Галахов Алексей Дмитриевич
Об Элементах и Формах Славяно-Русского Языка... М. Каткова...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Объ Элементахъ и Формахъ Славяно-Русскаго Языка. Разсужденіе, написанное на степень магистра кандидатомъ М. Катковымъ. Москва. Въ университетской тип. 1845. Въ 8-ю 6. л., 207 стр.
   Разсужденія на ученыя степени годъ-отъ-году становятся болѣе-серьёзными. Изъ простыхъ компиляцій, которыя поражали малоопытнаго читателя многочисленными цитатами непрочтенныхъ книгъ, они перешли въ дѣльные трактаты, не только обнимающіе предаетъ въ современномъ его положеніи, не только представляющіе анализъ чужихъ трудовъ, во и полагающіе иногда новыя раскрытія, самобытные взгляды и выводы. Къ числу послѣднихъ принадлежитъ диссертація г. Каткова, главныя положенія которой мы считаемъ обязанностью прослѣдить. Цѣль его труда, какъ говоритъ самъ авторъ къ предисловіи, "уяснить элементы, изъ коихъ сложились реченія и развились формы языка русскаго. Единственный путь къ этой цѣли -- историко-сравнительный. Такъ-какъ русскій языкъ, будучи членомъ славянской семьи, въ несомнѣнномъ сродствѣ состоитъ съ семьей и обширнѣйшей языковъ индоевропейскихъ; то уяснить его элементы и формы значитъ уяснить тотъ путь, какимъ онъ обособлялся, постараться подойдти сколь можно ближе въ той древнѣйшей эпохѣ, когда онъ самъ впервые произнесъ себя; потомъ слѣдить движеніе имъ въ ту эпоху признанныхъ законовъ". Авторъ самъ признается, что онъ не посмѣлъ бы взяться за такую трудную задачу, еслибъ ему поставлено было въ обязанность совершить дѣло въ такой полнотѣ, какой требуетъ наука. Онъ рѣшился только послужить этому дѣлу, а не повести его; только положить свой малый камень въ общій запасъ, изъ котораго должно соорудиться это трудное зданіе. Поэтому строгой системы въ трудѣ его искать не должно", система безъ полноты матеріала ему кажется болѣе вредною, чѣмъ полезною. Впрочемъ, разсужденіе раздѣлено на двѣ части: въ первой идетъ рѣчь собственно о буквахъ, а во второй о формахъ именныхъ и глагольныхъ.
   Вторымъ тэзисомъ своимъ, г. Катковъ опровергаетъ мнѣніе автора Филологическихъ Наблюденій, который буквы ъ и ь относитъ не къ гласнымъ, а къ придыханіямъ. Древнѣйшіе памятники славянской письменности, уцѣлѣвшіе слѣды въ нынѣшнихъ нарѣчіяхъ русскихъ, сравненіе съ родственными языками свидѣтельствуютъ, что эти спорныя буквы, буквы пустыя или безгласныя по однимъ, полугласныя по другимъ, припряжно-гласныя по Мелетію Смотрицкому, принадлежатъ въ разряду гласныхъ. Замѣненіе буквы ъ буквою о, а буквы ь буквою е встрѣчается не только въ срединѣ, но и въ концѣ реченій, какъ на-прим. въ грамматѣ Мстислава Давидовича: миро, всѣхо, берьго, дълго (долгъ), умрете (вм. умреть -- умретъ), путе (вм. путь), вѣсяте (вм. вѣсять - вѣсятъ). Въ новогородскихъ купчихъ XIV вѣка, именительный падежъ: Марке, Ѳедоро, Костянтине, и проч. Эти примѣры тѣмъ болѣе важны, что взяты изъ такого памятника, который прямо списанъ съ рѣчи народной: здѣсь не музыкальная цѣль, но настоятельная потребность выговора вынуждала писцовъ къ-замѣневію забытыхъ ъ и ь буквами подобнозвучными. Самъ г. Павскій былъ вынужденъ сознаться, что онѣ (ъ и ь) часто заступаютъ мѣсто гласныхъ. Трудно понять, что такое начертанія, письменно заступающія мѣсто гласныхъ: буквы написанныя занимаютъ не мѣсто буквъ произносимыхъ, но служатъ непосредственно къ ихъ означенію.
