Аркадий ГАЙДАР
НОЧЬ В КАРАУЛЕ
Рассказ
В караульном помещении тихо. Красноармейцы очередной смены,
рассевшись вокруг стола, разговаривают так, чтобы не мешать отдыху только что
сменившихся товарищей. Но разговор не клеится, ибо мерное тиканье маятника
нагоняет сон, и глаза против воли слипаются.
Хлопнула дверь, вошел окутанный ветром разводящий и сказал, отряхиваясь
от капель дождя:
- Ну и погодка! Темень, буря, тут к тебе на три шага подходи, и то не
учуешь. Сейчас часовому собачий слух да кошачьи глаза нужны. Сейчас только
берегись.
- А чего беречься-то! - лениво спросил Петька Сумин, протирая кулаком
посоловелые глаза. - Чай, теперь не война. Возьмем, к примеру, наш склад. Отряд
на него никакой не нападет, потому что неоткуда, а одному либо двоим за сутки
замки не сломать. По-моему, так часовой там не нужен. Наняли бы сторожа, и нехай
дует для устрашения в колотушку.
- Ну, этого ты не скажи, - ответил, усаживаясь на лавку, разводящий.
- А знаешь ты случай про часового Мекешина?.. Нет, не слыхал про этого
часового? Ну, тогда и помалкивай. Рассказать, говоришь? Ладно, расскажу. Да
гляди веселей, ребята, небось, на селе ночь прокрутиться вам нипочем, а в
карауле слабо, что ли? Чего носами-то засопели? Ну, слушай, да не мешай...
Было это в прошлом году. Назначили наш взвод в караул при химическом
заводе, а завод на самом краю города, возле Шаболовских оврагов. Ну ладно.
Сменили мы старый караул в семь часов. Мекешину заступать было в третью смену с
одиннадцати. Пошел. А посты далеко находились, как раз у края оврага.
Принял он посты честь по чести: печать целая, подозрительного ничего
замечено не было. Ушел разводящий, ушел прежний часовой, и остался Мекешин один.
А ночь тогда хуже сегодняшней была - темная, беспокойная. В этакую ночь человек
- как слепой котенок.
Стоит Мекешин час. Промок, потому дождь косой, так под гриб и
захлестывает. Замерз... Курить охота - ну, конечно, не такой Мекешин человек
был, чтобы на посту закурить, терпит. Мало того, что терпит, то руку к уху
приложит, то голову наклонит - слушает. А казалось, чего тут услышишь? Кусты
ветками хрустят, капли по лужам булькают. Только вдруг почудилось Мекешину,
будто кашлянул кто-то неподалеку.
Насторожился он, вышел из-под гриба и прошелся вдоль стены - ничего.
Постоял, опять послушал. Что за черт! Скребет кто-то, как крот, а где - не
видно. Хотел окликнуть да думает, чего кричать без толку, когда никого не видно!
Только спугнешь, если и есть кто. Пойти самому посмотреть к оврагу - опять же,
пост нельзя оставить. Вернулся он обратно под гриб и дернул рукоятку звонка,
чтобы вызвать на всякий случай разводящего. Ожидает минуту, другую - не идет
никто.
Встревожился Мекешин не на шутку, дергает звонок что есть силы и того не
знает, что перерезала чья-то черная рука проволоку и не слыхать в карауле его
вызова. Выскочил он, только хотел тревогу поднять, как из темноты кто-то
кирпичом ему в голову сзади хватил. Упал Мекешин и думает: "Успеть бы только
тревогу поднять!"
Рванул предохранитель и бахнул из винтовки. Но тотчас же откуда-то сбоку
огонь сверкнул, и почувствовал Мекешин, что обожгло ему плечо. Уронил он голову
наземь и, собравшись с последними силами, грохнул еще раз. Слышит - топот сзади,
крики. "Ну, - думает, - ничего, свои подоспели". Приник он тогда головой к луже,
в которой крови было больше, чем воды, и только успел прохрипеть подбежавшему
карначу: "Смену давайте... смену..." И замолчал.
На другой день умер. Хоронили его, как героя, погибшего на посту.
Дознались, что под склад завода из оврага подкоп делали, и прогляди Мекешин -
взорвали бы все на воздух.
А когда гроб его опускали в могилу, то все знамена опустились низко, до
самой травы, и в небо ударил такой огневой залп, что от этакого залпа холодно
кому-то, должно быть, стало.
Над могилой его теперь камень... Будет воскресный день - сходите по
увольнительной. Там, в самом углу ограды, камень большой, серый, и на нем
красный орден высечен. Только орден и его имя, а больше ничего. Да и зачем? Кто
ни подойдет, кто ни посмотрит, каждый и так поймет...
Да, ребята, так-то... Ну, слыхали теперь? Намотайте себе на ухо, а
теперь, ну-ка, быстрей подымайся. Эй, очередные, вставай! Время ребят
сменять.
1927