзда не предполагалась. И вы видите то, что скрыто отъ глазъ, когда вы въѣзжаете черезъ обычныя ворота въ пыльный, съ узкими улицами, городъ. Здѣсь предъ вами сады, виноградники, прихотливые домики, всѣ въ зелени.
   Среди нихъ и дача англичанина-доктора, который уже двадцать лѣтъ здѣсь живетъ и лѣчитъ. Во время возстанія въ Манчжуріи онъ оставался въ Ляоянѣ, и никто его не тронулъ, тогда какъ на 200 человѣкъ служащихъ на желѣзной дорогѣ было сдѣлано нападеніе толпой до пяти тысячъ человѣкъ.
   -- Но, господа, чѣмъ же это объяснить?
   -- Вполнѣ понятно. Будь желѣзная дорога только коммерческимъ предпріятіемъ, безъ пограничной стражи, васъ никогда бы не тронули. Стражи еще не было, хунхузы грабили сосѣднія села, но не трогали желѣзной дороги. Не трогали потому, что дорога явилась источникомъ, снабжавшимъ деньгами жителей, а хунхузы эти деньги отнимали у этихъ жителей. Имъ расчета не было убивать ту курицу, которая несла имъ яйца. Пограничная же стража придавала всему дѣлу политическій характеръ, это задѣло самолюбіе, и дѣло испортилось... Въ семьѣ, конечно, не безъ урода, но и одна раршивая овца можетъ все стадо испортить: хунхузы и получили почву, пріобрѣли симпатіи населенія. Въ крайнемъ случаѣ, лучше держатъ войска и всю эту стражу на границѣ: надо -- вызвать, а не надо -- они и будуть тамъ садѣть, не создавая лишнихъ поводовъ для недоразумѣній.
   -- И вы не боитесь, что васъ перерѣзали бы?
   -- Да вотъ не рѣжутъ же англичанина и другихъ, которые живутъ въ городѣ, имѣютъ магазины, рестораны.
   Мы ѣдемъ по узкимъ оживленнымъ улицамъ. Двухколесныя арбы, вьючные мулы, ослы; крики погонщиковъ, рѣзкіе, гортанные; дѣти, полуобнаженная груда смуглыхъ темно-бронзовыхъ тѣлъ, черныя косы; запахъ этого ужаснаго кунжутнаго масла; тутъ же на улицѣ, подъ навѣсами -- лавки, а иногда и внутри дома за этами рѣшетчатыми безъ стеколъ окнами. Корзины и лотки съ китайскими сластями и фруктами (яблоки, твердыя, со вкусомъ рѣпы, груши, апельсины), огородной зеленью (лукомъ, салатомъ, редиской, а иногда и огурцами изъ Чифу).
   А вотъ и Русско-Китайскій банкъ, такой же, какъ и остальныя фанзы, съ бумажными окнами вмѣсто стеколъ, только побольше немного. Тамъ, гдѣ эти немощеныя улицы поливаются водой, видна ихъ даль, очень живописная, вся въ вывѣскахъ и движеніи. Гдѣ же нѣтъ поливки, тамъ невозможная пыль, роть и глаза забиты; чтобы уберечься отъ пыли, носятъ спеціальныя глухія очки съ простыми стеклами.
   Проходятъ китайскія женщины въ короткихъ юбкахъ, съ причудливой прической.
   -- Вотъ эта бездѣтная,-- видите, у нея главная головная шпилька вдоль головы? Она молода, очень красива, съ нѣжной кожей, съ едва скошенными глазами.
   -- Да, совершенно особенный складъ жизни. Самъ по себѣ народъ деликатный въ высшей степени, чувствуетъ глубоко обиду, дорожитъ вѣжливымъ обращеніемъ и понимаетъ толкъ въ этомъ, неспособенъ по натурѣ и мухи обидѣть. Вы замѣтили, когда одѣлялъ ребятишекъ сластями Сергѣй Ивановичъ, съ какимъ удовольствіемъ и радостью смотрела толпа, какъ ѣдятъ эти дѣти. Обратите вниманіе, напримѣръ, на ихъ равенство съ рожденія? Экзамегами можно всего достигнуть для себя, можно получить дворянство, возвести весь свой родъ въ это дворянство,-- отца, дѣда, весь умершій остальной родъ, но не сына: сынъ самъ долженъ опять добиваться. А ихъ честность? Даже лишая себя жизни, они прежде разсчитываются со всѣми своими кредиторами. Во время послѣднихъ безпорядковъ считали, что розданные задатки погибли, но кончились безпорядки,-- и всѣ, кромѣ убитыхъ, явились и отработали все, что взяли. Они долго не хотѣли вѣрить, что ихъ могутъ обманывать русскіе,-- они, у которыгь не существовало никакихъ векселей, расписокъ. Теперь завелись. А ихъ полевая, огородная, садовая культуры? Вѣдь это все послѣднее слово нашей науки. И вотъ рядомъ съ этимъ непостижимая жестокость: за воровство -- пытка, казнь. При мнѣ въ деревнѣ вотъ какой случай произошелъ. Братъ увлекся женой брата. Жена пожаловалась мужу. Тогда мужъ взялъ разрѣшеніе у старшины, и судъ родственниковъ приговорилъ виновнаго къ смерти. Его вывели за деревню, связали у вырытой могилы и послѣ истязанія, которое произвела оскорбленная жена собственноручно, его толкнули въ могилу и живого зарыли.
   И мой спутникъ приводитъ новые примѣры жестоких казней съ истязаніями за прелюбодѣяніе, воровство и другія преступленія...
  

XX.

23-го мая.

   Садится солнце, жаркій день смѣняется тихимъ, безъ малѣйшаго шелеста, вечеромъ; потянуло прохладой. Мы ѣдемъ обѣдать въ городской садъ. Въ этомъ саду и башня. Вблизи она еще живописнѣе, вверху замѣтно уже начало разрушенія. На шпицѣ нѣсколько металлическихъ шаровъ, говорятъ, золотыхъ. Даже на двадцати-тридцатисаженной высотѣ эти шары кажутся большими. А по краямъ башни и карнизовъ колокольчики. При вѣтрѣ они звенятъ. Но теперь вѣтра нѣтъ, и вмѣсто колокольчиковъ играетъ оркестръ военной музыки. Тутъ же среди деревьевъ столики, русская прислуга, и васъ кормятъ по карточкѣ: чашка бульону -- 40 копеекъ, бифштексъ -- 1 рубль 20 копеекъ, бутылка пива -- 1 рубль.
   Взадъ и ввередъ по дорожкамъ сада гуляетъ публика: очень много военныхъ, мало штатскихъ, еще меньше дамъ. А между ними очень мало обычныхъ -- женъ, матерей, рѣшившихся остаться со своими семьями. Остальныя -- искательницы наживы; одна изъ нихъ, американка, живетъ въ городѣ, превративъ, какъ говорятъ, свою фанзу во что-то фантастичное. Но ужасное ремнело накладываеть свою печать на всѣ эти лица, уже со слѣдами быстраго разрушенія, и сердце тоскливо сжимается за нихъ, за ихъ несносную долю. Когда-то и онѣ были чистыми, нетронутыми, съ правомъ рожденнаго на лучшую долю. Отняли, въ грязь втоптали и съ циничнымъ презрѣніемъ смотрятъ теперь имъ прямо къ глаза.
   Въ просвѣтѣ сада послѣдими огнями горитъ западъ. Горить и тухнетъ, и еще нѣжнѣе, какъ музыка, тона неба. Зажигаютъ фонари, и ихъ свѣтъ сливается съ блескомъ заката. А тамъ, въ вышинѣ похолодѣвшаго синяго неба, милліоны стражей безшумно снуютъ вокруть башни.
   И спять разговорь возвращается къ этой башнѣ:
   -- Какъ бы не пришлось ее убрать, вѣдь ее видно очень издалека, она великолѣпный прицѣлъ для японскихъ пушекь. Оріентируясь по этой башнѣ, можно въ любой домъ попасть, туза можно разстрѣлять.
   Мы подняли головы и смотримъ. Музыка играетъ какой-то грустный мотивъ. Я смотрю и думаю: изъ всего мгновеннаго здѣсь только эта башня связываетъ пять уже вѣковъ въ одно, всѣ эти мгновенья. И какъ жаль, если переживаемое нами мгновенье будетъ послѣднимъ для нея и она сама со всѣми своими пятьюстами лѣть станетъ такимъ же промчавшимся мгновеньемъ вѣчности. Ничего не вѣчно: tout passe, tout casse, tout lasse.
   Къ намъ бѣгутъ веселые и счастливые люди.
   -- Слышали новость? -- кричитъ еще издали Сергѣй Ивановичъ; -- еще одинъ офицеръ пробрался изъ Портъ-Артура! Еще пять броненосцевъ и крейсеровъ японскихъ взорвалось!
   -- Какъ? Что? Когда?
   -- Только-что пріѣхали. Было приказано микадо во что бы то ни стало взять Портъ-Артуръ. И съ суши и съ моря. Ну, и взорвались о наши мины. Того уже смѣненъ. Нашъ флотъ на-дняхъ выходитъ изъ Портъ-Артура. Всѣ суда починены, и даже "Ретвизанъ" выходитъ, чтобы вступить въ бой, потому что теперь нашъ флотъ сильнѣе.
   -- Но гасколько это вѣрно?
   -- Я самъ слышалъ: офицеръ, возвратившійся изъ Портъ-Артура, офицеръ...
   -- Такъ хорошо, что не вѣрится.
   -- Во всякомъ случаѣ, съ уходомъ флота Портъ-Артуръ ужъ не можетъ служить такой приманкой, чтобы сосредоточивать около него всю армію.
   -- Развѣ всю?
   -- Вся японская армія ушла туда. А покамѣстъ она будетъ гулять тамъ взадъ и впередъ, дожди начнутся и наши подкрѣпленія придутъ, и не придется намъ уходить изъ Ляояна. И Порть-Артуръ и Ляоянъ,-- говоритъ авторитетно солидный военный,-- еще ничего не представляютъ собой. Важна армія,-- и если она цѣла, то все въ свое время будетъ исправлено.
   -- Считаю, что и теперь больше шансовъ. Такъ что и теперь вы еще допускаете возможность нашего отступленія на Харбинъ?
   -- А Портъ-Артуръ?
   -- Да, Портъ-Артуръ выдержить!.. Если, конечно, не будутъ киснуть...
   -- Но ести у нихъ нѣтъ мяса, снарядовъ?
   -- Безъ мяса живутъ люди всю жизнь. Что касается снарядовъ, то я не вѣрю: самъ Стессель говорилъ мнѣ, что продержится годъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, хотѣлось бы, чтобъ такъ было. Но говорятъ, что самъ Стессель прислалъ сказать...
   -- Да ничего онь не прислалъ, не могъ прислать!
   -- Но который это уже приходитъ изъ Портъ-Артура?
   -- Четвертый. Я сегодня слышалъ, какъ Гурко пробрался. Два раза онъ назначалъ свой отъѣздъ, и обѣ шаланды, съ которыхъ онъ долженъ былъ ѣхать, японцами затоплены. Случайность это или шпіоны доносили? Въ третій разъ онъ поѣхалъ безъ предупрежденія на первой попавшей шаландѣ и благополучно прибылъ въ Чифу. Былъ особенно тяжелый моментъ, когда шаланда проходила мимо японскаго крейсера: боялись, что китайцы растеряются и бросятъ грести. Но этого не случилось. Зато въ Чифу японцы схватили его и привели въ свое консульство. Тогда Гурко на прекрасномъ англійскомъ языкѣ поднялъ шумъ, сталъ требовать. чтобы его вели въ англійское консульство, и японцы отпустили его. По желѣзной дорогѣ черезъ Инкоу онъ пріѣхалъ въ Ляоянь.
   Другой офицеръ, князь, изъ бурятъ, фамилію его забылъ, переодѣвшись ламой и обривъ голову, пѣшкомъ прошелъ изъ Портъ-Артура черезъ Ляодунскій полуостровъ. Онъ нѣсколько разъ попадался въ руки японцевъ, его раздѣвали, но такъ какъ онъ былъ дѣйствительно ламаистъ, прекрасно говорилъ по-китайски и по-монгольски, то такъ ничего отъ него и не добились. Я видѣлъ его, когда онъ только-что пріѣхалъ съ поѣздомъ съ юга. Онъ былъ еще въ своемъ китайскомъ одѣяніи, въ китайской шапочкѣ на бритой головѣ,-- онъ сидѣлъ за столомъ, окруженный офицерами, откинувшись на спинку стула въ позѣ отдыхающаго отъ тяжелаго дѣла человѣка,-- дѣла, пережитыя ощущенія отъ котораго не передашь и которыхъ сущность въ томъ, что вотъ могъ бы нѣсколько разъ быть разстрѣляннымъ, пережилъ массу лишеній, нервный, былъ напряженнымъ до послѣдяяго момента, при необходимости полнаго наружнаго спокойствія, а теперь дѣйствительно спокоенъ. Съ нимъ вмѣстѣ въ тотъ день пріѣхалъ еще одинъ офицеръ, тоже изъ Портъ-Артура, который приплылъ на шаландѣ до Инкоу. Онъ ѣхалъ въ формѣ съ тремя солдатами. Былъ такой моментъ въ его плаваніи. Большая шаланда морскихъ хунхузовъ, замѣтивъ, понеслась на нихъ. Тогда солдаты и офицеры, бросивъ весла, взялись за ружья. Увидѣвъ дула, хунхузы пріостановились, а въ это время показался японскій крейсеръ. И хунхузы и наши бросились тогда каждый въ свою сторону. Крейсеръ погнался за большой шаландой, а она скрылась въ это время въ надвигавшейся уже ночи.
   Этому бѣдному офицеру вдвойнѣ не повезло: какъ ни гериченъ былъ его подвигъ, но не переодѣтый онъ рисковалъ только плѣномъ, тогда какъ князь изъ бурять -- головой. Затѣмъ вотъ что произошло: когда офицеръ началъ въ мрачныхъ краскахъ описывать положеніе дѣль, къ нему подошелъ одинъ изъ старшихъ офацеровъ и рѣзко остановилъ его. Сегодня еще одинъ гвардейскій офицеръ изъ штаба отправляется въ Портъ-Артуръ. Говорятъ, что 95% за то, что онъ не возвратится, такъ строгъ сталъ надзоръ японцевъ. Между прочимъ, китаецъ, хозяинъ той шаланды, на которой пріѣхадъ Гурко, уже пошелъ ко дну вмѣстѣ со своей шаландой. Онъ взялся привезти въ Артуръ мясо изъ Чифу и долженъ былъ получить за это сто рублей награды, по ропался въ руки японцевъ, которые, признавъ грузъ за контрабанду, потопили его. Это сообщилъ сегодня пріѣхавшій офицеръ. Сегодня же сообщили о легкой персстрѣлкѣ въ отрядѣ генерала Реннепкампфа и объ убитомъ офицерѣ Конногвардейскаго полка. Это уже четвертая по счету убыль изъ этого полка. Вообще, среди молодыхъ гвардейскихъ офицеровъ установился своего рода спортъ на мужество, храбрость, отвагу, и не даромъ здѣсь достаются имъ ихъ георгіевскіе кресты. Здѣсь всѣ, между прочимъ, съ нетерпѣніемъ ждуть небольшого авангарднаго дѣла ночью. Это будетъ первый ночной бой съ участіемъ кавалеріи. Хотя это только говорятъ, насколько это вѣрно -- никто не знаетъ, но какъ характеристика настроенія,-- жажды подвиговъ,-- эти слухи имѣютъ свое значеніе.
   Пріѣхали очевидцы боя подъ Вафангоу, гдѣ погибъ эскадронъ 13-го япогскаго полка. Этотъ эскадронъ бросился на полусотню казаковъ, а въ это время скрытая за насыпью другая казацкая сотня бросилась на эскадронъ. Только шесть человѣкъ ушло. Всѣ очевидцы въ одинъ голосъ говорятъ, что японцами овладѣла паника передъ этимъ лѣсомъ пикъ. Они выпустили сабли, повѣшенныя за темлякъ на ихъ рукахъ, и замахали руками, этими висящими саблями.
   Паника могла произойти и отгого, что японцы отступили отъ обычнаго своего пріема. Обыкновенно сзади кавалеріи разсыпнымъ строемъ слѣдуетъ пѣхота, причемъ бѣгутъ они сгибаясь, какъ бѣгугь, запрягаясь въ свои колясочки, рикши. На одного кавалериста приходится нѣсколько пѣхотивцевъ. Цѣль кавалеріи -- вызватъ нападеніе непріятеля. Тогда кавплерія отступаетъ, а залегшіе на землѣ стрѣлки бьютъ свободно непріятельскую кавалерію. На этотъ разъ эскадронъ отступилъ отъ обычной тактики, и это сознаніе могло парализовать ихъ. Потому что утверждаютъ, что могла, во всякомъ случаѣ, часть ихъ спастись бѣгствомъ, а они бросили поводья, сабли, подняли ноги, махали, дѣлали попытки соскочить съ лошади и убѣжать, вѣря больше своимъ ногамъ, чѣмъ ногамъ своихъ лошадей. Но въ плѣнъ никто не сдался. Были увѣрены, что одного такого, убѣгающаго на своихъ ногахъ, офицера удастся захватить. Онъ уже сбросилъ на ходу свое длинное пальто съ капюшономъ (разсказывавшій офицеръ былъ въ этомъ пальто), сбросилъ сумку; уже спѣшились, настигнувъ его, казаки, когда онъ, уткнувъ въ землю свою саблю, бросился на нее. Сабля прошла чрезъ горло, но онъ еще былъ живъ. Тогда, выхвативъ книжалъ, онъ успѣлъ перерѣзать себѣ горло, когда казакъ бросился къ нему. На этотъ разъ казакамъ досталась богатая нажива. Эскадронъ былъ съ иголочки,-- очевидно, гвардейскій,-- на отличныхъ лошадяхъ. Между ними австралійскія невысокія, но сильныя лошади считаются лучшими.
   Одну такую лошадь привели сегодня въ Ляоянъ. Эта лошадь напоминаетъ японскую изъ худшихъ, но интересно сѣдло, короткій карабинъ,-- вооруженіе солдата.
   Какъ практичны всѣ приспособленія къ сѣдлу! Съ виду обыкновенно черно-коричневое, въ родѣ англійскаго сѣдла, почти ничѣмъ не нагроможденное, но въ тонкихъ, плотно-плотно скрученныхъ жгутахъ чего-чего нѣтъ: и аптека, и бинты, и три перемѣны бѣлья, приспособленныя для бани, вплоть до зубной щеточки. Извѣстно, что японцы большіе любители чистоты и дома моются во нѣскольку разъ на день.
   У убитаго начальника этого эскадрона нашли визитную карточку, русскую, съ надписью внизу: командиръ 4-й роты, той стрѣлковой роты, которой комавдовалъ онъ нѣкогда въ Петербургѣ. У одного офицсра нашли карточку европейской женщины съ трогательнымъ посвященіемъ.
   Нашли много и порнографическихъ карточекъ, до которыхъ, очевидно, охотники японскіе кавалеристы.
   Теперь и Вафангоу и Вафандянъ въ нашихъ рукахъ, и сегодня спѣшно отправляется туда все необходимое для станціи. Изъ десяти приходящихъ сегодня съ сѣвера воинскихъ поѣздовъ нѣсколько направляются, не останавливаясь, на югъ. Изъ оконъ своей комнаты я вижу вокзалъ въ ста саженяхъ, сотни вагоновъ, слышу свистки. Напряженное оживленіе, все новые и новые подходятъ вагоны, и черезъ нѣсколько минуть послѣ этого вся платформа усыпана сѣрымъ муравейникомъ изъ солдатъ, и уже эти солдаты въ стройныхъ рядахъ маршируютъ куда-то, иногда съ пѣснями, и звонко разносится ихъ пѣсня въ воздухѣ.
  

XII.

Ляоянъ. 24-го мая.

   Московскія газеты приходятъ сюда на 21-й день. Я читаю ихъ съ большимъ интересомъ, несмотря на всю ихъ запоздалость. И вотъ въ какомъ отношеніи: читая ихъ, читая тѣ или другія предположенія, теперь уже видишь ихъ осуществленіе. И въ большинствѣ случаевъ выходитъ какъ разъ наоборотъ, и хорошо, если бы это была ошибка. Болѣе похоже на искусный пріемъ со стороны дружественной японцамъ иностранной прессы. Такъ, въ газетахъ отъ четвертаго мая передается любезно сообщенный корреспондентомъ "Daily News" планъ военныхъ японскихъ операцій. По этому плану главная цѣль арміи Куроки и Оку -- совмѣстное ихъ движеніе на Ляоянъ во фронтъ, Оку -- на правый флангъ. И притомъ въ ближайшемъ будущемъ. Что до Портъ-Артура, то это только демонстрація, тамъ оставленъ только заслонъ противъ портъ-артурскаго гарнизона. И вотъ теперь, черезъ мѣсяцъ, а можетъ-быть, и больше, съ того времени, какъ писалось это сообщеніе, мы видимъ совершенно обратное. По всѣмъ собраннымъ даннымъ. всѣ японскія войска направились къ Артуру, оставивъ только заслоны у Фынхуанчена. А мы, вмѣсто предусматриваемаго тѣмъ же корреспондентомъ отступленія на Мукденъ и Харбинъ, наступаемъ на обѣ японскія арміи и уже обходимъ позиціи Куроки у Фынхуанчена. Слѣдуетъ замѣтить однако, что если цѣль этихъ корреспондентовъ -- сбить кого-нибудь съ толку, то она не достигается. При всей измученности отрядовъ генераловъ Мищенко и Ренненкампфа, они дѣлаютъ свое дѣло, а при посланныхъ теперь подкрѣпленіяхъ имъ, въ лицѣ поразительно прекрасныхъ казаковъ 4-го сибирскаго корпуса, выполнятъ его и еще лучше. Кавалерійское дѣло подъ Вафангоу, извѣстія о все новыхъ и новыхъ стычкахъ каждый день подтверждаютъ это.
   Когда я ѣхалъ сюда, ошеломленный нашими неудачами, я сталъ очень и очень сомнѣваться въ конечномъ успѣхѣ даже нашихъ сухопутныхъ войскъ.
   Го за эти нѣсколько дней, что я здѣсь, сомнѣнія мои совершенно разсѣялись. И главнымъ образомъ потому, что, помимо своихъ убѣжденій, всѣ на почвѣ здѣшняго дѣла связаны въ одно цѣлое -- неразрывное и единое. Шатаніе мысли, сплетни -- все это за предѣлами Ляояна. Здѣсь же воздухъ кристаллически-чистъ отъ всякаго "я".
   Спокойная, немного даже суровая обстановка со складкой скорби готовящихся на подвиги людей, на смертные подвиги. Подвиги, а не жонглерство. И, когда люди охвачены такимъ настроеніемъ, ихъ лица свѣтятся. Я видѣлъ сегодня парадъ, играла музыка, и эти лица, въ полъ-оборота обращенныя къ намъ, въ стройныхъ рядахъ мелькали передъ нами. Сколько беззавѣтности въ этихъ взглядахъ, сколько упорной рѣшииости! Они проходили и уходили въ ту туманную даль, которая была предъ нами, чтобы завтра же, быть-можетъ, такъ же итти уже на врага. И не было сомнѣнія, что такъ и пойдутъ они, вдохновенные, связанные въ одно. Я смотрѣлъ въ лицо командующаго. Внимательное, сосредоточеное, скорбное лицо. Казалось, съ каждымъ изъ проходившихъ онъ успѣвалъ вести отдѣльный разговоръ. И только, когда переполнялась чаша, онъ говорилъ простыя, но проникавшія, какъ замкнувшійся вдругъ токъ, слова: "Здорово, молодцы!". И надо было видѣть ллца этихъ молодцовъ. Я въ вервый разъ вижу эту картину, и наглядную связь одного со всѣми, это безпредѣльное пониманіе и уваженіе другъ въ другѣ человѣка и товарища, и никакой, рѣшительно никакой ни въ комъ рисовки, пошлости.
   А отношеніе къ врагу? Нѣтъ, вы больше не услышите здѣсь словъ: "макаки", "желторылые". Такое же уваженіе ко врагу, какъ и другъ къ другу.
   Это умѣніе вызвать наружу лучшую сторону души человѣческой, создать этотъ не аффектированный, ничѣмъ несокрушимый подъемъ -- это уже военный геній, потому что Жанна д'Аркъ, при всей своей неприготовленности и неопытности, брала только этими способностями своей чистой и мощной души.
   И можно и сжечь эту Жанну, назвавъ ее колдуньей, но она -- колдунья только для своихъ палачей, а для остальныхъ была, есть и будетъ Жанной д'Аркъ...
   И вотъ, несмотря на то, что я не спеціалистъ, что я ничего не понимаю въ военномъ дѣлѣ,-- повторяю, я только въ силу вышесказаннаго больше не сомнѣваюсь въ успѣхѣ русской арміи.
   И я никогда не забуду этихъ, въ полъ-оборота смотрящихъ на насъ, точно вихремъ уносимыхъ за предѣлы жизни, вдохновенныхъ лицъ.
   Кстати по поводу московскихъ газетъ. Сегодня я прочелъ въ нашей газетѣ начало своего дневника. Я съ грустью замѣтилъ въ немъ пропуски и догадываюсь о причинѣ: очевидно, мое неразборчивое письмо... Очень жалѣю, что не взялъ съ собой машинку, въ такомъ случаѣ. Во всякомъ случаѣ, прошу читателя извинить и считаться съ этимъ. Съ своей стороны, надѣюсь, что теперь, когда кончилась эта вагонная тряска, почеркъ мой станетъ разборчивѣе...
  

XXII.

Ляоянъ, 24-го мая.

   Я сижу въ своей комнатѣ въ прекрасномъ вольтеровскомъ креслѣ; открыта дверь на веранду,-- на ней тѣнь и солнце яснаго, уже жаркаго дня. Мѣрные удары клепальщиковъ, крики китаицевъ, ржанье лошадей.
   По улицѣ проносятся верховые, цѣлыя кавалькады, исключительно изъ мужчинъ, китайскія арбы и рикши съ ихъ колясочками. Свистки съ вокзала и все прибывающіе новые эшелоны. Но все это такъ спокойно, планомѣрно, что трудно представить себѣ, что сидишь въ центрѣ театра военныхъ дѣйствій.
   Въ это время ко мнѣ входитъ одинъ мѣстный житель, и я дѣлюсь съ нимъ впечатлѣніемъ этого контраста мира на воинѣ.
   -- Но здѣсь у насъ, въ Ляоянѣ, и дѣйствительно теперь миръ. Я говорю о китайцахъ, они -- лучшій празнакъ мира. Вы видите, сколько ихъ на работахъ? И все прибываютъ, и всѣ ласковы, доброжелательны. Положимъ, съ ними теперь и обходятся хорошо; но во всякомъ случаѣ китаецъ двуличный: сила вы,-- они очень ласковы, перестали быть силой -- не взыщите. Вы бы посмотрѣли, что тутъ было послѣ 27-го января, послѣ этихъ взрывовъ нашихъ, "Ретвизана", "Цесаревича", "Паллады"! Рабочіе побросали работы, бойки разбѣжались, и все это грубо: "Вамъ конецъ пришелъ, горло рѣзать всѣмъ теперь будутъ,-- не хочу больше служить". Ихъ начальникъ города запретилъ-было провизію даже продавать. Ну, словомъ, буквальное повтореніе 1900 года. Какъ разъ это совпало съ ихъ Новымъ годомъ, а они всегда начинаютъ войну въ праздникъ, и мы такъ и ждали. А изъ войска -- всего одна рота. Намъ, мужчинамъ, не привыкать, но дамы тревогу забили! Ждать очереди никто не хочетъ: всѣ сейчасъ, сразу, хотять уѣхать, а всѣ поѣзда отъ Портъ-Артура полны. И тоже дамы, дѣти; плачуть, ѣсть нечего, разсказываютъ ужасы. Я вамъ говорю, что это была такая всеобщая паника, что, воспользуйся ею японцы,-- они съ ничтожнымъ войскомъ уничтожили бы и насъ и дорогу, и завоевывай тогда край размѣрами въ полъ-Россіи.
   Онъ машетъ рукой.
   -- Да, вотъ японцы... Размаху нѣтъ, неувѣренность ученика, привыкшаго къ зубрежкѣ. Хоть взрывъ 27-го: ну, пошли 20 миноносокъ, пошли на счастье 10.000 штыковъ попытать штурмомъ взять. Брандеры затѣмъ: промѣрилъ циркулемъ, получилось четыре, такъ и послали, и второй разъ столько же. И только на третій разъ сообразили. А если бъ сразу послалъ 12, 15, 20 брандеровъ? И все какъ-то такъ у нихъ. Возятъ, возятъ войска -- и войска, кажется, много, и перевозочныхъ средствъ цѣлая тысяча транспортовъ, и недалеко. И что жъ? Ну, зима была, весна; а теперь, ужъ полтора мѣсяца, это ли не погода? Не воспользоваться этимъ временемъ, тогда что жъ? Еще мѣсяцъ -- и дожди, тогда до сентября. Но тогда у насъ будетъ 500.000 войска, и имъ конецъ, и отъ всего впечатлѣніе все то же: юноша, который со всей отвагой юноши бросился на какого-то несуразнаго богатыря, бросился врасплохъ, треплетъ его, но какъ-то не всерьезъ, и въ то же время не вѣритъ себѣ. Дѣлаеть больно, но настолько, чтобы только разсердить: знаеть, что разсердить и плохо будетъ, если какимъ-то рѣшительнымъ ударомъ не ошеломитъ, и отъ этого сознныія теряется еще больше, бросается отъ одного плана къ другому, гоняется за эффектами въ родѣ взятія Портъ-Артура, а въ то же время этимъ даетъ возможность сосредоточить у него за спиной 400-тысячную армію, потому что, пока въ Портъ-Артуръ да назадъ, да дожди -- осень и придетъ.
   -- Ну, какъ же вы справились съ паникой? вначалѣ?
   -- Какъ справились? Въ концѣ концовъ къ приходу поѣзда изъ Портъ-Артура ставили музыку. И все время, пока стоить поѣздъ, вмѣсто хлѣба и питья мы играли имъ веселые мотивы. А потихогьку и нашихъ дамъ сплавили, а тутъ и войска стали подходять, мѣсяца полтора назадъ -- и ихъ начальника города смѣнили.
   -- Новый любезнѣе?
   -- О, да... Теперь до осени можно быть созершенно спокойнымъ.
   -- Почему до осени?
   -- Хлѣбъ все-таки они посѣяли въ поляхъ. Теперь, покамѣсть не уберутъ и не продадуть по хорошей цѣнѣ урожай,-- не тронутся. Ну, тогда, если японцы будуть продолжать побѣждать, можно ждать серьезныхъ смутъ.
  

-----

  
   Сегодня слышалъ подробности смерти японскаго офицера, командовавшаго у насъ ротой въ Петербургѣ. Фамилія его Ташица, или что-то въ этомъ родѣ. Говорятъ, схватившись съ нашимъ офицеромъ на шашкахъ, онъ крикнулъ ругательство, задѣвшее казаковъ,-- будто бы назвалъ ихъ "оборванной сволочью". И вотъ одинъ изъ казаковъ, оскорбленный, подскочилъ и такъ ударилъ его шашкой по шеѣ, что голова совсѣмъ отдѣлилась.
   Слухъ о гибели пяти японскихъ судовъ пока не подтверждается. Гибель крейсера въ бухтѣ Керръ -- факть, конечно, уже давно извѣстный вамъ. Говорятъ, онъ наткнулся на свою же мину, вслѣдствіе перемѣщенія буйковъ, сдѣланныхъ нашими моряками.
   Ждутъ извѣстія, что флотъ изъ Портъ-Артура вышелъ во Владивостокъ. И сегодня уже говорили:
   -- И вышелъ, и соединился уже, и потопилъ много японскихъ судовъ.
   -- Но тогда сразу перемѣнится все въ нашу пользу?
   -- Перемѣнится? Пе-ре-мѣ-ни-лось уже.
  

XXIII.

Ляоянъ, 20-го мая.

   Днемъ здѣсь почти постоянные вѣтры, и тогда облака пыли закрываютъ и небо и даль. Къ вечеру вѣтеръ стихаетъ, но пыль еще долго стоить въ воздухѣ, и только къ утру воздухъ опять чистъ и прозраченъ. Жарко и утромъ. Трескотня и шумъ начинающагося дня: свистки, трубы, молоты, грохогь телѣгъ, ржанье лошадей, горловой крикъ китайцевъ. Озабоченно бѣгутъ курьеры, разсыльные -- солдаты съ книгой разносной въ одной рукѣ и штыкомъ въ другой. Началась проѣздка верховыхъ лошадей. Здѣсь и мѣстная китайская -- маленькая, бѣлая, съ иноходью, съ подстриженной гривой; и монгольская -- небольшая, поджарая, сильная; и наши русскія -- простыя, полупородистыя; и породистыя вплоть до кровныхъ англійскихъ скакуновъ. Эти -- изъ главной квартиры, расположекной въ сѣверной части станціи. Тамъ, на площади, въ центрѣ -- маленькій, сѣренькій домъ съ террасами по сторонамъ, съ георгіевскимъ штандартомъ -- пріемная командующаго. Сбоку его вагоны, рядомъ -- вагоны великаго князя.
   Ряды домовъ, окружающіе площади -- штабы, управленія, офицерская столовая,-- двѣ простыхъ побѣленныхъ комнаты съ длинными, грязной скатертью покрытыми столами, обѣдомъ изъ двухъ блюдъ и сладкаго въ 1 руб. 20 коп. и ужиномъ въ 60 к. Блюда самыя примитивныя, на вкусъ неважныя, но изъ свѣжей провизіи. Обѣдаютъ здѣсь всѣ, держатъ себя просто, безъ различія чиновъ. Бутылка молока -- 70 к. Бутылка сливокъ -- 1 р. 40 к. Тридцатикопеечное вино -- 2 p., пиво мѣстное -- 1 p., лимонадъ вчера 40 к., а сегодня уже 50 к. И съ каждымъ днемъ цѣны все повышаются.
   Противъ меня зданіе, съ которомъ живутъ иностранные представители. Они всегда въ своей комнатѣ, или дома, или гуляютъ, или возятся со своими лошадьми. У нихъ отдѣльныя конюшни, въ которыхъ рядъ маленькихъ мѣстныхъ лошадокъ. Они дѣлаютъ прогулки и черезъ часъ-два возвращаются. Въ передовыхъ отрядахъ, кажется, только двое.
   Почти во всѣхъ управленіяхъ часть персонала работаетъ часовъ по двадцати въ сутки, а весь персоналъ начинаетъ свою работу съ девяти часовъ утра.
   Я живу въ квартирѣ начальника желѣзнодорожнаго участка и являюсь невольнымъ свидѣтелемъ обычныхъ сценъ. Желтый, какъ канарейка, маленькій кавалеристъ кричитъ подъ моимъ окномъ:
   -- Какъ къ вамъ пробраться?
   -- Проходите чрезъ веранду.
   На верандѣ показывается его фигурка съ кривыми ногами, въ грязныхъ перчаткахъ.
   Онъ входитъ, знакомится, отъ усталости валится въ кресло.
   -- Охъ, чортъ, жара! Съ четырехъ часовъ утра, какъ видите, въ сѣдлѣ. Командиръ мнѣ дѣлаетъ выговоръ: "не умѣете ѣздить!". Да, двухъ лошадей въ день подъ меня мало. Нѣтъ ли квасу?
   Мы даемъ ему вина.
   -- Тамъ у меня несчастный трубачъ съ лошадью.
   Посылаемъ вина и трубачу.
   -- Ухъ, легче стало! Съ четырехъ утра съѣлъ четыре редиски и выпилъ...
   И еще выпилъ...
   -- Вотъ я по какому дѣлу: дайте, Христа ради, дровъ: варить нечѣмъ. Эти походныя кухни ничего не стоятъ безъ дровъ, сколько ни жги гаоляна -- все сырое... Вы понимаете, если солдатика не покормить... Если позволите, я еще выпью: ужасная жажда.
   Онъ, мѣдно-красный, вытираетъ платкомъ потъ съ лица.
   -- Такъ вотъ, какъ видите: къ вамъ, желѣзнодорожникамъ,-- выручайте.
   Я объясняю ему, что я ни при чемъ, и посылаю въ контору за начальникомъ участка.
   Входитъ въ это время второй посѣтитель -- генералъ. Высокій, сухой и сѣдой генералъ. Тоже къ начальнику участка.
   Третій посѣтитель: жандармскій полколковникъ, главное лицо по этой части въ арміи, при штабѣ. Входятъ еще нѣсколько посѣтителей, и наконецъ появляется начальникъ участка -- худенькій, щуплый инженеръ въ бѣломъ кителѣ.
   Кавалеристъ, успѣвшій уже всѣмъ по очереди сообщить, что онъ съ четырехъ часовъ на лошади, что съѣлъ всего четыре редиски и выпилъ, первый бросается къ пришедшему.
   -- Mille pardons... выручайте: солдаты сидятъ голодные, только-что пріѣхали... Хоть полкуба дровъ... Что бы ни стоило...
   -- Надо только квитанцію!
   -- Тѣмъ лучше.
   -- Если вы на полосѣ отчужденія, то я могу вамъ сейчасъ выдать, а если нѣтъ, то надо записку отъ коменданта.
   -- Мы на полосѣ отчужденія.
   -- Вы увѣрены въ этомъ?
   -- Внѣ всякаго сомнѣнія.
   -- Видите ли, я здѣсь уже полгода и сразу не опредѣлилъ бы эту полосу.
   -- Это вы, штатскіе, а у васъ, у военныхъ, надо знать все... Я вамъ говорю окончательно: на полосѣ отчужденія... Садитесь и пишите. А, чортъ, жажда опять.
   Генералъ пользуется этимъ и обращается къ инженеру:
   -- Мы устраиваемъ палатки для заразныхъ; научите, изъ чего дѣлать полъ? Изъ кирпича, изъ глины, или, можетъ-быть, цементный? И гдѣ достать матеріалъ? И чѣмъ вы можете намъ быть полезнымъ?
   Лихой кавалеристъ успѣлъ въ это время справиться со своимъ стаканомъ и отвѣчаетъ за инженера. Очевидно, кавалеристъ высказалъ какой-то очень практическій совѣтъ, но языкъ уже плохо слушастся распоряженій своего штабъ-ротмистра. Гепералъ нѣкоторре время терпѣливо слушаеть, а затѣмъ опять обращается къ инженеру:
   -- Намъ пока человѣкъ на двѣсти. Кромѣ того, надо прачечную, баню...
   -- Въ какой срокъ? -- спрашиваетъ инженеръ.
   -- Завтра! -- отвѣчаетъ за генерала кавалеристъ.-- Ваше превосходительство, извините, но алагеръ комъ алагеръ...
   Генералъ сурово дѣлаеть замѣчаніе кавалеристу, тотъ почтительно, но спокойно выслушиваетъ, такъ же спокойно, какъ, вѣроятно, завтра будетъ уже слушать свистъ пуль. Онъ оставляетъ генерала и вступаетъ въ разговоръ съ жандармскимъ подполковникомъ.
   Генералъ кончаетъ, благодаритъ; черезъ три дня на двѣ палатки будетъ приготовлено по 16-ти кроватей для сыпного тифа и рожистыхъ воспаленій, а все остальное -- въ десятидневный срокъ.
   -- Сколько это будетъ стоить?
   -- Нуженъ только приказъ...
   -- Тѣмъ лучше... Очень, очень благодаренъ вамъ!
   -- Ну, теперь я,-- говоритъ кавалеристъ.
   Онъ обращается къ жандармскому подполковнику.
   -- Извините, полковникъ, но вы сами понимаете -- солдаты голодные.
   -- Пожалуйста...
   -- Такъ вотъ я вамъ удостовѣряю, что... какъ это тамъ? На остреѣ отчужденія? И, ради Бога, садитесь и пишите...
   -- Ну, вотъ что,-- говоритъ благодушно инженеръ:-- на полкуба я дамъ вамъ, но на будущее время...
   -- Какое будущее теперь? Можетъ-быть, завтра уже переселюсь на казенныя дрова самого Вельзевула... А тутъ еще женился... мѣсяцъ всего... на сестрѣ милосердія. Ну, что жъ мѣсяцъ... зато былъ счастливъ. Очень счастливъ. Ну, спасибо, прощайте, господа! Съ четырехъ часовъ утра...
   Канареечный кавалеристъ самъ себѣ договариваетъ конецъ, исчезая на верандѣ.
   Въ воздухѣ таютъ мелодичные сигналы трубы; солнце ярко сверкаетъ тамъ дальше; здѣсь на верандѣ тѣнь и прохлада.
   Жандармскій полковникъ уходитъ съ инженеромъ, и мы остаемся вдвоемъ съ редакторомъ новой здѣсь газеты "Вѣстникь Манджурской Арміи", Дмитріемъ Григорьевичемъ Янчевецкимъ.
   Это еще молодой человѣкъ въ форменномъ кителѣ, съ золотымъ Георгіемъ въ петлицѣ. Вчера вышелъ первый номеръ этой газеты. Въ двухъ товарныхъ вагонахъ помѣщаются станки, машины. Д. Г. хлопочетъ о третьемъ -- для редакціи.
   Въ прошлую турецкую кампанію, какъ извѣстно, Крестовскій дѣлалъ попытку издавать такой же вѣстникъ, но на двадцатомъ номерѣ изданіе прекратилось вслѣдствіе чисто-техническихъ затрудненій, между прочимъ, потому, что типографія не могла слѣдовать за штабомъ. Избѣгая этого, и устроено все въ вагонахъ. Сегодня я сниму эту оригинальную редакцію.
   Насколько я освѣдомился, нигдѣ въ заграничныхъ арміяхъ такого органа печати еще нѣтъ, а необходимость его настоятельна и очевидна: люди узнаютъ послѣдними о томъ, что сдѣлано ихъ же руками. Задачи редакціи, конечно, въ строго опредѣленныхъ рамкахъ, все-таки очень широки: собрать отъ очевидцевъ весь матеріалъ войны. При благопріятныхъ цензурныхъ условіяхъ можетъ, конечно, получиться очень и очень цѣнный матеріалъ.
  

-----

  
   Цѣлый ворохъ самыхъ разнообразныхъ новостей.
   Свѣдѣнія эти идутъ изъ китайскихъ источниковъ.
   Ихъ получаегъ тифангаунъ Ляояна -- что-то въ родѣ градоначальника съ правами жизни и смерти надъ жителями. Черезъ сутки этотъ тифангаунъ уже получаетъ изъ Артура всѣ новости. Ему привозатъ ихъ китайцы на осликахъ. Имъ здѣсь очень вѣрятъ.
   Моя цѣль теперь познакомиться съ тифангауномъ.
   На этотъ разъ вотъ какія свѣдѣнія: 24-го была восьмичасовая атака Портъ-Артура съ суши и моря. Въ результатѣ -- японцы отбиты съ громаднымъ урономъ.
   Еще новость: со вчерашняго дня армія Куроки перешла по всей линіи въ наступленіе. У насъ сто раненныхъ. Чѣмъ ближе подойдетъ армія Куроки къ намъ, тѣмъ, при существующемъ бездорожьѣ, намъ это выгоднѣе: "бить накороткѣ",-- по здѣшнему выраженію. Серьезнаго значенія, впрочемъ, не придаютъ этому наступленію. Считаютъ, что это только демонстрація и отъ всей арміи Куроки остался только заслонъ.
   Всѣ выше сообщенные слухи китайцами реализируются здѣсь очень реально: нашъ рубль, упавшій было у китайцевъ послѣ первыхъ нашихъ морскихъ неудачъ и боя у Тюренчена, теперь опять поднялся, а послѣ вчерашняго слуха еще поднялся и очень сильно.
   Второй хорошій признакъ: любезность и даже доброжелательность населенія. Нашихъ раненыхъ переодѣваютъ въ свои платья и приводять въ Ляоянъ; ближайшія къ Ляояну села отказались платить обычную дань хунхузамъ и при ихъ появленіятъ сейчасъ же увѣдомляютъ наши войска. Вчера инженеръ, у котораго я живу, ѣздилъ по дѣламъ на китайскія угольныя копи и былъ свидѣтелемъ какъ разъ такого донесенія изъ деревни Хазе близъ копей. Въ результатѣ -- взятый въ плѣнъ хунхузъ и цѣсколько ружей и сабель. Инженеръ привезъ одну такую саблю съ уширеннымъ концоиъ, одно ружье Маузера, двухлинейное (такихъ ружей 15 тысячъ съ 3 милліонами патроновъ доставлено сюда въ Китай изъ какой-то фабрики, кажется, германской) и одно ружье длиною въ полторы сажени, дуло котораго съ вершокъ.
   Плѣннаго хунхуза передали тифангауну.
   Сегодня этотъ тифангаунъ пріѣзжалъ съ визитомъ къ командующему.
   Это -- цѣлая процессія въ яркихъ костюмахъ, скороходы, конные, паланкинъ. Тифангаунъ совершенно еще молодой, съ очень смышленымъ, энергичнымъ лицомъ.
  

XXIV.

Ляоянъ, 27-го мая.

   Меланхоличный китаецъ боится оскорбленій, какъ иные брезгливо боятся мышей. И, когда я слышу, какъ иногда грубо, кичливо, чванливо оскорбляютъ этихъ деликатныхъ людей, мое сердце такъ сжимается отъ боли и горечи, какъ будто оскорбляютъ меня самого. Ради Бога, не вѣрьте тѣмъ, которые будуть увѣрять васъ, что такъ это и надо, что китайцы своей двуличностью заслуживаютъ этого. Это неправда. Наряду съ хунхузами, которыхъ очень мало, громадное большинство китайцевъ заслуживаетъ всяческаго уваженія. Въ 1898 г. я плыдъ по Ялу четыреста верстъ и былъ въ полной власти 15-ти такихъ китайцевъ. Отъ устья Ялу до Портъ-Артура я былъ еще въ большей зависимости: я -- первый, проѣхавшій этимъ путемъ изъ Владивостока въ Портъ-Артуръ, когда уже поднимался "Большой Кулакъ". Все было построено на честномъ словѣ, весь я со своими деньгами и имуществомъ былъ въ полной власти моихъ проводниковъ, и я и деньги остались цѣлыми. Я употреблялъ всѣ усилія заслужить ихъ уваженіе, быть приличнымъ среди этихъ знатоковъ приличій,-- старался не быть варваромъ. Мнѣ выгодно было такъ поступать. Выгодно это намъ всѣмъ, и этимъ мы побѣдимъ лучше, тверже, быстрѣе, чѣмъ оружіемъ. Побѣдимъ даже хунхузовъ. Вчера я слышалъ отъ Сергѣя Ивановича трогательный разсказъ, какъ маленькая шестилѣтняя дѣвочка предохранила нападеніе нѣсколькихъ сотенъ хунхузовъ.
   Русская дѣвочка въ окно увидѣла своего боя, бросилась къ нему и стала цѣловать его. Китайцы, которые до безумія любятъ дѣтей, никогда ихъ не наказываютъ, забыли о своихъ ружьяхъ. Они цѣловали дѣвочку, она цѣловала ихъ, бою разрѣшили поступить опять въ домъ, съ котораго сняли осаду. Вотъ она, маленькая Жанна д'Аркъ, предтеча иной силы, величайшей силы -- силы любви. Я увѣренъ, что при иныхъ отношеніяхъ китайцы смогли бы замѣнить намъ рекогносцировочную службу такъ же, какъ замѣвили ее у японцевъ. Мѣстность, гористая сама по себѣ, не годится для кавалеріи. О какой кавалеріи можетъ быть рѣчь, когда по два въ рядъ съ трудомь проходять по горной тропкѣ, обстрѣливаемой какъ угодно -- и сверху, и съ боковъ, и съ такихъ мѣстъ, гдѣ только пѣшій можетъ пробраться. Поэтому соединенный конный и пѣшій отрядъ, какъ у японцевъ, достигаетъ большей цѣли. Какъ я писалъ уже, такой отрядъ, и въ случаѣ встрѣчи съ конницей непріятеля наноситъ большой вредъ: кавалерія отступаетъ, а пѣшій отрядъ отстрѣливается изъ-за прикрытій. Наши развѣдочные разъѣзды на первыхъ порахъ принимали такіе отряды за значительныя силы, и получалось вслѣдствіе этого неправильное представленіе о количествѣ враговъ. Второй помѣхой нашихъ отрядовъ служитъ населеніе. Пока нашъ отрядъ ищеть врага, каждая китайская деревня, черезъ которую онъ проходить, уже зажигаетъ костры. Какой-то счетъ особый этихъ костровъ: одинъ, два, три и болѣе, и по ихъ количеству японцы уже точно знаютъ, какой силы отрядъ и куда онъ направляется. Знаютъ и готовятъ ловушки. Только нечеловѣческая энергія и находчивость, да скобелевское счастье обоихъ военачальниковъ, генерала Ренненкампфа и гемерала Мищенко, спасаютъ дѣло. На-дняхъ былъ такой эпизодъ съ отрядомъ Ренненкампфа. Сперва днемъ сдѣлали привалъ для обѣда въ китайской деревнѣ. Офицеры только-что расположились у китайской часовни, какъ вдругъ изъ сосѣднихъ склоновъ сперва прогремѣлъ залпъ, а затѣмъ началась стрѣльба пачками. И всѣ выстрѣлы направлены были прямо на часовню, гдѣ расположились офицеры. Къ счастью -- никто не убить... А вечеромъ расположились на ночлегъ передъ переваломъ. Выслали караулъ по дорогамъ, но въ сторону -- на обрывы съ лошадью не проѣдешь. Вдругъ ночью пальба -- и, очевидно, стрѣляетъ большой отрядъ. Первое движеніе -- движеніе паники. Генералъ Ренненкампфъ отдаетъ приказанія, разсыпается цѣпь. Онъ говоритъ, обращаясь къ окружающимъ:-- "Будемъ кричать "ура"!.. Музыка, "ура", ликованье какое-то сбиваютъ съ толку японцевъ: очевидно, подкрѣпленіе пришло. И они отступаютъ, а казаки, конечно, не теряютъ времени, и отрядъ подъ выстрѣлами взбирается на перевалъ, въ результатѣ всего два раненыхъ. При другихъ условіяхъ китайцы могли бы и намъ такъ же помогать. Напримѣръ, помимо содѣйствія мѣстнаго населенія,-- эта пѣхота при кавалеріи,-- вѣдь китайцы такіе же прирожденные рикши и дженерикши, какъ и японцы. А мы, русскіе, слишкомъ массивны для этого и въ своихъ равнинахъ, а тѣмъ болѣе здѣсь, въ горахъ, гдѣ легкія дваженія вырабатывались сотнями поколѣній, гдѣ люди вслѣдствіе этого бѣгаютъ, какъ лошади и собаки. Что нужно, чтобы привлечь китайцевъ? Вѣжливое обращеніе, расположеніе и деньги. Даромъ никто не работаетъ и отъ грубаго человѣка никто въ восторгъ не придетъ, а тѣмъ болѣе деликатный китаецъ. Съ его точки зрѣнія -- это варваръ, и охота ли садить его себѣ же на шею, да еще con amore! Этотъ взглядъ уже установленъ въ арміи, а иное отношеніе встрѣчается уже только какъ единичные случаи. И перемѣна уже большая: на-дняхъ еще смѣщенъ одинъ изъ пограничной стражи, по донесеніямъ котораго все какъ-то выходяло -- бунтъ, необходимость усмиренія, реквизиція, появленіе людей какъ будто въ европейскихъ плащатъ сѣраго цвѣта. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что при той стройной, настойчивой дисциплинѣ, которая царитъ въ войскахъ, при ясно очерченномъ направленіи, нѣтъ сомнѣнія, что въ концѣ концовъ мы можемъ пріобрѣсти въ лицѣ китайцевъ друзей. А что направленіе именно такое, доказательствомъ служитъ хотя бы такой приказъ, напечатанный въ сегодняшнемъ номерѣ "Вѣстникъ манджурской Арміи". Распоряженіе генералъ-адьютанта Куропаткина въ передовые отряды. "Если бы въ дѣлахъ съ японцами въ ваши руки достались убитые, раненые, плѣнные, требую выказывать полное уваженіе наше къ храброму противнику; мертвымъ оказывать воинскія почести; раненыхъ устраивать такъ же заботливо, какъ и нашихъ". И если таково воспитательное значеніе войны, то я согласемъ съ Жоржъ-Зандъ, которая въ своемъ предисловіи къ Яну Жижкѣ говоритъ: "Война необходима для развитія общнствъ и воспитанія истинной религіи. Безъ войны нѣтъ умственнаго просвѣщенія, нѣтъ вопросовъ, которые не освѣтились бы ею. Чтобы выйти изъ варварства, нашъ родъ долженъ былъ бороться всѣми средствами варварства: борьба, смерть, кровавый бой, уничтоженіе -- такъ рѣшалась задача. Иначе исторія была бы только глубокимъ вѣчнымъ мракомъ".
  

XXV.

Ляоянъ. 28-го мая.

   Солнце садится. Стихъ вѣтеръ, стихаетъ шумъ отъ всевозможныхъ работъ. Покой и тишина смѣняютъ усталый жаркій и пыльный день. Въ прозрачныхъ сумеркахъ уже трубятъ горнисты, собирая солдатъ на вечернюю молитву. У главной квартиры играютъ "Коль славенъ". Весь этотъ большой военный монастырь Ляояна собирается на покой. Пустѣютъ улицы, и только быстро проносятся по нимъ огоньки маленькихъ колясочекъ: это военные ѣдутъ въ садъ -- отдохнуть и подышать другимъ воздухомъ. Только въ канцеляріяхъ и на вокзалѣ все та же безъ перерыва жизнь. Точно сердятся и нервничаютъ паровозы на то, что тамъ кто-то хочетъ отдыхать, и рѣзко и нервно, какъ будто надъ ухомъ, свистятъ непрерывно. Чья очередь отдыхать -- отдыхаютъ. Въ одиночку читаютъ, перебираютъ вещи, а то собираются нѣсколько человѣкъ: играютъ въ карты, разговариваютъ, пьють плохое вино, а иногда и поютъ. Но пѣсня обрывается: не до нея. Молодежь въ городскомъ саду у башни. Этотъ садъ былъ когда-то китайскимъ монастыремъ. Изъ-за ограды видны его постройки, городская стѣна уже безъ зубцовъ. Эти зубцы сбросили въ девятисотомъ году. А теперь проломали въ нѣсколькихъ мѣстахъ эту стѣну, какъ и другія стѣны въ Китаѣ. И выраженіе "Китайская стѣна" уже становится анахронизмомъ. Мы -- свидѣтели начала этой ломки, конецъ которой увидѣть не намъ.
   Понемногу устроилась наша вагонная компанія. Часть разъѣхалась, часть отошла отъ насъ. Мы, оставшіеся, кое-какъ устроились, частью въ вагонахъ, частью въ домахъ. Устроили свою собственную столовую и собираемся тамъ на обѣдъ и ужинъ въ часъ дня и 8 вечера.
   Сергѣй Ивановичъ уже окрестилъ наше собраніе: каютъ-компанія. Длинная узкая комната, выбѣленная известкой, съ деревянными безъ скатертей столами. Поваръ -- меланхоличный тихій китаецъ, молодой, всегда настороженный, всегда сжатый отъ страха оскорбленія.
   Онъ уже другъ Сергѣя Ивановича. Его зовутъ Василій.
   -- Я его спрашиваю,-- говоригъ Сергѣй Ивановичъ: --"Ну, Василій, а меня какъ по-китайски называть надо?" -- "А тебя, говорить, какъ по-русски зовутъ?" -- "Сергѣй". Думаетъ.-- "Ну?" -- "По-китайски? Сережа". Я спрашиваю его:-- "Ну, а будешь насъ, русскихъ, рѣзать?" Подумалъ:-- "Не знаю... можетъ-быть..." Прелесть!
   Сергѣй Ивановичъ вообще отъ китайцевъ въ восторгѣ, а отъ китайскихъ дѣтей прямо-таки безъ ума.
   Дѣти, дѣйствительно, прелестныя (а какія дѣти не прелестны?). Окруженный ими, онъ теперь, до своего назначенія, ходитъ съ ними по городу, покупаетъ имъ лакомства и съ такимъ же восторгомъ, какъ и китайцы, смотритъ, какъ они ѣдятъ эти лакомства.
   Смотрю на улицу и вижу: ѣдетъ двуколка, на козлахъ Лыко въ шапкѣ съ краснымъ околышемъ и кокардѣ, на заднемъ сидѣньи Сергѣй Ивановичъ въ сѣрой рубахѣ изъ чесучи, какую всѣ здѣсь носятъ, съ шашкой. Шествіе торжественное, шагъ за шагомъ.
   Сытый конь, очевидко, уже, сообразивъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, идетъ той лѣнивой, пренебрежительной походкой, какой ходятъ лошади, когда на козлахъ дѣти за кучера. Они остапавливаются, я выхожу къ нимъ.
   -- Вотъ ѣдемъ съ визитомъ къ начальству: вступаемъ въ отправленіе своихъ обязанностей.
   -- Почему такъ торжественно, шагомъ?
   -- Да вѣдь это лафетъ, безъ рессоръ, шагомъ и то всю душу воротитъ...
   Сергѣй Ивановичъ перемигивается съ проходящимъ китайцемъ и задумчиво говорить:
   -- Ну что жь, другъ Лыко, ѣдемъ дальше?
   -- Постойте, я васъ сниму.
   Я снимаю ихъ.
   -- А, вотъ и профессоръ!
   Профессоръ сегодня уже выѣзжаетъ въ передовой отрядъ генерала Келлера.
   -- Хочу пожить жизнью храбрыхъ,-- говорить онъ.-- Сегодня ночью японцы, говорятъ, въ наступленіе перешли,-- значитъ, въ самое пекло.
   -- Ну что жъ?
   Профессоръ закидываетъ руки за голову. Онъ тоже въ сѣрой рубахѣ.
   -- Были у командующаго, дорогой мой? -- спрашиваетъ его Сергѣй Ивановичъ.
   -- Былъ и прямо въ восторгѣ! Въ этомъ человѣкѣ сила, громадная сила, бьетъ сдержаннымъ ключомъ! Я говорю ему: "Я счастливъ, ваше высокопревосходительство, что пріѣхалъ сюда, счастливъ, что вижу васъ, избранника Россіи, лучшаго изъ русскихъ людей". Ну, мнѣ некогда...
   Профессоръ торопливо жметъ намъ руки и бѣжитъ дальше.
   -- Спѣшите, спѣшите, дорогой нашъ профессоръ, и не завидуйте тѣмъ, у кого еще есть руки и ноги. Эту свою лѣвую руку и правую ногу отдаю съ удоводьствіемъ на благо родины, но на правой, повторяю, будетъ вывѣшено объявленіе: "сюда стрѣлять воспрещается".
   Докторъ давно уже ушелъ, трогаются и Лыко съ Сергѣемъ Ивановичемъ, который съ поразительно-сходной интонаціей голоса профессора говоритъ:
   -- Прощайте же, дорогой мой!.. Я былъ такъ счастливъ, что видѣлъ васъ.
   Онъ смѣется и уже вздали кричитъ что-то и машетъ рукой.
   Расходится понемногу наша собравшаяся-было горсточка людой. Уѣхали три полковника въ передовые отряды. Мы провожали ихъ. Чѣмъ больше мы знакомились, тѣмъ симпатичнѣе становились они. Теперь мы имъ машемъ, и Сергѣй Ивановичъ говоритъ голосомъ профессора, скрывая горечъ разлуки:
   -- Да-съ, дорогой мой, узнать человѣка значитъ полюбить его...
   Отошли отъ насъ и гвардейскіе офицеры; мы рѣдко ихъ видимъ, и лица ихъ задумчивы и озабочены даже, очевидно, предъ тѣмъ серьезнымъ, что ждетъ ихъ въ близкомъ будущемъ.
   На отлетѣ и высокій, худой, добрый и милый военный инженеръ-полковникъ, котораго будемъ называть хотя Николаемъ Николаевичемъ.
   Вчера онъ получилъ тяжелую телеграмму -- умеръ его отецъ и оставилъ большую семью на его рукахъ, безъ всякихъ средствъ. У него и самого свое большое горе. И тоже никакихъ средствъ. Ударъ разразился неожиданно, и горько расплакался Николай Никодаевичъ:
   -- Голубчикъ!.. Я вѣдь не оттого плачу... Всѣ умремъ... Вѣдь нищіе, а что я могу дать? Всю жизнь я, какъ ребенокъ, умираль надъ этимъ самымъ казеннымъ добромъ.
   И слезы градомъ льются по его маленькому лицу, и добрые, какъ у лани, глаза смотрятъ на меня и плачутъ.
  

XXVI.

29-го мая.

   Сегодня я познакомился съ однимъ крупнымъ подрядчикомъ изъ китайцевъ. Онъ говоритъ прекрасно по-русски. Черезъ переводчика я разговаривалъ и съ другими китайцами.
   Вотъ какая картина взаимныхъ отношеній мнѣ вырисовывалась на основаніи моихъ разговоровъ и всего моего предыдущаго знакомства съ китайцами. Классифицирую китайское общество болѣе замѣтныхъ слоевъ такъ:
   1) чиновники,
   2) купцы,
   3) крестьяне-земледѣльцы,
   4) бродячій, бездомный элементъ: чернорабочіе, нищіе; изъ этой среды и хунхузы.
   Чиновники и купцы -- интеллигенція. Оба эти класса въ общемъ враждебны русскимъ. Они шокированы, они оскорблены невѣжливостью русскихъ, ихъ глумленіемь, ихъ непониманіемъ и нежеланіемъ понять людей, имѣющихъ на то право, какъ физически болѣе сильныхъ. При такихъ условіяхъ эти два элемента -- русская и китайская интеллигенція -- масло и вода, они соединяются только до тѣхъ поръ, пока взбалтывается посуда, только временно, подъ давленіемъ и чисто-механически. Отсюда упреки русскихъ въ неискренности,-- неискренности человѣка, надъ которымъ занесенъ уже мечъ!
   Въ матеріальномъ отношеніи для этихъ двухъ классовъ китайской интеллагенціи русскіе тоже не представляютъ никакого интереса; для чиновниковь -- русскіе только подрывъ ихъ авторитета, безъ возмещенія притомъ чѣмъ-либо болѣе существеннымъ, въ видѣ денегъ, взятокъ, и безъ награды за это умаленіе значенія ихъ среди населенія. Для купцовъ, какъ класса, сложившагося еще до прихода русскихъ, торговое значеніе русскихъ сводится почти къ нулю. Русскіе даютъ большой заработокъ земледѣльцу, рабочему, всякому производителю, но роль посредниковъ между производителемъ и потребитедемъ, т.-е. роль купца у русскихъ, за ничтожнымъ исключеніемъ, ззнимаютъ свои. Для китайскаго же купца прямой выгоды отъ этого никакой. Его прямые интересы тѣсно связываютъ его не съ нами, а съ японцами, которые покупаютъ у нихъ большими партіями всякаго рода хлѣба, жмыхи, удобренія, и съ американцами, которые продаютъ имъ разные товары.
   Тѣснѣе связаны эти два класса съ японцами и родствомъ культуръ, обоюднымъ пониманіемъ той же, обязательной для цивилизованныхъ классовъ обоихъ народовъ, вѣжливостью.
   Все это вмѣстѣ дѣлаетъ то, что и чиновники и купцы,-- не будучи пока активною силою, потому что не хотятъ и боятся рисковать своимъ положеніемъ,-- выбирая изъ двухъ золъ, несомнѣвно предпочтутъ меньшее для нихъ: вліяніе японцевъ, а не русскихъ. Не забудемъ при этомъ, что японцы, какъ и англичане, умѣютъ щедро оплачивать оказываемыя имъ услуги. При такихъ условіяхъ китайскій чиновникъ энергично соглашается съ купцомъ, когда тотъ говорить, что съ приходомъ японцевъ сразу оживится торговля, хотя бы тѣмъ, что откроются опять моря, безъ которыхъ нѣтъ товаровъ. Нѣтъ товаровъ, нѣтъ и торговли, имъ и доходовъ, необходимыхъ для купца и для чиновника, черезъ того же купца.
   Что касается земледѣльческаго класса, то, какъ и вездѣ, онъ и здѣсь наиболѣе инертенъ. Русскій или японецъ, но хлѣбъ надо убрать, а потому худой миръ лучше доброй ссоры. Хлѣбъ надо продать, и несомнѣнно, что русскій заплатитъ за него дороже, чѣмъ японецъ, при всѣхъ его открытыхъ моряхъ. Да, пожалуй, съ точки зрѣнія этого, по своему существу крайне консервативнаго, реакціоннаго класса, а моря, кромѣ зла, дорогихъ новинокъ, порчи нравовъ -- ничего другого не приносятъ. А пожалуй, русскіе въ этомъ отношеніи, со своей чуждой цивилинціеи, не имѣющіе никакого вліянія на ихъ нравы и бытъ -- лучше даже японцевъ. Только бы женщинъ не трогали да платили бы. А русскіе платятъ хорошо за продукты и притомъ русскими, но настоящими рублями. А японцы платятъ, хотя и русскими, но не настоящими. И этотъ фактъ уже учитывается. Я видалъ эти фальшивыя деньги: рублевая бумажка очень хорошо сдѣлана, трехрублевая -- хуже, но не настолько плохо, чтобы китаецъ могъ различить разницу.
   Остается бродячій элементъ съ хунхузами во главѣ.
   Тутъ, по-моему, весь вопросъ сводится къ тому, кто дороже заплатить, причемъ, вслѣдствіе испорченныхъ предыдущимъ поведеніемъ отношеній, русскимъ придется платить дороже и быть, какъ и со всѣми аборигенами, очень вѣжливыми, хотя бы вслѣдствіе большой конкуренціи въ этомъ отношеніи со стороны врага нашего, японцевъ. А то и деньги не помогутъ. И какой-нибудь начальникъ отдѣльной части, хвалящійся, что поркой онъ получаетъ все, тогда какъ сосѣднія части голодаютъ,-- преступникъ предъ родиной, предъ общимъ громаднымъ дѣломъ. И неуспѣхъ будетъ созданъ такими. Я уже писалъ, что такъ же смотритъ на дѣло и вся высшая администрація, да и громадное большинство въ арміи.
   На-дняхъ въ большомъ обществѣ Сергѣй Ивановичъ сумѣлъ выяснить настроеніе большинства. Говориль какой-то офицеръ и хвалился, какъ у него все это просто и скоро устроено.
   -- И повѣрьте,-- закончилъ онъ,-- что ни одинъ хунхузъ, будь онъ какъ угодно переодѣтъ, отъ меня не скроется.
   Публика слушаетъ и сомнѣвается.
   -- Вы какъ же ихъ узнаёте? -- насупился Сергѣй Ивановичъ.
   -- Какъ? По рукамъ узнаю. Нѣтъ мозолей -- значитъ, ничего не дѣлаетъ, играетъ въ карты.
   -- Помилуйте, что жъ это за примѣты? По этимъ примѣтамъ всѣ клубы Петербурга и Москвы биткомъ набиты хунхузами.
   И при общемъ хохотѣ Сергѣй Ивановичъ скромно исчезаетъ въ толпѣ офицеровъ, а за нимъ стушевывается и ораторъ, чувствуя, что все впечатлѣніе разбито. Гадо замѣтять къ тому же, что руки китайскаго работника нѣжнѣе рукъ нашего, его инструменты -- игрушки въ сравненіи съ нашими, работа его ничтожна по количеству: онъ работаетъ тихо и съ большими перерывами. При такихъ условіяхъ, да часто еще и работѣ въ рукавицахъ, о какихъ мозоляхъ можетъ быть рѣчь?
  

ХXVIІ.

30-го мая.

   Японская армія Куроки какъ будто опять перешла по всей линіи въ наступленіе. Вездѣ говорятъ сегодня о скоромъ и большомъ серьезномъ боѣ въ восточномъ отрядѣ у генерала Келлера. Отрядъ генерала Мищенко, послѣ жаркаго боя съ большими потерями для янонцевъ (у насъ убитыхъ и раненыхъ 27 человѣкъ) у Сюяна, оставилъ Сюянъ и отступилъ къ нашимъ укрѣпленнымъ высотамъ Феншуйдинскаго перевала. Это ключъ къ Хайчену, находящемуся въ 52-хъ верстахъ къ западу отъ перевала. Если бы этотъ перевалъ былъ взять, 1-му корпусу генерала Штакельберга, двинувшемуся на Портъ-Артуръ, грозила бы опасность быть отрѣзаннымъ. Перевалъ очень сильно укрѣпленъ, и взять его невозможно. На обходное движеніе японцевъ не разсчитываютъ. Все это, впрочемъ, когда вы получите и будете читать мой дневникъ, будетъ принадлежать уже исторіи, какъ уже совершившійся фактъ. Бой и намъ необходимъ для выясненія дѣйствительныхъ силъ непріятеля. Обыкновенныя рекогносцировки, при всемъ напряженіи и удачахъ генераловъ Мищенко и Ренненкампфа, не могутъ больше освѣтить подвинувшуюся силу. Нужна усиленная рекогносцировка -- боя, который одинъ можетъ обнаружить дѣйствительныя силы противника. Можетъ-быть, у генерала Куроки только заслонъ въ 40 тысячъ, можетъ-быть, и вся армія налицо. Если только заслонъ -- полагаютъ, что мы энергично двинемся на Портъ-Артуръ, оставивъ въ Ляоянѣ такой же заслонъ. Если скрыты большія силы -- весьма возможно, что 1-й корпусъ подойдетъ къ главной арміи.
   Обсуждается вопросъ о возможности взятія Портъ-Артура. По всѣмъ предыдущимъ донесеніямъ -- Артуръ снабженъ хорошо и провіантомъ и снарядами. Но и очень много снарядовъ можно израсходовать, въ зависимости отъ того, съ какой энергіей ведется атака. По свѣдѣніямъ изъ китайскихъ источниковъ, атака ведется очень энергично и до сегодняшняго дня съ большимъ успѣхомъ для нась. Такъ, послѣ отбитой 24-го часла атаки, съ громаднымъ урономъ для японцевъ (будто бы легла 1/3 арміи), были взяты всѣ высоты назадъ вплоть до Цзынчжоу. Но сегодня опять у китайцевъ какія-то новости есть.
   -- Есть новости?
   -- Есть.
   -- Какія?
   -- Запрещего говорить: голову чикъ-чикъ.
   Китаецъ смѣется.
   -- А большая новость?
   -- Ничего не окажу. Скоро самъ узнаешь.
   Не очень скоро узнаю, потому что сегодня уѣзжаю на нѣсколько дней въ Харбинъ.
  

31-го мая.

   Я опять въ вагонѣ, ѣду въ Харбинъ на нѣсколько дней. Опять видвѣется даль вся въ поляхъ и перелѣскахъ. На поляхъ уже иного зелени, вездѣ трудолюбивые китайцы мотыжатъ между рядовьъ
   Въ сущности, у нихъ двухпольная система безъ пару. Все то же поле изъ грядокъ и канавокъ, съ той разницей, что, гдѣ въ этомъ году грядка, тамъ на будущій годъ будеть канавка, земля которой такимъ образомъ будетъ отдыхать отъ посѣва. А такъ какъ рядовой посѣвъ даетъ высшій противъ разбросаннаго урожай, то сразу такимъ образомъ достигаются двѣ цѣли и нѣтъ никакого сомнѣнія, что и вся наша западная культура придетъ къ тому же. А это, переводя на понятный языкъ, означаетъ то, что, перейдя съ нашей трехпольной культуры, мы увеличимъ на 1/3 нашу запашку, причемъ продуктивность посѣва во много разъ превзойдеть нашу теререшнюю. А одна треть всѣхъ нашихъ годныхъ къ культурѣ земель составитъ полтораста милліоновъ десятинъ. 150 милліоновъ десятинъ новой земли! За одну эту новость уже не жалко истраченныхъ здѣсь денегъ, а несомнѣнно, что болѣе близкое изученіе этого архива пятитысячелѣтней культуры дастъ массу цѣннаго матеріала во всѣхъ отрасляхъ, а въ особенности въ вопросахъ, какъ использовать землю, удобрять ее, выхаживать,-- въ умѣньи жить. Но зато выполненіе, орудія производства примитивны, и Западъ неизмѣримо ушелъ впередъ въ этомъ отношеніи.
   Со мной ѣдетъ -- тоже на время, тоже въ Харбинъ -- очень интересный человѣкъ -- Александръ Ивановить Гучковъ, помощникъ главноуправляющаго "Краснаго Креста" при дѣиствующей арміи и, въ то же время, представитель города Москвы и ея думы.
   Рѣшительнымъ рѣзцомъ обрисованное лицо съ печатью вдумчивости, воли, энергіи. Впечатлѣніе человѣка положительнаго -- человѣка не слова, а дѣла. Манера сдержанная, выжидательная, чувствуется привычка изучать и знакомиться прежде, чѣмъ прійти къ тому или другому торопливому выводу. Онъ возвращается изъ нашихъ передовыхъ отрядовъ, видѣлъ много стычекъ, былъ тамъ во вромя тюренченскаго боя.
   Онъ подчеркиваетъ въ А. H. Куропаткинѣ ту же черту, которая и мнѣ бросилась въ глаза на смотру,-- это его способность объединять массы, создавать изъ разношерстныхъ элементовъ одно цѣлое.
   -- Это особенно подчеркнулось,-- говоритъ Алексаидръ Ивановичъ,-- во времч пребыванія его въ Москвѣ. Сперва онъ заѣхалъ въ военное собраніе и говорилъ тамъ военнымъ, разнымъ тамъ начальникамъ отдѣльныхъ частей. Говорилъ, понимая свою аудиторію, самъ принадлежа къ ней. Вышло все прекрасно,-- объединилъ, вызвалъ большой и искренній энтузіазмъ. Но все это было ещо не удивительно,-- человѣкъ понималъ и чувсгвовалъ свою среду. Но, когда мы послѣ того пріѣхали въ Дворянское Собраніе, это для меня, по-крайней-мѣрѣ, было что-то совершенно не поддающееся никакому учету: передъ нимъ самая разнокалиберная толпа: и военные, и штатскіе, и дворяне, и земцы, и думцы, и прямо публика, дамы, дѣвицы... Я думалъ: что онъ скажетъ здѣсь, въ этой средѣ, гдѣ и у привычныхъ ораторовъ ничего не вышло изъ ихъ рѣчей?.. И сказалъ... такъ сказалъ, что вся эта толпа стала однимъ человѣкомъ, и каждый изъ насъ понималъ и чувствовалъ этого одного человѣка -- понималъ и чувствовалъ и того, который говорилъ съ нимъ, готовый, хоть сейчасъ, итти за нимъ и въ огонь и въ воду и опустошать своя карманы... Однимъ словомъ, получилось то состояніе, когда толпа -- одинъ человѣкъ и притомъ невмѣняемый, совершенно загипнотизированный волей овладѣвшаго этой толпой, связавшаго его... Я не сомнѣваюсь, что, когда командующій, управившись съ организаціей дѣла, выѣдетъ и самъ будетъ руководить, будетъ такой же энтузіазмъ... будетъ полная побѣда, несмотря на всѣ дефекгы.
   -- Вы тамъ были, Александръ Ивановичъ? Кто нa васъ больше всѣхъ произвелъ впечатлѣніе?..
   -- Я близко видѣлъ отрядъ генерала Мищенко. Мищенко производитъ прекрасное впечатлѣніе. Настоящій дѣловой человѣкъ безъ рисовки и ломаній: "повѣшу" тамъ и такъ далѣе. Онъ всѣхъ проситъ, умаляетъ постоянно свои заслуги, отрицаетъ даже храбрость свою, спитъ на землѣ, о хлѣбѣ и забылъ,-- сухари, какая-то бурда вмѣсто чая съ кислымъ китайскимъ сахаромъ и та же способность въ два-три слова поджечь человѣка на какой угодно подвигъ. Вотъ такая картинка. Сидитъ онъ на камнѣ, рядомъ съ нимъ молодой, только-что возвратившійся изъ какой-то командировки офицерикъ. Что-то объясняетъ по картѣ,-- карта между ними. Все это просто, ясно. "Ну, такъ вотъ, поняли? И поѣзжайте съ Богомъ. Я не сомнѣваюсь, что и это вы прекрасно выполните: я уже писалъ о васъ командующему, представилъ васъ къ чину... Многаго жду еще отъ васъ..." Куда дѣвалась усталость этого офицерика, глаза горятъ, крылья выросли... Эти казаки-буряты -- въ сущности, молодое совсѣмъ еще войско -- души въ немъ не чаютъ. Какъ преданныя животныя, смотрятъ въ глаза и лѣзутъ за нимъ куда угодно.
   -- Мало офицеровъ генеральнаго штаба у насъ. У японцевъ всѣ развѣдки, всѣ рекогносцировки дѣлаютъ офицеры генеральнаго штаба. Я не сомнѣваюсь, что статистика этой войны покажетъ громадную убыль у японцевъ офицеровъ генеральнаго штаба. Помимо того, что каждый солдатъ у нихъ имѣеть карту, умѣетъ набросать планъ мѣстнсти, можетъ опредѣлить позицію, словомъ, разсуждаетъ...
   -- Скажите, пожалуйста, что значитъ это: японцы не принимаютъ штыкового боя? Боятся?
   Нашъ сосѣдъ за столомъ, "мрачный офицеръ", молчавшій до сихъ поръ, угрюмо отвѣтилъ:
   -- Еще бы мы имъ на кулачки предложили! И кулачки, и панцырь, и штыки еще въ севастопольской кампаніи потерпѣли крахъ... Пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ-съ! Чего онъ полѣзетъ на штыкъ, когда онъ можетъ, выманивъ, перестрѣлять этихъ лѣзущихъ, какъ куропатокъ: самъ отойдетъ, а тамъ за нимъ гдѣ-то спрятанные и начнутъ разстрѣливать... У нихъ какъ? На одного стоящаго три спрятанныхъ. Гдѣ къ нему ни ткнись,-- вырастаютъ на одного нашего десять, и вездѣ и всегда то же и то же.
   -- А подъ Вафангоу?
   -- А еще гдѣ? Да ужъ... на всякую, видно, старуху своя проруха: многому хорошему научилъ насъ Драгомировъ, а за штыкъ, за то, что духъ арміи въ штыкѣ -- не спасибо: пятьдесять лѣтъ на смарку. Лучше бы стрѣлять учились: контроль бы плакалъ, зато мы радовались.
   -- Ну, кажется, это ужъ слишкомъ мрачный взглядъ.
   -- Вамъ виднѣе,-- иронически бросилъ онъ, всталъ и вышелъ.
   Пора и намъ въ вагоны: встрѣчный поѣздь идетъ. Все туда на югъ -- уральская и оренбургская дивизіи. Съ шестого начнетъ прибывать десятый корпусъ, за нимъ семнадцатый, оба до 15-го іюля уже здѣсь будутъ.
   На платформѣ говорятъ объ отрядѣ Мадритова. Вопреки ожиданіямъ, онъ не погибъ въ Кореѣ. Надѣлалъ много бѣдъ въ тылу у японцевъ, разрушилъ нѣсколько складовъ, двухъ японскихъ офицеровъ взялъ въ плѣнъ и теперь съ 17 ранеными возвращается въ отрядъ Ренненкампфа.
   -- Большой отрядъ у него?
   -- Кажется, 300.
   -- Кто это Мадритовъ?
   -- Подполковникъ генеральнаго штаба, прирожденный начальникъ партизанскаго отряда.
   -- Его какъ огня боятся. Корейцы бросаютъ все и прямо въ горы. Съ нами въ поѣздѣ ѣдетъ полевой контролеръ.
   Гдѣ расходуются деньги, тамь для провѣрки и полевые контролеры. Они утверждаютъ справочныя цѣны, контролируютъ количество работъ и качество пищевыхъ продуктовъ: муки, крупы, сѣна.
   Контролеръ этотъ былъ и въ турецкую кампанію.
   -- Разница громадная въ пользу теперешней -- говоритъ онъ. -- Сравнить нельзя! Тамъ вѣдь со всѣми этими Горинцами, Варшавцами сдѣлать ничего нельзя было. Общее одно: и тамъ нуждались и здѣсь армія нуждается въ сапогахъ. Тамъ отъ недобросовѣстности, здѣсь достать негдѣ: ждемъ, выписали.
   -- Пользуясь спѣшностью, пожалуй, тоже подсунутъ бумажныя подошвы? -- спрашиваю я.
   -- Врядъ ли! Будемъ вести точныя свѣдѣнія,-- за каждымъ сапогомъ прослѣдимъ -- откуда? Помимо суда съ повѣшеніемъ въ перспективѣ, и имена всѣхъ, отъ мастера, продавца до пріемщика, выставимъ къ позорному столбу общественнаго мнѣнія... Нѣтъ, въ этой кампаніи не совѣтую по этой части...
  

XXVIII.

31-го мая.

   Въ поѣздѣ между другими я познакомился съ интереснымъ кртайцемъ, свободно говорящимъ по русски. Онъ объяснилъ мнѣ, что такое хунхузы, изъ какихъ элементовъ они комплектуются и какія причины благопріятствуютъ развитію хунхузства.
   Вотъ въ общихъ чертахъ содержаніе его бесѣды. Населеніе Китая -- очень подвижное. Свобода передвиженія рѣшительно ничѣмъ не стѣснена. Въ этомъ отношеніи Китай -- самая свободная страна въ свѣтѣ. Движутся по пословицѣ: рыба ищетъ, гдѣ глубже, человѣкъ, гдѣ лучше. Есть заработокъ -- мало хунхузовъ, а въ годы холерные, или въ періоды безработицы, сегодняшній работникь -- завтра хунхузъ. Есть и такіе, которые никогда работать не хотятъ,-- это постоянный элементъ. Къ нимъ же надо присоединить и тѣхъ, кого законъ выбросилъ за бортъ: приговоренные и осужденные. Много содѣйствуетъ развитію хунхузнаго промысла крайне неудовлетворительный, мало разработанный уголовный кодексъ. Писаный законъ восполняется обычнымъ. По этому обычному закону широко практикуется самосудъ, законъ Линча, родовой судъ, судъ артелей. Для того, чтобы эти суды получили законную санкцію, достаточно послѣ суда увѣдомить кого слѣдуеть, что то-то и то-то сдѣлано. Круговая порука родни отвѣчаетъ за бѣжавшаго преступника. Бѣжить преступникъ -- надо и роднимъ бѣжать.
   При этой наклонности къ передвиженію у китайскихъ рабочихъ особая способность быстро приспособляться къ новымъ условіямъ. Ихъ рабочая организація въ артели удивительна. Сбродъ со всѣхъ концовъ Китая, получая дѣло, мгновенію организуется. Ядро -- артель отъ пяти человѣкъ и до тысячи, обязательно два выборныхъ лица -- писарь и поваръ. Они заработную плату не получаютъ -- получаютъ процентъ съ каждаго, отъ 5--10 его заработка. Строго обусловливаются права писаря: иногда онъ можетъ, напримѣръ, сѣчь, иногда нѣтъ. Иногда этотъ писарь превращается въ подрядчика или со стороны подрядчика приглашаетъ нѣсколько такихъ артелей. И опять заработокъ подрядчика опредѣляется извѣстнымъ процентомъ. Въ зависимости отъ предварительнаго уговора, подрядчикъ тоже имѣеть право наказывать, но только предаарительнымъ договоромъ обусловленными наказаніями.
   Самое обычное изъ наказаній -- удары бамбуковими палками по икрамъ. 50 такихъ ударовъ -- и икры вспухаютъ, а человѣкъ недѣли двѣ не можетъ ходить. 100 ударовъ -- мускулы превращаются въ тряпки, обнажаются кости, и хотя раны и заживаютъ, но ноги начинаютъ сохнуть, и человѣкъ навсогда калѣка. Я видѣлъ одного такого наказаннаго на костыляхъ.
   Праздниковъ у китайскихъ рабочихъ три въ году: Новый годъ, весенній и осенній праздники. Отдыхомъ является и періодъ дождей. Кто лучше, какъ рабочій: русскій или китаецъ?
   Конкуренція съ китайцемъ невозможна. Китаецъ марится со всякой обстановкой, со всякой ѣдой, съ ничтожнымъ вознагражденіемъ за трудъ. Китаецъ очень способенъ: онъ быстро понимаетъ, чего отъ него требуютъ, и прекрасно выполняетъ, и по аккуратности исполненія русскій остается далеко позади. Въ знакомой имъ спеціальности китайцы тоже выше русскихъ: напримѣръ, столяры они превосходные.
   Могутъ быть и недобросовѣстными, если не слѣдить. Мнѣ разсказывали строители Китайской дороги, напримѣръ, такой случай.
   -- Работали у меня китайцы земляное полотно. Пріѣзжаю къ нимъ, вижу, что такое? Полотно готово, а земли изъ резервовъ взята горсть. Что жъ оказывается? Стоялъ ометъ съ соломой: они солому разостлали и присыпали ее сверху землей: готово!
   -- Ну, что жъ китайцы, когда вы ихъ поймали?
   -- Смѣются: говорятъ,-- "мало-мало капитанъ машинка"... мошенникъ, значитъ. Я же и мошенникомъ вышелъ.
   Единственно чего не выносять китайцы -- это грубаго обращенія. За пощечину ("лицо потеряно" -- говоритъ китаецъ) одному -- вся артель бросаетъ работы.
   Постоять за себя артель умѣетъ. Мнѣ разсказывалъ инженеръ князь C. H. Хилковъ вотъ какой случай, бывшій съ нимъ въ началѣ постройки Китайской дороги.
   -- Это было въ Харбинѣ. Китайцевъ работало тысячъ шесть, нашихъ русскихъ человѣкъ полтораста: все народъ мастеровой, только-что пріѣхали, еще и на работы не успѣли стать. Вотъ двое изъ нихъ, главные, конечно, поймали рабочаго китайца гдѣ-то въ саду и заколотили его палками до смерти: всю голову разбили, лицо въ лепешку. На другой день ни одного китайца на работѣ нѣтъ. Въ чемъ дѣло? Такъ и такъ: убили китайца, работать не будедъ. Начинаемъ ихъ уговаривать. Ни за что! На третій день говорятъ: по нашамъ законамъ, если кто убилъ, тому голову рубитъ: отрубите вашимъ двумъ голову, тогда выйдемъ на работу. Объясняю я имъ, что по русскимъ законамъ я не имѣю права рубить головъ. Все, что я могъ сдѣлать -- я сдѣлалъ,-- отправилъ виновныхъ на судъ въ Харбинъ. Ничего слушать не хотятъ. А броженіе растетъ,-- шесть тысячъ ихъ. Пришелъ братъ убитаго, жена, маленькія дѣти, мать. Самъ убитый лежитъ въ саду: не хотятъ его хоронить. Спрашиваю, можно намъ его похоронить? Переводчикь не совѣтуеть, говортъ, что это можетъ нарушить равновесіе. Спрашиваю, можетъ-быть, родные согласятся деньги взять? Говоритъ, тоже и денегъ не возьмутъ.. А у меня семь казаковъ всего. Не поспалъ еще четвертую ночь. Гдѣ тутъ спать,-- съ минуты на минуту можетъ все случигься. Что это -- "все", мы и сами даже представить себѣ не можемъ, потому что совершенно не знаемъ психологіи этого народа: какахъ-то шесть тысячъ иксовъ, что они предпримутъ съ нами -- горстью пришельцевъ, сдѣлавшихъ несомнѣнный произвольный возмутительный поступокъ и не желающихъ имъ дать удовлетворенія, законнаго съ ихъ точки зрѣнія? И какое, въ сущности, имъ было дѣло до нашего закона? Вѣдь не они къ намъ, а мы въ ихъ монастырь сунулись. Наконецъ рѣшаюсь, потому что другого выхода не могъ придумать. Зову переводчика, зову семью. Такъ и такъ,-- мертваго не воротишь, работникъ погибъ,-- онъ кормилъ семью, теперь некому: я предлагаю деньги. "Деньги за это нельзя взять, ни за что". Черезъ два часа братъ спрашиваетъ: ,,а сколько денегъ?" Сказалъ, что пришло въ голову: "двѣ тысячи лянъ (три тысячи рублей)".-- "Двѣ тысячи? Хорошо, подумаемъ". Черезъ часъ приходить:-- "Двѣ тысяча и ваши похороны за 600 лянъ". Согласенъ. Заказали гробъ съ золотыми украшеніями, бумажныхъ коней,-- все какъ слѣдуетъ. Нa другой день опять вышли на работу.
   -- Ну что жь? -- говорю я.-- Меня этотъ разсказъ убѣждаетъ, что съ китайцами можно отлично ладить, и что, въ сущности, люди они и терпѣливые и корректные.
   -- И на меня производятъ такое же впечатлѣніе. А вотъ еще случай со мной. Это уже передъ китайскимъ безпорядкомъ Китайцы уже были раздражены и говорили: "русска мала-мала машинка". Начали вѣрить самымъ нелѣпымъ слухамъ. Былъ медвѣжонокъ у одного инженера: подросъ и сталъ баловать. Инженеръ убилъ его, переднюю часть для чего-то оставилъ, а заднія ступни выбросилъ. Попались эти ступни къ китайцамъ, и вотъ ихъ 800 человѣкъ въ одинъ прекрасный деаь осадили меня. Вотъ что узналъ черезъ переводчика. Что будто русскіе убиваютъ китайцезъ, что подсердечный жиръ убитаго катайца идетъ-де на пищу главнаго начальника, а желчью русскіе смазываютъ свои машины. И въ доказательство -- вотъ свѣжія кости ступни. Какъ ни убѣждалъ я китайцевъ -- и слушать ничего не хотятъ. Къ счастью, былъ еще такой же медвѣжонокъ,-- брать убитаго. Убили и того наихъ глазахъ и сравнили тутъ же. Ну, успокоились.
   -- А то бы?
   -- Бросили бы работы и ушли, а можетъ-быть, и хуже что-нибудь сдѣлали бы: возстаніе начиналось уже.
  

-----

1-го іюня.

   Я опять въ Харбинѣ. Нa вокзалѣ -- весь дворянскій отрядъ съ Михаиломъ Александровичемъ Стаховичемъ во главѣ. Къ нимъ пріѣхали первые гости, первые раненые. Всero девяносто человѣкъ.
   Нa лицахъ отряда оживленіе, радость.
   -- Слава Богу,-- говоритъ Николай Степановичъ:-- дождались дѣла.
   -- А что дѣлали до сихъ поръ?
   -- До сихъ поръ съ пяти часовъ утра распаковывались, разбирались, нѣсколько домовъ устроили и не кончили еще; но сегодня начинается настоящая уже работа.
   Николай Степановичъ совсѣмъ еще юноша, съ краснымъ околышемъ на шапкѣ, съ краснымъ крестомъ на рукѣ. Нa немъ рубаха въ штаны, поясь, онъ сильный, загорѣлый.
   -- Николай Степановичъ,-- говорю я,-- это наша уже третья встрѣча.
   1-го апрѣля, когда я ѣздилъ по дѣламъ изъ Петербурга въ Москву, въ томъ же поѣздѣ ѣхалъ въ Москву къ своему отряду Николай Степановичъ. Мы ѣхали съ нимъ тогда въ одномъ купэ. Его провожали родные, мать. Въ послѣднее мгновеніе, когда поѣздъ уже тронулся, все сознаніе далекаго похода, вся горечь разлуки охватили его; онь быстро всшелъ въ купэ, растерянно оглянулъ свои вещи и опять бросился къ окну. Но уже только электрическіе фонари мелькали да край пустой платформы. Онъ возвратился въ купэ, устало сѣлъ, опять вскочилъ, досталъ пакетъ, вынулъ изъ него яблоко и сталъ ѣсть его озабоченно, торопливо. Потомъ предложиль мнѣ. Мы быстро разговорились, и онъ сталъ разворачивать свой чемоданъ и показывать мнѣ и туфли, и шапки, и фляжки, обтянутыя сукномъ, чтобъ, поливая сукно, сохранять содержимое въ холодѣ. Показывалъ куртку, непромокаемое пальто, оружіе, постель.
   Наша вторая встрѣча была на станціи "Манчжурія", гдѣ я догналъ ихъ поѣздъ.
   Теперь лицо его красное отъ загара, тотъ-же юношескій пылъ, но больше удовлетворенія. Несутъ раненаго два щуплыхъ санитара.
   -- Эхъ, не донесутъ, бѣдняжки,-- говоритъ Николай Степановичъ,-- надо помочь...
   Сильный, здоровый, онъ впрягается впередъ, а двое санитаровъ по очереди несутъ сзади. Такъ ему надо будеть пройти версты полторы. Жарко. Я кричу ему:
   -- Идите тише: задохнетесь.
   -- Ничего...
   Мы условливаемся съ Михаиломъ Александровачемь увидеться у него въ четыре часа, а пока -- теперь одиннадцать -- я съ однимъ аборигеномъ Харбина ѣду въ городъ.
  

XXIX.

1-го іюня.

   Городъ Харбинъ -- очень интересное, очень характерное явленіе для выясненія, что такое мы, русскіе, представляемъ собою, какъ колонизаторы.
   Пять лѣтъ тому назадь Харбинъ состоялъ изъ нѣсколькихъ китайскихъ деревушекъ съ населеніемъ около тысячи человѣкъ. Теперь въ Харбинѣ насчитываютъ уже до ста тысячъ -- 30 тысячъ русскихъ и 70 тысячъ китайцевъ. Въ Харбинѣ ежедневно обрабатываютъ 30 тысячъ пудовъ пшеницы. Первое предпріятіе въ этомъ родѣ болѣе чѣмъ въ десять разъ увеличило затраченный на него капиталъ, и это еще далеко не конецъ. Всѣ предпріятія Харбина даютъ сказочный доходъ: пивоваренное дѣло, спиртное.
   Въ Харбинѣ -- два балагана-театра, два цирка, нѣсколько такихъ же балагановъ-кафешантановъ, китайскій театръ. И всѣ эти балаганы на затраченный капиталъ даютъ чуть не 1000%.
   Харбинъ -- русское Эльдорадо, русскій Чикаго, русская Америка.
   Теперь это -- центръ всей сѣверной Манчжуріи, житница всего Востока, городъ, лежащій на судоходной громадной рѣкѣ Сунгари. И эту рѣку сдѣлали судоходной и этотъ городъ создали наши русскіе инженеры.
   Америкаискій рость города обусловался только чисто-американскимъ къ нему отношеніемъ.
   Инженеръ Юговичъ, главный строитель и полный хозяинъ уклада жизни, недаромъ провелъ свое время въ Англіи. Онъ организовалъ дѣло, какъ организовано оно въ англійскихъ колоніяхъ. Извѣстно, что только англичане изъ всѣхъ европейцевъ въ своихъ колоніальныхъ дѣлахъ успѣли выбраться изъ тѣхъ рамокъ опеки, чиновничества и формализма, которые парализуютъ и до сихъ порѣ все колонизаторское дѣло Франціи, Испаніи и даже Голландіи.
   Только англичане и американцы въ своихъ колоніяхъ, не спрашивая о паспортахъ и о прошломъ, ставятъ людей прямо лицомъ къ дѣлу. И если отъ человѣка впечатлѣніе дѣловитое, то къ его услугамъ все, не исключая и кредита. Опека, огражденіе чьихъ-то, можетъ-быть, и ложно понимаемыхъ интересовъ, отсутствуетъ вплоть до спаиванья опіумомъ китайцевъ (кстати: въ Манчжуріи англичанъ нѣтъ, но опій курятъ всѣ). Безъ такой системы американцы и до сихъ поръ были бы такими же гостями у индѣйцевъ, какими мы чувствуемъ себя у текинцевъ, напримѣръ. Русскій чиновникъ тамъ, опекая жизнь, позволить вамъ купить у туземца садъ, но не позволитъ купить воду, безъ которой садъ невозможенъ.
   Другой вопросъ -- что симпатичнѣе. Я только объясняю причину успѣшности англійскихъ и американскихъ колоній, выгодность этихъ колоній для владѣльцевъ и удивительный рость жизни въ этихъ колоніяхъ, въ противоположность убыточности и застою въ колоніяхъ другихъ націй, объясняя этотъ убытокъ и застой хотя бы и въ пользу добрыхъ чувствъ этихъ націй. У англичанъ два девиза: не мѣшать и свобода борьбы. Желаешь мельницу строить -- строй; винокуренный заводъ -- тоже строй; кафе-шантанъ -- строй; что-то торгуешь у китайца -- покупай.
   Русскій ты, еврей, полякъ -- твое дѣло. Твой паспортъ, твой вчерашній день -- здѣсь, гдѣ мы всѣ въ гостяхъ, гдѣ родина безпаспортныхъ, до меня не касается.
   Убьешь, уворуешь -- судить не буду, но отправлю на родину для суда. Только двухъ и пришлось отправить.
   Нужны деньги -- помогу, чѣмъ возможно.
   Никакихъ ранговь и чиновъ, никакой регламентаціи жизни.
   Харбинъ въ смыслѣ устройства, конечно, оставляетъ желать еще многаго.
   Въ то время, какъ инженеръ Юговичъ взялъ подъ свое покровительство Харбинъ, излюбленнымъ дѣтищемъ предсѣдателя дороги, инженера Кербедза, былъ Дальній. Дальній стоилъ съ портомъ 34 милл., а Харбинъ -- 8. И изъ этихъ восьми два уже возвратились продажей участковъ. Нѣтъ накакого сомнѣнія, что, при томъ же отношеніи къ дѣлу, возвратятся и остальные шесть милліоновъ той же распродажей земли, стопмость которой съ трехъ рублей уже возросла до сорока рублей за квадратную сажень.
   При такой разницѣ въ затратахъ на Дальній и Харбинъ нѣтъ ничего и удивительнаго, что въ Харбинѣ нѣтъ набережной, нѣтъ мостовыхъ, водопровода, электричества, зоологическаго сада и проч.
   Въ Харбинѣ поэтому -- пыль, грязь, а въ періодъ двухмѣсячныхъ дождей люди вязнутъ выше колѣнъ. Въ Харбинѣ вода отвратительная, изъ колодцевъ. Харбинъ -- разсадникъ холеры и всякихъ повальныхъ болѣзней.
   Но въ тѣхъ трехъ милліонахъ, которые нужны для приведенія города въ благообразный видъ, отказано пріемочной комиссіей. Отказано даже въ томъ, что уже начато. Такъ это было съ мостомъ, соединяющимъ два города, который неизбѣжно необходимъ; съ постройкой на вокзалѣ, гдѣ она тоже неизбѣжно необходима, такъ какъ половниѣ пассажировъ приходится стоять за тѣснотой и неимѣніемъ мѣста; съ мебелью для уже выстроенныхъ домовъ.
   И, какъ будто опытъ того и другого метода колонизаціи, выросли эти два города, Харбинъ и Дальній.
   Дома Харбина, по выраженію строителя,-- ящики съ крышей, и эти ящики биткомъ набиты людьми.
   Дома Дальняго должны были быть такими красивыми, чтобы люди нашли возможнымъ жить въ нихъ даже поневолѣ.
   Дальній красивъ, но пустъ. Въ Дальнемъ долженъ быть театръ, труппа: въ пустомъ театрѣ играетъ труппа, и антрепренеръ приноситъ колоссальный счетъ администраціи.
   А въ Харбинѣ семь громадныхъ балагановъ биткомъ набиты ежедневно, и во время постройки никому въ голову не приходило мѣшать публикѣ ходить въ балаганы.
   -- Чортъ съ вами! -- говоритъ Юговичъ: -- вы живите, какъ хотите,-- я вамъ, вы мнѣ мѣшать не будемъ.
   А въ Дальнемъ -- обязательное посѣщеніе всего выстроеннаго; для этой цѣли устраиваются собранія и все остальное въ томъ же родѣ.
   Въ Харбинѣ стригутъ въ балаганѣ, но стригущіеся стоя ждутъ очереди.
   Въ Дальнемъ вывѣска: "Парикмахеръ", который стрижетъ разъ въ недѣлю, по пятницамъ, отъ 2-хъ до 4-хъ часовъ.
   Дальній долженъ сдѣлаться средоточіемъ торговли. Харбинъ сдѣлался этимъ центромъ.
   Словомъ, лучшей иллюстраціи регламентаціи жизни и полной экономической свободы и придумать нарочно нельзя.
   Притомъ одно и то же учрежденіе создало и англійскую и испанскую колоніи.
   Поистинѣ разнообразна, разностороння, широка русская натура!
   Само по себѣ разумѣется, что главная причина неуспѣха Дальняго въ томъ, что мѣсторасположеніе его вообще неудачно выбрано, и что строители города предполагали взять жизнь, какъ говорится, за рога и привести ее въ этотъ Дальній. Все это такъ, и все это очень дополняетъ характеристику испанскихъ колоній; а регламентація жизни сдѣлала остальное, и домики должны быть настолько красивыми, чтобы въ нихъ "невольно хотѣлось бы жить".
   А хочется жить вольно. И испанскій монахъ-аскетъ, дѣлающій попытку запретить посѣщеніе театровъ, и благодѣтель-чиновникъ, регламентирующій жизнь, и усердный искатель неблагонамѣренныхъ,-- все это характерные признаки испанскихъ колоній, усердныя старушки костра Гуса, вся забота которыхъ въ своемъ усердіи быть plus royaliste que le roi même. Bce это гасители экономической жизни испанскихъ колоній, но ничего подобнаго нѣтъ въ англійскихъ и американскихъ. Харбинъ и Дальній -- представители того и другого типа, и какой изъ нихъ болѣе по душѣ -- пусть рѣшаетъ читатель.
  

XXX.

1-го іюня.

   Въ четыре часа дня я, согласно условію, у M. А. Стаховича.
   Новое двухъ-этажное зданіе на углу среди строящихся, застроенныхъ и еще незастроенныхъ пустырей. На каждомъ шагу слѣды постройки -- груды разбросанныхъ матеріаловъ, запахъ дерева, краски, свѣжей извести.
   На улицѣ передъ домомъ -- столъ, на немъ самоваръ, нѣсколько сестеръ пьютъ чай. Чистая скатерть, блестящій самоваръ, домовитость -- всѣ признаки присутствія жещины, безъ которой все это скоро пріобрѣтетъ тотъ невкусный и грязный отпечатокъ, который такъ умѣютъ придавать всему всѣ эти очень симпатичные, очень милые, но большіе пачкуны и неряхи -- денщики.
   Я поднимаюсь по деревянной лѣстницѣ во второй этажъ и вхожу въ большую комнату съ обѣденнымъ столомъ, за которымъ сидитъ очень много народа. Это англійскій файвъ-о'клокъ -- часъ чаепитья -- и пьютъ его вмѣстѣ всѣ представители сосѣднихъ общинъ. Тутъ представители и "Краснаго Креста", и всероссійскаго дворянства, и земства, и городовъ.
   -- Всѣ дворянства?
   -- Нѣтъ,-- угріомо отвѣчаетъ какой-то мрачный на видъ господинъ и смотритъ въ упоръ напряженнымъ взглядомъ своихъ большихъ, красивыхъ глазъ.
   Онъ молчитъ нѣкоторое время и нехотя продолжаетъ:
   -- Здѣсь вы можете наблюдать довольно странное явленіе: всѣ такъ называемые либералы -- всѣ какъ одинъ здѣсь на работѣ, а тѣ, которые кричатъ о сочувствіи, о святомъ дѣлѣ роднны, объ охранѣ устоевъ, благоразумно дома сидятъ. Пожертвованія деньгами, личнымь трудомъ -- все это... Они сочувствуютъ родинѣ, и это сочувствіе такъ цѣнно, что они еще не подобрали того сосуда, который достоиинъ, былъ бы... Тьфу!
   -- Да бросьте вы...
   -- Я ни бросилъ, не глотать же: муха, да еще дохлая, попала...
   -- Сегодня наше собраніе не полное: доктора на работѣ; пора и намъ. Хотите посмотрѣть?
   Мы переходимъ изъ дома въ домъ. Вездѣ кипитъ работа, и снаружи и внутри. Радостныя, возбужденныя лица. Привѣтлиныя лица докторовъ, сестеръ. Бѣлыя стѣны, ряды желѣзныхъ кроватей подъ чистыми лѣтними одѣялами; на чистомъ бѣльѣ лежатъ раненые. Удовлетвореніе, покой, радость отъ этой человѣческой обстановки. Еще бы! Полтора мѣсяца не мылись въ банѣ. Теперь вымытые, съ перевязанными ранами.
   Въ свѣтлой комнатѣ, окруженный своимъ штатомъ, осматриваетъ, перевязываетъ больныхъ докторъ Постниковъ. Безъ всякихъ прерогативъ власти -- добровольно признанная всѣми власть и сила. Эта сила, избытокъ силы, энергія, радость жизни и дѣла чувствуется во всемъ, лучами распространяется на все окружающее: свѣтлѣе комната, рельефнѣе это сильное, красивое, теперь обнаженное тѣло, насквозь въ грудь пробитое пулей.
   -- Видите, только черныя точки съ входной и выходной стороны: черезъ недѣлю хочетъ уже шагать въ строй. Такъ?
   -- Такъ точно, такъ что товарищи тамъ.
   -- Ну, съ Богомъ... Слѣдующій!
   На чистой рубахѣ у многахъ раненыхъ новенькіе георгіевскіе кресты.
   -- А этотъ,-- говоритъ докторъ,-- бѣдняжка, не получилъ,-- ему надо было пойти и записаться, а онъ не зналъ.
   -- Это ваша палата?
   -- Да. У каждаго изъ насъ по палатѣ, и мы хозяева у себя.
   Ищешь глазами солдатика, который хотѣлъ бы поговорить. Многіе читаютъ, большинство загадочно смотритъ, и какъ угадать, что у него тамъ подъ черепомъ, когда такъ смотрять на васъ эти глаза на темномъ загорѣломъ лицѣ.
   -- Больно было?
   -- Нѣтъ, не больно: щелкнуло, упалъ и не помню ничего.
   -- Гдѣ ранены?
   -- Вафангоу, Саймадцы, Сюянь.
   -- Японцы хорошо дерутся?
   -- Ловко!.. Какъ изъ земли вырастаютъ.
   -- Куда ни повернись -- десять на одного всегда...
   -- Побѣдимъ ихъ?
   -- Что не побѣдить! Мало въ Россіи солдатъ? Вотъ привезутъ, уравняемся.
   -- А штыка не принимаютъ?
   -- Не принимаютъ: палятъ и палятъ.
   Солдатъ этотъ раненъ навылетъ въ лицо около глазъ насквозь. Четыре сквозныхъ раны. Рана въ лопатку сквозная, съ выходомъ у бедра: какъ стрѣлялъ, наклонившись, такъ и пронзила его пуля.
   А это отдѣленіе уже не раненыхъ -- у этого ревматизмъ, у того легкія, лихорадка. Ну, этихъ и спрашивать не о чемъ. Но такъ внимательно смотрятъ на меня маленькіе голубые глазки тщедушнаго солдатика, скрюченнаго ревматизмомъ.
   -- Обозный, изъ-подъ Вафангоу.
   -- До боя?
   -- Нѣтъ, послѣ ужъ.
   -- Видѣлъ бой?
   -- Нѣтъ, за горой стояли,-- послѣ видѣли. 18 лошадей отобрали. Вмѣсто потника два одѣяла,-- одно, значитъ, спать ляжетъ, разстелетъ, а другимъ укроется. Три перемѣны бѣлья, консервы, двѣ тарелочки свинченныя, между ними -- рисъ вареный. Пальто длинное, теплое: имъ шутя воевать. Опять всѣ грамотные: у всѣхъ карты, записныя книжки. У нашихъ офицеровъ и половины нѣтъ противъ ихняго солдата: теперь вотъ только, которые запаслись изъ того, что подобрали послѣ нихъ. Кричатъ нашимъ казакамъ,-- многіе у нихъ по-русски говорятъ: "Вы что съ оглоблями, какъ при Ермакѣ,-- у насъ и палачи уже бросили,-- у насъ, видите, какія пули?" Ну, точно -- совѣстливыя пули. Которому непремѣнно умереть бы -- живетъ. Только кому въ лобъ да въ сердце,-- ну, сразу, безъ мученія.
   Мы молча слушаемъ, слушаетъ вся палата; солдатикъ разсказывающій вздыхаетъ и берется опять за свою книжку,-- какой-то морской разсказъ Станюковича.
   -- А тамъ вонъ заразный баракъ,-- говоритъ Николай Сгепановичъ.
   -- Есть кто-нибудь?
   -- Нѣтъ никого. Приносили одного китайца -- что-то въ родѣ солнечнаго удара -- два дня полежалъ, потребовалъ за это по рублю въ день поденной платы и ушелъ.
   Всѣ сыѣются. Я смотрю на всѣ эти удовлетворенныя лица взявшихся за эту тяжелую, но благородную работу: Николай Степановичъ, Гучковъ, Стаховичъ, князь Долгорукій, графъ Олсуфьевъ, Скадовскій, всѣ эти милыя лица докторовъ, сестеръ.
   -- Двадцать четыре рубля въ сутки стоила доставка раненаго до желѣзной дороги -- на рукахъ.
   -- Всѣхъ такъ?
   -- Ну... Пѣшкомъ, на двуколкахъ: это самое слабое наше мѣсто... Это только еще и напоминаетъ турецкую кампанію.
   -- А въ остальномъ?
   -- Небо и земля: на пятьдесятъ тысячъ кроватей приготовлено здѣсь, а подъ Систовонъ нѣсколько тысячъ раненыхъ лежали на землѣ, въ грязи, подъ трехдневнымъ дождемъ. Я видѣлъ тогда самъ, какъ пріѣхалъ докторъ: походилъ, походилъ и расплакался. Въ турецкую кампанію солдать приходилъ на ногахъ, приходилъ изнуренный уже, кормили дорогой тоже плохо, а вы видите пріѣзжающихъ сюда солдатъ,-- они подъѣзжаютъ къ самому мѣсту сраженія. За мѣсяцъ дороги онъ отдыхалъ, ѣлъ прекрасно. Вы пробовали пищу на этапахъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Прекрасная: щи, каша безъ выгреба и два фунта мяса въ день, и результаты налицо: въ турецкой кампаніи десятки тысячъ заразныхъ больныхъ черезъ мѣсяцъ послѣ войны, а здѣсь четыре мѣсяца уже -- и заразныхъ нѣтъ.
  

XXXI.

2-го -- 5-го іюня.

   Я выѣзжаю изъ Харбина въ Манчжурію. Эти дни я провожу въ сбществѣ инженеровъ. Большинство изъ нихъ -- строители этой линіи, пережили китайскіе безпорядки и сообщаютъ много интересныхъ свѣдѣній.
   Такъ, между прочимъ, я узнаю, почему мѣста отъ Харбина и выше къ Манчжуріи пустынны, можно было приписать это солончаковатой почвѣ, слѣды которой, въ видѣ выжженныхъ бѣлесоватыхъ мѣстъ, кое-гдѣ мелькаютъ въ окнахъ вагона. Но оказывается причина другая. Большинство земель принадлежитъ здѣсь кочевымъ племенамъ монголовъ. До прихода русскихъ они слегка занимались еще хлѣбопашествомъ, сѣяли просо, гречиху, но съ приходомъ русскихъ бросили, такъ какъ затраты на хлѣбопашество не оправдались въ сравненіи съ тѣмъ заработкомъ, который получили они отъ русскихъ. Такъ было во время постройки. Теперь же монголы совсѣмъ откочевали отъ линіи желѣзной дороги и ушли въ таинственную глубь своихъ, совершенно еще не изслѣдованныхъ нѣдръ. Такъ закончилась начавшаяся было кратковременная дружба, и вся мѣстность отъ Харбина до ст. "Манчжурія", за немногими исключеніями, теперь пустыня. Теперь монголы одинаково не любятъ ни русскихъ ни китайцевъ, но менѣе враждебны все-таки къ китайцамъ.
   Стѣснила монголовъ и проведенная дорога. Она отрѣзала ихъ отъ водопоевъ. Такъ, напримѣръ, на 240 верстъ отрѣзана р. Аргунь. Эта Аргунь начинается со ст. "Чжалайноръ", слѣдующей отъ ст. "Манчжурія". Если стоятъ лицомъ къ югу, то Аргунь протекаетъ по лѣвую сторону. Преданіе говоритъ, что прежде Аргунь брала начало изъ озера Чжалай-норъ, расположеннаго во правую сторону полотна дороги, въ 27-ми верстахъ отъ Чжалай-норъ. Громадное озеро, которое кормитъ своей рыбой монголовъ. И сейчасъ еще сохранился протокъ, который пазывается Мутный протокъ, соединяющій это озеро съ Аргунью. Но вода въ немъ бываетъ только весной, и тогда образуется и теченіе то изъ озера въ рѣку, то обратно. Такимъ образомъ прежде впадавшая въ этомъ мѣстѣ по лѣвую сторону полотна р. Хайларъ была только притокомъ Аргуня, вытекавшей изъ озера Чжалай-норъ, а теперь Хайларъ, являясь продолженіемъ той же Аргуни, называется уже Аргунью. И Аргунь такимъ образомъ дѣлаетъ около этого мѣста крутой заворотъ и вмѣсто запада течетъ уже на сѣверо-востокъ. Безконечные песчаные желтые бугры, виднѣющіеся изъ окна вагона, указываютъ слѣдъ Аргуня-Хайлара. Иногда она сама синѣетъ между ними. Туда къ сѣверу, гдѣ громоздятся горы, виднѣются уже нашъ берегъ Аргуни и первый русскій поселокъ. Въ томъ углу, между Аргунью и Шилкой, такой же невѣдомый еще край, какъ и вглубь Монголіи.
   Я жадно ищу слѣдовъ монголовъ. Никакихъ почти слѣдовъ. Ни одного прирученнаго монгола на всемъ пути не сохранилось. Одинъ богатый монголъ, очень вліятельный среди своихъ, сдѣлался-было подрядчикомъ, но съ приходомъ отряда генерала Орлова бѣжалъ, испугавшись. Все имущество его погибло. Когда миръ былъ возстановленъ, строители помогли въ степи разыскать его. Нашли и привели, нищаго, оборваннаго. Но такъ и не удалось его приручить -- ушелъ въ свою Монголію и больше не возвращался. Память оставилъ по себѣ прекрасную и былъ очень полезенъ при сношеніяхъ съ монголами.
   Имѣется только одинъ слѣдъ отъ монголовъ и очень трогательный. На протяженіи до тридцати тысячъ десятинъ по самымъ песчанымъ мѣстамъ -- рѣдко разсаженный сосновый лѣсъ. Этому лѣсу около шестидесяти лѣтъ. Цѣль посадки -- укрѣпленіе почвы. Первое столкновеніе было изъ-за этого лѣса, изъ-за перваго срубленнаго дерева.
   Они долго волновались и не хотѣли пускать дальше изыскателей.
   -- Это священный лѣсъ, мы своими руками садили его. Безъ него всю нашу степь засыпалъ бы песокъ, а вы пришли и рубите,-- горько упрекали они:-- уходите; мы не хотимъ васъ.
   Имъ предлагали деньги.
   -- Намъ не нужны деньги; у насъ есть скотъ, есть юрта, есть хлѣбъ: зачѣмъ намъ деньги? Намъ этотъ лѣсъ нуженъ. Мы поклялись никогда его не рубить, а вы рубите.
   Когда у изыскателей вышла мука, они отказались продать, но дали взаймы съ тѣмъ, чтобы потомъ возвратили. За остановки и кормъ они не брали денегъ.
   Но время сдѣлало свое. Большинство монголовъ откочевало, отказавшись отъ земель и денегъ. Но родъ Солота продалъ свою землю за деньги, за шестьдесятъ тысячъ рублей, прелестную долину р. Яла, имѣющую протяженіе 300 верстъ въ длину.
   Несмотря на заботы желѣзнодорожной администраціи, понемногу исчезаетъ и священный лѣсъ.
   А между тѣмъ опасность отъ разрастанія передвижныхъ песковъ большая, и всѣ эти песчаныя степи могли бы быть сплошь засажены сосновымъ лѣсомъ. Два дождливыхъ мѣсяца очень благопріятствовали бы посадкамъ, являясь даровой поливкой въ самое критическое для растенія время.
   Монгольское племя разбито на отдѣльные роды. Во глазѣ каждаго рода стоитъ князь. Около десяти такихъ родовъ имѣютъ во главѣ объединяющаго ихъ князя. Совѣтъ изъ князей и представитель отъ богдыхана, китаецъ, управляютъ краемъ. Китайцы, по законамъ, селиться на монгольскихъ земляхъ не могугь.
   При новомъ хозяинѣ Манчжурской дороги, законъ этотъ не соблюдается, и дорога, ставъ наслѣдникомъ всѣхъ этихъ земель, разрешаетъ селиться при соблюденіи строго обусловленнаго аренднаго договора.
  

XXXII.

Между станціей "Манчжурія" и Харбиномъ.

5-го іюня.

   Чѣмъ больше я знакомлюсь съ этой громадной и сложной организаціей Китайской дороги, тѣмъ больше поражаюсь ея размѣрами.
   Побѣдителей не судятъ, и надо признать, что все это устройство пригодилось полностью при теперешнихъ сложныхъ обстоятельствахъ. Почти трехсоттысячная армія вмѣстилась со всей своей сложной организаціей въ зданіяхъ, складахъ и вагонахъ этого гиганта, заползла въ его щели и совершенно незамѣтно, при чемъ -- никакого напряженія, непосильности, суеты, нервности.
   Помѣщенія для пограничной стражи удовлетворили бы даже требовательности англійскаго солдата.
   Говорятъ, генералъ Надаровъ, командующій тыломъ арміи, осматривая одно изъ такихъ помѣщеній, спросилъ:
   -- На сколько человѣкъ?
   -- На тридцать семь.
   -- Тридцать семь? Но при надобности здѣсь и тысяча помѣстится!
   Отвѣтъ одного пограничнаго солдата С. Ю. Витте также характеренъ:
   -- Сверхъестественно хорошо, ваше высокопревосходительство.
   Если за норму "естественно" принять обычный типъ нашихъ солдатскихъ помѣщеній въ Россіи, то выраженіе солдата совершенно правильно.
   Надо видѣть эту картину, когда въ столовыхъ въ два свѣта обѣдаетъ эшелонъ человѣкъ въ девятьсотъ.
   Свѣтло, чисто, просторно, и, пришло бы еще столько людей, хватило бы мѣста.
   Въ сосѣднемъ помѣщеніи -- рядъ котловъ, высокихъ, закрытыхъ, каждый съ самостоятельной топкой; въ нихъ -- щи, каша.
   Въ помѣшеніи рядомъ печи для печенія хлѣбовъ. Цѣлый рядъ печей, могущихъ выпекать въ сутки по двѣсти пудовъ хлѣба.
   Смотришь на весь этотъ широкій размахъ и недоумѣваешь: что это? Только случайнай размахъ, или предвидѣлось то, что случилссь?
   Если острить, то вѣдь хватитъ помѣщеніи даже на двѣ арміи: русскую и японскую въ Дальнемъ.
   Всѣ эти успѣхи я лично не случаю приписываю, а проницательности людей, ознакомившихся съ краемь и понявшихъ, къ чему клонится все это дѣло.
   Во всякомъ случаѣ, безъ всѣхъ этихъ широкихъ затѣй нашей арміи пришлось бы считаться съ непредвидѣвными препятствіями.
   Да и солдатъ былъ бы не тотъ, что теперь пріѣзжаеть. Отдохнувшій, сытый, упитанный,-- какъ говорятъ доктора.
   Не чета изнуренному уже за дорогу турецкой кампаніи. Но тамъ вѣдь, приходя, люди прямо и ложились въ тифозные бараки.
   А помѣщенія для больныхъ?
   На 15.000 человѣкъ уже готово, а всего будетъ приготовлено на пятьдесятъ. Рядомъ со всѣми этими выстроенными строятся теперь еще цѣлые города. Это для зимы.
   Въ общемъ такое впечатлѣніе: дорога -- это гиганть, мощный и сильный. Двадцатифунтовый рельсъ лежитъ на прекрасномъ балластѣ съ галькой. По этому рельсу громадной силы паровозъ тянетъ сорокъ груженыхъ вагоновъ. Этихъ вагоновъ и паровозовъ множество.
   Забайкальскія, сибирскія дороги -- дѣти, карлики въ сравненіи съ этимъ гигантомъ. Случайно или нѣтъ, но, какъ видимъ, расчетъ оправдался, и будемъ справедливы: воздадимъ должное.
  

-----

  
   Вчера, сегодня и завтра -- китайскій весенній праздникъ. На работахъ эти дни нѣтъ китайцевъ. Начинается, впрочемъ, время, когда и вообще мало будетъ рабочихъ изъ китайцевъ,-- ихъ все больше будутъ отвлекать полевыя работы. Уже и теперь выгрузка съ вагона дошла до 5 руб. 60 коп. за вагонъ.
   Но въ праздникъ китаецъ ни за какія деньги не работаеть. И всего-то три праздника у нихъ въ году. Въ своихъ праздничныхъ одеждахъ они ходятъ другъ къ другу въ гости, смотрятъ на проходящіе поѣзда, играютъ въ карты и шахматы.
   Есть предположеніе, что всѣ игры пошли отъ китайцевъ. Знатоки китайской жизни разсказываютъ мнѣ, что всѣ наши игры существуютъ и у китайцевъ, но у китайцевъ замыселъ шире и интереснѣе. Шахматы у нихъ безъ королевы,-- вмѣсто нея два пажа. Вмѣсто двухъ рядовъ фигуръ -- три: пѣшки, конннца и фигуры. Посреди доски -- рѣка. Однѣ фагуры могутъ переходить рѣку, другія нѣтъ. Пѣшка, перешедшая рѣку, нолучаетъ право ходить и вбокъ. Конница можетъ брать только черезъ препятствіе, а открытыхъ фигуръ брать не можетъ.
   Китаецъ очень любить игры и очень азартенъ. Онъ очень бережливъ, годами будетъ копитъ, недоѣдать, недосыпать, но подойдетъ случай -- и въ азартѣ онъ сразу спустить все. Русскіе торговцы уже знаютъ эту слабую сторону китайцевъ, и аукціоны, распродажи всегда привлекаютъ толпу.
   Нa одной станціи я видѣлъ мальчика-китайца, въ парадномъ расшитомъ платьѣ, въ шляпѣ въ родѣ шлема, съ краснобурымъ хвостомъ и cъ стекляннымъ шарикомъ наверху. Это капитанъ: отецъ купилъ ему этотъ чинъ, стоящій 500 рублей. Отецъ бѣдно одѣтый китаецъ, въ голубомъ халатѣ, ведетъ за руку своего капитана лѣтъ семи. И какое счастье на лицѣ отца! Мальчикъ тупо смотрить на проходящій теперь мимо нашъ воѣздъ.
   На 441-й верстѣ было сегодня ночью покушеніе на пограничнаго солдата, караулившаго мостъ. Выстрѣломъ онъ раненъ въ руку. Виновный скрылся.
   -- Какая цѣль?
   -- Кто жъ это покушался? Китаецъ?
   -- Нѣтъ. Китайцы теперь мирно настроены. Доказательство -- нашь курсъ: ланъ -- 1 рубль 40 копеекъ, а въ началѣ войны былъ 1 рубль 80 копеекъ.
   -- А до войны?
   -- До первой 1 рубль 12 копеекъ, а передъ этой войной 1 рубль 25 копеекъ.
   -- Можетъ-быть, монголъ покушался?
   -- Можетъ-быть. У монголовъ какое-то броженіе идетъ, но противъ насъ или китайцевъ -- еще не выяснено. Вотъ въ полѣ, верстахъ въ шестидесяти отъ Хайлара, будетъ ихъ ярмарка, тогда кое-что узнаемъ.
  

XXXIII.

Харбинъ, 6-го іюня.

   Сегодня я опять въ Харбинѣ. Я узналъ рядъ непріятныхъ новостей съ юга. Послѣ удачнаго дѣла генералъ Штакельбергъ и его первый корпусъ отступаютъ все время къ сѣверу, все время съ боемъ, съ большими потерями.
   Въ "Харбинскомъ Вѣстникѣ" -- увѣдомленіе, что пять санитарныхъ поѣздовъ везутъ сюда раненыхъ. Вытребовано отсюда 60 офицеровъ для комплектованія выбывшихъ изъ строя. Раненъ генералъ Гернгроссъ, и это печальное обстоятельство ввергло почитателей его въ большое уныніе. У генерала Гернгросса почитателей много, и ему предсказываютъ блестящую будущность.
   -- Во всякомъ случаѣ,-- утѣшаютъ себя его почитатели,-- если и раненъ, то въ строю останется.
   Слухи разнорѣчивы: одни говорятъ -- остался, другіе,-- что не могъ остаться.
   Какъ ни печальны на первый взглядъ дѣла на югѣ съ первымъ корпусомъ, но военные люди видятъ и хорошую сторону во всемъ этомъ: три дивизіи какъ-никакъ отвлечены отъ Портъ-Артура. Теперь опасносль грозитъ первому корпусу со стороны арміи Куроки съ востока. Если Далинскій перевалъ, находящійся въ нашихъ рукахъ и представляющій собою ключъ въ Хайчену, будеть взять Куроки или обойденъ, то дорога на Хайченъ открыта, и тогда первый корпусъ будетъ отрѣзанъ. Но тогда и отрядъ японскій очутится между двумя нашими: первымъ корпусомъ и правымъ корпусомъ арміи геперала Куропаткина. Какъ все это произойдетъ въ дѣйствительности, покажеть близкое будущее, если, конечно, не помѣшаетъ періодъ дождей. Говорятъ, впрочемъ, что врядъ ли въ этомъ году дождливый періодъ будетъ опасенъ: дожди все время идуть понемногу, а это признакъ хорошій, такъ какъ средняя норма выпадающей влаги здѣсь довольно постоянна.
   Сегодня я случайно встрѣтилъ въ Харбинѣ одного хоротаго знакомаго, котораго давно потерялъ изъ виду. Оказывается, онъ здѣсь уже семь лѣтъ и собралъ богатый матеріалъ по исторіи колонизаціи нами этого края. Уже судя по отрывочнынъ фразамъ, матеріалъ этотъ дѣйствительно представляетъ большую цѣнность, и я обѣщаю ему пріѣхать еще разъ въ Харбинъ и познакомиться съ его матеріаломъ, со многими интересными людьми этого города, со всей наконецъ широкой организаціей дѣятельности желѣзгой дороги. Какихъ сторонъ жизни ни касается здѣсь дорога! Начальникъ дороги въ то же время и губернаторъ. Начальникъ ремонта -- онъ же и предсѣдатель городского совѣта, который началъ съ того, что создалъ совершенно особый уставъ законовъ для города Харбина, примѣнимый къ мѣстнымъ условіямъ.
   Въ Харбинѣ существовалъ, между прочимъ, особый поселокъ -- еврейскій. Самый дисциплинированный поселокъ между прочими. Евреи очень зорко слѣдили за своими сочленами и неподходящихъ сама выдавали въ руки правосудія. Теперь, какъ извѣстно, евреямъ воспрещенъ пріѣздъ въ Манчжурію.
   Въ вѣдѣніи дороги -- и совмѣстный судъ съ китайцами. Но слѣдственная часть -- въ рукахъ китайцевъ, и подсудимый является на судъ уже измученный пытками,-- по законамъ Китая слѣдователь судья долженъ во что бы то ни стало открыть истину, и, пока пытки не вынудятъ несчастнаго принять на себя какую угодно вину, самолюбіе судьи не удовлетворится.
   Въ дѣятельности же дороги относится и сельскохозяйственная часть на полосѣ отчужденія. Для этого имѣеіся спеціальный, особый помощникъ.
   Кстати. Я писалъ о монгольскомъ племени Солота, которое владѣло долиною рѣки Ялъ (не Ялу, а Ялъ -- къ сѣверу отъ Харбина), протяженіемъ 300 верстъ. Оказывается, что всего отчуждено земли по этой долинѣ свыше шестисотъ тысячъ десятинъ и не за 60 тысячъ, а за 12, т.-е. по двѣ копейки за десятину.
   Въ вѣдѣніи же дороги находятся и дипломатическія сношенія съ китайцами и монголами.
   Завтра пріѣдетъ съ визитомъ одинъ крупный монгольскій князь. Его земли -- около станціи "Монголъ" (сто верстъ сѣвернѣе Харбина). Онъ пріѣдетъ къ начальнику дороги съ визитомъ, благодарить за содѣйствіе. У этого князя вышли какія-то недоразумѣнія съ пограничной стражей. По просьбѣ начальника дороги, командующій пограничной стражей приказалъ сдѣлать разслѣдованіе, и князю возвратили отнятыя оружіе и имущество. Завтра онъ пріѣзжаетъ, чтобы поблагодарить и командующаго пограничной стражи и начальника дороги.
   Это -- первый визитъ со стороны монголовъ. Я буду присутствовать на немъ и завтра напишу.
   Завтра же я буду присутствовать при отвѣтномъ визитѣ новому китайскому дзянь-дзюню (губернаторъ).
   Только-что мнѣ сообщили, что въ Харбинъ пріѣхалъ офицеръ, пробившійся съ тремястами солдатъ изъ Портъ-Артура черезъ весь Квантунскій полуостровъ, чрезъ всю японскую армію. Говорятъ, онъ потерялъ при этомъ 80 солдатъ. Сегодня меня обѣщаютъ познакомить съ этимъ офицеромъ.
  

ХХXIV.

6-го іюня.

   Чтобы достигнуть единства дѣйствій, при сношеніяхъ по вопросамь отчужденія и другимъ вопросамъ, было предложено дорогой назначить отдѣльнаго дзянь-дзюня для сношеній. Для его житья было отведено мѣсто и даны деньги. На эти деньги и выстроился прежній дзянь-дзюнь. Теперь онъ переведенъ цицикарскимъ дзянь-дзюнемъ, и это считается большимъ повышеніемъ. Мы же дѣлали визитъ новому.
   Надо было пройти три двора. Передъ первыми воротами выстроенъ щитъ. Это противъ злыхъ духовъ. Злые духи летаютъ только по прямымъ направленіямъ, и такимъ образомъ щитъ являлся преградой и защитой всего помѣщенія отъ такихъ злыхъ духовъ.
   У первыхъ воротъ лежалъ китайскій часовой, тутъ же лежало и его ружье.
   Въ воротахъ во обѣимъ сторонамъ стояли алебарды, мечи на палкахъ, серповидные мечи. Сзади нихъ на насъ смотрѣла стража въ длинныхъ черныхъ халатообразныхъ костюмахъ съ желтыми рисунками ниже пояса.
   У вторыхъ воротъ, красныхъ (первыя черныя), стояли два европейскихъ кресла.
   Изъ третьихъ воротъ къ намъ навстрѣчу шелъ дзянь-дзюнь, высокій, худой, съ усами, съ розовымъ шарикомъ на шляпѣ. Немного сзади шелъ за нимъ чиновникъ, маленькій, плотный, съ синимъ шарикомъ.
   Лицо старшаго -- умное, ласковое. Лицо его спутника -- смышленое, подвижное. Онъ всегда насторожѣ, и называютъ его "дипломатъ". Человѣкъ себѣ на умѣ и, вѣроятно, умѣющій усладить свою жизнь. Изъ тѣхъ, которымъ по-русски, лаская, говорятъ: шельма.
   Мы двумя руками жмемъ другъ другу руки и идемъ сперва въ переднюю, а затѣмъ налѣво, въ столовую. Обыкновенный длинный столъ застланъ бѣлой схатертью. Вѣнскіе стулья. Въ углу японская ширмочка.
   Насъ усаживаютъ за столъ, капитаны намъ прислуживаютъ.
   Подаютъ чай, мармеладъ, печенья.
   Немного погодя изъ-за ширмочки выносять три полубутылки шампанскаго.
   Съ бокаломъ въ рукахъ, китайскій генералъ говоритъ рѣчь.
   Я слѣжу за выраженіемъ лицъ его молодыхъ капитановъ: неподдѣльное удовольствіе и даже восторгь. Очевидно, генералъ мастеръ говорить, недаромъ онъ юристъ и недавній предсѣдатель китайскихъ законовъ. Но переводчикъ передаетъ только экстрактъ его рѣчи: генералъ желаетъ намъ всего дучшаго.
   -- Долго ли продолжится война?
   -- Этого никто не знаетъ, но, конечно, война наноситъ неисчислимые убытки всѣмъ. И развѣ только китайцамъ? Всему міру, и веселый дипломатъ смотритъ на всѣхъ насъ своими рачьими глазами; его щеки надуваются, и не поймешь, хочетъ ли онъ быть веселымъ или грустнымъ. Только въ одномъ мѣстѣ онъ не выдержалъ: когда заговорили о томъ, что желѣзная дорога оживила какой-то ихъ городъ.
   -- Это старинный городъ, и никакого вліянія дорога не произвела на него.
   -- На торговлю не произвела?
   -- И торговля, какой была, такой и осталась.
   Говорилось это голосомъ безразличнымъ, но чувствовалось какое-то пренебреженіе и къ дорогѣ и къ нашему самомнѣнію. Воображали, что дорога могла имѣть какое-нибудь вліяніе: никакого, такъ и запишите.
   -- Мы когда-то владѣли вами двѣсти лѣтъ.
   -- Когда?
   -- А Чингисъ-ханъ?
   -- Да, но Чингисъ-ханъ -- монгодъ.
   -- Да, но мы владѣли монголами. Русскіе и косы носили.
   -- Когда?
   -- Онъ, говоритъ, видѣлъ картинки -- русская царица, а кругомъ солдаты съ косами.
   -- А, да. Это Екатерина II.
   Мы ѣдемъ домой и читаемъ свѣжія телеграммы. Предполагавшійся бой подъ Гайчжоу отмѣняется: позиціи у Хайчена лучше.
   -- Значитъ, Куропаткинъ тянеть ихъ еще на сѣверъ. Я совершенно раздѣляю и понимаю его политику.
   Это говоритъ полковникъ Хорватъ, начальникъ Восточно-Китайской желѣзной дороги. Это крупная фигура,-- спокойная и увѣренная, съ большимъ административнымъ тактомъ, кумиръ всѣхъ своихъ сослуживцевъ.
   -- Я знаю текинцевъ, бухарцевъ, персовъ, кавказцевъ, вижу теперь китайцевъ, видѣлъ японцевъ, знаю нашихъ русскихъ. Ѣдешь на дрезинѣ: всѣ они, кромѣ русскаго, рванутъ горячо, но проѣхали пять верстъ, и вся сила вышла.
   Полковникъ показываетъ на животъ.
   -- Все зависить отъ этой машины. Большая машина -- надолго хватитъ, а если туда положить горсточку рису, что жъ выйдетъ? Вспышка! А стануть за дрезину русскіе и попрутъ. И пять верстъ и тридцать. Правда, духъ будетъ, но прутъ и пругь,-- только задайте въ машину, а машина большая,-- прямая кишка длиннѣе на полъ-аршина противъ другихъ народовъ. Вотъ Куропаткинъ, зная эту машину, и вымариваетъ на всѣ лады японца: всѣ соки выжметъ изъ него, изнервиничается онъ вконецъ, и тогда начнетъ бить. Линію онъ свою выводитъ твердо; недаромъ говорилъ, уѣзжая: терпѣнье, терпѣнье. И войска отлично понимаютъ эту тактику. Вы видѣли духъ солдатъ? Всѣ эти раненые назадъ рвутся, а повѣрьте, не вѣрили бы въ дѣло, только бы ихъ и видѣли.
   Вѣра въ дѣло у всѣхъ внѣ сомнѣнья: точно по насъ бьютъ.
   -- Вотъ только что у насъ не въ соотвѣтствіи,-- говорить полковникъ, возвращаясь къ дѣламъ своей дороги.-- Идетъ воинскій поѣздъ, а по количеству груза онъ везетъ только половину того груза, который могъ бы везти. Всѣ эти телѣги на колесахъ завимаютъ массу мѣста, а весь вѣсъ вмѣсто 750 пудовъ выходитъ 150 пудовъ. Относительно платформъ я уже предложилъ загружать ихъ рельсами, а сверху ставить эти телѣги. Но и относительно крытыхъ вагоновъ: восемь лошадей, вѣдь это всего 200 пудовъ: надо и тамъ какія-нибудь приспособленія придумать. Вѣдь въ каждомъ поѣздѣ мы не довозимъ такимъ образомъ двѣнадцать тысячъ пудовъ. Вотъ и считайте: восемь поѣздовъ -- сто тысячъ пудовъ въ сутки, въ мѣсяцъ три милліона, въ четыре мѣсяца, что возимъ,-- двѣнадцать милліоновъ. Это весь интендантскій грузъ, весь нужный намъ для дороги грузъ, всѣ нужныя здѣсь для новыхъ дорогъ рельсы. А такъ вѣдь и до зимы не дождемся.
   Конечно, это очень вѣрная мысль. Слѣдовало бы и сейчасъ ею заняться, а во всякомъ случаѣ -- обсудить этотъ вопросъ для будущаго насущно необходимого. И несомнѣнно, что комбинаціей разныхъ грузовъ, двойныхъ половъ, можно много лишняго груза перевозить тѣми же поѣздами.
  

-----

  

Харбинъ, 7-го іюня.

   Сегодня состоялся визитъ монгольскаго князя. Старикъ боленъ и прислалъ сына.
   Это двадцатидвухлѣтній юноша, слегка обрюзгшій, безъ усовъ и бороды, съ добродушными черными, довольно большими глазами, въ формѣ генерала китайской службы. На головѣ у него конусомъ соломенная шляпа, которая заканчивается розовымъ шарикомъ. Заднюю половину шляпы закрываетъ родъ гривы краснаго цвѣта. Эта грива спускается немного ниже полей шляпы. Все генеральство и заключается въ этомъ розовомъ шарикѣ. Бѣлый шарикъ -- чинъ капитана. Синій среднее между бѣлымъ генераломъ и капитаномъ. Спутникъ князя съ сухимъ, умнымъ лицомъ, бритый, лѣтъ сорока, имѣлъ синій шарикъ.
   Остальной костюмъ обыкновенный китайскій: короткая изъ коричневаго шелка кофта на застежкахъ сбоку, выпущенная ниже этой кофты изъ свѣтлаго шелка одежда -- родъ подрясника до икръ, наконецъ обычныя китайскія туфли,
   Третьимъ былъ переводчикъ.
   Всѣ пожали другъ другу руки и сѣли.
   Подали чай, мармеладъ, печенье.
   Я забылъ упомянуть о подполковникѣ пограничной стражи Хитрово, пріѣхавшемъ съ княземъ. Это тотъ самый подполковникъ, которому было поручено разслѣдованіе и благодаря которому истина открылась и князь все свое добро получилъ обратно.
   Молодой князь сидѣлъ, добродушно и слегка осовѣло посматривая на насъ, улыбался, курилъ предложенную ему папиросу и лаконически отвѣчалъ на вопросы.
   Кое-что интереснаго узнаёмъ о ихъ управленіи. При каждомъ князѣ состоятъ выборные отъ народа -- они называются старшинами. Они собственно и управляютъ, а князья царствуютъ. Въ главномъ совѣтѣ тоже старшины и при представителяхъ китайской власти они же.
   Главная распря кктайскихъ властей съ князьлми изъ-за земель. Пахотныя земли подлежатъ большому обложенію со стороны китайскаго государства. Поэтому князья предпочитаютъ сдавать землю негласно, безъ заключенія формальнаго договора, о которомъ узнаютъ китайцы. Но такъ какъ народъ противъ уменьшенія пастбищъ, то практикуются доносы на такихъ князей. Въ результатѣ слѣдствіе, а иногда смѣщеніе князя. Его родовыя права остаются, но власти онъ лишается.
   -- Спросите, гдѣ князь остановился, гдѣ отдать ему визитъ? -- просили мы переводчика.
   -- Князь сейчасъ же уѣзжаетъ, потому что, если остановиться, то надо дѣлать тогда визиты и китайскимъ властямъ, а это не входило въ его планы,-- отвѣтилъ тотъ, поговоривъ съ княземъ.
   Визитъ продолжался съ полчаса. Мы проводили гостей до калитки. Это было оцѣнено ими, они очень сердечно жали намъ руки.
   У монголовъ одно большое достоинство: они никогда не врутъ.
   Общее впечатлѣніе въ пользу гостей: безъ рисовки, очень скромные, простые. Молодой князь красивъ и даже изященъ въ своемъ костюмѣ. Надо умѣть носить его, надо умѣть ходить въ немъ. И можно ходить красиво и съ достоинствомъ. Такъ и ходилъ князь. Такъ ходили, вѣроятно, наши сановитые предки.
   Проводивъ монгольскаго князя, мы поѣхали съ визитомъ къ дзянь-дзюню.
  

XXXV.

Отъ Харбина до Ляояна.

8-го іюня.

   Громадное большинство раненыхъ солдатъ вполнѣ сознаютъ значеніе гуманныхъ пуль японцевъ, но встрѣчаются и исключенія.
   Доктора разсказывали мнѣ, что попадаются солдатики, которые мечтаютъ о напильникахъ, чтобы подпиливать пули и усиливать такимъ образомъ ихъ силу. Въ общемъ это явленіе исключительное, желаніе людей исключительно невѣжественныхъ, неграмотныхъ. Они ссылаются на солдатъ изъ какого-то вольнаго отряда: только бы начальство не узнало...
   Пишу объ этомъ не для того, чтобы передавать сплетни, а чтобы предупредить самое начальство для борьбы путемъ увѣщаній со зломъ. Начальство и духовенство.
   Сегодня мы ѣдемъ дальше. Монгольскія земли позади. Слѣдовало бы въ удобное время помочь монголамъ создать самостоятельное государство, выговоривъ за это свободную колонизацію ихъ пустующихъ земель русскими всѣхъ націовальностей, путемъ вольной покупки земель, минеральныхъ богатствъ, съ такой же свободой этихъ колоній, какой пользовался Харбинъ при своемъ устройствѣ. Какъ ярко бы вспыхнула здѣсь жизнь: прекрасная почва, соленыя озера, залежи охры, каменнаго угля.
   На станціи Джалайпоръ уже разрабатываются желѣзной дорогой каменноугольныя кори. По всей линіи въ четырехъ мѣстахъ уже идетъ такая разработка. Есть уголь выше японскаго. Въ ближайшемъ будущемъ будетъ вырабатываться 24 милліона пудовъ въ годъ. Дорога снабдитъ и себя и флотъ.
   Чѣмъ больше вникаемъ, тѣмъ больше удивляешься разнообразной дѣятельности желѣзнодорожной администраціи здѣсь. Вотъ ужъ піонеры цивилизаціи!
   Да это цѣлое государство, начальникъ дороги -- глава государства.
   Врядъ ли что-нибудь другое можно было бы и создать, разъ Манчжурія со своимъ Мукденомъ,-- та же наша Москва,-- принадлежитъ другому государству. Для жителей этого государства постановленія нашего правительства будутъ и непонятны и незаконны. И, напротивъ, вполнѣ понятны и законны права хозяина предпріятія и вытекающія отсюда полномочія приказчиковъ этого предпріятія на полосѣ отчужденія, по размѣрамъ своимъ составляющей государство большее, чѣмъ, напримѣръ, Бельгія.
   Въ интересахъ успѣшной колонизаціи края я не вижу ничего въ этомъ дурного. Вольные казаки да бѣглые крѣпостные люди создали намъ Новороссію и все побережье Чернаго моря.
   Вольный Ермакъ подарилъ намъ Сибирь, и не надо стѣснять и забывать этихъ нашихъ основныхъ историческихъ традицій вольныхъ поселеній.
   Съ нами въ поѣздѣ ѣдетъ сегодня изъ Россіи очень интерееный человѣкъ -- инженеръ Николай Александровить Демчинскій. Онъ ѣдетъ корреспондентомъ отъ "Биржевыхъ Вѣдомостей" на прекрасныхъ условіяхъ.
   Раньше мнѣ никогда не приходилось встрѣчаться съ H. А.
   Это подъ машинку остриженный, плотный, 53 лѣтъ человѣкъ, съ небольшой, уже бѣлой бородкой. Первое впечатлѣніе -- какой-то сѣрый налетъ старика. Впечатлѣніе это, впрочемъ, быстро уступаетъ другому. Изъ этого сѣраго тумана ярко выступаетъ вполнѣ сохранившееся лицо, глаза, мозгъ, чувства человѣка, живущаго, волнующагося, отзывчиваго. Для такихъ старости нѣтъ, и предѣльный возрастъ, до котораго они достигаютъ въ жизни,-- молодость, вѣчная молодость чувства и полная зрѣлость ума. Можетъ-быть, гемороидальный чиновникъ и станетъ отвергать эту зрѣлость ума, но вѣдь и за такимъ чиновникомъ, можетъ-быть, не всѣ признаютъ его даже и внушенный канцеляріей умъ.
   Сколько учился этотъ человѣкъ: два факультета -- математическій и юридическій -- и институтъ путей сообщенія; послѣ этого поступилъ въ горный, прошелъ три курса, но помѣшала турецкая война 1877 года. Прошелъ бухгалтерскіе курсы, основательно изучилъ сельское хозяйство, создалъ новую метеорологическую систему, въ которую вѣритъ и которую разрабатываетъ и для средствъ которой теперь ѣдетъ корреепондентомъ. Тутъ и сынъ его, астрономъ, такой же талантливый и увлекающійся, какъ и отецъ.
   Я смотрю на Н. А., слушаю его живую рѣчь и думаю: отчего въ нашемъ обществѣ такое раздраженіе, такая нетерпимость ко всему выдающемуся? Демчинскій! Ха-ха, Демчинскій! И чѣмъ бездарнѣе человѣкъ, тѣмъ веселѣе смѣется. А умреть Демчинскій,-- и вдругъ окажется, что это была сила и, можетъ-быть, большая сила. Тогда воздадутъ должное. Хотя отъ этого должнаго человѣку ни тепло ни холодно: получивъ усиленную порцію клеветы и злобы, онъ не услышитъ добраго слова благодарноети.
   Обижаются на него, что онъ не хочетъ думать и дѣйствовать по точнымъ и строгимъ прописямъ того или другого шаблона. Но любой шаблонъ не вмѣститъ въ себѣ жизни, а H. А. -- человѣкъ этой жизни прежде всего. И въ отношеніи такихъ людей необходимо помнить поговорку: "не всякое лыко въ строку". А при такой поправкѣ H. А. -- человѣкъ безусловно культурный и, какъ общественный дѣятель, заслуживаетъ всяческаго уваженія.
   -- Откровенно говоря,-- не спѣша, разсказываетъ Н. А., сидя въ одномъ изъ креселъ вагона-фонаря,-- я, при всемъ уваженіи къ японской культурѣ, замѣчаю совершенное отсутствіе размаха, ширины выполненія. Сами они хвалились, что знали нашу неподготовленность. Хвалились удивить міръ разоблаченіемъ, насколько мы не готовы и дѣйствительно знали: благодаря четвертому измѣренію, какъ называютъ всѣхъ японцевъ и китайцевъ въ роли прачекъ, поваровъ, мастеровыхъ, парикмахеровъ и проч., имъ, дѣйствительно, всегда всѣ двери были открыты. и въ результатѣ что жъ? 4 мѣсяца покушеній съ негодными средствами. Даже тюренченскій бой, что это за побѣда, когда потери ихъ вдвое больше? Портъ-Артуръ 27-го января могли взять, могли взорвать весь флотъ, а вмѣсто этого три дырки, уже починенныхъ. Да и возьмутъ ли теперь Портъ-Артуръ? Торопились съ войной, пѣшкомъ для чего-то проходили всю Корею, войска вымучили, а за четыре мѣсяца отъ Ялу никуда не ушли: какой-то громадный дефектъ въ мобилизаціи, какая-то немощь въ выполненіи каждаго плана,-- хотя бы брандеры. Дали время собрать армію, несомнѣнно дадутъ возможность и удвоить ее, а если еще затянутся въ глубь Манчжуріи, то повторятъ исторію Наполеона, когда тотъ перешелъ Березину съ 600-ми тысячъ штыковъ, а черезъ два мѣсяца и шесть дней подъ Бородинымъ могъ выставить только 120 тысячъ. Что-то ограниченное и ученическое. Эти атаки густыми колоннами...
   Мы постоянно встрѣчаемъ поѣзда съ свѣжеранеными подъ Гайчжоу, ихъ пришло уже около трехъ тысячъ.
   Нѣкоторые раненые подтверждаютъ, что японскіе солдаты прикалывали нашихъ раненыхъ.
   -- Озлились. И наши казаки другой разъ. Тутъ, какъ пойдетъ, и себя не помнишь, что и дѣлаешь. Всякій народъ попадается.
   Изъ санитарныхъ поѣздовъ -- шесть здѣшней дороги, приспособленные въ началѣ января. Койки на канатахъ, въ родѣ люлекъ, подвѣшены въ товарныхъ вагонахъ. Раненые говорятъ, что не трясетъ.
   Общій видъ раненыхъ, смотрящихъ въ окна, бодрый, веселый, и, не будь красныхъ крестовъ на вагонахъ, да не будь они всѣ въ халатахъ, трудно было бы и признать ихъ за раненыхъ.
   -- Куда ранены? -- спрашиваю стоящаго на площадкѣ молодого солдата.
   -- Въ грудъ навылетъ.
   -- Когда?
   -- Четыре дня тому назадъ.
   -- Кровью кашляли?
   -- Такъ что въ первый день только.
   -- А вы? -- обращаюсь я къ другому, стоящему рядомъ, съ головой, обмотанной марлей.
   -- Въ високъ.
   -- Пробило кость?
   -- Пробило, такъ точно.
   -- Насквозь?
   -- Такъ точно, насквозь,-- пуля тутъ вылетѣла, скользнула подъ глазомъ и вышла въ другую щеку.
   -- И уже ходите?
   -- Какъ видите.
   -- Вылѣчитесь, домой поѣдете?
   -- Никакъ нѣтъ, назадъ, въ часть свою.
   -- Страшно?
   -- Ничего не страшно.
   -- Побѣдимъ японцевъ?
   -- Гдѣ жь ему противъ насъ? Куражатся сгоряча до времени.
   Солдатъ весело щурится.
   -- Крѣпко бить будемъ: только далъ бы Богъ поспѣть во-время.
   Я прислушиваюсь: нѣтъ ли хвастливыхъ нотъ? Нѣтъ. И всѣ ихъ отвѣты, всѣ разговоры таковы.
   Все время мы объѣзжаемъ 10-й корпусъ. Прошли Пензенскій и Тамбовскій полки, идетъ Сѣвскій, за ними Брянскій, Орловскій.
   Все это полки съ большимъ прошлымъ.
   Полковой командиръ Сѣвскаго съ этимъ же полкомъ былъ и на Шипкѣ. Другой офицеръ, подполковникъ, тоже въ этомъ же полку былъ на Шипкѣ.
   То ли жара, то ли сознаніе, что черезъ два-три дня уже вступятъ они въ бой,-- но лица солдать не веселыя. Большинство -- молодежь. Этт не такъ на одно лицо, какъ казаки. Встрѣчаются и очень интеллигентныя лица.
   Полковникъ Хорватъ разсказываеть про убитаго командира 11-го полка подъ Тюренченомъ, полковника Майнинга.
   -- Добродушный, ласковый, голоса его не услышишь. Мы прозвали его: "божья коровка". Приходимъ: "Позвольте занять подъ конюшню полка это зданіе безъ крыши,-- сами ужъ какъ-нибудь, а вотъ лошадей... даю вамъ слово, что по первому требованію очистимь". И вотъ, оказывается, не надо кричать, чтобы люди и сами дѣлали дѣло. Оказывается, что лаской, можетъ-быть, еще сильнѣе толкнешь людей впередъ, чѣмъ крѣпкимъ словомъ да зуботычиной.
   Но благородный Майнингъ -- слуга своихъ солдатъ -- спитъ вѣчнымъ сномъ со своими товарищами и не слышить больше этихъ похвалъ. Да врядъ ли и при жизни онъ много ихъ слышалъ: аппараты, которыми опредѣляется благородный металдъ, не у современниковъ, а у потомковъ.
   Сегодня ночью у Телина было покушеніе. Открылъ начальникъ станціи, шедшій навстрѣчу поѣзду. У стрѣлки онъ замѣтилъ китайца и бросился къ нему. Но китаецъ-силачъ ударомъ свалилъ его съ трехсаженной насыпи. Начальникъ станціи лежитъ больной. Нашли печатныя объясненія по-китайски и японски, какъ взрывать полотно, какъ обращаться съ патронами. Нашли и патронъ. Поймали и китайца: высокій, сильный, запыхавшійся отъ быстраго бѣга.
   -- И вотъ всѣ покушенія въ такомъ родѣ -- съ негодными средствами,-- говоритъ начальникъ ремонта, князь Хилковъ.-- Эти покушенія доказываютъ только, что населеніе въ общемъ страшно миролюбиво настроено. Вы видите все время ихъ тысячи возлѣ дороги, со своими полевыми работами, ихъ всѣхъ восемь милліоновъ возлѣ полотна дороги, и японцы могли найти всего 5--6 человѣкъ за все время кампаніи. Положительно, покушеніе съ негодными средствами...
  

ХХXVI.

Воины.

9-го іюня. Между Телиномъ -- Дашичао.

   Въ Телинѣ мы стоимъ часа два.
   Это и природой, а теперь и искусствомъ очень укрѣпленная позиція.
   Стоя по направленію къ югу, по правую сторону пути, я вижу въ верстѣ совершенно обнаженный, не то высохшій, не то червемъ съѣденный лѣсъ.
   -- Что это?
   -- Это мачты джонокъ на Ляохе.
   -- Мачты?
   Цѣлый лѣсъ мачтъ! Сколько же ихъ, этихъ джонокъ? Десятки тысячъ.
   Въ Инкоу собирается больше сорока тысячъ. А кругомъ -- зеленыя поля съ поднявшимися хлѣбами: пшеница, ячмень, соя, бобы, чумиза, кукуруза, гаолянъ. Гаолянь имѣетъ очень высокій стебель, выше человѣка, и вслѣдствіе этого, чтобы не создавалось прикрытія, сѣять его запрещаютъ ближе двухсотъ верстъ отъ желѣзной дороги.
   Встрѣчается много маку. Онъ уже цвѣтетъ. Здѣсь макъ сеютъ исключительно для собиранія опіума. Собираютъ надрѣзами три раза въ лѣто. Послѣдній, третій сортъ -- низкаго качества. Послѣ этихъ трехъ надрѣзовъ зерно получается мелкое -- пыль -- и никуда негодное. Въ Туркестанскомъ краѣ поступаютъ иначе. Надрѣзовъ не дѣлаютъ, а, собравъ зерно, скорлупу варять и наваръ пьютъ: тотъ же опіумъ, то же дѣйствіе.
   Здѣсь десятина маку даетъ до пятисотъ рублей дохода. Въ этомъ году урожай на всѣ хлѣба обѣщаетъ быть хорошимъ. Много сѣютъ пшеницы и ячменя -- хлѣба, которыхъ до прихода руссккхъ сѣяли очень мало. Ошибки не будетъ въ этомъ году: пудъ ячменя 1 рублъ 80 копеекъ. А средній урожай до двухсотъ пудовъ при рядовомъ посѣвѣ, настолько широкомъ, что конная пропашка легкой сохой (родъ сохи) производится свободно. Китайцы прекрасно знаютъ свойства земли и пропахиваютъ междурядья по нѣскольку разъ въ лѣто, вслѣдствіе чего земля и съ сухое лѣто сохраняетъ влагу.
   Д. П. Хорвать говоритъ, что культура текинца еще выше,-- тамъ, кромѣ изумительной обработки, еще и орошеніе полей.
   Съ переходомъ рѣки въ вѣдѣніе русскихъ инженеровъ орошеніе очень упало, воды стало гораздо меньше въ оросительныхъ каналахъ. И туземцы говорятъ:
   -- Гдѣ нога русскаго ступитъ, тамъ трава сохнетъ.
   Инженеры тоже оправдываются: вода уменьшилась въ рѣкахъ. Въ 1891 году голодъ въ Россіи погналъ-было переселенцевъ съ Волги въ тѣ края, но черезъ годъ они ушли обратно.
   -- Непривычное для насъ дѣло. Надо ночью поливать поля.
   Къ тремъ часамъ подъѣзжаемъ къ Мукдену. Всѣ поля вокругъ Мукдена усѣяны буграми въ полсажени, сажень высотою. Это -- могилы. Первоначально лннія проходила въ сорока верстахъ отъ Мукдена, благодаря этимъ могиламъ и хребту Драконъ, котораго китайцы не позволяютъ пересѣкать. Но во время безпорядковъ 1900 года линію спрямили, и теперь она проходитъ и по могиламъ, и хребетъ Дракона пересѣкаетъ, и проходитъ въ 2--3-хъ верстахъ отъ самаго Мукдена. Изъ окна вагона въ пыльномъ туманѣ,-- сегодня жарко, душно и сильный вѣтеръ, обычное и очень надоѣдливое здѣсь явленіе,-- я вижу Мукденъ, его высокія стѣны, еще болѣе высокія, съ надстройками, городскія ворота. Ихъ, по странамъ свѣта, четыре. Вижу какія-то башни: старинныя, темныя, выше стѣны, выше воротъ, выше города.
   На вокзалѣ -- рикши и на нихъ уѣзжающіе въ городъ офицеры. Въ самомъ городѣ, кромѣ служащихъ Китайскаго банка, никто изъ русскихъ не живетъ. Въ Мукденѣ стояли минутъ десять, на заказанный обѣдъ посмотрѣть только успѣли и, упавъ духомъ отъ разныхъ непріятныхъ новостей, поѣхали дальше. А хорошо было бы пообѣдать: обѣщали цыплятъ,-- въ этомъ году никто еще изъ насъ цыплятъ не ѣлъ. Нѣсколько человѣкъ сѣло новыхъ и ѣдутъ съ нами до Ляояна. Между прочимъ, начальникъ отдѣленія южной вѣтви дороги и сынъ H. А. Демчинскаго -- Юрій Николаевичъ, молодой кандидать университета. Они были и подъ Вафангоу 1-го и 2-го іюня.
   О пріѣздѣ своемъ H. А. не извѣщалъ сына, и мы были свидѣтелями ихъ трогательной встрѣчи.
   А затѣмъ засыпали разспросами про Вафангоу Ю. Н. и другихъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, вопросы сыпались со всѣхъ сторонъ, въ безпорядкѣ, и мѣшали какой бы то ни было связной передачѣ.
   -- Сколько нашихъ пало?
   -- Тысячи четыре съ ранеными.
   -- А японцевъ?
   -- До десяти.
   -- Это вѣрно?
   -- Вѣдь они шли густыми колоннами, побатальонно, плечо въ плечо. Общее мнѣніе, что не меньше десяти тысячъ.
   -- Но что же они изъ себя бойню какую-то устраиваютъ?
   -- Вы знаете, на ихъ плечахъ находятъ надписи: на груди -- "побѣда", а ниже -- "смерть".
   -- Я, напротивъ, слыхалъ, что полторы тысячи всего японцевъ.
   -- А кто ихъ считалъ?
   -- А вотъ будутъ донесенія Куроки.
   -- Развѣ этимъ донесеніямъ можно вѣрить?
   -- Безусловно! У него только пріемъ сообщать не въ разъ, но лжи нѣтъ
   -- Легкихъ ранъ Куроки тоже не считаетъ. Это и во флотѣ у нихъ ужъ: что можетъ быть починено, изъ строя, значитъ, не выбыло.
   -- Ну, постойте... Что произошло 2-го іюня?
   -- До трехъ часовъ дня сраженіе было безусловно въ нашу пользу. Лѣвый флангъ...
   -- Кто командовалъ?
   Спрашиваетъ князь С. Н. Хилковъ; я смѣюсь, потому что С. Н. отлично знаетъ, кто командовалъ, но ему просто пріятно услышать лишній разъ имя генерала, которому еще до сраженія онъ предсказывалъ блестящую будущность.
   -- Генералъ Гернгроссъ.
   -- Хорошо командовалъ? -- спрашиваю я.
   -- Великолѣпно!
   -- Онъ, кажется, былъ раненъ въ десну и остался въ строю? -- спрашиваетъ равнодушно С. Н.
   -- Въ десну? На другой день только оказалось, что онъ былъ и въ спину контуженъ. И онъ молчалъ, чтобы не тревожать арміи.
   -- Вотъ, вотъ, вотъ!..-- изступленно кричить С. Н. и бьетъ кулакомъ о столъ.
   -- Ну, лѣвый флангъ перешелъ въ наступленіе?
   -- Вы понимаете, что произошло? Японцы разстрѣляли всѣ патроны. Когда наши полѣзли на нихъ въ штыки, они стали бросать камни. Но въ это время приказъ отступить. Пришлось два раза повторить приказаніе солдатамъ.
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Въ чемъ дѣло? Японская артиллерія засыпала буквально нашу батарею въ центрѣ,-- заставила ее замолчать. А затѣмъ японскія войска прорвались чрезъ центръ.
   -- Кто составлялъ центръ?
   -- Два батальона 4-го полка. Они подъ натискомъ отступили прямо въ горы, а японцы начали окружать наше лѣвое крыло и насѣдать на правое. Когда правое стало подаваться, несмотря на прекрасную работу 36-го полка, тогда было отдано приказаніе отступать. Но къ тому времени, когда пришло приказаніе, картина уже перемѣнилась: подоспѣлъ Тобольскій полкъ и такъ насѣлъ на японцевъ, что... Вотъ что произошло, понимаете? Лѣвый нашъ флангъ уже перешелъ въ атаку. Тобольскій лѣвый центръ поддерживаеть, правый нашъ отступаетъ, то-есть вся боевая лннія поворачивается на своей оси и должна стать перпендикулярно по прежнему положенію, открывъ на время станцію. Но въ это время началось отступленіе, и со станціи успѣли убрать всѣ вагоны. Во время отступленія и произошла самая сильная убыль.
   -- Патроны же вышли у нихъ?
   -- Ружейные и только на лѣвомъ флангѣ, а артиллерія стрѣляла до конца. Бой второго вышелъ почти артиллерійскій.
   -- Ихъ артиллерія хорошо бьетъ?
   -- Идеально! У нихъ такіе планы, что разстояніе они берутъ прямо съ плановъ и въ неподвижную цѣль, какъ, напр., артиллерія, бьютъ безъ промаха и всѣ вразъ. Одну батарею подобьютъ, къ другой переходятъ. Шрапнельная стрѣльба -- прямо адъ, обсыпаетъ. Впечатлѣніе угнетающее. Тѣ шестнадцать орудій, которыя мы оставили, говорятъ, все равно никуда не годятся.
   -- Но при такихъ условіяхъ и наступленіе не поможетъ?
   -- Именно поможетъ: разъ до штыковъ добрались -- причемъ тутъ тогда артиллерія? Самое пагубное ея дѣйствіе только до наступленія, пока не подошли. Или послѣ наступленія.
   Въ Ляоянъ пріѣхали уже вечеромъ.
   Въ Ляоянѣ пусто; главная квартира въ Дашичао. Тамъ и командующій арміей. Маленькій домикъ командующаго, занимающій центральное положеніе на площади; вся площадь темная, и только кое-гдѣ мерцаютъ фонари. Но во всѣхъ канцеляріяхъ по-прежнему огоньки, и все та же напряженная, безъ перерыва, работа тамъ. Кончилъ свой служебный докладъ, и выясняется, что сегодня же ночью въ томъ же обществѣ я ѣду дальше на югъ, въ Дашичао, Гайчжоу, а если можно, и дальше. Словомъ, туда, гдѣ теперь самое животрепещущее мѣсто, гдѣ все сосредоточено и напряжено. Въ два часа ночи мы кончаемъ всѣ дѣла въ Ляоянѣ и отправляемся спать въ вагоны. Изъ своихъ спутинковъ никого не видалъ.
   Сергѣй Ивановичь окончательно перешелъ въ наше управленіе и теперь гдѣ-то чинитъ грунтовую дорогу. Викторъ Петровичъ такую же дорогу устраиваетъ отъ Хайчена. Его я завтра увижу. Многихъ увижу въ Дашичао.
  

XXXVII.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

   Просыпаемся мы въ Хайченѣ. Я еще не бывалъ здѣсь. Все иакая же мѣстность съ легкими измѣненіями,-- гдѣ меньше, гдѣ больше штриховъ. Такая же равнина съ разбросанными рощицами, но рощицъ меньше, почва песчана, солнце жгучѣе. Желтое солнце Востока. На горизонтѣ иззубрины горъ. Иззубрины острѣе, мельче. Точно карандашомъ по бумагѣ нервный зигзагъ. Отъ Хайчена къ Фынхуанчену строится вѣтка.
   Строитъ ее, какъ я уже писалъ, общество Китайской дороги. И вполнѣ основательно, конечно, что строитъ мѣстное общество. Изъ громаднаго хозяйства въ три тысячи верстъ еще, можетъ-быть, можно осторожно выдѣлить матеріалъ для новыхъ двухсотъ верстъ, но со стороны достать этотъ матеріалъ совершенно невозможно. А самостоятельные строители именно и очутились бы въ такомъ положеніи.
   Насъ встрѣчаеть строитель вѣтки, инженеръ H. H. Бочаровъ. Мы съ нимъ старые знакомые по Кавказу. Такой же простой, съ размахомъ и безукоризненной репутаціей.
   Здѣсь наше общество на время раздѣляется.
   Князь С. Н. Хилковъ, начальникъ отдѣленія Адамъ Ивановичъ Шидловскій и я ѣдемъ прямо и къ тремъ часамъ благополучно пріѣзжаемъ въ Дашичао, гдѣ теперь живетъ командующій. Узкая долина, и совсѣмъ близко пододвинулись къ ней горы. Уютно въ молодыхъ садахъ раскинулись изъ сѣраго кирпича и темныхъ крышъ постройки. Сравнительно ихъ немного. Но зато палатокъ очень много, и онѣ сѣрѣютъ во всей долинѣ. Палатки и лошадки, привязанныя къ коновязямъ. Недалеко протекаетъ небольшая рѣчка и вдоль нея -- множество солдатъ, стирающихъ свое бѣлье. Вагоны командующаго стоятъ съ одного конца станціи, вагонъ командира 1-го корпуса генерала Штакельберга -- съ другой. Въ центрѣ -- подходящіе съ войсками вагоны. Вся площадка вокзала занята простыми солдатами, и это придаетъ ей и всему какой-то демократическій характеръ. Люди держатъ себя такъ, какъ обыкновенно держатъ на дѣлѣ: просто, безъ выправки, безъ особо усерднаго отдаванія чести,-- на всемъ лежитъ отпечатокъ озабоченности, серьезности, сознанія, что отнынѣ теорія переходитъ въ практику. Отнынѣ всѣ эти маневры съ дистанціями, съ распредѣленіемъ мѣстности на участки, со связью участковъ, со стрѣльбой батарей, съ организаціей сигнализаціи, больше не маневры, а война. И война въ горахъ, намъ непривычныхъ, но привычныхъ для японцевъ, которые какъ козы въ нихъ: привычные, маловѣсные и по природѣ своей и по амуниціи: шинель, ранецъ, запасную одежду, пищу -- несетъ гдѣ-то тамъ, сзади, задыхаясь въ эту невыносимую жару и духоту подъ непосильной ношей кули. А самъ солдатъ идетъ легко, "шутя", какъ говорятъ раненые, потому что вѣсъ надѣтаго на немъ, не считая, конечно, ружья и патроновъ, не составитъ и 5-ти фунтовъ.
   Въ маленькомъ буфетѣ, гдѣ убійственно кормятъ, берутъ безумныя по нашему обычному масштабу цѣны. Толпа офицеровъ, такихъ же сѣрыхъ и потертыхъ уже походомъ, какъ и ихъ солдаты (уже въ ста саженяхъ нельзя отличить солдата отъ офицера), ѣдятъ, пьють и разговариваютъ. Здѣсь и не падающіе духомъ оптимисты и мрачные пессимисты, но въ общемъ, общій фонъ -- люди, искренно желающіе разобраться, въ чемъ дѣйствительныя преимущества японцевъ. Они говорятъ:
   -- Падать духомъ глупо, хотя бы потому, что тѣмъ скорѣе насъ побьютъ. Не сверхъестественной же силой или искусствомъ обладаютъ японцы. Почти все, что продѣлываютъ японцы, въ нашемъ воинскомъ уставѣ перечислено тоже; чего нѣтъ -- можно восполнить. Нѣтъ на свѣтѣ ничего непоправимаго, но надо знать, что исправлять. А чтобъ знать, надо прямо указывать, подмѣчать преимущества непріятеля, а не закрывать глаза на ихъ достоинства, на свои недостатки,-- это былъ бы прямой путь къ неудачамъ.
   Какой-нибудь стараго закала офицеръ угрюмо слушаетъ и говоритъ:
   -- Въ наше время не разсуждали, а шли и умирали.
   -- Ну, отъ вашего времени,-- ядовито пускаеть изъ угла молодой офицеръ,-- мало чего ужъ и осталось, а что и осталось, то плохо.
   -- И штыки плохи?
   -- Плохи ли? Да слышите: штыки не принимаетъ... Не хочетъ...
   -- Надо умѣть заставить.
   -- Слышите: пушки не пускаютъ, -- Гернгросса пускаютъ...
   -- А кстати: осадныя орудія были въ дѣлѣ подъ Вафангоу 2-го іюня?
   -- Были: батареи центра забиты этими орудіями.
   -- Неужели всѣ офицеры этой батареи или убиты, или ранены?
   -- Всѣ до одного.
   Я, профанъ, задаю вовросъ:
   -- Можно и нашими пушками стрѣлять такъ, чтобы непріятелю не видно было ихъ?
   -- То-есть навѣснымъ огнемъ? Отчего же! Для этого надо только знать направленіе и разстояніе, главное, разстояніе. Оно опредѣляется или непосредственно, чего въ сраженіи сдѣлать нельзя, конечно, или по картѣ. Если въ рукахъ у васъ такая вѣрная карта имѣется, то стрѣляйте. А если вмѣются при этомъ и сигнальщики, которые, стоя гдѣ-нибудь въ сторонѣ, даютъ вамъ возможность опредѣлить недолетъ, перелетъ, то вы будете и стрѣлять безошибочно, и, при бездымномъ порохѣ, непріятель никогда не опредѣлитъ ваше мѣсто. У японцевъ, напримѣръ, орудія не соединяютъ вмѣстѣ, каждое гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.
   -- А какъ же, вотъ говорятъ, всѣ ихъ орудія бьютъ въ одно мѣсто?
   -- Какія-нибудь, очевидно, приспособленія имѣются.
   -- Но вѣдь это совершенно такой же пріемъ, что и при стрѣльбѣ квадратами. Я былъ свидѣтелемъ такой стрѣльбы батарей по морской цѣли. Удивительно зффектно: несмотря на разныя разстоянія, разныя скорости полета -- всѣ спаряды попадаютъ въ одно и то же мгновенье. И такому квадрату спасенья нѣтъ. Если повторить такой же опытъ из сушѣ, гдѣ обстрѣливаемымъ квадратомъ будетъ батарея противника, то вопросъ сведется къ тому только, чья батарея первая начнетъ: первый выстрѣлъ -- и батарея противника уже не успѣваетъ развернуться.
   -- И спасенье только въ томъ, значитъ, чтобы скрыть батарею, или, вѣрнѣе, орудіе?
   -- Совершенно вѣрно.
   -- Но вѣдь это все очень сложно.
   -- Конечно: 1-го іюня японцы не успѣли всѣ эти манипуляціи продѣлать,-- продѣлали только 2-го. Если бы, напр., въ ночь передъ тюренченскимъ боемъ мы перемѣнили позиціи...
   -- Значигь, не слѣдуетъ на ночь оставаться на тѣхъ же позиціяхъ?
   Но я, очевидно, утомилъ своими вопросами профана, да и поѣздъ готовъ ѣхать дальше, на Гайчжоу.
  

XXXVIII.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

   Мы трогаемся въ путь. Солнце склоняется къ вечеру. Утомленное зноемъ тѣло уже чувствуетъ начинающуюся свѣжесть. Свѣжесть и отдыхъ послѣ пытокъ дня. Этотъ отдыхъ, покой на всемъ.
   -- Вонъ тамъ Инкоу, а въ пятнадцати верстахъ за тѣми горами -- уже море. За разъѣздомъ мы увидимъ его.
   Поѣздъ плавно скодьзитъ по тяжелымъ гладкимъ рельсамъ.
   -- Пшш... пшш...-- равномѣрно, гулко несется по стихшей округѣ.
   -- На тѣхъ горахъ японцы: они видятъ насъ.
   До тѣхъ горъ -- 10, самое большое 15 верстъ. Зазубренныя, онѣ застыли въ ясномъ покоѣ заката. Только золотистая пыль носится надъ ними, а еще выше одинокое и тоскующее въ своемъ одиночествѣ среди всѣхъ этихъ безчисленныхъ вершимъ облако.
   Нашъ поѣздъ вьется во долинѣ, и вся она усыпана палатками, конными и пѣшими солдатами.
   Тамъ штабъ перваго корвуса, а это дивизія Гернгросса.
   -- Гернгроссъ! -- радостно вскрикиваетъ Степанъ Николаевичъ и останавливается, и кончаетъ, почесывая затылокъ:
   -- Былъ бы вольный казакъ, побѣжалъ бы разыскивать его. Его и Алексѣева: гоже начальникъ дивизіи.
   -- Это новаго еще героя вы хотите выдвинуть?
   -- Помните! Не сомнѣваюсь, что угадаю такъ же, какъ угадалъ и Гернгросса. Тамъ пусть кто хочетъ спитъ въ кровати, въ вагонѣ: онъ -- подъ телѣгой. Хозяйственную часть понимаетъ такъ, что его не проведешь. Что солдату слѣдуетъ,-- получитъ все сполна. За такими солдатъ въ огонь и въ воду пойдетъ, и самъ онъ пойдетъ.
   -- И убьютъ,-- говоритъ загорѣвшій, какъ негръ, офицеръ, такой же сѣрый и темный съ лица, какъ и его рубаха.-- Почему же и бьютъ безъ счета у насъ офицеровъ: въ цѣпи всѣ лежатъ,-- онъ одинъ стоить: въ атаку -- на пятнадцать шаговъ впереди солдатъ. А стрѣляетъ каждый, какъ одинъ на выборъ...
   -- А у японцевъ?
   -- Всѣ въ рядъ.
   -- А въ цѣпи?
   -- Никого не видно.
   -- А какъ же руководить?
   -- А какое же руководство въ стоящемъ офицерѣ, если черезъ минуту онъ неизбѣжно упадетъ? Вѣдь шапку изъ-за бугорка покажите: моментально прострѣлятъ, а тутъ цѣль во всю рать.
   -- Вотъ море!
   Въ лучахъ между горами сверкнуло точно въ панцырь одѣтое, желто-грязное море.
   -- Смотрите -- броненосецъ...
   -- Гдѣ, гдѣ?
   -- Да вонъ же, сѣрая махина!
   -- Не вижу...
   -- Да вонъ же!..
   -- Это паруса какъ будто.
   -- Какіе тамъ паруса? Броненосецъ или крейсеръ.
   Море опять исчезаетъ. Долина шире. Все меньше и меньше палатокъ. То и дѣло проходятъ войска. Иныя останавливаются. Тамъ выпрягаютъ уже усталыхъ лошадей. Въ небольшой рощѣ ярко пылаетъ огонь, кипятятъ чайники, пока въ походныхъ кухняхъ варится ужинъ.
   Этя кухни на колесахъ съ трубой, изъ которой валитъ дымъ, говорятъ, наводили на китайцевъ панику во время возстанія 1900 года.
   Они принимали ее также за орудіе и орудіе особенно страшное, потому что пушку знали, а этого еще не знали.
   Со станціи Гайчжоу мы пересаживаемся въ дрезину на тотъ случай, чтебы японцамъ, если попадемся, не достался нашъ подвижной составъ.
   На восьмой версіѣ поѣздъ проходитъ нашъ послѣдній пограничный постъ.
   -- Дальше уже сняты посты?
   -- Такъ точно, сняты! Тамъ,-- солдать показываетъ въ темнѣющуіо даль,-- остались только разъѣзды Приморскаго драгунскаго полка.
   -- Далеко?
   -- Версты четыре.
   Мы трогаемся дальше. Дрезина гулко шумить, проѣзжая большой желѣзный мостъ.
   Въ дрезинѣ Степанъ Николаевичъ Шидловскій, я, сзади насъ черный, какъ негръ, офицеръ, четверо солдатъ, вертящихъ дрезину, и старшій.
   Пять ружей со штыками сложены на полу дрезины. Въ сумеркахъ дня еще видны кое-гдѣ по сторонамъ на полахъ трудолюбивые китайцы. Идетъ усиленная пропашка и полка рядовъ.
   Можетъ-быть, уже завтра потопчуть эти поля вонйска японцевъ, кровью зальютъ они, самъ китаецъ будетъ убитъ, подстрѣленъ, какъ шпіонъ, сигнальщикъ той или другой стороны. Женщины, дѣти, скотъ давно уже отправлены въ горы, и все пусто и тихо, и въ этой насторожившейся тишинѣ уже, какъ сонъ, мелькаютъ эти тоскливыя фигурки былой мирной жизни.
   Взошла луна и нѣжно свѣтитъ сквозь легкую мглу на рощи, дома, горы. Запахъ черемухи. Тамъ назади, гдѣ-то далеко-далеко огоньки -- то наши войска на бивуакѣ.
   Смотришь на всю эту мирную, красивую картинку прекраснаго луннаго вечера, и душой владѣетъ двойственное чувство: не можешь не отдаваться знакомымъ вліяніямъ красоты и въ то же время сознаёшь всю обманчивость, всю призрачность, все коварство этой обстановки.
   Какіе-то всадники точно скачутъ въ разныя стороны и опять возвращаются.
   Можетъ-быть, японцы? Теперь уже ясно видно, что это наши. Одни ѣдутъ въ деревню, другіе возвращаются, напоивъ лошадей. Они устали, спѣшиваются около сложенныхъ тюковъ сѣна и хлѣба. Это поѣздъ передъ этимъ развезъ провіанть, оставшійся въ арьергардѣ.
   -- Много еще впереди войскъ.
   -- Гдѣ?
   -- Гдѣ-то тамъ.
   Соддать устало показываетъ рукой въ сторону отъ дороги.
   -- А по дорогѣ есть еще разъѣзды?
   -- Можетъ, и есть: провизію развозили только до этого мѣста.
   -- Дальше ѣдемъ?
   -- Ѣдемъ...
  

XXXIX.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

   Версты три проѣхали еще. Мертвая тишина. Луна ярче свѣтитъ, но и тѣней отъ земли много, и напрасно въ обманчивомъ проблескѣ ищешь отчетливыхъ образовъ. Такъ же неопредѣленны, такъ же неуловимы, какъ мысли, ощущенія.
   Что-то какъ будто шевелится въ сторонѣ, въ группѣ изъ нѣсколькихъ деревьевъ.
   -- Ну, этакъ и дѣйствительно пріѣдемъ къ японцамъ.
   Всь мы сознаёмъ это, но, точно подъ какимъ-то очарованьемъ, дрезина катитъ дальше.
   -- Кто?
   -- Разъѣздъ приморскаго полка,-- отвѣчаетъ голось изъ темноты.
   -- Старшій!
   Изъ темной тѣня деревьевъ выходитъ рослый кавалеристъ. Онъ подходитъ къ намъ, видитъ офицера, прикладываетъ руку къ козырьку.
   -- Опусти... Сколько васъ?
   -- Такъ что шестеро...
   -- Еще разъѣзды есть?
   -- Никакъ нѣтъ: больше нѣтъ.
   -- Гдѣ эскадроны?
   -- Первый въ этой рощѣ, второй тамъ.
   Онъ показываетъ въ бокъ отъ дороги по одну и по другую сторону.
   -- Тутъ и ночевать будете?
   -- Какъ придется: ужинать вотъ собираемся.
   -- Что ужинать?
   -- Еонсервы.
   -- Покажи...
   Онъ уходить и возвращается съ коробкой консервовъ, съ нимъ подходятъ еще трое и съ любопытствомъ прислушиваются. Мимо насъ проводятъ усталыхъ лошадей. И лошади и люди выглядятъ очень хорошо.
   -- Это хорошіе консервы. Хорошіе?
   -- Такъ точно.
   -- Разогрѣваете?
   -- Кто какъ воленъ.
   -- Перестрѣлка была сегодня?
   -- Только у охотниковъ тринадцатаго полка. Убили у нихъ четырехъ лошадей, двѣ равили.
   -- Изъ людей никого?
   -- Никакъ нѣтъ, никого. Онъ больше въ лошадь норовитъ: лошадъ, чтобъ убить, а человѣка, видно, хочетъ привести, въ плѣнъ взять. Ежели и попадетъ, такъ въ ноги все больше ранить.
   -- А какъ 13-го полка охотники въ вамъ попали?
   -- А это еще какъ подъ Бизвиво (Бицзыво) ихъ отрѣзали. Они ткнулись-было на Вафангоу, и тутъ ихъ не пущаетъ: такъ и остались, а тутъ къ намъ присоединились.
   -- Второго въ дѣлѣ былъ?
   -- Такъ точно: въ правомъ флангѣ.
   -- Что жъ, вашъ правый флангъ отступилъ?
   -- Никакъ невозможно было., артиллеріи много у нихъ. Горные люди, и артиллерія у нихъ такая же. Ужъ 36-й полкъ какъ рвался -- ничего не подѣлаешь.
   -- А лѣвый флангъ дорвался?
   -- Тамъ на лѣвомъ онъ ужъ и патроны всѣ разстрѣлялъ, наши лѣзутъ, а они ужъ камнями только сверху на нихъ. А тутъ отступленіе.
   -- Солдаты не хотѣли уходить?
   -- Два раза сигналъ подавали. Обидно, только и думки у всякаго -- дорваться.
   -- Ну, а теперь какъ же? Когда опять бой?
   -- Не можно знать... Здѣсь, главное, въ горахъ: несподручно... Ему всякая горка вѣдома, опять налегкѣ, лазитъ, какъ кошка, китаецъ ему дружка. Въ бою и то заберется на вышку и подаетъ сигналъ. Троихъ прогнали сегодня такихъ мимо насъ: косы связаны, имъ кричатъ.
   -- Куда прогнали?
   -- Въ штабъ.
   -- Ну, такъ какъ же: скоро опять бой?..
   -- На ровныя бы мѣста бы. Сказываютъ, тутъ городъ. Какъ городъ звать-то?
   -- Ульяпновъ,-- несется изъ-подъ деревьевъ.
   -- Да, Ульяновъ.
   Мы смѣемся.
   -- Ляоянъ.
   -- Онъ самый: хорошее мѣсто!
   -- Мѣсто хо-ро-шее.
   -- Такъ точно: заманить туда его...
   -- Заманивайте... Тебя какъ звать?
   -- Степановъ.
   -- Ну что жъ? Не къ японцамъ же, въ самомъ дѣлѣ, ѣхать: поворачивайте дрезину.
   -- Японцевъ, ваше благородіе, сейчасъ нѣтъ: они воротились на станцію ночевать.
   -- Въ Синюченъ?
   -- Такъ точно.
   -- И завтра, сказываютъ, не будутъ: дневка у нихъ назначена.
   -- А вы откуда знаете это?
   -- Китайцы сказываютъ.
   -- Можно дать имъ папиросъ?
   -- Конечно.
   Мы раздаемъ наши папиросы повеселѣвшимъ солдатамъ.
   -- Эхъ, вотъ лошадкамъ соломки бы только: нечего имъ, сердечнымъ взять.
   -- Тамъ есть.
   -- Ну, значитъ, привезутъ. Да вотъ и командиръ ѣдеть.
   -- Кто командуетъ эскадрономъ?
   -- Корнетъ...
   Но фамиліи мы уже не слышали.
   Черезь два часа мы опять въ Гайчжоу. Только въ одномъ окнѣ огонекъ, да осиротѣлая маленькая группа офицеровъ на площадкѣ.
   -- А мы ужъ считали, что васъ взяли, и пари держали.
   Нашъ поѣздъ отходитъ назадъ въ Дашичао. Мы съ грустью смотримъ на эту станцію, которая завтра уже будетъ, можетъ-быть, въ рукахъ японцевъ. Печать запустѣнія уже лежитъ на ней.
   Мягко, точно отталкивая или выпуская изъ себя рельсы, уходитъ все быстрѣе и быстрѣе нашъ поѣздъ.
   Прощай, Гайчжоу, и этотъ вечеръ необычныхъ ощущеній!
  

XL.

Инкоу.

11-го іюня.

   Мы возвратились въ Дашичао вечеромъ, часовъ въ 11.
   Привезли раненыхъ отъ Мищенко: сегодня у него былъ бой и хорошій. Раненъ полковникъ въ плечо и два солдата, не тяжело. Идемъ ужинать.
   За ужиномъ на верандѣ мы сидимъ, ѣдимъ, пьемъ квасъ и разговариваемъ, конечно, о текущихъ дѣлахъ.
   Рядомъ со мной саперный подполковникъ Спиридоновъ,-- тотъ самый, который провелъ послѣ перерыва поѣздъ въ Портъ-Артуръ. Это смуглый брюнетъ, напряженный, ищущій и жадный захватить одно, десять, двадцать и такихъ же и новыхъ, какихъ угодно, самыхъ отчаянныхъ дѣлъ. Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія при одномъ взглядѣ на него. Въ его вѣдѣніи теперь поѣзда и линіи въ сферѣ соприкосновенія съ непріятелемъ. На этомъ основаніи онъ предъявляетъ намъ маленькую претензію -- почему мы не взяли у него офицера въ провожатые.
   -- Да позвольте: мы ничего не знаемъ о вашемъ назначеніи.
   -- Что жъ, святымъ духомъ мы должны это знать?
   -- Ну, вотъ вы уже и обижаетесь, а попадись вы съ поѣздомь къ японцамъ, кто отвѣтилъ бы?
   За ужиномъ всѣ примирились, и подполковникъ разсказалъ комичный эпизодъ, бывшій съ нимъ подъ Вафангоу. Интересуясь боемъ, онъ съ нѣсколькими агентами дороги отправились пѣшкомъ на горы, чтобы лучше видѣть оттуда. Всѣ они были въ бѣлыхъ кителяхъ, и японцы, придявъ ихъ, вѣроятно, за начальство, открыли по нимъ пальбу изъ пушекъ. Снаряды стали рваться и надъ головой, и по бокамъ, и впереди, и сзади, а X., одинъ мирный житель, соблазненный компаніей, началъ такой кэкъ-уокъ танцовать, что и теперь, слушая полковника, ужинавшіе умирали отъ смѣха.
   -- Ну, конечно, драли кто какъ могъ, вразсыпную. Мы съ Р. бѣжимъ, вдругъ видимъ лошадь безъ всадника,-- прекрасная лошадь, отличное сѣдло... Я къ ней: "Васька, Васька, тпр... тпр... Ва-аська..." и хвать ее за поводъ... "Ну, теперь я тебѣ покажу, какой ты Васька!"' Вскочилъ. Р. кричитъ: "Меня возьмите!" Посадилъ и его сзади и началъ этому Васькѣ всыпать. Р. кричитъ: "Тише, тише! Разобьете у меня все!" -- "По военному времени ничего бьющагося не полагается!" Подскакиваемъ къ семафору: генералъ Самсоновъ! Я говорю P.: "Слѣзьте, неловко, надо честь отдавать!" Обхватилъ меня: "Ни за что! Разбили все, да еще слѣзай!" Ну, такъ и подъѣхалъ къ генералу; лапу къ козырьку... Это что за лошадь у васъ?" -- "Такъ и такъ, у японцевъ отбили".-- "У какихъ японцевъ? Это лошадь полковника, начальника моего штаба". Ну что жъ, съ чужого коня среди грязи долой. Слѣзли. Смотримъ, и полковникъ идетъ. Оказалось, что одинъ изъ снарядовъ, разорвавшійся близко, напугалъ нашего Ваську,-- онъ шарахнулся, взвился на дыбы, упалъ съ полковикомъ, а потомъ вскочилъ и ускакалъ.
   Мы кончаемъ ужинъ, прощаемся съ любезнымъ хозяиномъ и идемъ въ наши вагоны.
   Пока мы спимъ, поѣздъ привозитъ насъ въ Инкоу.
   Утромъ ко мнѣ заглядываетъ Н. А. Демчинскій и кричитъ своимъ мощнымъ голосомъ:
   -- Будетъ дрыхнутъ: вставайте!
   -- Вы какими судьбами здѣсь?
   -- Какими судьбами, бодай васъ комаръ лѣвымъ копытомъ, уѣхали, ничего не сказали, на шесть часовъ безъ папиросъ оставили.
   -- Вѣдь мы же условились, въ которомъ часу уйдеть поѣздъ, еще часъ васъ ждали.
   -- Ну, ладно, ладно, вставайте.
   -- Являлись?
   -- Все сдѣлалъ.
   Н. А. разсказываетъ о своихъ визитахъ. Между прочимъ, ему поручено, если это возможно по имѣющимся даннымъ, опредѣлить погоду въ іюлѣ. Въ Мукденѣ, Ляоянѣ живутъ старожилы-англичане, семилѣтнія данныя имѣются у дороги.
   -- Вотъ къ вамъ и направилъ меня генералъ,-- обращается H. А. къ Степану Николаевичу.
   -- Новое, значитъ, начальство, благодаримъ!
   -- О, да, да! Я васъ подберу!
   -- Да ужъ и подбирать нечего, только успѣвай во всѣ стороны поворачиваться да прикладываться къ козырьку: "Слушаю-съ!". Во снѣ и то только и снится, что -- "слушаю-съ!". Зоветъ начальство: "Вы что это себѣ думаете? Если провіантъ сгніетъ отъ дождей, что армія будетъ ѣсть? 3600 кв. саженъ доподнительныхъ помѣщеній должно быть готово... кратчайшій срокъ!" -- "Слушаю-съ!" -- "Съ 15-го надо одиннадцать воинскихъ на нижніе участки, съ 20-го -- шестнадцать! Смотрите, не остановите все дѣло!" -- "Уголь, уголь, уголь!" -- "Помните: первые поѣзда въ Портъ-Артуръ..." -- "Слушаю-съ".-- "Дрова, давайте дровъ, гдѣ у васъ дрова?!" -- "Еще помѣщеній!" -- "Те-те-те! Да у васъ шпалы сгнили! Берите откуда хотите -- всѣ смѣнить!" -- "Батюшки, а кюветы, кюветы совсѣмъ заплыли! Да что жъ это? Вы посмотрите только, посмотрите: солома, окурки, бумажки! Да вы понимаете все значеніе хорошаго санитарнаго состоянія арміи? Вѣдь впустите болѣзни,тогда уже поздно будетъ!" -- "Пятьсотъ человѣкъ ежедневно..." -- "Пять, десять тысячъ, но чистота вездѣ, гдѣ войска, должна быть идеальная!" Думалъ, что хоть здѣсь часа на три отдышусь. И на вотъ тебѣ!
   И С. Н., комично раздвинувъ пятерню, говорить унылымъ голосомъ Н. А.:
   -- Слушаю-съ!..
   -- Да ужъ, пожалуйста, а я буду васъ имѣть въ виду...
   -- Такъ что виды всѣ отдали ужъ, а насчеть нужныхъ вамъ свѣдѣній не сумлѣвайтесь,-- всѣ ихъ вамъ черезъ три дня предоставимъ, и распорялсеніе на глазахъ вашего превосходительства сейчасъ же дали по телеграфу. Объ одномъ почтительнѣйшая просьба: ежели бить будете, такъ не въ зубы только; какъ видите, два, да еще переднихъ, потерялъ, такъ опасаюсь, какъ бы до окончанія войны хватило...
   -- И, если вѣшать, такъ за шею?
   -- Если ваша ласка...
   -- Да, надо, надо васъ учить...
   -- Насъ, дураковъ, не учить, такъ кого же и учить! А наше дѣло солдатекое: "слушаю-съ", "радъ стараться",
   -- Ну, такъ вотъ...
   Мы выходимъ на платформу.
  

XLI.

Инкоу.

11-го іюня.

   Вѣтреное утро. Плоская равнина, плоская даль съ шоколадными волнами Ляохе, маленькое станціонное зданіе изъ сѣраго кирпича съ надписью "Инкоу", пустота кругомъ, какъ брошенная усадьба, гдѣ живетъ только сторожъ, да и того никогда не увидишь.
   Въ ста сажепяхъ устье Ляохе. Вѣтеръ рветъ и клонитъ паруса шныряющихъ джонокъ. Въ пыльномъ туманѣ вырисовывается на другой сторонѣ плоскій городокъ -- Ню-чуанъ. Это европейская часть города. Китайская -- гдѣ-то тамъ, за тѣми столбами и тучами изъ мелкой желто-сѣрой,-- какъ и цвѣтъ воды въ Ляохе,-- пыли.
   Вѣтеръ противный, и мы рѣшаемъ ѣхать туда на лошадяхъ, а обратно по вѣтру на лодкѣ.
   Въ двухколесныхъ китайскихъ кареткахъ, запряженныхъ плотными мулами съ остриженными гривами, мы разсаживаемся по-двое: одинъ внутри, другой на облучкѣ, рядомъ съ кучеромъ. Я знакомъ съ этими каретками безъ рессоръ,-- въ 98-мъ году проѣхалъ въ нихъ отъ Бичжу до Портъ-Артура,-- и потому сажусь на облучокъ. Адамъ Ивановичъ залѣзаетъ внутръ и пытается заснуть. Но, ѣдемъ хотя и шагомъ, толчки такіе, что и привыкшій ко всему Адамъ Ивановичъ спать не можетъ и, владѣя немного китайскимъ языкомъ, вѣрнѣе, русско-китайскимъ жаргономъ,-- помогаетъ мнѣ разговаривать съ кучеромъ.
   Кучеръ нашъ милый молодой китаецъ. Если бы не бритая половина головы и не эта коса -- никто не отличилъ бы его отъ стройнаго итальянца-юноши. Жизнерадостный, ласковый. Онъ учитъ меня, какъ здороваться съ проходящими китайцами, и я повторяю за нимъ слова привѣтствія. И мнѣ весело киваютъ головой, а мой возница говоритъ:
   -- Шанго, шанго!
   Какое-то русско-монголо-китайско-манчжурское слово, смыслъ котораго: хорошо. Слово, употребляемое только въ разговорѣ съ русскими.
   Проѣзжаемъ мимо стоящаго у пристани брошеннаго парохода, съ заднимъ колесомъ, какой-то нашей компаніи.
   -- Похо! -- говоратъ китаецъ и корчитъ пренебрежительную рожицу, значитъ: нехорошо.
   Дальше стоитъ черный, мрачно задумавшійся надъ своей долей "Сивучъ", наша канонерская лодка. -- Шанго! -- говоритъ китаецъ и заглядываетъ мнѣ въ глаза.
   -- Бжд...
   И я показываю пальцемъ вверхъ.
   Онъ смѣется и отрицательно мотаетъ головой:
   -- Шанго!
   Еще что-то говоритъ.
   Шидловскій переводитъ:
   -- Говорить, что не придется взрывать, что русскіе побѣдятъ. Говоритъ, что русскіе лучше, у русскихъ денегъ больше и настоящія деньги, а у японцевъ своихъ денегъ нѣтъ, также русскія, но не настоящія...
   Китаецъ смѣется, киваетъ головой и говоритъ:
   -- Похо! Жапонъ похо! Русска -- шанго!
   Пыль несносная, вѣтеръ такъ и рветъ вывѣски у китайскихъ лачугъ-лавочекъ. Мы ѣдемъ какимъ-то длиннымъ предмѣстьемъ. Группы китайцевъ сидятъ у лавочекъ. Ѣдутъ наши солдатики на двуколкахъ. Править, ружье со штыкомъ за спиной, ѣдетъ въ этой необычной обстановкѣ и, очевидно, уже привыкъ и ѣдетъ, какъ ѣхалъ бы гдѣ-нибудь въ Тульской усадьбѣ верхомъ на бочкѣ, равнодушный къ привычнымъ впечатлѣніямъ.
   Степань Николаевичъ подходитъ, идя рядомъ, говоритъ:
   -- Помните вчерашнюю поѣздку? "Кто ѣдеть?" -- "Летюча почта!" Ночь, никого нѣтъ, кругомъ японцы, скачетъ: "летюча почта!". А старшой Степановъ: "Никифоровъ, какъ звать, бишь, городъ, гдѣ сраженіе будетъ?" -- "Ульяновъ".-- "Да, да, Ульяновъ, точно!" -- "Ляоянъ?" -- "А кто его знаетъ: по-нашему Ульяновъ, что ли". А соображенія насчетъ стрѣльбы японцевъ: "Лошадь убить норовить, а солдата, видно, живьемъ охота захватить"... Казалось бы, совсѣмъ наоборотъ... "Потому и ранитъ все больше въ ноги". И все это просто и ясно, и все это въ трехъ шагахъ отъ этого самаго японца, на томъ мѣстѣ, гдѣ приказано стоять и ждать дальнѣйшихъ распоряженій чрезъ эту самую "летючу почту". А завтра его убьютъ, и другой Степановъ уже будетъ такъ же дожидаться гдѣ-нибудь летучей почты, такъ же налажено, какъ будто всю жизнь только такъ и ждали и всю жизнь только такъ и скакала эта летучая почта. Вотъ пусть и повоюеть съ такими молодцами японецъ: и тамъ разбилъ, и тамъ, и флотъ, кажется, въ дребезги раскаталъ, и опять флотъ какъ ни въ чемъ не бывало, можетъ-быть тамъ уже опять плыветъ, и сильнѣе ихняго флотъ, и скачетъ опять летучая почта. Степановъ стоитъ, и, хотя ты колъ ему на головѣ чеши, хоть убей его,-- вмѣсто одного два, три вырастетъ такихъ же готовыхъ, какъ утодно, подставить свой лобъ. Какъ тутъ не вѣрить въ побѣду? Сперва я думалъ, что вздуютъ, но теперь... Впечатлѣніе такое: какой-то слабосильный человѣкъ, нервный, не выдержалъ и задушилъ... изо всей своей силы какого-то лѣниваго верзилу. Разъ, два, три... Судорожно, нервно, ударъ за ударомъ, а верзила уже на ногахъ, и въ результатѣ -- покушеніе съ негодными средствами. Широкіе замыслы и мизернѣйшее выполненіе каждаго задуманнаго плана... И пушки наши оказываются лучше, и ружья,-- еще нѣсколько новыхъ пріемовъ, и тогда что жъ? Миръ въ Токіо? Начинаю и этому вѣрить: чѣмъ больше присматриваюсь, тѣмъ больше вѣрю.
   Начинаются европейскіе дома все изъ того же темно-сѣраго кирпича съ темными крышами. Мы останавливаемся у садика и разсчитываемся съ извозчиками.
   -- Сколько?
   -- Дуо рубъ. Шанго, шанго.
   Изъ садика мы проходимъ на набережную. Слишкомъ громкое слово. Маленькіе домики придвинулись совсѣмъ близко къ водѣ, и для прохода остается всего сажени полторы. И безъ вывѣски на русскомъ языкѣ, что ѣзда на лошадяхъ воспрещается, здѣсь все равно иначе, какъ пѣшкомъ, не пройдешь.
   Какой-то иностранный пароходъ стоитъ, множество джонокъ.
   -- Что это,-- машеть рукой С. Н.:-- вы бы въ мирное время сюда пріѣхали! Это сплошной лѣсъ изъ мачтъ: до сорока тысячъ джонокъ собирается.
   Вотъ англійскій магазинъ, страшно дорогой, съ разными остатками очень сомнительныхъ по качеству товаровъ. И раньше, очевидно, былъ наполненъ этотъ магазинъ дешевкой-бракомъ, а теперь остался уже только бракъ отъ этого брака. Но по тройной цѣнѣ.
   Вотъ "Манчуръ-гаусъ" -- двухэтажное зданіе, ресторанъ и гостиница.
   Первый завтракъ, второй завтракъ, файфъ-о-клокъ, обѣдъ. Кормятъ недурно, обѣдь -- семь блюдъ.
   Мы попадаемъ на первый, изъ двухъ блюдъ: яичница и отбивныя котлеты. Черезъ чась второй, изъ пяти блюдъ.
   Въ большой комнатѣ прохладно, столики, чисгое столовое бѣлье, громадныя, во всю комнату, опахала движутся надъ головой, и съ каждымъ ихъ движеніемъ васъ опахиваетъ свѣжая струя воздуха. Все какъ-то сразу располагаетъ къ покою и отдыху. Хочется ѣсть, оставивъ всѣ мысли и заботы. И мы ѣдимъ; намъ прислуживаютъ молодые китайцы -- вѣжливые, расторопные.
  

XLII.

12-го іюня.

   Сегодня мы выѣзжаемь изъ Дашичао обратно до Харбина и далѣе по восточному отдѣленію линіи до станціи Пограничной.
   Только-что привезли извѣстіе о томъ, что казацкая сотня перерѣзала и перестрѣляла часть людей въ двухъ японскихъ эскадронахъ. Эскадроны спѣшились и отправились-было въ деревню, когда налетѣли казаки. Но въ это время на горизонтѣ показалось еще нѣсколько японскихъ эскадроновъ, и наша сотня съ 20-ю захваченными лошадьми благополучно ретировалась.
   Усиленно муссируется слухъ, что японцы истязуютъ раненыхъ, добиваютъ ихъ и уродуютъ трупы.
   Но пока, кромѣ авторитетнаго, но совершенно голословнаго заявленія: "это фактъ",-- никакихъ фактовъ собрать не удалось.
   -- Очевидцы говорятъ.
   -- Кто именно?
   -- Да тѣ, кто видѣли,
   -- Вы сами видѣли?
   -- Нѣтъ.
   -- Вамъ кто говорилъ?
   -- Мнѣ? Да вотъ, позвольте, на что лучше? Спросите X...
   X., легкій на поминѣ, тутъ какъ тутъ.
   -- Я самъ не видѣлъ. Да самое лучшее спросите раненыхъ.
   Я по дорогѣ разспрашивалъ солдатъ изъ передовыхъ отрядовъ,-- говорю я:-- иные передавали, какъ слухъ, со словъ другихъ, но никто самъ не видѣлъ. Теперь въ Дашичао, Ляоянѣ, Мукденѣ, Харбинѣ и на всѣхъ пунктахъ я буду опрашивать во всѣхъ госпиталяхъ.
   -- Видите, весьма возможно, что это работа и китайцевъ. Въ послѣднюю войну было много случаевъ издѣвательства надъ трупами. Нельзя, конечно, поручиться и за нервную систему каждаго японскаго солдата, какъ и нашего, особенно казака... Японцы обозлены на казаковъ, казаки на японцевъ.
   Чтобъ закончить на время съ этимъ вопросомъ, я забѣгаю впередъ и сообщаю: пока ни въ одномъ госпиталѣ отъ Дашичао до Харбина включительно ни одинъ раненый,-- включая въ это число и подобранныхъ послѣ сраженія и ушедшихъ отъ японцевъ,-- не видѣлъ ни добиванія раненыхъ, ни изуродованныхъ труповъ, ни пытокъ, которымъ будто бы подвергали японцы плѣнныхъ, чтобы узнать истину. Нѣкоторые раненые слыхали обо весмъ этомъ, но никто отъ очевидца не слыхалъ. Это -- собранныя мною свѣдѣнія, и на основаніи ихъ, пока не наткнусь на дѣйствительный факть, я буду относиться къ нему, какъ къ слухамъ, въ родѣ тѣхъ, что распускала китайская чернь въ послѣднюю войну, будто бы русскіе генералы питаются подсердечнымъ жиромъ китайцевъ, а потому и убиваютъ ихъ; что евреямъ нужна кровь православныхъ; что, какъ утверждаютъ чернорабочіе изъ казаковъ на Амурѣ, китайцакъ нужна для чего-то русская кровь, и пр., и пр., и пр. изъ копилки невѣжества всѣхъ странъ и народовъ, и напротивъ, наивное заключеніе старшего Степанова,-- что японцы навѣрно цѣлятъ въ лошадей и въ ноги, чтобы живьемъ взять въ плѣнъ,-- мнѣ говоритъ гораздо больше о гуманности японцевъ,-- признанной и высшей нашей администраціей на войнѣ (я писалъ уже объ этомъ приказѣ),-- имѣющихъ въ виду одну только цѣль -- выбить изъ строя какъ можно больше людей, нанося имъ въ то же время какъ можно меньше личнаго зла.
   И вотъ изъ всего, что я здѣсь вижу и слышу, у меня получается, что таково же мнѣніе и нашей высшей администраціи, и многихъ офицеровъ, и нашего солдата; послѣдняго -- въ массѣ, потому что, какъ отдѣльныя единицы, между ними попадаются, какъ видите, и мечтающіе о подпилкѣ. Послѣдніе по преимуществу изъ казаковъ. Врядъ ли можно упрекнуть японцевъ и въ томъ, что у нихъ имѣются спеціальные стрѣлки для нашихъ офицеровъ. Дѣло въ томъ, что нашъ офицеръ, хотя теперь костюмомъ и не выдѣляется рѣзко отъ солдата, но выдѣляется неизбѣжно до законамъ нашей тактики. Такъ, напримѣръ, въ цѣпи старшій офицеръ, когда всѣ лежатъ, долженъ стоять иначе онъ не можетъ руководить. Но онъ можетъ простоять такъ, максимумъ, полминутки и падаетъ, пронизанный нѣсколькими пулями. За нимъ слѣдующій и т. д. То же при атакѣ: офицеръ идетъ впередъ на 10 шаговъ. Въ результатѣ пять процентовъ выбывшихъ -- офицеры, т.-е., на двадцать солдатъ одинъ офицеръ, а въ дѣйствительности на практикѣ въ строю -- два офицера въ ротѣ, много три, а, значитъ на 75--100 солдатъ -- одинъ офицеръ. Убыль офицеровъ, кахъ видимъ, понятна и безъ спеціальныхъ стрѣлковъ: всѣ тамъ стрѣлки и всѣ спеціальные, признанные и нашей арміей, какъ превосходные стрѣлки.
  

-----

  
   Почти цѣлый день пришлось простоять намъ на станціи Тошицаю, такъ какъ сегодня возвращается въ Мукденъ начальникъ штаба намѣстника. Сегодня же возвращается къ себѣ въ корпусъ генералъ Штакельбергъ. Возвращается налегкѣ, оставляя свои вагоны въ Дашичао.
   Отъ-нечего-дѣлать я наблюдаю изъ окна вагона жизнь станціи. Здѣсь уже настоящее походное положеніе, и сѣрая солдатская масса поглощаетъ офицеровъ, блескъ штаба. Масса эта точно чувствуегъ, что сила въ ней, что только на ея плечахъ вытащить можно все это громадное дѣло. И она тащить его, какъ ей удобнѣе это: порванные штаны, забытый поѣздъ, сгорбленная фигура -- лишь бы не стояла работа. И работа не стоитъ: съ виду неспѣшная, налаженная, какъ будто только-что пріѣхавшій эшелонъ пріѣхалъ не въ чужія, невиданныя мѣста, а къ себѣ, гдѣ все ему извѣстно, гдѣ привыкъ онъ уже работать и будетъ такъ всегда работать. Такъ какой-нибудь муравей налаженно ползетъ по листяку, пока бурей, дождемъ не снесетъ его, чтобъ тамъ сейчасъ же и такъ же налаженно продолжать все ту же свою артельную работу въ какихъ угодно условіяхъ Таковъ и китаецъ. Не таковъ, вѣроятно, французъ и англичанинъ. Японецъ подходитъ, вѣроятно, ближе къ русскому. Кто изъ нихъ трехъ -- русскій, японецъ, китаецъ -- окажется выдержаннѣе, сильнѣе, въ смыслѣ выносливости, выдержки, способности быстро приспособиться къ новымъ условіямъ -- для меня вопросъ, и я подаю голосъ за русскаго. Это, такъ сказать, на почвѣ булата.
   Все мое,-- сказалъ булать. Что до злата, то выше китайца нѣтъ никого на свѣтѣ: англичанинъ, грекъ, армянинъ, еврей -- всѣ эти сильныя въ торговомъ отношеніи націи -- дѣти передъ китайцемъ и его быстрой приспособляемостью. Постройка Восточно-Китайской желѣзной дороги -- такая яркая иллюстрація тому: разбогатѣвшихъ русскихъ -- ничтожныя единицы, а китайскихъ подрядчиковъ теперь цѣлый новый кланъ, организованный и сплоченный. Единственное дѣло -- мукомольное пока еще въ рукахъ русскихъ. Но по существу и оно уже перешло къ китайцамъ. Такъ, когда пришли русскіе сюда, покупали пудъ пшеницы по 15 копеекъ, а теперь -- 80 копеекъ. И русскіе постоянно думаютъ, что купили послѣднюю партію, но новая надбавка -- и является новая партія, но опять послѣдняя. И всѣ какъ одинъ, и только на основаніи словеснаго соглашенія, и сельское хозяйство, отъ котораго разоряемся мы, здѣсь процвѣтаетъ, и въ критическій моменть сельскій хозяинъ отобьетъ даже отъ дороги всѣхъ ея рабочихъ.
  

XLIII.

13-го іюня.

   Способный, очень способный народъ китайцы, и каждый день я все болѣе убѣждаюсь въ этомъ, Сегодня утрокъ въ Ляоянѣ я вижу такую сцену. Группа китайскихъ ребятишекъ, человѣкъ въ дваддать, выстроилась и продѣлываетъ разные военные пріемы. Вмѣсто ружей у нихъ палки. Вся команда по-русски. Смотрѣвшіе офицеры говорятъ, что чистота пріемовъ не оставляетъ желать ничего лучшаго: они маршируютъ въ ногу стройнами рядами, колоннами или командуютъ разсыпной строй, и всѣ, кромѣ начальника отряда, быстро, какъ кошка, разбѣгаются, ложатся подъ прикрытіемъ, и только командиръ одинъ стоитъ и строго оглядываетъ свое войско.
   Въ Мукденъ мы пріѣхади часа въ три и уѣдемъ только завтра въ этотъ же часъ.
   Времени много, и я думалъ, какъ использовать его. Хорошо бы проѣхать въ городъ, но надо знать пароль, потому что вечеромъ безъ пароля не вропустятъ. Надо итти на вокзалъ и разспросить кого-нибудь, какъ все это дѣлается.
   На вокзалѣ очень мало народу; Адамъ Ивановичъ пьеть квасъ и пальцемъ манитъ меня къ себѣ:
   -- Хотите познакомиться съ только-что возвратившимся изъ отряда Мадритова?
   -- Ну, конечно.
   -- Вотъ, Викторъ Даниловичъ Козловъ, военный коррсепондентъ отряда.
   Приподнимается со стула молодой брюнетъ, съ широкимъ загорѣлымъ лицомъ, черной короткой бородкой, густой черной стриженой шевелюрой. Мы жмемъ другъ другу руки, и я сажусь рядомъ.
   -- Вы весь походъ прожили?
   -- Весь.
   -- Гдѣ вы были, собственно, въ Кореѣ?
   -- Второго апрѣля (весь отрядъ, собственно, пятаго) перешелъ Ялу у Войцегоумыня.
   -- Это гдѣ?
   -- Верстъ 250 южнѣе Мацерлишаня. Отсюда мы прошли на Чточюнъ, Хондомъ, Хычхенъ, Іокуснъ, Яксу, Ганчжимнъ, Канге, Тохчей, Хайчекъ, Пеньякъ, Хамхынъ, Анчжу, Іонченъ и перешли назадъ за Ялу. Въ общемъ, верстъ шестьсотъ.
   -- Много дѣлъ было?
   -- Собственно, постоянно были дѣла въ Анчжу, Чжанчжилинѣ, Канте, Хамхмаѣ. Хамхымъ сожгли, взорвали пороховой скдадъ, отобрали 350 ружей, нѣсколько пушекъ. Въ 7-ми городахъ уничтожили пороховые склады, ружья, пушки.
   -- Въ вашемъ отрядѣ были и китайцы?
   -- Сорокъ человѣкъ, но имъ не повезло,-- никто назадъ не вернулся. Всѣхъ выбывшихъ изъ строя 20%.
   -- Большой отрядъ?
   -- Пятьсоть человѣкъ, а строевыхъ отъ 250--300.
   -- Кто особенно отличился?
   -- Всѣ, какъ одинъ. Удивительно подобрана компанія: Бодиско, Линевичъ, сынъ командующаго восточнымъ отрядомъ, Гирсъ. Когда отрѣзали Бодиско, Линевичъ прямо чрезъ адскій огонь прошелъ и далъ знать остальнымъ. Два первыхъ, вызвавшихся дать знать, тутъ же свалились. Шапку поднимаешь, и сейчасъ же она прострѣлена. Линевичъ -- это какая-то сплошная отчаянная храбрость. Рѣшительно нѣтъ для него препятствій: словами этого нельзя передать.
   -- Только съ японцами сражались?
   -- Нѣтъ, отъ Чжанчжидина начались засады корейцевъ и ужъ до конца.
   -- Хорошо дрались корейцы?
   -- Подъ конецъ стойко. Мы отобрали у нихъ за это 600 головъ скота. На золотыхъ пріискахъ одного американца порвали телеграфные провода. Вообще, бѣды надѣлали много. Два моста сожгли. Около Ы-чжу сожгли мостъ, другой разобрали и пустили по теченію: не было взрывчатыхъ веществъ.
   -- Вся команда хорошо дралась?
   -- Какъ одинъ человѣкъ. Что дѣлала вольная кавказская дружина! Прямо звѣри, а не люди. Были у насъ два брата осетины -- Гамаевы. Одного при атакѣ убили. Такъ было дѣло. Мы напали на городъ {Названіе не помню, кажется, Анчжу.}, и вдругъ, оказывается, тамъ японцы -- и залпъ. Бодровъ скомандовалъ сейчасъ же спѣшиться, отвести лошадей и залечь. Второй залпъ, и Бодровъ, смертельно раненый, падаетъ, но успѣваетъ передать команду и дальнѣйшія распоряженія. Положеніе наше такое: мы лежимъ всѣ за разными бугорками въ 70--100 саженяхъ отъ города. Чуть кто покажется -- готовъ. Такъ лежать надо до ночи,-- а дѣло началось съ утра,-- иначе, пока будемъ бѣжать назадъ, перебьютъ всѣхъ,-- всегда во время отступленія больше всего потери. Этотъ убитый осетинъ Гамаевъ,-- красавецъ, оба брата красавцы, сильные, молодые,-- залегъ рядомъ съ Линевичемъ. И они указывали другъ другу, гдѣ выглядываеіъ голова японца, корейца. Линевичъ говоритъ Гамаеву: "Я этого, а ты того бей". Гамаевъ не стрѣляетъ. Пригнулся головой и лежитъ. Линевичъ смотритъ, а у него изъ виска кровь, мертвый уже. Вечеромъ по обоюдному соглашенію стали убирать трупы, раненыхъ. Живой Гамаевъ, какъ узналъ, что брата убили, сталъ страшно выть, какъ воютъ собаки. Но это было такъ ужасно, такъ страшно: страшнѣе всякаго сраженія -- этотъ вой въ темнотѣ. Такъ повылъ часа два, взялъ кинжалъ, никакого другого оружія, и исчезъ въ темнотѣ. Никогда не забуду эту ночь: ни зги, только фонарики японскихъ братьевъ милосердія, разыскивающихъ своихъ раненыхъ.
   -- Ну, что жъ Гамаевъ?
   -- Къ утру возвратился, весь въ крови, спокойный, говоритъ: "Братъ отомщенъ: двѣнадцать умерло за него". Брата похоронилъ отдѣльно отъ общей могилы.
   Вечеръ, заря проиграла, тихо и нѣтъ больше вѣтра. Я смотрю и переживаю разсказъ объ отрядѣ Мадритова, и предо мною проносятся воющій, удовлетворенный Гамаевъ, ночь и фонарики китайцевъ. Этихъ китайцевъ, радушныхъ китайцевъ, которыхъ я такъ хорошо знаю, этихъ "бѣлыхъ лебедей", которые теперь уже стойко дерутся. Быстро сгущаются сумерки, и только еще тамъ на западѣ отверстіе въ небѣ, словно изнутри освѣщенное, словно глазъ, открытый, недоумѣвающій, сонный.
  

XLIV.

Мукденъ, 14-го іюня.

   Сегодня утромъ я познакомился съ не менѣе интереснымъ, чѣмъ вчера, человѣкомъ, только-что пріѣхавшимъ изъ Портъ-Артура.
   Это -- артиллерійскій офицеръ Павелъ Ивановичъ Македонскій. П. И., собственно, конный артиллеристъ, но теперь причисленъ къ четвертой Восточно-Сибирской артиллерійской бригадѣ, къ батареѣ Романовскаго. Та самая батарея, которая, какъ это уже извѣстно, 2-го или 3-го мая потеряла весь составъ офицеровъ (убитыхъ и раненыхъ, причемъ самъ Романовскій тоже раненъ въ ноги) и изъ 48 нижнихъ чиновъ -- сорокъ.
   Тѣмъ не менѣе орудія на лямкахъ были вывезены, и непріятельская батарея при этомъ молчала, т.-е., значитъ, была подбита.
   А 13-го мая эта же батарея (оба боя происходили близъ Самсона) выдержала бой въ теченіе всего дня, не потерявъ ни одного убитаго. Достигнуто это было всякаго рода приспособленіями, искусствомъ прятаться въ естественныхъ складкахъ мѣсткости и зоркимъ наблюденіемъ за сигнальщиками японской арміи. Этимъ сигнальщикамъ, чтобъ подавать сигналы о томъ, гдѣ скрываются русскія орудія, получаются ли перелеты или недолеты,-- надо стоять на возвышеніяхъ, близкихъ къ русскимъ. А слѣдовательно, замѣтивъ такого сигнальщика, его легко или подстрѣлить, или даже захватить въ плѣнъ. Очень легко потому, что движенія этихъ сигнальщиковъ руками даже непосвященному бросаются въ глаза. А зная уже пріемъ японцевъ, ихъ выслѣживаютъ и не щадятъ.
   Бой 13-го тоже начался съ того, что, несмотря на искусную засаду, въ сторону батареи Романовскаго вдругъ стали летать снаряды. Къ счастью, саженей на сто дальше. Сигнальщикъ не успѣлъ исправить ошибки, такъ какъ его сейчасъ же стали искать глазами, нашли и застрѣлили изъ ружья,-- и весь день снаряды такъ и ложились дальше батареи.
   -- Такъ что теперь, по вашему мнѣнію, наша артиллерія не уступитъ японской?
   -- Она выше японской, потому что наши орудія, какъ и ружья, выше, а разъ мы къ тому же создали цѣлый рядъ новыхъ приспособленій, оказавшихся очень удачными, то понятно, что перевѣсъ полевой артиллеріи на нашей сторонѣ. И это не замедлитъ дать себя почувствовать въ дальнѣйшихъ сраженіяхъ.
   -- А пока японцы все-таки и на Цзинчжоу завладѣли нашими орудіями?
   -- Только не полевыми: изъ полевыхъ ни одно не попадо къ н мъ съ руки. Пулеметы попали, но они и раньше еще были приведены въ негодность; остальныя пушки китайскія -- безъ снарядовъ, мы всѣ разстрѣляли и больше и нѣтъ ихъ, да и замки испортили.
   -- Такъ что съ артиллеріей все обстоитъ совершенно благополучно?
   -- Совершенко.
   -- А вообще съ осадой?
   -- Съ выходомъ флота въ море -- морская осада сводится къ нулю, а что до сухопутной, то, чтобъ взять Портъ-Артуръ, и прежде, до выхода въ море флота, надо было армію въ 4--5 разъ большую, а теперь и такая армія ничего не сдѣлаетъ. Портъ-Артуръ и не чувствуетъ этой осады. Получаетъ провизію, ни одинъ зарядъ въ него попасть не можетъ съ суши.
   -- Почему?
   -- Далеко вынесена оборона: со стороны суши Портъ-Артуръ -- крѣпость, удовлетворяющая всѣмъ современнымъ требованіямъ.
   -- А со стороны моря?
   -- Тоже неприступная. Но осада крѣпости, стрѣльба съ моря неизбѣжно влечетъ за собой разстрѣлъ и города и бухты,-- весь перелетъ или въ городѣ, или въ бухтѣ. Оттого Макаровъ и выходилъ всегда при бомбардировкѣ въ открытый рейдъ. Затѣмъ недостатки Портъ-Артура, какъ морской базы -- одинъ выходъ. Дальній въ этомъ отношеніи гораздо выше. Два острова у входа въ портъ тамъ представляютъ два естественныхъ броненосца, если поставать на нихъ двѣнадцатидюймовыя орудія, и преимущество этихъ броненосцевъ противъ обыкновенеыхъ въ томъ, что ихъ не потопишь миной.
   -- А входъ нашъ въ Артурѣ свободенъ?
   -- Вотъ вышли же: два броненосца въ рядъ могутъ итти.
   -- Вы видѣли выходъ?
   -- Да, 10-го іюня въ десять часовъ утра.
   -- А вы сами когда выѣхали?
   -- Десятаго же въ 12 часовь вечера. На этотъ разъ проѣхалъ менѣе удачно, чѣмъ въ первый. Меня замѣтилъ японскій миноносецъ и пустилъ мину. Со мной ѣхалъ солдатъ,-- за прошлую поѣздку онъ Георгія получилъ, ѣхалъ за вторымъ, да вотъ не пришлось. И онъ и китайцы, всѣ, кромѣ меня, пошли ко дну. Я ухватился за боченокъ,-- съ ручкой боченокъ, спеціально съ этой цѣлью взятый. Часа полтора я проплавалъ такъ, пока джонка не подобрала.
   -- Холодно было?
   -- Холодно, конечно, но акулы хуже.
   -- За прошлую поѣздку вы что получяли?
   -- Анну третьей степени.
   Я смотрю на П. И. Тихій, задумчивый, высокій, худой, совсѣмъ еще молодой.
   -- Назадъ поѣдете?
   -- Конечно...
   Онъ виновато смущенно улыбается:
   -- А то иначе, что жъ, какъ будто сбѣжалъ. Жалко солдата. Знаете, все-таки не совсѣмъ довѣряешь китайцамъ: одинъ спитъ изъ насъ, другой стережетъ въ это время.
   Онъ задумался и замолчалъ.
   -- Вотъ третій день никакого аппетита и во рту нехорошо.
   Да, лицо нехорошее, теперь только видишь эту желтизну лица и даже желтизну глазъ,-- тусклыхъ, нерадостныхъ, усталыхъ.
   "Не тифъ ли, или горячка начинается?" -- тревожно мелькаетъ въ головѣ. Какіе вѣдь нервы нужны, чтобы три раза пережить всѣ эти ощущенія. А эта мина, 1 1/2 часовая очень и очень холодная ванна, это ожиданіе акулы.
   -- Счастье, что я догадался резинку подшить подъ шапку, а то уплыла бы она, и тогда прощай все...
   Все это, очевидно, предвидѣлось.
   И опять сидитъ скромный, задумчивый, нерадостный.
   Со стороны, пожалуй, подумали бы:
   -- Вотъ типъ мокрой курицы.
   А на самомъ дѣлѣ... высокопробный типъ героя.
   Такимъ онъ рисуетъ и своего командира батареи Романовскаго,-- тихаго, скромнаго, въ котораго, очевадно, влюбленъ и котораго называетъ Тушинымъ.
  

XLV.

Харбинъ, 15-го іюня.

   Вчера вечеромъ, въ двухстахъ восьмидесяти верстахъ южнѣе Харбина, мы скрестились съ воинскимъ поѣздомъ, на который было нападеніе шайки хунхузовъ. Пять дней тому назадъ въ этихъ же мѣстахъ шайка человѣкъ въ сто напала на большой мостъ, но подоспѣла стража, и дѣло ограничилось нѣсколькими убитыми хунхузами и, кажется, двумя ранеными съ нашей стороны. Вчерашнее дѣло ограничалось перестрѣлкой безъ жертвъ. Такъ какъ нашъ поѣздъ вступалъ теперь на тотъ перегонъ, гдѣ нападали хунхузы, то приняты были мѣры: прицѣпили лишній вагонъ съ десятью вооруженными пограничниками.
   Я ничего этого не зналъ, кончалъ свою работу и собирался ложаться спать,-- было уже около 12 часовъ ночи,-- когда взволнованный Маихайла вошелъ въ мое купэ и сказалъ:
   -- Сейчасъ будеть нападеніе хунхузовъ...
   Онъ стоялъ красный, взвинченный, а за нимъ выглядывало благодушное, расплывшееся лицо проводника при нашемъ вагонѣ.
   -- Сейчасъ пришелъ воинскій поѣздъ; едва отстрѣлялся...
   Я подумалъ, что это значитъ; "едва".
   -- Vs беремъ съ собой 10 человѣкъ, а ихъ, говорятъ, сто: что жъ значитъ такая горсть'?
   -- Да насъ десять,-- говорю я.
   -- Что жъ намъ? Когда только вашъ револьверъ да шашка у васъ и полковника Хорвата... Какъ хотите, а я ужъ возьму самъ и шашку и револьверъ...
   -- Берите, но, пожалуйста, сгоряча своихъ не перестрѣляйте.
   -- Какъ же можно своихъ?
   -- Очень просто,-- флегматично говоритъ проводникъ: -- ты ужъ теперь загорячился, а нападутъ хунхузы, ты и свѣта не взвидишь.
   -- Ну вотъ... что жъ я не военный, что ли?
   -- Ты, хоть и военный... лучше ложись спать...
   -- Никогда я не усну...
   -- Уснешь...
   -- Ну вотъ...
   Михайла совершенно сбитъ съ повышеннаго тона. Онъ хватается за послѣднее средство.
   -- И командуетъ японецъ...
   -- Я не понимаю,-- говорю я:-- вы говорите, что ихъ сто человѣкъ. Почему же они не разболтятъ рельсы, не устроятъ крушенія и, когда поѣздъ разобьется, не нападаютъ? А то стрѣлять такъ въ проходящій поездъ, да еще въ нашъ блиндированный вагонъ.
   -- Можетъ, для того поѣзда не успѣли разболтить путь, а для нашего уже и приготовили.
   -- Ну, посмотримъ: разбудите меня, если засну.
   Михайла недовѣрчиво улыбается:
   -- Не заснете.
   Заглянулъ Степанъ Николаевичъ.
   -- Съ нами ѣдетъ между другими и казакъ Петренко. Доложу вамъ -- фигура. Онъ у насъ на восточномъ участкѣ разсыльнымъ былъ. Мы съ нимъ вдвоемъ впервые проѣхали отъ Харбина до Имяньпо. Дорогъ никакихъ, глухая тайга, тропки звѣриные, охотничьи, золотоискательскія, хунхузьи. Тутъ и угадывай. Такъ Петренко, когда мы возвратились въ Харбинъ, какъ единственный знающій дорогу, и сталъ ѣздить съ разными порученіямт въ Имяньпо. "Доѣдешь?" -- "Какъ не доѣхать, когда приказаго?" --"Въ двое сутокъ надо -- туда и назадъ". А это взадъ и впередъ 300 верстъ. "Слушаюсъ". доѣзжалъ, но лошадь обязательно загонитъ. Ѣду ночью, кто-то скачетъ: "казакъ Петренко изъ Харбина въ Имяньпо!" Опять ѣду, опять скачетъ: "казакъ Петренко изъ Имяньпо въ Харбинъ". Однажды зовегъ его Сергѣй Владимировичъ: "На этотъ разъ долженъ ты вѣтромъ поспѣть въ Имяньпо".-- "Только, говоритъ, у меня опять лошади нѣть".-- "А свою ты куда дѣлъ?" -- "Никакъ нѣтъ, никуда не дѣлъ,-- сама издохла. До самаго Харбина доскакала, а тутъ сразу подвело ей бока, бахнулась, подрыгала ногами, издохла".-- "Гонишь?" -- "Срокъ сами назначаете".-- "Да, а теперь особенно торописъ: возьми на конюшнѣ лучшую лошадь".-- "Пожалуйте записку,-- безъ записки не выдадутъ". Приходитъ на конюшню съ запиской. Даютъ ему лошадь. "Этой не возьму: давай эту".-- "Это Сергѣя Владимировича!" -- "А читалъ: лучшую? На другой не поѣду". Пошли справляться къ С. В., -- онъ уже спать легъ. Отдали Петренко лучшую лошадь. Утромъ С. В. ѣхать,-- такъ и такъ, Петренко взялъ. Что тутъ было! Пріѣхалъ назадъ Петренко,-- ту лошадь, конечно, загналъ,-- сейчасъ его, раба Божія, на семь сутокъ подъ арестъ. "Ну, слава Богу, говоритъ, хоть отдохну". Не пришлось: ѣду я въ ту же ночь: опять скачетъ. "Кто?" -- "Казакъ Петренко изъ Харбина въ Имяньпо!"
   Я пожалѣлъ, что уже раздѣлся.
   -- На видъ плюгавый?
   -- Плюнуть не на что.
   С. Н. ушелъ спать, и я заснулъ еще до отхода поѣзда.
   Проснулся утровъ сегодня уже въ Харбинѣ.
   Михайла подаетъ чай.
   -- Ну, что хунхузы?
   Михайла смущенно улыбается.
   -- Не могу знать: заснулъ. Навѣрно, что не нападали.
   Широкое, какъ блинъ, лицо проводника улыбается въ дверяхъ:
   -- Навѣрное, что тоже заснули и хунхузы... А Михайла обложился весь: и шашку, и револьверъ, и ножъ положилъ. Пришли бы хунхузы, узяли бъ усё, и не проснулся бъ.
   -- Кто -- я?! Я такъ сплю, что пальцемъ меня тронь...
   Проводникъ хохочеть. Я тоже знаю, какъ Михайла спитъ. Я одѣваюсь и ѣду въ городъ.
  

XLVI.

Харбинъ, 13-го іюня.

   Прежде всего въ дворянскій отрядъ. Вижу М. А. Стаховича, барона Кнорринга, Николая Степановича, мичмана Шлиппе. Его ухо заживаетъ, онъ получилъ Анну 4-й степени,-- первую награду въ очереди наградъ, и, я думаю, ему первому такой дорогой цѣной досталась она.
   Больныхъ въ отрядѣ 153 человѣка, но получена въ Харбинѣ телеграмма: приготовить помѣщеніе на этихъ дняхъ еще для десяти тысячъ.
   Изъ старыхъ знакомыхъ раненыхъ солдатъ -- двое умерло. Я вспоминаю того, кто раненъ былъ въ мочевой пузырь. Молодой, съ только что пробивающейся растительностью, съ желтымъ испуганнымъ лицомъ; онъ такъ охотно показалъ свою ужасную рану и точно ждалъ чего-то отъ меня. Можетъ-быть, принималъ меня за доктора, который волшебной силой сразу освободить его и отъ страданій и отъ ужасной раны. Онъ даже привсталъ-было.
   -- Лежи, лежи...
   И онъ лежалъ у бѣлой стѣны на своей желѣзной кровати, одѣтый во все чистое, тоже бѣлое, и только маленькое больное лицо темное на этомъ бѣломъ фонѣ,
   Еще одинъ умеръ въ сосѣдней общинѣ. Умеръ отъ столбняка. Рана была пустячная. Мнѣ объяснили, что бациллы столбняка въ почвѣ,-- вѣроятно, заразился.
   Многіе уже выздоровѣли и выписались назадъ въ армію.
   -- Иныхъ бы и надо эвакуировать въ Россію: не хотятъ, просятся солдатики назадъ въ свои части.
   -- Вотъ и командующій васъ не неволитъ; потрудился...
   -- Нѣтъ, ужъ позвольте.
   Заглянулъ къ доктору Постникову. Его нельзя назвать красивымъ, но если я понимаю женщинъ, если бъ я самъ былъ женщиной -- онъ былъ бы моимъ героемъ.
   Какъ-то просто все у него выходитъ, шутя, но сильно. Я смотрю на него и вспоминаю его полетъ съ пятнадцатисаженной высоты въ Крыму. Изломалъ тогда всего себя. Какой-то знаменитый докторъ тогда за безполезностью и ѣхать къ нему отказался. Только выслушалъ разсказъ очевидца объ его паденіи во время прогулки по кручамъ съ такими же, очевидно, какъ и онъ, храбрецами, которымъ море по колѣно.
   И выжилъ, и такой же здоровый.
   Въ комнатѣ у него на стѣнахъ висять лубочныя китайскія картинки, на столѣ парусиновая пробковая шляпа.
   -- Не кладите шляпу на столъ,-- говоритъ серьезно и наставительно Николай Степановичъ:-- деньги не будуть водиться.
   -- Да, вонъ что! Ну, теперь понимаю!
   -- Ну, какъ живете?
   -- Да вотъ для разнообразія брюшной тифъ прививаю. Замучили офицеры: пристаютъ, чтобы эвакуировать ихъ домой.
   -- Соскучились?
   -- Нда.
   Я обѣщаю прійти ужинать и уѣзжаю къ С. Н., который любезно зазвалъ меня къ себѣ.
   Завтра мы ѣдемъ съ нимъ на восточную вѣтвь: по направленію къ Владивостоку -- отъ Харбина до Пограничной.
   Вечеръ проводяли мы на террасѣ въ саду, въ обществѣ нѣсколькихъ инженеровъ; и ихъ числѣ былъ и начальникъ того восточнаго отдѣленія, куда мы завтра поѣдемъ, инженеръ Тихонъ Михеевичъ Тихомировъ.
   T. M. изъ крестьянъ, поздно и случайно научившійся сперва грамотѣ, поступившій затѣмъ въ городскую школу, въ учительскую семинарію, прошедшій затѣмъ постепенно весь сложный образовательный путь вплоть до инженера.
   Это, конечно, герой Горькаго. Его мужики съ тѣми же стремленіями, общественными инстинктами, самодѣятельностью, энергіей жизни и даже тѣми же средствами, съ той разницей, что вмѣсто купца здѣсь весь размахъ Китайской желѣзной дороги къ его услугамъ, съ одной стороны, а съ другой -- здѣшнее общество, вѣрящее ему, его способностямъ широко и практично ставить дѣло.
   Это -- герой и поляка Сенкевича и американца Гаймланда, тотъ герой изъ практической буржуазной жизни, руками котораго движется и эта буржуазная жизнь и нѣчто другое,-- это помѣсь, какъ выразился удачно одинъ литераторъ, цыгана и идеалиста,-- я сказалъ бы: эволюціонеръ; словомъ, герой, котораго такъ не любитъ русская публика и, за невозможность другого, въ романахъ и повѣстяхъ предпочитаетъ обходиться совсѣмъ безъ героевъ.
   Я лично думаю, что въ дальнѣйшемъ академическій авангардъ нашей интеллигенціи сохранитъ и впредь такое же отношеніе, но, съ расширеніенъ интеллигентнаго круга, въ массахъ такой герой и у насъ, какъ теперь въ Польшѣ, Швейцаріи и Америкѣ, будетъ и понятенъ и естествененъ. Матеріала Господь Богъ не пожалѣлъ на Тихона Михеевича. Если тонкій рѣзецъ и отсутствуетъ, зато вы чувствуете основательность и прочность. Таковы и голосъ и рѣчь съ удареніемъ на о. Лобъ большой, и время дѣлаетъ и будетъ дѣлать его все большимъ. Одѣньте T. M. въ рясу монаха или священника, одѣньте въ долгополый русскій костюмъ зажиточнаго торговца, въ суконную поддевку крестьянина -- и, пожалуй, и эти костюмы будутъ ему такъ же впору, какъ впору и костюмъ инженера. И при всемъ его инженерствѣ не перестаеть чувствоваться его постоянная, не разорвавшаяся связь съ землей, со всѣмъ прежнимъ укладомъ его жизни.
   Иногда онъ вдругъ напоминаетъ большое животное -- умное, добродушное, которое осторожно, умѣло и медлительно поднимаетъ свои ноги, чтобъ не подавить животныхъ, меньшихъ, чѣмъ онъ. И это уже не благопріобрѣтенный умъ, а родовой, поколѣніями выработанный. И еще очень отличительная черта этого ума,-- не "я", а "мы".
   Наконецъ умъ T. M. и съ общерусской философской подкладкой,-- размыслить, обобщить.
   Говоритъ онъ медленно, не торопясь. Въ дѣтствѣ онъ заикался. Уроки отвѣчалъ письменно. Уже студентомъ онъ отучилъ себя отъ этого недостатка.
   -- Лѣтомъ въ деревнѣ заберусь въ рожь, лягу и начну читать Бокля слегка нараспѣвъ. И такъ все лѣто: помогло. Занимался гимнастикой грудной клѣтки, чтлбъ выработать длиннѣе дыханіе. И вотъ, какъ видите...
   -- Вы съ самаго начала постройки здѣсь?
   По обыкновенію, и надъ этимъ отвѣтомъ немного подумалъ Т. М., прежде чѣмъ отвѣтиль:
   -- Да, съ самаго начала.
   -- Жизнь оригинально здѣсь сложилась?
   -- Вначалѣ особенно. Теперь все это нивеллируется, входитъ въ обычныя рамки русской жизни, и отъ нашей англійской колоніи скоро останутся только одни воспоминанія.
   -- А сильнымъ ключомъ забила здѣсь жизнь?
   T. M. усмѣхнулся.
   -- Да, перстомъ не заткнешь.
  

-----

  

Харбинъ, 16-го іюня.

   -- Но какія же производства здѣсь возможны?
   -- Легче отвѣтить на обратный вопросъ: какія невозможны. Вѣдь здѣсь никакихъ пошлинъ, акцизовъ: сахарное дѣло, табачныя фабрики, винокуреніе, пивоваренные заводы, маслобойные, мукомольные, стеклянные, желѣзодѣлательные заводы. Все, что хотите, и на все громадный будетъ спросъ и благопріятнѣйшія въ мірѣ условія. Почти по всѣмъ этимъ отраслямъ я частью самъ, частью съ помощью другихъ -- кое-что выяснилъ. Напримѣръ, желѣзныя издѣлія: гвозди здѣсь изъ мѣстнаго желѣза, кустарнымъ образомъ добываемаго, такіе же, какіе у насъ въ Новгородской губерніи лѣтъ тридцать назадъ дѣлались,-- еще хуже, пожалуй. Пудъ двѣнадцать рублей. Предпріятіе -- на первыхъ порахъ обезпечивающее вѣрныхъ 100, 200, 300 процентовъ. Никуда негодная китайская лопата, мотыга 80 копеекъ, рубль. И всего этого теперь единственный поставщикъ -- желѣзная дорога.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Крадутъ. Особенно подкладки. Оттянетъ конецъ -- готова мотыга. Болты ему не нужны -- болты цѣлы.
   -- Чеховскій мужикъ; гайки на грузило?
   -- Вотъ, вотъ... Стеклянный, напримѣръ, заводъ. Вѣдь всѣ эти бумажныя окна, двери китаецъ, зарабатывая отъ насъ сотни милліоновъ, уже замѣняетъ стекломъ. Самый примитивный стеклянный заводъ -- и опять милліоны готовы. Табакъ? Очень высокаго качестна табакъ здѣсь мѣстный. Устройте фабрики, и трудолюбивый китаецъ разведетъ вамъ громаднѣйшія плантаціи, разъ только будеть сбытъ. А китайцы же курятъ. Сахарное дѣло: свеклу садили, и получились прекрасные результаты, -- немного южнѣе -- это наши Кіевская, Харьковская губерніи. Пивоваренное дѣло. Здѣсь одинъ пивоваръ былъ у меня рядчикомъ. Какъ-то разговорился съ нимъ и узналъ, что онъ по спеціальности пивоваръ. Началъ свое дѣло съ трехъ тысячъ. И теперь весь его заводъ больше тридцати не стоитъ. Въ день продаетъ восемь тысячъ бутылокъ пива. Стоить ему пиво 2--3 копейки, стекло 3--4, итого 5--7 копеекъ. Продаетъ оптомъ по 20 копеекъ. Считайте по 10 копеекъ -- остается 800 рублей въ день -- триста тысячъ въ годъ чистаго дохода. Зашелъ какъ-то къ нему, спрашиваю:-- "Ну, теперь помѣняетесь съ чьимъ бы то ни было воложеніемъ здѣсь?" Смѣется:-- "Ни съ кѣмъ не помѣняюсь". Впрочемъ, теперь уѣзжать хочетъ. На-дняхъ призывали и за что-то выругали. Какъ китайцы говорятъ: "лицо потерялъ". Обидѣлся и хочетъ ликвидировать дѣло, но до конца войны все-таки останется. Возьмите винокуренное дѣло. Гонятъ здѣсь отвратительную водку -- ханшинъ -- примитивнымъ способомъ. Немного только улучшить, и громаднѣйшій сбытъ обезпеченъ: безъ акциза. Мукомольное дѣло. Маслобойное, напримѣръ. Масса масличныхъ посѣвовъ, этими жимами китайцы выжимаютъ 4--5 фунтовъ съ пуда, вмѣсто 10--12. Опять громаднѣйшее дѣло. Да за что ни возьмитесь. А сельское хозяиство -- огородное у насъ въ Имяньпо,-- станція на восточной вѣткѣ, куда завтра поѣдемъ, верстъ полтораста отсюда. Является ко мнѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ такъ, невзрачный господинчикъ: "Позвольте огородъ разводить". Мы тогда рѣшили-было на восточной вѣткѣ большихъ отчужденій не дѣлать, и я посовѣтовалъ ему вступить въ соглашеніе съ китайцами. Продавать чужестранцу землю китайцы не могуть, но могутъ сдать въ аренду на 99 лѣтъ, съ правомъ возобновить потомъ на тотъ же срокъ, на тѣхъ же условіяхъ. Условія ничтожння: 10--20 рублей за десятину прекраснѣйшей земли за весь срокъ аренды. Кой-кто и сдѣлалъ такъ. Одинъ мелкій рядчикъ, Франкъ, за нѣсколько тысячъ успѣлъ снять участокъ, примыкающій къ дорогѣ: двадцать пять верстъ длиной и 12 шириной, то-есть болѣе тридцата тысячъ десятинъ. Лѣсу тамъ половина. Дрова продаетъ по 10 рублей теперь, на половину строевой,-- вырубитъ лѣсь, а руби хоть весь, получить нѣсколько милліоновъ, а пришелъ безъ гроша, заработалъ нѣсколько тысячъ.
   -- А теперь развѣ нельзя того же сдѣлать?
   -- Видите, теперь дорога перемѣнила свое рѣшеніе. Она хочетъ и на восточномъ участкѣ отчудить полосу верстъ въ 25. Но теперь уже время упущено. Китайцы поняли, что стоитъ земля, да и въ другомъ отношеніи время уже не то. Прежде каждая наша просьба была равносильна приказаніямъ, а теперь... надо ждать, чѣмъ кончится война. Да, такъ вотъ огородникъ. Можете себѣ представить, довелъ дѣло до сотни десятинъ. Явилась у насъ всевозложная зелень. Нѣсколько лѣтъ и самъ гребъ громадныя деньги, и мы всѣ благоденствовали. Вдругъ въ прошломъ году, весной, передъ самымъ посѣвомъ объявляютъ ему: не смѣть сѣять, пока эту землю не отчудимъ подъ дорогу. Ждалъ, ждалъ. Лѣто прошло, вотъ другое. Прежде все это дѣйствительно быстро дѣлалось, а теперь китайцы тянутъ, выжидаютъ.
   -- Что жъ съ огородникомъ?
   -- Не знаю. Потеряли его изъ виду. Изъ Имяньпо уѣхалъ. Вотъ тоже пріѣзжали въ Имяньпо устроить пивоваренный заводъ, мельницу, крупчатку на рѣкѣ. Еще нѣсколько предпріятій хотѣли-было, но вотъ все разбивается о вопросъ: чья зѣмля? Дорога подала заявленіе, но всякое поступающее заявленіе грозитъ остаться безъ послѣдствій: никто и не рѣшается входить въ сдѣлку съ китайцами. Да теперь и другіе порядки пошли: централизація,-- все уже отъ Харбина зависитъ, а Харбинъ теперь все больше и больше отъ Петербурга.
   Т. М. замолчалъ, задумался и опять заговорилъ:
   -- Возьмите, напримѣръ, сухую перегонку дерева -- скипидаръ. Потребность громадная, и ни одного заводчика. Сушилки,-- хлѣбъ здѣсь сырой, размолъ трудный, мука скоро портится. Интендантство предлагаетъ во пяти копеекъ съ пуда за сушку. Сѣно... Китайцы его совсѣмъ здѣсь не знали. Нужно заготовить десять милліоновъ пудовъ его въ этомъ году,-- монгольскія степи къ вашимъ услугамъ, почти даромъ. Но рабочихъ рукъ нѣтъ. Китайцы косить не умѣютъ, если же будутъ срѣзать своими ножами, то это только потеря времени. Выписывать изъ Россіи косцовъ? или выписать сѣнокосилки, грабли Тигръ? Степь, какъ ладонь. Китайцы приспсобятся быстро,-- до всякихъ машинъ они большіе охотники. Пудъ такого сѣна въ заготовкѣ съ доставкой на станціи десять копеекъ, а по двадцать у васъ съ руками оторвутъ.
   T. M. смотритъ на часы.
   -- Вотъ для перваго знакомства какъ я заговорилъ васъ: двѣнадцать ночи... Спать пора... Завтра когда ѣдемъ?
   Рѣшаемъ въ семь утра.
   -- Вотъ я съ какой къ вамъ просьбой. Здѣсь мы составили маленькое общество, такъ, въ помощь раненыхъ. Рѣшили обезпечить Харбинъ свѣжимъ молокомъ. Выдали субсидію здѣсь одному надежному, онъ закупитъ коровъ -- пока срокъ и обязательство по договору поставлять по десять копеекъ за бутылку. Я говорилъ какъ-то съ здѣшними отрядами, да вотъ теперь уѣзжаю, дѣлъ много, не знаю, когда вернусь. Не переговорите ли вы со Стаховичемъ?
   Я обѣщаю, и мы расходимся.
   -- Постойте, господа! Новая телеграмма получена. Вотъ тебѣ и на! Далинскій перевалъ взятъ японцами!
   -- Взятъ?! Дорога на Ханченъ открыта!
   -- Всего вѣдь пятьдесятъ верстъ.
   Успѣетъ ли командующій отступить отъ Дашичао? Цѣлый рядъ самыхъ мрачныхъ предположеній. И мы всѣ сидѣли еще часа два, сосредоточенные, напряженные.
   Степанъ Николаевичъ на спичкахъ раскладываетъ:
   -- Это армія Куроки, Оку или Нодзу, это -- Штакельбергъ, графъ Келдеръ, Мищенко, войска командующаго. И теперь Куроки вотъ что дѣлаетъ...
   И красныя спички, изображающія Куроки, ползутъ подъ рукой Степана Николаевича всей массой вокругъ нашихъ войскъ, а Степанъ Николаевичъ, красный, откинувшись, смотритъ сквозь очки на насъ всѣхъ, подавленныхъ и удрученныхъ.
   Какой контрастъ съ нашимъ вчерашнимъ подъемомъ, когда вечеромъ въ вагонѣ, подъ впечатлѣніемъ выхода нашего флота въ море, мы говорили о близкомъ пораженіи японцевъ, о способахъ переправы въ Японію и о мирѣ въ Токіо.
  

XLVII.

Отъ Харбина до Пограничной и обратно.

16-го іюня.

   Въ 7 часовъ утра мы трогаемся со станціи Харбинъ. Всѣ парадные вагоны отданы дорогой подъ жилье военному начальству. Желѣзнодорожное же начальство ѣздитъ въ такъ называемыхъ строительныхъ вагонахъ, передѣланныхъ изъ товарныхъ. Верхняя половина задней стѣны вагона вырѣзана, и вмѣсто нея устроены окна.
   Мы сидѣли на стульяхъ у этихъ оконъ, и предъ нами -- весь путь. Небо покрыто тучами, недавно шелъ дождъ, пойдетъ, вѣроятно, еще, воздухъ ароматенъ и сыръ, и зелень ярко сверкаетъ въ брызгахъ. Это -- іюнь, мѣсяцъ грозъ, роста хлѣбовъ у насъ, мѣсяцъ, когда ароматъ черемухи, сирени, а подъ конецъ и липы пьянитъ воздухъ, и нѣтъ тогда словъ, чтобы выразить всю прелесть переживаемаго мгновенія. Пока кругомъ только трава да ряды построекъ военнаго вѣдомства. Это еще одинъ Харбинъ (пока три я видѣлъ: Новый Харбинъ, Старый Харбинъ и пристань) -- военный Харбинъ. Много выстроенныхъ зданій, много еще строится: спѣшно, судорожно.
   Несмотря на семидесятиверстную скорость, поѣздъ плавно, съ особымъ шипѣньемъ колесъ въ тактъ, съ неимовѣрной быстротой уносить насъ отъ новыхъ и новыхъ картинокъ. Гроза. Сочныя темныя тучи. Одна ниже другихъ, и вотъ-вотъ, польеть изъ нея. А кругомъ перелѣски, зеленая трава, красные цвѣты мака, лилій, лиловые пѣтушки, въ окно пахнётъ вдругъ ароматъ цвѣтущей сирени. Мы несемся лѣсомъ, и запахъ грибовъ, свѣжесрубленнаго дерева, потянуло дымомъ и мирной картиной. А тамъ теперь, на югѣ обходное движеніе, можетъ-быть, въ это время уже идеть сраженіе,-- смерть, стоны. Можетъ-быть, даже и здѣсь, за поворотомъ, разболченный рельсъ, уничтоженный мостикъ, толпа ждущихъ хунхузовъ, наконецъ случайный разладъ. Случай. Но вся жизнь въ той формѣ, какъ она наладилась у современныхъ людей, развѣ не сплошной случай, и развѣ не приходится постоянно повторять, и здѣсь особенно часто:-- "Зачѣмъ онъ жилъ, зачѣмъ страдалъ?.." Здѣсь, въ этой резидевціи случая, знаменемъ котораго окрашена вся эта жизнь:
   -- На линію всего отъ виска...
   -- И прямо въ високъ...
   И кто на линію отъ виска, кто на прямой?
   И какой выводъ: мое -- только это мгновенье, только сегодня, только съѣденный обѣдъ,-- а обо всемь остальномъ не стоитъ и думать. И думать и гадать.
   Чѣмъ дальше, тѣмъ больше лѣсовъ. Поѣздъ за поѣздомъ везуть лѣсной матеріалъ, доски, бревна, дрова. Непривычный глазъ удивляетъ то обстоятельство, что годъ тому назадъ срубленное дерево все еще въ корѣ.
   -- Здѣсь только съ кедра надо сейчасъ же снимать кожу, а то въ мѣсяцъ черви съѣдятъ, а бархатъ, напримѣръ, если раньше года снимете съ нево кожу -- весь растрескается и никуда не будетъ годенъ: все это горькимъ опытомъ на практикѣ постигнуто.
   -- Но никакого жилья. и, когда этотъ лѣсъ срубится...
   -- Здѣсь будетъ пустыня.
   -- Это цивилизація?
   -- Кое-что расчистатся подъ пашню, кое-гдѣ опять лѣсъ пойдетъ, но въ общемъ условія для дальнѣйшей культуры очень неблагопріятны. Дождливый, напримѣръ, періодъ здѣсь начался 15-го мая. Въ этомъ отношеніи этотъ годъ напоминаетъ девятисотый...
   -- И такой же разливъ рѣки? Не пугайте, ради Бога!
   -- Да, вотъ уже есть телеграммы съ юга о дождяхъ и размывахъ...
   -- Ба, ба, ба... Что жъ тогда японцы будутъ дѣлать?
   И разговоръ незамѣтно, какъ всегда и вездѣ здѣсь, возвращается все къ тому же. На столѣ опять спички, арміи Куроки, Нодзу, артурская и вдадивостокская эскадры.
   И не устаемъ говорить все о томъ же, и никогда не надоѣдаетъ.
   Это здѣсь вездѣ, да, вѣроятно, и во всей Россіи теперь такъ.
   А вотъ и станція и поселокъ Имяньпо.
   Ему особенно повезло по части любви, душевныхъ мукъ и страданій.
   Въ мягкомъ пасмурномъ днѣ онъ уютно выглядитъ со своими домиками-коттэджами, выглядывающими изъ зелени своихъ садовъ.
   Сестры милосердія въ чистыхъ, изящно сшитыхъ платьяхъ, въ корсетахъ, пограничники, раненые. Мы обѣдаемъ на верандѣ у Тихона Михеевича, ѣдимъ свѣжепросоленные по-малороссійски и съ чеснокомъ огурцы, слушаемъ новости дня здѣшнихъ мѣстъ. Слушаетъ и маленькіи медвѣжонокъ, взобравшійся на перекладину, слушаетъ грустный, потому что его сегодня за что-то побили.
   Новости, очевидно, очень интересныя, и хозяйка спокойна, что для меня все это -- только тарабарская грамота. Но за дорогу я уже настолько въ курсѣ дѣла, что все отлично понимаю.
   И я улыбался, и въ то же время отъ всей души жаль всѣхъ тѣхъ, кому такъ дорого приходится расплачиваться за то, въ чемъ, можетъ-быть, и не воленъ человѣкъ. Придетъ, можетъ-бытъ, другое время, и многое измѣнится: мое понятіе о собственности въ отношеніяхъ мужчины и женщины и вытекающее отсюда рабство, неуваженіе, неинтересъ -- уступятъ мѣсто иному. Тогда и измѣнъ не будетъ.
   А пока... надо ѣхать дальше, и мы благодаримъ, прощаемся и уже изъ отходящаго вагона еще разъ раскланиваемся съ остающимися.
  

XLVIII.

Отъ Пограничной до Харбина.

17-го іюня.

   Вся длина восточной вѣтки отъ Харбина до Владивостока -- 513 верстъ. Первую половину ея мы проѣхали днемъ, вторую -- ночью, съ тѣмъ, чтобы на обратномъ пути днемъ проѣхать вторую.
   Утро мы начинаемъ осмотромъ станціи Пограничной. По обыкновенію, все гдѣ-то скрыто. Въ глаза бросается только небольшая станція да два-три зданія на возвышеніи. Не долина даже, а щель, напоминающая ущелье севастопольскаго вокзала. Нѣсколько зеленыхъ холмовъ закрываютъ видъ туда, дальше, гдѣ прошла уже Уссурійская дорога. И кажется, что тамъ ничего, кромѣ такихъ же зеленыхъ холмовъ, нѣтъ. Я стою и съ завистью думаю, что двѣсти верстъ всего отдѣляютъ теперь меня отъ Владивостока. Но это ужъ районъ генерала Линевича, и, скрѣпя сердце, я смотрю, какъ въ другой сторонѣ щели, на поворотномъ кругу, уже поворачиваютъ наши вагоны.
   -- Кофе пить пожалуйте.
   Я иду въ вокзалъ.
   Мы пьемъ кофе и знакомимся съ нѣсколькими военными и инженерами, начальникомъ Уссурійской желѣзной дороги, его штабомъ. Они тоже пріѣхали сюда съ осмотромъ. и теперъ ѣдутъ назадъ во Владивостокъ.
   Знакомимся мы, между прочимъ, и съ полковникомъ П., бравымъ военнымъ корреспондентомъ большой петербургской газеты.
   -- Жаль, что вы не можете доѣхать до Никольскаго, я далъ бы вамъ массу матеріала.
   -- Что во Владивостокѣ?
   -- Пустыня. 25-е іюня -- предѣльный срокъ, назначенный уѣзжать всѣмь лишнимъ людямъ, женщинамъ, дѣтямъ. Могутъ оставаться только тѣ, кто внесетъ опредѣленную сумму на свое содержаніе или натурой. Кажется, десять пудовъ муки, два пуда крупъ и прочее въ этомъ родѣ.
   -- Продукты и жизнь вообще дороги?
   -- Какъ на что. Квартира, за которую платили безъ мебели 900 рублей, теперь съ мебелью -- 150 рублей. Экипажи, стоившіе 700--800, за 200 рулей. А полфунта сахара съ трудомъ найдете. Говорятъ, у торговцевь теперь 10--20 пудовъ во всемъ Владивостокѣ не найдете. Керосина тоже совсѣмъ нѣтъ.
   -- Какъ адмиралъ Скрыдловъ?
   -- Отлично выглядить: бодрый, свѣжій. Настроеніе вообще повышенное. Привезли плѣнныхъ японцевъ.
   -- Чт5 же они говорятъ: Онима, правда, утонулъ?
   -- Нѣтъ.
   -- А осадныя орудія, которыя везли для Портъ-Артура?
   -- "Мы вамъ,-- отвѣчаюгъ,-- не ваши европейцы, чтобъ разсказывать, что у насъ утонуло". Между ррочимъ, пріѣхалъ среди плѣнныхъ Кіешиумеда. Онъ жилъ до войны въ Дальнемъ, былъ представителемъ большой цементной фирмы. Тамъ, въ Дальнемъ, у него свой домъ, со всей обстановкой. Его очень любили; онъ отлично говорить по-русски. Если дѣлаете ему заказъ, послѣ расчета привезетъ какой-нибудь цѣнный подарокъ и удивляется, почему не берутъ его. Война и его захватила врасплохъ. Сперва онъ все говорилъ, что войны не будеть. Но въ послѣдній разь, возвратившись изъ Японіи всего за нѣсколько дней до войны, грустно говорилъ: "Пожалуй, будетъ, мѣсяца черезъ два, но продолжится не больше трехъ мѣсяцевъ". А тутъ вдругъ война, и ему пришлось въ нѣсколько часовъ выѣхать. Онъ просто заперъ на замокъ домъ и ключъ передалъ Кази-Гирею. "Вѣроятнѣе всего,-- говориль онъ, уѣзжая,-- я пріѣду въ качествѣ переводчика". И дѣйствительно, онъ и ѣхалъ переводчикомъ въ Дальній на потопленныхъ нами транспортахъ. Ѣдетъ грустный. Англичанина, командира транспорта, провезли. Онъ выходитъ на ставціяхъ, за нимъ два солдата. Держить себя важно, ѣстъ много, какъ настоящій англичанинъ.
   -- А японцы?
   -- Тоже увѣренно держатся, но представительности нѣтъ: очень ужь ихъ природа обидѣла красотой и фигурой. Хотя они по горамъ лазятъ, какъ козы. Положимъ, ихъ амуниція облегченная: рубашка, портки, легкія сандаліи, ружье, патроны -- и все. Остальнымъ кули, какъ олени, навьючены. А это даетъ ихъ войскамъ возможность обходить по такамъ крутизнамъ позиціи, которыя всѣми другими арміями считались бы неприступными, подъ Тюренченомъ, напримѣръ...
   -- Эпидемій нѣтъ?
   -- Пока никакихъ, если не считать ничтожнаго процента желудочныхъ заболѣваній. А на югѣ?
   -- Въ этомъ отношеніи идеальное положеніе: изъ двухъ тысячъ, привезенныхъ при мнѣ, только 16 желудочныхъ.
   -- Осгальные?
   -- Раненые, нѣсколько ревматиковъ. Состояніе арміи въ санитарномъ отношеніи прекрасное.
   -- Это самое главное: самыя большія убыли въ сраженіяхъ -- ничто въ сравненіи съ эпидеміями. Когда на югѣ ждуть боя?
   -- Когда я тамъ жилъ, говорили, черезъ 8--10 дней, значитъ, на этихъ дняхъ.
   -- Гдѣ?
   -- Теперь, очевидно, уже все измѣнилось. Я слышалъ тогда, что около Гайчжоу.
   -- Правда, что взяли 40 пушекъ?
   -- Я слышалъ, что генералъ Мищенко вчера отбилъ семь.
   -- Гдѣ владивостокская эскадра теперь?
   -- Опять ушла въ море.
   -- Какъ удалось поднять "Богатыря"?
   -- Они сѣли носомъ: разгрузили, сняли орудія, корму наполнили водой и сняли. Теперь онъ въ докѣ.
   -- Надолго?
   -- Не знаю, на мѣсяцъ, говорятъ.
   -- Думаете, владивостокская эскадра соединится съ артурской?
   -- Говорятъ... Всѣ вѣдь говорятъ только, говорятъ то, что сами желаютъ. Такъ вотъ говорятъ, что, можетъ-быть, отъ Гензана попробуютъ прійти въ Артуръ.
   -- Въ общемъ все-таки всѣ эти "говорятъ" рисуютъ настроеніе, очевидно, подъемъ есть?
   -- Несомнѣнно. Войска, которыя проходятъ здѣсь на югъ, въ смыслѣ настроенія не оставляютъ желать ничего лучшаго.
   Нашъ поѣздъ готовъ.
   -- Итакъ, вмѣсто постройки крымской дороги, вы теперь ѣдете на ютъ, гдѣ, можетъ-быть, не сегодня -- завтра...
   Мы прощаемся и разъѣзжаемся въ разныя стороны. Я смотрю вслѣдъ уходящему поѣзду на Уссурійской дорогѣ я опять думаю: "Часа черезъ четыре при такой удобной оказіи я уже былъ бы во Владивостокѣ". Сколько-то перемѣнъ въ немъ съ 90-го года, когда я былъ тамъ?
   А нашъ поѣздъ уже громыхаетъ по стрѣлкамъ, щель развертывается, и я вижу теперь скрытыя богатства Восточно-Китайской дороги: цѣлый городъ построекъ для жилья, для складовъ. Вотъ церковь. Все изъ камня, но церкви вездѣ деревянныя. Только въ Ляоянѣ, впрочемъ, изъ кирпича. И только въ Ляоянѣ и оригинальна архитектура церкви. Всѣ же остальныя -- деревянныя, самой незатѣйливой конструкціи бѣдной и даже очень бѣдной деревни. Съ другой стороны, въ мѣстахъ, изъ-за обладанія которыми и вся настоящая война разгорѣлась, странно было бы и начинать съ каменныхъ церквей.
   Пограничная скрывается, а кругомъ тамъ опять только зеленые бугры да долинки, въ которыхъ теперь вездѣ вода. и сегодня, какъ и вчера, какъ цѣлый мѣсяцъ уже, льетъ и льетъ, и вода выступила изъ береговъ, подошла къ насыпямъ, рѣкой бѣжитъ по кюветамъ, а изъ откосовъ и выемокъ бьютъ со всѣхъ мѣсть новые фонтаны.
   -- Вотъ тутъ и справляйтесь, когда весь грунть въ кисель превращается. Вѣдь потопъ сорокъ дней продолжался, а здѣсь девяносто -- сто.
   -- Я сегодня всю ночь не спалъ,-- говоритъ начальникъ участка.-- Только-что легъ-было, на сороковой веротѣ начался размывъ. Сейчасъ же тревогу, черезъ четверть часа поѣздъ подали.
   -- Скоро!
   -- На каждомъ учаеткѣ у насъ поѣздъ стоить съ полнымъ оборудованіемъ: шпалами, рельсами, мѣшками, инструментами. Люди поименно назначены. По тревогѣ люди и поѣздъ должны быть готовы черезъ четверть часа. Если долго все обстоитъ благополучно, фальшивую тревогу дѣлаютъ, чтобы не отвыкали.
   -- Ну, и что жъ, успѣли исправить?
   -- Успѣли. Я часа два съ нимъ пробылъ и поѣхалъ назадъ на дрезинѣ, чтобъ успѣть попасть назадъ къ отходу вашего поѣзда.
   Смѣется.
   -- На свѣжемъ воздухѣ можно и три ночи не спать; это вотъ кабинетной работы, да еще зимой -- не выдержишь.
   Лицо загорѣлое, здоровое, никакихъ слѣдовъ безсонной ночи.
   -- Вы все-таки скоро на дрезинѣ попали?
   -- А у меня особые дрезинщики-хунхузы: везутъ со скоростью поѣзда. Я ихъ еще съ постройки взялъ. Ни за какія деньги не отдамъ. Я на нихъ дѣлаю по сто верстъ. 50 проѣду -- покормлю, выпьютъ полбутылки водки -- и дальше. А такъ не пьютъ совсимъ, опій не курятъ, курятъ только табакь изъ китайскихъ кальяновъ. прекрасно ходять за дрезиной, и одинъ непремѣнно безотлучно при ней. Пограничники, чуть зазѣваешься, подхватятъ и угонятъ дрезину,-- дожидайся ихъ потомъ, а мои хунхузы никогда не отдадутъ. и драться пробовали съ ними: крикъ поднимутъ, всю станцію всполошатъ, а дрезину отстоятъ...
   -- А вообще, какъ насчетъ хунхузовъ?
   -- Появились опять: шпалы на путь кладутъ, стрѣляли какъ-то въ поѣздъ, но все благополучно. Только вотъ на Дайматсу въ перестрѣлкѣ жену дорожнаго мастера на прошлой недѣлѣ убили...
   -- А на количествѣ рабочихъ появленіе хунхузовъ не отразилось?
   -- Очень отразилось: пришельцы съ ночи всѣ почти ушли. Время самое горячее...
   -- Къ намъ прибыло 500 русскихъ рабочихъ. Хотите?
   -- Что я съ ними буду дѣлать? Помѣщеніе имъ дай?
   -- Обязательно.
   -- Горячимъ корми?
   -- Непремѣнно.
   -- Въ дождь не пойдеть?
   -- Въ такой, конечно, нѣтъ.
   -- И съ ѣдой въ сутки не меньше двухъ рублей?
   -- Около того.
   -- А китаецъ 50 копеекъ, тепорь поднялъ только на 60 копеекъ, еще подниму и на 75 копеекъ буду имѣть сколько угодно и ничего больше. И поднимать не приходилось бы, да вотъ что дѣлаютъ. Нужны рабочіе пограничникамъ, интендантамъ, въ "Красный Крестъ" -- придутъ къ нашимъ артелямъ, набавятъ и уводятъ. По ихъ справочнымъ цѣнамь хотя вдвое.
   -- Вотъ 89-я верста. Здѣсь было большое сраженіе въ 1900 году. Китайцы занимали эту деревню; вонъ еще остались окопы.
   Деревня и долина проносятся передъ нами.
   -- А вотъ здѣсь, вотъ на томъ пригоркѣ, гдѣ стоитъ фанза, они укрѣпились: пушка была у нихъ.
   Многіе обходять кругомъ пригорокъ; это отдѣльная неприступная скала, которую омываетъ почти кругомъ рѣка.
   -- Долго держались, съ тѣхъ высотъ наша артиллерія пришла и разгромила это гаѣздо.
   И долго еще мы видѣли въ лучахъ вдругъ выглянувшаго изъ-за тучъ солнца и скалу, и долину, и широко разлившуюся рѣку.
   -- Такой высокой воды еще не было.
  

-----

19-го іюня.

   Поздно или рано? Мои часы остановились и показываютъ три часа. Я встаю, одѣваюсь и выхожу въ гостиную, а оттуда на террасу. Накрыты приборы для ѣды, чайный приборъ, но, очевидно, никто еще не приходилъ. Тогда я осторожно иду по комнатамъ. Въ двухъ смежныхъ -- спальни С. Н. и Н. А. Двери открыты, стоять оба и беззвучно дѣлаютъ гимнастику по способу... забылъ, по какому способу С. Н.-- красный, Н. А.-- блѣдный. У обоихъ мускулы напряжены до предѣла. Н. А. съ захваченнымъ дыханіемь шепчеть:
   -- 28, 29, 30! Ухъ!..
   -- Ну, одѣваться! Эй, бойка!
   Показывается меланхоличный молодой китаецъ съ длинной косой.
   -- Твоя-моя,-- чай, чифаки... малю-малю, твоя-моя, скорѣй.
   По англійскому обычаю день начинается плотной ѣдой. Затѣмъ хозяева отправляются въ контору, а я остаюсь писать.
   Я устраиваюсь на террасѣ въ саду. Въ домѣ мертвая тишина.
   Сегодня опять солнце и прекрасный іюньскій день. Порхаютъ бабочки, мухи жужжатъ. Мухъ такое множество, что я ухожу въ комнаты и, прежде чѣмъ приняться за работу, выгоняю мухъ.
   Въ концѣ концовъ съ мухами я ничего подѣлать не могу, онѣ какъ будто и исчезаютъ, но, какъ только я сажусь -- нападаютъ опять со всѣхъ сторонъ. Очевидно, мухамъ скучно, и онѣ забавляются за мой счетъ: пока я бѣгаю съ полотенцемъ, онѣ прячутся подъ столъ, а когда сажусь -- по командѣ опять бросаются на меня, Я дѣлаю глубокомысленный выводь изъ всего этого: каковъ народъ, таковы и его мухи. У замысловатыхъ китайцевъ и мухи похитрѣе нашихъ. Послѣ этого я беру шапку и отправляюсь въ городъ повидать своихъ знакомыхъ.
   -- Что новаго? спрашиваютъ меня.
   -- Васъ надо спрашивать.
   -- Насъ? Мы ничего здѣсь не знаемъ, узнаёмъ позжѣ Петербура, живемъ исключительно сплетнями. Ужасающими сплетнями! Сегодня Куропаткинъ раненъ, а завтра потонулъ Оняма и Куроки взятъ въ плѣнъ. Сегодня нашихъ легло 17 тысячъ, завтра японцевъ 20 тысячъ и отбили мы 76 пушекъ. Сегодня нашъ флотъ пошелъ ко дну, завтра -- японскій. И всему вѣримъ, искренно радуемся, искренно падаемъ духомъ и ждемъ самаго худшаго, вплоть до мгновеннаго разрушенія дороги. Хотя, взлетая, долетаемъ и до Токіо. И послѣ этого -- заключеніе мира въ Токіо и домой! Конечно, моремъ, черезъ Америку и Гонолулу.
   Я отправляюсь въ дворянскій отрядъ.
   У M. А. Стаховича большое горе -- умерла его сестра. Онъ очень тяжело переживаетъ эту невзгоду, и я не рѣшаюсь итти къ нему.
   Какъ извѣстно, М. А., кромѣ дворянскаго отряда, состоитъ помощникомъ главноуполномоченнаго "Краснаго Креста" Теперь этотъ главноуполномоченный проситъ М. А. принять на себя завѣдываніе "Краснымъ Крестомъ" въ тылу арміи.
   Больныхъ все прибавляется Открытіе новыхъ палатъ не идетъ такъ спѣшно, какъ многіе хотятъ того, но доктора настаиваютъ на полномъ оборудованіи вплоть до самонагрѣвающихся ваннъ прежде открытія барака.
   -- "Только при такихъ условіяхъ мы можемъ гарантировать раненому безопасность отъ зараженій и осложненій.
   Въ открытыхъ баракахъ порядокъ и чистота, и дѣйствительно образцовые.
   Въ "Красномъ Крестѣ", напримѣръ, на сто больныхъ -- двѣ сестры, а здѣсь на 30 -- двѣ. Ѣда прекрасная, для офицеровъ -- водка, вино, если доктора разрѣшаютъ. Вся хозяйственная часть -- на плечахъ барова Кнорринга, и онъ заваленъ работой. Узналъ я, между прочимъ, очень печальную новость и, чтобы быть безпристрастнымъ, сообщаю ее.
   Въ дворянскій отрядъ поступилъ раненый офицеръ, забайкалецъ, казакъ Токмаковъ. У него шесть ранъ. Послѣ первой онъ упалъ и остальныя получилъ уже лежа отъ проходившихъ и въ упоръ стрѣлявшихъ въ него японцевъ. П. И. Постниковъ далъ заключеніе о возможности пуль думъ-думъ или обыкновенныхъ, но надпиленныхъ или распиленныхъ. Такія пули, какъ извѣстно, имѣютъ такія же разрывныя свойства, какъ и пули думъ-думъ.
   Заключеніе свое Р И. основываетъ на томъ, что при малыхъ входныхъ отверстіяхъ -- выходныя ужасны. Особенно одна рана на рукѣ: весь локоть развороченъ.
   Насколько я понялъ, допускается при этомъ и такая возможность: при выстрѣлѣ въ упоръ и условіи, что пуля попадаетъ въ кость, возможны громадныя выходныя раны; иногда верхняя пленка пули слетаетъ, и тогда такая пуля пріобрѣтаетъ всѣ свойства пули думъ-думъ.
   Можно допустить возможность и подпиливанія пуль. Я писалъ о нашемъ раненомъ солдатикѣ, мечтавшемъ о напильникѣ. Несомнѣнно, и среди японцевъ попадаются такіе же экземпляры.
   Этимъ же, можетъ-быть, можно обьяснить и стрѣльбу въ упоръ. А тѣмъ болѣе въ казака, да еще забайкальца, съ которыми у японцевъ особые счеты.
   Какъ бы то ни было, но, въ виду моего недавняго заявленія, что до сихъ поръ не было ни въ одномъ госпиталѣ такого факта, считаю долгомъ, узнавъ о таковомъ, огласить его.
   Moй слѣдующій визитъ -- къ спеціалистамъ. Mu толкуемъ о дорогѣ. Я слышу, между прочимъ, заслуженный упрекъ строителямъ. Насколько широко поставлено дѣло въ остальныхъ отношеніяхъ, настолько же примитивно и по-старинному устроено движеніе на дорогѣ. Нѣтъ ничего даже изъ того, что уже и не называется новостью: сигнализація, централизація стрѣлокъ, автоматически дѣйствующая узловая система -- все это отсутствуетъ. А только все это, особенно при напряженной работѣ, гарантируетъ безопасность движенія. Но зато другое очень важно, нововведеніе -- тормоза Зауербрена дорога вводитъ. Эти автоматическіе тормоза -- прекрасное средство на случай разрыва поѣзда на подъемѣ. Тогда, какъ извѣстно, оторвавшіеся вагоны катятся внизъ все съ увеличивающейся быстротой. Такіе тормоза Зауербрена и предупреждаютъ это. Такихъ опасныхъ мѣстъ из дорогѣ два: на тоннелѣ близъ Хайлара, на западномъ отдѣленіи, и на восточномъ отдѣленіи на водораздѣльной станціи Дайлатсу, отъ которой въ обѣ стороны на протяженіи перегона предѣльный уклонъ въ пятнадцать тысячныхъ.
   Насколько мнѣ извѣстно, это первый случай примѣненія тормозовъ Зауербрена въ Россіи.
   Вечеръ мы провеля въ малороссійскомъ театрѣ.
   Публики, собственно, въ театрѣ мало, но хохлы не падаютъ духомъ и лихо отплясываютъ свой гопакъ и трепакъ.
   Мнѣ надо было навести справки объ одной артисткѣ, и я въ антрактѣ пошелъ за сцену. Собственно это "за сценой" заключалось въ крыльцѣ и маленькой передней съ выходомъ прямо на сцену. Во время дождя всей играющей труппѣ, очевидно, приходатся жаться, какъ въ церкви, въ этой маленькой передней.
   Теперь дождя не было, и артисты сидѣли на ступенькахъ, гуляли въ темныхъ аллеяхъ сада. Тамъ же бѣгали, несмотря на поздній часъ, ребятишки -- дѣти этихъ артистовъ. Кто-то, присѣвъ на землю, ѣлъ принесенный бифштексъ. Въ темнотѣ неистово кружилась группа изъ нѣскольккхъ артистокъ и артистовъ, и всѣ неистово кричали метавшейся за ними собакѣ:
   -- Вотъ барыня, вотъ!..
   -- Нѣтъ, я больше не могу ее мучить,-- пустите меня! Вотъ я, милая, вотъ гдѣ я!
   Собака съ радостнымъ визгомъ бросилась на грудь своей госпожѣ, лизала ее прямо въ губы, окрашенныя яркимъ карминомъ, а окружающіе, заинтересованно, точно и вопроса интереснѣе на свѣтѣ нѣтъ, и такъ сердечно и тепло, какъ умѣютъ только хохлы, говорили всѣ вразъ о поразительномъ умѣ и преданности этой собаки.
   Узналъ я про артистку печальную новость Она умерла. Простудилась въ Хайларѣ въ ноябрѣ прошлаго года и умерла отъ чахотки.
   -- Жизнь была тяжелая: въ нетопленныхъ вагонахъ. Сборы -- какъ видите... Широкіе штаны больше не въ модѣ, надо, вѣроятно, бросать, а какъ ихъ бросишь...
   -- У нея, кажется, дочь была?
   -- Какъ же, какъ же... Славная дѣвочка -- три года, вся труппа ее, какъ своего ребенка, любить. Галя, Галюся! гдѣ ты?
   Кучка дѣтей, какъ стая воробьевъ, вылетѣла въ это время изъ-за кустовъ, и тоненькій голосокъ пискнулъ намъ:
   -- Галя уснула у Маріи Ивановны.
   -- Уснула... Устала, бѣдненькая: маленькая вѣдь и худенькая; въ чемъ только душа держится...
   И мать была маленькая, худенькая и все искала, жадно искала свое потерянное счастье.
  

XLIX.

Между Харбиномъ и Ляояномъ.

20-го іюня.

   Я возвращатось въ Ляоянъ, окончивъ осмотръ и знакомство съ Восточно-Китайской желѣзной дорогой.
   Въ обшемъ, какъ я уже писалъ, это грандіозное предпріятіе, выполненное съ широкимъ размахомъ, оправдавшимся текущими событіями. И несомнѣнно, не будь этого предпріятія, или будъ оно выполнено въ обычныхъ для желѣзныхъ дорогъ рамкахъ, войска встрѣтили бы здѣсь непреодолимыя препятствія. и надо признать, что, разъ японцы готовились къ войнѣ, они пропустили безвозвратно удобное для себя время. Объяви они войну два года тому назадъ -- и наше дѣло здѣсь было бы безповоротно проиграно.
   Прояви они и теперь не фейерверочную, а настоящую энергію, соотвѣтствуй ихъ замыслы исполненію, и теперь пришлось бы намъ плохо. Вѣдь въ началѣ войны пропускная способность дороги была всего 4 пары поѣздовъ, а теперь -- 12 и на-дняхъ будеть доведена до 16-ти паръ, и каждый поѣздъ изъ 35 груженыхъ вагоновъ.
   Надо быть спеціалистомъ, чтобы понять ту скрытую, невидимую для не-спеціалиста, но колоссальную энергію и напряженіе, съ какими удалось уже въ военное время выполнить всю эту работу. Здѣсь необходимъ былъ трудъ всѣхъ, одинаково, отъ самаго верху до самаго низу. Надо было не мѣшать работать, вдохновлять, объединять, искусно обходить препятствія, создаваемыя временнымъ положеніемъ дѣлъ. Препятствія, не существующія при работахъ въ желѣзнодорожныхъ округахъ и очень трудно преодолѣваемыя безъ нихъ, когда вмѣсто постояннаго дѣйствуетъ временное и не спеціальное. При такихъ условіяхъ -- даже при искреннемъ желаніи помочь -- выѣшательство только тормозитъ, осложняетъ и портитъ дѣло.
   Въ турецкую кампанію, напримѣръ, дороги во время войны не смогли выдержать не то что усиленный, но даже графикъ движенія мирнаго времени. Вездѣ оказались "пробки", забитыя неразгруженнные вагонные станціи, не имѣвшія возможности принимать, вслѣдствіе этого, новыхъ поѣздовъ. Бранили дороги. Единственными непонимающими людьми въ желѣзнодорожномъ дѣлѣ оказывались желѣзнодорожники, и никто не хотѣлъ видѣть истинныхъ причинъ зла. А эти истинныя причины заключались въ томъ, что спеціальнымъ дѣломъ распоряжались не-спеціалисты. И въ силу непониманія, желанія выслужиться или неумѣстной горячности испортили все дѣло.
   И чѣмъ ближе къ театру военныхъ дѣйствій, тѣмъ хуже шли желѣзнодорожныя дѣла, потому что тѣмъ больше было людей, желавшихъ отличиться за ея счетъ. И все хорошее было ихъ заслугой, а плохое относилось за счетъ нераспорядительности и неисправности желѣзнодорожіюй администраціи.
   Если въ нынѣшнюю войну это сглажено, то объясняется это только личнымъ присутствіемъ министра путей сообщенія и содѣйствіемъ высшей военной администраціи.
  

------

  
   Мы прощаемся съ Степаномъ Николаевичемъ. Я говорю ему:
   -- Мѣста хорошія, но люди чужіе. Видѣть ихъ, смотрѣть на нихъ, не желающихъ тебя, не легко... Нѣтъ, я мечтаю о Крымѣ, о прерванныхъ войной изысканіяхъ, о постройкѣ крымской линіи.
   -- Вы любите Крымъ?
   -- Безумно! Мечта всей моей жизни -- жить въ Крыму. Жизнь начальника маленькой крымской дороги не промѣнялъ бы ни на какую другую самую большую дорогу.
   С. Н. лукаво щурится.
   -- А вѣдь тамъ татары, люди, у которыхъ мы тоже отняли ихъ землю...
   -- Ну, ужъ Крымъ я не отдамь.
   -- А я -- здѣшнія мѣста.
   Мой вагонъ прицѣпленъ къ воинскому поѣзду. Идеть первый эшелонъ 17-го корпуса. Итакъ, за этотъ мѣсяцъ, что я здѣсь, прошло уже два корпуса -- 4-й сибирскій и 10-й. Всero 90 тысячъ человѣкъ. Все больше народъ изъ-подъ Москвы. Отъ призывныхъ я слышу вольный говоръ, пѣсни. Такихъ веселыхъ я еще не видѣлъ. Полки 10-го корпуса проѣзжали молча, угрюмо поглядывая по сторонамъ.
  

-----

  
   На одной изъ станцій садится знакомый пограничникъ. Онъ охотникъ поговорить, человѣкъ наблюдательный, довольно безпристрастный.
   Я радъ такому спутнику, угощаю его чаемъ и навожу на интересующіе меня вопросы. Въ числѣ ихъ много щекотливыхъ. Напримѣръ: взаимныя отношенія пограничниковъ и желѣзнодорожниковъ.
   -- Крайніе изъ желѣзнодорожниковъ,-- говоритъ онъ,-- доходятъ до того, что доказываютъ, будто мы, пограничники, причина всѣхъ причинъ: гоняясь за хунхузами, ссорили только ихъ съ населеніемъ. Какое, дескать, дѣло желѣзной дорогѣ вмѣшиваться въ жизнь чужой страны, чужого народа: грабятъ вѣдь хунхузы не желѣзную дорогу, а своихъ же китайцевъ? А пограничники, чтобы усилить свое значеніе, все это раздуваютъ, захватываютъ все большій и большій районъ и т. д.
   "Ну, а я бы сказалъ -- оба лучше. Только желѣзной дорогѣ къ чему, напримѣръ, отчужденіе на 25 верстъ въ сторону? Для чего всѣ эти концессіи на лѣса, минеральныя богатства, всѣ эти города и власть губернатора въ лицѣ начальника дороги? И все это сдѣлалось не сразу, а шагъ за шагомъ, постепенно, какъ все дѣлалось здѣсь, на Востокѣ, гдѣ шагъ за шагомъ пришли мы вотъ и въ Манчжурію и, кто знаетъ, куда еще придемъ, потихоньку подталкивая другъ друга: помните Алексѣя Толстого? "Конь мой, конь..." И вотъ всѣ мы эти кони: каждый по своей части. И каждый видитъ спицу въ глазу брата, а въ своемъ бревна не видитъ.
   "Неизбѣжно и то и другое дѣло должно расти и развиваться. Я увѣренъ, что послѣ войны. мы будемъ обыкновенными войсками, а наше начальство -- командующимъ здѣшняго военнаго округа, и всѣмъ недоразумѣніямъ будетъ конецъ. Уже и теперь мы видоизмѣняемся и отходимъ отъ прежней роли. Жандармы уже замѣнили насъ на станціяхъ, смѣнятъ насъ и въ городахъ. Вонъ, видите, въ Харбинѣ нашъ начальникъ полиціи и бороться уже не хочетъ,-- самъ подалъ въ отставку, и, можетъ-быть, желѣзнодорожники еще вспомнятъ насъ,-- нами имъ все таки управлять легче было, чѣмъ жандармами. Жандармы-то самостоятельны. Наши инструкціи -- быть въ распоряженіи желѣзной дороги, а жандармы за инструкціями къ желѣзнодорожникамъ не пойдутъ-съ!.. Сами имь крылышки подрѣжуть. И какъ еще-съ!"
   -- Ну, а какъ ваше мнѣніе: населеніе китайское спокойно?
   -- Было бы не спокойно, повѣрьте, насъ съ вами и дороги этой въ сутки не было бы. Что такое хунхузъ? Человѣкъ, желающій легко, безъ особаго труда жить, имѣть деньги. Это трудъ? Вотъ три часа уже мы здѣсь стоимъ и любуемся, какъ они работаютъ.
   Ротмистръ показываетъ на толпу человѣкъ въ сто рабочихъ. Нашъ поѣздъ стоитъ на разъѣздѣ въ выемкѣ. Ливнями 17-го, 18-го и 19-го іюня размыло всѣ дороги, залило всѣ низины, залило всѣ канавы и кюветы выемокъ. Стоя въ такомъ кюветѣ по колѣна въ водѣ, китайцы лопатами выталкиваютъ илъ и выбрасываютъ его на сторону. Работаютъ они, какъ мокрое горитъ, какъ поденные всего міра и, пожалуй, хуже. Собственно, ничего не дѣлаютъ. Удушливый запахъ ихъ красивыхъ темно-бронзовыхъ тѣлъ наполняетъ вагонъ. Они весело перекликаются своими птичьими гортанными голосама и просятъ у васъ "папилосъ", "лѣба". Броситъ лопатку и стоитъ-стоитъ, смотрить-смотритъ.
   -- И воть въ день за это ничегонедѣланье онъ получитъ 50--70--90 коп., и то же самое вездѣ: и въ интендантствѣ, и въ "Красномъ Крестѣ", и на фортификаціонныхъ работахъ. А прежде этому самому господину за настоящую работу предлагали его же китайцы три-пять копеекъ въ денъ. И пока такая, какъ эта, работа существуетъ, хунхузовъ не будетъ. Кромѣ тѣхъ, которымъ японцы платятъ. Но и японцамъ необходимѣе кули, чѣмъ хунхузы. У нихъ, какъ оказывается, своихъ кули, вывезенныхъ изъ Японіи, почти нѣтъ, и они тѣхъ же китайцевъ и хунхузовъ нанимаютъ.
   -- Значитъ, и мы могли бы ихъ нанимать?
   -- Навѣрно, и будемъ. Въ Портъ-Артурѣ артиллерія нанимаетъ сигнальщиковъ. Романовскій, командиръ полевой батареи 4-й восточно-сибирской бригады, потерявъ 2-го мая изъ 48-ми -- 40 человѣкъ, 13 мая такъ приспособился къ ихъ тактикѣ, что за весь день имѣлъ всего двухъ раненыхъ и 24 японскихъ орудія подбилъ восемью пушками-съ. Романовскій -- это Тушинъ Толстого, и пользовался услугами китайцевъ. Деньги и вѣжливость -- двѣ вожжи, съ помощью которыхъ поѣзжайте на китайцѣ, куда хотите.
   -- Да, это, кажется, общее мнѣніе. Скажите: эта дожди задержатъ японцевъ?
   -- Пока не просохнетъ, кто гдѣ стоялъ, такъ и будетъ стоять. Пѣшій, кули -- пройдугь, но артиллерія ни съ мѣста. Да и пѣшій съ неимовѣрнымь трудомъ, и что дальше -- то хуже.
   -- Это ужъ начало дождливаго періода?
   -- Немного рано, хотя въ 1900 году дожди начались тоже въ это время. На востокѣ, говорятъ, уже съ мѣсяцъ идутъ дожди.
   -- Да, идутъ. Я оттуда.
   -- Ну, тогда дѣло японцевъ плохо. За періодъ дождей привезутъ намъ еще корпуса четыре, и къ сентябрю-октябрю будетъ полная развязка и на сушѣ и на морѣ.
   -- Когда же кончится эта война?
   -- Къ зимѣ. Къ Новому году миръ будетъ. Не будетъ ни цѣли ни смысла воевать дальше. Станетъ совершенно ясно, сколько же намъ надо человѣкъ, чтобы побѣдить, если даже и до сихъ поръ не побѣдили: одинъ ли на одинъ, два на одного, три, пять. Сколько надо, столько за зиму и привеземъ. Никакого сомнѣнія ни у японцевъ ни у всего міра въ этомъ не будетъ. При такихъ условіяхъ тратить людей, деньги... Да ихъ, этихъ денегъ, нѣтъ ни у кого.
   -- Но, кажется, на театрѣ войны полное затишье?
   -- Слуховъ-то выше головки, но, кажется, дѣйствительно затишье. Доказательство -- встрѣчные поѣзда: собственно раненыхъ два-три человѣка во всемъ поѣздѣ. Да за сегодня и всего-то два санитарныхъ поѣзда.
  

L.

Отъ Харбина до Ляояна.

22-го -- 23-го іюня.

   Утро. Мы стоимъ гдѣ-то на разъѣздѣ. Стоимъ давно, и неизвѣстно, долго ли еще будемъ такъ стоять. Крутомъ лужи дождевой воды, солнце жжеть, и скоро, вѣроятно, опять будетъ дождь. Яркая желтая глина откоса запеклась отъ солнца и отражается въ мутной водѣ переполненныхъ канавъ. Рядомъ съ нами стоитъ еще нѣсколько поѣздовъ въ ожиданіи очереди. Поѣзда переполнены солдатами. Они поютъ, разговариваютъ, читаютъ. Читаютъ про себя, слегка шевеля губами, читаютъ вслухъ. Многіе очень недурно. Рѣже встрѣчаются книги, чаще газеты. Гдѣ газета, тамъ сейчасъ же собирается кружокъ и внимательно слушаетъ. Одинъ кончаетъ, передаетъ въ слѣдующій вагонъ,-- тамъ читаютъ, и никогда газета не остается праздной, пока не истреплютъ такъ, что она ужъ и на папироски не годится.
   Я собралъ цѣлый ворохъ газетъ и вынесъ солдатамъ.
   -- Газеты новыя! Ура!
   И изо всѣхъ вагоновъ бѣгутъ эти сѣрые, обросшіе, загорѣлые, своемъ сѣрымъ цвѣтомъ немного напоминающіе арестантовъ, люди. Ихъ угрюмыя лица свѣтлеютъ.
   Въ турецкую кампанію ничего подобнаго не было. Брали и тогда газеты, но исключительно "на цыгарки".
   Великое объединяющее начало -- газета пошла въ толпу, а съ нею и писатель.
   Генералъ, ѣдущій со мною, говоритъ.
   -- Да, другой солдатъ, чѣмъ моложе, тѣмъ грамотнѣе. Послѣдній наборъ въ Новгородской губерніи далъ 85% грамотныхъ. Поднадзорныхъ много. Съ этими хуже всего: двухъ часовыхъ, что ли, возлѣ него ставить?
   На одной изъ станцій въ нашъ вагонъ сѣлъ Николай Николаевичъ, если читатель не забылъ его: полковникъ, у котораго умеръ отецъ. H. H. провожаетъ цѣлая толпа военныхъ инженеровъ и саперовъ, у которыхъ онъ осматривалъ здѣсь работы.
   Мы знакомимся и, по обыкновенію, спрашиваемъ другъ у друга:
   -- Что новенькаго?
   -- Сплетенъ много, слуховъ много, а гдѣ правда? "Харбинскій Вѣстаникъ" если черезъ недѣлю попадетъ, и за то спасибо. Говорятъ все-таки, будто японцы гдѣ-то совсѣмъ близко отъ Ляояна. Да и то это уже рабочіе-китайцы намъ сообщаютъ.
   -- Вотъ слушайте,-- говоритъ В. В.:-- насмотрѣлся я на этихъ китайцевъ-рабочихъ. Ай, лодари! ай, лодари! Контролеръ пріѣхалъ учитывать работы: вотъ и учитывайте. А конная подвода по этой грязи десять рублей въ день.
   -- Въ Ляоянѣ -- пятнадцать, и то нѣтъ.
   -- Почему?
   -- Дожди начались. Грязь, не вывезуть.
   -- И два мѣсяца такой грязи?
   -- Ну что жъ? Корпуса четыре еще успѣемъ подвезти, пока японцы смогутъ дальше тронуться: дожди остановятъ наступленіе.
   -- Они вонъ, говорятъ, назадъ уходятъ, къ берегу моря,-- боятся, какъ бы и съ кули не пропасть.
   -- Вотъ какая грязь,-- говорить Н. Н.,-- лошади по брюхо. И дождей еще, кажется, большихъ не было, а когда настоящіе пойдутъ, что это будетъ? Кисель!
   Китаецъ на лоткѣ несетъ зеленыя, какъ огурцы, дыни. Солдаты быстро раскупаютъ.
   -- Вѣдь совсѣмъ же зеленыя,-- говоритъ изъ нашей группы докторъ солдату:-- холеру схватишь.
   -- Никакъ нѣтъ,-- улыбается солдатъ,-- такъ что солдатское брюхо хоть гвоздь перетретъ.
   Докторъ машетъ рукой и меланхолично говоритъ: -- Съѣстъ и еще сырой водой запьетъ.
   -- Такъ вѣдь кипятокъ вотъ здѣсь на станціи найдешь,-- отвѣчаемъ солдатъ,-- а въ походѣ?
   -- Чайникь у тебя есть. Вскипятить долго?
   -- Чайникъ? Если дровъ нѣтъ, пальца водъ чайникъ тоже не подложишь.
   Проходящій офмцеръ останавливается и обращается къ солдату:
   -- Какого полка?
   -- 14-го Зарайскаго, 17-го корпуса.
   -- Очень ужъ вольно разговариваешь. Запасной?
   -- Такъ точно.
   -- Подтянуться пора, а то тутъ шутки плохія выйдутъ. Понялъ?
   -- Такъ точно!
   -- Ступай.
   Мы съ H. H. уходимъ въ вагонъ и скоро уѣзжаемъ. H. H. печально смотригь въ окно.
   -- Я теперь бездушный сталъ: душу всю вымотали. Вотъ я вамъ говорилъ тогда про Ижорскіе заводы. Вѣдь намъ удалось производство ружья вдвое удешевить. На 250 тысячъ каждый годъ имѣеть казна сбереженіе. Послѣ тѣхъ словъ Ванновскаго я больше не могъ остааться,-- перевелся въ Либаву. А черезъ полгода мой замѣститель получилъ десять тысячъ рублей преміи.
   -- Эту премію вы бы получили?
   -- Если бы остался,-- конечно: вѣдь мои же работы.
   Совсѣмъ близко до Ляояна,-- всего одна станція -- Янтай, но опять приходится стоять и ждать очереди, а мы -- пятые по очереди.
   Первымъ собирается уходить санитарный поѣздъ Восточно-Сибярской желѣзной дороги, и мы, пользуясь любезностью санитарнаго отряда, переходимъ въ этотъ поѣздъ. Насъ приводятъ въ вагонъ-столовую. Какъ разъ садятся за столъ. Мы сперва отказываемся, но послѣ вторичнаго приглашенія соглашаемся и съ удовольствіемъ ѣдимъ простую, но чистую пищу, вмѣсто изысканной, грязной и невкусной, какой угощаютъ въ буфетахъ на станціяхъ.
   Намъ подаютъ отварную говядину, супъ съ крупой, котлеты. Послѣ обѣда чай.
   Это одинъ изъ шести саинтарныхъ поѣздовъ Манчжурской желѣзной дороги. По регистратурѣ поѣздовъ "Краснаго Креста" онъ числится 15-мъ номеромъ, кажется. Это тотъ самый поѣздъ, который на-дняхъ потерялъ одну сестру, г-жу Родіонову: она упала подъ поѣздъ, и ей отрѣзало ноги и руку. Въ 7 часовъ вечера она впервые поступила на поѣздъ, а въ 9 того же вечера уже произошло несчастіе. Произошло несчастіе на пути первой станціи отъ Харбина.
   -- Я самъ,-- говоритъ докторъ, сидѣвшій за столомъ,-- и отвезъ ее въ Харбинъ назадъ и былъ возлѣ нея все время до самой ея смерти, Пришлось ампутировать ноги и руку.
   -- Она въ сознаніи умерла?
   -- Въ полномъ, до конца. И, вѣроятно, охотно, потому что говорила: "Зачѣмъ жить такимъ уродомъ въ тягость близкимъ?" -- 26-лѣтъ всего... Вотъ съ этой самой площадки свалилась: тотъ послѣдній вагонъ -- кухня. Она шла изъ кухни.
   Въ этомъ же поѣздѣ привезли офицера Токмакова, о которомъ я писалъ.
   Доктора поѣзда предполагаютъ, что стрѣлялъ какой-нибудь раздраженный японскій солдатъ, пока не разстрѣлялъ всѣхъ пяти патроновъ. То, что это былъ забайкальскій казакъ, могло вызвать особое раздраженіе у японскаго солдата. Разрывной характерь раны доктора объясняли близкимъ разстояніемъ.
   -- На сколько раненыхъ устроенъ поѣздъ?
   -- Нормально на 225, но можетъ принимать свыше 400, если сдѣлать больше кухню. Кухня, какъ видите, простой товарный вагонъ, и за малымъ помѣщеніемъ котлы приходится ставить очень малые. Если бы вмѣсто товарнаго -- вагонъ третьяго класса...
   -- Тогда шесть поѣздовъ работали бы, какъ двѣнадцать?
   -- Совершенно вѣрно, и одинъ вагонъ третьяго класса замѣнилъ бы цѣлый поѣздъ. А что съ нимъ сдѣлается? Понадобится только перекрасить заново. Послѣ войны все равно перекрашивать всѣ вагоны придется.
  

LI.

22-го -- 23-го іюня.

   Послѣ обѣда мы осматриваемъ поѣздъ. Очень скромный, очень практичный и очень дешевый (сто пятьдесятъ рублей вагонъ). Система устройства инженера Завадовскаго, считающаяся самой практичной. Въ Петербургѣ я видѣлъ систему инженера Монтвидъ-Монтвижа -- въ такомъ же родѣ и та же цѣна.
   Конечно, такой поѣздъ по элегантности, красотѣ и роскоши не можетъ и въ сравненіе итти съ бѣлыми поѣздами государыни Александры Ѳеодоровны. То -- поѣздъ-красавецъ, но вмѣстимость его при томъ же количествѣ вагоновъ -- 120 больныхъ.
   Поѣздъ, на которомъ мы ѣдемъ, совершаетъ третій рейсъ.
   Въ первый разъ онъ провезъ просто больныхъ.
   Но второй разъ 150 больныхъ и 109 раненыхъ.
   Большинство больныхъ -- желудочные.
   Koro повезетъ теперь поѣздъ и откуда?
   Объ этомъ узнаёмъ у семафора на станціи Ляоянъ.
   -- Сейчасъ привезутъ вамъ 257 человѣкъ изъ отряда графа Келлера, раненыхъ 22-го ночью.
   -- Былъ бой?
   -- Да.
   -- Гдѣ?
   -- Иежду первымъ и вторымъ этапомъ, верстъ 50 отсюда на востокъ, по направленію къ Далинскому перевалу.
   -- Вы не знаете подробностей боя?
   -- Нѣтъ.
   Я узнаю ихъ вечеромъ отъ Лыки. Лыко съ Сергѣемъ Ивановичемъ на первомъ этапѣ на Хаяйнѣ живутъ. А бой былъ между Хаяйномъ и Ляндатанемъ, тамъ, гдѣ второй этапъ.
   Разсказъ о боѣ Лыко слышалъ отъ многихъ очевидцевъ, здоровыхъ и раненыхъ, отъ офицеровъ и солдатъ.
   Въ ночь на 22-е, кажется, два полка нашихъ, по заранѣе сдѣланной рекогносцировкѣ, пошли въ обходъ нѣсколькимъ выдвинувшимся батальонамъ японцевъ. Но японцы ко времени прихода нашихъ войскъ отступили за шесть верстъ. Уничтоживъ передовые отряды, войска наши двинулись впередъ и въ шести верстахъ дѣйствительно атаковали непріятельскую роту въ штыки.
   Рота была почти вся уничтожена. Но въ это время стало уже разсвѣтатъ, на помощь ротѣ явилось нѣсколько полковъ, и наши войска начали отступать на свои позиціи.
   Какъ всегда, во время отступленія и были понесены самыя большія потери. Отступали наши по долинѣ, а въ нихъ стрѣляли со всѣхъ сторонъ,-- всѣ горы, всѣ сопки заняты были цѣпью стрѣлковъ. Раненыхъ привезли около 250-ти человѣкъ. Раненъ, между прочимъ, полковой командиръ 11-го полка. Въ него попало нѣсколько пуль, одна -- въ животъ.
   Лыко его видѣлъ. Онъ пластомъ лежалъ на носилкахъ, и солдаты ложечкой вливали ему въ ротъ чай. У одного солдата рана въ пятку, ближе къ центру ступни.
   -- Должно-быть, ты высоко ноги поднималъ, если пуля угодила тебѣ въ это мѣсто?
   -- Такъ точно: шибко бѣжалъ. Замаялся животомъ, а тутъ сталъ товарищей догонять...
   Курьезный эпизодъ уже послѣ боя.
   Одинъ изъ подрядчиковъ въ обществѣ нѣсколькихъ человѣкъ влѣзъ на сопку и сталъ объяснять, гдѣ и какъ происходилъ бой.
   -- Вотъ гдѣ были японцы,-- говорилъ онъ, показывая пальцемъ. И какъ разъ въ это мгновеніе въ этотъ его палецъ попала янонская пуля.
   -- Японцы,-- сказалъ подрядчикъ, осматривая свой такъ неожиданно пробитый палецъ,-- очевидно, учатъ насъ и манерамъ: показывать пальцами дѣйствительно вѣдь не принято.
   -- Но что жъ это? -- спрашиваю Лыко,-- какъ же это произошло, что мы не нашли японцевъ? Плохая, что ли, рекогносцироика?
   -- Чортъ ихъ знаетъ. Вѣроятно, съ ихъ стороны была тоже рекогносцировка, болѣе поздняя, и они догадались о ночной атакѣ. Они все знаютъ. У нихъ шпіоны китайцы, кули и они сами. Теперь отрастили косы, и не узнаешь ихъ, особенно изъ сѣверныхъ провинцій ихнихъ: высокій ростомъ, въ косѣ, въ китайскомъ костюмѣ. А вѣдь безъ китайцевъ и наша армія обойтись не можетъ: всѣ работы и перевозки исполняютъ китайцы. Японцы говорятъ и по-китайски и по-русски, и, какъ воздухъ, они вездѣ...
   Обритый громадный Лыко, красный, какъ томпаковый самоваръ, разводитъ руками и съ угнетеніемъ говорить:
   -- И чортъ ихъ знаетъ, что это за народъ,-- нигдѣ въ нихъ не воткнешь!.. Очень хитрые они... Намъ съ Сергѣемъ Ивановичемъ много интереснаго разсказалъ одинъ гвардейскій офицеръ, который перевелся сюда въ казачій полкъ. Онъ семнадцать дней съ однимъ казакомъ былъ между ними. По нѣскольку дней не ѣли. Ночью пробираются, а днемъ гдѣ-нибудь лежатъ. Когда-когда выпросять у китайца какой-нибудь ихней пищи. Разъ зарылись въ камняхъ и весь день такъ пролежали. Въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нихъ шли японскія войска. Ну, идутъ и идутъ. Сегодня здѣсь, завтра тамъ, значки всѣ обернуты, части перепутаны,-- ничего нельзя разобрать. И языка не понимаютъ -- ни китайскаго ни японскаго. Ходятъ, какъ нѣмые и глухіе.
   -- Ну, какъ же Сергѣй Ивановичъ живетъ тамъ?
   -- Что Сергѣй Ивановичъ? Какъ вечеръ придетъ -- на этапѣ соберется офицеровъ человѣкъ 10--15. Раненые, тѣ впередъ, другіе назадъ,-- переночуютъ и дальше, а Сергѣй Ивановичъ все на мѣетѣ. Всѣхъ слушаетъ, разговариваегъ, пивомъ, виномъ поитъ. А бутылка пива -- полтора рубля, и изъ двухъ бутылокъ одну непремѣнно надо выбросить. Въ долгахъ уѣдетъ Сергѣй Ивановичъ. Всѣ уѣдутъ въ долгахъ: сто рублей здѣсь не деньги, пойти на чай въ гости къ какой-нибудь здѣшней дамѣ, выпить съ ней шампанскаго -- вотъ и сто рублей. Я каждую копейку считаю, и къ дамамъ не хожу и не пью, а десяти рублей и не видишь.
   Лыко безнадежно машетъ рукой.
   -- Одни въ долгахъ уѣдутъ, а другіе милліоны увезутъ.
   -- Кто?
   -- Подрядчики разные. Кто здѣсь успѣлъ ознакомиться съ условіями жизни, тотъ и наживетъ. Изъ китайцевъ много ихъ, и лучше всего китайцу-подрядчику, потомъ просто подрядчику, а въ третьемъ номерѣ уже инженеръ-подрядчикъ.
   -- Почему?
   Лыко пожимаетъ плечами.
   -- Съ китайцемъ проще всего. Его и ударишь... Вотъ какъ коичится война, подсчитать бы, что стоитъ здѣсь перевозка японцамъ и намъ? Я думаю такъ: въ среднемъ перевезти сто верстъ здѣсь стоить съ пуда десять рублей,-- въ пять разъ дороже, чѣмъ изъ Петербурга. И все-таки не перевезешь: грязь по животъ,-- сама себя лошадь не везетъ; по воздуху только летать остается. И кули японскіе не помогутъ. Я не знаю, что здѣсь будеть во время дождей. Какъ я понимаю, или японцамъ надо до дождей занять Ляоянъ, или отступать какъ можно скорѣе къ морю. Иначе съ голоду умругь.
   -- А Ляоянъ что имъ поможетъ?
   -- Изъ Инкоу по рѣкѣ хоть десять милліоновъ пудовъ всякихъ продуктовъ привезутъ. Поэтому на-дняхъ я жду или большого сраженія около Ляояна, или отступленія японцевъ къ морю.
   -- Вы хорошо ознакомились съ положеніемъ!..
   -- Почему?
   -- Знаете, напримѣръ, значеніе Ляояна.
   -- Я человѣкъ не военный -- штатскій, подрядчиковъ, военныхъ наслушаюсь: у Сергѣя Ивановича, дѣлать нечего, вотъ и думаешь потомъ,-- какъ, что, почему?..
   -- Ну, и что жъ, мы побѣдимъ?
   -- А какъ же иначе? Придугъ войска, побѣдимъ, конечно. Оно вотъ какъ говорятъ военные: стратегія требуетъ сразу много войскъ выставить, потому что, если по одному выставлять, то всѣхъ перебьютъ. И тогда война выходить самая скорая и самая дешевая. А по такикѣ, когда уже сраженіе необходимо, въ бой надо какъ можно меньше пускать и, наоборотъ, резервовъ какъ можно больше держать... Такъ говорятъ...
   -- Скоро опять думаете въ Ляоянъ?
   -- Какъ начальство...
   -- Сергѣй Ивановичъ пріѣдетъ?
   -- Хотѣлъ въ воскресенье пріѣхать. Тогда я съ нимъ пріѣду къ вамъ.
   -- Непремѣнно пріѣзжайте.
   -- И знаете,-- говоритъ Лыко уже въ дверяхъ:-- перевозятъ съ потерей до пятидесяти процентовъ. Самый честный офицеръ какъ разъ подъ судъ и угодитъ: ему что, акты составлять? A тутъ какъ разъ половина... Я вотъ тоже хочу какъ-нибудь въ транспорты.
   -- Транспорты въ рукахъ интендантства?
   -- Нѣтъ, у генеральнаго штаба. У васъ нѣтъ знакомыхъ?
   -- Изъ завѣдующигь транспортами? Никого.
   Я отправляюсь на вокзалъ узнать, не пришли ли вагоны.
  

LII.

Ляоянъ.

24-го -- 25-го іюня.

   Ляоянъ опустѣлъ, главная квартира -- въ Дашичао; войска ушли -- одни на югъ, другія на востокъ. И съ юга и съ востока каждый день доходятъ свѣдѣнія о стычкахъ. Раненыхъ несуть на носилкахъ, везутъ на двуколкахъ, провозятъ въ поѣздахъ.
   Чувствуется во всемъ, что надвигается что-то.
   Очевидно, японцы хотять воспользоваться короткимь періодомъ, остающимся до дождей.
   Три дня всего были дожди -- 17-го, 18-го, 19-го, но слѣдъ этихъ дождей и до сихъ поръ. И до сихъ поръ стоять лужи, гдѣ лошадь вязнетъ выше колѣнъ, да и дороги, собственно, больше нѣтъ. Глубочайшія рытвины, хотя и просохли, но какъ тормозами держатъ колеса. Эти рытвины -- отъ китайскихъ двуколокъ. Эти двуколки -- отъ китайскихъ законовъ: никто, кромѣ богдыхана, не смѣеть ѣздить на четырехъ колесахъ. И вотъ полумилліардное населеніе ѣздитъ на двухъ колесахъ. Колеса эти, выдерживая каждое двойной грузъ, должны быть массивны. Благодаря массивности -- колея. А благодаря колеѣ еще большая массивность колеса, иначе сломятся. И ломаются наши русскія двуколки и не ломаются китайскія, но ихъ колеса зато тяжелѣе лафетовъ. Четверо животныхъ по этой грязи везутъ два мѣшка муки. Поденная плата такой двуколки въ эти дни дошла до 15-ти рублей. Но дожди шли только три дня и съ перерывомъ. Но они будутъ итти два мѣсяца, по нѣскольку разъ въ сутки. Тогда почва превратится въ кисель и не буетъ никакого проѣзда. Прерывается зачастую въ это время проѣздъ и по желѣзной дорогѣ съ постоянными мостами и исправленными сообразно выяснившимся во время нѣсколькахъ лѣтъ эксплоатаціи климатическимъ условіямъ. Всякая же временная дорога во время дождей обречена на бездѣйствіе, потому что временные мосты зальеть, а поднимать мосты и полотно до нормы -- это работа уже не мѣсяцевъ, а годовъ. Всякая начатая временная дорога въ періодъ дождей заканчиваться не будетъ. И если нѣтъ въ распоряженіи постоянныхъ дорогъ или воздушныхъ, т.-е. проволочныхъ, то въ этой странѣ воды и горъ, въ періодъ дождей, кто гдѣ стоялъ, тотъ тамъ и останется. Какой запасъ пищи, фуража, снарядовъ былъ -- тотъ только и останется. Вѣрнѣе, тотъ и будетъ только къ услугамъ осажденныхъ природой.
   У насъ существуетъ постоянная дорога, а у японцевь -- никакой.
   Эти дни у нахъ провозъ на сто верстъ превышалъ десять рублей съ пуда {Перевозка раненыхъ обходилась общинамъ по 1 рублю съ версты.}. И все-таки кормъ подвезти не могли. Взятыя въ плѣнъ японцы удостовѣряютъ, что голодаютъ пятый день. Запасовъ въ лагеряхъ -- никакихъ. Готовиться пять лѣтъ къ войнѣ и не знать, что дорожная техника уже выработала типъ воздушной дороги, которая стоитъ сравнительно пустяки и не боится ни воды ни горъ; заказанная своевременно на заводахъ, такая дорога не требуетъ и времени, а что касается перевозки, то можетъ перевозить больше нѣсколькихъ временныхъ дорогъ, вмѣстѣ взятыхъ, и больше даже постоянныхъ дорогъ, потому что можетъ перевозить въ годъ больше ста милліоновъ пудовъ. Такое количестно груза можетъ перевозить, напримѣръ, только десятки лѣтъ устроенная Николаевская дорога, но ея верста и стоитъ 200 тысячъ рублей. А китайская дорога стоитъ 15--30 тысячъ рублей верста. Теперешнее удаленіе японскихъ войскъ отъ морской базы составляетъ около ста верстъ, слѣдовательно потребуется максимальный расходь въ 3 милліона рублей. Если же возьмемъ всевозможныя развѣтвленія и положимъ ихъ равными основной длинѣ, то получимъ 6 милліоновъ рублей. На армію въ 300 тысячъ -- весь фуражь, провіанть, снаряды, весь грузъ съ больными и ранеными въ сутки, если принять въ сто тысячъ, и если считать максимальный расходъ 1/2 копейки съ пуда и версты,-- потребовалось бы шестъ мѣсяцевъ,-- срокъ большой, когда война уже началась. Какъ бы то ни было, но теперь у японцевъ два выхода: или до дождей отступить къ морю, или до дождей пробиться къ какому-нибудь питательному пункту. Этотъ пунктъ -- Инкоу, а путь къ нему -- Дашичао, съ вѣткой на Инкоу или Ляоянъ, соединенныя съ Инкоу рѣкой. Инкоу въ отношеніи продовольствія -- пунктъ вполнѣ обезпеченный. Не то что на нѣсколько сотъ, продовольствія въ немъ хватитъ на нѣсколько милліоновъ людей: вѣдь это главный пунктъ всей торговли, внѣшней и внутренней, и сплавъ хлѣба со всей Манчжуріи, мы даже сѣно получаемъ изъ Инкоу.
   Для насъ, имѣющихъ дорогу въ Инкоу, дожди -- полгоря, а если принять во вниманіе, что эти дожди не будуть мѣшать прибытію нашихъ новыхъ подкрѣпленій, то дожди эти при нашей теперешней позиціи намъ даже на руку.
   Но положеніе японцевъ, какъ видимъ, иное.
   Была надежда, что японцы уйдутъ къ морю. О повсемѣстномъ отступленіи японцевъ было даже извѣщено телеграммой командующаго. Это было 17-го іюня, т.-е. когда начались дожди. Очень можетъ быть, что дожди выяснили японцамъ невозможность отступленія и во время дождей. И вотъ теперь, когда просохло и когда до настоящихъ дождей остается нѣкоторое время, японцы перемѣнили намѣреніе и рѣшили, очевидно, какой бы то ни было цѣной, а пробиться къ ближайшимъ питательнымъ пунктамъ.
   Къ какому изъ нихъ -- Дашичао? Ляояну? Или съ тому и другому?
   Другими словами -- въ чемъ ихъ планъ? Отрѣзать нашу армію отъ Харбина или укрѣпить за собою сообщеніе Кореи съ Квантуномъ, заодно и продовольственный пунктъ Дашичао -- Инкоу?
   Я руководствуюсь общей логикой. Обходное движеніе при наличности обѣихъ армій -- препятствіе очень и очень рискованкое, а японцы избѣгали до сихъ поръ всего, что связано съ рискомъ. Слишкомъ избѣгали, слишкомъ были осторожны, иначе и флотъ и самый Портъ-Артуръ могли бы, можетъ-быть, быть захвачены ими вначалѣ. А вѣдь тогда рисковать приходилось сравнительно немногимъ: десятка два лишнихъ броненосцевъ, корпусь тысячъ въ пятнадцать человѣкъ. А теперь на карту поставится все и безъ надобности, потому что японцамъ, вѣроятно, ясно уже, что всей Манчжуріей имъ не овладѣть, такъ какъ не хватитъ имъ войска, чтобы окружить надежнымъ кольцомъ нашу армію.
   Совершенно другое -- стремленіе съ ихъ стороны сохранить связь двухъ армій, корейской и квантунской, и попутное овладѣніе линіей Дашичао -- Инкоу. Я думаю, это все, чего желаютъ японцы, и дальше они не пойдутъ, ихъ движеніе на Хайчонъ, Ляоянъ, Мукденъ -- все это только отводъ глазъ, непосильная уже для нихъ задача. И какая надобность имъ мѣнять свои горы въ Дашичао, гдѣ у нихъ и горныя багареи, гдѣ они какъ привычныя козы, на долины Хайчена, Ляояна, Мукдена, и гдѣ, напротивъ, мы можемъ оказаться хозяевами? Это, конечно, слишкомъ смѣло со стороны не-спеціалиста высказывать всѣ эти соображенія, но я, повторяю, руководствуюсь общечеловѣческой логикой. Мнѣ просто интересно хотя бы выяснить слѣдующій вопросъ: каково соотношеніе общей логики съ спеціальной? Когда вы будете читать эти строки, то, что теперь неизвѣстно, уже будетъ совершившимся фактомъ. И вотъ я думаю, что этотъ фактъ выяснится въ томъ смыслѣ, что цѣль японцевъ -- Дашичао, а все остальное -- отвлеченіе, и вотъ почему: въ силу всего сказаннаго, неизбѣжно серьезное сраженіе, такъ какъ и для насъ Инкоу имѣеть громадное значеніе, да и усилились уже мы настолько, что, вѣроятно, сможемъ попытать счастья и дать серьезный отпоръ. И, въ случаѣ нашего успѣха, результатъ будетъ тотъ, что, отступая, арміи Куроки и Оку должны будутъ раздѣлиться опять, и противъ каждой будетъ вся наша армія.
  

-----

  
   Пріѣхалъ знакомый офицеръ и сообщилъ, что результатъ двухдневной перестрѣлки подъ Гайчжоу 24-го и 25-го іюня тотъ, что японцы потеряли около тысячи человѣкъ. Мы потеряли въ нѣсколько разъ меньше, хотя и былъ очень опасный для насъ моментъ, когда японская артиллерія начала обстрѣливать насъ съ фланга на мосту южнѣе Гайчжоу на 10 верстъ. Мы отступаемъ за Гайчжоу.
   Личное мнѣніе офицера таково, что мы отступимъ до разъѣзда между Гайчжоу и Дашичао и укрѣпимся около разъѣзда ближе къ Дашичао, на позиціи сравнительно недурной.
   -- Но я поиню эти мѣста: очень узкая долина и кругомъ горы, съ которыхъ японцы легко могутъ бить насъ, какъ хотятъ.
   -- Ну, не такъ ужь это просто! Конечно, ляоянская позиція сподручнѣе, такъ вѣдь не мы, а они выбираютъ.
   -- Но какъ размѣстятся двѣ арміи въ этихъ тѣснинахъ?
   -- Ну что жъ, это отвѣчаеть современной тактикѣ: какъ можно меньше фигуръ въ сраженіи и какъ можно больше имѣть ихъ въ резервѣ. Это -- тактика, а стратегія обратна: объявляя войну, надо двинуть на театръ военныхъ дѣйствій сразу побольше,-- тогда и успѣхъ быстрый обеспеченъ и дорогое выйдетъ на дешевое.
  

LIII.

Между Харбиномъ и Ляояномъ.

  
   Послѣднее извѣстіе 8-го іюня съ юга то, что мы не даемъ рѣшительнаго сраженія подъ Гайчжоу и отступаемъ къ Хайчену. И общій голосъ таковъ: каждый отсроченный день даетъ преимущество намъ и ослабляетъ японцевъ.
   Во-первыхъ, подходятъ подкрѣпленія къ намъ, во-вторыхъ -- болѣе, неизмѣримо болѣе выносливый русскій солдатъ утомляетъ и энервируетъ все больше порывистаго, но слабосильнаго японца.
   Говорятъ:
   -- Все дѣло здѣсь въ машинѣ,-- показываютъ на животъ:-- можетъ много топлива закладывать -- машина сильная. А японецъ и китаецъ изъ своей горсточки рису многаго извлечь не могутъ; напрягутся, но надолго не хватитъ.
   Такъ разсуждаютъ офицеры. Солдаты ни о чемъ не разсуждаютъ, но отъ нашихъ отступленій рѣшительно не падаютъ духомъ и не теряютъ ни на мгновеніе увѣренности, что побѣда останется за нами.
   Это фактъ, который отрицать нельзя. Результатомъ этого: всѣ раненые, выздоровѣвъ, рвутся назадъ въ бой.
   Изрѣдка слышишь только такія замѣчанія по поводу дѣлъ 2-го и 3-го іюня:
   -- Немножко рано отступили: ужъ очень густыми колоннами шелъ онъ,-- класть его удобно въ кучу, значитъ, бьешь его... Такъ и валятся. Страсть сколько положили ихъ: за одного нашего три ихнихъ.
   Одинъ по поводу пики говоритъ:
   -- Ужъ больно разворачиваетъ она; японская или наша пуля вывела человѣка изъ строя и шабашъ,-- померъ тамъ, или въ лазаретъ попалъ. А на чье счастье пика угодила, тотъ прежде того, какъ и помретъ, Христовы страданія принять долженъ, а и живъ останется -- несчастный калѣка на всю жизнь.
  

-----

  
   Отъ пограничной станціи Манджурія до Харбина почти сплошь желѣзная дорога проходитъ по землямъ монголовъ. Это -- все прекрасные наѣздники, угрюмые, но правдивые, прямые люди. Встрѣтили они нашихъ изыскателей угрюмо, выжидательно, но корректно. Были гостепріимны и отказывались брать деньги. Когда не хватило муки, давали въ долгъ. Первая обида была за то, что срубили изыскатели дерево, но, когда монголы объяснили, что это за деревья, и наши обѣщали ихъ больше не рубить, миръ возстановился.
   Защищаясь отъ передвижныхъ песковъ Аргуни, монголы засадили тридцать тысячъ десятинъ земли сосновыми деревьями. Эти деревья считаются у нихъ заповѣдными. Садили ихъ лѣтъ 60 назадъ.
   Въ началѣ постройки монголы принимали участіе въ работахъ. Но затѣмъ не поладили съ пограничной стражей, началась война, пришелъ отрядъ генерала Орлова, и монголы откочевали вглубь своихъ степей.
   Теперь я на всемъ протяженіи не видѣлъ ни одного монгола, какъ, проѣзжая изъ С.-Франциско въ Нью-Іоркъ, не встрѣтилъ ни одного индѣйца. Вмѣсто индѣйцевъ вездѣ теперь колонисты-американцы; вмѣсто монголовъ -- никого, и прекрасныя степи, годныя частью подъ пашню, частью подъ выгонъ, теперь пустуютъ. Въ этихъ степяхъ множество дичи, дикихъ козъ, озера съ рыбой, соленыя озера, которыя со временемъ будутъ, конечно, разрабатываться. И сейчасъ вывариваютъ изъ нихъ соду. Выварка эта примитивна, обходится нѣсколько копеекъ съ пуда, и получаемая сода замѣняетъ китайцамъ мыло. Большую будущность обѣщаетъ добыванье охры, желтой и темной. Цѣлые холмы этой темной охры прекраснаго качества, безъ кремнезема. Много каменнаго угля. На станціи Джалайноръ, второй отъ станціи Манчжурія, добывается уже уголь для желѣзной дороги. Копи эти тутъ же у станціи. Это, правда, бурый уголь, но употребленіе его выгоднѣе дровъ въ этой совершенно безлѣсной мѣстности.
   Въ настоящее время желѣзная дорога разрабатываетъ уже въ четырехъ мѣстахъ каменный уголь, которымъ снабжаютъ всю линію. Производство теперь доводится до 24 милліоновъ въ годъ, но увеличится и еще больше, и дорога будетъ снабжать и себя и флотъ. Въ южныхъ копяхъ уголь выше японскаго.
   Зависимость монголовъ отъ китайцевь -- чисто-призрачная. Каждый родъ управляется своимъ княземъ и старшинами, выборными отъ народа. Нѣсколько родовъ выбираютъ старшаго князя и старшинъ къ нему. Нѣсколько старшихъ князей по выбору и старшины составляютъ верховное управленіе страны. А со стороны китайцевъ -- генералъ-губернаторъ, дзянь-дзюнь.
   Дѣло сводится здѣсь къ полученію какого-нибудь дохода. Главный доходъ -- съ пахотной земли. Князья обязаны сдавать ее по установленнымъ формальнымъ договорамъ, и извѣстную часть получаютъ съ этой земли китайцы. Князья же предпочитаютъ сдавать землю безъ договоровъ и класть всѣ деньги себѣ въ карманъ.
   Народъ не сочувствуетъ распашкѣ (она уменьшаетъ площадь выпаханныхъ земель) и зорко слѣдитъ за своими князьями; нерѣдки доносы китайскимъ властямъ, разслѣдованія и даже смѣщеніе князей, отрѣшеніе не отъ родовыхъ рравъ, а отъ власти, на время или навсегда.
   Монгольскіе князья -- всѣ отъ рожденія генералы китайской службы -- носятъ косы, китайское платье. Остальное населеніе пока внѣ вліянія китайской жизаи.
   Фиктивность зависимости сказалась во время послѣдней китайской войны. Монголы должны были поставить шестьдесятъ тысячъ всадниковъ, а оружіе должно было выдать имъ китайское правительство. Когда всадники были собраны, имъ предложили ѣхать за оружіемъ въ Мукденъ (Мукденъ -- наша Москва). Монголы заявили, что безъ оружія они не могутъ ѣхать, такъ какъ ихъ перебьютъ и русскія войска и хунхузы, и потребовали, чтобы оружіе привезли имъ на мѣсто. Китайцы, не довѣряя монголамъ, оружія имъ не доставили, и такимъ образомъ ничего и не вышло изъ этого.
   Несмотря на всю призрачность власти, монголы и этимъ недовольны, и въ настоящее время между ними идетъ сильное броженіе въ томъ смыслѣ, чтобы отдѣлиться отъ Китая и создать свое самостоятельное государство. Казалось, слѣдовало бы въ этомъ поддержать въ удобное время монголовъ, выговоривъ право русскимъ всѣхъ національностей покупать землю, селиться и жить по законамъ хотя бы Харбина. Тогда для русской колонизаціи открылись бы новыя необъятныя пространства. И не сомнѣваюсь, что, при надлежащей экономической свободѣ, весь этотъ край скоро принялъ бы цвѣтущій, живой видъ.
  

LIV.

Ляоянъ, 26-го іюня.

   Отъ 14-го госпиталя проѣхать еще сотню саженей -- и мы въ 13-мъ.
   Здѣсь конецъ всякому жилью. Дальше уже окопы, укрѣпленія, сбоку -- китайская деревушка.
   Ни одного каменнаго или желѣзнаго зданія.
   Только палатки съ двойными крышами на цементномъ полу да дощатые бараки, гдѣ аптека, лабораторія, помѣщеніе докторовъ и сестеръ,
   Все очень бѣдно, все очень мизерно даже, но такихъ прекрасныхъ, гигіеническихъ условій я не встрѣчалъ нигдѣ. Здѣсь довольно высокое удаленное мѣсто: воздухъ кристаллически-чистъ.
   Были ливни, но, благодаря цементному полу, въ палаткахъ никакого намека на сырость.
   Больные удивительно быстро поправляются.
   -- Смертные случаи были?
   -- Ни одного.
   Мы посидѣли въ баракѣ С. А. и его товарища: такія же кровати, какъ и у больныхъ. Полъ изъ грубо сколоченныхъ досокь. Парусиной баракъ раздѣленъ до верху.
   -- А тамъ что?
   -- Сестры.
   -- Почти просвѣчиваетъ.
   -- Какъ же иначе? Это все, что имѣемъ.
   -- Вы тоже еврей?
   -- Да
   Мы прощаемся съ С. А., его товарищемъ, и я уѣзжаю.
   Я въ послѣдній разь смотрѣлъ на этотъ 13-й госпиталь, на его палатки, чистенькія дорожки: все такъ просто, но такъ уютно, чисто въ этомъ маленькомъ заразномъ и ко всему -- тринадцатомъ госпиталѣ.
  

LV.

Изъ Ляояна.

   Десять дней я былъ въ постоянныхъ разъѣздахъ. Былъ въ Ляндансанѣ, нѣсколько разь въ Дашичао, Инкоу.
   Послѣ дѣла 26-го іюня близъ Гайчжоу, ждали со дня на день сраженія близъ разъѣзда Соляного, въ восьми верстахъ отъ Дашичао. Мы укрѣплялись, готовились дать отпоръ, но въ то же время вывозили склады изъ Дашичао. Вдоль линіи желѣзной дороги непрерывнымъ слѣдомъ тянулись китайскія арбы съ русскими солдатами вмѣсто китайцевъ-погонщиковъ. Вмѣсто вожжей у солдата кнутъ, и онъ, стараясь подражать китайцу, издаетъ горловые звуки, но, потерявъ терпѣнье, соскакиваетъ и уже на ходу вытягиваетъ лѣнивую запряжку кнутомъ.
   Бой 26-го іюня,-- говорятъ спеціалисты,-- останется въ исторіи, какъ рѣдкій, если не единственный бой, который велся по всѣмъ правиламъ арьергарднаго боя.
   Генералъ Штакельбергъ лично руководилъ боемъ и все время былъ въ огнѣ. Шрапнельный огонь японской артиллеріи, несмотря на двѣсти выпущенныхъ снарядовъ, убилъ тсько одного офицера генеральнаго штаба графа Нирода. И то уже послѣ того, какъ бой считался законченнымъ и графъ Ниродъ, сидя, писалъ донесеніе.
   29-го іюня въ тѣхъ же мѣстахъ было небольшое развѣдочное дѣло. Раненъ въ немъ всего одинъ человѣкъ шрапнелью -- студенть-медикъ Таракановъ. Характерно это дѣло въ томъ отношеніи, что показываетъ, какъ важна выдержка въ современныхъ бояхъ. Разсказываю вамъ со словъ доктора "Краснаго Креста", пользующаго Тараканова.
   Рѣшено было напасть врасплохъ на небольшой японскій отрядъ.
   Была снаряжена рота, со скорострѣльной пушкой, и пятьдесятъ охотниковъ.
   Охотники впереди цѣпью, чтобъ высмотрѣть противника.
   Между нями вызвался и студентъ Таракановъ.
   Долго они ползали по сопкамъ, нигдѣ не находя противника, когда наконецъ, взобравшись на одну изъ сопокъ, увидали притаившійся японскій отрядъ изъ пѣшихъ и конныхъ. Сейчасъ же одного отрядили къ ротѣ, а остальные продолжали наблюдать. Янояцы были у нихъ какъ на ладони, не подозрѣвая того, что они уже открыты. Рота между тѣмъ осторожно приблизилась и, спрятавъ орудіе въ складкахъ мѣстности, открыла орудійный огонь. Было прекрасно видно, какъ первая шрапнель разорвалась и восемь всадниковъ, много лошадей упали. Видна была поднявшаяся тревога и второй нашъ выстрѣлъ неизвѣстно откуда.
   Но въ это время одинъ изъ солдатъ въ цѣпи охотниковъ не выдержалъ и выстрѣлилъ: сверкнулъ огонекъ и открылъ японцамъ, гдѣ непріятель,-- посыпались пули, шрапнель. Первымъ же выстрѣломъ былъ раненъ Таракановъ, цѣпь и отрядъ поспѣшно отступили, унося на плечахъ Тараканова.
   Таракановъ можетъ считать себя все-таки удовлетвореннымъ въ томъ смыслѣ, что видѣлъ непріятеля. Одинъ же раненый офицеръ, котораго увозили въ Россію, жаловался мнѣ:
   -- Вотъ раненъ, а такъ и не удалось увидѣль ни одного японца, Стоишь предъ чистымъ мѣстомъ: горы, сопки,-- вдругъ пыль, что-то сверкнуло около тебя, и поѣзжай уже домой, и конецъ войнѣ. Непріятеля не видѣлъ, раненъ гдѣ-то подъ какимъ-то Ванзапудза, да и раненъ, какъ видите, въ такое мѣсто.
   Спрашивали одного полковника казачьяго, который здѣсь съ полкомъ уже мѣсяцъ, былъ въ двухъ дѣлахъ;
   -- Японцевъ видѣли?
   -- Въ Дашичао поймали одного -- видѣлъ.
   Послѣ 22-го ничего серьезнаго не было подъ Гайчжоу. Японцы успѣшно окапывались, мы тоже готовились, ожидая со дня на день боя. И все это время наши и японскія войска передвигались, мѣняли позиціи, перемѣшивали умышленно части,-- съ цѣлью, конечно, затруднить противной сторонѣ собирать свѣдѣнія.
   Тѣмъ не менѣе и мы и японцы свѣдѣнія эти все время получали. Другой вопросъ, насколько вѣрны были эти свѣдѣнія.
   -- Сегодня у японцевъ на дивизію больше у Гайчжоу,-- если къ ночи намъ поспѣютъ подкрѣпленія, то Дашичао не отдадутъ.
   Проходило завтра, послѣзавтра, и все было тихо и неопредѣленно.
   Прилетѣла вдругъ откуда-то вѣсть о гибели 28 тысячъ японцевъ подъ Портъ-Артуромъ. Еще не было никакихъ телеграммъ, но всѣ уже знали, и никто не могъ указать источника. Знали и вѣрили и не вѣрили.
   -- Фугасами взорвали.
   -- Ерунда: фугасами можно 50--100 человѣкъ взорвать.
   Пришла телеграмма изъ Чифу, отъ двухъ нашихъ консуловъ.
   -- И Лессаръ подтверждаетъ, что около 20 тысячъ. Но отчего же нѣтъ офиціальнаго подтвержденія?
   -- Курьеръ, очевидно, перехваченъ.
   Потомъ слухи затихли, и никто имъ больше не вѣрилъ.
   Третьяго я уже опять былъ въ Дашичао, гдѣ генералъ Мищенко обнаружилъ, что вплоть до Гайчжоу непріятеля больше нигдѣ нѣтъ.
   Узнали, что въ Гайчжоу была посадка войскъ на суда, и потому ждали занятія Инкоу. Ждали 4-го и 5-го и послали туда подкрѣпленіе. Ждали по утрамъ около 8 чамовъ съ приливами. Я былъ въ это время въ Инкоу, выѣзжалъ на катерѣ на взморье, но нигдѣ на горизонтѣ никакихъ судовъ не было. Нашъ "Сивучъ" ушелъ вверхъ по Ляохе. Вечеромъ въ 5 часовъ уже въ Дашичао говорили всѣ, что полторы дивизіи японцевъ сѣли на суда и ушли въ Портъ-Артуръ на пополненіе выбывшихъ изъ строя.
   -- Значитъ, вѣрно, что двадцать или двадцать восемь тысячъ японцевъ уничтожено?
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, и уходъ японцевъ въ Портъ-Артуръ -- лучшее доказательство.
   А 6-го іюля въ Дашичао уже говорили о вчерашнемъ боѣ у генерала Гершельмана. Мы отступили, но бой хвалили, хвалили и Гершельмана:
   -- Его донесенія всегда вѣрны. Мы отступили въ порядкѣ и положили много японцевъ.
   Заговорили объ общемъ наступленіи арміи Кѵроки. Одни вѣрили, другіе нѣтъ.
   -- Куроки пробирается въ Мукденъ?
   -- Никуда онъ не пробирается, а щиплетъ такъ, чтобы дать время Оку расправиться съ Портъ-Артуромъ.
   -- По-вашему, что же, Портъ-Артуръ возьмуть?
   -- Надо быть ко всему готовымъ.
   -- А если Портъ-Артуръ возьмутъ, куда уйдетъ флотъ?
   -- Никогда Порть-Артуръ не возьмуть! Сегодня генералъ Величко,-- я самъ слышалъ,-- говорилъ, что Портъ-Артуръ неприступенъ.
   -- По-моему, надо двумя корпусами итти сейчасъ же на выручку Портъ-Артура.
   -- Но вѣдь ужъ ходили!
   -- Ну, и что жъ, что ходили?!
   Начинается споръ. И сторонники и противники движенія на Портъ-Артуръ въ доказательствахъ опираются на бой подъ Вафангоу 2-го іюня.
   Если оглянуться назадъ, ко времени моего пріѣзда сюда, въ половинѣ мая, когда съ минуты на минуту ждали, что мы бросимъ Ляоянъ, я сравнить съ теперешнимъ положеніемъ, по-моему, сдѣлано много. Чтобы сдѣлать остальное, нужна сила, настоящая реальная сила -- въ 500 тысячъ человѣкъ армія.
   Если къ осени мы не будемъ имѣть эту силу -- насъ ждетъ лишній годъ войны.
   Это я уже высказывалъ и теперь, оглянувшись, говорю еще болѣе убѣжденно.
   Японцы -- очень и очень серьезный врагъ. Я лично убѣжденъ, что у нихъ теперь уже армія близка къ 500 тысячамъ человѣкъ. За это говоритъ логика вещей. Еще въ XVI столѣтіи каждая воюющая сторона въ междоусобной войнѣ легко собирала по 300 тысячъ арміи. Это -- фактъ. Теперь, когда эта нація имѣетъ 45 милліоновъ населенія, когда вся, какъ одинъ, воодушевлена, когда никто не отвергаетъ ихъ боевыхъ способностей,-- я никогда не повѣрю, чтобы они могли выставить только 300 тысячъ. Конечно, истину они скрываютъ и умѣютъ ее скрывать,-- умѣютъ и внушать то, что имъ выгодно.
   Турецкая война показала, какъ невыгодно не выбрасывать на театръ военныхъ дѣйствій сразу большія арміи.
  

LVI.

Между Ляояномъ и Дашичао, 27-го.

   Сегодня, въ 7 часовъ утра, ко мнѣ заглядываетъ гостепріимный хозяинъ участка въ Дашичао.
   Съ лицами связываются воспоминанія о мѣстахъ: фантастичный узоръ горъ, луна, желтое море; что-то скрываютъ эти горы и точно надвигаются и волнуются вмѣстѣ съ засѣвшими тамъ японцами. А къ западу отъ Дашичао вѣтка въ Инкоу: низкіе далекіе берега и волны мутной рѣки, сливающейся на горизонтѣ съ моремъ.
   Чистый городокъ, пріютившійся на набережной. Все это уже близкое мнѣ, хотя я только разъ и побывалъ тамъ, и я вдвойнѣ радъ видѣть гостепріимнаго хозяина Дашичао, человѣка прямого, часто, очень часто во вредъ себѣ не умѣющаго и не желающаго скрывать свои мнѣнія относительно всѣхъ тѣхъ, которые изъ-за крестика или иныхъ побужденій не понимаютъ сами, что своей безсознательной дѣятельностію только невѣроятно тормозятъ и туманять дѣло. -- Что новаго?
   -- Со вчерашняго вечера поставленъ вопросъ: быть или не быть Дашичао? 25-го и 26-го подъ Гайчжоу было дѣло, и мы отступили за Гайчжоу и укрѣпляемся теперь на разъѣздѣ Соляномъ между Гайчжоу и Дашичао.
   -- Неудачное дѣло?
   -- Очень удачное, одно даже изъ самыхъ удачныхъ.
   -- А отступленіе?
   -- По программѣ: до времени -- отступленіе съ боемъ. Но, если сосчитать всѣ потери у японцевъ при всѣхъ ихъ побѣдахъ -- этихъ потерь вдвое почти больше. Вчера тоже у нихъ масса легла -- больше тысячи.
   -- А у насъ?
   -- Сто съ небольшимъ. У нихъ и поносы; говорятъ, тысячи во двѣ выбываютъ изъ строя.
   -- И у насъ начались.
   -- Ну, какъ же сравнить -- у насъ и 1/4 части ихняго нѣтъ, и протекаетъ болѣзнь у насъ легче,-- у желтой расы она тяжелѣе.
   -- Да, вчера мнѣ говорилъ главный медицинскій инспекторъ манчжурской арміи, что, по его наблюденіямъ, въ китайскую войну наибольшій процентъ заболѣваемости и смертности наблюдался у китайцевъ и японцевъ. Японскія войска къ тому же и изнурены больше... Такъ вы говорите, удачный бой?
   -- Спеціалисты говорятъ, что бой былъ по всѣмъ правиламъ современнаго искусства, какъ подобаетъ быть арьергардному бою. Генералъ Штакельбергъ все время самъ былъ въ передовой цѣпи, все время самъ руководилъ, и всѣ враги его признаютъ, что дѣйствовалъ онъ блистательно.
   -- А отъ чего зависятъ, отдадимъ мы Дашичао или нѣтъ?
   -- Я вѣдь могу передать только слухи. У Куроки и Оку 11 дивизій. Растянуты онѣ, какъ и наши, на громадномъ пространствѣ, чуть ли не на полтораста верстъ, чуть ли не отъ Мукдена и до Дашичао. Они наступаютъ, стало-быть, иниціатива въ ихъ рукахъ, но гдѣ главаыя ихъ силы сосредоточатся? Все время у нихъ передвиженія...
   -- И у насъ тоже?
   -- А у насъ -- своего рода игра въ жмурки. Вопросъ и сводится къ тому, гдѣ въ данный моментъ сраженія перевѣсъ силъ. И если окажется, что у нихъ, то, очевидно, въ силу уже этого надо продолжать тогь самый планъ, который намѣченъ былъ съ самаго начала.
   Выясняется, что мнѣ надо ѣхать въ Дашичао. Я, конечно, очень радъ этому. И вотъ я опять въ вагонѣ съ помощникомъ начальника отдѣленія Б. Н. и начальникомъ 13-го участка Л. О. Между Ляояномъ и Дашичао -- громадное скопленіе поѣздовь: выгружаютъ, нагружаютъ, погружаютъ войска, ѣдутъ туда и назадъ, и мы успѣваемь къ вечеру добраться только до слѣдующей станціи Лисянгунъ.
   Здѣсь скрещеніе съ почтовымъ, и я отправляю письма. Проходитъ много времени, и я замѣчаю, что одинъ листъ изъ письма забылъ вложить.
   Спрашиваю кондуюсра:
   -- Поѣздъ долго еще простоитъ?
   --Ни одного звонка еще не было.
   Ну, значитъ, успѣю. И я пошелъ съ письмомъ, чтобъ бросить его въ почтовый поѣздъ. Не совсѣмъ обычный типъ почтоваго поѣзда: рядъ санитарныхъ вагоновъ, воинскихъ -- исключительно воинскимъ грузомъ груженые вагоны, платформы,-- это и есть вагоны почтовые. Поѣзда здѣсь безконечно длинны. Пока ходилъ, мой поѣздъ ушелъ. Далъ телеграмму въ Хайченъ отцѣпить мой вагонъ, а до Хайчена -- 25 верстъ -- рѣшилъ доѣхать съ первымъ отходящимъ воинскимъ. Классный вагонъ 3-го класса одинъ. Въ немъ помѣщаются всѣ офицеры. Надо спросить разрѣшенія начальника эшелона. Начальникъ эшелона -- подполковникъ, батальонный командиръ, и его батальонъ, въ полномъ составѣ, ѣдетъ въ этомъ же поѣздѣ; онъ въ вагонѣ, и я опятъ прохожу узкой галлереей между двумя поѣздами -- почтовымъ и военнымъ. Такъ какъ въ почтовомъ ѣдетъ много свѣже-раненыхъ,-- третьягоднишнихъ и вчерашнихъ, то всѣ вагоны раненыхъ обступили кучки солдатъ и жадно слушаютъ, что говорятъ имъ перегнувшіеся изъ товарныхъ вагоновъ раненые.
   Лица сосредоточенныя, напряженныя.
   Я слышу только отрывочныя фразы:
   -- Тутъ, какъ пика у меня переломилась, а онъ ужъ замахнулся,-- я хвать его за дуло ружья, да этакъ на себя...
   -- Нѣтъ этого хуже, какъ отступать... Бѣда!
   -- Ему что? Только рубаха на немъ да лакей при немъ, знай подпосить ему патроны...
   Изъ каждаго вагона выглядываютъ сестры. Часто и онѣ что-то разсказываютъ солдатамъ. На воротахъ вагоновъ висятъ гдѣ-то выстиранныя, теперь сушащіяся рубахи да разное, разныхъ цвѣтовъ, бѣлье. Сквозь тьму пробираются китайцы съ лотками, на которыхъ огурцы, зеленые абрикосы. Остановятся и слушаютъ, точно понимаютъ, а можетъ-быть, и не понимаютъ, можетъ-быть, и не китайцы, какіе-то штатскіе. Въ общемь весь этотъ проходъ, узкій и длинный, производитъ впечатлѣніе временнаго переулка гдѣ-нибудь на ярмаркѣ, гдѣ обыкновенные интересы уже сблизили всѣхъ, а живутъ люди теперь этой одной жизнью тамъ налаженно, точно и вѣкъ такъ жили. А вотъ и вагонъ 3-го класса.
  

LVII.

28-го іюня.

   Въ узкомъ проходѣ прилажена доска, на ней перо, чернилица и печать. И что-то устало пишетъ, стоя, пожилой подполковникъ съ отросшей щетиной на лицѣ.
   -- Сдѣлайте одолженіе, выбирайте любое мѣсто.
   -- Господа, всѣ животы подвело: ѣсть хочу, когда же обѣдъ? Мнѣ вѣдь въ караулъ.
   Говоритъ молодой съ усиками красивый подпоручикъ въ рубахѣ, шарфѣ, шапкѣ и съ револьверомъ.
   -- Даютъ, даютъ,-- успокаиваетъ чей-то голосъ.
   Я оглядываюсь. Вагонъ маленькій, изъ товарныхъ вагоновъ, съ верхними и нижними койками. Всѣ койки заняты. Подушекъ ни у кого. Очевидно, свернутая шинель и замѣняетъ подушку. У рѣдкихъ тюфячки, остальные лежатъ прямо на доскахъ. Заскорузлые жестяные чайники,-- все бѣдно, просто.
   Всѣ офицеры -- молодежь обыкновеннаго армейскаго типа.
   Пройдетъ, приложитъ руку къ фуражкѣ, назоветъ свою фамилію. Я ужъ знакомъ со всѣми.
   -- Ну, такъ повтори еще разъ.
   -- Ну вотъ, если хунхузы или японцы нападуть... какъ нападутъ?.. Стрѣлять издали будутъ -- командуй: изъ вагоновъ отстрѣливаться. Если поѣздъ остановятъ и въ зависимости, если подходять цѣпью? Тогда долой изъ вагоновъ и тоже въ цѣпь, а то колонной... Ты выучи уставъ.
   -- Ладно, выучу.
   Онъ добродушно обращается ко мнѣ:
   -- Вотъ попалъ изъ запаса и все перезабылъ, оказывается.
   -- Перезабылъ? И не зналъ никогда.
   -- Врешь, зналъ: ты, что ли, за меня держалъ экзаменъ?
   Въ сосѣднемъ отдѣленіи какой-то офицерикъ очень убѣдительно, ровнымъ, льющимся голоскомъ, убѣждаетъ доктора помѣняться съ нимъ на какихъ-то условіяхъ шашкой.
   Молодой докторъ угрюмо слушаетъ.
   -- Мнѣ вѣдь рѣшительно все равно,-- льется быстрая ласковая рѣчь офицерика:-- я только хочу, чтобы у васъ была настоящая шашка. Вы посмотрите -- дамасская сталь! А легкость? А изгибъ? Я вамъ говорю, мнѣ досталась она отъ одного лейбъ-гусара. Съ громадными связями человѣкъ, страшно богатый -- подарилъ мнѣ... Дареная и, видите, для васъ не жалко. Онъ самъ за клинокъ только одинъ, и то по случаю, далъ сто рублей. Сто рублей! Если даже считать, что, какъ богатый человѣкъ, лейбъ-гусаръ переплатилъ отъ 25 рублей, считайте -- вдвое переплатилъ, все-таки пятьдесятъ останется, а я вамъ предлагаю совсѣмъ даромъ. Я только вѣдь хочу, чтобы и у васъ была настоящая шашка...
   -- Господа, обѣдать!
   Приносятъ громадный котелъ.
   -- Не угодно ли съ нами пообѣдать? Сегодня у насъ супъ, да еще изъ курщы,-- предлагаютъ мнѣ.
   -- Только-что ѣлъ.
   Ѣдятъ по очереди. Ѣдятъ аппетитно, сочно.
   -- Давно ѣдете?
   -- Мѣсяцъ и два дня.
   -- Дорога тяжела?
   -- Нѣтъ... Тѣсно немного.
   -- Солдатамъ тѣснѣй,-- замѣчаетъ докторъ.
   -- Но, кажется, ихъ хорошо кормятъ.
   Молодой, крупный, заспанный блондинъ тяжело вскакиваетъ, и я уже слышу за перегородкой его громкое чавканье.
   -- Ругатель,-- ласково поощряютъ его товарищи.
   Поручикъ продолжаетъ ѣсть и въ то же время рычитъ.
   Опять воркуетъ молодой офицеръ насчетъ шашки и снова кончаетъ всякій свой періодъ все тѣмъ же припѣвомъ:
   -- Вы же понимаете, что мнѣ вѣдь рѣшительно все равно: я только хочу...
   -- Хорошо: я согласенъ.
   -- Согласны? Это окончательно? Вы скажите навѣрно,-- я такъ и стану считать. Со мной онъ уже совсѣмъ-было условился...
   -- Окончательно,-- подтверждалъ докторъ.
   -- Ну, вотъ и отлично.
   Докторъ отходитъ и садится противъ меня.
   -- Докторъ, давно кончили?
   -- Въ девятьсотъ второмъ.
   -- Гдѣ?
   -- Въ академіи. Отслуживаю...
   -- Интересно?
   -- Пока очень неинтересно: отстаешь отъ всего...
   -- Скажите мнѣ, пожалуйста,-- настойчиво спрашиваетъ меня, подходя, подполковникъ:-- отчего мы такъ долго стоимъ на каждой станціи, на разъѣздахъ?
   -- Вѣроятно, забиты станціи.
   -- Но теперь только нашъ поѣздъ остался!
   -- Это здѣсь, а впереди?
   -- Почему же забиты?
   -- Задержалась выгрузка, дожди были -- въ дождь интенданты не выгружаютъ, а теперь усиленное движеніе.
   Совсѣмъ темнѣетъ. Только паровозъ гдѣ-то жалобно, какъ загнанное животное, сопитъ и насвистываетъ.
   -- Дня черезъ два доѣдемъ?
   -- Понадобшся, и въ два часа доѣдемъ... Все охота вотъ разсуждать, а какъ тутъ разсуждать, когда вотъ такъ же видно намь, какъ вотъ въ той ночи. На то и война... Спать пора!..
   -- Это васъ ищутъ?
   Передо мной стоитъ дежурный по станціи.
   -- Не хотите ли на вагонеткѣ доѣхать до разъѣзда,-- тамъ вѣдь поѣздъ тоже долго простоить, успѣете.
   Я соглашаюсь и ухожу съ дежурнымь въ казарму дорожнаго мастера.
   Прохладный воздухъ намъ такъ пріятенъ послѣ душнаго вагона. Въ темнотѣ мелькають огоньки казармы. Она похожа на маленькую уютную усадьбу съ деревьями.
   Во внутреннемъ небольшомъ дворѣ, за накрытымъ столоуъ, съ лампой посрединѣ, сидятъ нѣсколько человѣкь и ужинаютъ: ѣдятъ степенно, съ достоинствомъ трудовыхъ людей. Во главѣ стола сидитъ лѣтъ сорока человѣкъ съ рѣзкими чертами лица, съ густыми усами. Это дорожный мастеръ. Онъ, прожевывая, выслушиваетъ распоряженіе и смотрить и своихъ помощниковъ. Въ ихъ лицахъ тревога -- на комъ остановится выборъ. Кому охота ѣхать ночью...
   -- Поѣзжайте,-- говоритъ онъ человѣку съ плоскимъ, выразительнымъ лицомъ.
   -- Часа два проѣдемъ. Поѣздъ, пожалуй, не захватимъ, а этимъ всѣ равно сейчасъ пойдемъ.
   -- Поѣздъ захватите, это навѣрно.
   Еще пауза, и старшій рабочій, на котораго палъ жребій, порывисто встаеть и исчезаетъ въ темнотѣ.
   -- Присядьте, пожалуйста, сейчасъ будетъ готово. Не хотите ли поѣстъ?
  

LVIII.

Дашичао.

  
   -- Сегодня рѣшится вопросъ: оставляемъ ли мы Дашичао или отступаемъ.
   -- Почему?
   -- Если до завтра японцы не начнутъ боя, къ намъ подоспѣютъ подкрѣпленія, и мы остаемся и принимаемъ бой.
   -- Сколько японцевъ?
   -- Восемьдесятъ тычячъ.
   -- Сколько насъ?
   -- Теперь, сейчасъ -- пятьдесятъ.
   -- А завтра?
   -- Будетъ больше, чѣмъ у японцевъ.
   -- Но теперь уже два часа: боя нѣтъ?
   -- Я только-что съ позицій: нѣтъ. Японци окапываюгся у Соляного разъѣзда, въ десяти верстахъ отъ Дашичао. Но можетъ быть еще и ночной бой. А можетъ-быть, бой и не у насъ, а у Келлера: боевая линія вѣдь идетъ на сто верстъ. Нападающая сторона -- они, слѣдовательно у нихъ и иниціатива. Гдѣ они нападутъ? И, прежде чѣмъ нападутъ, перемѣшаютъ такъ шашки, чтобы самъ чортъ ничего не разобралъ, гдѣ сколько у нихъ.
   -- И наши постоянныя передвиженія имѣютъ тотъ же смыслъ?
   -- Несомнѣнно. Особенно теперь, когда вх каждомь китайцѣ можно предполагать переодѣтаго японца.
   Несомнѣнно одно: никто ничего не знаетъ, и всѣ, кого я видѣлъ въ Дашичао,-- всѣ говорятъ другое.
   Отступимъ непремѣнно. Ни за что не отступимъ.
   -- Съ чего идти японцамъ въ равнины, имъ, людямъ горъ, когда у нихъ -- горная артиллерія, нѣтъ кавалерій, настолько нѣтъ, что до сихъ поръ они не могли воспользоваться ни одной своей побѣдой и ни разу не преслѣдовали насъ. Еще въ началѣ кампаніи можно было думать, что они пойдуть и въ Харбинъ и чуть ли не въ Иркутскъ. Но теперь силы всѣ на виду. Не безъ головы же они: съ арміей въ двѣсти тысячъ наступать на болѣе сильную въ ближайшемъ уже будущемъ, да еще въ виду дождей! Займутъ Дашичао, Инкоу и дальше шагу не сдѣлаютъ.
   -- Вы были, полклвникъ, въ дѣлѣ подъ Гайчжоу 26-го іюня?
   -- Былъ. Это былъ арьергардный бой по всѣмъ правиламъ военной науки, хотя совѣршенно не согласный съ диспозиціей. Предполагали, что начеется съ генерала Самсонова на правомъ флангѣ, а въ шесть часовъ утра уже весь бой перешелъ на лѣвый. Штакельбергъ все время былъ впереди и самъ руководилъ боемъ. Три раза японцы батальонными колоннами шли въ атаку, и наша артиллерія буквально косила ихъ.
   -- Войска хорошо себя держали?
   -- Идкально, какъ на парадѣ. Ко всему привыкаетъ человѣкъ. Хотя, впрочемъ, къ шрапнели привыкнуть трудно: пуля -- жжа! и конецъ. А эта воетъ,-- издалкка, громче, громче -- бумъ!
   -- Полета не видно?
   -- Нѣтъ. Оставайтесь: можетъ-быть, завтра и будетъ что-нибудь.
   -- Я не могу оставаться: я долженъ черезъ два часа ѣхать назадь, въ Ляоянъ. Скажите: правда; что японцы пьютъ ханшинъ или саки передъ сраженіемъ?
   -- Говорятъ. Но въ тѣхъ фляжкахъ, которыя я осматривалъ, тамъ вода и, вѣроятно, кипяченая.
   -- Прикалываютъ нашихъ раненыхъ?
   -- Это -- да. Но не какъ обычное явленіе. А тепорь вотъ что выясняется: у нихъ холера, -- это уже несомнѣнный фактъ, и если мы будемъ гоняться за ихъ плѣнными, то этимъ путемъ можемъ легко и къ себѣ занести эту гостью.
   -- Если холера есть, то, я думаю, чркзъ китайцевъ она придетъ скорѣе, чѣмъ чрезъ плѣнныхъ японцевъ. Медицинскій инспекторъ арміи говорилъ мнѣ, что по его наблюденіямъ холера на желтую расу дѣйствуетъ гораздо сильнѣе. Въ китайскую войну, когда холера свирѣпствовала среди японцевъ и китайцевъ, въ европейскихъ войскахъ она дѣйствовала очень слабо.
   -- Какое настроеніе у солдатъ?
   -- Есть ѣда, можетъ выспаться, дождемъ его не мочитъ -- хорошее настроеніе, а если нѣтъ -- плохое. Другого настроенія у русскаго солдата нѣтъ.
   -- Но если бьютъ его?
   -- Это до него не касается: это ужъ дѣло начальства...
   Я здороваюсь съ представителемъ "Краснаго Креста", съ представителемъ Москвы, съ г. Катковымъ,-- всѣ теперь озабочены однимъ: эвакуировкой и пріемкой новыхъ больныхъ.
   -- Желудочные?
   -- Да, но легкіе,-- черезъ нѣсколько дней уже назадъ ѣдутъ.
   -- Что, какова чистота! -- подходитъ военный комендантъ.-- Кругомъ ни пылинки!
   -- Генералъ Треповъ страсть подтягиваетъ.
   Меня зовутъ обѣдать, и мы обѣдаемъ въ большомъ обществѣ инженеровъ, военныхъ. Приходитъ во время обѣда много народу. Среди нихъ и Н. А. Демчинскій.
   Все тотъ же, вотъ ужъ пять мѣсяцевъ не надоѣдающій разговоръ о войнѣ, о злобѣ дня: отступимъ или нѣтъ отъ Дашичао. Большинство, впрочемъ, не хочетъ отступать.
   -- Мало ли что вамъ не хочется: если надо -- отступимъ.
   -- Несомнѣнно, Куропаткинъ знаетъ, что дѣлаетъ.
   На этомъ мирятся всѣ.
   Поѣздъ уже готовь, и надо ѣхать назадъ. Я смотрю въ окно вагона: по обѣимъ сторонамъ тянется непрерывная цѣпь конныхъ обозовъ по просохшей уже дорогѣ.
   Смѣшно видѣть солдата, управляющаго вмѣсто китайца китайской арбой съ запряжкой: одинъ мулъ въ корню, а три на выносъ и безъ вожжей. Очевидно, приспособился: сидить на арбѣ, помахиваетъ китайскимъ кнутомъ и разговариваетъ съ мулами на какомъ-то русско-китайскомъ жаргонѣ, гдѣ на одно перевранное китайское слово приходится двадцать исковерканныхъ русскихъ, въ родѣ: бросать -- мало-мало бросайло.
   Сдѣлано и приспособленіе: нѣкоторыя арбы соединены, и получается телѣга на четырехъ колесахъ.
   У китайцевъ арба съ запряжкой покупается отъ 500 до 800 рублей.
   Я слышалъ, что количестно такихъ подводъ приказано увеличить на десять тысячъ штукъ.
  

LIX.

Дашичао.

28-го іюня.

   Командиръ 8-го полка, съ красными лампасами, плотный, бритый, живой, съ коротко остриженными густыми волосами, съ зоркими, съ простодушной хитрицей, глазами -- все время въ движеніи. Веселый, общительный и жизнерадостный человѣкъ. Съ молодыми офицерами говоритъ добродушно, и, чѣмъ больше благоволитъ, тѣмъ сильнѣе ласково-ругательное прозвище.
   -- Этакая дрянь: взяли еще двухъ такихъ же оголтѣлыхъ и отправились между двухъ цѣпей, нашей и японской, прогуливаться, а пули такъ и свистятъ кругомъ. Я жъ его,-- еще разъ попробуй,-- выпорю...
   И полковникъ хохочетъ завиднымъ смѣхомъ.
   -- Га?
   И онъ опять смѣется.
   -- Мой полкъ все время въ бѣгахъ, съ 17-го мая,-- вотъ полтора мѣсяца, а у меня, въ хорошій часъ молвить, четыре убитыхъ и 18 раненыхъ. Все время въ дѣлахъ, и плохихъ не было. 3-го іюня весь день сдерживалъ своимъ полкомъ, пока отступалъ нашъ правый флаитъ.
   Разговоръ происходитъ въ коридорѣ вагона у открытаго окна. Сократъ въ сторонѣ почтительно говоритъ:
   -- Вѣрно, совершенно вѣрно... Съ открытой храбростью, безъ сноровки, въ этой войнѣ всякій пропадетъ. Необходима сноровка... хитрость... Стрѣляетъ онъ... Шапку на палкѣ нарочно поднимешь, и одна секунда -- три-четыре пули уже прострѣлили шапку... Какъ черногорецъ стрѣляетъ...
   -- Ну,-- не соглашается полковникъ.-- Три человѣка въ пятистаъъ шагахъ вдоль цѣпи гуляютъ и всѣ трое цѣлы,-- какая жъ это стрѣльба? Зарядовъ не жалѣютъ. А ужъ солдать, который палитъ и палитъ -- какой солдатъ?
   -- Снарядовъ много выпускаетъ, зря выпускаетъ,-- это вѣрно.
   -- А вѣрно, такъ что жъ? Мои казаки никакого вниманія на его пули не обращаютъ. Вотъ шрапнель -- этой поклонишься, какъ штукъ сто разорвется надъ головой, а въ каждой 350 пуль, да собственныхъ осколковъ. И все-таки... Вотъ такихъ сто разорвалось 2-го іюня надъ нами, а въ результатѣ -- ерунда...
   -- Вѣрно, вѣрно,-- говоритъ раздумчиво Сократъ:-- надо умѣть и дѣло сдѣлать и людей сберечь.
   Сократъ задумчиво смотритъ въ окно.
   -- Особенная, совсѣмъ особенная война. Надо очень хитро: всю сноровку врага узнать... Въ руки не любитъ сдаваться. Ханшинъ или саки или лепешку сосетъ: сильный дѣлается, самъ себя не помнитъ.
   -- Небось, какъ пику или штыкъ увидитъ передъ носомъ, вспомнитъ и себя... А ужъ пику... Прославился я теперь, какъ варваръ, а ужъ пика прославилась... Отъ полусотни два эскадрона послѣ 17-го повернули да маршъ маршемъ назадъ. Забыли и про своихъ пѣхотинцевъ. А тѣ за ними, какъ собаки въ травлѣ. Кричали: "палачи Ермака!". Ладно, мы омскіе, такъ и быть: Ермака Тимоѳеевича прямое наслѣдіе -- палачи, такъ палачи Ермака Тимоѳеевича.
   -- Почему прямое наслѣдіе?
   -- Онъ же насъ по Иртышу посадилъ, -- тамъ и осталось все его войско, и мы всѣ отъ него и пошли.
   Смышленые, веселые глаза полковника смотрятъ на насъ.
   -- Первый полкъ такъ и называется его именемъ. Какъ казаки говорятъ: полкъ Варнака Тимоѳеевича.
   -- Первый полкъ тоже здѣсь?
   -- Нѣтъ: охраняетъ китайскую границу. Первый, второй и третій.
   -- Ну что жъ, и спать,-- говоритъ полковникъ.
   -- Рано.
   -- Привыкъ: съ первой зарей и я глаза открываю,-- хоть убей, не засну.
   -- Рюмку коньяку?
   -- Нѣтъ, благодарю, въ свое время все выпилъ,-- теперь ни вина ни водки.
   -- Ну, ужъ это даже и на казака не похоже,-- говоритъ докторъ.
   -- Одно слово -- никуда негодный человѣкъ,-- смѣется полковникъ.
   -- За 17-е много Георгіевъ у васъ получили?
   -- Что-о? Георгія, батюшка, офицеру получить -- мно-о-го надо...
   -- А вотъ, полковникъ,-- говоритъ Сократъ:-- если бы лошадей не пожалѣть, да ночью въ ихъ лагерь, пока они лепешекъ еще не поѣли, да пока эта самая шрапнель... Не выдержали бы?
   -- Видишь, что. Можетъ, конечно, что и не выдержали бы, да ты то разсуди головой, какъ въ этихъ горахъ съ лошадьми поворачиваться, а вдругъ да спутаешься, не вылѣзешь? Вотъ если бъ его къ Харбину поближе вытянуть -- на ладонку, такъ опять не пойдетъ, пожалуй, такой онъ сынъ.
   -- Не пойдетъ.
   -- Раньше-то раззадорился бы, можетъ, а теперь, пожалуй, раскусилъ.
   Полковникъ уходитъ...
   Сократъ задумчиво смотритъ въ окно съ какой-то затаенной, очевидно, привычной, гнетущей думкой.
   -- Умный, дѣльный чоловѣкъ,-- говорить онъ про полковника раздумчиво:-- зря не сдѣлаеть...
   Сократъ вздыхаетъ.
   -- И я спать пойду... Очень радъ, что судьба свела насъ опять. Живы будемъ, будете строить въ Крыму -- дайте дѣло. Тутъ что? Война? У него бы на родинѣ война, а тутъ на чужой, совсѣмь посторонней сторонѣ, -- Сократь разводитъ зрачками. -- Ни ему ни мнѣ никакой пользы... Вся польза китайцу.
   Сократъ безнадежно машетъ рукой и уходитъ.
   Mы съ докторомъ забираемся въ купэ.
   -- Вы здѣсь и привилигированномъ положеніи, докторъ?
   -- Нѣтъ, обыкновенный военный врачъ.
   -- Разница большая?
   -- Порядочная. Младшій докторъ въ "Крстѣ" пятьсотъ въ мѣсяцъ, а военный -- 140.
   -- Н-да...
   -- Васъ интересуютъ всякія нововведенья? -- спрашиваеть меня докторъ.
   -- Всю жизнь только этмъ и занимался. Нововведенья въ жизни, можно сказать, моя прямая спеціальность: всегда къ услугамъ.
   -- Тогда прочтите этотъ актъ.
   Я читаю.
   -- Сегодня еще былъ объ этомъ разговоръ.
   Это консервированіе мяса по способу г. Власевича. Опытъ производился во второмъ сибирскомъ корпусѣ, въ 124-мъ пѣхотномъ Воронежскомъ полку, въ іюнѣ этого года, въ Манчжуріи, въ деревнѣ Хунь-дзянь-тунѣ. Результатъ оказался блестящій:
   "Люди чувствовали себя болѣе сытыми, чѣмь обыкновснно, когда пища готовится изъ обыкновеннаго свѣжаго мяса, потому что, по ихъ слсьамъ, порція изъ консервированнаго мяса менѣе водяниста и менѣе жилиста, почему съѣдается цѣликомъ и ничего не пропадаетъ зря".
   Это -- слова акта за подписью всего полкового начальства и докторовъ.
   Люди заявили, что предпочли бы получать меньшую порцію мяса, но консервированнаго. Мясо вкуснѣе. Это все изъ акта. Это понятно: шесть недѣль пролежавши въ консервированныхъ складахъ-холодильникахъ въ Америкѣ, мясо нѣжнѣе, вкуснѣе и переваримѣе нашего, по обычному способу приготовленнаго, жесткаго мяса.
   "Принятое мясо одиннадцать дней хранилось при ротѣ сперва на открытомъ воздухѣ. При выступленіи же роты въ походъ 26-го мая сего года оставшійся двухдневный запасъ уложенъ былъ въ китайскую арбу безъ какой-либо особой укупорки и въ такомъ видѣ взятъ былъ въ дорогу. Температура окружавшаго воздуха была не менѣе 30° R. Было жарко и душно.
   "Наваръ получился густой, въ виду чего пища всегда выходила вкусная. Комиссія нашла, что наваръ гуще, чѣмъ изъ обыкновеннаго мяса. Мясо было болѣе мягкое и нѣжное, а слѣдовательно и болѣе вкусное, чѣмъ мясо свѣжерѣзаннаго скота''.
   -- Ну что жъ? Блестящій результатъ,-- сказалъ я, прочитавъ.-- Вопросъ о голодовкѣ, когда такое мясо можно доставлять и изъ Омска даже, вопросъ объ эпидеміяхъ, объ убыткахъ отъ падежей, отъ убиванія больныхъ, распространенія заразы, вопросъ сельскихъ хозяекъ во всѣхъ деревняхъ Россійской имперіи -- какъ лѣтомъ кормить мясомъ семью, когда больше трехъ дней оно не выдерживаетъ въ ледникахъ,-- всѣ эти вопросы рѣшены, какъ по мановенію волшебнаго жезла, и остается только радоваться, что война и въ этомъ дала толчокъ такому дѣлу. Пріятно и за русскихъ изобрѣтателей.
  

LX.

Хайченъ.

29-го -- 30-го іюня.

   Просыпаюсь и слышу возню подъ окномъ. Выглядываю. Цѣлыя горы мѣшковъ съ мукой. На китайскихъ двуколкахъ одни солдаты подвозятъ, другіе выгружаютъ, третьи тащатъ мѣшки наверхъ и бросаютъ ихъ другъ на друга.
   -- Ребята, тащи, тащи! -- командуетъ унтеръ, стоя на самой горѣ изъ мѣшковъ.-- Да что вы, черти, русскаго языка не понимаете: куда грузите? Зря вѣдь... Постой тамъ! Постой!..
   -- Ну?!
   -- Вотъ тебѣ и ну! Когда говорятъ, слушайся.
   Черезъ минуту команда:
   -- Пять минутъ отдохни.
   Крики, шумъ затихаютъ сразу. Погодя доносится гулъ разговаривающихъ.
   Я слышу только ближайшихъ ко мнѣ. Жалуется сиплый голосъ, что табаку нѣтъ ни крошки.
   -- Табакъ ладно бы... Воды хотя глотокъ бы... ты смотри, пекло какое.
   -- Вставай! Ну, живо, живо!
   Понемногу опять закипаетъ работа, и опять вопли старшаго:
   -- Ну что жъ вы, какъ бараны, напираете? Смотри, какъ сгрудились. Да не бросай же такъ, мѣшокъ лопнетъ. О, Господи, пропадешь съ вами! Стой, стой, тащи, не вали! Не ва-али! Ну, живо, живо! Еще немножко! Наддай!
   -- Наддай, наддай,-- ворчить чей-то голосъ:-- ладно, они желѣзные были.
   -- Поговори, поговори тамъ!
   -- Сидоровъ! -- раздается утомленный голосъ.-- Что жъ ты, чортъ тебя побери, по-дурацки опять все дѣлаешь? О, Господи!
   Я выглядываю: интендантскій офицеръ при шашкѣ. На горѣ мѣшковъ, вытянувшись, стоитъ старшій.
   -- Вѣдь объяснялъ, вѣдь говорилъ. Говорилъ же. Нигчего не исполняете.
   Офицера разбираетъ злость.
   -- Да что же, чортъ тебя побери, думаешь, не найду, откуда ноги у тебя растуть?!
   -- Ваше благородіе! Что жъ я могу? Имъ говоришь, а они не слушаются.
   -- Да дуракъ ты, и ничего ты имъ не говоришь, а они у тебя ничего не дѣлаютъ, точно не ѣли два дня. Вотъ двадцатъ человѣкъ тамъ вѣдь ничего же не дѣлаютъ.
   -- Ваше благородіе! Если мнѣ къ нимъ бѣжать, тутъ станетъ все.
   -- И тамъ и тутъ стало, Русскимъ языкомъ толковалъ тебѣ: клади лѣстницей. Теперь что же? Все разбиратъ опять? Говорилъ, говорилъ...
   -- Ваше...
   -- Да молчи ты, дуракъ. Оттого, что ты разговариваешъ, а не слушаешь, -- оттого и дѣла нѣтъ: съ ранняго утра возитесь, и всю работу теперь передѣлывай.
   -- Ваше...
   -- Стой! Брось всю работу! Брось! Разбирай. Сверху начинай. Складывай здѣсь мѣшки, въ рядъ, вотъ такъ. Ну, теперь такъ. Теперь опять такъ. Поняли?
   -- Такъ точно.
   -- Почему же не дѣлаешь такъ?
   -- Ваше благородіе...
   -- Да ты не разговаривай, а смотри, и если опять напутаешь...
   -- Какъ можно напутать? Указали, такъ и будемъ дѣлать.
   -- Вчера указывали.
   -- Я вчера не былъ, ваше благородіе.
   -- Не былъ... Кто-нибудь другой былъ, могъ спросить... Я къ обѣду зайду.
   Чей-то голосъ ворчитъ:
   -- Хуже этого нѣтъ, какъ передѣлывать: лучше двѣ новыхъ работы.
   -- Поговори тамъ!
   Работа продолжается беззвучно. Только мѣшки ухапятъ. Вдоль откоса тянется пѣхота вольнымъ строемъ. Какому-то солдатику показалось мало, и къ своимъ семидесяти фунтамъ онъ добровольно прибавилъ жестяное ведро, въ которое собираетъ, какъ Плюшкинъ, что попадется, а больше щепки, палочки. Въ одной рукѣ у него ружье, а въ другой палка, на которую, идя, опирается.
   Сзади плетется молоденькій, безъ усовъ и бороды, солдатикъ. Вѣроятно, дома былъ бабушкинъ баловень. Округленность щекъ еще не исчезла, но щеки эти поблекли и посѣрѣли, и глаза безпомощно, какъ въ кошмарѣ, оглядываются: нѣтъ бабушки, некому пожалѣть, и всего разломило, и гонитъ душу изъ тѣла. Упалъ бы да и лежалъ такъ среди пыльной дороги, знойнаго дня, съ запекшимся сердцемъ и остановившейся мыслью. A вотъ фигурка какого-то дьячка и поетъ тоненькимъ голоскомъ.
   -- На Тя, Господа, уповахъ...
   Вѣроятно, послѣдній годъ и иимшоій ему пробыть въ запасѣ: лицо все въ складкахъ отъ морщинъ, и торчатъ во всѣ стороны жидкіе клочья бородки.
   А вотъ съ фигурой Геркулеса атлетъ -- стройный и мощный, какъ палочку небрежно несетъ свое ружье. Загорѣлое, красивое лицо, шапка безъ козырька, сѣрая рубаха, сѣрая скатанная черезъ плечо шинель.
   Такихъ много: большинство. Какъ вѣтерь по деревьямъ, несется радостная вѣсть: у той сверкающей на солнцѣ рѣки привалъ и дневка.
   -- Охъ, вымоюсь!
   -- Давно не мылся?
   -- Четвертый мѣсяцъ, несется веселый отвѣтъ.
   Я одѣваюсь и выхожу.
   Такая же плоская станція въ долинѣ, тѣ же вагоны, вагоны и вагоны. Тѣ же мухи, миріады мухъ.
   -- Мухи хорошій знакъ,-- говоритъ докторъ.-- Это дезинфекторы здѣшнихъ мѣстъ. Онѣ и дожди: польютъ дожди, превратятъ всю эту долину въ одну сплошную рѣку, и унесетъ она всю грязь.
   -- Нa грязь жаловаться нельзя,-- говорю я.-- На станціахъ даже слишкомъ ужь образцовая чистота. Эти сотни китайцовъ подбираютъ даже бумажки, окурки.
   -- И все это необходимо и прекрасно. Пусть уйдетъ на это нѣсколько милліоновъ -- это будетъ дешевле того, чѣмъ самая армія отъ плохихъ санитарныхъ условіяхъ стала бы болѣть. Но много есть такого, съ чѣмъ никакой санитаръ справиться не можетъ. Эта страшная пыль, напримѣръ. Никакой метлой ее не выметешь, а въ ней всѣ бациллы. Семьсотъ-девятьсотъ человѣкъ желудочныхъ больныхъ, проѣзжая ежедневно, оставляютъ слѣды, быстро высыхающій, превращающійся въ пыль,.
   -- Докторъ, а зачѣмъ везутъ этихъ больныхъ шестьсотъ верстъ до Харбина, шестьсотъ обратно, санитарныхъ вагоновъ хватаетъ только для раненыхъ. Въ товарныхъ же душно, жарко, нѣтъ приспособленій, на станціяхъ они покупаютъ огурцы, дыни, зеленые абрикосы.
   -- Нельзя вездѣ магазины устраивать. Все вѣдь это связано съ массой условій: питанія, удобствь, возможности ухода за больными. Доставка провіанта! Вы посмотрите когда-нибудь. Это стоитъ. Попробуйте въ какой-нибудь отрядъ Ренненкампфа доставить транспортъ: отрядъ ищетъ японцевь, транспортъ -- отрядъ и чѣмъ они тамъ питаются -- одинъ Аллахъ знаетъ. Здоровый -- заболѣваеть, а больной? Онъ при такихъ условіяхъ уыреть. А привезсти его въ Харбинъ, смотрите, чрезъ нѣсколько дней онъ уже ѣдетъ назадъ.
   -- У японцевъ, говорятъ, холера началась?
   -- Вѣррятно, у японцевъ то же про насъ говорятъ. И здѣсь мухи хорошіе показатели. Дѣло въ томъ, что, когда начинается холера настоящая -- прежде всего отравляются и исчезаютъ мухи. Отсутствіе мухъ -- всегда характерный признакъ холеры.
   -- Это, конечно, пріятно, хотя сама муха по меньшей мѣрѣ холерина: отъ каждой съѣденной и проглоченной мухи тошнить.
   Среди вагоновъ мы добираемся до маленькой станціи, наконецъ до еще болѣе маленького буфета, и, стоя въ дверяхъ, я съ тоскою смтрю на всѣхъ этихъ несчастныхъ, которыхъ голодъ загналь сюда. Сотни тысячъ мухъ обсѣли тарелку, жадно млѣдятъ за каждымъ кускомъ и летятъ за нимъ въ ротъ. Въ этой духотѣ и тяжеломъ запахѣ сѣрый офицеръ ѣстъ, весь поглощенный заботой успѣть пронести кусокъ въ ротъ, пропустить глотокъ пива, вина, квасу,-- пропустить сквозь сжатые зубы, чтобъ удержать плавающихъ и барахтающихся въ стаканѣ мухъ. Вынимать ихъ безполезно: мгновенно сотни явятся на смѣну.
   -- Китайцы,-- говоритъ докторъ,-- употребляютъ какую-то траву. Они подвѣшиваютъ ее клѣткообразно къ потолку, и всѣ мухи, и живыя и мертвыя -- всѣ тамъ. Я видѣлъ это въ лавкахъ,-- на этой травѣ ихъ множество; сидятъ тамь и смотрятъ на покупателей... Здравствуйте, коменданть; позвольте познакомить васъ.
   Мы знакомимся.
   Молодой комендантъ озабоченъ и даже растерянъ.
   -- Опять исторія,-- говоритъ онъ доктору, разводя руками; -- далась имъ эта станція: не хотятъ ѣхать, второй часъ уговариваю.
   Комендантъ убѣгаетъ.
  

LXI.

Хайченъ.

29-го -- 30-го іюня.

   Со станціи мы приходимъ къ Николаю Нкколаевичу Бочарову, строителю вѣтки Хайчена. Домикъ у него очень маленькій, бывшее жилье мелкаго агента, но въ маленькій садикъ выходить терраса. Прохладная терраса съ завѣсомъ и обвалившейся штукатуркой, съ тонами, которые даетъ только время, и эти тона и эта разросшаяся листва сада, за которой, очевидно, никто не ухаживаетъ, даютъ отпечатокъ заброшеннаго и прелестнаго въ своей заброшенности уголка. H. B. сравнительно свободенъ отъ дѣлъ, такъ какъ пока японцы еще владѣютъ той территоріей, по которой проидетъ вѣтка.
   Пришелъ В. И., пришло нѣсколько технковь, подрядчиковъ, пришелъ полковникъ.
   -- Устроились мои шельмецы и здѣсь отлично. Русскій солдатъ, говорятъ, не пропадетъ и въ аду, а казаки прямо-таки царствовать тамъ будутъ.
   И полковникъ весело смѣется, такъ весело и отъ души, какъ въ большихъ городахъ уже давно не смѣются.
   Съ Н. Н. они старые знакомые по Хайлару и вспоминаютъ прошлые тяжелые дни китайской войны.
   Между прочимъ. я узнаю подробности о погибшемъ инженерѣ Верховскомъ.
   Какъ-то незадолго до возстанія Верховскій, проѣзжая по линіи, наткнулся на возмутительную сцену расправы китайцевъ со своимъ же подрядчикомъ. Онъ въ чемъ-то ихъ обсчиталъ, а они бросились на него, избили и, пока В. подъѣжалъ къ нему на выручку, успѣли загнать ему подъ ногти заостренныя щепки. Говорятъ, что это страшно мучительная пытка, Тотъ, кому приходилось съ размаху захлопнуть свой палецъ въ дверяхъ, имѣетъ нѣкоторое понятіе объ этой боли.
   В. передавалъ потомъ объ этой пыткѣ съ содроганіемъ и страшно взволнованъ былъ и огорчемъ.
   -- Китайцы -- это совершенныя дѣти, со всѣми прекрасными качествами дѣтей. И ласковыя, и довѣрчивыя, и безсознательно жестокія дѣти. Видѣли, какъ дѣти мучатъ муху, щенка, котятъ? Крики боли ихъ только раздражаютъ.
   Думалъ ли тогда несчастный В., что такъ ужасно на немъ самомъ практика жизни оправдаетъ его теорію?
   Какъ онъ погибъ? Опросъ очевидцевъ оставиль впечаілѣніе, что они упорно о чемъ-то умалчавали. Уже потомъ изъ неясныхь обмолвокъ нѣкоторыхъ сложилось впечатлѣніе, что его просто-напросто бросили, какъ раненаго, какъ побросали и другихъ раненыхъ и отсталыхъ. Такъ бросили жену одного техника. Такъ погибли дѣти, мученія которыхъ перо отказывается описывать. Пытали и мучили, несомнѣнно, и Верховскаго. На это имѣются нѣкоторыя указанія очевидцевъ его казни. Такъ, старикъ-китаецъ видѣлъ, какъ однажды утромъ притащила толпа къ городскимъ воротамъ большого капитана. Онъ ужъ не могъ итти, и его волочили, издѣваясь надъ нимъ. Нa другой день его казнили: отрубили голову. Эта голова была посажена въ клѣтку и выставлена на шестѣ. Возвратившіеся русскіе чрезъ нѣсколько дней послѣ казни видѣли эту голову и всѣ единогласно признали ее за голову Верховскаго. Пришедшая потомъ сотня казаковъ, знавшая покойнаго, также единогласно признала голову, хотя голова эта, зарытая въ землю и вновь вырытая, уже значительно разложилась. Но цвѣтъ волосъ и общій контуръ еще сохранились. Потомъ стали смѣшивать, говорили, что это голова одного техника, въ общемъ похожаго на В. и тоже погибшаго. Но это было уже въ тотъ періодъ, когда голова совсѣмъ почти разложилась. И все-таки еще сохраниля какой-то шрамъ, бывшій у покойнаго. В. И., который еще въ клѣткѣ видѣлъ голову. Говорили, что сомнѣнія никакого не было, что голова эта Верховскаго. Этотъ же китаецъ, который видѣлъ, какъ тащили Верховскаго въ городъ, удоъстовѣряетъ, что все время мужество не оставляло несчастнаго. По обычаю казни ему предложили стать на колѣни, но въ отвѣтъ на это онъ, собравъ послѣднія силы, плюнулъ въ лицо тифангуана.
   Разыскивали его тѣло. Китайскія власти при этомъ виляли, какъ умѣеть только вилять китайская администрація. Послѣ долгихъ и настоятельныхъ требованій принесли наконецъ гробь въ полурусскомъ стилѣ и въ гробу какія-то косточки. На глазъ ихъ опредѣлили костями теленка, но пріѣхавшій докторъ удостовѣридъ, что это кости ребенка не свыше двѣнадцатилѣтняго возраста.
   Относительно пропавшей жены техника китайская администрація въ Мукденѣ проявила еще большую изворотливость.
   Сперва говорили:
   -- Ищемъ и непремѣнно найдемъ.
   Затѣмъ пронесся слухъ, что нашли. Нашли и везуть уже. Везли мѣсяца три. И все это время мужъ томился въ Мукденѣ. Наконецъ привезли и собрались всѣ съ большимъ почетомъ встрѣтить. Но каково же было удивленіе всѣхъ, когда изъ китайской каретки вышла... чистокровная китаянка въ своемъ національномъ коспомѣ.
   -- Жена русскаго.
   Дѣйствительно. это была жена одного дорожнаго мастера, съ которой онъ по обоюдному согласію и разошелся. И дорожный мастеръ въ это время успѣлъ жениться, и она вышла замужъ, на этотъ разъ за своего же китайца.
   Тѣмъ и кончились розыски пропавшей русской женщины.
   Судьба этой привезенной китаянки была печальна. Новый ея мужъ, считая себя опозореннымъ, отказался отъ нея, русскій мужь -- тоже, и, говорятъ, поставленная лицомъ къ лицу съ голодной смертью, она сдѣлалась проституткой, заразилась и въ ужасномъ видѣ скрылась гдѣ-тo, а теперь, вѣроятно, скрылась уже и за горизонтомъ жизни.
   Что такое эта жизнь въ нашь вѣкъ правъ сильнаго и тѣлеснаго братства?
   Послушайте нѣкоторыхъ изъ здѣшнихъ: какой апломбъ? Прямо пропорціональный ихъ невѣжеству. Впечатлѣніе никогда не вентилированнаго, но жилого помѣщенія. До дурноты.
   Эти люди напоминаютъ моего героя изъ "Гииназистовъ", Семенова, котораго Корневъ спрашиваетъ:
   -- Koro жъ ты любишь, наконецъ?
   Онъ долго думалъ и отвѣтилъ:
   -- Испанцевъ.
   Но и тѣхъ, вѣроятно, если бы увидѣлъ, тоже возненавидѣлъ бы онъ.
   Кстати объ этомъ героѣ.
   Лицо это въ дѣйствительной жизни было однимъ изѣ бѣглецовъ подъ Тиренченомъ. Изъ техъ позорныхъ бѣглецовъ, въ которыхъ хотѣли стрѣлять и военноначальники и солдаты. А на этапѣ, когда пришли въ себя, вѣроятно, отъ угрызенія совѣсти они напилась и, впавъ въ другую крайность, обычную для такахъ натурь -- въ буйство, сдѣлала много позорнаго. "Въ семьѣ не безъ урода".
  

LXII.

Дневникъ во время войны.

1-го іюля.

   Вчера вечеромъ пріѣхалъ въ Ляоянъ, а сегодня мы ѣдемъ въ горы на востокъ, на первый этапъ, въ Ляндансань -- резиденцію Сергѣя Ивановича.
   Я давно не былъ уже въ полѣ, такъ сказать, на ногахъ, хотя бы и на лошадиныхъ.
   Съ нами Сергѣй Ивановичъ. Опять ѣдеть на маленькой бѣлой дливной лошадкѣ. Отъ худобы ея хребетъ поднялся, ощетинился, съ вытянутой шеей она слегка напоминаетъ дракона, собирающагося улетѣть на небо. Выраженіе лица Сергѣя Ивановича какъ будто говорить:
   -- Въ небо, такъ въ небо.
   Онъ совершенно черный отъ загара, споритъ въ худобѣ съ своей лошадью, всѣ кости лица выдались и лицо уменьшилось, и только глаза, синіе и напряженные, стали какъ будто еще больше. Я ѣду на мексиканскомъ сѣдлѣ, на которомъ сдѣлалъ въ 1898 году свой переѣздъ изъ Владивостока въ Портъ-Артуръ, явившись такимъ образомъ, со своимъ спутникомъ Н. Е. Боршинскимъ, первыми сухопутными туристами по этой дорогѣ, сдѣлавъ около 1 1/2 тысячи верстъ. Пока первыми и послѣдними.
   Въ жизни мнѣ пришлось много разъѣзжать, и испробовалъ я всѣ типы сѣделъ. Я отдаю предночтеніе мексиканскому. Во всехъ остальныхъ спина лошади зависитъ отъ искусства наѣздника, и только на мексиканскомъ, даже при желаніи, спина лошади застрахована отъ поврежденій. И для всадника, по удобству сидѣнія, сѣдло внѣ конкуренціи. Нѣкоторые считаютъ недостаткомъ твердость сидѣнья, но на большихъ разстояніяхъ мягкое сидѣнье вызываетъ такую остановку въ нѣкоторыхъ отправленіяхъ организма, что дѣло можетъ кончиться и роковымъ образомъ. Я говорю о разстояніяхъ со счетомъ на тысячи веретъ, конечно.
   Наши мѣстныя мелкія лошадки, всѣ съ лекой иноходью, несуть такъ легко и какъ будто и сами рады вырваться изъ грязнаго, болотистаго, набитаго мухами, cъ зловонными испареніями Ляояна.
   Сидя тамъ, привыкаешь, не чувствуешь всего этого и только здѣсь, по мѣрѣ удаленія и подъема въ горы, ощущаешь всю прелесть кристаллически-чистаго воздуха. День хмурится, легкій вѣтерокь обвѣваетъ лцца, и мы благословляемъ судьбу, пославшую намъ такой счастливый день. Жаль только, что, выѣзжая изъ города, мы пропылились насквозь въ тучахъ городской пыли, и теперь эта пыль хруститъ на зубахъ, мѣшаетъ смотрѣть запыленными глазами и непріятнымъ слоемъ лежитъ на лицѣ, шеѣ и рукахъ.
   -- Ничего,-- утѣшаетъ Сергѣй Ивановичъ: -- пріѣдемъ и выкупаемся въ горной рѣчкѣ, чистой, какъ кристаллъ.
   Широкая желтая полоса дороги вьется между засѣянными полями. Узкая ленточка ея накатана, а вся остальная полоса дороги -- сплошная спекшаяся грязь отъ бывшихъ двѣ недѣли тому назадъ дождей.
   -- Вы видите какой грунть: отъ одного дождя дорога превращается въ сплошной непролазный кисель.
   -- Какой же выходъ?
   -- Какой?.. Нѣтъ же времени шоссировать, тѣмъ болѣе, что все это не такъ просто: нужны года времени, матеріалы, труды. За цѣлую тысячу лѣть своего существованія много ли имѣеть Россія дорогъ шоссейныіъ? А здѣсь выходь,-- въ сущности съ ничтожнымъ результатомъ,-- захватыватъ все время и новыя полосы всѣхъ этихъ посѣвовъ. Послѣ слѣдующаго дождя эта дорога будетъ еще вдвое шире, а во время ливней всѣ эти посѣвы будуть одной сплошной дорогой, или, вѣрнѣе, моремъ грязи, гдѣ будутъ тонуть транспорты, обозы, отдѣльные всадники. Положеніе японцевъ еще хуже: на-дняхъ шесть человѣкъ сдались отъ голода: пришли и сдалась. Китайцы говорятъ: "Черезъ тридцать минутъ японка назадъ въ Корею уйдетъ".-- "Почему?" -- "Гора, одна гора,-- гаолянъ нѣтъ, чумизы нѣтъ, сѣна нѣтъ, никто не живетъ, никто ничего тамъ не сѣетъ,-- дожди придуть, всѣмъ имъ помирать надо". Какая-то страшная, совершенно непонятная война. Что-то въ родѣ картинки: "Wo ist die Katze?". А дорвемся наконецъ до сраженія -- ни одного японца не видно. Одинъ раненый говоритъ: "Какъ видите, раненъ и настолько тяжело, что увезутъ въ Россію, а японца такъ и не видѣлъ: поле, горы, что-то вдругъ треснетъ, вспыхнетъ, пыль взовьется". Незавидное положеніе современныхъ баталистовъ: получается что-то въ родѣ перехода евреевъ черезъ Красное море,-- евреи ушли, а фараонъ утонулъ.
   -- Ну, какъ же вы поживаете, Сергѣй Ивавовичъ?
   -- Да ничего, живу... Собственно, если вдуматься, заглянуть, такъ сказать, въ сущность вещей, то можно было бы и не пріѣзжать сюда. Не надо большого воображенія, чтобъ все это представить себѣ, съ одной стороны, а съ другой стороны, то несложное, къ чему приставленъ, безъ всякаго труда и безъ тебя такъ же было бы сдѣлано или, вѣрнѣе, не сдѣлано... Ну, вотъ чинишь, засыпаешь, перевозишь грязь съ мѣста на мѣсто, а, по мѣткому выраженію многоуважаемаго Лыки, вѣдь все это, въ сущности, ни къ чему. Одинъ дождь смахнетъ, какъ пыль, всѣ эти тщетныя и бренныя усилія. Ну, Богъ съ нимъ. Какая зелень, какіе переливы яркихъ, до неправдоподобности красочныхъ тоновъ съ темными. А эти горы, все выше и выше и спять тамъ въ прозрачномъ туманѣ. Развѣ не говорятъ онѣ объ отдыхѣ, покоѣ, о вѣчномъ покоѣ. Помните: "Я умереть..." -- нѣтъ, ужъ лучше не пѣть... Обратите вниманіе на этихъ китайцевъ... ну, развѣ не изящны они въ своихъ голубытъ платьяхъ! Съ остроконечными шляпами на головѣ они прямо изящны! Напоминаютъ пасторальныя картинки 18-го столѣтія. Вотъ китаянка идетъ,-- здѣсь ноги имъ не уродуютъ,-- высокая, тонкая, гибкая, какъ трость; и сколько изящества, какая красота позы! Если отрѣшиться отъ нашихъ традицій, костюма, манеръ, если стараться проникнуть, угадать ихъ идеалъ красоты, пластики -- вы почувствуете что-то совсѣмъ другое, чѣмъ первое грубое впечатлѣніе отъ грязнаго китайца. Я уже чувствую этотъ идеалъ и, если бы былъ художникомъ, я уже смогъ бы воплотить его...
   Мы ѣдемъ, слушаемъ, а Сергѣй Ивановичъ продолжаетъ расхваливать китайцевъ...
   -- Въ числѣ рабочихъ моихъ масса прямо прекрасныхъ экземпляровъ... Два молодыхъ -- Тайгай и Вася -- оба безбородые, оба красавцы. Одинъ итальянецъ, другой съ строгими правильными чертами. Тайгай задумчивъ, женствененъ,-- ему снятся сны небесныхъ садовъ, и онъ бросаеть и бросаетъ пустую лопату, не замѣчая, что на ней вочти ничего нѣтъ. А Вася облокотился на такую же лопату и молча внимательно наблюдаетъ. Надо отдать справедливость: на поденщинѣ лодари порядочные. А впрочемъ, гдѣ на свѣтѣ поденщики не лодари. Нѣтъ, я люблю китайцевъ до слабости. Но вотъ что -- какъ поденщики, они лодари, а какіе сельскіе хозяева! Вы посмотрите, съ какимъ безконечнымъ трогательнымъ трудолюбіемъ возится китаецъ надъ своими посѣвами. Одинъ агрономъ говорилъ мнѣ, что китайцы единственные изъ народовъ, которые раціонально рѣшили вопросъ уничтоженія сорныхъ травъ,-- у нихъ нѣгтъ въ поляхъ сорныхъ травъ. Ихъ работа предупредительная,-- вездѣ ждуть появленія этихъ травъ и тогда же ихъ уничтожаютъ. Они не ждутъ, когда вырастетъ трава, и мотыжатъ, и, оказывается, это выгоднѣе, потому что меньше труда надо употребить, чтобы уничтожить зародыши травъ, чѣмъ самую траву, когда она уже вырастетъ. Глѣбъ Успенскій писалъ о власти земли надъ русскимъ крестьяниномъ. Что бъ онъ здѣсь написалъ! Вотъ гдѣ власть: земля захватила его всего,-- это волшебная власть, обожаніе,-- здѣсь они хоронили своихъ предковъ, здѣсь все для него, до помѣшательства: вы видите затоптанные посѣвы,-- завтра затопчутъ еще больше,-- а сегодня, вы видите, онъ все-таки исправляетъ: каждое растеніе подбиваетъ землей, сломанное уже и все-таки окучиваетъ, и сердце его, навѣрное, обливается кровью, больно ему, но зла нѣтъ. Вотъ смотрите...
   Сергѣй Ивановичъ громко крикнулъ кктайцу, работавшему надъ такой помятой полосой.
   Онъ крикнулъ привѣтствіе. Старикъ-китаецъ, вѣроятно, лѣтъ за шестьдесятъ, потому что уже не брилъ усовъ и бороды, и рѣдкіе сѣдые волосы торчали у него надъ губой и на подбородкѣ,-- медленно поднялся, ласково кивнулъ въ отвѣтъ головой и снисходительно крикнулъ принятый по этикету отвѣтъ.
   -- Вы чувствуете въ интонаціи малѣйшее раздраженіе?
   -- Раздраженія, правда, никакого, но это можетъ происходить и отъ другихъ причинъ. Китайцы славятся своимъ лицемѣріемъ: онъ видитъ, что сила не на его сторонѣ, и онъ дѣлаеть, какъ говорятъ французы, bonne mine aux mauvais jeu. Но попадитесь ему въ лапы и увидите, что они съ вами продѣлаютъ; самый жестокій народъ въ мірѣ.
   -- Ну, ужъ и самый жестокій!.. Отрицать жестокость, конечно, нельзя. Но это жестокость дѣтей: они вотъ, дѣйствительно, самый жестокій народъ къ мірѣ. И если мучимый ими щенокъ имѣетъ дерзость визжать при этомъ, то они его еще больше тиранятъ. Это жестокостъ и слабыхъ. Я видѣлъ однажды въ Туркестанѣ -- туземцы мстили пьяному солдату: они его били, щипали, я и теперь не забуду ихъ звѣрскихъ лицъ: слабые, они мстили наконецъ сильному. Лишать ихъ и этого права... вѣрнѣе, не понимать этого ихъ состоянія, значитъ отказаться вообще отъ права на анализъ... Конечно, мы отказались отъ столькихъ правъ, что отказаться еще отъ одного, пріобрѣтая за это право на новое безправіе, ничего не стоитъ. Но несомнѣнно, что это не жестокость, или такая жестокость, на какую способны даже женщины.
  

LXIII.

1-го іюля.

   Долина рѣки Тайдзы, на которой стоитъ Ляоянъ и которая впадаетъ въ Ляохе и во время дождей судоходна,-- остается назади. Предъ нами громоздятся горы, рядъ горъ, каждая съ заостренной вершинкой, которая называется сопкой. Мы теперь ѣдемъ по маленькому притоку Тайдзы, долина котораго сужается до нѣсколькихъ десятковъ саженей. И эти десятки саженей и склоны горъ всѣ заняты хлѣбами: чумиза, гаолянъ, бобы. Очевидно, здѣсь еще не сѣютъ пшеницы, овса и ячменя; всѣ эти хлѣба засѣваются пока только около желѣзныхъ дорогъ.
   -- Но здѣсь уже тверже грунтъ: судя по откосамъ, что-то въ родѣ камня.
   -- Это шинераръ. Отъ солнца, вѣтра и дождя онъ мгновенно превращается въ отвратительный рыхлый грунть, въ которомъ колеса вязнутъ по ось. Везти при такомъ условіи, да еще въ гору, при дождяхъ, получается нѣчто гораздо даже худшее, чѣмъ тамъ внизу...
   Сергѣй Ивановичъ смотритъ, не мигая, и кончаетъ:
   -- Словомъ, одна грусть, какъ говоритъ многоуважаемый Лыко.
   -- А что Лыко?
   -- Лыко прибавляетъ къ своему жалованью столько же своихъ и, вздыхая, все повторяетъ слова щедринскаго француза: "о, ma mère, o, ma France!". Вотъ вспомнилъ Щедрина, и самому страшно даже стало; кажется, что произносилъ его имя лѣтъ сто тому назадъ -- ухо отвыкло.
   -- Н-да...
   -- А вотъ и Сполиндза -- первый полуэтапъ.
   Такъ уютно на возвышеніи долины расположилось нѣсколько китайскихъ построекъ. Въ нихъ устроены отдѣленія "Краснаго Креста", комендантское управленіе, помѣщеніе для проѣзжающихъ. На приступкахъ центральнаго зданія сидятъ сестры, доктора, военные и пьютъ чай. Предлагаютъ и намъ. Но мы, чтобы не смущать, уходимъ въ этапъ. Надъ особымъ зданіемъ съ китайскими воротами надпись: "Этапъ"; внутри чистаго двора съ трехъ сторонъ, подъ китайскими крышами, за китайскими съ бумагой вмѣсто стеколъ окнами и дверьми кинтайскія комнаты, всѣ въ цыновкахъ, съ узкимъ проходомъ посрединѣ и высокими нарами-лежанками по обѣимъ сторонанъ,-- это же и дымовые ходы, нагрѣвающіе зимой эти лежанки.
   Желтыя цыновки придаютъ всему помѣщенію свѣжій и чистый видъ. Эта чистота вездѣ: дворъ подметенъ, и его еще и еще подметаютъ нѣсколько солдатъ.
   Маленькій полуэтапъ какъ ячейка какого-нибудь большого управленія. На каждой двери надпись: канцелярія, комендантъ, помѣщеніе для гг. офицеровъ и чиновниковъ, складъ, запасъ и много другихъ названій, обычнытъ для военнаго, но трудно запоманаемыхъ статскимъ.
   Четверть часа остановки, и мы ѣдемъ дальше.
   Молодой комендантъ, блондинъ, съ воротникомъ на бѣломъ кителѣ, торчащемъ бахромой, любезно и смущенно провожаетъ насъ, не находя больше словъ для разговора.
   -- Все благополучно, значитъ, у васъ?
   -- Вчера вотъ только вотъ-то версты двѣ подальше, ближе къ Вамбатайскому перевалу, стрѣляли въ обозъ, двоихъ подстрѣлили.
   -- Кто стрѣлялъ?
   -- Вѣроятно, хунхузы. По ночамъ не слѣдовало бы ѣздять.
   -- Я думаю, не хунхузы,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ, когда мы трогаемся,-- я думаю... Обратите вниманіе на эту сестру: какая хорошенькая! У насъ, впрочемъ, тоже есть сестры, но со своимъ штатомъ -- доктора, братья. Въ сущности, куда вы кинь, все клинъ. Возвратимся къ стрѣлявшимъ, такъ называемымъ хунхузамъ. Мнѣ представляется, что въ дѣйствительности происходитъ вотъ что. Днемъ топчутъ посѣвы, хотя не пасутъ на нихъ лошадей. Вы видите всѣ эти обгрызанные стебли,-- очевидно, это все ночью дѣлается. И вотъ китаецъ, дойдя до полнаго отчаянія, стрѣляетъ и наводитъ такимъ образомъ потихоньку на мысль, что лучше, дѣйствительно, по ночамъ не ѣздить и не кормить лошадей такимъ хорошимъ кормомъ. Ну-съ, а теперь мы начинаемъ подниматься на Вамбатайскій перевалъ, но прежде обращаю ваше просвѣщенное вниманіе на эту постройку. Проѣдемъ еще немного впередъ,-- такъ. Теперь смотрите.
   Тоже на возвышеніи, у рѣчки въ тѣсной долинѣ прячется въ деревьяхъ красивый китайскій домикъ. Сельскій домикъ съ каменными ступенями, съ разрисованными воротами и калиткой. Изваянья драконовъ, каменныя фигуры мопсообразныхъ собачекъ, съ удивительнымъ вкусомъ подобранные тона красокъ и на всемъ печать глубокой старины. Здѣсь прожило много поколѣній, живутъ, можетъ-быть, и теперь. Какой-то старикъ выглянулъ изъ калитки и опять ушелъ. Какой-нибудь типъ старосвѣтскаго помѣщика, въ мирную жизнь котораго вотъ уже нѣсколько лѣтъ врывается что-то, чего не зналъ, не хотѣлъ, что-то неумолимое, роковое, разрушившее весь его покой, весь строй его жизня.
   -- И не кажется ли вамъ,-- говоритъ Сергѣй Ивавовичъ,-- что здѣсь должна непремѣино быть какая-то такая удивительная красавица -- ласковая, нѣжная, мягкая, вся любовь, такая же поэтичная, какъ эти горы, эта долинка, рѣчка и домь. Я думаю, что если бы случайно она и родилась даже некрасивой, то все-таки вся эта окружающая красота пересоздала бы ее. Во всякомъ случаѣ, изъ всего этого мы видимъ,-- если захотимъ видѣть,-- что китайцы, по крайней мѣрѣ, не хуже,-- вы замѣчаете, какъ я вѣжливъ къ нимъ,-- не хуже насъ и чувствуютъ, и выражаютъ, и воспроизводятъ красоту. А скромность ихъ ужъ, во всякомъ случаѣ, выше нашей: это вѣдь помѣщики пяти десятинъ максимумъ и въ потѣ лица добываютъ себѣ свое право помѣщика. Ну-съ, вотъ и Вамбатайскій перевалъ. Перевалъ, какъ и всѣ здѣшніе: неприступный, но, какъ видите, по тѣмъ сопкамъ и за ними -- летко обходимый.
   Узкій проходъ заканчивается глубокой траншеей-выемкой.
   -- Здѣсь при поворотѣ изъ четырехъ паръ, везущихъ орудіе, работаетъ только первая пара,-- усиліе же трехъ передовыхъ сводится только къ тому, чтобы опрокинуть экипажъ или орудіе, и потому здѣсь ломается до 10% дышелъ, помимо того, что и въ сухую погоду полный зарѣзъ лошадямъ.
   -- Значитъ, надо увеличить радіусъ.
   -- Тогда необходима или насыпь пятнадцатисаженная, или туннель. И то и другое потребуетъ годъ-два работы, а главное, такихъ мѣстъ все больше и больше, пока наконецъ путь не переходитъ въ одно сплошное такое мѣсто.
  

LXIV.

1-го іюля.

   Съ Вамбатайскаго перевала открывается видъ въ обѣ стороны, и слѣдующая долина кажется еще поэтичнѣе. Мягко разошлись зеленыя горы, и тамъ и сямъ между ними тѣнистыя рощи.
   -- Вотъ обижаются на нихъ, что ни за какія деньги не хотятъ продавать этихъ рощъ.
   -- Но вы ужъ, Сергѣй Ивановичъ, слишкомъ большой поклонникъ китайцевъ. Нельзя же назвать ихъ и культурнымъ народомъ,-- слишкомъ много у нихъ дефектовъ. Кромѣ агрономіи, да и то чисто-практической -- никакихъ же другихъ наукъ нѣтъ и въ общественной жизни, а у административной власти -- много же и здѣсь уродливаго.
   -- Дряхла интеллигенція у нихъ, какъ, впрочемъ, и у нѣкоторыхъ другихъ народовъ, а народъ, какъ матеріалъ,-- чего вы еще хотите? Развѣ вы поставите хотя бы и нашего крестьянина рядомъ съ пятидесятиннымъ помѣщикомъ-крестьяниномъ? Вы видите -- его предки уже ощущали большую потребность къ красотѣ, чѣмъ, можетъ-быть, будутъ ощущать только потомки нашего крестьянина.
   Къ закату тучи расходятся, и мы ѣдемъ въ лучахъ солнца, окруженные зелеными сопками, то ныряя въ долину, то взбираясь на перевалы.
   -- А во время дождей что будетъ съ этой дорогой, которая идетъ, въ сущности, по руслу рѣки?
   -- Это будетъ сплошная рѣка, а перевалы превратятся въ острова.
   -- Тогда что жъ? Временные паромы? Въ Ляохе джонокъ много.
   -- Не вредно было бы.
   Исчезло солнце, и потянулись за нимъ тучки и застыли. Кончился день, и уже угрюмо смотритъ даль, и тонутъ въ ней, какъ недосказанныя мысли, эти уже неясныя и далекія, зазубренныя гряды.
   На Ляндансань пріѣзжаемъ въ сумеркахъ.
   Это первый этапъ. Въ долинѣ около деревни раскинулись палатки, коновязи съ лошадьми, парки, походные ящики транспортовъ.
   -- Но мы сегодня вы одного транспорта не встрѣтили дорогой!
   -- Да, сегодня какой-то исключительный день,-- кажется, тдетъ преобразованіе телѣжныхъ транспортовъ на вьючные. А теперь въ транспортѣ пошли и кули, собственно выгоднѣе и скорѣе.
   Такое же этапное зданіе, помѣщеніе для пріѣзжающихъ, но отдѣльное большое зданіе,-- тоже, вѣроятно, китайское,-- для больныхъ есть ресторанъ, можно даже молока достать и всего за 40 копеекъ бутылку.
   Сергѣй Ивановичъ, его помощники, два доктора тоже въ фанзѣ. Мы пьемь чай въ огородѣ, среди зелени; мы вымылись и теперь наслаждаемся чуднымъ вечеромъ въ горахъ, дышимъ чуднымъ горнымъ воздухомъ.
   -- А туда дальше, въ горахъ, воздухъ еще чище, и въ этомъ отношеніи санитарное состояніе японской арміи несравненно лучше нашего,-- многіе изъ насъ въ низинахъ, разныхъ Ляоянахъ, Хайченахъ, а они всѣ въ горахъ.
   Оба доктора -- изъ запаса, состоять при транспортахъ. Оба евреи. Одинъ изъ нихъ имѣлъ болшую клинику въ Петербургѣ, и практика давала ему нѣсколько десятковъ тысячъ. Теперь, какъ старшій врачъ, онъ получаетъ двѣсти съ чѣмъ-то рублей въ мѣсяцъ.
   -- Да о жалованьи что говорить, но обидно, что здѣсь роль моя сведена... Я при транспортахъ провожаю больныхъ,-- въ сущности, роль студента. Вотъ въ такой ужасной двуколкѣ я ѣду, сзади транспорта до слѣдующаго этапа, сдаю больныхъ и возвращаюсь обратно: я, сестра, офицеръ -- начальникъ транспорта.
   -- Практики медицинской нѣтъ?
   -- Никакой! Практика моей больной печени. Въ это дѣло я такъ же гожусь, какъ какая-нибудь всякими хитростями выученная лошадка годится для упряжи въ эту двуколку.
   -- Какой самый лучшій способъ транспортированія раненыхъ?
   -- Конечно, на рукахъ.
   -- Дорогой?
   -- Наемными обходится "Красному Кресту" отъ 15--100 рублей.
   -- На какомъ разстояніи?
   -- Да вотъ верстъ 40--50, изъ отряда графа Келлера въ Ляоянъ.
   -- Вы и желудочныхъ транспортируете?
   -- Да.
   -- Развѣ не скорѣе они поправились бы здѣсь, чѣмъ въ низинахъ Ляояна, Мукдена, Телина, Харбина? Сколько времени уходитъ, пока больной воротится въ часть?
   -- Собственно, болѣзнь продолжается всего нѣсколько дней, но на перевозку, выписку въ общемъ, считая въ Харбинъ и обратно, уходитъ отъ 20--25 дней. Конечно, на что лучше было бы оставлять больныхъ тутъ же, не трясти ихъ, не заражать путь, вагоны, самихъ больныхъ, потому что только въ дорогѣ часто выясняется, что это не желудочный, а тифозный, напримѣръ, и, пока его довезутъ, зараза можетъ распространиться. Но все это возможно было бы, если бъ знали заранѣе, что здѣсь именно будуть стоять войска. Угадать этого нельзя, а между тѣмъ нужно столько приспособленій, питаніе, что приходится везти въ уже организованныя мѣста.
   Еще посидѣли и идемъ спать.
   Горятъ огоньки въ темнотѣ, слышни пѣсни, говоръ, гдѣ-то костеръ горитъ.
   -- Видно, что дрова у васъ есть!
   -- А вы знаете, почемъ въ Ляоянѣ дрова? Пятьдесятъ копеекъ пудъ или сто двадцать пять рублей кубическая сажень.
   Мы спимъ на лежанкахъ, укрытыхъ цыновками. Бумажныя окна и двери открыты, и видно небо, темное, звѣздное. Сонъ здоровый, сильный. Въ шесть часовъ утра мы просыпаемся отъ пѣнія,-- это солдаты поютъ утреннюю молитву.
   Пьемъ молоко, чай и ѣдемъ назадъ. Уже вытянулся транспорть, ночевавшій на этапѣ, а немного дальше встрѣчаемъ идущіе навстрѣчу транспорты.
   Двухколесныя китайскія арбы, запряженныя тремя, четырьмя и до шести лошадей и муловъ -- тянутся нескончаемой вереницей.
   Дорога сухая, и арбы нагружены до верху. Есть транспорты поденные, по 2 рубля 40 копеекъ за пудъ до перваго этапа; есть свои, организованные нашими офицерами генеральнаго штаба,
   Китайцамъ-кучерамъ платятъ до 30 рублей въ мѣсяцъ.
   Китайцы большіе хозяева,-- какъ хозяева они трудолюбивы и умираютъ на своемъ сельскомъ дѣлѣ, но какъ наемные очень лѣнивы и небрежны, если не заигтересованы въ дѣлѣ,-- и нельзя не любоваться ихъ запряжкой. Вотъ запряжка изъ шести муловъ. Одинъ въ корню, остальные на выносъ. Сытыя, вершковъ двухъ, съ лоснящейся темной съ подпалиной шерстью, съ коротко остриженной гривой -- красивыя, гордыя животныя, напоминающія и запряжкой и видомъ римскія колесницы.
   -- А вотъ видите, присѣдая по косогору, полубѣжитъ китаецъ, съ коромысломъ на плечѣ и подвѣшенными корзинками: это кули. Онъ получаетъ то же, несетъ на себѣ три пуда и втрое скорѣе доставляетъ грузъ, чѣмъ всѣ эти транспорты.
   На горизонтѣ появляется новый транспортъ -- вьюки. Двухъ лошадей ведетъ въ поводу солдатъ. Черезъ приспособленное сѣдло переброшенъ на двухъ концахъ подвѣшенный грузъ.
   Впечатлѣніе болѣе легкое, чѣмъ тяжелыя арбы, но двуногій кули уже скрылся на горизонтѣ.
   А общій недостатокъ всѣхъ мускульныхъ перевозокъ тотъ, что при невозможной дороговизнѣ они съѣдаютъ себя уже на шестидесяти верстахъ. Другими словами, тотъ грузъ, который они могутъ поднять, равняется вѣсу того корма, который имъ нуженъ для питанія за это время.
   Мы прощаемся съ Сергѣемъ Ивановичемъ.
   -- Оставайтесь еще на день. Завтра будетъ бой у Келлера.
   -- Кто вамъ сказалъ?
   -- Китайцы.
  

LXV.

Инкоу.

5-го іюля.

   Мы напрасно высматриваемъ японцевъ. Ѣздили на взморье, но и тамъ ихъ нѣтъ: ни одкого судна, ни одного корабля. -- Можетъ-быть, на горизонтѣ, вонь что-то темнѣетъ?
   -- Это джонка со спущенными парусами.
   Вотъ проходимъ и послѣднюю землю -- берега устья Ляохе. Плоскіе, напоминающіе нашу стрѣлку на Невѣ, берега. Вотъ наши послѣднія укрѣпленія. Издали это просто бугорокъ, но вблизи -- цѣлая крѣпость. На высокихъ валахъ этой крѣпости наши солдаты, офицеры: ихъ вѣроятно, высматриваютъ.
   -- Ну что жъ, назадъ поѣдемъ?
   И мы ѣдемъ назадъ, въ Иккоу.
   Тамъ мы обѣдаемъ въ Манчуръ-гаусѣ. Мнѣ подаютъ чуть не десять блюдъ; надъ нашими головами плавно качаются громадныя опахала; тамъ встрѣчаюсь я съ В. Н. Немировичемъ-Данчевко. Онъ поправился, отдохнулъ и завтра утромъ выѣзжаетъ на наши передовыя позиціи, чтобы такижъ образомъ проѣхать въ отрядъ графа Келлера.
   -- Японцы завтра, вѣроятно, высадятся здѣсь?
   -- Они въ Портъ-Артуръ ушли,-- полторы дивизіи. Дѣло въ томъ, что если вѣрны слухи, то она понесли большой урокъ -- свыше двадцати тысячъ,-- и ушли она на пополнегіе убыли, или просто рѣшили взять во что бы то ни стало Портъ-Артуръ.
   -- Взять его можно?
   -- Невозможнаго ничего нѣтъ; другой вопросъ, чего это будетъ стоить, и если они не остановятся передъ жертвами...
   -- Ваше мнѣніе: остановятся?
   -- Нѣтъ.
   -- И помѣшаль нельзя?
   -- Если бъ у васъ сію секунду было еще тысячъ двѣсти.
   -- Къ осени будутъ.
   -- Къ осени четыреста еще, если не больше, надо.
  

-----

  
   Такъ мирно и пріятно на набережной маленькаго города Инкоу. Веселые китайцы продаютъ зеленые персики, прекрасные абрикосы, маленькія скороспѣлыя яблоки. Въ магазинахъ бойко распродается всякая заваль по тройнымъ цѣнамъ. Но въ отношеніи вещей и эти тройныя цѣны на продукты не кажутся дорогими. Напрямѣръ, бѣлый мужской костюмъ -- 10 рублей, а въ обыкновенное время онъ стоитъ 3 рубля 50 копеекъ. Но фунтъ ветчины стоитъ рублъ, фунтъ сахару -- 40 копеекъ. Съ нами пріѣхалъ солдатъ, который съ офицеромъ своимъ, поручикомъ Венгрженовскимъ, ѣдетъ въ Портъ-Артуръ. Оба они пріѣхали оттуда и теперь возвращаются. Выѣхали они изъ Архура 26-го. Ничего особеннаго не сообщаютъ,-- все, что уже извѣстно: "Севастополь" будетъ готовъ черезъ мѣсяцъ; было нѣсколько небольшихъ схватокъ, кромѣ одной болѣе крупной, гдѣ на сторонѣ японцевъ легло будто бы 6 тысячъ, а на нашей -- до 500 человѣкъ.
   -- Ну что жъ, голодаете вы тамъ въ Артурѣ? -- спрашиваютъ солдата.
   Молодой, съ георгіевскимъ крестомъ, онъ смотрить увѣренно, съ сознаніемъ своей заслуги.
   -- Въ Артурѣ у насъ вотъ какъ голодаютъ: сахаръ былъ по 12 копеекъ, а сейчасъ 15 копеекъ, а у васъ 50 копеекъ. Булка хлѣба бѣлаго 7 копеекъ, а у васъ -- 20 копеекъ. У васъ надо въ день два рубля мнѣ прожить...
   -- А вамъ даютъ теперь суточныя?
   -- Никакихъ нѣтъ: семь рублей было -- всѣ здѣсь за три дня и прожилъ, а мясо ѣлъ разъ. Тутъ у васъ на волѣ, а много хуже, чѣмъ у насъ въ неволѣ. И дешевле, и веселѣе, и музыка играетъ.
   -- А мясо почемъ?
   -- Мясо дорого: двадцать копеекъ.
   -- А здѣсь тридцать копеекъ.
   -- Вотъ она воля!
   -- А правда, что въ Ляотешанѣ два японскихъ миноносца разбили всѣ батареи?
   -- Только и разбили сторожевой постъ да одного ранили.
   -- А флотъ нашъ выходитъ?
   -- Выходить. Только все больше легкія суда. Броненосцы тамъ стоятъ: въ нихъ что? Крѣпость она и больше ничего.
   Семь часовъ вечера, и опять начинается приливъ. Къ двѣнадцати дня и двѣнадцати ночи -- отливъ. Высота прилива двѣ сажени, и тогда осадка судовъ на барѣ достигаетъ 24 футовъ. Теперь въ Инкоу стоятъ четыре парохода. Проскакиваетъ иногда и контрабанда, но и попадается. Одинъ пароходъ попался съ желѣзомъ, а другой -- тоже съ какими-то товарами,-- оба были пущены японцами ко дну. Рисквувшіе понесутъ большіе убытки: надѣялись они, что съ выходомъ нашихъ 10-го іюня блокада ослабнетъ.
   Мы возвращаемся обратно.
   Одинъ господинъ возмущается китайцами.
   -- Такъ мы никогда не побѣдимъ. О каждомъ нашемъ шагѣ китайцы доносятъ...
   -- Что же противъ этого дѣлать?
   -- Что? Во-первыхъ, въ каждой деревнѣ выпороть ихняго старшину, а во-вторыхъ, объявить ему, что если на сопкахъ появится хотя одинъ китаецъ, то изъ его деревни пятьдесятъ человѣкъ и онъ самъ будутъ разстрѣляны.
   Долженъ замѣтить, что какъ ни дико слушать такія разсужденія, но приходится выслушивать ихъ нерѣдко.
   На этотъ разъ одинъ изъ присутствовавшихъ вступился за китайцевъ. Тогда говорившій отвѣтилъ:
   -- Вы возражаете такъ потому, что не знаете китайцевъ, а я ихъ восемь лѣтъ наблюдаю.
   Говоритъ это человѣкъ съ высшимъ образованіемъ. И вдругъ сибирскій казачій офицерикъ, очевидно, ни къ какимъ наукамъ непричастный, вступился въ защиту китайцевъ. Да какъ хорошо, толково, умно. Онъ тоже знаетъ восемь лѣтъ Китай. Онъ видѣлъ, что здѣсь дѣлала блаженной памяти первая пограничная бригада, какъ она кормилась даромъ за счетъ населенія; какъ она создала китайскіе безпорядки; какихъ трудовъ стоило послѣ возстанія ввести все въ законныя нормы; какъ развѣшивались по деревнямъ объявленія, что брать насильно никто не смѣетъ у населенія, что покупать можно только по вольнымъ цѣнамъ; какъ сурово приходилось наказывать пожелавшихъ денежное довольствіе класть себѣ въ карманъ, а кормиться за счетъ населенія даромъ.
   -- На этихъ дняхъ еще одного такого изъ-за такихъ же казаковъ засудили на 15 лѣтъ каторжныхъ работъ. И если что и спасетъ наше дѣло, такъ именно надлежащее отношеніе къ китайцамъ: вѣжливость, справедливость, пониманіе и уваженіе ихъ культуры. Всѣ тѣ, которые такъ поступали во время катайскихъ безпорядковъ, не пострадали: если попадались въ плѣнъ -- возвращались благополучно назадъ. Замучивали только несправедливыхъ, надменныхъ, корыстныхъ, и какъ отлично китайцы знаютъ, кто чего заслуживалъ!
   -- Согласитесь, странно какъ-то слышать такія рѣчи и отъ интеллигента и отъ казака. А впрочемъ, старый масштабъ, къ которому мы привыкли, приходится бросать: одни назадъ ушли, а другіе выходятъ на смѣну изъ такихъ мѣстъ, откуда и не ждалъ ихъ никто.
   -- Что можетъ быть путнаго изъ Галилеи?
   -- Много. Вѣрить во что-нибудь надо, и я вѣрю въ Галилею.
  

LXVI.

Дашичао.

5-го іюля.

   Собрались мы опять всѣ только на поѣздѣ, отвозившемъ васъ обратно въ Дашичао.
   Были защитники китайцевъ, нѣсколько лицъ: В. И., офицерикъ-казакъ, я.
   Защитники китайцевъ разсказывали намъ объ одномъ оригиналѣ, который теперь призванъ сумасшедшимъ и который на карточкѣ своей внизу подписывалъ: "юдофилъ".
   -- Какъ видите,-- закончилъ онъ свой разсказъ,-- у него всегда были странности.
   И онъ показалъ нальцемъ на свой лобъ.
   Мы молча слушали, потупившись, офицерика.
   Надо замѣтить, что китайцефобъ, какъ человѣкъ съ высшимъ образованіемъ, да къ тому же и съ прекраснымъ общественнымъ положеніемъ, считалъ себя несомнѣнно апостоломъ высшихъ истинъ.
   Теперь онъ сидѣлъ, смотря на мелькавшія въ окнахъ вагона сопки, и поздно упрекалъ себя, что, снизойдя до разговоровъ въ такомъ обществѣ, тѣмъ самъ себя поставилъ въ такое неловкое положеніе.
   Еще непріятнѣе чувстаовали себя, вѣроятно, всѣ сопровождавшіе его подчиненные, по виду люди все интеллигентные. Въ Дашичао пріѣхали уже вечеромъ.
   Видѣлъ А. И. Гучкова, Н. А. Демчанскаго. А, И. дѣятеленъ и видимо захваченъ дѣломъ, Н. А. умираеть отъ жажды и отъ отсутствія новостей.
   Пришли свѣдѣнія о сегодняшнемъ дѣлѣ у генерала Гершельмана. Мы отступали, но по всѣмъ правиламъ, и положили около 1.000 японцевъ, тогда какъ сами потеряли съ небольшимъ сотню. Имя генерала Гершельмана произносится здѣсь всѣми съ большимъ уваженіемъ.
   Одинъ офицеръ, котораго я называю барометромъ, проведшій со мной вечеръ, говоритъ:
   -- Это дѣльный и умный генералъ,-- его донесенія заслуживаютъ полнаго довѣрія.
   -- Ну-съ, а кто правъ, желающіе наступленія или желающіе выждать, пока соберется армія, которая дѣйствительно сможетъ наступать?
   Мой дипломатъ потеръ переносицу, сдѣлалъ гримаску и заговорилъ:
   -- Видите и, на этотъ вопросъ такъ сразу не отвѣтишь. Кто правъ?
   -- Оба правы,-- подсказалъ я.
   -- Да, чтобъ вы знали, что обѣ стороны правы. Вы, пожалуйста, не смѣйтесь, я говорилъ совершенно искренно. Вы вѣдь понимаете, что тутъ рѣшительно все равно -- чья бы сторона ни восторжествовала: и тамъ и тутъ я кусокъ хлѣба буду имѣть, и не въ этомъ, конечно, дѣло, а въ томъ дѣло, что, напр., на бой у Вафангоу 1-го и 2-го іюня въ своихъ доказательствахъ ссылаются обѣ стороны. Одна сторона говоритъ: видите, васъ побѣдили, а другая возражаетъ: и до 12 часовъ дня побѣда была въ нашихъ рукахъ. Вы видите: я говорю совершенно искренно...
   -- Не только вижу, но и обоняю: пахнетъ жаренымъ.
   -- Это вы говорите?
   -- Я, конечно. Ну, теперь скажите, что новаго въ отрядахъ: оставляемъ ли мы Дашачао, а слѣдовательно и Инкоу? Правда ли, что Куроки началъ наступленіе по всей линіи у графа Келлера, и что это? Диверсія для отвода глазъ нашихъ отъ Портъ-Артура?
   -- Видите: сегодня я читалъ въ "Манчжурскомъ Вѣстникѣ"...
   -- Пожалуйста, не трудитесь передавать: я вчера еще читалъ.
   -- Въ такомъ случаѣ вы знаете больше моего.
   -- А китайцы больше насъ обоихъ вмѣстѣ взятыхъ?
   -- Повѣрьте, что китайцы ничего не знаютъ.
   -- Правда ли, что наша тактика требуетъ измѣненія?
   -- Все на свѣтѣ измѣняется.
   -- Это общее, а въ частности?
   -- Еще болшой вопросъ.
   -- Какъ ваши транспорты?
   -- Bo всякомъ случаѣ, въ смыслѣ честности дѣло поставлено безукоризненно.
   -- Въ этомъ я сомнѣваюсь. Но расходъ въ сравненіи съ турецкой кампаніей будетъ ли больше или меньше,-- отнесенный, конечно, къ пуду и верстѣ?
   -- Чтобъ отвѣтить на этотъ вопросъ, нужно имѣть въ рукахъ результаты, а пока война не кончилась -- ихъ не можетъ же быть!
   Пауза.
   -- Можетъ-быть, еще желаете о чемъ-нибудь спросить?
   -- Я столько уже получилъ отъ васъ интересныхъ свѣдѣній... Я спросилъ бы васъ, пожалуй, о нашей желѣзной дорогѣ, но я самъ такъ много ѣзжу по ней, и наконецъ это моя прямая спеціальность.
   Мы привѣтливо жмемъ руки другъ другу и разстаемся.
   -- Штабъ долго предполагаетъ оставаться въ Дашичао?
   -- Ничего неизвѣстно.
   Голосъ его искренній, онъ разводитъ руками и исчезаетъ въ темнотѣ. Я возвращаюсь въ вагонъ. Подходитъ како-тo воинскій поѣздъ. Предъ моимъ окномъ останавливается вагонъ. Лѣнивый разговоръ въ вагонѣ о всякихъ пустякахъ.
   -- Ба! И ты пріѣхалъ? Зачѣмъ?
   -- Въ Инкоу ѣду.
   Дальнѣйшій разговоръ для опубликованія неудобенъ.
   Я на мгновеніе заглядываю чрезъ свою занавѣску. Открытое окно вагона, горитъ свѣчка, и пламя ея волнуется на вздутомъ, волосатомъ, молодомъ и добродушно-пошломъ лицѣ и на всклоченной русой головѣ.
   Я закрываю окно, тушу свѣчку, и въ головѣ проносятся послѣднія мысли и впечатлѣнія дня.
   Что-то было сегодня удивительно трогательное? Да! Какъ могъ я забыть! Мнѣ передавалъ это человѣкъ, заслуживающій полнаго довѣрія.
   Во время одной изъ схватокъ этихъ дней, подъ Гайчжоу, сцѣпились въ рукопашную японецъ и нашъ солдать, ихъ такъ и нашли обоихъ въ безчувственномъ состояніи рядомъ. У японца оказалась пробитой голова лопаткой, за которую, какъ за послѣднее оружіе, ухватился солдатъ, а у солдата была порѣзана рука и сквозная рана пулей въ грудь на вылетъ.
   -- Я вхожу въ вагонъ,-- разсказываетъ мнѣ очевидецъ,-- и вижу такую картину. Внизу на койкѣ лежитъ безъ сознанія или тяжело спить японецъ, а съ верхней полки, наклонившись къ японцу, отмахиваетъ отъ него мухъ раненый солдатикъ. Оказывается, судьба опять свела ихъ вмѣстѣ здѣсь, въ санитарномъ вагонѣ, въ которомъ обоихъ отправляютъ въ Харбинъ. Они узнали другъ друга. Японецъ улыбнулся и теперь спитъ, а солдатъ отгоняетъ отъ него мухъ.
   Я вспомнааю, что такъ и не повидалъ у Сергѣя Ивановича на перевалѣ его друга -- раненаго солдата.
   -- Ахъ, голубчикъ мой, онъ трижды раненъ и мало надежды, но онъ вѣритъ. "Ну, говорить, далъ бы только Господь оправиться,-- опять въ часть вернусь; долженъ я свою обиду снять. Нѣтъ, шалишь, я его не пулей, не штыкомъ,-- дай срокъ, дорвусь, да въ морду, да въ морду его... чтобъ помнилъ и дѣтямъ своимъ не велѣлъ съ рускими солдатами связываться".
  

LXVII.

6-го іюля.

   Шесть часовъ утра, а вагоны уже накалены, и солнце, нестерпимо яркое, жжетъ, какъ въ полдень. Толпы китайцевъ метутъ станцію между путями, собираютъ бумажки, окурки, всякій мусоръ. Поднимается пыль и свѣтящимся туманомъ стоитъ надъ станціей. Всю ночь безъ перерыва приходятъ и уходятъ поѣзда, свистятъ паровозы: рѣзко, раздраженно, точно обиженные, что можетъ здѣсь кто-нибудь спокойно спать, можетъ думать о томъ, что сегодня рожденіе его дочки, что тамъ гдѣ-то, за десять тысячъ верстъ, живутъ люди этой жизнью.
   И рѣзко кричитъ паровозъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Нѣтъ этой жизни,-- нѣта!
   И, громыхая, несется онъ, и дрожатъ вагоны, путь, и кажется -- вотъ ворвется и раздавитъ всѣхъ тѣхъ, кто смѣетъ думать объ иной, чѣмъ эта, жизни.
   Жара и мухи одинаково на всѣхъ вліяютъ: всѣ давно на ногахъ, каждый за своимъ дѣдомъ.
   Окончивъ свои дѣла, захожу къ H. А.
   Онъ укладывается и ѣдетъ въ восточный отрядъ къ графу Келлеру. Ѣдуть черезъ Ляоянъ.
   В. И., какъ и думалъ, уже уѣхалъ сегодня утромъ на передовыя позиціи перваго корпуса, а оттуда хочеть пробраться на передовыя позиціи графа Келлера въ его штабъ въ Холунгоу и Непотхіянъ.
   Сегодня опять были энергичные слухи о наступленіи Куроки на лѣвое крыло графа Келлера -- на генерала Гершельмана у Хуангодзы.
   Одинъ изъ офицеровъ генеральнаго штаба растолковалъ мнѣ положеніе вещей.
   -- Я только ставлю одно вамъ условіе,-- говоратъ онъ мнѣ:-- мои свѣдѣнія не для телеграммъ. Письмомъ сколько угодно. Пока письмо придетъ -- все это будеть уже имѣть только историческій интересъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я телеграммъ больше не посылаю. Послѣ нѣсколькихъ неудачъ, послѣ того, какъ, прочитавъ, я убѣдился, какъ ихъ перевираютъ -- я окончательно отказался отъ телеграммъ.
   -- Ну, и отлично. Движеніе графа Келдера было наступательное. А наступленіе было цѣлью спрямленія нашей боевой линіи. Мы должны имѣть свой тылъ на сѣверѣ, а у насъ на лѣвомъ крылѣ -- тамъ чуть ли не къ желѣзной дорогѣ: положеніе неправильное, и надо его исправить.
   -- И слѣдовательно будетъ бой?
   -- Будетъ.
   -- На этихъ дняхъ?
   -- Черезъ недѣлю, восемь, девять дней. И по-моему, бой серьезный.
   -- А у японцевь нѣтъ цѣли отвлечь наше вниманіе отъ Портъ-Артура или Инкоу?
   -- Если бы и было, у насъ все равно другого выхода нѣтъ, мы должны спрямить нашу линію.
   -- А если не спрямимъ?
   -- Богъ дастъ, спрямимъ.
   -- Это будетъ генеральное сраженіе?
   -- Какъ пойдетъ дѣло,-- оттянуть мы всегда можемъ.
   -- А можемъ безъ боя отступить на сѣверъ?
   -- Не думаю. Врядъ ли теперь возможно уже стянуть войска: Инкоу и Янтай -- дистанція порядочная.
   -- Что-то, значитъ, серьезное надвигается!.. А дожди?
   -- Можетъ-быть, еще продержится погода. Ну-съ, а теперь я вамъ еще новость скажу, и можете телеграфировать о ней каждому: командующій уѣзжаетъ изъ Дашичао.
   -- Когда?
   -- А вотъ поѣхаль.
   Мы къ это время входили на платформу, и я, вѣроятно, съ открытымъ ртомъ смотрѣлъ, какъ проходили передъ нами вагоны за вагонами изъ поѣзда командующаго. Въ одномъ изъ оконъ мелькнуло лицо командующаго. Я недѣли три не видалъ его: такой же сосредоточенный скорбный взглядъ, какъ будто прибавилось сѣдыхъ волосъ, но та же обаятельность душевной кристаллической чистоты. Она передается, и я опять вижу свѣтящіяся лица солдатъ. И я опять чувствую и переживаю историческое мгновеніе.
   -- Ну-съ, а теперь прощайте и не поминайте лихомъ.
   -- И вы ѣдете?
   -- Да, вотъ и мой вагонъ.
   И онъ смѣется и киваетъ мнѣ головой, уже стоя на площадкѣ быстро уносящагося вагона.
   -- Вы когда хотите ѣхать? -- спрашиваетъ меня полковникъ, завѣдующій передвиженіемъ.
   Я объясняю, что держитъ меня.
   -- Такъ вѣдь и весь штабъ уѣхалъ!
   -- Въ такомъ случаѣ, я могу ѣхать хоть сейчасъ.
   -- Видите, черезъ часъ идетъ поѣздъ, но къ нему я не могу пристегнуть вашего вагона. Но зато дамъ вамъ вагонъ нашего же генерала, а вашъ отправлю въ 11 часовъ вечера.
   -- А если я черезъ часъ поѣду, когда я буду въ Ляоянѣ?
   -- На часъ позже командующаго этотъ поѣздъ придетъ.
   -- То-есть четыре часа всего ѣзды? А одиннадцатичасовой поѣздъ когда придетъ?
   -- Завтра, вѣроятно, къ вечеру.
   -- Въ таксмь случаѣ воспользуюсь вашимъ любезнымъ приглашеніемъ. Но мой вагонъ вы не забудете отправить?
   -- До сихъ поръ ничего еще не забывалъ.
   Я иду въ свой вагонъ.
   -- Ну, Михаилъ, переносите вещи.
   -- Всѣ?
   -- Главное -- письменный столикъ и постель.
   Я такъ привыкъ къ своему складному столику, на которомъ пишу теперь и въ вагонѣ и въ Ляоянѣ, внѣ вагона, что, кажись, не будь его у меня -- и настроеніе пропало.
   Какъ только вагонъ и поѣздъ подали къ перрону, нѣсколько человѣкъ подходятъ и просятъ захватить ихъ.
   -- Лично я и вагонъ къ вашимъ услугамъ, но, мнѣ кажется, надо получить разрѣшеніе у подполковника.
   Разрѣшеніе получено, и мы трогаемся.
   Писать, какъ я хотѣлъ, не удалось въ дорогѣ. Мы быстро знакомимся, Михаилъ подаетъ намъ чай, купленную въ Инкоу ветчину; въ большомъ купэ усаживаемся вокругъ моего столика и незамѣтно въ интересныхъ разговорахъ о войнѣ проводямъ свое время до Ляояна.
   Да и недалеко: Хайченъ, Аншаньчжуанъ и Ляоянъ,-- всего 87 версть.
  

LXVIII.

Ляоянъ.

26-го іюля.

   Сегодня утромъ дверь отворяется, и входить мой старый знакомый, докторъ Сергѣй Александровичъ Бруштейнъ.
   -- Вотъ гдѣ пришлось увидѣться!..
   -- Земля кругла,-- отвѣтилъ я словами одного испанца, техника, женатаго на казачкѣ, строившаго дороги буквально во всѣхъ частяхъ свѣта.
   -- Какое же общее впечатлѣніе отъ вашихъ всѣхъ скитаній -- спросилъ я этого техника. Онъ пожалъ плсчами и отвѣтилъ: "Земля кругла".
   -- Какъ вы попали сюда въ доктора?
   -- Я-то? Было бы странно, если бы не попалъ: я запасной.
   -- Значитъ, сто сорокъ рублей въ мѣсяцъ? А расходъ...
   -- Объ этомъ не стоитъ говорить за безполезностью.
   -- А ваша клиника?
   -- Закрылъ, конечно, все...
   -- Послѣ войны опять съ начала?
   -- Не знаю еще...
   -- Вы гдѣ же?
   -- Я здѣсь въ 13-мъ запасномъ госпаталѣ. У насъ только заразные.
   -- Гдѣ жъ это?
   -- Тутъ въ Ляоянѣ, за южными семафорами, гдѣ уже начинаются укрѣпленія. Хотите посмотрѣть?
   -- Очень хочу. Можетъ-быть, заѣдемъ и въ "Красный Кресть"? Мнѣ надо повидать А. И. Г.
   -- Это въ противоположной сторонѣ. Тогда поѣдемъ сперва въ "Красный Крестъ",-- я тамъ тоже еще не былъ,-- а потомъ ко мнѣ. Я чаемъ васъ напою.
   Легко сказать: поѣдемъ. Въ Ляоянѣ только три конныхъ извозчика, остальные все -- рикши, С. А. по принципу на нихъ не ѣздитъ. Итти пѣшкомъ -- грязно.
   Нашли наконецъ лошадей, и мы поѣхали.
   Конечно, самый поэтичный уголокъ въ Ляоянѣ -- усадьба "Краснаго Креста". На возвышеніи еще издали видны роща, надъ ней мачта съ орлами "Краснаго Креста". Усадьба -- бывшее помѣщеніе начальника желѣзнодорожнаго отдѣленія, выстроена въ строго-китайскокъ стилѣ. Главный домъ въ саду, спрятанъ за нѣсколькими дворами. Въ каждый дворъ ведутъ высокія ворота съ прихотливыми китайскими узорами. Помѣщеніе теперь увеличено, и за этимъ жильемъ построены бараки: металлическіе, деревянные, смѣшанные изъ дерева и парусины. Всѣхъ помѣщеній пока на 500 кроватей. Тамъ дальше строятся еще новыя. Въ металлическихъ баракахъ очень жарко. Интересенъ баракъ, называемый циркомъ. Наподобіе цирка круглое зданіе изъ досокъ, съ парусинной конической крышей. Несмотря на большую скученность больныхъ -- 76 человѣкъ въ сравнительно небольшомъ зданіи,-- несмотря на жаркій день, въ баракѣ прохладно и прекрасный воздухъ, и свѣтъ свободно проникаетъ чрезъ широкія, довольно низко устроенныя окна. Отъ главноуправляющаго я слыхалъ, что зданіе это, предназначавшееся-было для цирка, пріобрѣтено случайно. Но, я думаю, ему, какъ временному бараку, принадлежитъ будущность. Благодаря неяркому свѣту, и мухъ даже почти нѣтъ, этого бича здѣшнихъ мѣстъ.
   Въ числѣ раненыхъ -- одинъ японецъ и одинъ китаецъ. Они сидятъ въ одной комнатѣ; окно открыто, у окна часовой.
   -- А китаецъ при чемъ?
   -- Сигнальщикомъ былъ.
   -- Это плохо для негь кончится?
   -- Очень плохо.
   Молодой японецъ смотритъ угрюмо, а китаецъ, тоже молодой, въ прекрасномъ настроеніи духа, о чемъ-то очень оживленно разговариваетъ и, вѣроятно, не предугадываетъ своей участи.
   У японца -- словарь, по которому онъ разговариваетъ. При немъ же была карта и записная книжка, по которой и узнали, изъ какой онъ части.
   Слишкомъ двѣсти больныхъ послѣ ночного дѣла 22-го или 21-го іюля въ отрядѣ графа Келлера, помѣщенныхъ въ усадьбѣ "Краснаго Креста", эвакуируются сегодня въ Харбинъ.
   Богатъ "Красный Крестъ": запасы, склады, прекрасный бѣлый хлѣбъ, бѣлье, кровати желѣзныя. Но дворянскій отрядъ въ Харбинѣ производитъ впечатлѣніе еще болѣе богатое. А. И. въ передовыхъ отрядахъ, и мы ѣдемъ назадъ.
   Въ "Красномъ Крестѣ" мы узнали объ японцѣ, получившемъ 11 штыковыхъ ранъ, и, заинтересованные, при какихъ условіяхъ онъ получилъ ихъ, поѣхали въ 14-й запасный госпиталь, тѣмъ болѣе, что онъ былъ по пути къ 13-му.
   Помѣщеніями 14-й госпиталь не уступитъ, пожалуй, "Красному Кресту". Зданія, отведенныя подъ него -- бывшія казармы пограничной стражи. Громадныя, высокія комнаты въ два свѣта; больные помѣщены просторно,-- могутъ лежать, ходить, читать, писать. Но мѣсто низкое, болотистое.
   Въ одной изъ палатъ мы нашли японца. Тоже молодой, изъ сѣвергыхъ провинцій, стройный, нервный, то смотритъ пытливо, иногда, подъ впечатлѣніемъ боли, откидываетъ голову и закрываетъ глаза.
   Тогда сосѣдъ его, угрюмый бородачъ-солдатъ, утѣшаетъ:
   -- Ну, Богъ милостивъ -- поправшсься. Еще разъ тебя, Богъ дастъ, запырнемъ...
   Всѣ смѣются, японецъ вопросительно смотрить, а сосѣдъ ласково говоритъ ему:
   -- Вишь, глупый, ничего не понимаешь.
   На рукѣ у японца браслеткой часы и компасъ.
   Какъ его ранили, разсказываютъ разно. Когда наша пѣхота бросилась на передовой постъ, онъ успѣлъ спрятаться въ кусты и сталъ стрѣлять. Тогда на него бросились и подняли на 11 штыковъ. А другіе говорятъ, что онъ не стрѣлялъ.
   -- А раненыхъ прикалываютъ японцы?
   -- Колятъ... Къ примѣру скажемъ такъ: два раненыхъ -- свой и чужой, а сила не беретъ,-- своего возьметь, а того что жъ бросать? Такъ же пропадетъ, такъ хотя скорый конецъ. И со мной случись такое дѣло: неужели своего бросилъ бы?
   -- Видно, кому смерть, такъ смерть -- не объѣдешь.
   -- А то и въ сердцахъ,-- разойдется рука, и себя не помнишь.
   Весь остальной антуражъ госпиталя несравненно бѣднѣе "Краснаго Креста". Но чистота безукоризненная, и развѣ только дворянскій отрядъ въ этомъ отношеніи выше.
  

LXIX.

Дашичао.

28-го іюля.

   Въ Дашичао жарко,-- такъ жарко, какъ бываетъ только на экваторѣ. Изъ этой тѣсаниы, окруженной горами, пышетъ, какъ изъ раскаленной нечи. Въ этой печи точно сжались подъ вліяніемъ жара всѣ эти сѣрые домики, вагоны командующаго, мрачное паровозное зданіе, узкая станція, вся забитая вагонами. Вагоны, вагоны, только вагоны, и нѣтъ людей. Точно сдѣлали эти люди, что могли, убѣдились, что больше ни одного вагона не воткнешь, и ушли.
   А тамъ дальше, за станціей, по склонамъ, по всей долинѣ солнце заливаетъ палатки, лошадей, обозы, двуколки, сѣрыя точки солдатъ.
   Вонъ построилась партія и отправилась куда-то въ походъ. Сверкаютъ на солнцѣ штыки, прожигаетъ солнце ихъ свернутыя шинели, ранцы, чайники, части палатокъ, которыя несутъ они на себѣ, прожигаетъ ихъ самихъ насквозь. Идутъ, и тяжело отбиваютъ тактъ ихъ пудовые сапоги. Я стараюсь проникнуть въ ощущенія шагающихъ солдатъ, на мгновеніе какъ будто я чувствую оттянутыя плечи, мучмтельное томленіе въ раскаленной груди, гдѣ ни капли воздуха, мучительную жажду свѣжаго воздуха, который проникъ бы, освѣжилъ, потушилъ этотъ огненный ножъ въ горлѣ, груди, животѣ. Нѣтъ, лучше не проникать въ ощущеніе солдатъ и поскорѣе укрыться въ тѣнь, потому что уже рябитъ въ глазахъ, кружится голова, и того и гляди хватить солнечный ударъ.
   Одинъ видъ тѣнистой веранды, окруженной зеленымъ садомъ, возвращаетъ самочувствіе...
   Большое общество военныхъ, инженеровъ, штатскихъ людей. Но еще больше мухъ. Миріадами онѣ носятся, жужжатъ, толкаютъ другъ друга и падаютъ въ вашъ супъ, чай, залетаютъ въ ротъ.
   -- А, тьфу, тьфу!.. Будь ты проклята, опять проглотилъ! -- говоритъ толстый, въ одной рубахѣ, Д.
   -- Да вы ротъ не открывайте такъ сильно.
   -- Да ну, подите вы... Вамъ хорошо, когда вы и трехъ пудовъ, поди, не вытянете, а поносите въ этакое пекло 6--7 пудовъ, какъ я.
   И онъ изнеможенно смотритъ въ залитую яркимъ свѣтомъ даль жаркаго дня.
   Смотримъ и мы и прислушаваемся, какъ затихаютъ гдѣ-то нѣжные звуки свирѣли.
   По ступенькамъ веранды поднимается съ иголочки одѣтый, невысокій, стройный гвардейскій полковникъ К. съ которымъ мы ѣхали.
   Я съ удовольствіемъ смотрю на него.
   -- Здравствуйте!
   -- Здравствуйте, полковникъ,-- вы вѣдь въ корпусѣ генерала Штакельберга?
   -- Да, и сейчасъ ѣду назадъ.
   -- Получили полкъ?
   -- Для этого надо, чтобы прежде кто-нибудь былъ убитъ: пускай лучше живутъ.
   -- Вы участвовали въ дѣлѣ 26-го іюня подъ Ганчжоу?
   -- Участвовалъ. Прекрасное дѣло!
   -- А вотъ скоро дожди; дожди пойдутъ, а тамъ и конецъ ужъ нашему ожиданію. Допустимъ, мы побѣдимъ сейчасъ: побѣда безъ преслѣдованія хуже даже, чѣмъ ничего. Японцы не могутъ воспользоваться своими побѣдами, потому что у нихъ нѣтъ кавалеріи. Но у насъ есть, и мы можемъ преслѣдовать ихъ, и вдругъ дожди, и наша побѣда окажется такая же безрезультатная.
   -- Господа, довольно о войнѣ: пять мѣсяцевъ никакого другого разговора.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, давайте хоть разъ перемѣнимъ разговоръ.
   -- Давайте. О чемъ будемъ говорить?
   Я смотрю и думаю, какая еще найдется общая тема, которая связала бы эту, въ сущности, очень разношерстную и случайную компанію.
   -- А вѣдь, смотрите, обозы не на шутку отступаютъ.
   Всѣ поднимаются.
   -- Это еще ничего не доказываетъ: въ каждомъ сраженіи надо предвидѣть двѣ стороны, и въ восьми верстахъ отъ передовыхъ позицій обозамъ быть не полагается. Шикарно сегодня дебютировалъ новый полкъ на передовыхъ позиціяхъ: захватилъ ночью японскій разъѣздъ изъ шести нижнихъ чиновъ и одного офицера. Для начинающаго полка очень хорошее начало: духъ такъ поднимается.
   -- Говорятъ, факть, что у японцевъ холера, а если такъ, то эти плѣнные завесутъ намъ ее.
   -- А китайцы?
   -- У китайцевъ и японцевъ холера будетъ, а у насъ не будетъ: желтая раса болѣе подвержена...
   -- Что такое желтая раса? Мы вотъ загорѣли и уже всѣ желтая раса -- окраска здѣшняго солнца, а продержите китайца годъ въ Петербургѣ, и такой же будетъ.
   -- Говорятъ, рѣшено желудочныхъ не увозить въ вагонахъ, чтобы не заражать вагоновъ и рути: вѣдь нечистоты волей-неволей приходится выбрасывать на путь, онѣ высыхаютъ и при здѣшихъ вѣтрахъ пылью разнесутся вездѣ.
   Я видѣлъ на станціи такую сцену: больной животомъ солдатикъ стонетъ, а самъ купилъ огурецъ и ѣстъ.
   -- Огурцы, зеленые абрикосы, еще какая-то дрянь -- родъ маленькихъ розовыхъ вишенъ; говорятъ, достаточно нѣсколькихъ ягодъ, чтобы такой поносъ начался.
   -- У меня и безъ нихъ поносъ.
   -- У меня тоже.
   -- И у меня.
   Изъ 11 сидящихъ только двое здоровы.
   -- Ахъ, духота! Ахъ, мухи проклятыя!
   -- Отъ дождя хуже будетъ: въ періодъ дождей душнѣе, какъ въ банѣ, а ужъ для всѣхъ эпидемій условія самыя благопріятныя...
   -- И для самой злой эпидеміи -- наживы -- особенно благопріятныя. Послѣ послѣднихъ дождей за лошадь, которая въ мирное время стоитъ тридцать, приходится платить теперь полтораста. Я купилъ для себя китайскую запряжку, четырехъ лошадей и арбу за 775 рублей, а въ мирное время полтораста.
   -- Для транспортовъ еще десять тысячъ такихъ подводъ покупаютъ.
   -- Семь тысячъ,-- мнѣ говорилъ офицеръ генеральнаго штаба, завѣдующій покупкой.
   -- Покупаютъ съ китайцемь?
   -- Нѣтъ, теперь на арбахъ наши солдатики
   -- Справляются?
   -- Китайцы вѣдь замѣчательно умѣютъ ухаживать за своими лошадьми; они никогда ихъ не ударятъ,-- все время разговоръ: "оца, оца", и не торопятся, вытаскиваютъ изъ всякой лужи, хоть тихо, а тянутъ и тятуть... Кормятъ изъ рукава. Тутъ одну лошаденку бросили въ транспортѣ,-- совершенно сдыхала, а китаецъ подобралъ и теперь уже ѣздить на ней.
   -- Правда, что на лошадей падежъ?
   -- Нѣтъ, только на рогатый скоть.
   -- А что этотъ новый способъ сохраненія мяса какого-то доктора подвергался испытаніямъ?
   -- Да, далъ блестящіе резудьтаты: 16 дней мясо сохраняется совершенно свѣжимъ.
   -- Вы ѣли его?
   -- Нѣтъ.
   -- Почему?
   -- Война не время опытовъ.
   -- Вся война -- всегда одинъ большой опытъ. При эпидеміи на скотъ -- это особенно вѣдь важный вопросъ...
   Входитъ новый гость. Что новенькаго?
   -- Говорятъ, японцы на Янтай наступаютъ.
   -- Ну вотъ... Мукденъ, Янтай, Ляоянь, Ханчень, Дашичао.
   -- Да, вѣдь это все линія ихъ наступленія.
   -- Какая длина этой линіи?
   -- 150 версть.
   -- Разъѣзды ихъ были воздѣ самаго Мукдена. Вчера вечеромъ изъ Мукдена на горизонтѣ наблюдали въ сторонѣ японцевъ очень странное явленіе: отъ земли поднялся какъ бы снопъ сперва желтыхъ лучей, какъ опредѣляли видѣвшіе начало солдаты, будто мѣшокъ свѣтящійся, затѣмъ желтый цвѣтъ измѣнился въ зеленый, размѣромъ въ большое яблоко, очень яркій, сильный, съ лучами прожектора. Часа полтора онъ былъ въ воздухѣ,-- дѣлалъ движенія впередъ, назадъ, вбокъ и затѣмъ исчезъ изъ глазъ.
   -- Воздушный шаръ?
   -- Такъ опредѣлили и всѣ очевидцы.
   -- Привязной?
   -- Вѣроятно, но очень высоко поднимался. Говорятъ, дѣлалъ разные свѣтовые сигналы.
   -- Дожди, что ли бы, скорѣе, чтобъ всѣмъ этимъ фокусамъ положить конецъ.
   -- Дожди пойдутъ, и все это дѣйствительно превратится въ одни фокусы, потому что при всѣхъ этихъ фокусахъ, если мы ихъ запремъ въ горахъ и не пустимъ къ питательнымъ пунктамъ, сядутъ, какъ раки на мели...
   -- Да... Если бы они на своихъ шарахъ войска перевозили или хотя провіантъ...
   -- Насчетъ воздушныхъ дорогъ у насъ свой спеціалистъ есть...
   Всѣ смотрятъ на меня и смѣются.
   -- За эти три дня дождей,-- говорю я,-- у меня много сторонниковъ прибавилось и охотниковъ послушать, по крайней мѣрѣ, что это за звѣрь -- воздушная дорога.
   -- А я вамъ скажу, что это единственная дорога, которая не боится ни воды, ни горъ, единственная въ мірѣ, точно для этихъ мѣстъ придунанная. Говорятъ, у японцевъ успѣхъ войны зависитъ отъ денегъ, а у русскихъ -- отъ дорогъ. Деньги всегда можно взять взаймы, и не было еще примѣра, чтобы война останавливалась изъ-за отсутствія денегъ. А вотъ дорогъ взаймы не возьмешь и время, нужное на ея постройку, не займешь...
   Я очень радъ новому союзнику -- горному инженеру. Общество заинтересовывается,-- кромѣ Д., который уходитъ съ пришедшимъ къ нему знакомымъ.
   -- Поѣздъ готовъ!
   Мы съ В. И. прощаемся съ любезнымъ хозяиномъ и со всѣмъ обществомъ и идемъ въ вагоны.
   Поѣздъ тяжело и глухо, какъ арестаить цѣпями, позвякивая и громыхая, медленно пробирается среди запруженной станціи и выбирается наконецъ на просторъ зеленыхъ полей. Не совсѣмъ уже зеленыхъ. Ячменъ убранъ, а что-то новое уже посѣяно на его мѣстѣ; золотится поспѣвшая пшеница.
   Вдоль дороги, по направленію къ сѣверу, непрерыввой лентой, скрывающейся на далекомъ горизонтѣ, тянутся обозы транспортовъ по просошимъ уже дорогамъ.
   На китайской арбѣ сидитъ солдатикъ и, какъ и китаецъ, управляетъ безъ вожжей, помахивая кнутикомъ и подражая голосу китайца:
   -- Оца, оца...
   И вдругъ прорвется:
   -- Куда же чортъ тебя тянетъ, проклятую...
   И вытянетъ проклятую кнутомъ такъ, какъ никогда, вѣроятно, не вытягивалъ ее прежній терпѣливый хозяимъ.
   Нерѣдко попадаются двѣ арбы, соединенныя вмѣстѣ, и тогда получается русская телѣга съ лафетными колесами.
   -- Изобрѣтательность русскаго человѣка: чѣмъ сиротѣвшей арбѣ даромъ валяться -- телѣга вышла...
   Въ моемъ вагонѣ, кромѣ Е. В. и меня, ѣдуть командиръ восьмого казачьяго сибирскаго полка, того самаго, который подъ Вафангоу 17-го мая искрошилъ японскій эскадронъ 13-го полка; ѣдетъ мой старый знакомый, еще по Кавказу, горецъ изъ отряда Мадритова съ двумя Георгіями, извѣстный подъ кличкой Сократа. Ѣдеть еще полковой командиръ забайкальскихъ казаковъ съ желтыми лампасами, но онъ со своимъ адьютантомъ сидитъ все время въ купэ.
  

LXX.

Ляоянскіе дни.

14-го августа.

   Не проѣхали и версты -- самъ Сергѣй Ивановичъ навстрѣчу. На своемъ бѣломъ драконѣ, съ хребтомъ, изогнутымъ кверху, печальный, темный. Ушелъ послѣднимъ... Взорвалъ, но взрывъ не оправдалъ всѣхъ надеждъ.
   -- Японцы тамъ уже, на Вамбатаѣ. Верстъ пять отсюда на тѣхъ сопкахъ можно видѣть и Вамбатай и японцевъ.
   Мы ѣдемъ туда. Сергѣй Ивановичъ съ нами.
   Насъ нагоняютъ военные атташе, германскій и австрійскій. У подножья сопокъ -- деревушка, въ ней маркитантъ 3-го корпуса. Я предлагаю напиться чаю. Австрійскій атташе графъ Шептыцскій вѣжливо и твердо отвѣчаетъ:
   -- Я не буду.
   И мы взбираемся за нимъ на сопки. Въ полугорѣ онъ и германскій оставляютъ своихъ лошадей.
   -- Но вѣдь еще можно долго верхомъ ѣхать!
   -- Такое правило.
   Мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ уклоняемся отъ нихъ и ѣдемъ верхомъ.
   Графъ уже на сопкѣ и лежить на землѣ.
   Мы подъѣхали почти вплоть. Я забираю свои пирожки, яблоки и подхожу къ графу.
   -- Пожалуйста, лягте. Если генералъ Ивановъ увидитъ, онъ васъ всѣхъ прогонить.
   -- А вонъ лѣвѣе, на той сопкѣ верхомъ стоятъ?
   Графъ пожимаетъ плечами.
   -- То не его уже корпусъ.
   Я и всѣ мы ложиися.
   -- Вотъ что значитъ такъ показываться на сопкахъ,-- говоритъ графъ.-- Одна наша батарея 11-го августа до трехъ часовъ работала, и японцы не могли ее нащупать. Въ три часа подъѣхалъ штабь въ своихъ бѣлыхъ кителяхъ, и ровно черезъ три минуты,-- я смотрѣлъ на часы,-- насъ буквально засыпали...
   Я лежу, ѣмъ пирожки и напрасно ищу глазами русскихъ или японскихъ войскъ. Ни тѣхъ ни другихъ, кромѣ линіи 10-го корпуса. Графъ продолжаетъ ворчать:
   -- Сейчасъ не опасно стоять, но къ вечеру здѣсь уже будутъ японцы на всѣхъ тѣхъ вышкахъ: они уже стоятъ и наблюдаютъ. Одна такая стоящая фигура -- и они уже отмѣтятъ эту сопку.
   -- Вы думаете, что сегодня же они подойдуть сюда?
   -- Судя по обнаруженной энергіи, непремѣнно.
   -- И, значитъ, завтра въ Ляоянѣ?
   -- Я убѣжденъ.
   -- Гдѣ же войска Иванова?
   -- Вонъ.
   Я скотрю направо, на сопку саженяхъ въ ста отъ насъ.
   -- Гдѣ? Ничего не вижу.
   Графь даетъ свой бинокль. Я еще минуты три-четыре ищу.
   -- Неужели вотъ эти сѣрые неподвижные камни?
   -- Да.
   Я опускаю бинокль и смотрю простыми глазамд.
   -- Но вѣдь это камни!
   Опять смотрю въ бинокль.
   -- А, вотъ одинъ пошевелился.
   -- Вотъ такъ надо лежать.
   -- А японцы гдѣ?
   -- Черезъ часъ вамъ отвѣчу, ихъ не такъ просто увидѣть.
   Въ ожиданіи я смотрю, но не на наши больше зеленыя сопки, а на Вамбатайскій перевалъ, въ четырехъ верстахъ впереди. Поворачиваюсь спиной и смотрю на долину Ляояна, городъ, башню его -- память корейскихъ побѣдъ 450 лѣтъ тому назадъ -- эту эмблему пустоты забытаго тщеславія и военныхъ авантюръ былыхъ временъ. Желтый шаръ нашъ висить въ воздухѣ, собираются тучи, и, какъ только закроютъ на время солнце, дѣлается сразу свѣжо и прохладно.
   -- Ну, смотрите -- вотъ уже гдѣ японцы. Видите большую сопку, лѣсокъ ниже, лѣвѣе лѣска?
   Версты двѣ всего, но и въ бинокль я ничего не вижу.
   -- Вотъ смотрите ихъ фронгь...
   Онъ и фронтъ видить. Германскій атташе говоритъ:
   -- А! Вижу теперь!
   Я ничего не вижу, не видитъ и Сергѣй Ивановичъ.
   Меня гораздо больше, впрочемъ, интересуетъ теперь графъ. Сильный, красивый, глаза горять, ноздри жадно захватываютъ воздухъ. Это охотникъ на слѣду.
   -- Къ вечеру здѣсь уже будетъ пальба.
   -- И до вечера?
   -- Наблюдать.
   Я смотрю на С. И. Мы, кажется, понимаемъ другъ друга: это довольно скучно.
   -- Такъ мы вечеромъ сюда пріѣдемъ?
   -- Нѣтъ, я здѣсь останусь,-- говоритъ непреклонно графъ.
   С. И. говоритъ глазами:
   -- И пусть остается.
   -- Но вы безъ провизіи?
   Графъ улыбается.
   -- Человѣкъ можетъ нѣсколько дней быть безъ провизіи.
   -- Позвольте вамъ оставить хоть эти пирожки.
   Мы прощаемся и уходимъ. Уходить и H. Н.
   -- Я съ удовольствіемъ остался бы, но мнѣ необходимо въ канцелярію.
   Внизу въ деревушкѣ мы останавливаемся пить чай.
   У маркитанта уже все уложено.
   -- Скорѣе пейте.
   Мы пьемъ подъ деревьями чай. Около насъ какой-то отрядъ "Краснаго Креста".
   Н. Н. не сталъ пить чай: онъ спѣшилъ въ свою канцелярію.
   Маркитантъ жалуется: пудовъ сорокъ пришлось бросить,-- мулы заупрямились. Тысячи на полторы убытка. Но лицо веселое, возбужденное.
   -- Сколько слѣдуетъ?
   -- Ничето, помилуйте, неужели за двѣ чашкя этой бурды брать!
   Мы ѣдемъ опять. Два часа назадъ полная жизни дорога опустѣла совершенно, и насъ только двое съ Сергѣемъ Ивановичемъ.
   -- Ну что же, Сергѣй Ивановичъ?
   С. И. угрюмо молчитъ.
   -- Что бы мы бы говорили теперь, отъ того и пылинка эта не перемѣнитъ своего мѣста... А вотъ дождь сейчасъ польетъ.
   -- Да, уже падаютъ отдѣльныя капли. Еще немного, и дождь польетъ.
   -- А между тѣмъ мы свидѣтели, можетъ-быть, величайшаго историческаго мгновенія.
   Но и это не трогаетъ С. И. Покорный дождю, онъ уныло, своимъ замогильнымъ голосомъ, разсѣянно говоритъ:
   -- Да, такъ пишется исторія.
   У города мы нагоняемъ обозы.
   Всѣ кругомъ веселы: смѣются, острятъ, поютъ пѣсни, у кого есть что ѣсть -- ѣдятъ. Грязные, запыленные, перепачканные.
   -- Давно въ банѣ были?
   -- Въ какой банѣ? Японской? Какдый день безъ мала. А въ нашей банѣ -- вотъ, если Господь приведетъ, пріѣдемъ домой, тоже побываемъ...
   Въ ожиданіи очереди прохода черезъ дорогу затопили кухни, кипятъ котелки. Мирная картина ярмарки въ какомъ-нибудь заштатномъ городкѣ. Бабъ только нѣтъ. Китаецъ продаетъ свинину. Нѣкоторыя солдатики складываются и покупаютъ, другіе завистливыми глазами слѣдятъ, какъ рубитъ и отвѣшиваеть на своемъ коромыслѣ китаецъ.
   -- А ты сала, сала побольше рѣжь, -- кричитъ хохолъ. И не узнаешь въ немъ солдата: на головѣ соломенная шяяпа полтавца, босой, рубаха съ однимъ погономъ.
   -- Поѣдемъ той дорогой, по которой везутъ раненыхъ.
   И кы обгоняемъ безконечные ряды носилокъ и арбъ.
   На насъ смотрятъ глаза раненыхъ съ общимъ выраженіемъ утомленія...
   А къ вечеру, дѣйствительно, усилилась канонада.
   И уже изъ Ляояна совсѣмъ ясно видно. Съ вокзала видны эти вспыхивающія звѣзды и дымка. И прямо на югѣ, на востокѣ.
   Съ водокачки прекрасно видна вся картина. Къ вечеру разгулялся день. Какая-то усталость во всемъ и, кажется, съ утомленной округой засыпаютъ и пушки. И вдругъ опять проснутся и снова рявкнутъ и сверкнутъ огнями.
   Но тише и тише, и уже тонутъ въ сумрачномъ туманѣ всѣ эти сопки.
   -- Новость! Слышали новость? Что дадите за хорошую новость?!-- летитъ навстрѣчу жизнерадостный H. E. Поповъ.
   -- Ну?
   -- 46 пушекъ у японцевъ отняли, 20 тысячъ ихъ уложили!
   -- Вчера было 45...
   -- Вчера невѣрно, а сегодня совершенно вѣрно. Завтра рожденіе микадо, и мы ему поднесемъ такой подарочекъ, котораго онъ, Богъ дастъ, никогда не забудетъ.
   Генералъ Мартсонъ сегодня къ вечеру скончался.
  

LXXI.

15-го августа.

   Съ 4-хъ часовъ утра непрерывные выстрѣлы. Глухіе, далекіе... Точно зароптала окраина, и что-то и грубое, и жестокое, и болевое съ этомъ пересчетѣ какихъ-то обидъ.
   Больше полумилліона людей сходится, и, кажется, на этотъ разъ неизбѣжно близится громадной важности историческій моментъ -- генеральное сраженіе русской и японской армій.
   17-го августа день рожденія микадо, и, говорятъ, японцы готовятъ къ этому дню подарки своему микадо. Хотятъ взять и Портъ-Артуръ и Ляоянъ. Несомнѣнно одно: адская энергія ихъ наступленія. Они въ буквальномь смыслѣ сидять теперь на нашемъ арьергардѣ. Анпинъ, Саулинцзы уже отданы. Отданъ приказъ отступать и съ послѣдняго нашего перевала -- Вамбатайскаго. Мы становимся на позиціи послѣднихъ горъ, полукругомъ окружающие, Ляоянскую долину. Если уйдемъ съ нихъ -- всѣ горы будутъ принадлежать японцамъ, и, скрытые за ними, они станутъ осыпать насъ своими ядрами. Тогда мы должны будемъ уйти въ мѣстность болѣе равную по условіямъ. Ляоянъ же мнѣ не представляетъ возможности какой-бы то ни было побѣды. Японцы видять насъ съ долинѣ и стрѣляютъ въ опредѣленную цѣль. Мы отвѣчаемъ имъ куда-то въ горы, конечно, не зная точно ихъ позицій. Допустимъ, мы даже угадали. Что жъ дальше? Броситься назадъ въ горы, откуда только-что ушли, потому что не въ силахъ были держаться? Оставаться въ долинѣ для новыхъ и новихъ, сравнительно безопасныхъ для японцевъ, артиллерійскихъ атакъ? Терять людей, силы арміи, когда все для насъ -- въ этой арміи, въ этой точкѣ, гдѣ стоитъ она теперъ, охваченная на всемъ необъятномъ пространствѣ со всѣхъ сторонъ враждебнымъ населеніемъ, непріятельскимъ войскомъ, тѣснымъ кольцомъ уже сжимающимъ насъ?
   И на мой взглядъ не-спеціалиста единственный выходъ -- спѣшить къ сѣверу, на просторъ знакомыхъ полей, навстрѣчу новымъ идущимъ къ намъ силамъ.
   Такъ же энергично по пятамъ за нами наступаютъ японцы съ юга, и уже слышны и оттуда выстрѣлы.
   Привезли генерала, бывшаго командира 4-го полка, и нынѣшняго командира того же полка, полковника Раабена. Его жена здѣсь, въ Ляоянѣ, сестрой милосердія. Они оба были въ фанзѣ и оба убиты разорвавшейся шрапнелью.
   Убитыхъ и раненыхъ насчитываютъ съ нашей стороны въ восточномъ и южномъ отрядахъ до двухъ тысячъ. Уже появились и непрерывной вереницей тянутся на нѣсколько верстъ арбы, носилки; идутъ легко раненые на ногахъ.
   Завтра предполагаемъ очистить Вамбатайскій перевалъ, и я съ утра иду къ Сергѣю Ивановичу туда, посмотрѣть, какъ будетъ взрывать онъ проходъ.
   Тѣсный въ скалѣ проходъ съ нависшими сверху глыбами. Если взрывъ удастся, движеніе японцевъ задержится на добрыя сутки.
  

LXXII.

10-го августа.

   Пять часовъ утра. День какъ-то лѣниво просыпается. Воздухъ вздрагиваетъ по временамъ отъ выстрѣловъ на востокѣ и югѣ. Выстрѣлы рѣже, чѣмъ вчера.
   Я ѣду съ офицеромъ генеральнаго штаба, подполковникомъ Н. Об.
   Военные очень высоко цѣнять его корреспонденціи и телеграммы. Говорятъ, для не военныхъ онѣ сухи. Что до меня -- я съ наслажденіемъ ихъ читаю, и картины боевъ, движенія становатся вполнѣ ясными, а въ то же время нѣть никакой напыщенности, восторговъ, всхлипываній и взвизгиваній. Серьезная и въ то же время полная интереса дѣловитость.
   Съ внѣшней стороны это симпатичный красивый брюнеть, скромный, хотя и знающій себѣ цѣну.
   -- Мы поѣдемъ прелестной дорогой,-- говоритъ онъ,-- вдоль внутренней стѣны города.
   Все тѣ же садики, дачные домики. Все такъ же уютно здѣсь и все такъ располагаетъ къ покою, отдыху, dolce far niente. И какимъ контрастомъ звучать здѣсь эти рявканія какого-то грубіяна тамъ, въ тѣхъ горахъ.
   Я смотрю въ лица китайцевъ и хочу прочесть въ нихъ что-нибудь. Кажется, ничего, кромѣ добродушнаго пренебреженія и желанія, чтобы поскорѣе ужъ такъ или иначе все кончилось. Вѣдь, можетъ-быть, черезъ два-три дня этотъ городъ будетъ превращенъ въ груды, и мы и китайцы силою обстоятельствъ будемъ въ одинаковомъ положеніи. Такъ во время наводненій, пожаровъ поѣдающіе и съѣдаемые звѣри забываютъ на это мгновеніе свои инстинкты и тѣсно жмутся другъ къ другу
   Вотъ башня на стѣнѣ. Обвалились ступеньки, и мохомъ поросъ весь входъ на нее. Безконечной древностью и тишиной могилъ охватываетъ душу этотъ уголокъ.
   Но впечатлѣнія бысгро мѣняются. Вотъ арбы съ китайскими семьями. Жены, дѣти -- все это уѣзжаетъ куда-то на западъ, спасаясь отъ ужасовъ войны. На ихъ лицахъ еще яснѣе отсутствіе какой-нибудь вражды. Они какъ бы говорятъ:
   -- Богъ съ вами за все причиненное намъ зло, но оставьте намь жизнь -- этотъ даръ Божій, который только разъ дается и на такое короткое мгновсніе.
   Вотъ мѣрнымъ шагомъ несутъ носилки съ ранеными. Рядомъ идетъ сестра милосердія, сзади верхомъ докторъ.
   Носилки опускаютъ, и мы видимъ наполовину прикрытое продолговатое дицо, обросшее только еще начинающей расти послѣ бритья бородой, угрюмо сжатыя губы, неподвижно, какъ у мертвеца, сложенныя руки.
   Сестра наклоняется и слушаетъ. Едва-едва поднимается грудь раненаго. Можетъ-быть, она ждетъ какого-нибудь слова и, не дождавшись, съ безпомощной тревогой и тоской поднимается.
   Это генераль Мартсенъ, сестра -- его жена, еще молодая, красивая женщина.
   Докторъ немного отстаетъ и торопливо говоритъ намъ:
   -- Нѣтъ надежды, шрапнель сломала бедренную кость, прошла черезъ желудокъ, порвала кишечникъ...
   Еще что-то говорить онъ, но мы, полные горечи отъ этой сцены и послѣдняго взгляда жены, пріѣхавшей хоронить сюда своего мужа, ѣдемъ дальше.
   -- Тоже раненый? -- спрашиваемъ мы, указывая на другія носилки.
   -- Никакь нѣтъ: убитый.
   Намъ назызаютъ фамилію. Чѣмъ дальше, тѣмъ больше этихъ раненыхъ. Не только раненыхъ: тысячи обозныхъ повозокъ, двуколокъ, экипажей, отдѣльныхъ отрядовъ. Все это сбилось у тѣсныхъ входовъ въ городъ, и мы съ трудомъ пробиваемся отсюда на просторъ восточныхъ полей. Но и тамъ вездѣ, куда хватить глазъ,-- обозы, люди, носилки. Невдалекѣ нашъ воздушный шаръ желтымъ пятномъ рисуется нa высотѣ двухсотъ саженъ въ голубомъ небѣ. Онъ наблюдаетъ за дѣйствіями непріятеля.
   Теперь и мы совершенно ясно видимъ дымокъ на горахъ и блестки -- яркія, какъ звѣзды, какъ вспыхивающіе короткіе звѣздообразные метеоры. Это рвется шрапнель. Ужасная отъ своей замогильной пѣсней шрапнель, такая красивая издали, для многихъ -- послѣдняя яркая вспышка въ жизни. И хорошо, если умереть сразу, безъ этихъ ужасныхъ стоновъ и криковъ и воплей, которые несутся изъ этихъ проносимыхъ носилокъ.
   -- Посмотримъ переправу черезъ Тайцзыхе?
   Мы выѣзжаемъ на волю, и предъ нами вздувшаяся отъ дождей рѣка, саженей въ 150 шириною.
   На ней -- понтонный мостъ, за ней -- горы, куда по мосту тянутся войска и обозы.
   Тамъ, на той сторонѣ -- позиціи нашего 17-го корпуса генерала Вильдерлинта. Мы съ утра ихъ занимаемъ, и нужны сутки, чтобы какъ слѣдуетъ основаться на нихъ. Гдѣ-то выше и японцы подвезли свои понтоны.
   За рѣкой -- только одинъ корпусь. Остальные -- по эту сторону, по этому полукругу, который теперь весь передъ нашими глазами. Вонъ тамъ въ углу, гдѣ теперь сверкаютъ эти звѣзды, величиной въ большое яблоко, нашъ лѣвый флангъ, 10-й корпусъ генерала Случевскаго, прямо передъ нами -- бывшій графа Келлера, теперь третій корпусь генерала Иванова, правѣе, уже на югѣ, 2-й -- генерала Засулича, 4-й -- генерала Зарубаева, 1-й -- генерала барона Штакельберга, и тамь дымки, но, вѣроятно, за дальностью разстоянія, или вслѣдствіе неровностей, мы не видѣли лѣтнихъ звѣздъ.
   -- Но вѣдь мы, кажется, не хотимъ отступать?
   -- Наше лѣвое крыло отступало,-- обнажился корпусъ Иванова, пришлось такимъ образомъ, и всѣмъ перейти на ляоянскія позціи.
   -- Какъ вф думаете, будетъ генеральное сраженіе?
   -- Если японцы такъ же энергично будутъ нападать,-- да. Пятый день безъ отдыху, безъ сна,-- черти какіе-то,-- и совершенно измѣнили свою обычную тактику.
   Девятая дивизія отведена на отдыхъ: Сѣвскій, Орловскій, Брянскій полки. Люди переутомились окончательно, и нервная система никуда не годится.
   Перегнувшись съ лошади, темный офицеръ говоритъ:
   -- И не быть покою. Каждую ночь вскочитъ одинъ: "ура, японцы!". А за нимъ всѣ хватаютъ штыки и уже готовы колоть другъ друга...
   А корпусъ генерала Иванова держится великолѣпно. Этимѣ генераломъ не нахвалятся и офицеры и солдаты. И 13-го, и 14-го, и 15-го у нихъ была полная побѣда, но ихъ лѣвый флангъ обнажился, и имъ приказано отступать.
   -- Ну, здѣсь дороги раздѣляются: куда ѣдемъ?
   -- На Вамбатай, къ Сергѣю Ивановичу. Онъ вчера ночью прислалъ сказать, что отступили послѣдними.
  

LXIII.

17-го августа.

   Маленькій и грязный Ляоянъ сегодня, конечно, центръ, на который устремлены взоры всего міра.
   Съ обѣихъ сторонъ свыше четырехсотъ тысячъ войскъ. Одно изъ самыхъ большихъ міровыхъ сраженій.
   Въ шесть часовъ утра уже разгаръ боя. Беспрерывный грохотъ, взрывы и трескъ орудійной пальбы. Свыше тысячи орудій съ желѣзнымъ стономъ ежеминутно выбрасываютъ изъ своихъ дулъ гранаты и шрапнели.
   Мы стоимъ на колокольнѣ, и вся картина боя предъ глазами. Вотъ вогнутымъ полукругомъ верстахъ въ пяти отъ насъ долина Ляояна замыкается непрерывной цѣпью сопокъ и горъ. Вначалѣ ниже, а дальше все выше и выше. Вся та туманная синева дали этихъ горъ на востокѣ и югѣ уже въ рукахъ японцевъ. Въ нашихъ рукахъ только послѣдняя къ долинѣ цѣпь сопокъ, и всѣ онѣ теперь покрыты вспыхивающими -- во всѣхъ мѣстахъ и непрерывно -- огоньками. Огоньками, какъ мгновенный; короткій зигзагъ молнія. Это стрѣляюсь наши батареи. Надъ ними вспыхиваютъ другія, крупныя, какъ метеоръ, огни-звѣзды, и облачко бѣлаго или чернаго дыма долго еще стоитъ на томъ мѣстѣ. Только на нашемъ лѣвомъ флангѣ, то-есть на крайнемъ востокѣ, почти нѣтъ ни нашихъ огней ни этихъ другихъ огней съ ихъ облачками. Бѣлыя облачка,-- совершенно какъ комъ снѣга на яркомъ солнцѣ,-- это разорвавшаяся въ воздухѣ шрапнель. Гдѣ черное облако, тамъ разорвался лидитный снарядъ,-- отвратительный ядовитый снарядъ, ихъ сравнительно мало, и тѣмъ отвратительнѣе впечатлѣніе отъ нихъ.
   Иногда пальба стихаетъ въ какомъ-нибудь мѣстѣ, и вдругъ слышится непрерывный рядъ выстрѣловъ батарей, другой, третій -- судорожный, торопливый, безъ перерыва. Это стрѣляютъ наши въ идущія въ атаку непріятельскія колонны. И немного погодя опять слышатся оттуда, со стороны японцевъ, взбѣшенные одинъ за другимъ залпы. Значитъ, атака отбтта и сметены колонны обманувшихся молчаніемъ нашихъ батарей японцевъ.
   Съ пяти часовъ утра мы всѣ на ногахъ.
   -- Идемъ на колокольню,-- предлагаетъ заглянувшій къ намъ А. И.:
   -- Но я не одѣтъ еще.
   -- Такъ идите: дамъ нѣтъ.
   Колокольня -- вплоть, и уже на колокольнѣ я соображаю, что дамъ очень даже много: вездѣ кругомъ насъ палатки "Краснаго Креста". Прямо напротивъ, между церковью и вокзаломъ, гдѣ былъ разбитъ скверъ, красивыми рядами стоять большія палатки земскаго отряда. Сестры уже за работой, такъ какъ раненыхъ накопилось отъ прежнихъ дней много, хотя послѣ первой помощи и отдыха ихъ сейчасъ же грузятъ въ вагоны и отправляютъ въ Харбинъ и дальше.
   Я тороплюсь убраться съ колокольни.
   -- Идемъ на позицію! -- кричитъ со своего крыльца возбужденный и веселый молодой корреспондентъ "Руси" -- H. E. И.
   Я соглашаюсь, но, когда лошадь уже осѣдлана для меня, оказывается, что по дѣламь я могу ѣхать только послѣ обѣда.
   Мы уславливаемся съ Н. Е., что онъ возвратится обѣдать и мы опять поѣдемъ вмѣстѣ.
   Онъ весело машетъ рукой и скрывается за угломъ.
   Я и радъ, что не ѣду. Впечатлѣній накопляется много, и лучше сейчасъ же и записать ихъ. Кончивъ дѣла, я этимъ и занялся.
   Обстановка не совсѣмъ обычная. Этотъ непрерывный грохотъ орудійной пальбы напоминаетъ раскаты грома, когда гроза уже близка и вотъ-вотъ пойдетъ дождь. Дождь, котораго съ такимъ нетерпѣніемъ такъ жаждутъ всѣ живущіе гдѣ-нибудь въ деревнѣ, и какъ бы въ подтвержденіе, небо все больше и больше хмурится, и уже пріятная прохлада въ воздухѣ.
   Иногда вдругъ понижается сознаніе важности переживаемаго мгновенія и охватитъ страстное желаніе заглянуть впередъ, угадать будущее. И если этого нельзя, то, по крайней мѣрѣ, пойти, послушать, поговорить, посмотрѣть. Главное -- посмотрѣть. Какая-то особая притягательная сила теперь въ этихъ сопкахъ съ мелькающими на нихъ молинійками и окруженныхъ бѣлыми и черными пятнами. Точно всѣ эта сопка стали вдругъ вулканами съ признаками близкаго изверженія.
   Я опять на колокольнѣ. Отецъ Николай тамъ же, облокотился и задумчиво смотритъ въ эту таинственную даль. Здѣсь же А. И. и еще нѣсколько человѣкъ.
   Стоишь и смотришь.
  

LXXIV.

17-го августа.

   Въ этомъ красивомъ и такомъ безлюдномъ на видъ пейзажѣ теперь скрыты сотни тысячъ жизней, напряженно и мучительно переживающихъ эти тяжелыя мгновенья.
   Такія же группы, какъ у насъ на колокольнѣ, виднѣются на многихъ крышахъ, на водокачкѣ, на вокзалѣ. Стоятъ молча и смотрятъ. Иногда дѣлятся отрывочными наблюденіями.
   -- Нѣтъ, на этотъ разъ, кажется, серьезно рѣшили схватиться.
   -- А начнемъ какъ слѣдуетъ, и бить начнемъ.
   Наши батареи даже энергичнѣе работаютъ, чѣмъ японскія. Непрерывнѣе, во всякомъ случаѣ.
   Потянулись первые раненые: идуть съ перевязанной рукой, или хромая, или опираясь на штыкъ. Два раненыхъ поддерживаютъ другъ друга, несутъ раненыхъ на носилкахъ, везуть въ арбахъ, крытыхъ полукругомъ, и изъ-подъ крыши раздаются вопли и стоны отъ невозможной тряски. По два мула -- одинъ спереди, другой сзади -- несуть на своихъ спинахъ носилки съ ранеными: оригинально, и больному спокойно. Ряды измученныхъ сѣрыхъ фигуръ этихъ раненыхъ. Они устали; они хотятъ пить и ѣсть; они поглощены своими страданіями -- они, часа два назадъ такія же здоровые, какъ мы, смотрящіе теперь на насъ, и этотъ видъ здоровыхъ раздражаетъ.
   Многихъ раненыхъ проносять прямо на вокзалъ или въ готовые вагоны, а тяжелыхъ -- въ одну изъ комнатъ вокзала. На платформѣ толпятся солдаты только-что пришедшаго эшелона Выборгскаго полка. Ихъ ведуть прямо въ бой. Спѣшно они натягиваютъ на себя свою амуницію, встряхиваются, строятся въ ряды и идутъ на площадъ, гдѣ ихъ встрѣтитъ командующій.
   Видъ у солдатъ отличный, и нѣтъ страха на лицахъ, когда они прислушиваются къ выстрѣламъ.
   -- Васъ искалъ Н. Е., онъ раненъ.
   -- Какъ? Гдѣ?
   -- Въ корпусѣ Иванова, гдѣ-то въ передовой цѣпи. Раненъ на вылетъ въ грудь.
   -- Гдѣ онъ?
   -- Кажется, домой поѣхалъ. Ѣдетъ верхомъ, только пригнулся немного. По обыкновенію веселый, говоритъ, что дѣла отлично идутъ у насъ.
   Я спѣшу домой. Прямо съ вокзала, саженяхъ въ 40 -- церковь, мой домъ, домъ, гдѣ живетъ Н. Е. Вотъ на томъ углу, гдѣ начинаются палатки земскаго отряда, мы разстались съ нимъ. Сегодня утромъ вскользь, на замѣчаніе кого-то, онъ полушутя отвѣтилъ:
   -- Въ мои планы входитъ быть смертельно раненымъ.
   Онъ молодъ, очень молодъ. Богатъ. Счастливая нервная организація жизнерадостнаго оптимиста. Несомнѣнный художникъ, талантливый, прекрасно образованъ, въ подлинникахъ хорошо знакомъ съ французской литературой и всѣми теченіями европейской жизни.
   Михайла встрѣчаетъ меня на крыльцѣ.
   -- H. E. два раза подъѣзжали, спрашивали.
   -- Вы ничего не замѣтили? Онъ раненъ?
   -- Показалосъ мнѣ будто, склонившись какъ будто они стоятъ, и глаза будто тусклые стали.
   На квартирѣ Н. Е. встрѣчаеть меня А. И.
   -- Отправили въ Георгіевскую общину. Насилу отправили. Собирался еще слушать рѣчъ командующаго къ выборнымъ. Чтобъ не стѣснять солдать, пріѣхалъ верхомъ. Пять съ половиной часовъ ѣхалъ.
   Я сажусь верхомъ и ѣду къ сѣверному семафору, гдѣ помѣщается Георгіевская община. И тамъ, раненый, онъ вѣренъ остался себѣ; настоялъ положить себя въ солдатское отдѣленіе.
   -- Отдѣленіе тяжело раненыхъ? Сюда.
   Тамъ я и нашелъ его на ногахъ, умывающимся. Я не хотѣлъ вѣрить, что предо мной насквозь прострѣленный человѣкъ. Пробита грудь, правое легкое и лопаточная кость. Ничтожное отверстіе на груди, такое же на спинѣ. Н. Е. -- веселый, возбужденный. и только, когда, умывшись, легъ онъ на свою простую кровать, на лицѣ его отразилось утомленіе. Я хотѣлъ-было уйти, но онъ такъ и не пустилъ меня.
   -- Я только пять минутъ полежу: такъ пріятно...
   Но и пяти минутъ онъ не лежалъ. Съ моей помощью онъ сѣлъ и началъ разсказывать такъ же, какъ и всегда разсказывалъ: загораясь, набирая воздуху, размахивая руками. На этотъ разъ, впрочемъ, онъ размахивалъ одной рукой.
   -- Вы довольны? -- спрашиваю я его съ легкимъ упрекомъ.
   -- Очень! Это одинъ изъ лучшихъ дней моей жизни. Такихъ двей всего три у меня.
   Онъ поѣхалъ сперва наугадъ по той же дороіѣ, по которой вчера мы ѣздили съ Сергѣемъ Николаевичемъ.
   Въ корпусѣ генерала Иванова съ 18-мъ полкомъ взобрался на ту сопку, гдѣ и мы были, и залегъ въ передовую цѣпь.
   18-й полкъ шелъ на смѣну прежней цѣпи. При сближеніи уходившей и подходившей смѣны произошла трогательная встрѣча двухъ братьевъ-солдатъ, не видавшихся съ родины. Радость, объятья, спѣшная передача послѣднихъ новостей изъ своей деревни; но пора, пора, и братья разстаются уже: къ цѣпи подходитъ счастливый встрѣчей, его провожаетъ грустный взглядъ уходящаго.
   Спрятавшись за камень или за какой-нибудь бугорокъ, лежитъ, разсыпавшись, наша цѣпь, а напротявъ, саженяхъ въ двухстахъ -- японская. Лежатъ и караулятъ неосторожно вдругъ выглянувшаго. Японцы, впрочемъ, и не дожидаясь стрѣляли непрерывно, наши спокойнѣе, съ выдержкой. Все время разговоръ, остроты, смѣхъ. Изрѣдка возгласы: "носилки!", и раненыхъ уносятъ. Раненыхъ въ цѣпи сравнительно мало, и пули, хотя и жужжать, но опасны только для стоящихъ.
   Звукъ отъ пулъ -- голоса какихъ-то птичекъ -- такъ нѣжно поетъ.
   Послѣ цѣпи Н. Е. спустился въ батарею Покатилова. Въ тюренченскомъ бою у него перебили только всю его батарею. Здѣсь пули гораздо опаснѣе: уже убитъ Покатиловъ и его замѣститель. Теперь двое молодыхъ офицеровъ -- Тарасовъ и Шаляпинъ -- командуютъ батареей: оба тихіе и спокойные. Молодой красавецъ-солдать стоитъ саженяхъ въ двадцати отъ батареи на возвышеніи и направляетъ выстрѣлы нашихъ орудій.
   -- Такъ что влѣво, еще немного, ваше благородіе.
   И стоитъ и говорить такъ спокойно, какъ будто стоитъ у себя на крышѣ и сообщаетъ оттуда то, что видатъ.
   Такъ продолжается уже полтора часа, и ни одна пуля его еще не тронула.
   Н. Е. предлагаеть скромный завтракь офицерамъ. Со вчерашняго вечера они еще ничего не ѣли, и шпроты и хлѣбъ ихъ соблазняютъ. Присѣвъ, они ѣдятъ, и вкусъ пищи возбуждаетъ ихъ арпетитъ. Съѣдены всѣ шпроты, послѣдніе куски хлѣба, обмакивая ихъ въ масло, торопливо доѣдаютъ завтракающіе, а въ головѣ Н. Е. неотступная мысль; "какъ оставить всѣхъ этихъ чудныхъ людей, такъ спокойно, такъ весело отдающихъ свою жизнь, если это нужно ихъ родинѣ?"
   И другая: "кто первый?"
   Онъ первый.
   -- Ахъ, какъ больно! -- вскрикиваеіъ онъ и падаетъ впередъ, уткнувшись лицомъ въ землю.
   -- Носилки!
  

LXXV.

18-го августа.

   Такой же громъ въ горахъ, а можетъ-быть, и еще болѣе сильный. Изъ газетъ и телеграммъ вы узнали, или, вѣрнѣе, будете знать, читая эти строки, будете знать, какія именно части, какъ и когда ходили въ атаку и отбивали ее, сколько съ обѣихъ сторонъ выбыло изъ строя и прочее.
   Я же вамъ сообщаю только то состояніе, то настроеніе, въ какомъ мы были въ эти дни.
   -- Почему же мы опять отступили?
   -- Отступленіе началось съ Тамбовскаго полка, 10-го корпуса. И когда обнажился такимъ образомъ лѣвый флангъ сосѣдняго 3-го корпуса генерала Иванова, то пришлось и ему отступить, пришлось и всѣ южныя позиціи оставить и собраться вокругъ Ляояна.
   Годятся ли ляоянскія позиціи? Какъ не-спеціалиста, меня интересуетъ только вопросъ: удержимся ли мы въ Ляоянѣ?
   И общее впечатлѣніе отъ всѣхъ этихъ разговоровъ, что нѣтъ, не удержимся.
   Но всѣ позиціи за нами.
   Вчера, говорятъ, выпущено 40 тысять снарядовъ. Раненыхъ больше пяти тысячъ. Ихъ везутъ, ведутъ, они сами идутъ толпой, залитые кровью, часто безъ первой еще перевязки. Вотъ идетъ раненый, съ какимъ-то расплющеннымъ лицомъ, съ котораго застывающими длинными каплями кровь падаеть ему на рубаху, на землю. Два глаза свѣтятся и ищутъ по вокзалу перевязочный пунктъ. А вотъ еле бредетъ, опираясь на ружье, растерянный, блѣдный, желто-блѣдный молодой солдатъ.
   -- Тоже раненъ?
   -- Нѣтъ, боленъ.
   И невольное пренебреженье и сомнѣнье: не симулянтъ ли, убѣжавшій съ позицій?
   А если дѣйствительно боленъ, то положеніе его, пожалуй, хуже, чѣмъ раненаго. Наткнутся на раненаго -- подберутъ, а больного -- нѣтъ. Развѣ потерялъ сознаніе отъ истощенія и случайно набредутъ на него, если скоро не отступять.
   Всюду спѣшная укладка, грузятся вагоны, каждый ждетъ первой очереди. Злополучная администрація желѣзной дороги, у которой теперь столько всякаго начальства, что у иного человѣка и волосъ столько на головѣ нѣтъ,-- разрывается на всѣ части.
   Въ управленіяхъ текущія дѣла пріостановлены. Многіе уже уложились, и, получивъ неожиданный отпускъ, служащіе всѣхъ сортовъ теперь ходятъ съ видомъ людей, нежданно выпущенныхъ изъ своихъ казематовъ. Только на глаза стараются не попадать своему начальству: все-таки какъ будто неловко такъ безъ дѣла,-- точно безъ костюма вышелъ человѣкъ и гуляетъ.
   Большинство ихъ около южнаго семафора станціи, откуда, какъ на ладони, виденъ артиллерійскій бой у большой горы верстахъ въ девяти. Называютъ эту гору и Большимъ Кулакомъ и Девяносто девятымъ номеромъ. За этой горой есть деревушка Маязцы, еще въ нашихъ рукахъ. Тамъ около батареи, засѣла наша цѣпь пограничниковъ: 19-я рота, 8-я сотня, двѣ учебныхъ команды. Вчера они выдержали пять атакъ: изъ 450 человѣкъ у нихъ осталось 180. Атаки всѣ отбиты. Въ послѣдній разъ японцы уже полѣзли-было на укрѣпленія, и, такъ какъ стрѣлять уже нельзя было, наши бросали въ нихъ камнями. Одинъ солдатъ перегнулся и патронташемъ ударилъ японца, крикнувъ:
   -- Получи-же на рожденье твоего микадо!
   Передъ этимъ разнесся слухъ, что сегодня рожденіе микадо и въ день рожденія японцы хотятъ поднести ему Ляоянъ.
   Мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ идемъ къ H. E.
   Температура у него нормальная; лежитъ онъ спокойно, вошелъ въ сношенія съ больными и живетъ уже по обыкновенію всѣми фибрами своего организма.
   Но мы боимся долго сидѣть у него и уѣзжаемъ.
   -- Не замѣчаете ли вы,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ,-- что съ запада, гдѣ ихъ прежде не было, появились японцы и какъ будто довольно близко къ намъ? Немножко проѣдемъ, можетъ-быть?
   Мы ѣдемъ къ южному семафору, а оттуда вдоль дороги къ Кулаку.
   Выстрѣлы съ запада то усиливаются, то опять ослабѣваютъ.
   Цѣлая гамма звуковъ. Вотъ рѣзкій короткій трескъ разорвавшейся шрапнели. Вотъ догоняющіе другъ друга густые раскаты стрѣляющихъ орудій. Вотъ жалобный вибрирующій звукъ летящей шрапнели. Здѣсь, тамъ, кругомъ. Такъ воетъ въ трубѣ въ глухую осень позднимъ вечеромъ. И душу охватываетъ тоска, чувство одиночества, пустота. А вотъ частая рѣзкая трескотня съ металлическими отзвуками, потому что ваша цѣпь стрѣляетъ вдоль рельсъ. Мы стрѣляемъ залпами, японцы пакетами. Мы отклонились отъ желѣзной дороги, поѣхали какой-то дорогой по направленію къ флагу "Краснаго Креста", но, въѣхавъ въ гаолянъ, потеряли изъ виду флагъ и поѣхали по какой-то отклонившейся опять къ гаоляну дорожкѣ, думая, что и она, какъ другія, выведетъ насъ къ стоянкѣ "Краснаго Креста".
   Мы ѣхали, говорили, и когда спохватились, то почувствовали, что куда-то не туда заѣхали. Оживленная большая дорога съ людьми, бредущими ранеными, съ носидками, съ обозомъ, съ зарядными ящиками, которые на красивыхъ, запряженныхъ парами лошадяхъ спѣшно двигались къ позиціямъ,-- все это исчезло. Насъ окружадъ только гаолянъ, и мы рѣшили еще придвинуться, чтобы выбраться на чистое мѣсто.
   -- Смотрите: батарея!
   Дѣйствительно, батарея. Стоятъ въ гаолянѣ 12 орудій. Около нихъ ящики. Въ ямкахъ сидѣли солдатики. Маленькій ровикъ, и съ нашей стороны ниже ровика лежать солдаты и три офицера-артиллериста.
   -- Ну,-- говоритъ флегматично Сергѣй Ивановичъ,-- хорошо все-таки, что наткнулись на нашу батарею.
   Мы, смущенные, спрашиваемъ офицера:
   -- Вы что тутъ дѣлаете?
   Высокій добродушный офицеръ говоратъ:
   -- Говорите громче,-- я оглохъ отъ стрѣльбы.
   -- А развѣ здѣсь уже стрѣляютъ?
   Подходитъ подвязанный офицеръ. Самый молодой лежитъ съ мрачнымь лицомъ и не хочетъ вставать.
   Оказывается, что все время стрѣльба шла, но теперь съ часъ уже все смолкло.
   Удачны были ваши выстрѣлы?
   Офицеръ пожалъ плечами.
   -- За гаоляномъ не видно.
   -- Вы куда стрѣляете?
   -- Тамъ за дорогой деревушка есть въ верстѣ отъ дороги,-- тамъ японцы засѣли.
   -- Тоже съ батареей?
   -- Да.
   -- Нащупали васъ?
   -- Пока нѣтъ: все перелетъ.
   -- А впереди васъ что?
   -- Впереди -- цѣпь.
   -- Далеко?
   -- Саженей сто -- вдоль желѣзной дороги.
   -- Ну что жъ, цѣпь посмотрѣть?
   -- Теперь не стрѣляюіъ.
   Мы отдаемъ не курившимъ уже цѣлый день офицерамъ свои папиросы и ѣдемъ въ цѣпь.
   Вотъ и цѣпь -- линія сѣрыхъ солдатиковъ по откосу насыпи.
   -- Ну что жъ, на переѣздъ поднимемся?
   -- А вотъ казакъ ѣдетъ,-- поѣдемъ за нимъ.
   Но казакъ у самаго переѣзда свернуль, а мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ и нашъ третій спутникъ по инерціи продолжали подниматься на переѣздъ. И какъ разъ въ это время японцы открыли ружейный огонь.
   Намъ закричали:
   -- Слазьте, слазьте!
   Мы стали поворачивать нашихъ лошадей, но почему-то не слѣзли. Я, какъ очарованный, слушалъ пѣніе пролетавшихъ пуль.
   Нѣжное пѣніе птички, какое иногда раздается гдѣ-нибудь въ apoматной тишинѣ сада, но еще нѣжнѣе, еще тоньше. И долго я еще былъ подъ обаяніемъ этой тишины, этихъ поющихъ птичекъ.
   Когда мы уже вышли изъ цѣпи, Сергѣй Ивановичъ говоритъ:
   -- А вѣдь, если бъ насъ ранили, охъ, какъ стыдно бы было! Конечно: люди ради празднаго любопытства пріѣхали смотрѣть, какъ умираютъ. Единственнымъ утѣшеніемъ было то, что попали мы совершенно нечаянно.
   Выбравшись на ту часть желѣзнодорожной линіи, гдѣ уже не стрѣляютъ, мы остановились немного около вагоновъ, выдвтнутыхъ для раненыхъ, около публики, такой же праздной, какъ и мы, глазѣющей на перестрѣлку.
   Видны всѣ пространства, обѣ стороны дороги.
   Вотъ одинъ за однимъ наши солдатики перебѣгаютъ дорогу и скрываются въ гаолянѣ на той сторонѣ, гдѣ японцы.
   -- Молодцы! -- одобряетъ публика.
  

LXXVI.

18-го августа.

   Ружейная трескотня усиливается со стороны японцевъ. Немного погодя изъ гаоляна выскакиваютъ одинъ за однимъ солдатики и бѣгутъ обратно черезъ насыпь къ намъ.
   Возмущенный офицеръ изъ публики кричить:
   -- Стой! Ты куда?
   -- Обѣдать, ваше благородіе: только-что смѣнились.
   Офицеръ смущенъ, публика удовлетворенно смѣется. Въ общемъ отъ солдатъ впечатлѣніе отличное.
   Плохо только, если солдаты прямо съ поѣзда изъ Россіи попадаютъ сразу въ бой. Но немного привыкшіе, обстрѣлявшіеся держатъ себя прекрасно. Нѣтъ и тѣни фанфаронства. Съ осторожностью простолюдина, человѣка, привыкшаго ко всякаго рода борьбѣ, онъ быстро приспособляется къ новымъ условіямъ: ползетъ на животѣ, не становится на ноги въ цѣпи, выжидаетъ удобнаго мгновенія и -- когда кажется оно благопріятнымъ ему -- дѣйствуетъ быстро и рѣшительно. Взять хотя бы эти перебѣжки черезъ полотно изъ гаоляна и обратно: выжидаетъ, быстро, пригнувшись, кубаремъ скатывается съ насыпи и большими шагами, почти сидя на землѣ, исчезаетъ въ гаолянѣ. Такъ бѣгаютъ и японцы по своимъ сопкамъ. Это наши уже у нихъ переняли.
   Разсказываетъ одинъ солдатъ:
   -- Ротный у насъ хорошій: солдата за человѣка считаетъ, ругательнымъ словомъ никогда не обидитъ, ну и бережешь и себя и его. Лежимъ, обкопались какъ-нибудь и духу не подаемъ: ждемъ, чтобы въ атаку пошелъ. Тутъ какъ разъ штабный въ бѣломъ кителѣ подошелъ и стоитъ, вотъ, значитъ, какой я молодецъ. И что жъ? Сразу пошла пальба: и ротнаго убили, и изъ насъ и половины не вернулось. А! Вотъ во что обошелся намъ молодецъ! Что говорить? молодецъ!
   Съ такимъ же, конечно, презрѣньемъ отнеслись и ко мнѣ, когда я не слѣзъ съ лошади, думая, что обнаружу этимъ свою трусость. Сергѣй Ивановичъ какъ будто ловитъ мою мысль и говоритъ:
   -- Было бы отлично, если бы намъ пуля носъ пробила: за то, что носъ суемъ, куда не слѣдуетъ.
   Японскй отрядъ обходилъ все больше съ запада, и лежащіе предъ нами соддаты въ цѣпи уже оправились и держатъ ружья наготовѣ. Вагоны и публика отходятъ, и на этотъ разъ и мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ ретируемся съ сознаньемъ, что дѣлаемъ лучшее изъ того, что въ данный момеить можемъ сдѣлать. Сумерки быстро надвигаются. Поползли въ небѣ черныя тучи и закрыли и небо и заходящее солнце. И сразу обхватила землю преждевременная зловѣщая темнота. На западномъ горизонтѣ, въ нѣсколькихъ верстахъ, горѣла китайская деревня.
   Собственно, она уже вся сгорѣла, и догорали только двѣ фанзы по краямъ села. Горѣли, какъ два страшныхъ красныхъ глаза съ черными зрачками, которые высматривали тамъ, въ темнотѣ.
   Нѣсколько деревень китайскихъ уже сгорѣло за сегодняшній день. Съ колокольни мы видѣли, какъ начинали падать туда снаряды, какъ загорались деревни и какъ, точно гонимые какой-то силой, бѣжали оттуда толпой несчастные китайцы.
   Уже было совсѣмъ темно и лилъ дождъ, когда, смѣшавшись съ густой толпой новыхъ раненыхъ, мы двигаемся по грязнымъ улицамъ русскаго Ляояна.
   Тутъ тоже цѣлая гамма ужасныхъ, душу раздирающихъ звуковъ. Это раненые, переживающіе всѣ муки ада отъ ужасныхъ толчковъ двухколесной арбы. Шумъ отъ потоковъ дождя. Раскаты грома и трескъ и грохотъ въ небѣ и гамъ въ темнотѣ, откуда еще несется и ревъ и трескъ стрѣльбы.
   Насъ обгоняетъ штабный:
   -- Блестящій день! Полная побѣда. Японцы вездѣ отступили,-- завтра переходимъ въ наступленіе! За два дня у японцевъ выбыло 35 тысячъ человѣкъ.
   Слышно "ура" тамъ, гдѣ мы только-что были. Идутъ наши, очевидно, въ атаку.
   -- Повернемъ назадъ!
   И мы закоулками скачемъ назадъ. Пока выбирались, кружили и сбивались съ дороги, пока опять выѣхали за городъ -- все стихло.
   Сразу стихла и орудійная и ружейная стрѣльба, стихли голоса, и только шумъ дождя да громъ на небѣ нарушали такъ мгновенно наступившую тишину. И каждый разъ, когда молнія пронизывала мракъ, разрывались новые удары грома и сильнѣе лилъ дождь. Какіе удары, какой грохотъ и трескотня! Словно захотѣло небо показать пигмеямъ земли, какъ можно гремѣть.
   Новый гонецъ скачетъ отъ командующаго, который до сихъ поръ на позиціяхъ, а спѣшитъ къ квартирѣ командующаго. А когда мы проѣзжаемъ мимо нея, попавъ по ошибкѣ сзади, мы замѣчаемъ суету, фонари, спѣшно ведущихъ своихъ муловъ солдатъ.
   -- Это что жъ, обозъ командующаго поднимается?
   Промокшіе насквозь, мы смотримъ другъ на друга, чуя что-то ведоброе.
   А побѣда?
   На вокзали громадное оживленіе: побѣда, побѣда.
   Только сестрамъ, да докторамъ, да отрядамъ разнымъ не до побѣды. 48 часовъ уже на ногахъ они, а раненымъ и конца нѣтъ, образовалась непрерывная цѣпь: подвозятъ раненыхъ къ освѣщеннымъ палаткамъ передъ вокзаломъ земскаго отряда князя Львова. Тамъ ихъ перевязываютъ, кормятъ и поятъ, съ другой стороны сквера, около вокзала уже выносятъ носилки съ ранеными на вокзалъ и кладутъ рядами, оттуда укладываютъ ихъ въ то и дѣло подходящіе поѣзда.
   Многихъ раненыхъ привозятъ поѣздомъ съ южной позиціи.
   Никогда, можетъ-быть, не было боя въ такихъ благопріятныхъ условіяхъ по подвозкѣ снарядовъ и раненыхъ: прямо поѣздомъ.
   Вдоль задняго забора отряда лежатъ рядами, близко другъ къ другу прижавшись, еще множество тѣлъ.
   -- А эти подъ дождемъ?
   -- Этимъ ужъ ничего не надо.
   Я заглядываю въ лицо ближайшему. Бѣлой марлей укутана голова, какъ каской съ забраломъ. Изъ нея глядитъ на меня суровое въ своемъ покоѣ лицо съ закрытыми глазами. Красивое, съ тонкими, но мужественными чертами лицо, съ густыми усами.
   М изъ раскрытыхъ оконъ буфета несется громкое "ура" въ честь сегодняшней побѣды. Тамъ, въ грязной залѣ яблоку упасть негдѣ, и уже все съѣдено за буфетомъ. Но водка, ромъ и вино еще остались.
   Масса впечатлѣній въ головѣ, мокрое насквозь платье, усталость -- все это вмѣстѣ какъ-то паралазуютъ волю, и слоняешься, не зная куда приткнуться, на что смотрѣть, на чемъ остановиться глазамъ. Перебросишься нѣсколькими словами съ встрѣчными знакомыми и идешь дальше.
   Жалко, что я не могу увидеть теперь Н. Е.
   Радостный, счастливый, онъ говорилъ бы:
   -- Да побѣда, побѣда! Которую такъ ждали, такъ заслужили мы...
   Но вмѣсто него передо мной стоитъ плотный подковникъ въ рубахѣ, и его заплывшіе глаза сверкаютъ рѣшительно и злобно:
   -- А, япошки! проклатые макаки! Мы вамъ покажемъ теперь, гдѣ ррраки зимуютъ!
   Макаки! Давно не слыхалъ я этого слова. Онъ, полковникъ, самь теперь похожъ на рака и красный, какъ ракъ, отъ напряженія.
   -- Ура! Ура!
   Раненые лежатъ рядомъ и крестятся, слыша о побѣдѣ.
   Всему предѣлъ, и усталый я тащусь къ себѣ.
   -- Вы куда? -- останавливаетъ меня Аркадій Дмитріевичъ.
   -- Спать пора...
   -- Спать? Ну нѣтъ, спать не придется; приказано всѣ поѣзда вывезти въ ночь изъ Ляояна.
   -- Что?!
   -- Прикажите поскорѣе переносить свои вещи въ вагонъ.
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Ничего не знаю: только-что получено распоряженіе. Черезъ полчаса отправляется первый поѣздъ.
   Пересталъ дождь, вызвѣздилось темное небо, освѣтила и землю и небо луна. Высохла давно на мнѣ одежда, опустѣлъ буфетъ; раненыхъ уже прямо съ поля садятъ въ вагоны; мрачныя и унылыя ходятъ фигуры по платформѣ, иногда останавливаются и о чемъ-то тихо говорятъ между собою: недоумѣвающіе, недовольные жесты.
   Часамъ къ тремъ нашъ буфетъ наполняется. Это штабъ 1-го корпуса. Вотъ худой, тонкій баронъ Штакельбергь. Онъ хромаетъ. Шрапнель разорвалась въ двухъ шагахъ отъ него и легко ранила ногу. Вотъ генералъ Мищенко. Лицо его довольное,-- лицо человѣка, сдѣлавшаго свое дѣло.
   -- Значить, насъ все-таки побѣдили?
   Генералъ смѣется.
   -- Никогда еще не было у насъ такой побѣды, какъ сегодня. Сегодня мы уйму накрошили. Всѣ овраги, всѣ сопки усыпаны японскими тѣлами, и въ три дня имъ не управиться, если захотять хоронить, а иначе черезъ три дня здѣсь будетъ такая вонь, что и не продохнешь.
   -- Но, въ такомъ случаѣ, почему же мы отступаемъ?
   Генералъ смѣется:
   -- Завтра узнаете.
   Ко мнѣ подходитъ А. Д.
   -- Нѣтъ ли у васъ уголка для барона Штакельберга на эту ночь?
   -- Я уже переселился въ вагонъ,-- вся моя комната къ его услугамъ. Могу прислать изъ вагона постилку, матрацъ.
   Еще немного, и стоустая молва несеть новыя вѣсти. Куроки перешелъ у деревни Венсиху рѣку Тайцзы. Наши первый сибирскій, десятый, семнадцатый и пятый корпуса сегодня только выступаютъ, и завтра утромъ Куроки будетъ окруженъ и отрѣзанъ. Сперва его разобьемъ, а затѣмъ возвратимся и уничтожимъ армію Нодзу и Оку, которые стояли противъ Ляояна и противъ которыхъ выставлены наши три корпуса: второй, третій, четвертый. Эти корпуса отступаютъ съ сопокъ и въ теченіе ночи занимаютъ форты Ляояна.
   Говорятъ, что былъ военный совѣтъ, что на совѣты всѣ, кромѣ командующаго и генерала Сахарова, подали голоса за то, чтобы сперва разбить арміи Нодзу и Оку и тогда уже итти на Куроки.
   Но въ это время армія Куроки успѣетъ отрѣзать насъ отъ сѣвера, захватить гдѣ-нибудь у Мукдена или Телина желѣзную дорогу, и наша армія остансся сразу и безъ припасовъ и безъ снарядовъ, которыхъ требуется теперь чутъ не по поѣзду въ день. Я ничего не понимаю, но я за то, чтобы расправиться сперва съ Куроки, хотя бы и съ временной потерей Ляояна.
   Сергѣй Ивановичъ, опятъ напряженный, угрюмый, съ своимъ вытянутымъ впередъ осгрымъ личикомъ, смотритъ большими сѣрыми глазами и упавшимъ голосомъ говоритъ:
   -- Все это, дорогой мой, было бы очень хорошо, если бы японцы не были такими большими мошенниками.
   -- Ахъ, какіе они мошенники!
   -- Какіе бы ни были,-- авторитетно замѣчаеть штабный,-- на на этотъ разъ они попались, и здѣсь одно только опасно.
   Онъ понижаетъ голосъ:
   -- Возможно, что это только демонстрація со стороны Куроки.
   Сергѣй Ивановичъ, пригнувшись, смотритъ передъ собой и лѣниво спрашиваетъ:
   -- А не возможно обратное, что тамъ два-три Куроки окажутся?
   -- Откуда, когда у Куроки шестьдесятъ батальоновъ всего?
   -- Шестьдесятъ, такъ шестьдесятъ: пойдемъ спать.
   Уже блѣднѣетъ небо на востокѣ. Мертвая тишина кругомъ: очевидно, сегодня никакой пальбы не будетъ, потому что, если бы думали стрѣлять, то уже начинали бы.
   -- Какая тамъ пальба? Японцы теперь будутъ дня три подготовляться.
   Какъ всегда, усталые, разбитые, съ разлетѣвшимися впечатлѣніями, но съ новыми надеждами, мы идемъ въ вагоны.
   Я совершенно отчетливо вспоминаю нѣжное пѣніе пулекъ и охватившую меня тогда тишину сада. Вотъ въ третій разъ я слышу пѣніе пуль: въ турецкую кампанію, въ 1898 году здѣсь пули хунхузовъ и теперь. Тѣ звуки были, какъ жужжанье пчелы, рѣзкіе, раздражающіе, надоѣдливые.
  

LXXVII.

Ляоянъ, 19-го августа.

   Ляоянъ! Когда опять я буду писать изъ Ляояна?
   Ускореннымъ ходомъ пошли событія, и судорожно-спѣшно работаетъ станція Ляоянъ.
   За ночь отправлено уже 11 поѣздовъ, и еще къ отправкѣ остается столько же.
   Всѣ раненые, всѣ канцеляріи, всѣ управленія уже ушли, во всѣхъ углахъ станціи -- на платформѣ, на путяхъ еще масса людей, груды всевозможныхъ вещей.
   И все подносятъ новыхъ и новыхъ раненыхъ. Ихъ уже безъ перевязки грузятъ прямо въ поѣздъ. Въ послѣдній моментъ, когда уже трогается поѣздъ, на ходу въ него вскакиваетъ масса народу: штатскихъ, солдатъ, кавказцевъ, катайцевъ, корейцевъ.
   -- Куда скачешь? Вонъ!
   Но вскакиваютъ и на буфера, сидятъ на нихъ верхомъ и держатся руками за тарелки буферовъ, и переполненный поѣздъ исчезаетъ, а за нимъ подаютъ слѣдующій.
   Несутъ вещи "Краснаго Креста", всѣхъ его общинъ, и эти вещи образуютъ новую гору.
   -- Да развѣ это все умѣстится въ остающіеся вагоны?
   -- Еще въ складахъ багажъ, и масса багажа не вытребованнаго.
   -- А интендантскіе склады, всѣ эти запасы?
   -- Господи! Да вѣдь не уходимъ же совсѣмъ: три корпуса остаются -- нужно же имъ ѣсть что-нибудь?
   Еще четыре поѣзда отправили.
   -- Къ ночи управимся. Да ничего сегодня и не будетъ.
   Сегодня, очевидно, ничего не будеть: замолчали горы и сопки. Чудный день, солнце льетъ свои яркіе лучи. Жарко. Утомились за ночь, утомляетъ солнце, и спала напряженность. Лѣнивѣе свистятъ паровозы, подтягиваются вагоны, грузятся.
   Раздраженно говоритъ военное начальство, показывая пальцемъ на шагающаго по путямъ худого, высокаго, съ ногами длинными, какъ у цапли, начальника станціи:
   -- И хоть бы онъ прибавилъ шагу въ это время: шагаетъ, какъ будто гулять пошелъ.
   Болѣе снисходительный, другой, говоритъ:
   -- Но вѣдь такъ день и ночь онъ шагаетъ уже и шесть мѣсяцевъ такъ!
   Но начальство только раздраженно рукой машетъ и рѣзко замѣчаетъ проходящему мимо начальнику станціи:
   -- Ну, скорѣе же!
   Ровнымъ, вѣжливымъ голосомъ, прикладывая руку къ козырьку, отвѣчаетъ долговязый верзила:
   -- Слушаю-съ.
   И невозмутимо идетъ дальше.
   Два часа. Я вошелъ къ себѣ въ купэ писать. Только-что сѣлъ, вдругъ какой-то странный трескь, котораго ухо еще не слышало. Какъ будто трескъ сломаннаго сухого дерева, очень толстаго и быстро сломаннаго дерева. Въ то же мгновеніе распахнулась моя дверь, и показался въ ней Михаилъ съ широко раскрытыми глазами:
   -- Шрапнелью въ городъ стрѣляютъ.
   Я схватилъ шапку и бросился изъ вагона. Кто-то взбирался по узкой лѣсенкѣ на крышу вагона.
   -- Да съ крыши будетъ лучше видно!
   Я помню, сердце быстро забилось въ груди и во рту стало сухо. Вѣроятно, я былъ такимъ же блѣднымъ, какъ и всѣ, которыхъ я видѣлъ. Вѣдь большинство изъ этихъ всѣхъ -- не военные люди. Вотъ группа блѣдныхъ сестеръ -- слишкомъ много требовать отъ ихъ нѣжныхъ нервовъ переживать такія мгновенія.
   Съ вагона весь русскій городъ, вся станція на виду. Дымъ отъ первой шраннели не разошелся еще, и ясно видно, гдѣ она упала: у корейской башни, раздѣляющей китайскій городъ отъ русскаго. Упала по эту сторону города, и ужъ суматоха тамъ: бѣгутъ люди и скачетъ обозъ.
   Страшно напряженный, полный энергіи, порыва, властности, новый шипящій продолжительный звукъ и сухой трескъ, и огонь и дымъ у почты. Осколки и рыль. И опять: въ домъ нашего управленія, гдѣ мы обѣдали и ужинали. А вотъ оглушительный трескъ, кажется, подъ ногами -- у церкви, на углу, гдѣ была моя квартира, а напротивъ, ближе къ вокзалу, земскій "Красный Крестъ". Эта шрапнель попала въ толпу арбъ и людей, и какъ вихремъ отмахнуло ихъ во всѣ стороны, и люди бѣгутъ не помня себя. Бѣгутъ вездѣ, во всѣмъ улицамъ, бросая все, что держатъ въ рукахъ; скачутъ арбы, казаки.
   Еще и еще сыплется шрапнель. Какъ очарованная, стоить платформа, вся наполненная людьми, и въ центрѣ ихъ большая группа сестеръ и докторовъ. Вотъ уже и на станціи новый залпъ и отчаянный крикь. И, какъ изъ разбитаго чего-то, вырываются всѣ эти стонущіе звуки и вѣеромъ разсыпаются по станціоннымъ путямъ. И впереди всѣхъ нѣсколько маленькихъ дѣтей! Откуда?! Мальчикъ лѣть десяти, совсѣмъ маленькія дѣвочки. У мальчика на лицѣ ужасъ, сознаніе мгновенія ужаса, у всѣхъ безпомощность, отъ которой сердце такъ мучительно-больно сжимается.
   А сестры, бѣдныя сеетры! Какія онѣ добрыя, какія онѣ милыя, какъ беззавѣтны въ своемъ служеніи этимъ несчастнымъ и страдающимъ. Ахъ, сколько горя, сколько страданій! Нѣтъ словъ, чтобъ передать мой восторгъ отъ нихъ, да и передавать это еще не время.
   Тотъ крикъ былъ крикомъ сестры, раненой разорвавшейся шрапнелью въ обѣ ноги съ сложнымь переломомъ костей.
   Сперва выстрѣлы не достигали сѣвернаго семафора, гдѣ помѣщалась Георгіевская община "Краснаго Креста" и перешедшая подъ выстрѣлами Евгеніевская община, но къ вечеру и туда стали попадать снаряды. Первой уѣхала ночью Георгіевскаа община, а утромъ послѣдней Евгеніевская, когда уже начался обстрѣлъ фортовъ; Евгеніевская община такимъ образомъ находилась почти все время подъ обстрѣломъ: сперва 12-го, 13-го, 14-го и 15-го августа на Линденсанскихъ высотахъ при восточномъ отрядѣ, а потомъ здѣсь, въ Ляоянѣ.
   Командующій со штабомъ уѣхалъ на позиціи къ арміи, ушедшей въ сторону Куроки.
   Нашихъ четыре поѣзда покатили одинъ за другимъ, быстро оставляя Ляоянъ между двумя и тремя часами дня, и было время: въ послѣдній изъ нашихъ четырехъ поѣздовъ, въ одинъ изъ вагоновъ попала шрапнель, пробивъ крышу и стѣнку.
   Оставались еще два поѣзда, съ которыми между тремя и четырьмя уѣхали генералы Забѣлинъ и Шевалье-де-ла Серръ, полковникъ Хотяинцевъ, подполковники Гейкетлинде, Спиридоновъ, инженеры путей сообщенія Вейнбергъ и Лаврентьевъ; инженеры Восточно-Китайской дороги Шидловскій и Зеестъ выѣхали на другой день утромъ съ Евгеніевской общиной и ночь провели въ "Красномъ Крестѣ".
   Уѣзжая, увидѣлъ широкую картину силы двухъ боговъ, владѣющитъ толпой: силу страха и жажду наживы. Бѣгутъ, какъ безумные, когда рвется шрапнель, и опять возвращаются, чтобъ грабить брошенное. Князь Львовъ, пріѣхавшій верхомъ въ Ляоянъ въ половинѣ пятаго, чтобъ спасти, что можно, изъ имущества, засталъ уже все разграбленнымъ и разбитымъ. Оставалось нѣсколько ящиковъ съ инструментами. Онъ давалъ солдатамъ по пяти рублей на человѣка, чтобъ донести ихъ, но охотниковъ не нашлось. Ящики на его глазахъ были разбиты. Разговарцвать съ пьяной ошалѣвшей толпой было не о чемъ.
   Въ результатѣ, къ концу дня успѣли очистить всю станцію отъ вагоновъ. Главнымъ виновникомъ этого единогласно былъ признанъ долговязый начальникъ станціи.
   Такой же спокойный, и подъ выстрѣлами онъ шагалъ такъ же, какъ и всѣ предыдущіе мѣсяцы. Но, вмѣсто обычной ругани, на этотъ разъ командующій расцѣловалъ его и самъ привязалъ георгіевскій крестъ.
   А онъ смущенный говорилъ:
   -- Помилуйте, за что? Я только дѣлалъ то же, что и всегда.
   Въ Янтаѣ я встрѣтился съ Сергѣемъ Ивановичемъ. Ища побольше впечатлѣній, онъ поѣхалъ верхомъ изъ Ляояна съ бомбардировки. Теперь онъ въ отчаяніи, что не видѣлъ послѣднихъ сценъ, и утѣшается, говоря:
   -- Ну, ничего: на нашу долю хватитъ еще.
  

LXXVIII.

Янтай, 20-го августа.

   Маленькая уютная станція.
   За одной изъ ея стѣнъ -- грубо сколоченный изъ досокъ столъ, примитивная скамья около него, въ двухъ шагахъ балаганъ, тоже такъ же сбитый -- это буфетъ.
   -- Что у васъ есть?
   -- Пиво, водка, ромъ, черный хлѣбъ, чай...
   -- Было все -- отправили. Черезъ два часа и это все увеземъ.
   Мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ пьемъ чай. Непрерывные выстрѣлы съ юга и востока. Тамъ, въ 13-ти верстахъ, на Янтайскихъ копяхъ идеть жаркая перестрѣлка. Отъ станціи вплоть до Янтайскихъ копей -- поля гаоляна, высокаго, какъ молодой лѣсъ. Къ Янтайскимъ копямъ идетъ желѣзнодорожная вѣтвь. Мѣсто, изстари кишащее хунхузами, а теперь всякій отбившійся неминуемо будетъ ихъ достояніемъ.
   Пока еще никакихъ новостей нѣтъ съ мѣстъ боя. Станція имѣетъ совершенно мирный видъ, и иллюзія покоя сильнѣе отъ этой спокойно гуляющей дамы въ простенькой соломенной шляпѣ съ полями, какія носятъ подростки, въ сѣромъ макинтошѣ. Дамѣ, вѣроятно, лѣтъ сорокъ, она ходить, какъ ходятъ помѣщицы гдѣ-нибудь у себя на хуторѣ, когда особаго дѣла нѣтъ, но все-таки не мѣшаетъ еще разъ заглянуть впередъ хозяйскими глазами.
   Она подходить ко мнѣ и говоритъ лѣниво:
   -- Какъ будто вы инженеръ. Вотъ намъ обѣщали дать вагоны для нагрузки.
   Собственно, ко мнѣ это никакого отношенія не имѣетъ, но такъ какъ, съ другой сторони, у меня теперь никакого дѣла нѣтъ, то мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ беремся помочь дамѣ.
   Эта дама, Александра Николаевна Янтайцева -- представительница Воронежской общины. Объ ея дѣятельности, энергіи, организаторскихъ спомобностятъ я уже слыхалъ раньше отъ очень многихъ.
   Когда мы познакомились ближе, я шутя замѣчаю ей, что съ удовольствіемъ наблюдалъ ее, вспоминая деревенскую усадьбу, хозяйство.
   -- Но я, конечно, здѣшняя помѣщица и ни за что не оставлю станціи моего имени. Вещи отправлю, а сама останусь. И копей не уступлю.
   Въ копяхъ А. Н., въ забошенныхъ англичанами зданіяхъ, также устроила госпиталь, и теперь, когда тамъ идетъ сраженіе, въ этомъ госпиталѣ подаютъ больнымъ первую помощь и потомъ поѣздомъ везутъ ихъ на станцію Янтай.
   Госпитадь А. H., собственно, на 50 кроватей, но въ немъ постоянко 200--250 больныхъ.
   Устроили мы А. H., а въ это время пріѣхали въ Янтай и послѣдніе поѣзда изъ Ляояна. Пріѣхали они еще съ вечера, но стоятъ всѣ за семафоромъ, такъ какъ загруженная станція не могла ихъ принять. Ничего новаго, чего бы мы уже не знали. Съ утра командующій выѣхалъ на позиціи и былъ, говорятъ, очень въ духѣ, потому что узналъ, что цереходъ Куроки черезъ Тайцзыхе не демонстрація, а дѣйствительное событіе.
   Теперь Куроки въ капканѣ, и къ вечеру надо ждать радостныхъ новостей.
   Я сообщаю это А. H.
   -- Ну, вотъ видите: говорю при всѣхъ, что не уйду изъ Янтая.
   Слухъ о Куроки быстро разносился.
   Какой-то солдатикъ стоитъ. Очевидно, хочетъ о чемъ-то спросить и не рѣшается.
   -- Тебѣ что? -- спрашиваетъ его Сергѣи Ивавовичъ.
   -- Куроки, говорятъ, везти будутъ: охота поглядѣть.
   -- Раньше ночи, пожалуй, не провезутъ,-- невоз утимо отвѣчаетъ С. И.,-- если повезугь, конечно.
   Князь Львовъ пріѣхалъ.
   -- Къ кому мнѣ обратиться здѣсь, посовѣтуйте, чтобъ переносили раненыхъ на станцію,-- прибывать начинаютъ, а мѣсть больше нѣтъ.
   Н. И. А., о которомь я уже писалъ, говорить:
   -- Господа, что намъ дѣлать? Идемъ носить.
   Носить такъ носить.
   П. И., С. И., инженеръ Рынекъ, инженеръ Вейнбергъ и я стали выносить изъ бараковъ больныхъ. Инженеръ В. вспомнилъ о своей саперной ротѣ, П. И. исчезъ и привелъ еще какую-то роту.
   И со всей этой силой только къ часу ночи успели мы перенести и раненыхъ и всѣ вещи Воронежской общины.
   -- Бочку тоже брать?
   -- Какъ же не брать? Помѣщица А. Н. обидится.
   -- А. Н., мы и бочку вамъ перенесли.
   -- А какъ же? Я бы вамъ задала, если бъ бочку оставили: восемь рублей бочка стоитъ! Ну хорошо: это все такъ, а вотъ мои собственныя вещи въ другой поѣздъ куда-то уложили. И мои и часть общинныхъ.
   Кончили тѣмъ, что послали съ поѣздомъ вдогонку за вещами сестры. По дорогѣ наткнулись мы съ С. И. на кучу изъ трехъ лежащихъ людей.
   Темно, ни зги не видно.
   -- Это такое?
   Молчаніе.
   Тутъ же построилась какая-то пѣхотная часть.
   -- Это ваши?
   -- Нѣтъ, мы только-что изъ Россіи,-- идемъ на позиціи сейчасъ. Это раненые,-- шли и упали тутъ.
   Пошли за носилками. Пока искали носилки и людей -- еще съ часъ прошелъ. Когда наконецъ пришли, то раненыхъ больше не было. Можетъ-быть, за темнотой мы не могли ихъ разыскать, а стоявшая пѣхотная часть ушла уже.
   Вотъ что произошло около четырехъ часовъ дня. Прискакали на станцію казаки, прибѣжали солдаты безъ ружей, офицеръ какой-то прискакалъ и сталъ, махая руками, кричать:
   -- Спасайтесь, спасайтесь! Японцы въ гаолянѣ, тутъ около самой станціи.
   То же кричали и солдаты и казаки.
   Переполохъ поднялся большой. Правда, панику быстро прекратили, офицеру очень досталось, но для безопасности стали спѣшно отрравлять поѣзда, въ томъ числѣ и нашъ поѣздъ.
   Такъ и не пришлось въ эту ночь спать.
   Къ вечеру принесли раненаго начальняка 54-й дивизіи, генерала Орлова. Онь легко контуженъ въ животъ и пулей раненъ въ бокъ, когда шелъ въ атаку во главѣ батальона. Пуля ударилась объ эфесъ шашки и вслѣдствіе этого только скользнула по ребрамъ подъ кожей. Бригадный генералъ раненъ гораздо тяжелѣе: пуля пробила голову, и выпала часть мозга.
  

LXXIX.

Янтай, 20-го августа.

   Съ 54-й дивизіей случилось что-то неблагополучное. Вы уже будете знать всѣ подробности, читая эти строки.
   Я ищу слышавшихъ или видѣвшихъ. Но мой транспортъ больныхъ уже далеко, такъ какъ грузили ихъ въ поѣздъ, который стоить у сѣвернаго семафора, и я спѣшу къ своимъ. Въ темнотѣ я шагаю съ какимъ-то солдатомъ, который несеть вещи общины.
   -- Вотъ вы,-- говоритъ онъ, идя со мною,-- кажется, интересуетесь, что сегодня было. Я могу вамъ сообщить кое-что...
   Онъ какъ будто обдумываегъ и нерѣшительно продолжаетъ:
   -- Я унтеръ-офицеръ Ижорскаго полка. Я былъ въ этомъ дѣлѣ... въ этомъ страшномъ дѣлѣ, въ этомъ гаолянѣ... да, въ эти четыре часа дсеять лѣтъ жизни ушло... Ахъ, намъ надо было лежать и не трогаться съ мѣста. Мы вѣдь уже пристрѣлялись, и дѣло потихоньку себѣ шло да шло. Нѣтъ, вотъ въ атаку повели. Сунулись, а они въ гаолянѣ засады понадѣлали, подпустили вплоть и стали сыпать въ упоръ. Я командовалъ волуротой. Изъ 120-ти человѣкъ въ двѣ-три минуты у меня осталось 12. Офицеры -- оба наповалъ. Что мнѣ дѣлать? Итти съ этими 12-ю въ атаку? А не пойду, можетъ-быть, меня самого за это разстрѣляютъ? Что будетъ, крикнулъ: "за мной", и бросился въ сосѣдній овражекъ. Лежимъ, а кругомъ адъ. Пули, шрапнель -- вотъ только такое мѣсто, гдѣ мы, и не рвется. Такъ все изъ головы и души выбило, что себя самого не помнишь. Сколько мы такъ лежали, не могу сказать, но только сталъ я въ себя приходить. Слышу, стонеть недалеко раненый. Поползъ я къ нему, спрашиваю: "если поддержать, сможешь итти?" Говоритъ: "смогу".-- ,,Ползи за мной". Приползъ съ нимъ назадъ въ оврагъ. Думаю себѣ: наберу партію раненыхъ, и попробуемъ отойти къ станціи. Объяснилъ своимъ солдатамъ, чтобъ расползлись потихоньку да легкихъ раненыхъ по одному на человѣка притащили. А тутъ стихла и стрѣльба.
   Его голосъ мѣрно и однообразно отдается въ моемъ ухѣ, какъ шумъ падающей воды.
   -- Вотъ языкъ воротился, и говорить хочется. Господи, Господи, что только было сегодня! Знать, что такое страшное есть въ жизни -- лучше и не родиться.
   Мы отнесли вещи и возвращаемся на станцію, и опять журчитъ чей-то голосъ, или, вѣрнѣе,-- все тотъ же голосъ какого-то человѣка, котораго я не вижу въ лицо.
   -- Все ждали мы долины: въ горахъ-де непривычны. Гаолянъ -- хуже горъ. На сопкахъ хоть что-нибудь увидишь, а въ гаолянѣ ни зги,-- какъ выколоты глаза: сами себя бьемъ...
   Ночь, неподвижная, темная, мрачная, точно прислушивается къ его словамъ, и я тороплюсь туда, гдѣ свѣтъ станціи.
   На станціи уже двѣ партіи: одна за генерала Орлова, очень маленькая, другая, громадное большинство, противъ.
   Обвиненія большинства:
   -- Обычная горячность, не исполнилъ распоряженія и вмѣсто выстаиванія бросился въ атаку.
   Меньшинство:
   -- Ему приказали итти во главѣ батальона, говорятъ, потому что батальонъ замялся. Войска только-что пришедшія, не обстрѣлянныя, резервныя.
   Три часа ночи. Взошла луна. Раненые все идутъ и идутъ. Длинной вереницей стоятъ и ждутъ очереди для перевязки. Всѣ отдѣленія "Краснаго Креста" уже закрыты и эвакуированы. Перевязка происходитъ на вокзалѣ. У перрона стоитъ поѣздъ, пришедшій съ ранеными изъ копей. Копи въ рукахъ японцевъ. Отъ поры до времени изъ вагоновъ выносятъ носилки и несутъ ихъ къ лѣвой сторонѣ станціи. Тамъ рядами лежатъ уже умершіе.
   Эта ряды все растуть. Тянеть къ нимъ. Лица прикрыты. Позы покоя. Послѣ двѣнадцатидневнаго боя они спятъ наконецъ. Имъ больше ничего не нужно. Все пережито уже, всѣ ужасы назади.
   Хорошо бы тоже гдѣ-нибудь присѣсть и заснуть. Но негдѣ присѣсть.
   Въ одной изъ комнать, тускло освѣщенной лампой, и телеграфъ и средоточіе всѣхъ начальствующихъ. Блѣдныя, истомленныя лица.
   -- Господа, радость! Телеграмма отъ генерала Езерскаго: "Армія Куроки разбита, лѣвое крыло арміи Оку опрокинуто".
   Мы всѣ бросаемся къ аппарату и читаемъ телеграмму. Читаемъ, перечитываемъ, собираемея съ мыслями и чувствами. Точно будимъ ихъ. Все какъ-то притупилось, а ужъ особенно чувство радости. Какъ ненужный багажъ здѣсь сдано оно куда-то такъ далеко, что не скоро и найдешь его.
   Я смотрю на лица окружающихъ. Все это люди, жаждущіе, какъ манны небесной, побѣды. Вся судьба ихъ тѣсно связана съ ней. Отъ многихъ изъ нихъ я слышалъ:
   -- Нельзя возвращаться въ Россію, не побѣдивъ японцевъ.
   И вотъ побѣда: сомнѣваться нельзя. Я выхожу на платформу, иду къ раненымъ, подхожу къ группамъ солдать, сообщаю имъ содержаніе телеграммы. Пауза, вздохъ и что-нибудь въ родѣ:
   -- Дай-то Господи!
   Или:
   -- Хорошо бы!
   Иные крестятся.
   Встрѣчаю князя Львова и сообщаю ему.
   -- Есла это правда...
   -- Нельзя же не вѣрить?
   -- Вотъ что,-- говоритъ генералъ:-- надо справиться въ главной квартирѣ.
   Подходитъ агентъ движенія.
   -- Сейчасъ мнѣ сообщилъ В. Н, что въ Петербургъ послана телеграмма такого же содержанія.
   -- Ага! Ну, значитъ, вѣрно. Ну что жъ?
   -- Великолѣпно!
   Приливъ вѣры понемногу охватываетъ всѣхъ. Вѣры и радости. Всѣ эти измученные люди начинаютъ оживать. Это давко жданный дождь для сохнущихъ хлѣбовъ. Подъ первыми каплями притихло все, и еще печальнее видъ полей. Но дождь сильнѣй и сильнѣя, и уже ливень льетъ, и жадно впитываетъ сухая земля спасительную влагу. Тощій стебель, колеблемый на всѣ стороны хлещущимъ дождемъ, говоритъ въ блаженствѣ: "Я буду жить!". Итакъ, отнынѣ фактъ, что дождь, могучій дождь прошелъ, и фантазія уже рисуетъ, въ какой рай превратятся черезъ нѣсколько дней эти мокрыя, грязью залитыя поля.
   -- Теперь и помечтать можно,-- говоритъ генералъ, вздыхая облегченно всей грудью.-- Ухъ, какъ хорошо!
   Мы сидѣли съ нимъ въ уголкѣ платформы на какихъ-то ящикахъ и мечтали.
   Луна высоко взошла, и серебрянымъ блескомъ отливаеть платформа. Какія-то тѣни встаютъ большія до неба и полосами проходятъ въ таинственную даль туманныхъ сопокъ. Мы мечтаемъ. Армія Куроки разбита, разбиты, конечно, и Нодзу и Оку, мы идемъ на выручку уже освобожденнаго Портъ-Артура. Другая часть преслѣдуетъ Куроки и не даетъ ему времени опомниться, пока вся не будеть уничтожена. Приходитъ нашъ флотъ. И тогда что жъ? Войнѣ конецъ, въ сущности. Мы диктуемъ условія мира, мы возвращаемся лауреатами домой. Нашъ командующій...
   Генералъ обожаетъ командующаго. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что и громадное большинство арміи такъ же относится къ этому желѣзному, сильному, кристаллически-чистому человѣку.
   И мы продолжаемъ мечтать. Но усталость дѣлаетъ свое дѣло.
   -- Ахъ, скорѣе бы приходили вагоны -- и спать. Чорть! Эта вчерашняя паника... Теперь, конечно, эта частичная неудача съ 54-й дивизіей утонетъ въ морѣ удачъ, но все-таки...
   Генералъ зѣваетъ:
   -- Холодно однако на разсвѣтѣ. Бр... надо походить.
   А ко мнѣ идетъ опять Александра Николаевна.
   -- Ну, вотъ говорила же вамъ, что останусь здѣсь, а теперь вотъ и отдавайте мнѣ мои вещи. Схватили, унесли: не надо было слушаться. Когда теперь дождешься ихъ?
   А. Н. нужна какая-то справка, и мы идемъ съ ней къ вагонамъ. Кончили, и я возвращаюсь назадъ. Совсѣмъ разсвѣло. Блѣдное утро, безъ силъ. Еще спитъ оно послѣдней дремой и не хочетъ, несмотря на свѣтъ, открывать глазъ.
   Иду навстрѣчу С. И.
   -- Что жь, дорогой мой, хоть чаю напиться? -- говоритъ онъ. Мы идемъ къ знакомому столу за стѣной. Уже разрушенъ столъ, двери балагана настежь. Какая-то фигура тамъ возится.
   -- Ничего нѣтъ: все увезено уже.
   -- Ну, теперь назадъ привезете.
   Въ концѣ концовъ находимъ какой-то котелокъ, и намъ уже кипятятъ воду, такую же мутную и пѣнящуюся, какая бываетъ въ мыльной ваннѣ послѣ пріема этой ванны.
   -- Что это? Опять выстрѣлы?
   -- Да... Нѣтъ, это обозы. Вотъ они. Но зачѣмъ эти обозы ѣдутъ на сѣверъ?
   -- Это ихъ дѣло, дорогой мой: пусть ѣдутъ они, куда хотятъ, а мы будемъ чай пить. Подсаживайтесь.
   Къ намъ подсаживается Викторъ Петровичъ. Онъ обросъ, одячалъ, весь онъ и даже пальцы у ного скрюченные и бѣлки глазъ красные.
   -- Десятую ночь безъ сна уже,-- говоритъ онъ и начинаетъ клевать носомъ.
   -- Человѣкъ,-- говоритъ невозмутимо С. И.,-- который могъ дотянуть безъ сна до десятой ночи, можетъ такъ же провести и одиннадцатую: бросьте поэтому клевать носомъ.
   B. П. открываеть глаза, смотритъ нѣкоторое время на меня и улыбается.
   -- А помните,-- лукаво говоритъ онъ -- ваши слова послѣ Хайчена? Вы сказали тогда, что больше не вѣрите. Это, конечно, не великодушно съ моей стороны напоминать.
   Я не отвѣтилъ, сразу упавъ духомъ. И мы всѣ трое замолчали, потерявъ все наше настроеніе. И сейчасъ же произошло что-то ужасное. Мы увидѣли вдругъ перевернутое лицо того генерала, съ которымъ я мечталъ.
   -- Что съ вами?!
   Онъ какъ-то крикнулъ:
   -- Ужасно! Насъ обходитъ армія Куроки и Нодзу -- они, оказывается, вмѣстѣ перешли Тайцзыхе. Оказалось у нихъ сто двадцать батальоновъ, а по Ляохе идетъ еще сорокъ тысячъ, и армія Оку идетъ на соединеніе къ нимъ же. Насъ хотятъ отрѣзать у Мукдена или Телина, они уже впереди тамъ, мы оставляемъ Ляоянъ, сейчасъ же надо очищать Янтай. Все спасеніе наше теперь -- обогнать ихъ.
   Генералъ исчезъ, а мы сидѣли уничтоженные, раздавленные, прислушиваясь къ загремѣвшимъ уже со всѣхъ сторонъ выстрѣламъ. Всходитъ солнце, но небо быстро покрывается тучами. Будетъ дождь. Этого только недоставало!
   А мечты! Сонъ въ бѣдной лачугѣ, прелестный сонъ съ дворцами и музыкой, и ужасное пробужденіе, и еще ужаснѣе эти жалкія стѣны лачуги.
  

LXXX.

Янтай, 21-го августа.

   Непрерывное грохотанье отъ отступающихъ обозовъ. Линія всѣхъ этихъ обозовъ вытянется верстъ на сорокъ. Съ востока ихъ охраняютъ отъ натиска Куроки двадцать нашихъ конныхъ полковъ. Съ юга сдерживать будетъ 1-й корпусъ барона Штакельберга. Порѣдѣлъ этотъ корпусъ, но боевая слава его высоко стоить. Вчерашнее неудачное дѣло 54-й дивизіи исправилъ прежде всего отрядъ генерала Мищенки, изъ двухъ конныхъ полковъ и двадцати орудій. Когда дивизія разстроилась и начала спѣшно отходить, образуя брешь, чрезъ которую бросились-было японцы, казаки Мищенки спѣшились и, образовавъ цѣпь, открыли по нимъ огонь. Огонь, и очень удачный, открыли и 20 орудій, и настолько удачный, что японцы отступили. Если бъ въ это время находились въ распоряженіи генерала Мищенки пѣхотныя части, то онъ бросился бы въ атаку. Вскорѣ на помощь подоспелъ первый корпусъ, но японцы выдвинули такую массу войскъ, что ясно стало, что держаться здѣсь мы не можемъ. Въ результатѣ, какъ уже извѣстно, общее отступленіе.
   Какое настроеніе сегодня? Какъ-то такое, что и говорить никто ни о чемъ не хочетъ. Но жить надо, и угрюмо каждый дѣлаетъ свое дѣло. Нѣтъ времени разсуждать: надо уходить, и насъ ждетъ большая опасность, если насъ отрѣжутъ.
   Слухъ, что третьяго дня Куроки предлагалъ перемиріе, но командующій будто бы отвѣтилъ:
   -- Ни минуты отдыха.
   Говорятъ, что намѣстникъ ѣдетъ сюда, и его пріѣздъ связываютъ съ вопросомъ о перемиріи и даже о мирѣ.
   -- Но какой же можетъ быть миръ теперь? Ерунда! Не только не миръ, но, напротивъ, затяжная война.
   Появились японскія прокламаціи. Въ нихъ заявляется, что ихъ, японцевъ, здѣсь очень много и борьба съ ними безполезна. Васъ-де втрое больше, но мы въ двадцать разъ дальше живемъ, а по этому расчету выходитъ, что ихъ, японцевъ, въ шесть разъ больше, чѣмъ насъ. Мы желаемъ, говорятъ они, жить съ вами въ мирѣ, но вамъ нечего здѣсь дѣлать. Если бы мы даже и не побѣждали васъ, то и безъ этого ваше-де дѣло здѣсь безнадежно проигранное, потому что безнадежна мысль покорить китайцевъ. Они такъ устойчивы въ своихъ расовыхъ особенностяхъ, что въ концѣ концовъ покорять всякій народъ, который вздумалъ бы ихъ проглатывать. Даже безь всякой войны, а просто въ силу своей пятитысячелѣтней организаціи и массы. У васъ же де, кромѣ Манчжуріи, много и земель и дѣла у себя на родинѣ. Вы-де это и сами сознаёте и оттого и деретесь такъ плохо. А потому, кончается воззваніе, мы просимъ васъ, чтобъ не проливать даромъ кровь, бросайте оружіе и уѣзжайте домой.
   На востокѣ затихла перестрѣлка, да и на полѣ рѣдко и лѣниво гремятъ отдѣльные выстрѣлы.
   Раненыхъ почти уже нѣтъ.
   Къ вечеру трогается нашъ поѣздъ. Съ тоской и ужасомъ смотрю въ сторону Янтайскихъ копей, на эти безконечныя поля гаоляна: какія драмы теперь тамъ въ нихъ происходятъ со всѣми тѣми ранеными, которые не могуть итти или ползти сами, со всѣми тѣми бѣглецами, которые, не зная дороги, или блуждаютъ безъ толку въ этомъ гаолянномъ лѣсу, или уже попались въ руки хунхузовъ и переживаютъ теперь свои послѣдніе часы, минуты, мгновенія мукъ и страданій.
   Тихая, теплая ночь спускается надъ округой, и мнѣ рисуется страшное лицо ея съ пальцемъ молчанія на устахъ: она не разскажетъ никому ужасныхъ тайнъ своихъ.
   А по обѣимъ сторонамъ поѣзда все тотъ же непрерывный трескъ непрерывно движущихся обозовъ. И все кажется, что это все та же ружейная трескотня.
   Кажется это и двумъ ротамъ, дошедшимъ до станціи Шахе и спяшимъ тамъ. Кричитъ кто-то дико во снѣ:
   -- Стрѣляютъ! Японцы обошли!
   И двѣ роты вскакиваютъ: одни бѣгутъ, другіе хватаются за ружья, стрѣляютъ, бросаются въ штыки.
   Къ нашему пріѣзду все успокоилось, на платформѣ лежитъ мертвый, приколотый штыкомъ унтеръ-орицеръ; куда-то помѣстили 19-ть раненыхъ. Потомъ разсказывалъ инженеръ путей сообщенія Ю. И. Лебедевъ, что во всю эту кошмарную для русскаго войска ночь тревожно спали всѣ. Мало спали. Въ ихъ саперномъ батальонѣ дважды была тревога. Дважды кричалъ часовой:
   -- Кто идетъ? Кто?!
   И отчаянный крикъ:
   -- Разводящій!
   Въ темнотѣ слышенъ шумъ, крикъ проснувшагося батальона, бѣгутъ полуодѣтые офицеры съ шашкой черезъ влечо.
   -- Тамъ, тамъ, въ гаолянѣ!
   -- Ради Бога, только не перестрѣляйте другъ друга! Лучше совсѣмъ не стрѣлять.
   А тревога растетъ, передается другимъ частямъ, и весь громадвѣйшій обозъ, идущій по тремъ дорогамъ, по десять въ рядъ, волнуется. Вотъ-вотъ вся эта громада собьется и спутается такъ, что и двигаться дальше не сможеть.
   И все-таки въ общемъ все прошло удивительно благополучно, а спеціалисты говорятъ, что этотъ маршъ изъ Ляояна въ Мукденъ попадетъ въ исторію по своей грандіозности и стройности отступленія.
  

LXXXI.

Мукденъ.

23-го августа.

   Сегодня намѣстникъ ѣздилъ въ Шахе на свиданіе съ командуюгдимъ.
   На очевидцевъ свиданіе это произвело прекрасное впечатлѣніе. Говорять, намѣстникъ сказалъ, обращаясь къ своему штабу:
   -- Ознакомившись съ дѣйствіями и планами командующаго, я признаю ихъ глубокую основательностъ и правильность.
   Послѣ этого былъ обѣдъ, на которомъ присутствовали и оба штаба. Все свиданіе продолжалось 2 1/2 часа, и намѣстникъ, возвратившись въ Мукденъ, пробывъ здѣсь очень мало, выѣхалъ со своимъ штабомъ въ Харбинъ. Сегодня же пришло обрадовавшее всѣхъ извѣстіе, что 1-й корпусъ вышелъ изъ того критическаго положенія, когда японцы могли его отрѣзать.
   Есть слухъ объ японцахъ. Кое-гдѣ они слегка обстрѣливаютъ наши обозы, но въ точности никто не знаетъ, гдѣ, въ сущности, главныя силы японцевъ. Сегодня, во всякомъ случаѣ, мы оставляемъ Шахе, предпослѣднюю отъ Мукдена станцію.
   Можетъ-быть, подъ Мукденомъ будетъ бой. Приготовляются двѣ позиціи: передъ рѣкой Хунхе, въ семи веретахъ отъ Мукдена, а подъ Мукденомъ, по эту сторону Хунхе. Позиціи не важныя, и цѣль -- немного задержать японцевъ, если он тутъ пройдутъ.
   Иностранные агенты думаютъ, что японцы предпримутъ обходное движеніе на Телимъ съ востока и запада по Ляохе.
   -- Тогда, что жъ, мы будемъ отрѣзаны?
   Пожимаютъ плечами.
   18-го ночью одинъ иностранный атташе, уѣзжая въ 17-й корпусъ, говорилъ мнѣ:
   -- Есла вашему командующему удастся окружить Куроки, это будетъ такой же геніальный планъ, какой удался однажды Наподеону. Я боюсь одного: Куроки при такихъ условіяхъ не приметъ боя.
   -- И тогда наше дѣло будетъ потеряно?
   -- Напротивъ. Уходъ изъ Ляояна -- единственный выходъ, а при такихъ условіяхъ, если планъ удается, то и блестящій выходъ найденъ и, во всякомъ случаѣ, то, что необходимо дѣлать, уже будетъ сдѣлано, и главное -- во-время.
   Головные обозы уже достигли Мукдена, и теперь передъ окнами нашего вагона дефилируютъ день и ночь тысячи арбъ, телѣгъ, вьючныхъ муловъ. Слышится непрерывный трескъ, грохотъ и громкій говоръ, нерѣдко переходящій и въ ругательства.
   На вокзалѣ Сергѣй Ивановичъ позакомилъ меня съ молодымъ офицеромъ-артиллеристомъ Михаиломъ Михайловичемъ Юркевичемъ. Онъ принималъ участіе въ бояхъ подъ Сеньюченомъ 12-го, 13-го, 14-го, 15-го августа въ 3-мъ корпусѣ генерала Иванова и занималъ на самой высокой сопкѣ наблюдательный постъ, съ котораго сообщалъ о ходѣ сраженія генералу Иванову, который со штабомь расположился подъ этой сопкой.
   Къ бою подготовелись идеально. Вся мѣстность была разбита на квадраты, и каждая сопка въ каждый данный моментъ могла быть обстрѣлена съ математической точностью. главная работа выпала на долю второй батареи 6-й бригады, 4-й батареи той же бригады и батареи полковника Покатило на лѣвомъ флангѣ, закрывавшемъ главный проходъ на Сюялиндзы. Командующій послѣ боя пріѣзжалъ благодарить войска и просилъ описать подробно этотъ бой, чтобы онъ сталъ достояніемъ всей арміи. Такимъ образомъ неудача подъ Тюренченомъ была смыта этимъ боемъ подъ Сеньюченомъ. Бой 18-го августа, гдѣ опять отличилась батарея Покатило и гдѣ онъ самъ былъ убитъ, была вторымъ славнымъ дѣломъ.
   Сопка, на которой стоялъ М. М., была снабжена прекрасными трубами.
   Интересный бой былъ тринадцатаго.
   На нашемъ правомъ фдангѣ стоялъ 24-й полкъ, прославившійся 4-го іюля. При немъ -- первая батарея 3-й бригады. Они защищали главную дорогу на Сюялиндзы. На этой батареѣ 42 японскихъ орудія сконцентрировали свой огонь съ 11-ти до 5-ти часовъ дня. Этимъ предрѣшалась, очевидно, и атака въ этомъ мѣстѣ. но 1-я батарея, несмотря на убійственный огонь, продержалась до конца.
   -- Послѣ каждаго выстрѣла нашей батареи я кричалъ внизъ: "живемъ!", и генералъ Ивановъ, все время напряженный и поглощенный боемъ, радостно кричалъ: "Спасибо! спасибо!". Около часу дня вижу у лѣска, противъ 24-го полка, японскія фигуры. Значитъ, собирается пѣхота. Въ два часа полурота японцевъ перебѣгаетъ рѣчку и исчезаетъ въ гаолянѣ. Я даю первой батарее сигналъ стрѣлять въ гаолянъ. Вижу, подходитъ къ рѣчкѣ японскй батальонъ. Сообщаю генералу Иванову, что, вѣроятно, предполагается атака на 24-й полкъ и пѣхота пераходитъ рѣку. На подкрѣпленіе полковнику Лечицкому посылаютъ войска. Подкрѣпленіе подходить въ тотъ моментъ, когда съ одной стороны атака началась, а съ другой отъ Лечицкаго прискакалъ нарочный съ просьбой о подкрѣпленіи. Атака японцевъ отбита съ громаднымъ для нихъ урономъ. Этимъ закончился день, а мы удержали всѣ наши позиціи. У насъ потери были ничтожны.
   -- Съ вами еще кто-нибудь былъ на сопкѣ?
   -- Два иностранныхъ атташе,-- одишъ все время просидѣлъ въ блиндажѣ, а другой все время былъ со мной.
   -- Это этотъ другой?
   -- Представитель Австро-Венгріи графъ Шептыцкій -- умный, храбрый, влюбленный въ свое дѣло офицеръ.
   -- Всѣ эти дни дѣла восточнаго корпуса были блистательгы. Генералъ Ивановъ -- выше всякихъ похвалъ: это былъ такой удачный выборъ со стороны командующаго. Лично я страшно боялся наступать. Гораздо легче быть въ своей батареѣ, даже тогда, когда засыпаютъ шрапнелью. А особенно съ такимъ командиромъ, какъ нашъ подполковникъ Лисуновъ. Уже пожилой, но олицетворенное спокойствіе.
   "-- Вы какъ скомандовали?
   "-- Трубка 104-й, прицѣлъ 102-й.
   "Шрапнели рвутся кругомъ.
   "-- 102-й и 104-й? А дайте-ка, я посмотрю.
   "Но въ это время въ брустверъ влетаеть шрапнель въ трехъ шагахъ отъ насъ и засыпаетъ насъ землей.
   "-- А, чортъ, теперь я ничего не вижу.
   "Онъ вытираетъ глаза и спрашиваеть:
   "-- Такъ какъ? 102-й и 104-й?"
   У M. M. здѣсь невѣста -- сестра милосердія въ Евгеніевской общивѣ. 19-е августа вечеромъ и ночью подъ шрапнельнымъ огнемъ онъ провелъ съ ней въ Ляоянѣ въ Георгіевской общивѣ "Краснаго Креста". Георгіевская ушла, и ее смѣнила Евгеніевская. Въ этотъ вечеръ M. M. и написалъ прилагаемые стихи.
  
   Посвящается М. П. П.
  
   Ты помнишь ли не чудный блескъ зари,
   Что передъ ночью шлетъ прощальный свой привѣтъ,
   Что передъ тѣмъ, какъ тьма вдругъ побѣждаетъ свѣтъ,
   Могуче шепчетъ дню: мой врагъ, умри!..
  
                       * * *
  
   И не подъ нѣжною, прозрачною луной,
   Смотря на образъ твой, я ждалъ твоихъ признаній;
   Ты помнишь ли, другъ мой, послѣднее свиданье
   Тогда, въ ту ночь съ тобой?
   Не трели соловья сердца намъ наполняли,
   И въ высотѣ небесъ не сонмы звѣздъ сверкали,--
   То пули-соловьи запѣли страшной трелью,
   Паденья звѣздъ смѣнилися шрапнелью,
   То заревомъ войны все небо освѣщалось,
   То смерть была, что жизнью намъ казалось.
  
   Извиняюсь передъ авторомъ, если плохо записалъ, что-нибудь перепуталъ.
   -- Это вы подъ огнемъ и писали?
   -- Подъ огнемъ.
   Вотъ какъ переживалось это и тяжелое и яркое въ то же время мгновеніе войны у нихъ тамъ, въ "Красномъ Крестѣ".
   Безпечный, молодой, съ сверкающими глазами, сидитъ передо мной этотъ юноша-артиллеристъ. Онь былъ уже въ 11-ти бояхъ, впереди -- безъ счета такихъ же боевъ.
  

LXXXII.

Мукденъ, 24-го августа.

   Командующій возвратился въ Мукденъ. Его поѣздъ и наши вагоны стоятъ на той вѣткѣ, гдѣ стоить поѣздъ намѣстника.
   Съ лѣвой стороны отъ вокзала отдѣляетъ насъ площадь, а съ правой, т.-е. къ югу, тянется ровная далекая долина рѣки Хунхе. Кое-гдѣ на ней группами разбросаны деревья, и въ общемь все это напоминаетъ идиллію, картиный пастораль французскихъ художниковъ XVIII столѣтія, съ пастушками, пастухами и барашками въ лентахъ.
   Вся мѣстность очень оживлена непрерывно движущимися обозами, разнаго рода верховыми, пѣшими людьми.
   Сперва думали пробыть въ Мукденѣ день-два, но сегодня говорятъ уже о нисколькихъ дняхъ.
   -- Несомнѣнно, теперь японцы оставятъ насъ въ покоѣ опять на двѣ недѣли.
   -- А гдѣ японцы?
   -- Исчезли. Въ свое время появятся, впрочемъ. Сегодня пришелъ изъ Вакрандяна китаецъ-сторожъ за недополученнымъ жалованьемъ къ А. И. Шидловскому. Говоритъ, что японцы живутъ съ китайцами въ мирѣ: часто угощаютъ ихъ обѣдами, устраиваютъ танцовальные вечера. Говорятъ, что въ ихъ лагерѣ много японокъ, и ихъ возятъ на счетъ арміи.
   Сегодня возвратился въ Мукденъ саперный офицеръ 3-го желѣзнодорожнаго батальона телеграфной роты, Анатолій Васильевичъ Гусевъ, завѣдывавшій центральной телефонной станціей во время сраженій 20-го, 21-го и 22-го августа въ Ляоянѣ.
   Станція была соединена со стоянкой командующаго, съ одной стороны, и штабомъ генерала Зарубаева, подъ начальствомъ котораго находились всѣ войска въ Ляоянѣ. Штабъ генерала находился въ деревнѣ Джао-Дзелинъ, гдѣ и была устроена телефонная станція.
   Но такъ какъ атака главнымъ образомъ производилась на нашъ правый флангъ, корпусъ генерала Засулича, на 3-й и 4-й фортъ, то генералъ Засуличъ потребовалъ отъ А. B. тоже прямого провода къ командующему.
   -- А у меня провода больше по было. Засуличъ кричитъ мнѣ: "Вы видите, какъ меня обсыпаютъ, и если мнѣ придется отступить, то, отступая, васъ повѣшу". Въ концѣ концовъ все-таки устроили проводъ.
   -- На фортатъ тоже былъ проведенъ телефонъ.
   -- Конечно, на всѣ шесть фортовъ. Больше всѣхъ обстрѣливался 4-й фортъ, потомъ 3-й, 2-й, 1-й и меньше всѣхъ 5-й и 6-й. Тамъ только для проформы было выпущено нѣсколько выстрѣловъ.
   -- Вы такимъ образомъ были въ курсѣ дѣла всѣхъ треволненій боя, всѣхъ распоряженій?
   -- Да, конечно. Хотя и отвлекался постоянно своей прямой работой: не перепутать соединенія, возстановленіемъ линіи, гдѣ оборвалась.
   -- Большія были у насъ потери отъ артиллерлйскаго огня?
   -- Ничтожныя, а въ блиндажахъ и совсѣмъ не было раненій. Это очень ободрило солдатъ, и она чувствовали себя отлично. Вообще всѣ эти дни духъ войска былъ превосходный, а особенно утромъ двадцать перваго послѣ телеграммы генерала Зарубаева о побѣдѣ надъ Куроки.
   -- Кто сообщилъ объ этомъ генералу?
   -- Это было въ насъ ночи съ 20-го на 21-е. Я соединилъ генерала съ Таучендзы, стоянкой командующаго. Словъ изъ Таучендзы я не слышалъ, но вдругъ лицо генерала Зарубаева просіяло, и онъ спросилъ: "Могу я сообщить войскамъ эту радостную вѣсть?" Очевидно, результатомъ и была утренняя телеграмма генерала. А черезъ два часа послѣ этой была другая шифрованная телеграмма генерала, и мы сейчасъ же начали-было отступать. Японцы, видя, что мы уходимъ, бросились-было на второй фортъ, но ихъ отбили, возвратившись опять назадъ въ окопы, а въ это время была получена третья телеграмма -- отложить отступленіе до вечера. Отступали мы въ полномъ порядкѣ и только на другой день. Японцы имѣли возможность обстрѣливать насъ,-- наши четыре моста чрезъ Тайцзы,-- но не обстрѣливали. Получалось такое впечатлѣніе: начнете стрѣлять -- назадъ воротимся.
   -- Ну что жъ, какъ войска отнеслись къ отступленію?
   -- Были удивлены, грустны, но совершенно спокойны. Я говорю вамъ -- за все время было удивительное настроеніе. Никто солдатамъ не говорить, на сами они всѣ отлично понимали положеніе дѣлу. Командующій ушель, чтобы сразиться съ Куроки, разбить его, а имъ надо было держаться это время въ Ляоянѣ. И они держались бы до тѣхъ порь, пока у нихъ были бы снаряды.
   -- А снарядовъ было довольно?
   -- Я не знаю.
   -- Хорошо были укрѣплены форты? Можно было держаться?
   -- Безусловно. Величко оправдалъ всѣ надежды. Форты были въ буквальномъ смыслѣ неприступны. Батареи скрыты: на одна вѣдь не пострадала же,-- люди скрыты; обстрѣлъ на всѣ стороны. Капканы и волчьи ямы прекрасно замаскированы. Японскія батареи такъ ихъ и не нашли. Ихъ пѣхота бросалась въ атаку, пользуясь свободнымъ пространствомъ между 1-мъ и 3-мъ фортами,-- и тутъ оказались и волчьи ямы и проволоки. Я самъ видѣлъ самъ трупы, повисшіе на проволокахъ. Японцы вскочили въ эти ямы и спряталась въ нихъ. Попасть въ нихъ нельзя изъ пушекъ или изъ ружей. Такъ и просидѣли они до вечера, а вечеромъ наша пѣхота ихъ всѣхъ переколола штыками въ этихъ ямахъ.
  

LXXXIII.

Мукденъ, 25-го августа.

   Опять дождь. Вотъ какъ растянулся періодъ дождей! Съ 18-го іюня почти все время испорченныя дороги. Только просохнетъ немного, опять польетъ, опять въ полъ-аршина колеи.
   Мокро, сыро. Кругомъ вода, лужи. Отчаянные крики китайскихъ и русскихъ погонщиковъ на своихъ лошадей и муловъ:
   -- И! И!
   Все такъ же, шагъ за шагомъ, тарахтя и громыхая, бредутъ обозы непрерывной чередой.
   -- Что мы предпримемъ дальше?
   -- Это ужъ отъ японцевъ зависитъ.
   Оказывается, что у Куроки, когда онъ перешелъ Таицзы, было только пять дивизій.
   -- А у насъ?
   -- Четыре и даже съ половиной корпуса. И мы должны были, какъ видно, побѣдить.
   -- Въ чемъ же дѣло?
   Въ ушахъ мелькаютъ слова:
   -- Рокъ... Орловъ... Дюбавинъ... Семнадцатый корпусъ... Запасные... Снаряды...
   Несомннео, что развѣдка -- самое слабое наше мѣсто.
   Сегодня въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Мукдена убитъ молодой, перешедшій изъ гвардіи офицеръ Хвощинскій.
   Его очень любили товарищи. Онъ ѣхалъ верхомъ съ восемью казаками. Китайцы стрѣляли изъ гаоляна. Спасся только одинъ казакъ, который и сообщилъ печальную вѣсть.
   Сегодня въ первый разъ, несмотря на дождь, ѣздилъ въ Мукденъ съ возвратившимся Сергѣемъ Ивановичемъ, Лыкой и Аркадіемь Дмитріевичемъ.
   Это самый молодой изъ нашей компаніи, оживленный и отзывчивый человѣкъ, съ большимъ юморомъ, умѣющій подчеркивать и оттѣнять отношенія и характеръ положенія.
   Мы ѣдемъ верхомъ, сзади насъ два казака для провизіи. Мы хотимъ купить фруктовъ, зелени, еще чего-нибудь.
   А. Д. пожимаетъ плечами, шутитъ:
   -- Можетъ-быть, весь Мукденъ закупимъ, все будетъ зависеть отъ настроенія.
   До города версты три-четыре. Какъ разъ въ это время разражается новая гроза. Мѣстность открытая, и издалека видно, какъ летитъ на насъ дождевой шквалъ. Тона поразительные усиливаютъ краски при свѣтѣ солнца сквозь эту сѣро-рыжую водяную массу. Какъ будто изломалось небо и потеряло свою округленность, и углами валятся оттуда на землю мутныя прозрачныя глыбы. Никогда такого дождя, такой поразительной картины не приходилось видѣть. И мы и всѣ встрѣчные неслись маршъ-маршемъ,-- одни туда, въ городъ, другіе назадъ, къ вокзалу,-- въ надеждѣ добраться до ливня куда-нибудь въ укрытое мѣсто.
   -- Если такое дѣйствіе производитъ невинный дождь,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ,-- то можно ли обижаться на дѣйствія шрапнели?
   Это стремительное бѣгство вразсыпную, дѣйствительно, напоминало мнѣ Ляоянъ, когда около церкви разорвалась шрапнель.
   Вотъ наконецъ и первыя ворота Мукдена, съ громадной башней надъ ними, точно вросшія отъ старости въ землю.
   Что-то очень знакомое напоминаютъ эти ворота: пожалуй, нашъ Кремль, только миніатюрнѣе, сѣрѣе, грязнѣе и темнѣе...
   Всѣ улицы запружены нашими обозами, войсками: ни пройти ни вроѣхать. Внизу грязь, сверху дождь, съ боковъ вонь. Маленькіе домишки съ навѣсами, и подъ каждимъ такимъ навѣсомъ нѣсколько лавчонокъ: мѣха, шелкъ, овощи, что-то въ ящикахъ, сѣдла, сапоги. Перспектива узкой улицы красива, благодаря вывѣскамъ. Это все столбы съ шишками, высокіе, раскрашенные, съ полотнами въ родѣ знамени, на которыхъ по красному расписано золотомъ. иногда на такомъ столбѣ виситъ то, чѣмъ торгуетъ лавка: напримѣръ, громадная, въ двадцать разъ превышающая обычную человѣческую, туфля. И все это сливается во что-то красивое, праздничное, изобилующее яркими цвѣтами.
   Мы рѣшаемъ укрыться отъ дождя въ одномъ изъ здѣшнихъ ресторановъ: "Манчжурія" или "Мукденъ".
   "Маачжурія" лучше, и мы ѣдемъ туда. Эту "Манчжурію" основали иностранные корреспонденты. Сперва только сами ѣли, а затѣмъ, съ ихъ согласія, хозяинъ-китаецъ открылъ двери своей гостиницы и для русскихъ офицеровъ.
   Сергѣй Ивановичъ уже ѣлъ тамъ и очень хвалилъ. Мы проголодалцсь и съ удовольствіемъ предвкушали обѣдъ.
   Насъ однако ожидалъ непріятный сюрпризъ.
   Въ ресторанѣ слышенъ былъ крткъ, шумъ, толпилось много офицеровъ.
   И слуги и хозяева куда-то убѣжали.
   Иностранцы, лишенные обѣда, грустно сидѣли на террасѣ.
   -- Господа, что жъ это? Китайцы издѣваются надъ нами: надо послать за полицеймейстеромъ!
   Но въ это время отъ полицеймейстера уже явился посланный, и на дверяхъ было сейчасъ же приклеено слѣдующее объявленіе:
   "За невозможностью удовлетворить требованія посѣтителей, по просьбѣ хозяина гостиницы "Манчжурія" -- заведеніе это закрывается".
   -- Ну и чортъ съ нимъ! Ѣдемъ въ "Мукдевъ".
   -- Такъ что и "Мукденъ" уже закрытъ. Другой разсыльный таксе же объявленіе понесъ туда.
   Въ городѣ насъ ждалъ такой же сюрпризъ. Вслѣдствіе какой-то исторіи было указано закрыть всѣ лавки. И лавки закрыли.
   Такъ мы и возвратились назадъ, отложивъ осмотръ Мукдена до болѣе благопріятнаго времени.
  

LXXXIV.

Мукденъ.

   Сегодня пріѣхали Михаилъ Алексѣевичъ Бердеревскій -- молодой саперный офицеръ, завѣдывавшій перевозкой на узкоколейной дорогѣ около Ляояна -- и его товарищи.
   Ихъ разсказы дополняютъ главную картину сраженія съ арміей Куроки въ мѣстѣ соприкосновенія съ ней 17-го корпуса Бильдерлинга.
   -- Въ нѣсколькитъ верстахъ отъ центра сраженія, около дереваи Саучендзы, за всѣмъ наблюдалъ командующій со своимъ штабомъ, сидя подъ навѣсомъ, сдѣланнымъ изъ гаоляна. Впереди сидѣлъ командующій, сзади -- его штабъ.
   "Въ то время, какъ командующій сидѣлъ, молчаливый, напряженный, изрѣдка подзывая къ себѣ отдѣльныхъ лицъ и отдавая имъ приказанія, штабъ шушукался, смѣялся, острилъ, наблюдалъ за рвущейся шрапнелью.
   "Главная сопка -- средоточіе силъ японской арміи, по сообщенію начальника корпуса -- была вся на виду и обстрѣливалась всѣми нашими батареями съ 11-ти до 5-ти часовъ вечера 20-го августа.
   "Стрѣльба изъ нашихъ орудій была идеальная. Буквально въ томъ мѣстѣ, гдѣ рвалась первая шрапнель, рвалась и послѣдующая. Одна громадная сопка была увита молніями, бѣлыми и черными дымками. Батареи японцевъ отвѣчаютъ все тише и тшне. Подъ конецъ на сто нашихъ выстрѣловъ -- одинъ-два японскихъ. Нашъ инспекторъ артиллеріи въ отчаяньи, что мы расходуемъ столько снарядовъ. Наконецъ командиръ сообщаетъ въ телефонъ, что къ семи часамъ перейдетъ въ атаку. Совсѣмъ вечерѣетъ. Наступаетъ сразу мертвая тишина. Всѣ бинокли впились въ соику. Со всѣхъ сторонъ ползутъ по ней наши полки. Мы ждемъ съ напряженіемъ линій ружейныхъ огней японской пѣхоты. Ни одного".
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Чортъ ихъ знаетъ! Ушли японцы, оказывается.
   -- Отказались отъ боя?
   -- Очевидно, сзади этой сопки помяли все-таки какой-то хвостъ арміи Куроки. Потомъ стали носить раненыхъ, и мнѣ ужъ было не до наблюденій. Наша дорожка доходила до самаго штаба командующаго, и мы перевезли 1.100 раненыхъ. Только, право, не знаю... Какое-то недоразумѣніе вышло... Что-тo совсѣмъ непонятное!.. Не стоить разсказывать... Дорожка, знаете, отлично работала. Эти раненые, ахъ! Знаете, и нервы притупились, и кажешься себѣ совершенно равнодушнымъ, а все въ тебѣ не твое. А какой героизмъ! Безъ слова ропота, безъ стона, лишь страшно смотрѣть на него. Многіе еще дорогой умерли. Нѣть никакихъ словъ, чтобы похвалить медицинскій персоналъ! Сестры -- это ангелы. У насъ работала Евангелическая община. Удивительно работала! Ну, мы ѣсть хотимъ,-- потомъ вамъ доскажемъ, какъ возились съ осадными орудіями, какъ отступали.
   -- Но на васъ все изорвано. Гдѣ это?
   -- Потомъ...
   Здоровые, голодные и счастливые при мысли, что живы всѣ, они веселой гурьбой уходятъ разыскивать себѣ ѣду.
   -- Сколько же было у Куроки войскъ? -- кричу я вдогонку.
   -- Не знаемъ! Сперва говорили, что обѣ арміи Куроки и Оку весьма многочисленны, а теперь одни говорятъ -- 5 дивизій, другіе -- три съ половиной.
   -- Что-то въ родѣ демонстраціи?
   -- Говорятъ.
   Сегодня утромъ Михаилъ мрачно говоритъ:
   -- Вчера заплатилъ два рубля за хлѣбъ, а въ немъ и шести фунтовъ нѣтъ. А сегодая и никакого хлѣба нѣту, ни бѣлаго ни чернаго.
   -- Почему?
   -- Китайцамъ запрещено, работаетъ одна пекарня: развѣ она можетъ поспѣвать, когда съ позицій присылаютъ и сразу весь хлѣбь забираютъ.
   Насчетъ ѣды дѣла не лучше. Въ городѣ обѣ гостиницы, "Манчжурія" а "Мукденъ", закрыты. Остались буфетъ на вокзалѣ и вагонъ-ресторанъ для иностранцевъ. Въ буфетѣ вчера введена такса: супъ или борщъ -- 40 копеекъ, жареное -- 70 копеекъ, бутылка крымскаго, самаго дешеваго вина 3 рубля. Раньше брали за супъ рубль, жареное по усмотрѣнію. За вино -- 4 рубля.
   Послѣдствіемъ таксы было то, что вино совсѣмъ исчезло; супъ и жареное пока еще остались, но съ большими ограниченіями. Посѣтители должны сами итти на кухню и приносить себѣ ѣду. Держать въ счетъ этой таксы прислугу содержателю не по средствамъ. Не по средствамъ и посуду мыть.
   Качество провизіи ухудшилось настолько, что поваръ самъ убѣждаетъ посѣтителей:
   -- Жаркого все равно не угрызете.
   И такъ грязно, такъ грязно... Такъ сѣро, такъ много мухъ, и разваренныхъ и свѣже упавшихъ, и на потолкѣ, и въ воздухѣ, и на столахъ, и на спинахъ, и на лицахъ, и надъ всѣмъ этимъ, какъ нѣкое божество, за пустымь прилавкомъ полулежить толстый, въ черномъ, громадный владѣлецъ этого буфета и съ презрѣніемъ отчаянія смотритъ на всѣхъ этихъ, жадно поглощающихъ его отвратительную пищу.
   Охотинковъ же поглощать числа нѣтъ. Даже подобія мѣста всѣ заняты, и все простравство, гдѣ можно стоять, тоже занято ожидающими очереди. И ждутъ во нѣскольку часовъ люди тихіе, безъ протекціи.
   Протекція -- жандармскій офицеръ. Онъ же протежируетъ и относительно хлѣба. Другое дѣло вагонъ иностранцевъ. Онъ на привилегированномъ положеніи. Такса на него не наложена, кормятъ хорошо, прежде кормили и чисто. Теперь чистота соблюдается только въ той половинѣ, гдѣ ѣдятъ иностранцы. Это святая-святыхъ, куда русскихъ не пускаютъ, хотя бы тамъ ни одного иностранца и не было въ данное время. Правило, строго соблюдающееся, какъ въ отношеніи офицеровъ, такъ и генераловъ.
   Русское отдѣленіе всегда биткомъ набито. Здѣсь также нужна протекція, но особенная. Нужно знакомство съ содержателемъ буфета и дружба съ лакеями, ссобенно съ Алексѣемъ.
   Вся эта публика -- восточные люди, и, какъ поется въ "Барбъ-бле" ("Синяя Борода"):
   -- Il faut savoir son caractère.
   -- Милый Алексѣй,-- вина.
   -- Если есть, дамъ.
   И Алексѣй строго смотрить въ глаза.
   Если въ глазахъ покорность и съ точки зрѣнія Алексѣя есть "поди сюда", вино скоро будетъ подано, а если Алексѣй не удовлетворенъ, то придется подождать.
   -- Что же насчетъ вина, Алексѣй?
   Короткій отвѣтъ:
   -- Слыхалъ.
   И Алексѣй вышколилъ всѣхъ. Дисцпилина безукоризненная, отъ самаго скромнаго офицера до генерала.
   Черный Алексѣй съ полнымъ презрѣніемъ, впрочемъ, отвосится ко всѣмъ этимъ надоѣвшимъ уже ему проявленіемъ ничтожества человѣческой души.
   Но и при всемъ томъ завтраки, обѣды (все это несвоевременно: вамъ назначается приблизительно часъ: завтракъ въ 11 1/2 часовъ, напримѣръ, а обѣдъ въ 9 вечера), съ виномъ, вознагражденіемъ прислуги, словомъ, ѣда въ день обходится до десяти рублей.
   И говорить нечего, что на жалованье офицера прокормиться нельзя.
   -- Какъ же въ такомъ случаѣ?
   Пожатіе плечъ.
   -- Не умирать же съ голоду: въ долги влазишь.
   Это тѣ, которые и шампанскаго не пьютъ и въ карты не играють.
   Какъ оборачиваются и пьющіе и играющіе, я не знаю, но фактъ несомнѣнный, что недостатка и въ нихъ и въ деньгахъ съ внѣшней стороны, по крайней мѣрѣ, не замѣчается.
   Много помогаетъ этой внѣшней сторонѣ постоянный приливъ и отливъ офицерства. Пріѣдеть съ позиціи офицеръ. Прикопилъ, можеть-быть, немного, а развлеченій никакихъ, только и остается выпить да съѣсть или попытать счастья въ банкъ. Времени мало, день, два, три: надо торопиться ѣхать опять на позицію, гдѣ ждутъ пули, шрапнели, и кто знаетъ, придется ли еще когда-нибудь ѣсть, пить и играть. Здѣсь, конечно, ужъ совершенно особое настроеніе, особая психологія, съ которой надо считаться.
   Другое настроеніе и другое отношеніе тѣхъ, которымъ приходится имѣть дѣло со всѣми этими людьми, когда они уже выброшены съ поля битвы и раненые и безсильные сдаются имъ на руки.
   Я говорю о госпиталяхъ "Краснаго Креста" и всевозможныхъ общинахъ.
   Тамъ непрерывная напряженнѣйшая работа -- все время. И чѣмъ больше развивается война, чѣмъ больше ея жертвъ, тѣмъ тяжелѣе и тѣмъ напряженнѣе становится эта работа. Гдѣ конецъ ея? Нѣтъ, не видно конца. Какъ работаютъ? Ахъ, никакими словами не передашь этого. Можетъ-быть, всѣ эти сестры и братья, доктора въ своей повседневной. жизни были такими же, какъ и всѣ, и мелкими и пошлыми даже, но что дѣлаетъ съ людьми, какъ мѣняетъ ихъ благородный трудъ, истинная цѣль! Казалось бы, при этомъ нечеловѣческомъ, изо дня въ день непрерывномъ трудѣ должны упасть силы, ослабнуть нервная система, появиться раздраженіе. И вы наблюдаете какъ разъ обратное: люди становятся мягче, добрѣе, и, кажется, нѣтъ конца ихъ терпѣнію, кротости, любви. А съ какой завистью смотритъ въ эти глаза, познавшіе и глубину горя человѣческаго и свою силу въ служеніи этому горю, полюбившихъ это горе. Конечно, горячее слово, порывъ благодарности несчастнаго раненаго, котораго нашли, разыскали среди темной ночи, въ углу товарнаго вагона, сутки лежавшаго тамъ, накормили его, обмыли, смѣнили перевязки. Вникните въ положеніе этого страдальца, съ угнетеннымъ чувствомъ брошеннаго, никому больше ненужнаго въ темномъ вагонѣ, когда въ крышу его барабанитъ холодный, мелкій дождь, и представьте себѣ затѣмъ съ шумомъ отворяющуюся дверь, появляющійся изъ мрака и дождя свѣтъ, наклоненную къ больному сестру. Заботливо, ласково она разспрашиваетъ его, выслушиваетъ, кормитъ, и вотъ приходятъ доктора. Больной видитъ вниманіе, ласку не за страхъ, не по службѣ. Видитъ людей, такихъ же близкихъ, какъ тѣ за тридевять земель его кровные родные, гадающіе о судьбѣ своего кормильца. При такихъ условіяхъ, конечно, повышенная чувствительность, и уже съ сѣдиной резервный рыдаетъ, какъ ребенокъ, и только шепчетъ:
   -- Сестрица... сестрица...
   Сегодня уѣзжаютъ послѣднія общины: московская, воронежская, курская, голландская.
   И когда онѣ уже уложились, на вокзалѣ подходитъ ко мнѣ какой-то отставной офицеръ, Худой, изможденный, старый.
   -- Помогите мнѣ, пожалуйста. Только-что узнали, здѣсь стоитъ цѣлый поѣздъ съ больными, которые сутки уже не ѣли и три дня уже безъ перевязки.
   Мы идемъ. На какомъ-то ящикѣ, гдѣ навалена груда только-что испеченнаго хлѣба, сидятъ двое.
   -- Вы сутки не ѣли?
   -- Не ѣли.
   -- И весь поѣздъ?
   -- Навѣрно.
   -- Гдѣ вашъ поѣздъ?
   -- Тамъ, говорятъ, на второмъ пути.
   -- Что же дѣлать теперь?
   Я никакого отношенія къ этимъ дѣламъ не имѣю. Но только-что я видѣлъ А. И. Гучкова, А. И. Янтайцеву, князя Львова.
   -- Пойдемъ, я познакомлю васъ.
   И вотъ общими силами начинается дѣло.
   Всѣ уже уложились, но у каждаго кое-что осталось. А. И. даетъ 700 консервовъ, даетъ хлѣбъ, но консервы надо разогрѣть.
   Можетъ-быть, голландская община не уложила еще посуду и кухню? Я ѣду на противоположную сторону вокзала, гдѣ эта община. Она уже почти все уложила, но рядомъ стоящая курская -- еще не уложила. Оказывается, тоже уложила, собственно, но соглашается распаковаться, если ихъ поѣздъ подождетъ ихъ. Я берусь это устроить, и мы несемъ къ нимъ консервы. А голландская община предлагаетъ свой медицинскій персоаалъ. Я въ первый разъ вижу благородную фигуру Цегефонъ-Мантейфеля и знакомлюсь съ нимъ. Это первый хирургъ, который сдѣлалъ операцію въ сердцѣ,-- разрѣзалъ и сшилъ его, и больной остался живъ,
   Крупная, мощная фигура крестоносца.
   -- Но, можетъ-быть, и вы смогли бы чѣмъ-нибудь накормить больныхъ?
   Оказывается, есть порцій на пятьдесятъ манной крупы.
   -- Для тяжелыхъ больныхъ пригодится.
   -- Отлично!
   Начинаеть темнѣть. Тучи низко-низко спустилисъ и придавили совсѣмъ огневую полоску, гдѣ сѣло солнце. Что-то безконечно-тяжелое, тоскливое и зловѣщее. Какая-то подавляющая злая гримаса презрѣнія, насмѣшка,-- неумолимая, безпощадная, отвратительная и безнадежная.
   О, какъ нехорошо, какъ чуждо все здѣсь!
   Дождь полилъ. Сразу, какъ изъ ведра, безъ всякаго предупрежденія. И долбилъ монотонно, какъ будто говорилъ:
   -- Лью и буду лить, пока не смою все зло здѣшнихъ мѣсть.
   -- Куда нести? Гдѣ вагоны?
   Мы шлепаемъ во грязи, ищемъ на вокзалѣ спрятавшахся проводниковъ и наконецъ находимъ вагоны.
   Сперва доктора перевязываютъ, а затемъ сестры съ пищей.
   Нѣсколько часовъ живешь здоровой обстановкой любви, ласки, участія.
  

LXXXV.

Мукденъ, 29-го августа.

   Послѣ предположенія немедленно отступать до Телина и послѣ наступившихъ послѣ того нѣсколькихъ дней колебаній, теперь окончательно принято, кажется, рѣшеніе -- не оставлять Мукденъ и, можетъ-быть, даже перейти въ наступленіе.
   Скептики на это говорятъ: -- "Словомъ, все то же, что было подъ Дашичао, Хайченомъ, Аньсяньдзяномъ, Ляояномъ". На это возражаютъ однимъ словомъ:-- "терпѣніе".
   Оставляя въ сторонѣ вопросъ -- кто правъ и гдѣ истина,-- вопросъ, на который я, какъ не-спеціалистъ, отвѣтить не могу, интересно просто выяснить самочувствіе арміи, офицеровъ и штаба.
   Я всматриваюсь въ лицо проѣзжающаго мимо оконъ вагона командующаго. Его желѣзное лицо непроницаемо, глаза умные. Безсознательно тянеть къ нему всю душу. Такъ и вѣеть отъ него безукоризненной чистотой души и помысловъ. Это -- человѣкъ, гражданинъ! И чтобы ни случилось, такимъ онъ, и останется, такимъ перейдетъ и въ исторію.
   Иностранцы говорятъ:
   -- Планъ съ Куроки не удался, но то, что Куропаткинъ выступилъ тогда изъ Ляояна -- это больше побѣды. Опоздай онъ на одинъ день, я сообщеніе наше было бы прервано въ то мгновеніе, когда патроны и снаряды наши были въ дорогѣ. Отступленіе къ Мукдену, искусство, съ каиимъ первый корпусъ былъ спасенъ и не отрѣзанъ -- все это будетъ достояніемъ исторіи.
   И "Standard" говоритъ въ томъ же духѣ. Въ чемъ же дѣло, въ такомъ случаѣ?
   -- Во вашемъ случаѣ, дѣло не въ командующемъ вашемъ, и иностранцы больше ни о чемъ говорить не хотятъ.
   Я вижу офицеровъ арміи. Волной приливаютъ они, волной отливаютъ. Все новые и новые, но кажется, что все тѣ же толпятся они сѣрой толпой у буфета, на платформѣ: сѣрые, грязные, загорѣлые, на своихъ передовыхъ позиціяхъ. Съ виду грубые, неинтересные, но, всматриваясь въ нихъ, вы часто чувствуете то же, что чувствуете, смотря на сестеръ милосердія и докторовъ. Вы чувствуете уваженіе къ этому человѣку, какъ къ человѣку труда, человѣку, исполняющему свой тяжелый долгъ, какъ къ человѣку, въ этомъ долгѣ черпающему свою силу. Можетъ-быть, онъ не всегда на высотѣ своего положенія въ смыслѣ искусства, можетъ-быть, и не онъ виноватъ въ этомъ, но платится за это онъ, разсчитывается, такъ сказать, на ряду съ другими -- онъ. И можетъ-быть, и прежде другихъ.
   Сегодня Сергѣй Ивановичъ опять веселъ и доволенъ.
   -- Дорогой мой,-- смѣется онъ, и бѣлые острые зубы его сверкаютъ:-- я опять вѣрю и счастливъ. Ей-Богу же! Я былъ только-что у солдатиковъ: такъ хорошо у нихъ все налажено, какъ будто ничего и не было.
   "-- Побѣдимъ мы? -- спрашиваю.
   "Облизываетъ ложку, смотритъ на небо и опять ѣстъ, какъ будто и не слышить вопроса и не его это дѣло.
   "Ну, развѣ же, дорогой, это не прелесть, не славянская натура? Вы, конечно, скажете, что меня опять одолѣваетъ уже какое-то славянофильство, что я хвастаюсь всѣмъ, чтобы только продолжать ощущать всю сладость усыпленія?"
   Сергѣй Ивановичъ вздыхаетъ, садится и меланхолично говоритъ:
   -- Можетъ-быть, и такъ!.. Но, дорогой мой, если я проснусь наконецъ, благодаря нечеловѣческимъ усиліямъ надъ собой, то что съ этого толку? Я одинъ среди всѣхъ остальныхъ спящихъ? И не лучше ли проснуться всѣмъ вмѣстѣ? Вотъ вамъ новости. Наши положеніе теперь лучше лучшаго. Мы выровняли нашъ фроетъ. Мы наконецъ стоимъ тыломъ къ сѣверу и фронтомъ къ югу. Наше лѣвое крыло въ сорока верстахъ отъ Мукдена, на востокъ въ Фушунѣ, гдѣ каменноугольная вѣтвь и копи. Ну, что еще вамъ сказать? Говорятъ, японцы хотятъ отдыхать цѣлый мѣсяцъ. Говорятъ, они даже совсѣмъ не хотятъ итти на Мукденъ. Куроки окончательно пропалъ. Довольны вы? Да! Пріѣхалъ Андрей Петровичъ изъ Владивостока и разсказываетъ много интереснаго. Онъ придеть къ намъ ѣсть нашъ супъ а-ла-казакъ.
   -- Очень радъ!
   У насъ теперь своя кухня. Три конвойныхъ казака варятъ намъ два раза въ день супъ а-ла-казакъ изъ курицъ. Это такой супъ, которому позавидуеть всякій. Его ставятъ намъ на столъ въ черномь котелкѣ. У насъ деревянныя ложки и даже тарелки деревянныя.
   Прекрасный ароматный наваръ. Въ супѣ, кромѣ курпцъ, картофель и рисъ. Мы сьѣдаемъ тарелку, мало -- двѣ, ѣдимъ курицу съ солью и съ хлѣбомъ. И ѣдимъ до тѣхъ поръ, пока не наѣдимся. Можетъ-быть, со временемъ намъ надоѣдятъ и этотъ супъ и эти куры такъ, что до конца дней нашихъ мы больше ужъ не будемъ ѣсть этотъ супъ, а на куръ, даже живыхъ, иначе, какъ съ отвращеніемъ, и смотрѣль не будемъ, но это все потомъ. А теперь мы отлично себя чувствуемъ и съ признательностью смотримъ на открывшаго намъ эту Америку -- А. Л. Лыко.
   А онъ, красный и широкій, смѣется, точно пускаетъ фонтанъ воды, и въ десятый разъ повторяетъ:
   -- Я смотрю на нихъ, какъ они ходятъ къ иностранцамъ, тратятъ по десять рублей въ день, гнутъ спины предъ лакеями, а я себѣ ѣмъ да ѣмъ. Ѣмь да ѣмъ...
   И А. Л. заливается веселымъ смѣхомъ.
   -- А они себѣ ходятъ въ вагонъ иностранцевъ.
   И такъ далѣе, и опять веселый, подмывающій взрывъ смѣха.
   -- Да мы никуда теперь не ходимъ! -- замѣчаю я.
   Мы всѣ четверо сидимъ за моимъ маленькимъ складнымъ столикомъ, на которомъ я пишу все время свой дневникъ, и ѣдимъ нашъ супъ.
   Мы никуда не ходимъ. Къ намъ приходятъ. Слава о нашемъ супѣ растетъ и распространяется.
   И рѣдкій день нѣтъ у насъ гостей.
   Иногда на десертъ намъ подаютъ виноградъ, груши, яблоки. Конечно, это все не то, къ чему привыкли мы въ Крыму. Здѣсь во всемъ этомъ, какъ и въ редискѣ, одинъ и тотъ же привкусъ нашей твердой капустной кочерыжки. Но и это имѣетъ свою прелесть. Кочерыжка напоминаетъ намъ наше дѣтство, ясный осенній, слегка морозный уже день, когда гулко несется отчетливый трескъ отъ шинкованія капусты и кочержки одна за другой летятъ въ кучу. Можно выбрать любую, очистить ножомъ и ѣсть ее, любуясь безоблачной нѣгой осенняго дня.
   Если большой парадный обѣдъ, мы посещаемъ въ вагонъ иностранцевъ за пивомъ.
   Дешево, свѣжо и вкусно.
   Мы купили сразу десять курицъ. Онѣ живуть у насъ подъ вагонами, а къ вечеру сами залазятъ въ лукошко. Иногда бываютъ маневры, и нашъ вагонъ начинаетъ двигаться. Тогда въ ихъ налаженномъ птичьемъ царствѣ начинается нѣкоторая тревога, скоро, впрочемъ, стихающая. И опять миръ, тишина и благодушіе. Двѣ курицы несутсч. Мы ихъ не рѣжемъ, и каждое утро Михаилъ приносить мнѣ два свѣжихъ яйца въ смятку. А каждое утро великолѣпный пѣтухъ, котораго пришлось купить, радостно поздравляетъ насъ съ новымъ начинающимся днемъ.
   А какіе милые эти три казака -- наши хозяйки!
   -- Кто научилъ васъ варить такой отличный супъ? Ваши жены?
   -- Никакъ нѣтъ! Такъ что сами научились.
   -- Ахъ, какіе молодцы!
   -- Рады стараться!
   -- Сибиряки?
   -- Такъ точно.
   За поварство мы платимъ имъ по рублю въ день и угощаемъ водкой.
   Завтра они поѣдутъ съ нами въ городъ съ большими корзинами, и мы будемъ закупать всякой провизіи, а кстати посмотримъ мукденскій дворецъ.
  

LXXXVI.

Мукденъ.

   -- Ну, если хотите, могу вамъ разсказать, какъ мы отступали съ 101-го,-- это, значитъ, двѣнадцать верстъ сѣвернѣе Ляояна,-- 21-го августа.
   -- Пожалуйста.
   -- Давайте чаю.
   Михаилъ Алексѣевичъ усаживается въ моемъ купэ, ему подаютъ чай, и, удовлетворенный всѣмъ, онъ начинаетъ свой разсказъ.
   -- Какъ вамъ уже извѣстно, нашей узкоколейки было уложено около двадцати верстъ. главная цѣль ея была перевозка осадныхъ орудій. Два раза мы ихъ перевозили, но такъ и не пришлось установить ихъ. Командиръ десятаго корпуса нѣсколько разъ сказалъ мнѣ: "Ахъ, какое несчастье! Если бь вы знали, какъ вы насъ огорошили!". Всѣхъ орудій было 22. Въ первый разъ выгрузили ихъ и пять дней выбирали позицію. Затѣмъ былъ приказъ спѣшно нагрузить ихъ опять на платформы и отправить на сѣверъ. Грузили спѣшно, не соблюдая, конечно, ранжировки, такъ что, когда вторично, 19-го августа, было приказано ихъ опять поставить, то пришлось прежде всего ихъ выгружать, прилаживать часть къ части. И это успѣли бы сдѣлать, но въ 4 часа утра, когда назначено было къ отходящему изъ Янтая поѣзду прицѣпить орудія, генералъ Холодовскій чѣмъ-то былъ отвлеченъ, и въ концѣ концовъ и на этотъ разъ поѣздъ ушелъ безъ орудій... Нѣсколько часовъ опять пропало... Ну, словомъ, говорить обо всемъ теперь неудобно... Когда привезли наконецъ орудія, то было уже поздно: это мѣсто уже обстрѣливалось. Выгрузили-было спѣшно два орудія и сейчасъ же назадъ нагрузили и увезли. Командующій сказалъ генералу Холодовскому: "Очень, очень жаль, что осадная артиллерія не работала. Буду надѣяться, что въ слѣдующій разъ она будетъ дѣйствовать". А! Ну, хорошо... Но наша узкоколейка все-таки сослужила службу: перевезла 1.100 раненыхъ, и выяснилось, что она отлично можетъ провозить осадныя орудія. Такъ. Теперь я перехожу къ нашему отступленію. Двадцать перваго вечеромъ пріѣзжаетъ начальство по перевозкѣ и говоритъ, что сегодая ночью, въ 3 часа, мнѣ даютъ 18 вагоновъ для укладки всего нашего переноснаго парка. Дали не въ три, а въ четыре. Благодаря 2-й ротѣ 2-го желѣзнодорожнаго батальона подъ командою коручика Адова,-- образцовая рота! -- дѣло у насъ сразу закипѣло. Въ шесть часовъ утра начальство говории,: "Надо отправлять поѣздъ". Умоляю и получаю еще полчаса. Приходятъ люди 3-го желѣзнодорожнаго батальона. Подполковникъ говорить: "Положеніе крайне тревожное, не могу больше рисковать поѣздомъ, уѣзжаю". Треть имущества еще остается. Что дѣлать? Выстрѣлы дѣйствительно уже совсѣмъ близко. Совѣщаюсь съ Адовымъ, и рѣшаемъ уничтожить его. Лѣсъ сжечь, а буксы разбить. Начиваемъ бить. Вотъ капитанъ генеральнаго штаба. Кричитъ: "Что вы тутъ дѣлаете? Какъ это можно? Вы еще успѣете вывезти". Нервы совсѣмъ упали. Я приказываю остановиться. Ѣду верхомъ въ Янтай спросить распоряженій у нашего генерала Шевалье де-ла-Сурръ. "Вы думаете, что еще успѣете вывезти поѣздомъ?" -- "Увѣренъ". Генералъ приказываетъ отправить поѣздъ на разъѣздъ. Пока поѣздъ готовили, я легъ на тразу и мгновенно заснулъ, такъ какъ двѣ ночи уже не спалъ. Нашли меня и разбудили, когда поѣздъ уже тю-тю... На дрезинѣ я ѣду вслѣдъ. Пріѣзжаю и грузимъ. Къ вечеру пріѣзжаетъ генералъ Зарубаевь, далъ мнѣ еще роту, и часамъ къ двумъ ночи нагрузили вагончики, инструменты, всѣ рельсы, которые дежали въ штабеляхъ, такъ что остались только тѣ двадцать верстъ, которыя были уложены въ пути.
   -- Много успѣли разбить буксъ?
   -- Пустяки! Ну-съ, хорошо. Такимъ образомъ поѣздъ съ ранеными и нашмъ матеріаломъ мы отправили, а сами съ обозомъ выступили пѣшимъ порядкомъ.
   -- Вы могли и поѣздомъ ѣхать?
   -- Если бы я поѣхалъ поѣздомъ, я бы, можетъ-быть, и не увидѣлъ никогда больше своего обоза. Вѣдь обозъ третьей дивизіи погибъ. Вы послушайте, что только было и при мнѣ, пока втянулся я съ своимъ обозомъ въ очередь. Ѣдутъ всѣ на перерѣзъ и слушать ничего не хотятъ. Что вы подѣлаете противъ орудія, или парка, или понтона? У меня одну арбу въ щепки размололи. Поѣхалъ и я и то въ самомъ хвостѣ. Долженъ вамъ сказать, что отступали мы въ общемъ отъ Ляояна къ Мукдену такъ быстро и въ такомъ порядкѣ, что это отстувленіе, несомнѣнно, перейдетъ въ исторію. Духъ войска великолѣпный. Это, знаете, не поддается никакой логикѣ, никакому учету. Кажется, какъ не упасть духомъ: опять отступаемъ, а на плечахъ буквально насѣдаетъ по пятамъ торжествующій врагъ. Нѣтъ! Ѣдутъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Вѣдь это болѣе ста тысячъ однѣхъ лошадей. Ѣдуть въ десять рядовъ. Ругань виситъ въ воздухѣ: это -- первый признакъ бодраго настроенія. Тѣснота, давка такая, что яблоку упасть негдѣ. И вдругъ: трахъ! Шрапнель въ тридцати саженяхъ. Мгновенно мертвое молчаніе. Лица обозныхъ надо было видѣть: точно застыли, глаза выпучили, всѣ вдругъ привстали съ козелъ и... поѣхали рысью; яблоку негдѣ было упасть -- и сразу зашлось мѣсто, и всѣ, какъ одинъ, поѣхали рысью. Такъ весь тотъ день насъ и подгоняли. И днемъ -- это еще цвѣточки, а ночью... Ни зги, грязь, а ужъ гдѣ мостики! На одномъ съ пяти утра ждали очереди -- до 11-ти часовъ ночи. Это здѣсь уже около Мукдена, въ семи верстахъ, на этой большой рѣкѣ, какъ она? Да, Хунхе. Какой-то полковникъ взялся распоряжаться: и грозилъ, и ругался, и въ копцѣ концовъ скрылся куда-то. Слѣдующая очередь мортирному парку, потомъ мнѣ, потомъ казачьему обозу. Вдругъ протискиваются -- артиллерія, выборгскій обозъ, понтоны. Всякій кричитъ свое, ругань, брань, проклятія. Самая неприличная брань такъ и виситъ въ воздухѣ, стономъ несется. Подлетаетъ какой-то офицеръ-артиллеристъ къ своему орудію: "Ты что стоишь, с. с.?! Впередъ!" -- "Но куда же впередъ?!" спрашиваютъ его. Онъ выхватываетъ шашку и кричить своему передовому: "Впередъ!". Тотъ по лошадямъ, и въ узкій переулокъ передъ мостомъ врѣзывается орудіе, за нимъ -- другое, третье, все это давится, крошится, крики, вопли. Первое орудіе сбоку влетаеть на мостъ, мостъ безъ перилъ,-- орудіе, и лошади, и люди летятъ въ воду. Въ концѣ концовъ и орудіе, и людей, и лошадей вытаскиваютъ. Наступаеть темнота. Ни одного фонарика. Распоряжаться некому. Тогда я выступаю и заявляю, что такъ какъ я отъ дорожнаго управленія, то принимаю на ссбя распоряженія. Сперва неохотно, но понемногу всѣ они подчиняются. Я заставляю артиллерію отодвинуться и стать въ очередь. Артиллеристъ кричитъ: "Мнѣ должно быть отдано первое предпочтеніе, такъ какъ я ѣду прямо из позицію".-- "Гдѣ ваша позиція?" -- "По ту сторону Хунхе".-- "Но вамъ отлично извѣстно, что существуютъ позиціи и по эту сторону, и онѣ первыя явятся препятствіемъ наступающему непріятелю, а, какъ видите, онъ и на эти еще не наступаетъ". Наступаетъ понтонный паркъ: "Я, говоритъ, долженъ ѣхать въ головѣ всего обоза и наводить понтоны тамъ, гдѣ нѣтъ мостовъ". Всѣ смѣются, смѣется и офицеръ. Дѣло въ томъ, что наши понтоны такъ тяжелы, что, сколько ни впрягай въ нихъ лошадей, они ползуть всегда со скоростью черонахи и всегда въ хвостѣ всякаго обоза. У японцевъ понтоны вдвое и даже еще легче и поэтому дѣйствительно портативны. Кто-то шутя аредлагаетъ наводить понтоны черезъ Хунхе. "Поспѣетъ какъ разъ для японской арміи!" -- остритъ другой. Когда очередь доходитъ до моего обоза, всѣ ждутъ, какъ я поступлю. Я приказываю своему обозу не переѣзжать, а остановиться на ночь на той сторонѣ, уступивъ слѣдующимъ свою очередь. Это окончательно завоевываетъ мнѣ положеніе, и дальнѣйшая переправа при свѣтѣ костровъ, которые я приказалъ зажечь, идетъ какъ по маслу. Въ пять часовъ утра я послѣдній переѣзжаю рѣку.
   -- И больше нѣтъ обозовъ?
   -- Ну, какой нѣтъ! Версть на двадцать еще есть. Это обозъ только того корпуса, съ которымь я отступалъ, а ткихъ дорогъ три на протяженіи 15-ти верстъ, а по нимъ по десять возовъ въ рядъ двигается. За ними но флангу отрядъ генерала Мищенко и вся наша кавалерія, охраняющая обозы, а тамъ уже въ нѣсколькихъ верстахъ армія Куроки.
   -- А кто же стрѣлялъ въ васъ?
   -- Изъ южной арміи, пока не подошли войска 1-го корпуса: они и сдерживали напоръ съ юга. Опасность была только въ началѣ дня. А затѣмъ только отъ хунхузовъ была опасность, которые изъ гаоляна стрѣляли въ каждаго отставшаго, въ каждаго отошедшаго въ сторону. Однажды раздался вдругъ выстрѣлъ изъ гаоляна. Два казака, откуда-то приставшіе къ моему обозу, бросились въ гаолянъ и за косы привели двухъ китайцевъ съ ружьями. Спрашиваютъ меня:-- "Что съ ними дѣлать?" У меня положительно языкъ не повернулся сказать: "разстрѣлять". Лишить жизни этихъ двухъ людей, которые смотрѣли на меня... Въ это время ѣдетъ какой-то полковникъ. "Разстрѣлять!" Казаки тутъ же увели ихъ въ гаолянъ; черезъ минуту два выстрѣла -- и уже одни казаки опять выѣхали на дорогу, только поѣхали отъ насъ. Такъ я больше и не видѣлъ ихъ.
   -- Какъ же вы питались?
   -- Выѣхали мы съ мѣста, и ничего у насъ не было. Ничего! Чаю, сахару просили изъ склада: говорятъ, не приказано. А потомъ ихъ зажгли. Но ѣхали хорошо: голодны не были...
   Вердеревскій смѣется.
   -- И никто изъ всего обоза не былъ голоденъ, а у меня у одного 120 человѣкъ, 300 лошадей. Что дѣлать? На войнѣ, какъ на войнѣ. Здѣсь, говорятъ, подъ Мукденомъ уже на двадцать пять верстъ выкошенъ весь гаолянъ...
   -- Чѣмъ же вы питались?
   -- "Дикими свиньями", "дикими курами". Если бъ хозяева оказались, я съ удовольствіемъ платилъ бы имъ и тройную плату, но вѣдь никого нѣтъ, изъ деревень всѣ разбѣжались. Фанзы настежь, сундуки разбиты, мебель переломана. Иногда отличная мебель, комоды изъ ихняго краснаго дерева,-- все въ щепки. Изъ самой фанзы все дерево, которое на костры годится, выломано. А сзади васъ стая хунхузовъ добираетъ остатки. Въ Янтаѣ стоятъ горы сухарей, рису. Просилъ дать,-- ничего не дали: "Получено строжайшее приказаніе сжечь". Ну, что жъ вамъ еще сказать? Видѣли раненыхъ ручными гранатами, которыя японцы бросаютъ, когда идутъ на приступъ. Сильные ожоги, черные. Раны очень мучительныя. Теперь ужъ весь обозъ нашъ въ безопасности. Отступленіе удалось такъ, что и не снилось.
   Наступаетъ вечеръ. Михаилъ Алексѣевичъ и я молчимъ и смотримъ въ окна. Еще одинъ день, послѣдній день тяжелаго для насъ августа, плохой и грустный, уходитъ въ вѣчность. Нѣжные тона, полутона въ небѣ, на землѣ. Далекія рощи еще дальше отодвинулись и замерли въ общемъ покоѣ и тишинѣ. И только звонко, надрывая душу, несутся звуки похороннаго марша. Это хоронятъ молодого офицера Хвощинскаго, убитаго хунхузами. Въ окно намъ видна процессія. медленно, тяжело движется она. За гробомъ, который везутъ на двухколесной арбѣ, идутъ его товарищи по гвардіи. Многихъ уже нѣтъ изъ нихъ, молодыхъ, полныхъ жизни, тѣхъ, которыхъ такъ весело, такъ шумно провожала нарядная толпа на петербургскомъ вокзалѣ.
   Его тѣло везутъ въ Петербургъ. Свинецъ нашли, но залить нечѣмъ, и тяжелый запахъ достигаетъ даже оконъ нашего вагона.
   Онъ получилъ восемь пулевыхъ ранъ. Оказывается, онъ одинъ и былъ только убитъ. Шесть казаковъ, бывшіе съ нимъ, успѣли ускакать. Онъ ѣхалъ впереди и курилъ папиросу, когда раздались выстрѣлы. И только потомъ пѣхота уже разыскала его тѣло. Успѣли ограбить у него деньги, часы.
   Онъ убитъ 24-го августа подъ Янтаемъ. И какая трагедія: онъ уже не прочелъ полученной въ этотъ день телеграммы отъ матери:
   "Дай вѣсточку о себѣ. Да хранить тебя Господь!"
  

LXXXVII.

Мукденъ, 1--3-го сентября.

   Затишье полное.
   Привезли двухъ больныхъ, найденныхъ въ гаолянѣ около Янтая. Одинъ изъ нихъ раненый, другой -- страдавшій желудочнымъ разстройствомъ. Оба они продежали тамъ девять дней, каждый въ своемъ мѣстѣ, безъ пищи и воды. Желудочный безнадежный, а раненый пошелъ на поправку и уже говорить.
   Изъ Ляояна пріѣхалъ докторъ, захваченный тамъ японцами. Оку очень обласкалъ его, водилъ его въ оперетку, которую японцы же устроили въ саду около башни, а на другой день предложилъ ему или оставаться въ плѣну, или ѣхать обратно. Докторъ говоритъ, что въ нѣсколько дней японцы навели поразительную чистоту въ Ляоянѣ: улицы засыпаны, подняты, словомъ -- Ляоянъ больше не озеро, а городъ.
   Вышелъ послѣдній номеръ "Манчжурскаго Вѣстника" отъ 3-го сеятября. Нѣсколько очень печальныхъ извѣстій. Во-первыхъ, то, что въ Портъ-Артурѣ наши стрѣляютъ не бездымнымъ порохомъ, а выдѣлывающимся въ самомъ Портъ-Артурѣ. Это значитъ, что снаряды или вышли, или на исходѣ. Безъ этого крѣпость, конечно, держаться долго не можетъ. Какъ бы подтвержденіемъ тому служитъ сегодняшняя телеграмма изъ Токіо, что японцы, воздавая должное мужеству гарнизона, не понимаютъ дальнѣйшаго безполезнаго сопротивленія. Что станетъ съ остатками нашего флота въ случаѣ сдачи?
   Еще болѣе тоскливое впечатлѣніе производитъ телеграмма изъ Токіо, которая категорически заявляетъ, что выяснилось окончательно, что мы ни на сушѣ, ни въ горахъ, ни въ долинахъ не можемъ оказать никакого серьезнаго сопротивленія японцамъ. Что это? Истина или хвастовство ребенка? Гдѣ истина и въ комъ отсутствуетъ сознаніе этого истиннаго положенія вещей? И въ чемъ роковой вопросъ? Въ количествѣ или въ качествѣ?
   Мучительный вопросъ, на который не слышишь отвѣта. Каждый говоритъ свое, и въ этомъ своемъ его индивидуальное,-- оптимизмъ, пессимизмъ, желаніе угодить, попасть въ тонъ, свое собственное и ни на какихъ фактахъ, впрочемъ, не основанное мнѣніе. Факть несомнѣнный только тотъ, что мы ничего не знаемъ.
   Руководствующіеся общими соображеніями говорятъ: пятидесятимилліонный народъ, энергичный, годный къ войнѣ, всѣ стрѣлки; народь, охваченный одной идеей, наконецъ народъ, на каждаго доставленнаго нами солдата могущй успѣть выставить двадцать такихъ; народъ, имѣющій свои ружейные, сталелитейные, снарядные заводы... Говорятъ, что у японцевъ 700--800 тысячъ, и вѣрятъ словамъ Ойямы, который заявляетъ, что можетъ выставить и полтора и два милліона людей.
   Эти, руководствующіеся общими соображеніями, находятъ подтвержденіе своимъ соображеніямъ и въ сегодняшнихъ телеграммахъ, въ которыхъ говорится о прекращеніи пріема охотниковъ-добровольцевъ въ ряды японской арміи.
   И какъ бы въ отместку молодые люди въ Японіи начали лишать себя жизни, и это происходитъ въ такихъ размѣрахъ, что обратило уже на себя всеобщее вниманіе. Новаго ничего нѣтъ въ этой какой-то всеобщей жаждѣ такъ или иначе умереть. Эта ужасныя атаки людей изъ арміи Оку, дико, замогильными голосами ревущихъ людей и идущихъ на вѣрную смерть -- даютъ яркую иллюстрацію охватившаго націю настроенія. Можетъ-быть, это только острое помѣшательство, можетъ-быть, результатъ неизбѣжно безвыходнаго положенія страны, лишенной какой бы то ни было возможности сколько-нибудь правильно прогрессировать.
   Но несомнѣвно, что надо быть болшими оптимистами, оптимистами во что бы то ни стало, чтобъ утверждать, что японцы не могутъ выставить больше 200--300 и въ самомъ крайвемъ случаѣ -- 400 тысячъ солдатъ.
   И тѣмъ не менѣе все еще энергично раздаются голоса:
   -- Помилуйте! Откуда у нихъ? И развѣ толпа -- это войско?
   Но мы беремъ въ плѣнъ 15-лѣтнихъ мальчиковъ, очевидно, два-три мѣсяца тому назадъ ничего общаго съ военнымъ дѣломъ не имѣвшихъ, и мальчики эти, какъ видно, войско.
   И у Наполеона въ два мѣсяца составлялись цѣлыя арміи такихъ войскъ,-- побѣдоносныхъ войскъ, охваченныхъ одной мыслью, одной идеей. И это самое главное, и этого бездушные безыдейные поклонники формы военнаго искусства понять не могутъ. Въ свое время поймуть, конечно, и съ обычнымъ апломбомъ, какъ пробки, вѣчно выплывающія на поверхность, будутъ кричать:
   -- Помилуйте, это все такъ ясно было, и кто не пояималъ этого?
   Какъ-никакъ, но послѣ нѣсколькить дней упорныхъ слуховъ о томъ, что мы окончательно переходимъ въ наступленіе, опять циркулируютъ слухи, что японцы зашевелились, и что въ ближашемъ будущемъ мы очистимъ Мукденъ.
   Мукденъ -- послѣдній городъ, въ которомъ живетъ до трехсотъ тысячъ жителей, въ которомъ, слѣдовательно, можетъ быть, и за большія деньги, но можно найти помѣщенія даже на большую армію. Съ оставленіемъ Мукдена, сзади, тамъ, по линіи желѣзной дороги, къ сѣверу остаются только станціи желѣзной дороги и только желѣзнодорожныя постройки. Самая большая станція -- Харбинъ, но и въ ней, несмотря на имѣющіеся тысачи домовъ, или, вѣрнѣе, домиковъ,-- ихъ не хватитъ даже для центральныхъ управленій.
   Правда, очень энергично строятся нами и казармы для войскъ, и будетъ величайшей заслугой со стороны военнаго инженернаго вѣдомства, если этихъ казармъ успѣютъ настроить на 300 -- 400 тысячъ человѣкъ.
   Здѣсь опять раздѣленіе мнѣній:
   -- Но до зимы мы начнемъ еще наступательную кампанію. До зимы мы возьмемъ назадъ и Мукденъ, и Ляоянъ, и Портъ-Артуръ, а можетъ-быть, и Корею. Вы забываете, что нашь балтійскій флотъ идетъ.
   И приводятся старые доводы, очень смахивающіе на самоутѣшеніе, что зима -- наша союзница, что японцы не переносятъ холода и пp. и пр.
   -- Японцы не переносять холода? -- иронически шепчуть подрядчики. -- У меня всю зиму только и работали японцы-каменщики. Подниметъ воротникъ, погрѣетъ рухи надъ котелкомъ съ углемъ. Японцамъ хоть двадцатъ градусовъ, такъ весь день и не сойдеть съ работы.
   Можно никогда не кончить разговоръ объ этахъ общихъ, но злободневныхъ темахъ. Въ обсужденіахъ ихъ доходятъ до большихъ деталей, вплоть до того, что при осадѣ, напримѣръ, Владивостока возможно, что флотъ нашъ можетъ быть атакованъ по льду.
   Мнѣнія пессимистовъ раздражаютъ оптимистовъ. И обратно. Но для выясненія истины, для характеристики настроенія, для возможно правильной оцѣнки дальнѣйшихъ событій и наилучшаго выхода изъ нихъ -- мнѣнія и тѣхъ и другихъ необходимо знать и и прилушиваться къ нимъ. Это уже не мнѣнія отдѣньныхъ людей, это уже мнѣніе большихъ партій, и которая изъ нихъ теперь сильнѣе -- я затруднился бы сказать.
   Но несомнѣнно, что оптимисты какъ будто чувствуютъ себя немного сконфуженными.
  

-----

  
   Сегодня прибыли сибирскіе ополченцы для пополненія убыли. Они еще не имѣютъ формы. На видъ эта уже старые крестьяне, которыз тамъ, на родинѣ, мѣсяцъ возстановляли свои забытыя познанія по части военной выправки. Кряхтятъ, носятъ куда-то лѣсъ, жалуются на пищу и жалуются, что Сибирь теперь очистили отъ мужиковъ подъ метелку.
   -- Ну, а если Манчжурію завоюемъ: хорошая сторона,-- земля, хлѣба вонъ какіе!
   -- Не японская же земля? Да набита,-- народу здѣсь, что сельдей въ бочкѣ и безъ насъ.
   Лѣниво чешется и добавляетъ:
   -- Нѣтъ, не радоваетъ.
   Сергѣй Ивановичъ снаряжается въ походъ. Готовъ и уже прощается, а на прощанье говоритъ:
   -- Ну, пусть писатель пишетъ, а читатель войдетъ. Пусть писатель оплакиваетъ горести міра, а чататель пусть радуется въ этомъ мірѣ. Пусть писатель не вѣритъ, а читатель вѣритъ. Потому что, дорогой мой писатель, вѣра тѣмь и дорога людямъ, что идетъ она вразрѣзъ съ разумомъ. Словомъ, пусть каждый дѣлаетъ свое дѣло.
  

LXXXVIII.

Мукденъ, 4-го сентября.

   Генералъ Мищенко очистилъ Янтай и стоитъ теперь въ пяти верстахъ южнѣе станціи Шахе, по ту сторону рѣки Шахе.
   Съ 1-го сентября опять возобновились поѣзда отъ Мукдена на югъ до Шахе. Подполковникъ Гескеть хотѣлъ-было проникнуть съ поѣздомъ въ самый Янтай, чтобъ снять тамъ стрѣлки, но и Янтай уже былъ въ рукахъ у японцевъ, и желѣзнодорожный мость чрезъ рѣку Шахе былъ тамъ сожженъ. Правда, сгорѣли только половой настилъ и брусья, но возстановлять его потребовалось бы много времени, а между тѣмъ чрезъ нѣсколько дней все равно придется отдавать его японцамъ. Тѣмъ болѣе, что единственная работа за рѣкой Шахе заключалась въ томъ, чтобъ снять стрѣлки на станціи Шахе. Стрѣлки были сняты и доставлены къ поѣзду на рукахъ,-- часть черезъ мостъ, часть въ бродъ.
   Интересный факть сообщаеть подполковникъ Гескетъ. Въ интересахъ безопасности поѣзда, онъ уходитъ ночевать на угольный разъѣздь, въ семи верстахъ отъ Мукдена (Шахе въ двадцати верстахъ отъ Мукдена). Въ первый день всѣ села, мимо которыхъ проходилъ поѣздъ, были совершенно пусты, а на другой день, когда вторично проходилъ онъ, жители уже возвратились въ свои разоренныя гнѣзда и весело привѣтствовали его, какъ избавителя отъ разнаго рода мародеровъ.
   Мародеровъ много, и убытки, причиняемые ими жителямъ, громадны. Можно смѣло сказать, что все живущее на пути войны обречено на полное разоренье. Тѣмъ менѣе понятенъ озлобленный тонъ части нашего офицерства противъ китайцевъ. Чѣмъ они-то виноваты, что война двухъ націй внесла въ ихъ страну огонь и разореніе? Говорятъ, что они втридорога беруть за все. Во-первыхъ, берутъ одни, а разоряются другіе. Берутъ, напримѣръ, рабочіе пришельцы изъ Шанхая, Чифу, но мѣстный селянинъ по горло занятъ своимъ дѣломъ и въ этомъ году втридорога самъ платилъ за свои уничтоженные теперь посѣвы. Беруть купцы, но и у нихъ расходы необычные. При стоимости пуда ячменя 1 рубль 80 копеекъ -- 2 рубля, при томъ, вся рабочая сила отвлечена, и пудъ перевозки обходится 10 копеекъ съ пуда и версты. А сверхъ того, плати хунхузамъ за безопасность провоза. А теперь и эта плата больше не гарантируетъ, вслѣдствіе разаообразія типа мародеровъ и ихъ несплоченности. За рѣдкими исключеніями, каждая группа не свыше дссяти человѣкъ грабитъ за свой счетъ и страхъ. На-дняхъ попался въ такой группѣ и русскій. И нерѣдко весь товаръ полностью, даже при нанятой стражѣ, попадаеть въ руки разбойниковъ. При такихъ условіяхъ нельзя особенно и сѣтовать на дороговизну и нельзя думать, что весь излишекъ попадаетъ полностью въ карманъ купцу.
   -- А небосъ передъ выступленіенъ этотъ самый купецъ отдастъ эти самые товары за какую угодно цѣну?
   Отдастъ, потому что, пока придутъ на смѣну японцы, все это можетъ попасть и совсѣмъ задаромъ въ руки разбойниковъ.
   Иногда слышищь раздраженный отвѣтъ:
   -- Ну, тѣмъ дешевле тогда купимъ это же самое. Какой-нибудь соболій мѣхъ, за который теперь они просятъ 800 рублей, купимъ за 25 рублей у какого-нибудь былаго мародера.
   Но стоимость этого самаго мѣха въ Петербургѣ опредѣляютъ въ 1500--2000 рублей.
   Къ счастью для русскихъ, такихъ охотниковъ до дешевизны и такимъ путемъ достигнутой -- немного, но фактъ несомнѣнный, что они имѣются и заслуживаютъ того, чтобы общество въ лицѣ печати клеймило ихъ глубочайшимъ презрѣніемъ.
   Только-что возвратившійся инженеръ Ю. И. Лебедевъ, ѣздившій за сорокъ версть въ сторону на востокъ, передаетъ о трогательномъ пріемѣ, оказанномь ему одной деревней. Они сейчасъ же по его формѣ узнали, что онъ желѣзнодорожный инженеръ.
   -- Шибко знакомъ! Шибко шанго инженеръ! Моя работайло додогу: шибко знакомъ! Шибко шанго!
   Нанесли ему всевозможной провизіи и лакомствъ. За послѣднее ни за что не хотѣли брать денегъ. На прощанье просили дать имъ родъ охраннаго листа. Онъ написалъ имъ, что жители такой-то деревни оказали ему при производствѣ работъ полное свое содѣйствіе: рабочими, арбами, провизіей. А потому онъ и просить предержащія власти, съ своей стороны, вмѣнить это имъ въ заслугу и оградить ихъ и ихъ имущество отъ хунхузовъ.
   Вся деревня высыпала провожать его. Махали руками, присѣдали, женщины съ дѣтьми на рукахъ засково кивали головами, и долго еще неслось вслѣдъ ему:
   -- Шибко знакомъ! Шибко шанго!
   Я представляю себѣ этихъ женщинъ въ ихъ вычурныхъ и разнообразныхъ прическахъ, съ маленькими, очень часто болѣзненнымя дѣтьми,-- женщинъ, часто и некрасивыхъ, но обладающихъ чѣмъ-то очень притягивающимъ къ себѣ. Что-то обиженное и мечтательное въ нихъ. Можетъ-быть, онѣ напоминаютъ тѣхъ бѣдныхъ далекихъ родственницъ, на долю которыхъ выпала вся горечь жизни, и навсегда затаили онѣ въ себѣ цѣлый міръ невысказаннаго чувства, надежды, грезъ. И это невысказанное неизгладимымъ отпечаткомъ легло на поворотѣ головы, во взглядѣ. И болить душа за нихъ и за ихъ долю. Болитъ за всѣхъ этихъ обреченныхъ здѣсь жертвъ, жертвъ -- въ чужомъ пиру похмелья.
  

LXXXIX.

Мукденъ, 5-го сентября.

   Вчера посѣтилъ меня военный агентъ Австро-Венгріи, графъ С. И. Шептыцкій.
   Я давно его не видѣлъ. Говорить съ этимъ умнымъ, благороднымъ, образованнымъ офицеромъ, очень добросовѣстно относящимся къ своимъ обязанностямъ -- истинное удовольствіе. Истинное удовольствіе и отъ той благородной благожелательности и такта, которые проявляеть онъ къ намъ, русскимъ. Это -- искреннее отношене врача къ своему діагнозу. Все время послѣ ляоянскихъ и событій послѣдняго времена находился онъ въ 17-мъ корпусѣ генерала Бильдерлинга, который поставленъ теперь во главѣ всехъ корпусовъ. Его мнѣніе -- что японцы употребляли всѣ усилія, чтобы вынудить насъ подъ Ляояномъ дать генеральное сраженіе. Надо было поставить насъ въ такое положеніе, чтобы мы приняли бой до конца, ставя при этомъ насъ въ наихудшія условія. Эти условія и должна была создать армія Куроки, отрѣзавъ намъ дорогу и лишивъ насъ сразу и подвоза снарядовъ, и фуража, и главное -- снарядовъ. Командующій нашь своевремѣнно угадалъ планъ Куроки и парализовалъ его выходомъ изъ Ляояна съ цѣлью, въ свою очередь, окружить Куроки. Если бы это удалось, положенія наше на театрѣ войны сразу бы радикально измѣнилось. Но, во всякомъ случаѣ, благодаря этому своевременному движенію, мы сохранили за собоц дорогу на Мукденъ, куда и отступили съ быстротой, и въ порядкѣ, изумившемъ военный міръ всего свѣта.
   На щекотливый вопросъ:
   -- Почему не удалось окружить Куроки?
   Графъ уклончиво отвѣтилъ:
   -- Много причинъ, разсуждать о которыхъ не наступило еще время. Какъ бы ни былъ безпристрастенъ человѣкъ, онъ не можетъ и не долженъ довѣряться только своимъ впечатлѣніямъ. Всякій изъ насъ видѣлъ истину съ какой-нибудь одной стороны, и надо всѣ эти стороны свести, чтобы получилась правильная картина.
   -- Какъ могло случиться, что мы атаковывали позиціи, оставленныя японцами?
   -- Наканунѣ эти позиціи были заняты японцами, и очень сильно. Позиціи эти настолько угрожали вашему сообщенію съ Мукденомъ, что ихъ необходимо было взять. И пока онѣ не были взяты, двигаться никуда нельзя было. Тутъ вопросъ былъ только въ томъ, что, можетъ-быть, двадцатаго можно было не затягивать атаку до темноты, а начать ее въ три часа дня. Можетъ-быть, я лично такъ и сдѣлалъ бы. И, можетъ-быть, это вышло бы хорошо, а могло бы оказаться и неосторожностью. А вашего командующаго въ неосторожности упрекнуть нельзя. Онъ очень остороженъ. Отъ самаго блестящаго дѣла онъ откажется, если оно связано съ рискомъ. И онъ ждалъ извѣстій съ остальныхъ мѣсть сраженія, и только къ вечеру выяснилось тогда, что можно безъ риска пустить 17-й корпусъ въ атаку. И въ общемъ все-таки главнѣйшее достигнуто же: Куроки ушелъ, то-есть вынужденъ былъ отказаться отъ своего первоначальнаго плана. Это уже побѣда. Японцы говорятъ о своей побѣдѣ, но дѣло свелось, въ сущности, только опять къ перемѣнѣ позицій: не Ляоянъ, а Мукденъ. Уступка непріятна, но она вознаграждается стратегическими выгодами: японская база удлиняется, и если бы удалось заманить ихъ и дальше такъ, до самаго Харбина, то это одно уже было бы побѣдой.
   -- Думаете вы, что это удастся?
   -- Не думаю. Японцы, несомнѣнно, употребятъ всѣ усилія, чтобы вынудить насъ къ сраженно около Мукдена и за Мукденомъ. Это ихъ самый жизненный интересъ -- заставить насъ драться, пока мы ослаблены потерями, болѣзнями, переходами и пока не подоспѣли къ намъ подкрѣпленія.
   -- А японцы располагаютъ для этого достаточными средствами и силами?
   Графъ развелъ руками.
   -- Этого никто не знаеть. Самое слабое мѣсто современной войны -- неудовлетворительность прежнихъ способовъ рекогносцировки. Что можетъ кавалерія сдѣлать противъ тройной передовой цѣпи? Прорвать ее нельзя, самое большсе можно заставить ее податься назадъ передъ натискомъ. А что тамъ, за этой цѣпью, какія передвиженія происходять -- узнать все-таки невозможно. Если забраться въ тылъ? Для этого надо предпринять такое громадное обходное движеніе, что на него уйдутъ двѣ недѣли, мѣсяцъ, а свѣдѣнія нужны сейчасъ, сегодня, завтра, иначе они ничего и не стоять. Какъ узнавать? У японцевъ лазутчики -- свои и китайцы. Я слыхалъ, что у нихъ есть китайское справочное бюро -- нѣсколько китайскихъ предпринимателей, которымъ японцы платятъ двѣнадцать милліоновъ рублей. Дѣло очень широко поставлено, вплоть до выдачи семьямъ убитыхъ лазутчиковъ очень крупныхъ пенсій. А съ другой стороны, что такое двѣнадцать милліоновъ? Два дня войны! Это то же самое, какъ если бы кто-нибудь изъ васъ вынулъ рубль. Но, не обезпечиашись въ этомъ, и милліарды могутъ быть истрачены безъ пользы. А это надо знать, какъ надо дышать, иначе человѣкъ умреть.
   -- Скажите мнѣ, графъ, какъ японцы справляются съ перевозкой?
   -- Не могу вамъ точно сказать. Теперь, когда Инкоу и Ляоянъ въ ихъ рукахъ, въ ихъ рукахъ и дорога, это не такъ ужъ трудно. Но, говорятъ у нихъ, кромѣ того, есть какая-то особая дорога, которую они уже готовую везутъ за собой и сразу кладутъ. Вотъ только, какъ фактъ мнѣ сообщили: она наматывается и разматывается на оси, поставленной на двухъ очень высокихъ колесахъ. Въ чемъ она заключается -- я не знаю. На такихъ колесахъ канаты воздушной дороги перевозятся.
   -- Какое же у васъ впечатлѣніе, графъ, если вамъ удобно высказать его? Можемъ мы надѣяться на успѣхи въ сухопутной войнѣ теперь, когда мы перешли въ долины?
   -- Не думайте, что въ долинахъ легче воевать. Во-первыхъ, у японцевъ всѣ долины раздѣлены по квадратамъ, и стрѣльба -- и артиллерійская и ружейная -- будетъ производиться квадратами, съ математической точностью. А затѣмъ гаолянъ. Пока онъ служитъ японцамъ, какъ лучшее средство заслона, хотя скоро его будутъ уже убирать. Но, во всякомъ случаѣ, мое личное мнѣніе, если немного не бояться риска, можно попытать счастье даже подъ Мукденомъ. Весь янопнскій бой лично на меня производитъ впечатлѣніе, что японцы далеко не такъ непобѣдимы, какъ это раньше казалось. Они, во-первыхъ, азартны и часто зарываются. Несомнѣино, что и у нихъ всѣ патроные запасы были на исходѣ. Мое мнѣніе таково: если бъ еще одинъ день продержаться, они должны были-бы сами отступить. Десять, двѣнадцать дней подъ-рядъ напрягать войска, тратить безъ счету снаряды, послѣдніе два дня быть почти безъ ѣды, безъ питья, итти на проломъ густыми колоннами въ атаку -- во всемъ этомъ уже нѣтъ расчета, строгаго расчета. Это уже игра ва-банкъ. А при такой постановкѣ, имѣя хорошо организованный штатъ лазутчиковъ, японцевъ легко поставить въ саиое критическое положеніе.
   -- Но если ничего рѣшительнаго за эти дни не произойдетъ подъ Мукденомъ, тогда что?
   -- Тогда война на будущій годъ. Вѣроятно, тогда, чтобъ не быть захваченными зимой, придется уже, не теряя времени, итти въ Харбинъ Туда вѣдь ходу не меньше двухъ мѣсяцевъ. Строить зимния помѣщенія, верстъ на пятьдесятъ кругомъ, занять всѣ деревни, привезти изъ Россіи провіантъ, фуражъ, привезти новую армію и съ весны, сообразно мѣстнымъ условіямъ и опыту этого лѣта, переорганизовавъ дѣло, начать новую кампанію.
   -- А зимней кампаніи вы не допускаете?
   Графъ сдѣлалъ гримасу.
   -- Я не вредставляю ее себѣ, если хотите мое откровенное мнѣніе. Если японцы начнутъ осаду Владивостока, то тамъ развѣ.
   -- Вы не знаете, нашъ балтійскій флотъ вышелъ
   -- Не знаю. У меня заграничныя газеты отъ 7-го августа вашего стиля тамъ ничего нѣтъ о выходѣ флота.
   -- Графъ, вы очень легко ходите: въ лѣтнемъ. Эти два дня идетъ сплошной и очннь холодный дождь, а теперь къ вечеру такъ похолодѣло, что, навѣрно, будетъ морозъ.
   -- У меня, къ сожалѣнію, ничего другого нѣтъ. Нашъ багажный вагонъ угнали, кажется, въ Харбинъ, и я не знаю, какъ теперь и получить вещи.
   -- Но скоро назадъ, на позиціи?
   -- Сегодня же.
   -- Я вижу въ окно: масса китайцевъ опять уѣзжаетъ. Это, кажется, вѣрная примѣта, что японцы приближаются.
   -- Вѣроятно, скоро пожалуютъ.
   -- Вторая примѣта: осадная артиллерія пріѣхала.
   Мы смѣемся и прощаемся.
  

ХС.

Бой между Мукденомъ и Ляояномъ.

Шахе, 25--27-го сентября.

   Вчера, въ первый разъ послѣ перерыва болѣе мѣсяца, мы услыхали въ Мукденѣ опять пушечные выстрѣлы. Глухіе, еле доносимые вздохи.
   Бой начался за рѣчкой Шелихе, въ восьми верстахъ къ сѣверу отъ Янтая. Бой шелъ съ 25-го, но исключительно ружейный, такъ какъ пушекъ у японцевъ еще не было. 25-го нашимъ лѣвымъ флангомъ, безъ боя занявшимъ укрѣпленныя позиціи у Баньяпудзы, выдвинуты авангарды далеко впередъ, а генералъ Ренненкампфъ даже перешелъ Тайцзы, верстъ на двадцать восточнѣе Бенсиху, мѣста перехода генерала Куроки.
   Къ вечеру 26-го японская артиллерія прибыла, и ее такъ удачно поставили и такъ скоро нащупали японцы наши позиціи, что къ ночи мы должны были отступать за Шелихе назздъ. Сегодня, съ разсвѣтомъ, мы опять перешли Шелихе, и сейчасъ же послѣ перехода завязался снова бой.
   Въ Мукденѣ выстрѣлы сегодня слышны уже гораздо отчетливѣе, а когда мы пріѣхали въ Шахе, то видны были и разрывающіяся шрапнели.
   Пріѣхавшій подъ вечеръ поѣздъ съ юга сообщилъ, что мы удерживаемъ позиціи по ту сторону Шелихе, но желѣзнодорожный мостъ Шелихе, съ только-что возобновленными настилами,-- подъ огнемъ.
   Уже совсѣмъ стемнѣло, а пушки все ухали, и яркими громадными звѣздами рвущихся шрапнелей освѣщался сумракъ горизонта. Шелихе отъ Шахе -- въ восьми верстахъ. Привезли первыхъ раненыхъ -- 80 человѣкъ; большинство -- изъ Псковскаго полка. Остальные -- казаки, одинъ артиллеристъ и четыре японца.
   Часамъ къ девяти пальба окончилась, и мы отправились въ бараки къ раненымъ. Вечеръ холодный, и, вѣроятно, къ утру будеть и морозить. Непріятный хододь начинающейся зимы, когда еще тѣло не привыкло и холодъ сильнѣе чувствуется: холодъ какъ-то проникаетъ подъ платье, трогаеть тѣло и вызываетъ тяжелую дрожь.
   Въ баракѣ изъ досокъ, съ большими щелями, лежать на нарахъ и раненые и больные. На четырехъ кроватяхъ лежатъ японскіе солдаты. Двѣ лампы слабо освѣщаютъ баракъ, и кажется, что въ немъ еще холоднѣе, чѣмъ на воздухѣ.
   -- Холодно?
   -- Бѣда! -- отвѣчаетъ одинъ раненый.
   -- Что за бѣда,-- замѣчаетъ офицеръ:-- не холоднѣе, чѣмъ въ палаткахъ.
   -- Такъ точно: не холоднѣе. Только тамъ полчаса поспишь,-- больше не уснешь, дрогнешь до самой души,-- и давай бѣгать да руками размахивать,-- кровь, значить, разогрѣвать свою,-- опять на полчаса хватитъ. А тутъ куда побѣжишь съ раненой ногой, а то и въ грудь, животь... Тутъ ужъ только лежи да скули отъ холода, какъ щегки. Не примите за обиду мои рѣчи, къ слову пришлось,-- обиды нѣтъ никакой,-- гдѣ и терпѣть, какъ не на войнѣ. Самое худое перетерпѣли: отступленіе, а теперь шутя.
   -- Наступать лучше?
   -- Охъ, Ты, Господи, ну какъ же можно сравнить?
   Головы раненыхъ оживленно поднимаются; на лицахъ -- радость и возбужденіе.
   Федьдфебель Псковскаго полка, Бахаревъ, раненый въ ногу, совсѣмъ еще молодой, черненькій, съ блестящими глазами, сѣлъ даже и быстро говоритъ.
   -- Пули такъ и сыплются, а мы бѣжимъ впередъ и не помнимъ себя отъ радости. Какъ же можно сравнить: ранили, упалъ, свои же и подберутъ: думки нѣтъ никакой, значитъ. А убьютъ, тамъ опять конецъ всему. Хорошо! Совсѣмъ хорошо!
   -- Все время наступаете?
   -- Никакъ нѣтъ, съ перемѣннымъ счастьемъ: отступимъ, а потомъ опять напремъ. Только уже знаешь, что наступленіе, и все равно миновать ему никакъ нельзя -- чего бы на стоило намъ, а буденъ валить валомь, пока не сопремъ.
   -- И хитрый же онъ, не дай Богъ! -- замѣчаеть артиллерійскій солдать.-- Ѣдемь мы съ нашей батареей. Ѣдемъ-ѣдемъ, только скомавдовали намъ сниматься съ передковъ,-- вдругъ какъ гачнуть жарить по насъ пулями; саженяхъ въ трехстахъ всего. А раньше все молчали: проѣхали бы еще триста саженей мы, и смерть всѣмъ намъ: насъ бы перебили, а пушки съ лошадьми увели бы.
   -- Ну?
   -- Ну, какъ начала она стрѣлять, мы назадъ. Отъѣхали на версту, снялись съ передковъ и уже ихъ начали жарить. Они изъ гаоляна въ деревню, мы по деревнѣ, а псковичи въ атаку. Выбили ихъ изъ одной деревни, они въ другую, за версту, такъ черезъ три деревни гнали ихъ наши. Ну, тутъ къ нимъ резервы ихъ поступили,-- мы отошли. Вотъ этихъ землячковъ,-- солдатъ кивнулъ на японцевъ,-- мы тамъ же и подобрали.
   Напротивъ лежали японцы,-- трое притворялись спящими и укрылись съ головой, а одинъ, съ обтянутой желтой кожей на худомъ лицѣ, ооскаливъ зубы, смотрѣлъ назадъ. Пришелъ офицеръ генеральнаго штаба съ нашимъ офицеромъ, говорившимъ по-японски, и сталъ записывагь, какой они дивизіи, полка, роты. Все это, впрочемъ, обозначено у нихъ на овальной, величиной съ медаль, мѣдной пластинкѣ, которую на тесемкѣ носятъ они на груди вмѣстѣ съ амулетами. Такія же пластинки и у нашихъ солдатъ: они ихъ нацѣпляютъ на пояса своихъ брюкъ.
   -- Ну что жь,-- спрашиваю я у одного изъ солдатиковъ съ широкимъ лицомъ, клиномъ бородка, въ какой-то не похожей на образецъ, по широкимъ полямъ, шапкѣ съ козырькомъ:-- сердце противъ нихъ есть?
   Я показываю на японцевъ.
   Солдаты дѣлаютъ добродушную гримасу.
   Сосѣдъ говоритъ за спрошеннаго:
   -- За что сердце? Подневольные, какъ и мы, люди: дѣлаютъ, что прикажутъ.
   -- А все-таки прикладомъ бы хоть слѣдовало,-- замѣчаетъ первый солдагь.
   -- За что же?
   -- Добиваютъ нашихъ раненыхъ. Берутъ только легкихъ, а тяжелыхъ прикалываютъ. А солдатику изъ двѣнадцатаго полка языкъ вырѣзали.
   -- Да вранье все это,-- говоритъ кто-то изъ нашей группы.
   Солдатики молчатъ.
   Идемъ въ другой баракъ. Такой же холодъ и такое же оживленіе и прямо восторгъ даже, и все потому, что опять наступаемъ. Вопросъ заходитъ о пищѣ и одеждѣ. У всѣхъ сапоги, шинели.
   -- А у японцевъ?
   -- Насчетъ одежды ладно, кажись, а спятъ на ворованномъ -- что наворуютъ у китайцевъ, то и постелютъ, а то и такъ прямо на землѣ. Вотъ въ тѣхъ деревняхъ, откуда выгнали ихъ,-- видно.
   -- Вы горячее каждый день ѣдите?
   -- Каждый день. Нашъ полкъ въ цѣпи оба дня былъ; горячее и мясо каждый день полагалось.
   -- И хлѣбъ?
   -- Ну, съ хлѣбомъ похуже: два дня были безъ хлѣба и сухарей.
   -- Да у васъ же трехдневный неприкосновенный запасъ сухарей.
   -- Ихъ трогать никакъ нельзя: вдругъ наступленіе? Никакъ невозможно.
   И солдаты дружно отзываются:
   -- Никакъ невозможно!
   -- Ну, прощайте, господа, завтра васъ отправятъ.
   Въ баракѣ только одинъ тяжело раненый. Непрерывные тяжелые стоны несутся изъ-подъ сырой шинели.
   -- Отчего его не отправили съ остальными ранеными?
   Докторъ тихо говоритъ:
   -- Безнадежный, къ утру, вѣроятно, умретъ.
   Насъ зовутъ ужинать. За ужиномъ читаемъ трогательное письмо японскаго капитана, напечатанное въ "Манчжурскомъ Вѣстникѣ", о разстрѣлянномъ нашемъ солдатѣ, котораго поймали въ платьѣ китайца.
   "Мы постараемся передать твоимъ, какимъ героемъ ты умираешь. Что еще хочешь, чтобы мы передали?
   "Благодарю покорно. Передайте, что видѣли".
   Опять гремятъ выстрѣлы... Каждый выстрѣлъ, каждый звукъ говорядъ о новой смерти. И валятся теперь тамъ, гдѣ-то во мракѣ, эти безотвѣтные герои, именъ которыхъ даже никогда не узнаютъ.
   Заходитъ рѣчь о тяжелой амуниціи нашего солдата.
   -- Дала какой-нибудъ опыть эта война?
   -- Никакого,-- говоритъ офицеръ генеральнаго штаба:-- наша амуниція ничѣмъ не отличается по вѣсу отъ остальныхъ армій.
   -- Но если бы возить или носить ее за солдатомъ?
   -- Невозможно. Тогда придется имѣть двойную армію, а на армію носильщиковъ еще новую армію. Единственное, что можно сдѣлать -- это пріучать на маневрахъ солдатъ къ тяжестямъ,-- тренировать ихъ, вырабатывать изъ нихъ атлетовъ.
   -- Я не согласенъ съ вами,-- говорю я. -- Если бы у насъ была мощная центральная электрическая станція, если бы было полторы тысячи воздушно-канатной дороги, которую можно укладывать и складывать въ случаѣ надобности немедленнаго движенія обозовъ, то у солдатъ, у которыхъ теперь 2/3 силы уходитъ на ношеніе тяжестей, тогда вся сила уходила бы на прямую цѣль.
   -- Я не знаю этой дороги.
   Одному, конечно, и нельзя всего знать.
  

ХСІ.

Мукденъ, 28-го сентября.

   Вчера вечеромъ десятый корпусъ вынужденъ былъ отступить за Шелихе, но сегодня утромъ перешелъ опять въ наступленіе. Очевидно, идеть ожесточенный бой, и все время слышны глухіе залпы орудійной стрѣльбы. Мы ѣдемъ на моторѣ по возможности ближе къ позиціямъ. Моторъ работаетъ прекрасно; Ф. В. Зволицскій -- мастеръ своего дѣла и умудряется при здѣшнихъ изрытыхъ дорогахъ ѣхать со скоростью сорока версть. Выѣзжая, онъ предупреждаетъ, что, хотя моторъ завода меридичъ и великолѣпенъ, представляя собой послѣднее слово современной техники и съ очень сильной машиной, но съ машиной сложной, требующей изученія ея на практикѣ, а потому и въ силу того обстоятельства, что бензинъ содержитъ слишкомъ много маслянистыхъ частей, легко можетъ случиться, что придется на этотъ разъ и отказаться отъ 80-тиверстной поѣздки. Въ дорогѣ, дѣйствительно, выясннлось, что машина еще недостаточно урегулирована и прочищена, и въ результатѣ, проѣхавъ верстъ десять, мы, осмотрѣвъ временные мосты на Хунхе, повернули назадъ. Мосты на деревянныхъ понтонахъ и козлахъ съ прогонами изъ рельсъ,-- по пяти рельсъ на пролетъ,-- съ двумя пристанями, низкой и высокой, на случай прибыли воды и перемѣны ея горизонта въ рѣкѣ.
   Все просто и, какъ показалъ опытъ, вполнѣ удовлетворяеть своей цѣли -- перевозкѣ орудій и обозовъ. Что до пѣшихъ частей, то онѣ могутъ легко вройти и въ бродъ при теперешнемъ уровнѣ воды въ рѣкѣ. Возвратились уже поздно; я отправился на вокзалъ, превратившійся опять въ своего рода клубъ, съ массой людей, со множествомъ слуховъ, одинъ противорѣчивѣе другого.
   Опредѣленнаго ничего, хотя и преобладаетъ туманный слухъ, что все идетъ не такъ у насъ, какъ того хотѣлось бы. Послѣднее извѣстіе, которое я слышалъ, уходя съ вокзала, довольно единогласное, что пришлось десятому корпусу очистить какую-то позицію и отступить.
  

ХСІІ.

29-го сентября.

   Ночью въ десятомъ корпусѣ былъ ночной бой, и уступленныя съ вечера позиціи мы взяли обратно. Бой продолжается, и мы изъ Мукдена опять явственно слышимъ пальбу.
   Подъѣзжаютъ раненые Ингерманландскаго (17-й корпусъ) и Воронежскаго (10-й корпусъ) полковъ и сообщаютъ подробности боевъ въ своихъ частяхъ. Дѣйствіе происходить по ту сторону Шелихе.
   Оба полка отлично держались и пережили много тяжелыхъ мгновеній. Такъ, 3-я рота Ингерманландскаго полка, бросившись въ атаку, пока дошла до непріятельскихъ окоповъ, оказалась въ количествѣ 17-ти человѣкъ. Всѣ офицеры изъ роты выбыли, и ротой командовалъ вольноопредѣляющійся унтеръ-офицеръ. Пришлось, конечно, ни съ чѣмъ возвратиться назадъ.
   Въ Воронежскомъ полку, когда на него пошли 6 батальоновъ въ атаку, одной изъ его ротъ удалось зайти въ тылъ атакующимъ, и вотъ что разсказываетъ раненый унтеръ-офицеръ:
   -- Мы залегли и саженяхъ въ двухстахъ разстрѣливали японцевъ. Тутъ вдруть выбросили отъ нихъ флагъ "Краснаго Креста". Командиръ подумалъ: не нашихъ ли мы разстрѣливаемъ, которые, можетъ, тоже зашли японцамъ въ тылъ съ другой стороны? и остановили стрѣльбу. Вдругъ сигналъ у нихъ: подать резервы. Тутъ мы опять начали палить. Опять флагъ "Краснаго Креста". Опять мы остановились-было. Вдругъ опять подать резервы. Ну, ужъ тутъ мы какъ принялись ихъ разстрѣливать. Они на уходъ, саженяхъ въ пятидесяти бѣгутъ отъ насъ. Тутъ ужъ видимъ, что японцы. Я и не знаю, сколько ихъ положили: безъ промаха вѣдь стрѣляли, въ упоръ. Кончилось тѣмъ не менѣе для нашей роты плохо. Подоспѣли японскіе резервы и почти всю роту нашу положили на мѣстѣ. Но подоспѣли опять наши резервы и прогнали японцевъ.
   -- Кровопролитный бой!
   -- Ну! Засыпаны огнемъ. Спастись никто и не думаетъ. Думка одна: дорваться бы только да подороже продать себя!
   Раненъ унтеръ-офицеръ въ грудь хододнымъ оружіемъ.
   -- Я, слава Богу, за себя отомстилъ: пятерыхъ штыкомъ проткнулъ.
   -- Ну какъ можно мравнить! Вотъ хоть я, къ примѣру, сейчасъ я опять межъ своими, а отступай мы, я долженъ пропасть. Ползи тогда на четверенькахъ да моли: "братцы, возьмите меня!".А братцы только пятками сверкаютъ. Насмотрѣлись...
   То же удовлетвореніе и у всѣхъ раненыхъ.
   До сихъ поръ привезено 2 1/2 тысячи раненыхъ. Очень жалуются на японскіе пулеиеты: каждый стебель гаоляна, гдѣ укрывались наши, имѣетъ по нѣскольку слѣдовъ отъ пуль пулеметовъ.
   Подъ вечеръ пришелъ поѣздъ еще съ 1.200 ранеными. Намѣстникъ обходилъ поѣздъ и роздадъ 150 георгіевскихъ крестовъ солдатамъ.
   -- Намѣстникъ добрѣе командующаго,-- говорятъ солдаты.
   Говорятъ это и офицеры; за поѣздки въ Артуръ намѣстникъ даетъ Владимира, а командующій только очередную награду.
   Въ десять часовъ вечера пріѣхавшіе съ позицій сообщилр, что генераломь Вильдерлингомъ сдѣлано распоряженіе очистить станцію Шахе до 12-ти часовъ ночи.
   Наши 10-й, 17-й и 6-й корпуса отступаютъ и довольно поспѣшно.
   Раненыхъ подвозятъ все больше. Нѣкоторые умираютъ въ дорогѣ, и ихъ кладутъ въ одной изъ комнать вокзала. У одного искусанная въ кровь рука: несчастный грызъ себя отъ боли.
   Завтра рѣшено начать постепенно эвакуацію Мукдена.
   Вѣсть объ отступленіи дѣйствуетъ угнетающимъ образомъ. На вокзалѣ множество группъ военныхъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, шушукаются. Когда подходитъ не военный, смолкаютъ и стоятъ съ мрачными, таинственными лицами. Они стараются перемѣнить разговоръ.
   Но обыкновенно это секретъ полишинеля, и если не военные, то статскіе сами сообщаютъ имъ свѣжія новости. А военные гнѣвно переглядываются между собою: откуда-де знаетъ этотъ человѣкъ, и какъ смѣетъ онъ знать и вмѣшиваться въ наши дѣла?
   -- Много еще раненыхъ?..
   -- Тысячи двѣ еще осталось.
   -- Бой кончился?
   -- Покамѣсть кончился.
   Въ двѣнадцать часовъ еще поѣздъ съ ранеными. Часа черезъ два ждутъ послѣднія.
   На платформѣ прибавили еще палатокъ, и въ нихъ видны фигуры докторовъ въ бѣломъ и сестры. Спать никто, очевидно, не собирается. Мучительные, тоскливые вопросы у всѣхъ на лицѣ: въ чемъ дѣло? Почему опять пришлось отступать? Плохо ли деремся, или дѣйствительно невѣрны развѣдки и японцевъ больше, много больше, чѣмъ мы предполагали?
  

ХСІІІ.

Мукденъ, 30-го сентября.

   Михаилъ входить съ чаемъ.
   -- Выстрѣлы слышны?
   -- Сегодня не слыхать. Поѣздъ съ ранеными пришелъ. Солдаты раненые приходили сегодня, верстахъ въ двадцати всего отъ Мукдена наши войска.
   -- Отступили?
   -- Шибко отступаютъ.
   Дрогнувшимъ голосомъ Мтхаилъ говоритъ:
   -- Совсѣмъ, говорятъ, плохо наше дѣло.
   -- Совсѣлъ плохимъ не можетъ быть: ну, отступимъ.
   -- До какихъ же поръ отступать намъ?
   -- Пока въ силу войдемъ.
   -- Вотъ вы еще съ весны писали, что пятьсотъ тысячъ тамъ нужно, и вѣрно выходитъ.
   -- Не я одинъ писалъ, Михаилъ.
   Одинъ за другимъ ко мнѣ въ купэ приходятъ добрые сосѣди.
   -- Мы потеряли 38 орудій.
   -- Всего восемнадцать.
   -- Три корпуса отступили и отступали очень быстро. Послѣднихъ раненыхъ подобрать не успѣли.
   -- Какая жъ причина?
   -- Вѣроятно, силъ у японцевъ больше, чѣмъ мы предполагали.
   Оптимисты настаивали, что все идеть хорошо и все къ лучшему: нашъ лѣвый флангъ, обходя японцевъ, уже заставилъ ихъ измѣнить свой фронтъ, и теперь легче отрѣзать ихъ. И, помолчавъ, прибавляютъ:
   -- Если, конечно, въ Ляоянѣ нѣтъ у нихъ силы изъ резервовъ.
   -- Сколько же войска здѣсь у японцевъ?
   -- По правую сторону Тайдзы 10 дивизій, или 120 тысячъ.
   -- А всего сколько?
   -- Ну, еще десять бригадъ, значитъ, еще половина.
   -- Всего сто восемьдесятъ?
   Я беру "Новости Дня" отъ 4-го сентября и читаю: "Благодаря заранѣе укрѣпленному Ляояну мы уравновѣсили почти двойную численность противника (170 т. нашихъ противъ 320 т. японцовъ)".
   -- Вотъ, по-вашему, выходило, что у японцевъ 130 тысячъ. Куда же остальные 140 тысячъ дѣлись?
   -- Можетъ-быть, ушли въ Портъ-Артуръ.
   -- А можетъ-быть, что только не ушли, но и новыя еще подкрѣпленія пришли.
   -- Откуда?!
   -- Все тоже "откуда".
   Положимъ, и японцы убавляютъ наши силы. Но тамъ, кажется, немного иная цѣль. У одного убитаго японскаго офицера нашли приказъ къ солдатамъ Ойямы отъ 22-го сентября. Въ приказѣ, между прочимъ, сказано, что у насъ 57 тысячъ всего, и что на этотъ разъ наша армія должна быть совершенно истреблена.
   Конечно, при такомъ положеніи японскій соддатъ веселѣе пойдетъ въ бой, не напиваясь пьянымъ, какъ о томъ нѣкоторые непремѣнно хотѣли увѣрить міръ, что японцы-де иначе, какъ пьяными, въ бой не идутъ.
   Какъ бы то ни было, но изъ всѣхъ этихъ разговоровъ впечатлѣніе полнаго тумана. Такого же, какой былъ и въ маѣ.
   Не стоитъ и рѣчь заводить на такія темы: кромѣ раздраженія, ничего не выходить. Въ сущности же, оптимисты, которыхъ громадное болшинство, фактической почвы подъ ногами не имѣютъ. Только-что мы получили письмо отъ Сергѣя Ивановича. Онъ проводитъ грунтовую дорогу къ Янтайскимъ копямъ и слѣдовательно находится теперь на самыхъ передовыхъ нашихъ позиціяхъ. Былъ нѣсколько разъ подъ огнемъ и ружейнымъ и шрапнельнымъ. Одна шрапнель, говоритъ присланный имъ казакъ, упала совсѣмъ близко и обсыпала С. И. землей. Самъ С. И. очень скромно обо всемъ этомъ умалчиваетъ, говоря только глухо, что "нашему дорогому писателю уже нечѣмъ хвалиться передо мной", намекая на то, что я въ послѣдній день былъ, а онъ не былъ подъ Ляояномъ. Пишетъ онъ дальше: "Батарея 31-й бригады, гдѣ и я, очень пострадала наканунѣ и теперь имѣетъ только 4 орудія. Тѣмъ не менѣе батарея работала такъ, что заставила замолчать японскую. Батарея, а что до меня, то я пилъ чай и, какъ хохолъ въ Москвѣ, считалъ падающія шрапнели. Раненыхъ приходитъ масса. Очень пострадали 28-го сентября Томскій, Тамбовскій и Пензенскій полки. Въ ночь съ 28 на 29-е мы отошли назадъ на версту, а вчера весь день двигались назадъ обозы, что всегда производитъ отвратительное впечатлѣніе. Объ общемъ положеніи дѣлъ тутъ такъ же мало свѣдѣній, какъ, вѣроятно, и у васъ, въ Мукденѣ. Говорятъ, что японцевъ гораздо больше, чѣмъ насъ, но настроеніе пока бодрое".
   Въ припискѣ сказано: ,,Намъ холодно, насъ много, а потому пришлите: 1) водки, 2) водки и 3) водки". Насчетъ водки не такъ просто: четверть здѣсь продаютъ по 8 рублей, но и за эту цѣну не всегда ее достать можно.
   Ходилъ на вокзалъ. Народу по обыкновенію масса. Сегодня у Шахе сражается 10-й корпусъ, а 17-й отдыхаетъ.
   Пріѣхалъ съ юга поѣздъ съ начальникомъ дороги Д. Л. Хорватомъ и подполковникомъ Колобовымъ.
   Поѣздъ стоялъ на станціи Шахе, когда стали падать снаряды на станцію. Начальникъ дороги былъ въ это время на пути ближе къ снарядамъ версты на двѣ. Нѣсколько шрапнелей разорвалось около него. Очевидецъ разсказываетъ:
   -- Когда первая шрапнель упала возлѣ него, я думалъ, что онъ не сознаётъ опасности. Но потомъ упала другая, третья, а онъ себѣ все такой же спокойный стоитъ. Послали къ нему спросить, какъ быть съ поѣздомъ, одинъ вагонъ котораго уже обсыпало разорвавшейся шрапнелью. Начальникъ дороги приказалъ поѣзду выѣхать за мость и остановигься внѣ выстрѣловъ и тамъ ждать его. Но ѣхать нужно было тихо, чтобы не напугать войска и обозы. "Мы лучше подождемъ васъ",-- говорятъ ему.-- "Совсѣмъ не лучше, потому что, пока будете ждать, въ поѣздъ можетъ попасть снарядъ, и легче ему попасть въ поѣздъ, чѣмъ въ меня". Такъ и ушелъ безъ него поѣздъ. Когда начальникъ дороги проходилъ по мосту, и на мосту стали рваться шрапнели. Въ то время, какъ одинъ генералъ собирался садиться на лошадь, около него разорвалась шрапнель.
   "-- Садитесь подъ мостомъ! -- крикнулъ ему кто-то.
   "Такъ генералъ и сдѣлалъ. Звали и Хорвата, но онъ разсмѣялся и махнулъ рукой:-- "Я фаталистъ".
   Въ Мукденѣ начальникъ дороги говорилъ:
   "-- Мнѣ очень совѣстно за то, что могутъ принять все это за браваду съ моей стороны. Еще болѣе было бы совѣстно, если бъ я былъ раненъ. Но въ тѣ мгновенія я ничего не могъ подѣлать съ собой. Точно сила какая-то заставила меня итги такъ, какъ я шелъ".
   Ощущеніе, совершенно сходное съ тѣмъ, какое и мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ переживали тогда подъ Ляояномъ.
   Подполковникъ Колобовъ передалъ мнѣ два эпизода изъ этой поѣздки.
   На станціи Шахе бредеть раненый.
   -- Тебя куда? -- спрашиваеть командиръ тамошней саперной роты.
   -- А вотъ...
   Раненый садится на край откоса насыпи и показываетъ свою раненую ногу. Въ это время разрывается въ нѣсколькихъ шагахъ шрапнель. Что-то черное, трудно уловимое въ своихъ очертаніяхъ взбирается къ намъ быстро-быстро ввертъ по откосу.
   -- Охъ, проклятая, куда угодила! -- восклицаеть со стономъ солдать и падаеть смертельно раненый. Это -- шрапнельная трубка пробила ему пахъ и застряла гдѣ-то внутри его тѣла. Пока переносили его за платформу, несчастный умеръ.
   Тамъ же около Шахе подполковникъ видѣлъ отступавшую батарею. Изъ восьми орудій налицо было только одно и семь передковъ, а солдать нѣсколько человѣкъ всего. Очевидно, остальные офицеры батареи, солдаты, орудія остались тамь, на полѣ битвы.
   Пріѣхалъ новый поѣздъ съ ранеными. Начальникъ участка Б. В. Несли пріѣхалъ съ этимъ поѣздомъ и сообщаетъ, что подъ Шахе до пяти тысять человѣкъ. Очень пострадали четвертаго корпуса Сибирскій и Зарайскій полки.
   Семь часовъ вечера. Съ крышъ вагоновъ видно, какъ рвется шрапнель. Весь день несмолкаемый грохотъ пальбы.
   Привезли раненыхъ Тобольскаго полка. Въ строю остался только командиръ второй роты, хотя и онь раненъ, схвативъ рукой во время атаки тесакъ, направленный ему въ грудь. Перестрѣлка происходила въ упоръ изъ-за гребня сопки. Изъ всего подка осталось меньше батальона. Командиръ полка раненъ въ грдь на вылеть.
   -- Хорошій былъ человѣкъ! -- говоритъ солдатъ 2-й роты его полка, тоже раненый.
   Послѣднія извѣстія пришли къ намъ съ однимъ прибывшимъ поѣздомъ съ ранеными: станція Шахе осталась въ нашихъ рукахъ. Передовые отряды наши стояли въ трехъ верстахъ южнѣе станціи Шахе. По сегодняшнее число опредѣляютъ до пятнадцати тысячъ раненыхъ.
  

XCIV.

Мукденъ, 1-го октября.

   Двойной грохотъ отъ орудій и отъ безконечныхъ обозовъ съ ранеными. Ихъ везутъ на четырехколесныхъ фурахъ -- по два, по три, по четыре человѣка.
   Но вскзалѣ стоитъ только-что пришедшій съ юга поѣздъ съ 1.250 человѣкъ ранеными. Раненые изъ 3-го Сибирскаго корпуса, изъ Омскаго и Тобольскаго полковъ, на нашемъ лѣвомъ флангѣ. Но еще больше убитыми осталось на мѣстѣ изъ этихъ двухъ полковъ. Ихъ окружили, патроны вышли у нихъ, надѣялись, что первый сибирскій корпусъ придеть на помощь, но обстоятельства оттянули его вправо. Тогда какой-то офицеръ сказалъ:
   -- Умереть, братцы, осталось съ честью.
   -- И бились же мы! -- разсказываеть раненый.-- Бились до послѣдняго. До ночи. Кто могъ, ушелъ ночью: изъ двухъ полковь и двухъ ротъ не осталось.
   -- Раненыхъ подобрали?
   -- Нѣтъ. Кто могъ, какъ я, итти, шелъ самъ. Одинъ съ двумя пулями въ головѣ.
   Этотъ съ двумя пулями здѣсь же, въ поѣздѣ. Съ русой бородой, съ повязанной головой, сидитъ и о чемъ-то бойко разсказываетъ. Стоящій докторъ говорить:
   -- У меня на практикѣ здѣсь былъ офицеръ съ пробитой насквозь головой. Тоже нѣсколько дней чувствовалъ себя отлично, даже безъ повышенія температуры. А затѣмъ сразу: воспаленіе мозга и смерть. И это, конечно, самое лучшее, потому что, если бы и выжилъ, то сталъ бы идіотомъ.
   Описываемый бой происходилъ 28-го сентября лѣвѣе Шахе.
   Сегодни общее наступленіе у насъ.
   Только бы сваряды поспѣвали.
   Десять или восемь вагоновъ снарядовъ сегодня должны прибыть. Восемьдесятъ вагоновъ уже прошли станцію Манчжурія.
   Какъ примѣръ отчаянности японцевъ -- атака ими Воронежскаго полка 10-го корпуса. Они окружили его, врѣзавшись своей бригадой въ центръ нашихъ войскъ.
   Эту бригаду почти всю уничтожили.
   Получено предупрежденіе быть наготовѣ и очистить Мукденъ. Задача очень трудная въ виду того, что весь подвижной составъ едва успѣваетъ увозить раненыхъ.
   Точно сыплются на платформу откуда-то эти десятки тысячъ людей съ перебитыми руками и ногами, съ пробитыми животами, грудями, черепами. Сгорбленныя, сморщенныя, скривленныя фигуры, страшныя лица.
   -- У васъ что?
   -- А-ва-ва.
   И вспухшее лицо показываеть разорванный кровяной языкъ и пальцемъ объясняетъ, что пуля куда-то чрезъ затылокъ прошла дальше.
   Но ничего не можетъ быть страшнѣе и ужаснѣе, когда никакого лица не видно. Какой-то офицеръ неподвижно, какъ мумія, лежитъ, и все лицо его и глаза забинтованы. Только ротъ и ноздри видны. Плотно-плотно забинтовано и зашито. На бинтахъ сверху синимъ карандашомъ написано столько, что исписана вся голова.
   -- Ахъ, Боже мой,-- говорить французъ,-- но такой адъ возможенъ только у васъ, у азіатовъ. По нѣскольку разъ въ сутки позиція переходитъ изъ рукъ въ руки и все съ тѣмъ же безумнымъ ожесточеніемъ, съ той же ненасытностью и осатанѣлостью. Я наблюдалъ, я видѣлъ, какъ въ полномъ изнеможеніи падали наконецъ обѣ стороны и лежали такъ, ожидая прилива силъ и соображая, какъ и куда, вскочивъ, опять ринуться другъ на друга. Вѣдь десятыя сутки походъ и седьмыя -- сраженіе днемъ и ночью. Никогда исторія еще не знала такого генеральнаго сраженія. Это только азіатамъ и доступно. Нашъ нервный европеецъ давно бы съ ума сошелъ, и только теперъ я вижу, насколько и вы, русскіе, еще азіаты.
   И всѣ пріѣзжающіе съ позицій удостовѣряютъ, что проснувшаяся энергія въ нашихъ войскахъ все крѣпнетъ и крѣпнетъ. Закаляются, и только здѣсь, въ этомъ огневомъ горнилѣ постигаешь до осязаемости смыслъ этого "закаляются".
   -- Нѣтъ отступленія!
   И, когда доносятъ, что какая-нибудь позиція взята, въ отвѣть неумолимое:
   -- Обратно взять какою бы то ни было цѣной! 30, 60, 100 тысячъ потерять, но договориться наконецъ!
   -- Нѣтъ снарядовъ.
   -- Будутъ! А у японцевъ, если нѣтъ, то больше и не будетъ.
   Два нашихъ полка, о которыхъ я писалъ, окружили японцы, снаряды у нихъ вышли, а новые нельзя было подать,-- и они бросали камни, дрались штыками, прикладами.
   Страшныя раны и почти всегда смертельныя: удары прикладами въ голову и въ лицо. Лицо исчезаетъ въ вздутой безформенной массѣ.
   Вотъ разсказъ офицера 9-го Ингерманландскаго, 17-го корпуса, полка.
   -- 28-го сентября приказано было занять деревню Іендоушіумъ, по правую сторону дороги за Шахе, и рядомъ съ ней безыменную сопку. Въ атаку пошли 3-й и 4-й батальоны. Въ этой атакѣ убитъ командиръ полка и его сынъ. Японцевъ прогнали и гнали 1 1/2 версты. Тогда японцы весь огонь своихъ орудій сосредоточили на ингерманландцахъ. Пришлось уйти назадъ отъ деревни, но къ вечеру пришелъ приказъ командующаго: взять во что бы то ни стало назадъ деревню. Полковникъ Мартыновъ, уже нѣсколько разъ отличавшійся въ эту кампанію, очень талантливый и рѣшительный, повелъ своихъ зарайцевъ,-- хитрыхъ рязанцевъ,-- и такъ искусно подкрался, что напалъ врасплохъ и взялъ деревню безъ выстрѣла. Часть японцевъ въ это время ужинала, часть уже спала, и, какъ были, вскочивъ, они бросились бѣжать, преслѣдуемые нашима. Они ѣли въ теплыхъ накидкахъ, въ мягкихъ теплыхъ сапогахъ. Наши доѣли ихъ ужинъ, завернулись въ ихъ нактдки и легли спать. Но только-что легли, какъ началась изъ гаоляна ружейная стрѣльба. Это стрѣляла часть бѣжавшихъ японцевъ. Наши вскочили и бросились въ гаолянъ и перекололи ихъ. На утро японцы опять открыли отчаянный огонь. Пришлось опять отступать. Одновременно японцы атаковали и безыменную сопку и взяли ее, перерѣзавъ 400 нашихъ. Опять кричатъ: взять назадъ во что бы то ни стало. Три полка пошли. Отъ Епафаньевскаго осталось нѣсколько десятковъ. Отступили. Бригадный видитъ, идетъ съ этой горстью оставшихся солдатъ офицеръ, набросался на него: "Что вы здѣсь дѣлаете? Ступайте въ полкъ!" -- "Это, говоритъ, весь полкъ". До четырехъ часовъ бились, а пришлось все-таки отступить.
   Отступалъ 10-й корлусь, охраняя лѣвый флангъ 17-го. Прлшлось и 17-му отступить за рѣку Шахе.
   Только-что получено извѣстіе, что Тумпалинскій перевалъ взятъ и дороги къ Янтайскимъ копямъ для насъ открыты.
   И сразу у всѣхъ замѣтенъ подъемъ духа. А возбужденный и радостный Н. Е. торопливо говорить:
   -- Теперь наша побѣда несомнѣнна. Вопрось двухъ-трехъ дней всего, японская армія окружена и или разбита, или сдастся.
   Онъ смѣется и кончаетъ:
   -- Это предоставляется ей на выборъ.
   Но опять новое извѣстіе, что въ 10-мъ корпусѣ, въ 9-й артиллерійской бригадѣ, въ трехъ батареяхъ были перебиты вся прислуга, всѣ лошади и всѣ орудія остались въ рукахъ у японцевъ. Ночью мы отняли 16 орудій, но на другой день японцы взяли ихъ опять обратно.
   Много горячитъ разсказовъ о томъ, что командующій самъ руководитъ боемъ и его постоянно видятъ подъ огнемъ.
   За это одни обвиняютъ его, другіе доказываютъ, что это необходимо.
   -- Необходимо? А если убьютъ? Другого Куропаткина нѣтъ.
   Я ни на іоту не преувеличу, если скажу, что командующаго обожаетъ армія, и можно представить поэтому, какъ горячо ведется споръ.
   Говорятъ и о Мищенкѣ, объ его спокойствіи подъ огнемъ, когда онъ лѣниво говоритъ горячащемуся офицеру:
   -- Не возмущайтесь.
   Говорятъ тоже съ любовью, какъ не только о намѣченномъ, но уже и оправдавшемъ надежды.
  

XCV.

Мукденъ, 2-го октября.

   Всю ночь опять бушевала буря съ дождемъ. Уже имѣются свѣдѣнія, что южнѣе дождь былъ очень сильный, немного подмыло путь, на грунтовыхъ дорогахъ снесло водой нѣсколько мостиковъ; ихъ скоро и починять, но пока задержка. По обѣимъ сторонамъ стояли вереницы обозовъ, съ одной стороны, съ ранеными, а съ другой -- съ провіантомъ и снарядами.
   Ночью солдатамъ въ окопахъ приходилось сидѣть въ водѣ.
   -- Побѣда! -- радостно отворяетъ дверь H. E.
   Но въ то же время только-что получено вторичное распоряженіе готовить Мукденъ къ эвакуаціи.
   -- Ну что жъ? Это еще ничего не значитъ. На всякій случай отчего же и не быть наготовѣ? Плохой тотъ полководецъ, кто не думаеть объ отступленія.
   Мы оба смѣемся.
   Раненыхъ привезли съ поѣздомъ.
   Насчитываютъ въ уже до 25 тысячъ, Потерялась какъ-то всякая впечатлительность. Есть только сознаніе громадной важности переживаемыхъ дней, но чувствительность совершенно притупилась, и всю сегодняшнюю ночь не прекращался бой. И сегодня опять уже дерутся, но выстрѣлы гораздо рѣже.
   -- Третьяго дня,-- говорить раненый солдатъ,-- нашъ шаръ поднялся, такъ въ него снарядовъ триста запустили японцы, а сегодня ни одного ужъ не выпустили. Мало, видно, и у нихъ санарядовъ. Гдѣ запасешься? который день сыплютъ, какъ горохомъ.
   Солдатикъ, легко раневый въ ногу, довольный, что такъ дешево отдѣлался, сплюнулъ и продолжалъ:
   -- А хоть бы и японецъ. Знаетъ онъ, что тутъ, скажемъ, наша батарея, и потрафляеть, а сдвинемся мы, а онъ все знай себѣ въ старое мѣсто жаритъ: такъ по-пустому, только трескъ будто, а по-настоящему такая пальба одна прокламація и у насъ и у нихъ выходитъ. Вотъ если въ колонну, къ примѣру, когда въ атаку идугь, а такъ...
   Солдатъ пренебрежительно махнулъ рукой:
   -- Пустое дѣло. Мы спрятались, скажемъ, не найдешь въ гаолянѣ, они не видятъ и валятъ. Куда, что -- неизвѣстно. Переводъ добра: офицеры и тѣ также считаютъ, что только, значить, для острастки.
   -- Ну что жъ, выходитъ острастка?
   -- Сперва выходило, а нынче привыкли: одна критика.
   Опять пренебрежительный кивокъ.
   -- Богъ дастъ, теперь пойдетъ дѣло. Намъ утромъ сегодня командующій сказалъ: "Братцы, знаю, что десятый день не спите, знаю, что по три дня не ѣдите. Знаю, цѣню высоко вашу заслугу и земнымь поклономъ прошу васъ: потрудятесь еще за Царя и родину". Плачемъ. Силъ нѣтъ, выбились до послѣдняго, а сказалъ, какъ перышки полетѣли, и усталости нѣтъ.
   Солдатъ смахиваеть навернувшуюся вдругъ слезу и вздыхаетъ:
   -- Да, будеть что вспомнить. И самъ командающій подъ огнемъ, и солдатики стараются. Не жалѣютъ себя. Главное, видять всѣ, что дѣло на серьезь вошло. Намъ только бы до Никоу, а тамъ имъ сразу жрать нечего будетъ.
   -- Да... У японцовъ такъ. Идеть онъ колонной въ атаку, рядами. Первый рядъ, скажемъ, сдрейфилъ, бѣжать хочетъ: второй въ него же палить сейчасъ. Во второго -- третій. И такъ и держатъ другъ дружку въ оковкѣ: либо отъ чужихъ принимай смерть, либо отъ своихъ. Теперь и за нашихъ принялись, набалованы которые. Чуть бой, бѣжить съ позиціи,-- дескать, ротный тамъ посдалъ. "Куда послалъ?" и самъ не знаетъ. Ну, нынче шабашъ. Штукъ десять вмѣстѣ съ хунхузами отвели въ Мукденъ. На одну, значить, линію поставили и вдобавокъ разстрѣляютъ да въ деревню ейную отпишутъ, что такъ и такъ за бѣгство изъ сраженія. И принимайте, сроднички, конфузъ, смотрите добрымъ людямъ въ глаза, какого молодца выростили: съ хунхузами породнилъ.
   Самыми тяжелыми были для насъ днями 28-е и 29-е, когда прорвали-было нашъ центръ, а лѣвый флангъ нашъ, перешедшій-было Тайдзыхе, возвратился назадъ въ Фушунь, сдѣлавъ переходъ въ 70 верстъ туда и назадъ. Но со вчерашняго дня мы опять перешли въ наступленіе и, хотя каждый нашъ шагъ буквально заливается кровью, мы все-таки идемъ впередъ. Говорятъ, что очень отличились вчера Епифаньевскій и Юхвовскій полки 6-го корпуса, отбивъ у японцевъ 12 орудій. Но зато и японцы отбили у насъ вчера 24 орудія. Говорятъ, что всего мы потеряли 48 орудій. Что до японцевъ, слухи разнорѣчивы: одни утверждаютъ, что они потеряли 12, другіе 18 орудій и пулеметъ. Сегодня уже слышу -- 30. То же, что и подъ Ляочномъ. Тогда всѣ дни боя производили извѣстіе, что взято 18, 46 и т. д. орудій.
   Слышу, на платформѣ говоритъ какой-то офицеръ:
   -- Дѣло поставлено ва-банкъ!
   Пять часовъ дня. Распоряженіе -- готовиться къ очисткѣ Суетуня. Пріѣхалъ H. E.
   Нѣтъ обычнаго возбужденія. Разводитъ руками и говоритъ:
   -- Въ общемъ вездѣ мучительная неизвѣстность.
  

XCVI.

Мукденъ, 3-го октября.

   Седьмой день боя. Продолжается и слышна рѣдкая лѣнивая стрѣльба изъ орудій.
   Сегодня ночью ждали вагоны со снарядами.
   Новостей никакихъ. Пріѣзжаютъ изъ отрядовъ и передаютъ частичные эпизоды войны.
   Пріѣхалъ изъ 3-го сибирскаго корпуса генерала Иванова, съ лѣваго нашего фланга, поручикъ 3-го желѣзнодорожнаго батальона Е. А. Эрвальдъ и сообщилъ новости какъ объ отрядѣ генерала Иванова, такъ и о нашемъ молодомъ сослуживцѣ, инженерѣ В. П. Вейнбергѣ. Отрядъ генерала Иванова 29-го сентября перешелъ рѣку Тайцзы черезъ два моста, выстроенные подъ руководствомъ В. П. Но такъ какъ японцы предприняли обходное движеніе, то пришлось отступить и возвратиться 2-го октября на прежнія позиціи у Фушуна. -- В. П. больше всего, впрочемъ, удовлетворенъ не мостами, а тѣмъ, что ему удалось увезти раненыхъ изъ какой-то брошенной деревни. На-дняхъ онъ самъ пріѣдетъ и разскажетъ намъ и объ этомъ и о другихъ эпизодахъ изъ жизни отряда за эти дня.
   -- Обходное движеніе... Звачить, японцевъ было больше?
   -- По-моему -- значительно больше.
   -- Откуда же?
   -- Говорятъ, что двѣ дивизіи, которыя мы считали подъ Портъ-Артуромъ -- здѣсь. Говорятъ, что ихъ дивизіи чуть не по 20 тысячъ, а запасныя бригады по 12 тысячъ. Вотъ и считайте 12 дивизій да 12 бригадъ, а можетъ-быть, и по 13.
   -- Ну, убыль?
   -- Если мы пополняемъ, если у насъ до 500 человѣкъ въ день прибываетъ солдатъ на убыль, то и они, у которыхъ по дальности доставки день равняется нашему мѣсяцу, тоже, вѣроятно, пополняются своевременно.
   -- Какъ здоровье въ войскахъ?
   -- Нервная система очень расшатана. Много сумасшедшихъ. И даже между японцами наблюдались. Во время осады одной скалистой сопки, гдѣ засѣли японцы, корпусъ Иванова осыпалъ ее шрапнелью три дня. И многіе японцы на нашихъ глазахъ бросались съ кручъ и разбивались. Одного такого наши подобрали. Говоритъ, что не могъ больше выносить этого напряженія.
   -- Отрядъ возвратился на прежнія позиціи. Какъ считаютъ: надолго?
   -- Считаютъ, что пришли зимовать.
   -- Идутъ приготовленія къ зимѣ?
   -- Покамѣсть нѣтъ.
   Сегодня, по поводу телеграммы Государя, поздравляютъ завѣдующаго интендантствомъ генерала Губера.
   Заслуга его дѣйствительно большая. Помимо того, что и самъ онъ простой, умный и честный человѣкъ, но онъ сумѣлъ организовать дѣло такъ, что за триста лѣтъ въ первый разъ можно говорить объ интендантахъ, какъ о честныхъ людяхъ.
   Онъ самъ такъ объясняетъ причины:
   -- Самъ одинъ я ничего не смогъ бы, конечно, сдѣлать. Очень помогли интендантскіе курсы, куда выбираютъ лучшихъ изъ офицеровъ. Затѣмъ, я хорошо самъ знакомъ съ интендантскимъ персоналомъ и могъ подобрать соотвѣтственный штатъ.
   Провели партію хунхузовъ, которые стрѣляли въ командующаго, когда онъ переѣзжалъ въ бродъ рѣку. Ведутъ еще партію, которая стрѣляла въ нашъ штабъ.
   День кончается по хорошему: собираются наступать. Пришло извѣстіе, что 6-й корпусъ имѣлъ сегодня очень удачное дѣло: взяли пять деревень и, кажется, даже нѣсколько пушекъ.
  

XCVII.

Мукденъ, 4-го октября.

   Вѣтеръ и солнце. Но отъ дождей грязь большая, и, пока дороги не просохнутъ, наступать нельзя.
   Стоянка командующаго теперь въ Сяолендзы, двадцать версть южнѣе Мукдена. Вблизи сопка Хуаньшань, одна изъ самыхъ высокихъ, съ которой видны почти всѣ позиціи нашихъ войскъ.
   Опять съ утра подъ окнами стоить группа приведенныхъ хунхузовъ. Удивительно странное впечатлѣніе отъ этихъ хунхузовъ или дѣти 12--14 лѣть, или ветхіе старики. Средняго возраста очень мало. Одѣты плохо, нѣкоторые даже босые, стоятъ и покорно смотрятъ на наши окна. Смотришь, стараешься проникнуть въ ихъ душевное состояніе. Но все это книги, написанныя на непонятномъ мнѣ языкѣ. Внѣшнее впечатлѣніе -- апатія и равнодушіе пригнаннаго для чего-то стада. Для чего? Можетъ-быть, и сами они еще не угадываютъ свою судьбу? Во всякомъ случаѣ, безконечно тяжелое чувство. Какъ и отъ всей этой войны, безъ красокъ, безъ блеска, съ вѣчнымъ самообманомъ и воскуреніемъ себѣ ѳиміама. Въ столовой группѣ офицеровъ подали шампанское. Шла горячая одушевленная бесѣда.
   Одни говорили:
   -- Что и говорить: солдать нашъ великолѣпенъ, героевъ много!
   Другіе:
   -- Господа, броситъ уже надо эти фразы. Мы сами отлично знаемъ, что такое нашъ солдатъ: при однихъ условіяхъ хорошъ, при другихъ -- плохъ. О герояхъ тоже потише надо. Когда идетъ бой на пять верстъ разстоянія, о какихъ герояхъ можетъ быть рѣчь, да еще при стрѣльбѣ по невидимой цѣли? Герой -- масса. Нужна организація этой массы, сноровка бросать ее въ данный моментъ куда надо, быть всегда въ большинствѣ, знать мѣстность, имѣть хорошія карты, знать противника, имѣть хорошую организацію шпіоновъ, стрѣльбу по квадратамъ, умѣть оріентироваться, нащупыать и, нащупавъ, вести сосредоточенную пальбу. Словомъ, надо, надо... надо много работать намъ.
   -- Ну, и отлично! Предлагаю тостъ за обновленіе нашей арміи!
   Но тутъ громадное большинство такъ энергично запротестовало, что предложенъ былъ новый тостъ:
   -- За двухсотлѣтвія традиціи нашей арміи!
   Этотъ тостъ и распили съ воодушевленіемъ и энтузіазмомъ большинство, съ покорностью меньшинство.
   Къ вечеру дошли слухи о новыхъ взятыхъ нами орудіяхъ. Количество ихъ быстро растетъ: началось съ шести и часа черезъ два дошло уже до 42. Настроеніе опять радужное.
   Къ вечеру опять полилъ дождь, да какой,-- напомнилъ лѣтніе ливни, но холодныя. Каково теперь солдатамъ: зальетъ водой ихъ траншеи, и будутъ сидѣть тамъ по поясъ въ водѣ. А сидѣть и ждать гостей надо: ночныя вылазки теперь съ обѣихъ сторонъ сдѣлались обычнымъ явленіемъ. Говорятъ, у японцевъ цѣпь рѣже нашей и смѣны людей быстрѣе.
   Два часа ночи. Дождь какъ изъ ведра. Такъ жалобно воетъ вѣтеръ въ трубѣ вентилятора. И воеть и стоаеть. И все ухаютъ, не прерывая, выстрѣлы орудій. Глухо, раскатисто. Иногда смолкаетъ, стихаетъ буря и какъ будто вмѣстѣ со мной прислушивается, что дѣлается теперь тамъ, въ этой темной ночи, и, словно проникнувъ, содрогнется и замечется снова. Еще тоскливѣе, еще погребальнѣе. Точно проносятся тѣни убитыхъ тамъ и разсказываютъ ужасы о своихъ страшныхъ послѣднихъ минутахъ въ этой безпросвѣтной тьмѣ. И плачутъ и стонуть, что не увидѣть имъ больше свѣтлаго дня.
  

XCVIII.

Мукденъ, 5-го октября.

   Вторымъ корпусомъ при участіи 19-го и 20-го полковъ, подъ командой генерала Путилова, взята сопка съ деревомъ, взято японскихъ восемь полевыхъ орудій и 5 -- горныхъ.
   Оставалось еще три орудія, за которыми въ сумеркахъ отправились-было наши охотники. Но японцы открыли убійственный ружейный огонь. Охотник давно возвратились, и стрѣлять было не въ кого, а адская трескотня продолжалась еще нѣсколько часовъ и, главное, не въ ту сторону, гдѣ стояли ваши войска.
   Изъ этого предполагаютъ, что не другъ ли въ друга стрѣляли японцы, что легко могло случиться, принимая во вниманіе и темноту ночи и то взвинченное состояніе, въ которомъ находятся и японскія и наши войска.
   Рѣдкую, впрочемъ, ночь не раздается такая же трескотня у японцевъ. Что до насъ, то сперва и мы сейчась же отвѣчали, но потомъ былъ отданъ приказъ по войскамъ на такіе выстрѣлы не отвѣчать и стрѣлять только по видимой цѣли.
   Офицеръ изъ отряда генерала Путилова сообщалъ мнѣ сегодня кое-какія мелочи о самомъ генералѣ.
   Это оригиналъ небольшого роста, всегда въ длинной рубахѣ, любитъ шутить съ солдатами.
   -- Здорово, молодцы!
   Залпами:
   -- Здравія желаемъ вашему превосходительству!
   -- Соскучилась за мной?
   Новыми залпами:
   -- Такъ точно, ваше превосходительство!
   -- Врете вы!
   Солдаты на чеку:
   -- Никакъ нѣтъ, ваше превосходительство!
   -- На что я вамъ, старая подошва?
   -- Такъ точно, ваше превосходительство!
   -- Ну, вотъ и спасибо!
   -- Рады стараться, ваше и т. д.
   Командовать изъ фанзы, ничего не видя, не любитъ. Самъ на позиціяхъ, изучаеть и запоминаетъ мѣстность. Когда ему докладываютъ, что на такой-то сопкѣ появилась артиллерія, то ему совершенно ясны и вся остальная картина боя въ связи съ этой сопкой и та наилучшая комбинація, какая возможна при сложившихся такъ, а не иначе обстоятельствахъ.
   Эта сопка съ деревомъ называется теперь Путиловской сопкой.
   -- Ну, въ общемъ какъ японцы?
   -- За эти нѣсколько двей они начали насъ уважать. Эти отпоры во что бы то ни стало произвели громадное моральное вліяніе и на насъ и на японцевъ. У нашего солдата явилось осязаемое сознаніе, что японцевъ можно бить, а у японцевъ, что мы ихъ можемъ бить, и не могло не явиться этого у нихъ: эта борьба холоднымъ оружіемь происходила на моихъ глазахъ. Нашъ громадный, сравнительно, солдатъ штукъ пять приколетъ маленькихъ японцевъ, пока размахнувшійся своимъ тесакомъ японецъ успѣетъ хватить его по головѣ. Но прежде всего онъ откроетъ для штыка свою грудь. И, во всякомчъ случаѣ, ткнуть или проколоть скорѣе, чѣмъ размахнуться и тогда уже ударить. И вотъ какой результатъ. Теперь японцы уже не ждутъ и бѣгутъ.
   -- Въ плѣнъ не сдаются?
   -- Какой тутъ плѣнъ, когда солдаты дорвутся до окоповъ! Когда брали орудія, оставался тамъ одинъ офицеръ. Онъ отбросилъ шашку, скрестилъ руки и такъ стоялъ. Въ него сразу больше двадцати штыковъ вонзилось. А между тѣмъ было очень интересно взять его въ плѣнъ. Но ничего нельзя было сдѣлать съ озвѣрѣвшими уже людьми: они не видятъ, не слышатъ. Въ этомъ есть и нѣкоторое основаніе, можетъ-быть. Сопку уступали. Взяли первый уступъ. Смотрятъ -- лежатъ мертвые японцы. Лѣзутъ на второй уступъ. Вдругъ сзади пальба въ насъ. Это мертвые теперь ожили и стрѣляютъ. Что жъ тутъ дѣлать? Хоть и мертвый, на всякій случай приколоть его еще разъ не мѣшаетъ.
   -- А въ плѣнъ взять?
   -- Гдѣ жъ тутъ? Снизу палятъ, сверху палятъ, рукъ не хватаетъ, чтобъ драться, чтобъ подбирать своихъ, а тутъ возись съ мнимоумершими. Тутъ и пятб армій уложишь. Вы себѣ представить не можете, что за хитрый это народъ. Вдругъ кричитъ на чистомъ русскомъ языкѣ съ сопки атакующимъ солдатамъ: "Пензенцы, назадъ!". Какъ хотите, а заминка: назвали по имени и въ формѣ приказа. А разъ вотъ что случилось. Передъ самыми японскими окопами выскакиваетъ вдругъ изъ окоповъ русскій офицеръ и кричитъ солдатань: "Вы, . . . . , кричатъ вамъ: назадъ! Назадъ, с... с.!". Понимаете? Главное, въ такой знакомой формѣ все это. Къ счастью, солдатъ не растерялся и выстрѣломь въ грудь уложилъ его на мѣстѣ. Къ сожалѣнію, не удалось разспросить солдата,-- его при приступѣ убили,-- но, очевидно, японца выдало его лицо: очень ужъ не сходно оно съ нашимъ. А разъ "Боже, Царя храни" хоромъ затянули, опять остановились солдаты, а въ это время къ тѣмъ уже бѣжали на помощь. Дьяволы по хитрости. Такую науку пройдемъ въ эту войну, какая ни одной европейской арміи и не снилась... и не придумаешь и не рѣшишься: казалось бы и смѣшно и по-дѣтски, а вотъ, поди, что выходитъ. Въ результатѣ все-таки фокусы, но нельзя не признать, что довольно вѣрно разсчитанный на ту дисциплину, въ которой воспитанъ нашъ солдатъ.
   Разговоръ этотъ происходитъ въ столовой иностранцевъ. Это -- столовая-вагонъ. Въ одной половинѣ, которая теперь пустая, потому что всѣ питаніе на позиціяхъ,-- ѣдятъ иностранные атташе, а въ другой половинѣ -- русскіе офицеры. Теперь это все пріѣхавшіе на день за чѣмъ-нибудь съ позицій. Кормятъ дорого, но хорошо; есть вина и шампанское, и съ голоду люди рады поѣсть.
   -- Вѣдь по недѣлямъ хлѣба не видѣли. Все вышло: табакъ, свѣчи. Какъ куры, съ темнотой ложимся, если можно спать. Вся жизнь превращается въ ночь. Промокнешь, продрогнешь, отсырѣли спички, да и нѣтъ ихъ, зубъ на зубъ не попадаеть, хоть плачь.
   И я вижу по лицу, что и плачутъ, можетъ-быть.
   -- Теплаго почти ничего.
   -- Зато и расходовъ нѣтъ?
   Отчаянный жестъ.
   -- Вѣдь за самое негодное въ десять разъ дороже заплатишь. А здѣсь?
   Вздохъ, мрачный взглядъ.
   -- Чортъ его знаетъ, какъ и чѣмъ все это кончится. Какъ выберемся отсюда, пока объ этомъ и мыслей нѣтъ. Какія мысли, когда черезъ минуту, можетъ-бытъ, и тебя-то уже не будетъ.
   -- А какія мысли въ это время?
   -- Мало ли ихъ! Во-первыхъ, чтобъ ты себя, хоть въ это время, чувствовалъ человѣкомъ. Ну, пищи нѣтъ, ну, въ мокротѣ, ну, смерть тамъ... Ну, словомъ, что тамъ говорить. Сыну разскажешь, сынъ внуку, а тотъ, можетъ-быть, и людямь повѣдаетъ. Ну, вотъ хоть бы вотъ что...
   Офицеръ задумывается, смотритъ, на рядъ пустыхъ бутылокъ и рѣшительно говоритъ:
   -- Нѣтъ, можетъ-быть, завтра я буду уже тѣнь... А если... я выберусь изъ этого пекла... я разскажу своему сыну... которому теперь...
   Онъ наклоняется ко мнѣ:
   -- Одиннадцать мѣсяцевъ...-- Онъ смѣется, машетъ рукой и, цѣпляясь за шапку, уходить.
  

ХСІХ.

Мукденъ, 7-го октября.

   Движеніе на Тайцзы нашего восточнаго отряда въ періодъ отъ 22-го сентября по 2-е октября, когда отрядъ возвратился за свои позиціи, было задержано трехдневнымъ штурмомъ высоть у деревни Паотайцзы.
   Первоначально предполагалось оставить только заслонъ и безостановочно остальнымъ войскамъ двигаться впередъ, но затѣмъ рѣшено было сперва овладѣть зтими высотами. Штурмъ происходилъ 26-го, 27-го, 28-го и утромъ 29-го, когда было приказано возвратиться всѣмъ войскамъ отрядовъ на свои прежнія позиціи. Взять вслѣдствіе этого высоты Паотайдзы не удалось. Укрѣпленія этихъ высотъ были сдѣланы въ три яруса. Первые два яруса была взяты нашими воисками. Третьи укрѣпленія, самыя верхнія, отдѣлялись отъ вторыхъ отвѣсной стѣной въ нѣсколько саженъ высоты, взобраться по которой безъ лѣстницъ было невозможно. Два дня простоялъ батальонъ Некрасова 21-го полка на вторыхъ укрѣпленіяхъ. Ни японцы въ насъ ни мы въ нихъ стрѣлять не могли. Одинъ молодой офицеръ съ десятью охотниками, съ 27-го на 28-е ночью, пользуясь темнотой и какими-то намеками на обходную тропку, отправились по ней попытать счастье, но никто изъ нихъ назадъ не вернулся.
   И здѣсь съ ранеными безъ желѣзной дороги была масса затрудненій. Мнѣ разсказывалъ ротмистръ кавалергардскаго полка А. Половцевъ, уполномоченный по раздачѣ подарковъ Государыни, которому поручена была вывозка этихъ раненыхъ,-- какое сложное и трудное это дѣло. На его рукахъ было до восьмисотъ раненыхъ, которыхъ надо было нести пятьдесять верстъ до желѣзной дороги. Ихъ несли на рукахъ, на носилкахъ изъ палатокъ, съ ружьями вмѣсто ручекъ. Но это уже съ того пункта, куда свозили раненыхъ съ поля сраженія. До этого пункта ихъ тащили на плечахъ, или они сами какъ-нибудь брели или ползли. Потомъ длинная дорога въ пятьдесятъ верстъ безъ перевязки, ѣды, часто безъ питья. Величайшимъ благодѣяніемъ для раненыхъ былъ врачебный пунктъ "Краснаго Креста", гдѣ ихъ въ дорогѣ перевязали, напоили и накормили. Побольше бы только такихъ пунктовъ. Но у "Kpacнаго Креста" средства, говорятъ, совсѣмъ на исходѣ.
   Потребовались шесть тысячъ солдатъ, чтобы неети эти восемьсотъ человѣкъ, такъ какъ несли ихъ по очереди.
   Потомъ ихъ повезуть въ такъ называемыхъ вагонахъ-теплушкагь. Это товарные вагоны съ печами. Но, въ виду массы больныхъ и невозможностаи организовать дѣло съ дровами, эти теплушки еще не отапливаются, какъ не отапливаются палатки, бараки и тѣ стоянки, гдѣ на ночь останавливались съ больными. Стоянки подъ открытымъ вебомъ, при нѣсколькихъ градусахъ мороза!
   Только представить себѣ контрасть этого начала съ далекимъ концомъ тамъ, въ Петербургѣ, гдѣ этихъ самыхъ раненыхъ везуть уже въ вагонахъ конки, уставленныхъ чуть не тропическими растеніями. Это, конечно, отраженіе заслуженнаго уваженія, но если бы возможно было чудеснымъ образомъ обмѣнить начало на конецъ, то отъ сколькихъ бы страданій избавились эти люди, сколько изъ нихъ осталось бы въ живыхъ! Я укажу только на раненыхъ въ голову. Процентъ ихъ очень великъ, а между тѣмъ это почти единственныя раны, требующія немедленной операціи. Сейчасъ же необходимо удалить изъ мозга всѣ осколки костей, обмыть и очистить рану, иначе нагноеніе -- и смерть неизбѣжна.
   -- Самое идеальное,-- говорилъ мнѣ старшій врачъ Крестовоздвиженской общины,-- устраивать сейчасъ же за боевой линіей пріемные покои для такихъ операцій.
   Но само собой понятно, какъ трудно этого достигнуть при современныхъ условіяхъ войны.
   Ускоренная операція необходима и для раненыхъ лидитными снарядами. Такія рану, какъ показалъ опытъ, загниваютъ очень быстро -- въ нѣсколько часовъ.
   Въ общемъ, впрочемъ, дѣло съ ранеными слѣдуетъ признать поставленнымъ у насъ очень хорошо. Пропустить такихъ раненыхъ до тридцати тысячъ, обмыть ихъ, перевязать, сдѣлать операціи, накормить, напоить, отправить поѣздами,-- все это требуеть и колоссальнаго напряженія силъ и очень мощной организаціи. Чтобы понять или, вѣрнѣе, почувствовать силу этой организаціи,-- надо заглянуть въ мукденскіе лазареты -- военные, Георгіевской общины, Крестовоздвиженской. Тысячами прибываютъ къ нимъ эти раненые и въ такомъ же почти количествѣ каждый день эвакуируются они дальше въ Харбинъ, Читу.
   Хуже другихъ обставлена теперь Георгіевская община. Причина заключается въ томъ, что предполагалось, что община эта будетъ работать въ передовыхъ отрядахъ. Ее совсѣмъ было снарядили для этого, сестрамъ накупили теплыхъ вещей китайскихъ, и одѣтыя въ эти костюмы сестры даже выѣхали изъ Мукдена, сидя по нѣскольку человѣкъ на тряскихъ двухколесныхъ арбахъ. Но послѣ того, какъ онѣ уже отъѣхали верстъ двадцать, ихъ спѣшно возвратили въ Мукденъ, гдѣ и преддожили имъ заняться подготовкой одной изъ казармъ для раненыхъ, человѣкъ на тысячу. Но уже на другой день стали прибывать раненые, и, въ сущности, Георгіевская община подготовить ничего не успѣла. Не были устроены кровати, стѣны такъ и осталисъ непобѣленными, не успѣли приготовить тюфяковъ. И вслѣдствіе всего этого впечатлѣніе въ Георгіевской общинѣ получается неудовлетворительное: мрачное, грязное и неуютное.
   -- Вы побывали бы здѣсь въ первые дни, когда не только на этихъ нарахъ, но и подъ ними лежали больные.
   -- Но какъ могли больные пролѣзть подъ нары, тутъ и здоровому человѣку трудно?
   -- Да ужъ такъ было трудно, но вѣдь все-таки лучше, чѣмъ на открытомъ воздухѣ. Хотя дождь не мочитъ.
   -- Откровенно сказать, у васъ здѣсь такъ мрачно, что и здоровый тутъ заболѣеть. Какая разница съ Ляояномъ!
   -- Если бъ мы имѣли хотя нѣсколько дней, чтобы подготовиться, неужели было бы хуже, чѣмъ у людей?
   А у людей -- въ казенныхъ баракахъ, въ Крестовоздвиженской общинѣ -- очень хорошо. Уютно, свѣтло, чисто. Громадное большинство раненыхъ читаютъ. Читаютъ газеты, книги.
   Тутъ же лежатъ и японскіе раненые, тихіе, ласковые, очень вѣжливые и сдержааные. Около нихъ ихъ теплая одежда, качествомъ оставляющая далеко за собой одежду нашихъ солдатъ. Толстыя фланелевыя фуфайки, войлокъ для обматыванія ногъ, прекрасное теплое пальто.
   При осмотрѣ наши солдаты говорятъ:
   -- Что говорить, солдату у нихъ не жизнь, а масленица. Работу спрашиваютъ, да зато и уходъ, какого и дома не найдешь. Какъ за скотиной уходъ. А вѣдь солдать, что скотина: накормилъ, напоилъ, обогрѣлъ -- онъ и работникъ. Аккуратно у нихъ, у японцевъ, все это дѣло налажено. Вотъ слушаемъ ихъ, иногда диву даемся, какъ это все умно у нихъ удумано.
   -- Они развѣ говорятъ по-русски?
   -- Слово-другое всякій знаеть, а вотъ этотъ и вовсе хорошо говорить по-нашему.
   Больной скуластый японецъ, на котораго указывалъ солдатъ, казалось, спалъ, а можетъ-быть, и притворялся, желая избѣгнуть нашихъ разспросовъ.
   -- Докторъ, большой процентъ смертности между больными?
   -- Одинъ, полтора
   -- А остальные совсѣмъ выздоравливаютъ?
   -- Ну, не совсѣмъ. У кого прострѣлена грудь, напримѣрь, тотъ, когда организмъ ослабнетъ, скорѣе всего умретъ отъ нарыва или съ прострѣленными кишками умретъ отъ перитонита. Слѣдъ останется и съ годами неизбѣжно скажется. И, во всякомъ случаѣ, этихъ людей нельзя уже назвать нормальными. Они всегда слабы и всегда первые кандидаты на всякія эпидемическія болѣзни.
   -- А кстати, какъ эпидемическія заболѣванія въ арміи?
   -- Начался-было тифъ, обострилась-было дизентерія, но теперь почти прекратились. Гораздо больше теперь рожистыхъ больныхъ, сибире-язвенныхъ.
   -- Эти послѣдніе откуда получили свою болѣзнь?
   -- Отъ полушубковъ. У насъ здѣсь, въ госпиталѣ, 12 человѣкъ. Но, къ счастью, всѣ во-время захвачены. И всѣ уже поправляются теперь.
  

C.

Мукденъ, 8-го октября.

   Десятисуточкый бой, стоившій обѣимъ сторонамъ до 70--80 тысячъ выбывшихъ изъ строя, какъ-то незамѣтво, безъ всякихъ видимыхъ результатовъ, сошелъ на нѣтъ.
   Привезли въ Мукденъ японскія пушки. Восемь полевыхъ, пять горныхъ. Горныя, какъ игрушки, на двухъ колесахъ. Около нихъ толпятся солдаты, офицеры. Осматриваютъ молча, трогаютъ руками и отходятъ. Полевыя повезли по городу, чтобы и китайцы видѣли.
   Энергично говорятъ о предстоящихъ большихъ преобразованіяхъ въ арміи, говорятъ о длннной кровопролитной войнѣ.
   Опытъ послѣдняго наступленія показалъ, что брать непріятеля въ лобъ, даже когда онъ и не совсѣмъ еще подготовился къ отпору, было очень и очень трудно. Приходится буквально каждый шагъ заливать кровью и каждую пядь земли то брать, то опять уступать и опять брать.
   Очевидно, что и намъ, какъ и японцамъ при ихъ наступленіи, придется тоже прибѣгать главнымъ образомъ къ обходнымъ движеніямь, окруженіямъ, отрѣзываньямъ. Но для этого надо, очевидно, имѣть и достаточное превосходство силъ.
   Имѣемъ ли мы ихъ въ данный моментъ, могли ли бы имѣть ихъ, выполнила ли перевозка возложенную на нее задачу, могла ли выполнять больше, въ надлежащей ли степеии использована современная техника,-- все это вопросы, отвѣтъ на которые дасть только исторія. Но очевидно и теперь, что матеріалъ для этой исторіи теперешняя война дастъ богатѣйшій.
   Сегодня я видѣлся съ графомъ Шептыцкимъ, австро-венгерскимъ представителемъ, который всѣ эти дни былъ въ 17-мъ корпусѣ.
   Уже извѣстно, что 10-й и 17-йкорпуса сильно пострадали и каждый изъ нихъ потерялъ поровну, въ общемъ 46 орудій. Первый отступилъ 10-й корпусъ, обнаживъ лѣвое крыло 17-го. Правое же его крыло было обнажено вслѣдствіе того, что 6-й и 5-й корпуса, стоявшіе сейчасъ же за его правымъ крыломъ, расположились уступами южнѣе. Въ теченіе четырехъ дней 17-й корпусъ удерживалъ позиціи, надѣясь, что 6-й и 5-й корпуса придвинутся и займутъ позиціи на правомъ флангѣ, съ которыхъ 17-й корпусъ обстрѣливался японцами. Тѣмъ болѣе, что по рекогносцировкамъ 17-го корпуса японцевъ тамъ было очень немного. Такъ, напримѣръ, работало только двѣ батареи. И только по истеченіи четырехъ дней японскія силы увеличились настолько, что 17-й корпусъ вынужденъ былъ отступить также и стать въ линію со 2-мъ и 6-мъ корпусами.
   Что же тутъ больше страдаеть: организаціонный планъ или выполненіе?
   Планы, диспозиція были удивительно хорошо и умно разработаны. Я думаю, ни одинъ полководецъ въ мірѣ не составилъ бы лучшаго. Что касается до выполненія, то я слишкомъ, или, вѣрнѣе, совсѣмъ не знаю, что дѣлалось въ другихъ корпусахъ и почему они дѣлали не такъ, какъ, казалось бы, должны дѣйствовать въ данную минуту. Сношенія съ главной квартирой все время существовали, но сношенія корпуса съ корпусомъ, кажется, не было. Поэтому и не знаю я, что побуждало ихъ дѣйствовать такъ. Казалось бы, что отдѣльныя части должны были бы имѣть побольше самостоятельности и иниціативы, но неудачная иниціатива генерала Орлова, можетъ-быть, связала всѣмъ руки.
   -- Такъ что назначеніе отдѣльныхъ армій въ этомъ отношеніи принесетъ пользу?
   -- Это неизбѣжно, необходимо.
   -- Ваше мнѣніе, война надолго затянется?
   -- Если не будеть вмѣшательства державъ, то, пожалуй, года на полтора -- два хватитъ.
   -- И результатъ?
   -- Я думаю, въ концѣ концовъ все-таки ничего не добьются: силъ же больше все-таки у Россіи. Но разорительна война будетъ одинаково для обоихъ государствъ.
   -- Вы считаете, надолго теперь пріостановлены военныя дѣйствія?
   -- Войска очень утомлены, притомъ стоятъ на позиціяхъ, съ которыми можно имѣть сношенія только по ночамъ, а это уже плохой отдыхъ. И холодно, очегь холодно. Говорятъ, что недѣли три, а то и мѣсяцъ мы простоимъ, чтобы отдохнуть, пополнить ряды.
   -- Вы, графъ, когда назадъ на позиціи?
   -- Сегодня же.
   -- Удобно устроились?
   -- Нельзя сказать. Насъ нѣсколько человѣкъ въ фанзѣ. Если натопить -- насѣкомыя одолѣваютъ, а не топить -- очень холодно.
   -- Дрова есть?
   -- Мало.
   -- Солдаты хорошо дерутся?
   -- Отъ солдатъ ничего нельзя большаго требовать. Никакая другая армія, никакой другой солдатъ не выдержалъ бы этой первобытной обстановки.
   -- Кормятъ хорошо?
   -- Теперь очень хорошо. Даже мяса даютъ не порціями, а сколько съѣдятъ: фунтъ и два.
   -- Солдаты болѣютъ?
   -- Нѣтъ. Ваши солдаты желѣзные.
   -- Вы довольны, что пріѣхали сюда, въ смыслѣ опыта?
   -- О, да! Очень богатый опытъ, который дастъ много матеріала для преобразованій армій всего міра.
  

CI.

Мукденъ.

   Пріѣхалъ инженеръ В. П. Вейнбергъ. Работая по дорогамъ въ 3-мъ корпусѣ генерала Иванова, онъ сдѣлалъ съ этимъ корпусомъ наступленіе за Тайцзы и съ нимъ же возвратился обратно.
   Въ виду несомнѣннаго интереса, я привожу разсказъ В. П. полностью.
   -- Пріѣзжаю я 21-го сентября на свои мосты на Хуньхе, близъ Фушуна, и не узнаю картины: обозы, обозы, вся долина запружена обозами, и всѣ тянутся къ моимъ мостамъ. Ѣду въ штабъ корпуса: наступленіе. "А я?" -- спрашиваю.-- "Вы причислены къ штабу разрабатывать впереди дороги, но озаботившись предварительно обезпеченіемъ уже сдѣланныхъ". Я такъ и поступилъ и вмѣсъѣ со штабомъ выѣхалъ 22-го утромъ. Карттна была очень эффектная. Войска съ развернутыми знаменами, съ музыкой, день ясный, вѣтерокъ. Когда перешли Хуньхе, генералъ Ивановъ сказалъ солдатамъ.
   "-- Три недѣли мы не были на этомъ берегу рѣки. Въ добрый часъ, чтобъ ужь и не переходить ее обратно.
   "Въ тотъ же день сдѣлали 25-верстный переходъ. А утромъ 23-го я отправился на разработку Каушулинскаго перевала. 23-е, 24-е, 25-е прошли въ разработкѣ этого перевала и на рекогносцировки другихъ переваловъ. Впереди шли охотники, а за ними мы съ саперами. Насъ интересовалъ перевалъ Хуекпу, лежавшій на кратчайшемъ направленіи къ нашей цѣли, къ рѣкѣ Тайнзы, къ деревнѣ Уйньюшинь, на правомъ берегу Тайцзы, версть 8 восточнѣе деревни Веясиху, мѣста переправы Куроки. Но неизвѣстно было, есть ли тамъ японцы? Я послалъ въ штабъ навести справки, и мнѣ было указано обратиться къ отряду генерала Дружинина, который занимался тамъ рекогносцировками и стоялъ штабомъ въ доревнѣ Чуанхуанзай".
   -- Генералъ Дружининъ откуда подошелъ?
   -- Съ востока. Онъ шелъ восточнѣе насъ, а западнѣе былъ Любавинъ. Ну, въ отрядѣ мнѣ сказали, что отправлены еще только рекогносцировочные отряды. У меня было съ собой два казака, и я поѣхалъ на этотъ перевалъ Хуенпу. Перевалъ, впрочемъ, этотъ казался почти невозможнымъ для движенія обозовъ, и я разыскалъ два другихъ, ведущихъ въ ту же долину. По этимъ двумъ и прошли обозы. Часть обозовъ, меньшая, по болѣе высокому, а остальные по болѣе низкому и скрытому. Дѣлалось это, понятно, съ цѣлью ввѣсти въ заблужденіе японцевъ нашей численностью, такъ какъ повышенный перевалъ имъ могъ быть виденъ.
   -- 25-го вечеромъ гдѣ ночевали войска?
   -- Штабъ корпуса расположился въ деревнѣ Лидіупанъ, а войска расположились еще впереди версты на три до деревни Ходянуза, съ авангарднымъ отрядомъ генерала Дружинина въ деревнѣ Чансунь, гдѣ уже былъ отрядъ генерала Ренненкампфа. Отрядъ же генерала Любавина былъ еще западнѣе, около деревни Сіугузяндза, приблизительно верстахъ въ 4-хъ отъ Венсиху.
   "25-го же вечеромъ я предложилъ начальнику корпуса построить хотя бы пѣшеходный мостъ на Тайцзы. Предложеніе было принято, и 26-го утромъ вмѣстѣ съ капитаномъ саперной роты Субботинымъ и подошедшей желѣзнодорожной ротой 3-го батальона мы приступили къ постройкѣ моста черезъ два рукава Тайцзы. Въ холодную, какъ ледъ, оду было не очень пріятно лѣзть, но выбора не было, мы развели на берегу костры, приготовили чай, была водка, и работа закипѣла.
   -- Хорошо работаютъ саперные и желѣзнодорожные батальоны?
   -- Идеально работаютъ. Они требовательнѣе обыкновенныхъ солдагъ, потому что они образованѣе, развитѣе, но, когда передъ ними созидательная, осмысленная работа -- лучше ихъ нѣтъ въ арміи. И въ этой работѣ и потомъ ночью, при переноскѣ раненыхъ, они чудно работали.
   "Къ утру 27-го оба наши мосты были готовы, и мы приступили къ постройкѣ моста для орудій.
   "28-го кончили и этотъ мостъ, и сейчасъ же по нимъ прошли 10-й и 9-й полки для усиленія отряда генерала Ренненкампфа, который перешелъ Тайцзы въ бродъ.
   "Ночью съ 28-го на 29-е мы атаковали японскіе окопы уже на лѣвомъ берегу Тайцзы и выбили ихъ изъ двухъ окоповъ. Но удержались мы въ нихъ только до восьми часовъ утра 29-го. Къ японцамъ явилось сильное подкрѣпленіе, и, кромѣ того, они предприняли обходное движеніе противъ нашего лѣваго фланга. Бой былъ очень сильный, и въ общемъ мы потеряли до 1.500 человѣкъ ранеными и убитыми. Съ трехъ часовъ дня деревня Уйньюшинь начала обстрѣливаться японскими шрапнелями и наши войска стали отходить на позицію около деревни Ходяпузы. Къ четыремъ часамъ дня вся долина, по которой мы подошли къ Тайцзы, стала обстрѣливаться продольнымъ артиллерійскимъ огнемъ, и поэтому обозамъ было приказано вытянуться и ѣхать рысью за деревню Ходяпузы.
   "Въ шесть часовъ вечера выступили мы. Намъ предложено было захватить по дорогѣ въ деревнѣ Уйньюшинь оружіе нашихъ раненыхъ.
   "Въ деревнѣ еще стояли штабы генераловъ Ренненкампфа, Керчинскаго и Экка.
   "Я отправился по фанзамъ. Оружія и патроновъ оказалось такъ много, что всего забратъ намъ было не подъ силу.
   "Вхожу въ одну изъ фанзъ и вижу: лежатъ трое. Одинъ -- ноги на каминѣ, туловище на полу, раненый въ животь, уже мертвый, другой, раненый въ голову, въ безсознательномъ состояніи, третій -- въ бедро, лежитъ и стонетъ.
   "Говоритъ:
   "-- Уходите?.. Возьмите, Христа ради, меня!
   "Еще въ двухъ фавзахъ оказались раненые, всего 42 человѣка, кромѣ тѣхъ, которые уже умерли среди нихъ.
   "Я зашелъ къ первому раненому и говорю ему:
   "-- Голубчикъ, сейчасъ взять тебя и остальныхъ раненыхъ невозможно, я возвращусь и тогда ужъ возьмемъ тебя.
   "Онъ мнѣ отвѣтилъ убитымъ голосомъ:
   "-- Всѣ такъ обѣщаютъ.
   "Уже темнѣло. На южной сторонѣ деревни гудѣла наша батарея. На каждый удачный японскій выстрѣлъ наша отвѣчала залпомъ изъ 16 выстрѣловъ.
   "Надвигались тучи, неслись раскаты грома, сверкала молнія, сверкали выстрѣлы, рвались шрапнели. Все имѣло видъ фантастическаго, мрачнаго и роскошнаго фейерверка,
   "На фонѣ этого мрачнаго, на фонѣ смерти неизбѣжный спутникъ и комичное.
   "Шрапнель попала въ самоваръ генерала Кречинскаго.
   "Вбѣгаютъ въ фанзу съ веселымя лицами два солдатика и приносять двѣ бризантныя не разорвавшіяся гранаты, отъ которыхъ съ ужасомъ отшатываются сидѣвшіе и пившіе чай".
  

CII.

Мукденъ, 10-го октября.

   21-го сентября возвратился изъ своей поѣздки въ Портъ-Артуръ, продолжавшейся два мѣсяца, офицеръ 8-го сибирскаго казачьяго полка Александръ Петровичъ Костливцевъ.
   Можетъ-быть, читатель помнитъ въ томъ поѣздѣ, съ которымъ я сюда пріѣхалъ, двухъ молодыхъ кавалеристовъ? Тѣ, которые говорили, что одинь русскій легко справится съ десятью японцами, и весело пили свои тосты. И тогда одинъ среди насъ провозгласилъ тосгъ за вѣру, за молодость.
   Какой-то сказкой казалась имъ жизнь, и отъ нихъ зависѣло, только отъ нихъ, взять ту или другую долю.
   А. П.-- одинъ изъ этихъ двухъ офицеровъ. Онъ сидитъ въ настоящее мгновеніе передо мной; на его груди -- новенькій Владимиръ съ мечами и бантомъ, красивое молодое лицо, красивые глаза освѣщены легкой мыслью.
   Мысль доминируетъ теперь, чего тамъ, въ поѣздѣ, не было.
   -- Да, да, мнѣ хотѣлось сказокъ. Я давно добивался, чтобы меня послали въ Портъ-Артуръ, какъ добивался ѣхать на эту войну. Потерявъ надежду, я началъ-было формировать отрядъ добровольцевъ, но въ это время пришло мое назначеніе. Я жалѣю, что не сформировалъ отрядъ: роль младшаго офицера -- слишкомъ маленькая роль, и главное -- никакихъ такихъ особыхъ приключеній здѣсь быть не можетъ, а въ головѣ только эти приключенія и сидѣли. Поэтому я такъ и рвался въ Портъ-Артуръ. Меня записали въ штабъ, но все очередь не доходила до меня. Наконецъ пріѣзжаю я въ штабъ, мнѣ говорятъ:
   "-- Надобность есть теперь переслать кое-что въ Портъ-Артуръ, но блокада его стадла такъ дѣйствительна, что очень мало шансовъ попасть туда".
   "Чѣмъ меньше шансовъ, тѣмъ, думалось мнѣ, интереснѣе. Я настоялъ, и меня отправили. Я выѣхалъ 25-го іюля изъ Айсятьзяня въ Мукденъ, а оттуда на Синминтинъ, откуда идетъ жедѣзная дорога на Тіенцзинъ. Въ Синминтинѣ я сѣлъ въ поѣздъ и доѣхалъ до станціи Кабанцы, двѣ станціи южнѣе Синминтина. Здѣсь надо было пересаживаться въ другой поѣздъ, который уходилъ только утромъ, а мы пріѣхали вечеромъ. Ночевать я отправился съ своимъ переводчикомъ въ китайскій постоялый дворъ. Переводчикъ разнюхалъ, что за нами слѣдятъ три японца и нѣсколько хунхузовъ, которымъ поручено было убить меня. Эти хунхузы расположились около моего чемодана, и одинъ изъ нихъ даже сѣлъ на него.
   "-- Единственное наше спасеніе -- бѣжать,-- сказалъ переводчикъ,-- выйдя подъ какимъ-то предлогомъ на улицу.
   "Мы такъ и сдѣлали, оставивъ вещи хунхузамъ. Ночь была темная, и мы незамѣтно добрались до станціи, сѣли въ какой-то случайный поѣздъ и благополучно добрались до Тіенцзина. Тамъ я явился къ нашему военному консулу, который сказалъ мнѣ:
   "-- Въ послѣдніе дни всѣ отправленныя джонки погибли, и пока новыхъ охотниковъ нѣтъ. Подождите нѣсколько дней.
   "Я подождалъ, обзавелся въ это время новымъ багажомъ. Черезъ нѣсколько дней консулъ говоритъ:
   "-- Есть пароходъ. Онъ повезетъ мѣсячный запасъ въ Портъ-Артуръ, конечно, если прорвется чрезъ блокаду. Прорваться ему еще труднѣе, чѣмъ джонкѣ. Хотитесъ нимъ поѣзжайте, хотите -- джонки ждите".
   "Я выбралъ пароходъ, какъ болѣе скорое рѣшеніе, и отправился въ Чифу къ нашему консулу, Тидеману. На пароходѣ мы поѣхали изъ Чифу на Инкоу и, уже скрывшись въ морѣ, повернули-было на Портъ-Артуръ, но въ это время увидѣли огни японскаго миноносца. Тогда мы повернули назадъ въ Инкоу и только, потерявъ изъ виду миновосецъ, повернули опять въ Портъ-Артуръ. И опять наткнулись на англійскаго стаціонера. Онъ погнался-было за нами, и мы снова повернули въ Инкоу, и тогда, скрывшись, опять повернули и вошли уже съ потушенными огнями. Видѣли англійскаго стаціонера, но онъ насъ уже не видѣлъ, и мы благополучно добрались до Ляотешаня. Только верстъ трехъ не доходя, увидѣли японскій крейсеръ. Но то ли буря, то ли, что мы были уже подъ прикрытьемъ береговыхъ укрѣпленій, но онъ насъ не тронулъ. Съ Ляотешаня у насъ потребовали выкинуть флагъ. Какой? Русскій или французскій? Въ чьихъ рукахъ Голубиная бухта? Выбросили французскій, и намъ дали пропускъ въ Голубиную бухту. Мы влетѣли сперва въ сѣверную ея часть, и тогда насъ начали осыпать выстрѣлами съ юга: очевидно, наши. Мы сообразили, что влетѣли въ японскую часть бухты, и круто повернули въ южную. Тогда насъ стали осыпать пулями съ сѣвера, а русскіе махали намъ флагомъ. Такъ какъ мы очень скоро вошли подъ прикрытіе скалы, то пули никакого вреда намъ не причинили. Черезъ полчаса прибыли изъ Портъ-Артура наши миноноски для конвоированія парохода, и на одной изъ нихъ я поѣхалъ въ Портъ-Артуръ, куда мы и пріѣхали утромъ 8-го автуста. Прежде всего я отправился съ бумагами и депешами на "Пересвѣтъ". Такъ какъ Витгефтъ былъ убитъ, то явился я къ князю Ухтомскому".
  

CIII.

Мукденъ, 10-го октября.

   -- Почему нашъ флотъ возвратился назадъ?
   -- Суда были повреждены. Далькѣйшій бой былъ немыслимъ.
   -- Но вѣдь мы было прорвались?
   -- Я не знаю... Исторія выяснить, въ чемъ тутъ дѣло.
   "Отъ князя Ухтомскаго я отправился къ командиру порта Григоровичу. Пока я шелъ, упали около меня четыре снаряда съ суши. Одинъ -- шагахъ въ десяти. Меня точно повернуло за плечи и подбросило. Спорва я ничего не почувствовалъ, а черезъ нѣсколько дней стало ныть лѣвое плечо и рука. Потомъ прошло, и стала болѣть вотъ эта подовина головы. И сейчасъ болитъ,-- невралгія, что ли?
   -- Контузія.
   -- Какая контузія? Не думаю: обжоговъ никакихъ не было.
   -- Это ничего не значитъ. Вы совѣтовались съ докторами?
   -- Нѣтъ.
   -- Непремѣнно посовѣтуйтесь.
   -- И такъ пройдеть. Ну-съ, пришелъ я къ Григоровичу, а въ это время началась уже настоящая бомбардировка. Григоровичъ говоритъ:
   ,,-- До вечера я васъ задержу, потому что теперь къ Стесселю не доберетесь -- убьютъ, а вамъ надо сдѣлать важныя сообщенія.
   "Вечеромь бомбардировка прекратилась, а я отправился къ Стесселю. Онъ передалъ мнѣ бумаги и сказалъ:
   "-- Передайте, что дѣлаемъ мы, что возможно. Войска въ отличномъ состояніи, мы ждемъ балтійской эскадры и Куропаткина. На-дняхъ опять являлись японскіе парламентеры съ предложеніемь сдать Портъ-Артуръ. Я отвѣтилъ, что, пока будетъ еще хоть одинъ снарядъ, хоть одинъ солдатъ -- крѣпости на сдамъ.
   "Генералъ, бодрый и крѣпкій человѣкъ, очень обласкалъ меня. Чудное впечатленіе произвелъ на меня, да и на всѣхъ, Смирновъ, начальникь крѣпости. Благодаря ему, крѣпость стала дѣйствитольно неприступной. Я спросилъ Стесселя:
   "-- Если Командующій черезъ два мѣсяца придетъ?
   "-- Продержимся.
   "-- Черезъ три?
   "-- И три продержимся, но только трудно будетъ.
   "Парижъ" въ ночь разгрузился, и 9-го автуста, въ 9--10 часовь вечера, на этомъ же пароходѣ я выѣхалъ обратно. Нисколько верстъ насъ провожали наши миноносцы, а затѣмъ мы пошли одни. И почти сейчась же насъ окружили японцы. Я ушѣлъ переодѣться и выбросить вещи и бумаги въ море, ознакомившись предварительно съ ихъ содержаніемъ.
   "Когда японцы взошли на нашъ пароходъ, капитанъ откровенно сказать, что возилъ провизію въ Портъ-Артуръ, а меня представили, какъ грека Вамвакедеса, торговавшаго въ Артурѣ виномъ и сигарами. Паспортъ этого Вамвакедеса былъ у меня въ карманѣ, а самъ Вамвакедесъ, дѣйствительно торговавшій виномъ и сигарами въ Артурѣ, за два дня до этого на джонкѣ проскочилъ въ Чифу, а оттуда въ Харбинъ.
   "Нашъ пароходъ отправили въ Того, къ его стоянкѣ у одного изъ острововъ. Тамъ намъ сдѣлали первый допросъ.
   "-- Вы кто?
   ,,-- Грекъ.
   "-- Говорите по-гречески?
   "-- Нѣтъ. Моя мать фракцуженка. Отецъ умеръ, когда мнѣ былъ годъ, и мать со мной уѣхала изъ Константинополя въ Парижъ, гдѣ я и жилъ всегда.
   "-- Кромѣ французскаго, на какомъ еще языкѣ говорите?
   "-- По-нѣмецки.
   "-- Еще?
   "-- Больше ни на какомъ.
   "-- Это ложь! Вы русскій офицеръ.
   "-- Нѣтъ. Я грекъ.
   "Не добившись ничего, меня и капитана отправили въ крѣпость Caсебо. Тамъ призовой судъ конфисковалъ пароходъ, а капитана и команду отпустили. Меня же засадили въ крѣпость и подвергли вторичному допросу. Я не ждалъ его, и на допросѣ со мной случилась прямо ужасная вещь: я забылъ свою фамилію.
   "-- Какъ ваша фамилія?
   "Я въ отвѣтъ что-то мычу.
   "-- Говорите яснѣе.
   "Я опять мычу.
   "-- Да что у васъ хлѣбъ во рту?
   "Тогда я вынимаю изъ кармана паспортъ и говорю:
   "-- Читайте сами
   "Я читаю самъ: Вамвакедесъ.
   "Въ крепости продержали меня три недѣли. Содержали прекрасно. Исполняли даже прихоти. Офицеръ, приставленный ко мнѣ, Камура, былъ безукоризненно вѣжливъ и ласковъ. Прислуга также. Помѣщеніе идеально-чистое. Масса солнца, свѣта, большіе коридоры и комнаты, бѣлыя стѣны. Свобода гулять, выходить. Только не въ сторону порта, гдѣ чинились суда. Но все время со стороны японцевъ попытка заставить меня проговориться по-русски. Я прошу что-нибудь читать.
   "-- Кромѣ "Нивы", русскаго журнала, ничего нѣтъ.
   "-- Но я по-русски не понимаю.
   "-- Картинки посмотрите.
   "И мнѣ даютъ "Ниву". Я знаю, что въ это время за мной наблюдаютъ, и, поборовъ адское желаніе почитать, я небрежно перелистываю и съ скучающимъ видомъ возвращаю "Ниву" назадъ.
   "Тогда мнѣ дали французскихъ книгъ.
   "-- Можетъ-быть, вы хотите матери письмо написать?
   "-- Нѣтъ, благодарю васъ покорно, она умретъ отъ ужаса, куда я еще попалъ.
   "Однажды ночью меня будятъ и говорятъ по-русски:
   "-- Вы свободны и можете хоть сейчасъ уѣзжать.
   "Я спрашиваю по-французски, что они говорятъ?
   "-- Ничего, ничего,-- спите.
   "Однажды меня призываютъ и говорятъ:
   "-- Мы совѣтуемъ вамъ признаться. Если признаетесь, мы отнесемся къ вамъ, какъ къ военноплѣнному, въ противномъ же случаѣ поступимъ по закону.
   "-- Я грекъ".
   -- Вы думаете, они исполнили бы свое обѣщаніе?
  

CIV.

  
   -- Не сомнѣваюсь. Японцы очень въ этомъ отношеніи щепетильны и корректны. Вообще это очень симпатичный, ласковый народъ. Ласки у нихъ столько же, сколько солнца.
   Я смѣюсь и спрашиваю:
   -- Не макаки?
   Такъ когда-то и кто-то въ нашемъ поѣздѣ называлъ японцевъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вполнѣ интеллигентные люди. Съ большой будущностью. Въ каждомъ громадная любознательность. Мой прислужникъ. Говорю ему:
   "-- Миза.
   "По-ихному вода.
   "Онъ приноситъ и жестомъ спрашиваетъ, какъ по-французски? И въ слѣдующіе разы уже говоритъ:
   "-- L'eau.
   "И десятка два словъ успѣлъ выучить, пока я сидѣлъ".
   -- Какъ же васъ наконецъ выпустили?
   -- Я написалъ письмо французскому консулу. Они его не доставили по назначенію, но черезъ нѣсколько дней послѣ того приходить Кимура и говоритъ:
   "-- По справкамъ у нашихъ шпіоновъ оказалось, что вы дѣйствительно Вамвакедесъ. Вы свободны, если дадите подписку, что не поѣдете въ Манчжурію".
   -- Вы дали?
   -- Сейчасъ же. И въ тотъ же день меня отправили въ Нагасаки, гдѣ я и прожилъ недѣлю до отхода парохода въ Шанхай.
   -- Тамъ вы уже чувствовали себя свободно?
   -- Ну, нѣтъ. Вѣроятнѣе всего, что и тамъ слѣдили за мной. Вообще все время настроеніе было ужасное. Иногда отъ этого безконечнаго ожиданія, напряженія и неизвѣстности охватывало такое отчаяніе, такая тоска, что я хотѣлъ броситься и бѣжать: будутъ стрѣлять, убьютъ, по крайней мѣрѣ, сразу, а такъ все равно нервная система не выдержитъ и я въ концѣ концовъ проговорюсь. Теперь, когда я въ этомъ купэ сижу свободный, говорю съ вами, я уже и не вспомню, чтобы разсказать пережитое, но общее впечатлѣніе отъ тогдашняго времени какой-то и до сихъ поръ непереваримый комъ, что-то темное, которое никогда не разойдется, и ужасное. Это -- безсознательная память нервовъ о пережитомъ. Они болятъ при воспоминаніи... Бр!..
   -- Съ вами любезны все-таки были?
   -- Удивительно! Исполняли рѣшительно всѣ мои просьбы.
   -- Японія вамъ понравилась?
   -- Очень. Въ спокойномъ настроеніи эта поѣздка доставила бы громадное удовольствіе.
   -- Какъ васеленіе относится къ русскимъ?
   -- Очень хорошо. При мнѣ и въ Сасебо и въ Нагасакахъ праздновали взятіе Портъ-Артура.
   -- Энтузіазмъ большой у нихъ?
   -- Нѣтъ. Какое-то пренебреженіе и къ намъ, и ко всѣмъ европейцамъ, и, кажется, къ англичанамъ особенно. Я бы сказалъ даже, угнетенное настроеніе: "мы знаемъ, что вы, русскіе, можете подавить насъ силой, война, весьма возможно, будеть для насъ безрезультатная. Пусть! Но мы и вамъ и всему свѣту докажемъ, что мы можемъ драться даже съ первоклассной державой, а въ боевомъ отношеніи и въ качественномъ стоимъ выше всякой европейской державы". По-моему, японцы, при всей ихъ культурѣ, все-таки еще дѣти, а ихъ толпа легкомысленнѣе всякой другой.
   -- Видѣли гейшъ?
   -- Видѣлъ, конечно. Накупилъ всякихъ японскихъ бездѣлушекъ
   -- Гдѣ же вы наконецъ вздохнули легко?
   -- Въ Тіенцзинѣ. Но если ужъ говорить о легкомъ воздухѣ, то самый легкій былъ въ началѣ кампаніи, когда мы только-что пріѣхали. Тогда, помните наше прощаніе въ Ляоянѣ, я отправился молодымъ нижнимъ чиномъ въ полкъ. Сразу дали мнѣ 17 казаковъ, посадили въ какую-то деревню и сказали: "карауль". Сидимъ мы день, два, три, пять дней. Тишь, гладь, Божья благодать. Хожу себѣ по фанзамъ, пью чай и думаю: вотъ такъ война! Вдругъ на пятый день прибѣгаетъ казакъ:
   "-- Ваше благородіе, японцы! Вотъ они!
   "Такъ и застучало все во мнѣ. Выскочилъ. Всѣ казаки у забора. Caженяхъ въ 500 японскій разъѣздъ въ двѣнадцать человѣкъ. Что дѣлать? Вспомнилъ я, какъ это въ училищѣ насъ обучали, и приказалъ сѣдлать дошадей, собраться, при лошадяхъ пять человѣкъ остались, а остальные цѣпью у забора разсыпались. Когда подъѣхали японцы саженей на двѣсти, казаки молятъ:
   "-- Дозвольте, ваше благородіе, выстрѣлить!
   "А сами какъ въ лихорадкѣ, и я тоже нервничаю. Что-то совершенно незнакомое охватило. Въ буквальномъ смыслѣ въ мирной обстановкѣ таракана никогда не раздавишь: ползетъ,-- и пусть ползеть, отодвинешься. А тутъ какая-то неумолимая жажда: убить, разстрѣлять. Ощущеніе желанія охоты умножено на милліоны. Выдержали и подпустили саженей на пятьдесятъ. Но тутъ,-- своего ружья у меня не было,-- чувствую, что мои руки тянутся къ ружью казака-сосѣда. Тотъ тоже хочеть самъ. Я съ силой вырываю, цѣлю, выстрѣлъ. Японскій офицеръ быстро наклоняется, хватается за гриву и валится на землю. Стрѣляютъ остальные казаки. Японцы одинъ за другимъ падаютъ, поворачиваютъ суетливо лошадей, и успѣваетъ ускакать только одинъ изъ нихъ. Въ это время:
   "-- Ваше благородіе, японцы!
   "Мы поворачиваемся, и я вижу на сопкѣ не меньше батальона японцевъ. И сейчасъ же начинается страшная трескотня. Что дѣлать? Кажется, надо уходить. Лошади готовы.
   "-- На конь!
   "Главная улица деревни съ выходомъ на обѣ стороны околицы.
   "-- Куда?
   "-- Налѣво!
   "Вылетаемъ за деревню: прямо на насъ скачетъ эскадронъ.
   "-- Назадъ!
   "Проскакиваемъ деревню, а позади другой эскадронъ скачеть. Куда? Прямо передъ нами батальонъ пѣхоты. Еднаственный выходъ -- на сопки, между пѣхотой и вторымъ эскадрономъ. Выскочатъ ли лошади по откосу? Другого выхода нѣтъ. Каменистый крутой откось. Лошади рвутся, дѣлаютъ уродливые прыжки, спотыкаются, кубаремъ со всадникомъ летятъ, опять вскакиваютъ и скачутъ. Пули о скалу пощелкиваютъ, какъ щелканье волчьихъ зубовъ. Непрерывное пощелкиванье и вездѣ, вездѣ. Почему мы живы, почему никто не падаетъ? Что я долженъ дѣлать? Я должемъ ѣхать послѣднимъ. Японцы скачутъ уже сзади. Послѣднія усилія, гребень близко, пули удвоенно щелкаютъ, гребень! Внизъ кубаремъ -- спасенье! Уже версты двѣ отскакали, пока вскарабкались японцы. Семь верстъ гнались за нами. Вотъ тогда послѣ гребня я вздохнулъ. И даже не тогда, а по дорогѣ уже. Нечаянно дотронулся я до своей груди: кровь! Еще тронулъ, вся рука въ крови! Я едва не упалъ съ лошади, силы сразу оставили".
   -- Ранены?
   -- Сосѣда ранило, и кровь брызнула фонтаномъ и залила меня, а я сгоряча не замѣтилъ-было. Вотъ что дѣлаетъ видъ крови. Потомъ мнѣ часто пришлось наблюдать: лежишь въ цѣпи, весело идетъ перестрѣлка, остроты, смѣхъ. Вдругъ пуля попала въ кого-нибудь. Это особенный звукъ, и сейчасъ же его отличаешь. Пустой выстрѣлъ поетъ, какъ цитра, сухой выстрѣлъ -- въ землю, а въ тѣло -- мягкій. И сразу мертвая тишина на линіи. Потомъ начинаютъ оглядываться: кого? И раненый, не чувствуя еще, ищетъ глазами и вдругъ увидитъ свою кровь.
   "-- Кровь?!
   "И завоетъ благимъ матомъ".
   -- Васъ тогда не ранило?
   -- Оцарапало. Въ пяти мѣстахъ платье пробило, въ томъ числѣ и шапку. Ранено было всѣхъ семь человѣкъ. Да, вотъ тогда, когда убѣдился я, что не раненъ,-- вздохнулъ всей грудью. Понялъ это и сталъ осязать, какъ хороша жизнь, ароматна зелень, прекрасно небо. Конечно, источникъ -- трусость, и я трусъ, но нетрусовъ нѣтъ, и я всегда боюсь.
   -- Въ нашемъ положеніи вы имѣете право говорить намь это.
   -- Сознавать могу, позналъ немножко себя, и это единственное цѣнное, что выносишь изъ такой ужасной бойни. А какъ я рвался сюда! И теперь, когда я знаю, что живой отсюда не уйду, что бы далъ я, чтобы быть опять у себя на родинѣ, въ кругу близкихъ и милыхъ, среди простора полей милой Казанской губерніи!
   -- Зачѣмъ такія мрачныя мысли? Не всѣ же умираютъ.
   -- Не всѣ потому, что идетъ постоянное пополненіе. А въ частяхъ, бывшихъ съ начала кампаніи, и двадцати процентовъ не осталось прежняго состава. О, это такая лотерея: здѣсь больше шансовъ выиграть, чѣмъ остаться цѣлымъ.
   Я смотрю въ милое лицо А. П. Да, теперь рѣзче обозначались на лицѣ бороздки мысли и пережитаго. И рядомъ съ этимъ еще совершенно сохранилась дѣтская ласковость и жизнерадостность.
   Такъ весной иногда борются еще веселые лучи съ надвигающимися тучами, но новые и новые ряды ихъ выползаютъ изъ-за горизонта, и темная синяя бездна тамъ уже закрыла радостную даль.
  
   1904.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru