На улицахъ только что прошедшій снѣгъ смѣшался съ грязью мостовыхъ, и лишь въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ его не коснулась человѣческая нога, онъ лежалъ, пухлой бѣлой пеленой, рыхлѣя отъ выглянувшаго изъ-за тучъ солнца...
Бухта "Золотой Рогъ", скованная льдомъ, была вся испещрена колесами пролетокъ, привозившихъ сѣдоковъ на военныя суда. Вокругъ судовъ чернѣли проруби и, среди сплошного льда, казались чернильными пятнами на бѣлой скатерти. По утрамъ около этихъ зіяющихъ дыръ толпились матросы съ кирками и ломами въ рукахъ, и желѣзо впивалось въ зеркальную поверхность народившагося за ночь льда, откалывая отъ него куски, нырявшіе въ темно-синюю воду.
По случаю войны, военныя суда не прекращали кампанію; изъ ихъ широкихъ черныхъ трубъ круглыя сутки клубился дымъ, и вилась тонкая струйка пара.
Каждое утро на кормѣ этихъ судовъ взвивался военный флагъ, а послѣ заката солнца флагъ медленно сползалъ по флагштоку... Съ подъемомъ его, жизнь на судахъ начинала бить ключомъ: на палубѣ слышались крики команды и пѣніе сигнальныхъ рожковъ. Но едва только на бухту наползала ночь,-- всѣ суда вдругъ окутывало молчаніе, и они стояли до утра безмолвными, чернѣющими громадами.
Совсѣмъ другую жизнь велъ городъ: и ночью онъ игралъ освѣщенными окнами шантановъ и клубовъ, мигалъ огоньками фонарей. И въ то время, когда надъ бухтою спускалась зловѣщая тишина, прерываемая изрѣдка окликами часовыхъ, надъ городомъ стояло зарево, и слышался неясный гулъ.
Въ одинъ изъ такихъ дней, послѣ полудня, по направленію къ Сибирскому Флотскому Экипажу ѣхалъ "прапорщикъ по морской части" Александръ Борисовичъ Караевъ {Моряки коммерческаго флота, капитаны и ихъ помощники, зачисляются въ запасъ флота прапорщиками и, во время войны, призываются въ этомъ чинѣ въ военный флотъ, гдѣ несутъ обыкновенныя офицерскія обязанности.}. Ему недавно минуло двадцать шесть лѣтъ, былъ онъ высокаго роста, бѣлокурый, широкогрудый, съ небольшой, слегка вьющейся бородкой. Голубые глаза его съ длинными рѣсницами смотрѣли весело и нѣсколько лукаво, а розовое лицо дышало молодостью и здоровьемъ.
Навстрѣчу ѣхалъ флотскій офицеръ, и Караевъ узналъ въ немъ завѣдующаго транспортами, капитана второго ранга Загорѣльскаго. Караевъ приложилъ руку къ фуражкѣ, флотскій сдѣлалъ то же, и каждый поѣхалъ въ свою сторону.
-- Здравствуйте!..-- сказалъ Загорѣльскій, подавая руку,-- А я вотъ увидѣлъ васъ и вспомнилъ: хотите идти въ Артуръ?
Щеки Караева заалѣли...
-- Разумѣется!...-- воскликнулъ онъ.-- На чемъ?
-- На транспортѣ "Миссури"! Онъ пойдетъ въ началѣ декабря и повезетъ Артуру провіантъ и снаряды. Но предупреждаю: путешествіе опасное! Можно даже сказать -- авантюра!
Пока Загорѣльскій говорилъ, Караевъ учитывалъ предложеніе. Онъ понялъ одно -- что представляется возможность участвовать въ войнѣ. Надоѣла бездѣятельность, притупившая нервы и толкавшая на кутежи и карты. И Караевъ сказалъ, дѣлая небольшой поклонъ:
-- Я согласенъ! Благодарю васъ за вниманіе!
Загорѣльскій ласково улыбнулся.
-- Не за что! Я васъ назначу на транспортъ старшимъ офицеромъ. Увѣренъ, что останетесь довольны! Тѣмъ болѣе,-- онъ снова улыбнулся, -- что у васъ только начальникъ экспедиціи будетъ флотскій; остальные -- всѣ прапорщики.
Простясь съ Караевымъ, Загорѣльскій поѣхалъ дальше, а Караевъ, садясь на извощика, вдругъ рѣшилъ, что ему въ Экипажѣ сегодня дѣлать нечего, и приказалъ повернуть въ городъ.
"Поѣду лучше къ Аристарху. Подѣлюсь съ нимъ своею радостью".
Съ Аристархомъ Федоровымъ Караевъ былъ очень друженъ. Служилъ Федоровъ въ портовой конторѣ младшимъ дѣлопроизводителемъ и быль извѣстенъ въ военномъ кругу Владивостока, какъ веселый и неунывающій малый. Почти ежедневно у него собирались гости. Приходили мелкіе портовые чиновники, молодое офицерство, незначительные подрядчики, нуждающіеся въ военныхъ знакомствахъ, и устраивали пирушки въ складчину, принося каждый что-нибудь изъ съѣстного или напитковъ. И сейчасъ Караевъ, проѣзжая мимо гастрономическаго магазина, купилъ цѣлый ворохъ закусокъ и двѣ бутылки коньяку.
Домикъ, въ которомъ жилъ Федоровъ, стоялъ въ небольшомъ тупикѣ на горѣ. Караевъ отпустилъ извощика, забралъ покупки и полѣзъ на гору. Еще издали онъ понялъ, что квартира его пріятеля полна гостей; это было слышно по гулу голосовъ, вырывающихся на улицу въ открытую форточку, по треньканью балалайки и по руладамъ какого-то баритона, выводившаго на весь тупикъ: "Ахъ, зачѣмъ эта ночь такъ была хороша".
У подъѣзда Караевъ сложилъ покупки и позвонилъ. Прождавъ съ минуту и въ сотый разъ перечитавъ на дверяхъ визитную карточку: "Аристархъ Петровичъ Федоровъ, Чиновникъ морского вѣдомства",-- позвонилъ снова.
За дверью послышался лай, затѣмъ чьи-то шаги, и дверь открыли. На порогѣ стоялъ совершенно незнакомый Караеву морской докторъ. Онъ взялъ у Караева кулекъ съ покупками и понесъ. Прапорщикъ прошелъ крытыми сѣнями, вошелъ въ переднюю, и сразу же окунулся въ волны табачнаго дыма, въ запахъ какой-то снѣди и въ неообразимый шумъ...
Пока Караевъ вѣшалъ пальто, отбиваясь отъ ласкъ облапившаго его сеттера,-- въ сосѣдней комнатѣ кто-то кричалъ, стуча ножемъ по тарелкѣ, стараясь перекричать всѣ голоса:
-- Господа!.. кто пьетъ водку пополамъ съ пивомъ?.. подходи!..
Въ переднюю вбѣжалъ Федоровъ,-- средняго роста брюнетъ лѣтъ тридцати пяти, съ умными карими глазами, розовымъ лицомъ и вьющейся шевелюрой. На немъ была ночная сорочка, воротъ которой былъ открытъ, обнажая мохнатую грудь. Наотмашь пожавъ руку прапорщика, Аристархъ улыбнулся...
-- А я сегодня опять на службу не пошелъ. Неохота!
Прапорщикъ сочувственно кивнулъ головой.
-- Я тоже ѣхалъ въ Экипажъ и не доѣхалъ!
Онъ обдернулъ на себѣ тужурку и прибавилъ:
-- Ты знаешь: я иду въ Артуръ.
Аристархъ вскинулъ на него глаза.
-- Неужели? На чемъ?
-- На "Миссури"! Сейчасъ встрѣтилъ Загорѣльскаго. Онъ меня туда назначаетъ.
Федоровъ схватилъ Караева за руку и потащилъ въ комнаты.
Въ комнатѣ было нѣсколько офицеровъ и чиновниковъ. Одни изъ нихъ толпились у стола, уставленнаго закусками и напитками, другіе,-- въ углу, за ломбернымъ столомъ играли въ карты. Тутъ же, на спинкахъ стульевъ лежали ихъ сюртуки и жилеты. Пѣхотный подпоручикъ Дульскій держалъ въ рукахъ балалайку, перебирая пальцами струны. Онъ былъ тоже безъ сюртука и стоялъ одинъ, посреди комнаты, мечтательно устремивъ глаза въ потолокъ.
Въ раскрытую форточку врывались клубы морознаго воздуха, но, не смотря на это, въ комнатѣ было жарко и страшно накурено; бурыя струйки дыма ползли къ потолку...
Когда Аристархъ съ прапорщикомъ вошли, голоса немного стихли, но высокій чиновникъ съ рачьими глазами и большимъ зобомъ рявкнулъ басомъ, потрясая налитымъ стаканомъ:
Караевъ улыбнулся и сразу почувствовалъ, какъ къ сердцу подступило что-то веселое и безшабашное. Хотѣлось громко говорить, хохотать во все горло, дѣлать глупости, шалить, какъ ребенокъ.
Изъ всей компаніи прапорщикъ былъ незнакомъ только съ морскимъ докторомъ. Остальные были завсегдатаями квартиры Аристарха и встрѣтили Караева, какъ своего.
Начались разспросы. Караева поздравляли, трясли ему руку, хлопали по плечу.
Потомъ потащили къ столу. Долго и много пили, играли въ карты, пѣли пѣсни.
Разошлись съ первыми проблесками разсвѣта.
II.
Къ транспорту "Миссури", стоявшему посреди льда, Караеву пришлось идти пѣшкомъ. Отъ края проруби и до самого судна ходила китайская шампунька, перевозившая на транспортъ желающихъ.
Высокій и неуклюжій, походившій на гигантскую желѣзную коробку, "Миссури" на фонѣ покрытаго снѣгомъ берега казался большимъ грязнымъ пятномъ. Купленный недавно у одной нѣмецкой фирмы, транспортъ этотъ, до покупки его морскимъ вѣдомствомъ, былъ скромнымъ угольщикомъ {"Угольщикомъ" называется коммерческій пароходъ, занимающійся перевозкой угля.}, и, какъ говорили злые языки, стоилъ много меньше того, что за него заплатили.
Придя съ приказомъ о назначеніи, Караевъ прошелъ въ каютъ-кампанію, гдѣ за чаемъ сидѣли всѣ офицеры "Миссури". Караевъ представился командиру,-- пожилому уже "прапорщику" Губину и познакомился съ остальными офицерами, тоже прапорщиками. Кромѣ Губина, на транспортѣ были: штурманскій офицеръ Сухотинъ, ротный Быстрицкій и механикъ Котовъ.
-- Возможно, что намъ и удастся прорваться въ Артуръ!..-- сказалъ командиръ въ разговорѣ.-- Главное: проскочить сѣверъ Японіи, а тамъ уже съ полгоря! Ночью будемъ идти безъ огней, а днемъ -- подъ разными флагами.
-- А если встрѣтятся японцы?..-- спросилъ Караевъ.
-- Попытаемся проскочить! Не удастся,-- спустимъ команду на шлюпки и затопимъ или взорвемъ транспортъ!
Весь этотъ день прошелъ у Караева въ пріемѣ должности старшаго офицера и въ осмотрѣ транспорта. Перевезъ онъ свои вещи изъ квартиры, устроилъ свою каюту, составилъ списокъ командѣ и судовому имуществу. Всей команды на "Миссури" было сорокъ человѣкъ. Набиралась она тоже изъ "охотниковъ", и были это все люди, знавшіе на что и куда идутъ.
Судового имущества на "Миссури" оказалось очень мало. То и дѣло не хватало самаго необходимаго, и, когда Караевъ заговорилъ на эту тему съ командиромъ, тотъ безнадежно махнулъ рукой.
-- Я нѣсколько разъ говорилъ объ этомъ въ штабѣ! И каждый разъ слышалъ одинъ отвѣтъ: "Какое вамъ еще имущество? Все, равно: или взорветесь, или васъ захватятъ съ имуществомъ японцы... Старайтесь только дойти"... Это отношеніе штаба къ предстоящему походу отчасти смущало Караева.
"Ужъ если самъ штабъ не вѣритъ въ походъ, -- думалъ онъ съ горечью,-- такъ какъ же мы должны смотрѣть на свое будущее"?-- Но гдѣ-то, въ глубинѣ души, все-же теплилась у него маленькая искорка надежды: "а вдругъ... достигнемъ цѣли?"
И Караевъ дѣлалъ свое дѣло съ горделивымъ сознаніемъ, что выполняетъ долгъ передъ родиной. Грядущее казалось загадочнымъ, но въ то же время и исключительнымъ. Не хотѣлось вѣрить, что все останется по старому, что въ судьбѣ не произойдетъ никакой перемѣны. Бывали минуты, когда Караеву безумно хотѣлось приподнять хоть краешекъ той завѣсы, которая скрывала отъ него будущее. Поперемѣнно онъ или рисовалъ себѣ картины удовлетвореннаго честолюбія, или же впадалъ въ уныніе, убѣждаясь, что на успѣхъ шансовъ очень мало.
Во всякомъ случаѣ, новизна обстановки волновала Караева, и уже это было интересно. Было жутко думать о томъ, что на карту ставится жизнь, которая можетъ прерваться при первой встрѣчѣ съ непріятелемъ. Отъ одной этой мысли по спинѣ Караева пробѣгала мелкая, холодная дрожь, и въ вискахъ сильно стучало, но въ то же время не вѣрилось, что это случится. Слишкомъ ужъ хотѣлось жить, и впереди была огромная, заманчивая дорога, на которую вели Караева молодость и громадный запасъ неистраченныхъ еще силъ. Не вѣрилось въ смерть потому, что слишкомъ ярко свѣтило милое, хорошее солнце, хорошо и ласково улыбались окружающіе. И когда на Караева смотрѣло это солнце, смерть казалась невозможной; ему хотѣлось кричать отъ радости,-- кричать съ торжествомъ звѣря, уходящаго изъ-подъ выстрѣла охотника...
На другой день на "Миссури" заѣхалъ Загорѣльскій, отвелъ командира въ сторону и сказалъ:
-- Васъ завтра начнутъ нагружать... Но команда "Миссури" къ нагрузкѣ касаться не должна. Имѣйте это въ виду!
Вечеромъ пришелъ ледоколъ и повелъ трансаортъ къ артиллерійскимъ пакгаузамъ.. Два дня грузили снаряды, послѣ чего транспортъ отвели къ пакгаузамъ морского вѣдомства и стали грузить провіантъ. На погрузку были присланы спеціальные люди, и продолжалась она дней пять.
За это время Караевъ былъ два раза на берегу и сдѣлалъ необходимыя покупки. Видѣлся онъ и съ Федоровымъ.
-- Неужели ты думаешь, что попадешь въ Артуръ?..-- спросилъ тотъ, иронически улыбаясь.
-- Не увѣренъ, конечно, но надѣюсь.
Аристархъ покачалъ головой.
-- Вьюноша ты еще, Александръ Борисовичъ! Сразу видно, что флотъ тебѣ мало знакомъ! Ужъ кто-кто, а я-то наше морское вѣдомство знаю.
Караевъ протестовалъ, увѣряя, что въ данномъ случаѣ, "морское вѣдомство" не причемъ: успѣхъ зависитъ отъ счастья и отъ морскихъ способностей экипажа "Миссури".
Но Федоровъ упорно стоялъ на своемъ.
-- Не причемъ какъ разъ ваши способности! Не дойдете до Артура просто потому, что корабль-то вашъ ни къ черту не годится! Гнилье!
И, словно въ доказательство правоты Аристарха, первый разговоръ, на который наткнулся Караевъ въ каютъ-компаніи по возвращеніи съ берега, былъ о дефектахъ транспорта. Котовъ жаловался, что въ порту не хотятъ дѣлать никакого ремонта въ машинѣ.
-- Просилъ хоть упорный подшипникъ укрѣпить... Отказалъ! А вѣдь подшипникъ-то, какъ балерина, танцуетъ!
-- Вы имъ говорили, что въ такомъ видѣ невозможно выйти въ море?..-- спросилъ командиръ.
Командиръ пожималъ плечами, механикъ ругалъ на чемъ свѣтъ стоитъ портовую контору, а Караевъ сидѣлъ мрачный и думалъ:
-- Кажется, Аристархъ правъ: не дойти намъ до Артура!
Вчерашнія мечты объ успѣхѣ казались ему уже несбыточными, и становилось скорбно на душѣ. Сразу какъ-то опускались руки, и не хотѣлось ничего дѣлать... И все чаще и чаще капли сомнѣнія падали на разочарованную душу, и мозгъ сверлила назойливая, тревожная мысль: ужъ не отказаться ли, пока не поздно, отъ этого похода? Все равно, ничего изъ него не выйдетъ. Но, подумавъ, Караевъ рѣшилъ, что отступать поздно.
"Суждено остаться въ живыхъ -- буду въ Артурѣ! Нѣтъ,-- значитъ такая судьба"!
Наконецъ, "Миссури" былъ нагруженъ, трюма его опечатаны, и вѣдомость груза сдана Караеву, какъ старшему офицеру.
На досугѣ Караевъ разсмотрѣлъ эту вѣдомость. Оказалось, что на "Миссури" погружено шесть тысячъ тоннъ {Около 360 тысячъ пудовъ.} снарядовъ и провіанта и двадцать тоннъ {1200 пуд.} динамита. Оцѣненъ былъ этотъ грузъ въ огромную сумму.
Какъ только погрузка была окончена, "Миссури" отвели на прежнее мѣсто, и на транспортъ начали съѣзжаться начальство и гости.
Первымъ пріѣхалъ командующій флотомъ,-- плотный вице-адмиралъ съ безучастнымъ лицомъ и апатичными движеніями. Пріѣхалъ онъ въ сопровожденіи начальника экспедиціи, лейтенанта Литавкина. И, по первому взгляду на этого франтоватаго офицера, на транспортѣ поняли, что лейтенантъ -- бѣлоручка и ничего не смыслитъ въ морскомъ дѣлѣ. Носилъ онъ форму гвардейскаго экипажа, не выговаривалъ букву "р" и смотрѣлъ свысока на окружающихъ.
Когда адмиралъ представилъ ему офицеровъ транспорта, Литавкинъ прищурился на Губина:
-- Ска-ажите: вы пгапогщикъ?
Губинъ спокойно отвѣтилъ:
-- Я -- командиръ транспорта, г. лейтенантъ! А зовутъ меня Николаемъ Васильевичемъ!
Лейтенантъ смутился, но, не встрѣтивъ поддержки во взглядѣ адмирала, понялъ, что поступилъ безтактно. И, краснѣя, спросилъ что-то о походѣ.
-- Пгекгасный тганспогтъ!.. Хогошо будетъ на немъ плавать!
Командующій флотомъ остался завтракать и разсѣянно слушалъ разговоры офицеровъ. Завтракъ тянулся долго и былъ скученъ. Адмиралъ стѣснялъ всѣхъ. Онъ это понялъ и уѣхалъ до окончанія завтрака. Послѣ его отъѣзда настроеніе сразу приподнялось, и всѣ почувствовали себя свободно. Сталъ совсѣмъ другимъ и лейтенантъ.
За шампанскимъ онъ добродушно сказалъ Губину:
-- Вы пожалуйста на меня не обижайтесь. Пгосто я взялъ не ту ноту! Будемъ дгузьями!
Они подали другъ другу руки и, неожиданно для всѣхъ, поцѣловались.
Къ вечеру привезли лейтенанту безчисленное количество чемоданчиковъ и баульчиковъ. Когда ихъ выгружали съ лодки на палубу, Караевъ стоялъ у трапа вмѣстѣ съ лейтенантомъ.
-- Неужели все это вы возьмете въ походъ?..-- спросилъ онъ удивленно.
Лейтенантъ самодовольно улыбнулся.
-- Ахъ, мой дгугъ!.. Вѣдь мы идемъ чегтъ знаетъ куда?.. А я такъ пгивыкъ къ удобствамъ!
Весь слѣдующій день пріѣзжали гости: знакомые и незнакомые, штатскіе и военные, мужчины и дамы. Входили всѣ на транспортъ съ такимъ видомъ, будто пріѣхали по приглашенію, и отъ нихъ зависитъ судьба похода.
Были тутъ и родственники артурцевъ, посылавшіе письма и посылки, были и жертвователи, отправлявшіе осажденнымъ подарки въ видѣ головъ сахара, окороковъ, папиросъ, всевозможной снѣди. И каждый обязательно хотѣлъ, чтобы его выслушали, записали адресъ его родственника или знакомаго.
Пріѣзжали дамы-патронессы съ цѣлыми кипами иконъ, книгъ духовнаго содержанія и всего того, чѣмъ богата обычная благотворительность.
Вся команда "Миссури", не исключая офицеровъ, оказалась обвѣшанной образками и ладонками.
Наконецъ, доступъ постороннимъ былъ прекращенъ, и стали готовиться къ походу. Пріѣхалъ опять командующій флотомъ съ портовымъ начальствомъ. Послѣ молебна, адмиралъ сказалъ нижнимъ чинамъ рѣчь, изрѣдка бросая взглядъ на листокъ бумаги, спрятанный у него въ лѣвой рукѣ.
На разсвѣтѣ пришелъ ледоколъ, проломалъ около "Миссури" ледъ, и транспортъ пошелъ въ море, слѣдуя до залива Петра Великаго за ледоколомъ...
III.
Федоровъ жилъ одинъ, но у него была жена Анна Васильевна, кончавшая медицинскіе курсы. Пріѣзжала она къ мужу на лѣтніе мѣсяцы, и съ ея пріѣздомъ образъ жизни Аристарха рѣзко измѣнялся: прекращались и попойки, и визиты пріятелей. Самъ Аристархъ пилъ значительно меньше.
Каждый разъ послѣ отъѣзда жены Федоровъ входилъ въ осиротѣвшую квартиру, долго сидѣлъ у окна, безцѣльно смотря на улицу, и мрачно пилъ. Продолжалось это обыкновенно дня три, а затѣмъ опять широко открывались двери его квартиры, и попойки возобновлялись.
О женѣ Аристархъ не любилъ говорить съ посторонними. На разспросы о ней онъ или отвѣчалъ шутками, или молчалъ и хмурился. И каждый понималъ, что этого вопроса касаться нельзя,-- что кроется здѣсь какая-то драма.
Только одинъ человѣкъ изъ приближенныхъ къ Федорову -- подпоручикъ Дульскій -- былъ посвященъ въ закулисную сторону семейной жизни Аристарха. Тотъ часто жаловался ему на свою судьбу, а послѣ послѣдняго отъѣзда жены сказалъ подпоручику, шагая изъ угла въ уголъ:
-- Опять одинъ!.. Опять, значитъ, попойки... безсонныя ночи...
-- Ты самъ виноватъ...-- замѣтилъ Дульскій.-- Гони насъ всѣхъ въ шею, и вся недолга!
-- Нельзя! Понимаешь: нельзя; боюсь я одинъ, самъ съ собой, въ квартирѣ оставаться! Жутко мнѣ самого себя!
-- Живи съ кѣмъ-нибудь изъ товарищей!
-- Думалъ и объ этомъ! Но все это не то! Мнѣ нуженъ не человѣкъ, а люди. Мнѣ нужны огни, пьяный угаръ и пьяное веселье!
Онъ подсѣлъ къ Дульскому и дотронулся до его колѣна.
-- Понимаешь: люди мнѣ нужны!.. Когда я одинъ, со мной происходитъ что-то странное...
Аристархъ откинулся на спинку кресла и провелъ рукой по волосамъ. Видъ его былъ жалокъ, и въ глазахъ горѣлъ ужасъ пережитаго...
-- Иногда мнѣ кажется, что я схожу съ ума: то за моей спиной кто-то стоитъ, то, по вечерамъ, я вижу въ углу чью-то тѣнь! А ночью меня душатъ кошмары.
-- Много пьешь. Нужно пить меньше!
Аристархъ махнулъ рукой.
-- Ахъ, совсѣмъ не то! Это только кажется, что я много пью, а на самомъ дѣлѣ я пью не больше другихъ! Такихъ какъ я -- мильонъ!..-- продолжалъ онъ послѣ паузы.-- Почему же они живутъ спокойно, ничего имъ не чудится, не страшно имъ одиночество?
Онъ опять заходилъ по комнатѣ.
-- Многіе, вѣроятно, думаютъ, что я пью съ горя, что я несчастливъ съ Анной Васильевной. И ты, навѣрно, это же думалъ?...-- обернулся онъ къ подпоручику.
-- Думалъ, пока не увидѣлъ васъ вмѣстѣ!
-- Неправда-ли: мы вѣдь любимъ другъ друга? Да?
-- Кажется!
-- Мы боготворимъ другъ друга!..-- восторженно воскликнулъ Аристархъ, останавливаясь съ горящими глазами передъ Дульскимъ.-- Ты прочти только ея письма ко мнѣ! Постой!
Онъ побѣжалъ въ спальню и вернулся сейчасъ же, неся письмо.
-- Вотъ это ея послѣднее письмо! Она пишетъ, что сюда попадетъ не скоро. Пишетъ съ дороги. Узнала, вѣроятно, что женщинъ въ крѣпость больше не пускаютъ. Слушай, что она пишетъ!
Онъ сѣлъ верхомъ на стулъ и приблизилъ къ лицу почтовую бумагу.
-- "...мой бѣдный, далекій мальчикъ. Если бы ты зналъ, какъ рвется мое сердце къ тебѣ"... Или вотъ тутъ...-- онъ быстро перевернулъ страницу и сталъ искать глазами.-- Ахъ, да! .."И какъ подумаю, что ты тамъ одинъ, что некому тебя приласкать, поддержать тебя въ трудную минуту -- мое сердце обливается кровью"...
Аристархъ опустилъ письмо и смотрѣлъ на Дульскаго влажными глазами.
-- Ну, развѣ не любитъ? Развѣ такъ пишутъ нелюбимому человѣку?
-- Зачѣмъ же вы три четверти года живете порознь?..-- поинтересовался подпоручикъ.-- Я понимаю: твоей женѣ нужно жить въ столицѣ изъ-за курсовъ. Но ты то ничѣмъ не привязанъ! Перевелся-бы въ Питеръ, -- и вопросъ рѣшенъ.
Федоровъ слушалъ подпоручика, загадочно улыбаясь.
-- Все это такъ...-- наконецъ сказалъ онъ, -- но ты не знаешь очень многаго! Конечно, я здѣсь не пришитъ и, въ крайнемъ случаѣ, могу уйти со службы. Получаю я здѣсь сто рублей, а при здѣшней дороговизнѣ это все равно, что пятьдесятъ въ Москвѣ.
Вдругъ онъ опять весь какъ-то съежился, и Дульскій понялъ, что какая-то больная мысль угнетаетъ Аристарха. И когда Аристархъ подсѣлъ къ нему, Дульскому показалось, что рядомъ съ нимъ сидитъ глубоко несчастный, даже какъ будто постарѣвшій человѣкъ.
-- Немыслимо намъ жить вмѣстѣ!..-- сказалъ Аристархъ глухимъ голосомъ, въ которомъ звучало отчаяніе.-- Немыслимо потому, что я ей не пара!
Дульскій молчалъ, чувствуя, что надо дать пріятелю высказаться.
-- Вѣдь я и она -- небо и земля! Я -- полуграмотный, мелкій чиновникъ, не прошедшій четырехъ классовъ гимназіи. Она -- ученая, будущій докторъ. Пока ея нѣтъ, мнѣ кажется, что все это ерунда, что такихъ союзовъ, какъ нашъ, много. Я убѣждаю себя, что во мнѣ говоритъ только глупое, подчасъ пьяное самолюбіе. Въ такія минуты я готовъ бѣжать къ ней, поступить въ столицѣ на первое подвернувшееся мѣсто, согласенъ подметать улицы, чистить прохожимъ сапоги!.. Но стоитъ ей пріѣхать и... для меня начинается каторга!
-- Въ чемъ же дѣло?
-- Постой! Я тебѣ объясню! Скажетъ Аня, напримѣръ, какую-нибудь фразу, сдѣлаетъ какой-нибудь жестъ. Что, кажется, въ этомъ страшнаго? А я вижу, что ни этой фразы, ни этого жеста мнѣ не сказать и не сдѣлать... Жена гораздо умнѣе меня и образованнѣе! И мнѣ это больно, и я страдаю! Или начнемъ читать какую-нибудь книгу. Читаетъ всегда она, а я слушаю. И мнѣ начинаетъ казаться, что все, что въ этой книгѣ написано, укладывается въ ея головѣ какъ-то иначе, что она тоньше чувствуетъ, видитъ между строкъ то, чего я не вижу. И опять я страдаю!
Подпоручикъ слушалъ внимательно, крутя лѣвый усъ.
-- Въ этомъ-то вся и драма, что Аня неизмѣримо выше меня и каждую секунду, безсознательно, даетъ мнѣ это чувствовать!..-- продолжалъ Аристархъ, и глубокая морщина легла у него между бровями.-- Возьмемъ хотя бы ея духовный міръ и мой. Я -- мѣщанинъ не только по рожденію, но и по духу... Она -- дворянка по рожденію и орлица по стремленіямъ! Она читаетъ умныя книжки, бѣгаетъ тамъ, въ Москвѣ, на сходки, говоритъ рѣчи. И я пробовалъ читать эти книжки. Изъ-за нея самъ, кажется, готовъ бы сдѣлаться хоть революціонеромъ! Но у меня ничего не вышло. Глупъ ли я очень, недостаточно ли образованъ,-- я ужъ не знаю! Не интересуетъ меня все это.
Тоска была написана на лицѣ Аристарха.
-- Ну, для этого-то не надо образованія...-- сказалъ Дульскій,-- достаточно вдуматься, такъ сказать, въ нѣкоторыя стороны жизни...
-- Вотъ видишь! Ты говоришь: вдуматься. А для меня эти книжки -- абракадабра! Читаю и ничего понять не могу. И скучно такъ, что зѣвать хочется!
Онъ посмотрѣлъ опять на письмо и опустилъ голову.
-- Когда теперь свидимся, Богъ вѣсть! А, можетъ, и не свидимся!
Дульскій удивился.
-- Почему?
-- А чертъ знаетъ, что съ нами черезъ мѣсяцъ будетъ? Придутъ японцы, разгромятъ весь городъ, можетъ быть, шальнымъ снарядомъ убьютъ!.. А то отъ тифа околѣешь или отъ другой какой пакости.
Въ передней задребезжалъ звонокъ. Аристархъ всталъ и пошелъ открыть двери.
Черезъ полчаса началась попойка, столъ уставили напитками, закусками, и Аристархъ въ этотъ вечеръ много пилъ, былъ забавенъ и веселъ, острилъ и дурачился.
IV.
"Миссури" вышелъ въ Японское море при сильномъ юго-восточномъ штормѣ.
Транспортъ былъ сильно нагруженъ, и потому его особенно не качало, за то зарывался онъ въ волны чудовищно и плохо слушалъ руля. Теперь, на ходу, Караевъ все болѣе убѣждался, что Аристархъ былъ правъ въ своей характеристикѣ "Миссури"... Гнилая посудина!
Прапорщикъ стоялъ на мостикѣ, и прислушивался къ работѣ машины,-- неровной, съ перебоями.
-- Нечего сказать: пароходикъ!..-- иронически сказалъ рядомъ стоявшій Губинъ и нахмурился.-- Недалеко мы уйдемъ на немъ... ахъ, недалеко!
И, какъ бы въ подтвержденіе словъ командира, за кормой раздался трескъ, и носъ транспорта вдругъ покатился въ правую сторону.
На корму пробѣжалъ боцманъ...
-- Что случилось?..-- крикнулъ ему съ мостика Губинъ.
Губинъ съ Караевымъ побѣжали сами на корму. На палубѣ валялись обрывки рулевой цѣпи... Перевели временно рулевыхъ на кормовой штурвалъ {Рулевое колесо.}, привели транспортъ на курсъ и стали исправлять поврежденіе. Но звенья настолько проржавѣли, что исправить штуртроссъ оказалось невозможнымъ. Пришлось импровизировать штуртроссъ изъ талей {Снасть съ блоками.}.
Лейтенантъ Литавкинъ не вышелъ изъ своей каюты ни къ завтраку, ни къ обѣду. Посланному за нимъ вѣстовому онъ отвѣтилъ, что ѣсть совсѣмъ не хочетъ и, желаетъ выспаться, такъ какъ ужасно усталъ. Въ каютъ-компаніи поняли, что начальникъ экспедиціи укачался и оставили его въ покоѣ.
Вечеромъ онъ вышелъ на палубу желтый, съ провалившимися глазами, весь осунувшійся. Около машиннаго люка стояли всѣ офицеры. Литавкинъ поздоровался, посмотрѣлъ на бушующія кругомъ волны и дѣланно-равнодушнымъ тономъ, замѣтилъ:
-- Кажется, погода не особенно того... хогошая!
-- Да нѣтъ, ничего себѣ!..-- отвѣтилъ Губинъ, улыбаясь.-- А васъ, кажется, немного укачало?..-- заботливо спросилъ онъ.
Видно было, что вопросъ этотъ пришелся не по душѣ лейтенанту. Но онъ зналъ, что отрицательно отвѣтить нельзя -- все равно не повѣрятъ,-- и, краснѣя, сознался:
-- Немного, да! Никогда ганьше не укачивался -- и вдругъ!..
-- А вы давно послѣдній разъ выходили въ море?..-- спросилъ Губинъ.
Литавкинъ подумалъ.
-- Погядочно! Около двухъ лѣтъ.
-- Гдѣ же вы все это время были?
Ему, старому моряку, былъ непонятенъ морякъ, два года не выходившій въ море, и нѣчто вродѣ презрѣнія мелькнуло во взорѣ командира, скользнувшемъ по фигурѣ лейтенанта.
А тотъ добродушно отвѣтилъ:
-- Гдѣ я былъ? Да на бегегу!.. Адъютантомъ пги главномъ штабѣ!
Заговорили о походѣ.
-- Мы, газумѣется, за этотъ походъ всѣ получимъ Геоггія!..-- сказалъ лейтенантъ тономъ, не допускавшимъ сомнѣній. И при этомъ окинулъ всѣхъ благожелательнымъ, добродушнымъ взглядомъ.
Вечеромъ Литавкинъ пришелъ въ каютъ-компанію къ ужину и дѣлалъ видъ, что ѣстъ, но на самомъ дѣлѣ только ковырялъ вилкой. И вдругъ поблѣднѣлъ, растерянно посмотрѣлъ на сидящихъ и бомбой вылетѣлъ въ свою каюту...
Ночь прошла благополучно. Вахта Караева была съ четырехъ и до восьми утра. Прапорщикъ вышелъ на мостикъ, надѣвъ сверхъ теплаго пальто еще барнаульскій тулупъ, купленный во Владивостокѣ, передъ походомъ.
Вѣтеръ былъ "по носу",-- холодный, порывистый, несущій брызги не то дождя со снѣгомъ, не то заледенѣвшей морской воды.
Впереди было темно, какъ въ могилѣ. Караевъ, по привычкѣ, взялъ было бинокль и сталъ смотрѣть на темный горизонтъ, но рѣшилъ, что напрасно только морозитъ себѣ руки: надъ моремъ лежала пустая тьма, опасности столкнуться съ кѣмъ-нибудь не предвидѣлось.
А вѣтеръ бушевалъ, тоскливо вылъ въ снастяхъ и въ вантахъ {Снасти, поддерживающія мачту.}. Когда Караевъ нечаянно распахивалъ тулупъ,-- вѣтеръ забирался въ открытое мѣсто, стараясь уязвить холодомъ, сыростью и дыханіемъ зимней ночи... Луны совершенно не было, и транспортъ шелъ навстрѣчу плотной загадочной мглѣ...
За спиной Караева, въ штурвальной рубкѣ {Помѣщеніе, въ которомъ находится рулевой.} монотонно скрипѣло рулевое колесо, и вахтенный рулевой тоскливо всматривался въ балансирующую въ нактоузѣ {Деревянная тумба для компаса.} компасную картушку.
Караевъ нѣсколько разъ оглядывался на рулевого. "О чемъ думаетъ этотъ матросъ, вотъ сейчасъ, сію минуту? Вѣроятно о семьѣ, если только она у него есть... О родной деревнѣ"...
Мысли его тоже невольно перенеслись на югъ Россіи, въ небольшой приморскій городокъ... Отца у него не было,-- умеръ лѣтъ пять назадъ,-- а мать-старуха живетъ съ двумя его сестрами въ небольшомъ собственномъ домикѣ. Мать получаетъ пенсію, а сестры учительствуютъ. Въ домикѣ такъ хорошо, уютно... Караеву стало грустно. Понесся мыслями дальше... Всего два квартала отъ нихъ -- другой домикъ, но уже въ два этажа, съ лѣпной штукатуркой на фасадѣ. И во второмъ этажѣ "ея" окно... Она тоже учительница, -- подруга его сестеръ.
Караевъ зажмурилъ глаза. Теплый тулупъ и поздній часъ нагоняли на него дремоту. А мечты, далекія, какъ этотъ сонъ, который стучался сейчасъ ему въ глаза, заставили прапорщика прислониться къ рулевой рубкѣ и плотнѣе сомкнуть вѣки...
Но онъ быстро открылъ ихъ, встряхнулся и зашагалъ по мостику, тревожно всматриваясь въ темную, какъ чернила, жуткую даль... Что тамъ?.. Море? Мгла? Ночь?.. Его будущее?..
Транспортъ покачивался и тяжело шелъ впередъ...
V.
Прошли еще сутки.
Штормъ утихъ, и только зыбь все еще не могла успокоиться и ходила сердитыми, лохматыми валами...
Пересталъ зарываться въ волны и "Миссури" и шелъ теперь ровно, плавно поднимаясь на гребни сѣдыхъ валовъ.
Перемѣна погоды сейчасъ же сказалась и на лейтенантѣ. Онъ и къ завтраку, и къ обѣду выходилъ чистенькій, въ безукоризненно шитой тужуркѣ. Въ тонкости похода лейтенантъ, повидимому, не намѣренъ былъ вмѣшиваться. По крайней мѣрѣ, онъ это далъ понять Губину:
-- Вѣдь я, дгугъ мой, тутъ для мебели!..-- откровенно сознался онъ.-- Мнѣ нужно только заработать Геоггія!..
Часовъ около восьми вечера, когда команда уже окончила судовыя работы и находилась на нижней палубѣ,-- въ машинномъ отдѣленіи что-то произошло...
Машина остановилась.
Офицеры выбѣжали на палубу, а навстрѣчу имъ изъ машиннаго люка валилъ клубами паръ...
Мелькнуло у всѣхъ, что взорвало или цилиндры, или одинъ изъ котловъ. Но, когда изъ машиннаго отдѣленія выскочилъ блѣдный и перепуганный механикъ,-- оказалось, что лопнула главная паровая магистраль... На счастье, въ машинномъ отдѣленіи въ эту минуту никого не было.
-- Но какъ вы сами-то остались цѣлы?..-- спросилъ командиръ.
Котовъ развелъ руками.
-- Счастье! Я какъ разъ находился въ сторонѣ, около главнаго парового винтиля. И, прямо инстинктивно, закрылъ его!
Временно поставили паруса и стали исправлять магистраль. Черезъ часъ машину опять пустили въ ходъ, но Котовъ заявилъ въ каютъ-компаніи:
-- Магистраль исправлена, но предупреждаю: не на долго! Первый штормъ,-- и она можетъ лопнуть такъ, что и мы всѣ сваримся въ машинѣ, и транспортъ больше не тронется съ мѣста!
Начали обсуждать: что дѣлать? Возвращеніе во Владивостокъ никому не улыбалось. Сидѣли долго, нахмурившись, предлагая различные проекты. И только проектъ, внесенный Котовымъ, былъ пріемлемъ: зайти на Сахалинъ, въ Постъ Корсаковскій.
-- Мы все равно пойдемъ Лаперузовымъ проливомъ...-- сказалъ механикъ.-- До Корсаковсквго, слѣдовательно, недалеко. Ну, потеряемъ недѣлю, эка важность! По крайней мѣрѣ исправимся и пополнимъ запасъ угля!
-- А вы увѣрены, что въ Корсаковскомъ можно исправиться?..-- спросилъ командиръ.
-- Не сомнѣваюсь! Тамъ еще существуетъ каторжная тюрьма, и при ней есть механическія мастерскія.
Заговорили о Корсаковскомъ. Вспомнили, что спасавшійся отъ японцевъ крейсеръ "Новикъ" зашелъ въ Корсаковскій и тамъ затопился. Рѣшили, что, въ крайнемъ случаѣ, можно съ крейсера взять новую магистраль, и по немногу пришли къ заключенію, что зайти въ Корсаковскій необходимо.
Только одинъ Караевъ нерѣшительно спросилъ:
-- А какъ же... Артуръ?
-- Чегтъ съ нимъ, съ Агтугомъ!..-- вскричалъ лейтенантъ.-- Не умгетъ! Гораздо хуже, если насъ пагомъ свагитъ!..
Но все-таки подумали и надъ вопросомъ, поднятымъ Караевымъ, и въ концѣ-концовъ рѣшили, что за потерянную недѣлю съ Артуромъ ничего не случится.
Ночью открылись берега Сахалина. Высокой, плоской стѣной выступили они на разсвѣтѣ, убѣгая въ туманную даль.!. И казалось, что транспортъ идетъ навстрѣчу гигантскому таинственному гробу, скучающему среди неба и воды,-- до того мраченъ былъ видъ острова.
И, по мѣрѣ того, какъ Сахалинъ приближался,-- непривѣтливый, хмурый въ своемъ одиночествѣ,-- у всѣхъ, кто смотрѣлъ на него, сжималось въ тоскѣ сердце, и жизнь казалась сплошнымъ страданіемъ.
Караевъ стоялъ на мостикѣ и разсматривалъ въ бинокль близкій уже островъ. "Такъ вотъ онъ каковъ, этотъ островъ страданій, цѣпей и бритыхъ головъ,-- думалъ молодой человѣкъ,-- Сколько загубленныхъ жизней носила его земля, сколько похоронила надеждъ".
Въ полдень проходили Лаперузовымъ проливомъ. Прошли мимо Крильонскаго маяка, бездѣйствовавшаго по случаю войны. На маякѣ жили только смотритель и телеграфистъ, и бѣлая высокая башня маяка торчала, какъ указательный палецъ, грозящій сѣрому, въ обрывкахъ, небу...
Къ вечеру повернули въ заливъ Анива, гдѣ находился Постъ Корсаковскій. Въ заливѣ встрѣтили ледъ, и "Миссури" долго шелъ среднимъ ходомъ, боясь пропороться о льдины.
На мѣсто пришли ночью, но войти въ бухту побоялись, не зная, есть ли въ ней минное загражденіе на случай прихода японцевъ. Встали за мысомъ на якорь, переночевали и лишь на разсвѣтѣ вошли въ бухту.
На мостикъ вышли всѣ офицеры. Литавкинъ смотрѣлъ въ бинокль на открывающійся городъ и вдругъ воскликнулъ:
-- Огудія!.. ей-Богу огудія!
Губинъ схватилъ подзорную трубу.
-- Гдѣ вы ихъ видите?
-- На бегегу!
Дѣйствительно, съ одного мыска какъ будто выглядывала батарея.
-- Поднимите военный флагъ...-- крикнулъ командиръ.-- Могутъ принять насъ за японцевъ и стрѣлять начнутъ.
На флагштокѣ взвился андреевскій флагъ, и на мачтахъ зашелестѣли военные вымпела... И сейчасъ же всѣ увидѣли, какъ отъ берега отвалила шлюпка, направляясь къ транспорту.
"Миссури" убавилъ ходъ и сталъ выжидать. Шлюпка подошла. Въ ней сидѣли два офицера и шесть матросовъ. Одинъ офицеръ былъ армейскій, уже немолодой, съ погонами полковника, нашитыми на романовскій полушубокъ. Черезъ плечо шла портупея съ шашкой казацкаго образца, а сбоку торчалъ кобуръ револьвера. Полковникъ сидѣлъ на рулѣ и махалъ платкомъ. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ молодой мичманъ, все время смотрѣвшій въ бинокль на транспортъ.
Спустили трапъ, и сидѣвшіе въ шлюпкѣ поднялись на палубу. Полковникъ отрекомендовался исполняющимъ обязанности корсаковскаго коменданта, а мичманъ -- охраняющимъ имущество затопленнаго "Новика", команда котораго, во главѣ съ командиромъ, три дня назадъ, переправившись въ Николаевскъ, пѣшкомъ пошла во Владивостокъ.
-- А гдѣ "Новикъ"?..-- спросилъ Губинъ.
Мичманъ перегнулся за бортъ и указалъ на двѣ черныхъ точки, выглядывавшія изъ воды.
-- Вонъ онъ, ближе къ берегу!... Теперь приливъ, и потому крейсеръ почти весь покрытъ водой. Въ обыкновенное же время видна часть его корпуса и вся палуба.
Мичманъ говорилъ, а Караевъ искалъ въ его глазахъ отраженіе тоски. Но глаза мичмана смотрѣли весело, и говорилъ онъ такъ, будто съ крейсеромъ ничего не случилось.
-- А вѣдь мы васъ сначала за японцевъ приняли!..-- улыбнулся мичманъ:-- и не подними вы флагъ еще одну минуту,-- мы бы васъ разстрѣляли!-- Онъ разсказалъ, что съ "Новика" сняты всѣ орудія, которыми и вооруженъ берегъ Корсаковскаго.
Пошли всѣ въ каютъ-компанію, а затѣмъ Литавкинъ съ Губинымъ одѣлись и уѣхали съ корсаковцами на берегъ, съ визитомъ къ начальнику округа. Вернулись они съ берега поздно. По ихъ словамъ, ихъ встрѣтили криками "Ура".
-- Этакій востоггъ...-- увлекался лейтенантъ.-- Меня даже качали, ей Богу!
На разсвѣтѣ транспортъ подошелъ къ берегу, къ борту его подвели угольную баржу, и на транспортъ вошли грузчики-каторжники. Одѣты они были въ сѣрыя куртки, такіе же штаны, а на головѣ у нихъ были маленькія, сѣрыя шапочки.
Караевъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на каторжниковъ. Онъ привыкъ видѣть ихъ въ другой обстановкѣ, закованными въ цѣпи, окруженными хмурыми конвойными... Но тѣ были мрачные, съ печатью проклятія на лицахъ, эти же -- обыкновенные люди, съ обыденными лицами.
Нѣкоторые каторжники съ любопытствомъ осматривали транспортъ. Ходили кучками по палубѣ, заглядывая въ офицерскія помѣщенія и въ нижнюю палубу. Одного изъ нихъ Караевъ остановилъ.
-- Скажите: вы давно въ Корсаковскомъ?
Каторжникъ прищурилъ сѣрые, улыбающіеся глаза.
-- Двѣнадцатый годъ пошелъ.
Онъ попросилъ у Караева папиросу, характерно сплющилъ мундштукъ и сталъ курить, мечтательно пуская колечки дыма.
-- Незамѣтно время прошло, ваше благородіе!..-- сказалъ онъ, послѣ паузы.-- Сначала было тяжело, а потомъ полегчало!
Караеву ужасно хотѣлось задать ему одинъ вопросъ, но онъ не рѣшался.
-- Осудили на безсрочную. А потомъ, стало быть, манифесты разные пошли. Скинули! Опять же, былъ признанъ хорошаго поведенія! Такъ и отбылъ десять съ чѣмъ-то лѣтъ! А теперича я какъ бы на поселеніи.
-- А за что васъ осудили?..-- рѣшился, наконецъ, спросить Караевъ.
Каторжникъ лукаво подмигнулъ лѣвымъ глазомъ, но подумалъ и отвѣтилъ съ ясней улыбкой:
-- Семью прирѣзалъ! Да оно бы, можетъ, и ничего... шестью, а то десятью годами бы ограничилось. Да я, вишь, ребеночка годовалаго тоже прикончилъ... Ну, безсрочную и дали!