   Любопытнѣйшая часть диссертаціи заключается въ изслѣдованіи объ удареніи: здѣсь авторъ представляетъ весьма-остроумную догадку о количествѣ (долготѣ и краткости) гласныхъ, свойственномъ нашему языку. На эту догадку былъ онъ наведенъ изученіемъ древнихъ памятниковъ словесности и сравненіемъ съ соплеменными языками. Русскій (общепринятый) языкъ смѣшалъ удареніе слоговъ съ ихъ количествомъ. Между этими обоими началами возникла борьба, которая, чѣмъ-то пресѣченная, доселѣ остается нерѣшенною. Теперь повышеніе и протяженіе голоса въ нашей рѣчи совпали; но напрасно думаютъ наши филологи, что вездѣ протяженіе условлено удареніемъ: есть важнѣйшія причины думать, что противное тому явленіе гораздо-болѣе имѣетъ мѣсто въ языкѣ вашемъ. Во всѣхъ древнихъ языкахъ вашего семейства гласныя существенно различаются по количеству. Доселѣ чешскій языкъ различаетъ ясно и сознательно долготу и краткость гласныхъ. Въ польскомъ удареніе осилило количество; въ немъ повышеніе и протяженіе голоса совпадаютъ, и всегда на предпослѣднемъ слогѣ. Но лучшіе поэты (на-прим. Кохановскій) умѣли отчасти пользоваться этимъ давнимъ свойствомъ языка. Въ русскомъ же языкѣ никогда и никто не хотѣлъ искать этого жизненнаго явленія въ вокализмѣ, хотя народный выговоръ, особенно въ областяхъ отдаленныхъ, гдѣ болѣе сохранилось исконныхъ элементовъ, а затѣмъ народная поэзія и самый складъ вашей рѣчи, сколько уцѣлѣлъ онъ въ памятникахъ, легко наводитъ на эту мысль даже безъ сличенія съ соплеменными языками. Г. Катуовъ беретъ для примѣра русскія слова, которыхъ корни основаны на согласныхъ плавныхъ, и сличаетъ ихъ съ чешскихъ (brăda -- борода, blăto -- болото, drăhy -- дорогой, drăha -- дорога, и проч. При этомъ сличеніи оказывается: что чешскимъ односложнымъ и двусложнымъ реченіямъ соотвѣтствуютъ у насъ двусложныя и трехсложныя сверхъ-того, въ чешскомъ нарѣчія гласная, составляющая слогъ, предпосылаетъ согласную группу: такъ точно и въ другихъ славянскихъ нарѣчіяхъ, такъ точно и въ русскомъ въ тѣхъ словахъ, которыя построены аналогически; въ въ славянскомъ языкѣ вообще въ корняхъ, построенныхъ на какой-либо изъ плавныхъ, группа должна не слѣдовать за гласною, но предшествовать ей. Слѣдовательно, въ русскихъ реченіяхъ существенная гласная есть не первая, а вторая; 2) и это главное, что эта вторая или существенная гласная удерживаетъ ко всѣхъ приведенныхъ словахъ удареніе, когда въ чешскомъ соотвѣтствуетъ ей долгота (krâwa -- корова, prâm -- поромъ, и проч.). Если въ чешскомъ краткость, то ни въ одномъ изъ примѣровъ удареніе не остается на существенной гласной, но переходитъ либо на первый слогъ, либо на третій (klas -- колосъ, brada -- борода). Отсюда ясное выходитъ заключеніе: "если слово содержитъ въ себѣ слогъ долгій, то оно удерживаетъ на немъ удареніе, и удареніе въ этомъ случаѣ постоянно; когда же, напротивъ, нѣтъ въ реченіи долгаго слога, удареніе является бѣглымъ". Далѣе; реченія женскаго рода съ удареніемъ бѣглыхъ, принявъ на концѣ приставку ка, вдругъ оказываютъ удареніе постоянное и притомъ на гласной существенной. Въ чешскомъ именно въ этикъ случаяхъ, краткій по природѣ слогъ превращается положеніемъ въ долгій: въ русскомъ борода -- бородка, въ чешскомъ brăda -- brădka. При этомъ случается, что гласная, въ нашемъ правописаніи и отчасти выговорѣ вовсе забытая, не только вдругъ оказывается снова, но и останавливаетъ на себѣ удареніе, на-прим. "игла -- иголка" (въ Остр. Еван. "игъла"). Изъ всего этого слѣдуетъ, что постоянное удареніе въ нашемъ языкѣ остается ничѣмъ инымъ, какъ дѣйствіемъ долгаго слога. За симъ авторъ разбираетъ гласныя буквы, показывая, которыя изъ нихъ я въ какомъ случаѣ являлись долгими или краткими: весь этотъ а наливъ очень-остроуменъ. Статья объ удареніи оканчивается мыслію о современномъ языкѣ, которую мы здѣсь выписываемъ.
   "Наши писатели, и вообще ревнители русскаго языка, давно и очень кажется, желаютъ, чтобы сталъ онъ въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ теперь, разговорнымъ словомъ образованнаго круга, гдѣ царствуетъ доселѣ рѣчь французская. Но это доброе желаніе едва ли исполнимо, пока художное чутье самихъ писателей и двигателей слова, доселѣ устремленное почти на одинъ синтаксисъ, не вспомнитъ объ этимологіи, о звукахъ, о произношенія. Не вся бѣда, но часть большая бѣды къ длинныхъ и неуклюжихъ. Конечно много тунеядныхъ реченій легко можетъ избѣжать искусный писатель, что дѣйствительно видимъ иногда. Но отъ этого не легче, ибо не всѣ длинно-построенныя слова могутъ быть названы тунеядными: есть изъ нихъ такія -- и такихъ не малое количество -- къ которымъ издавна пріобыкла мысль наша, и которыхъ стоитъ языкъ -- и потеря ихъ была бы незамѣнима. Какъ книга, такъ и слово длиннымъ бываетъ не потому, что много въ немъ числится буквъ, а потому что вяло, тяжело для языка, непріятно для слуха. Но безспорно нельзя назвать пріятными и легкими многія реченія наши, которыхъ большая половина, а иногда и все тѣло остается безъ ударенія, безъ тона и какъ бы безъ души. Когда повстрѣчаемся въ рѣчи съ словами, въ которыхъ лишь на пятомъ или даже шестомъ слогѣ отъ конца стоитъ удареніе ничтожное и едва слышное, мудрено ли, что мы побоимся такой встрѣчи, и впадемъ въ скороговорку. Избѣгать всегда такихъ реченій невозможно; изгнанныя съ одной, онѣ придутъ съ другой стороны. Ихъ источникъ въ грамматическомъ строеніи языка, и запереть вовсе этотъ источникъ не скоро дозволитъ языкъ, коренящійся крѣпко въ своемъ прошедшемъ, и воспитанный преданіями, для него и для васъ драгоцѣнными. Полякъ не побоится длиннаго причастія; удареніе на предпослѣднемъ слогѣ сообщитъ самому многосложному слову польской рѣчи быстроту и легкость, и даже скроетъ другіе недостатки. Чешская рѣчь сильна своимъ количествомъ, и ударенію, всегда на начальномъ слогѣ стоящему, помогаетъ удачно долгота. Но еще сильнѣе и роскошнѣе теченіе рѣчи сербской съ ея четырьмя удареніями, которыхъ связь съ закономъ количества не подлежитъ сомнѣнію.
   "Рѣчь нашихъ предковъ отличалась мѣрнымъ теченіемъ. Кто вчитывался въ древніе памятники народной рѣчи, какими должно почитать всѣ грамоты, тотъ согласится со мною въ этомъ положеніи. Допустивъ это, мы поймемъ тотъ синтаксическій безпорядокъ, который представится намъ въ языкѣ старинныхъ грамотъ: это многосоюзіе, эти повторенія, эти дополнительныя частицы, такъ напоминающія столь же вольный слогъ греческій, всѣ эти особенности древней рѣчи передъ нашею столъ-чинною, явно требовались желаніемъ мѣры и склада. У нашихъ (даже не очень древнихъ предковъ было навѣрно не только острое и тяжелое, но и облеченное удареніе. Длинное реченіе не могло для нихъ казаться длиннымъ. Удареніе, если приводилось ему стоятъ въ началѣ многосложнаго реченія, будучи сильно, поддерживало дальнѣйшій его ходъ, и отдавалось въ одномъ изъ послѣднихъ слоговъ; каждое реченіе представляло такимъ-образомъ арсисъ и тезисъ, равно и въ цѣлой рѣчи слышалось явственно то повышеніе, то пониженіе голоса. Нынѣшняя рѣчь наша упала на цѣлый тонъ, или даже на два тона, противъ рѣчи старинной.
   "Въ лучшихъ писателяхъ новой русской словесности болѣе или менѣе замѣтно чутье музыкальное погребность размѣренной рѣчи. Правда, потребность эта принимала часто ложное направленіе и влекла къ манерности; вмѣсто оживленія вносила въ слогъ тяжелую однозвучность, на корень ея въ классическихъ писателяхъ, каковъ на-пр. Карамзинъ, всегда вѣренъ, ибо таится въ основаніяхъ русскаго языка и въ инстинктѣ каждаго русскаго человѣка."
   Раздѣленіе славянскаго племени и языка на днѣ отрасли -- сѣверовосточную и юговосточную, не смотря на авторитетъ Добровскаго, узаконено, по мнѣнію г. Каткова, недостаточно. Это раздѣленіе глубже въ своемъ основаніи, нежели въ тѣхъ признакахъ, нахами хотятъ его опредѣлить. Признаковъ различія должно искать въ ослабленіи (или даже конечной пропажѣ) и видоизмѣненіи буквъ и въ, соединенныхъ съ ослабленіемъ и видоизмѣненіемъ цѣлаго вокализма. И потому первый вопросъ, при изученіи Фонетики какого-либо славянскаго нарѣчія, долженъ состоять въ томъ, какую тамъ судьбу играли оба элемента (и въ). За первою частію диссертаціи; о буквахъ гласныхъ и согласныхъ, идутъ изслѣдованія о происхожденіи падежей я о глагольныхъ формахъ. Изслѣдованія эти выказываютъ большое количество матеріаловъ для изученія языка, собранныхъ авторомъ, его начитанность, остроумныя указанія и умѣнье изложенія. Замѣтимъ, что, по примѣру Павскаго, г. Катковъ говоритъ о буквахъ и слогахъ, какъ о живыхъ дѣятеляхъ, имѣющихъ свою исторію. Этотъ примѣръ есть не рабская копія, которая искажаетъ образецъ подражаніемъ, а необходимое стремленіе таланта, который любитъ жизнь. Талантъ не только въ живомъ отъискиваетъ живое, но и желаетъ одушевить мертвое. И потому, цѣня каждое особенное дарованіе, мы приглашаемъ г. Каткова обратить свои труды на иные предметы, кромѣ предметомъ окаменелыхъ или отжившихъ свой вѣкъ. Конечно, главное -- въ способностяхъ человѣка, а не въ предметахъ изученія; но если дѣло идетъ объ одномъ и томъ же человѣкѣ, то надобно знать, что, кромѣ достоинства, хранящагося въ самомъ писателѣ, есть достоинство предмета, избраннаго писателемъ. Иной предметъ одушевляетъ насъ, другой вѣетъ на васъ холодомъ и апатіей; съ иными предметами движемся мы впередъ, потому-что они сами движутся, другіе неподвижны, какъ застывшая лава, и лишены внутренняго огня: трудно полюбить ихъ, или не стоитъ полюбить.

"Отечественныя Записки", No 7, 1845

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru