Никитин А.
Дорогою поисков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ранние приключенческие повести Аркадия Гайдара.

   Никитин Александр Георгиевич

Дорогою поисков. Ранние приключенческие повести Аркадия Гайдара

  
   Текст: Гайдар А. П. Лесные братья. Ранние приключенческие повести / Сост., послесл., прим. и подг. текста А. Г. Никитина; Ил. А. К. Яцкевича. -- М.: Правда, 1987.--432 с., ил. (Мир приключений). // Тираж 500000 экз. Цена 2 р. 10 к.
   OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
  
   Непомерно тяжелый удар обрушился на Аркадия Гайдара, тогда еще командира полка Голикова, когда после боев, ранений и контузий, после трех полугодовых отпусков на излечение Реввоенсовет в 1924 году принял решение об увольнении его в "бессрочный отпуск". Аркадий любил Красную Армию, шел вместе с ней со дня ее рождения. Военным, политическим комиссаром был отец, Петр Исидорович Голиков. На всю жизнь хотел остаться командиром Аркадий. Он окончил в Москве Высшую командную школу "Выстрел", мечтал о военной академии. И вот неожиданный выход в запас по болезни. И все это -- на двадцатом году жизни. Подумать только, еще до призыва на службу его ровесников!
   Как быть? Что делать? Посоветовался с друзьями арзамасской юности -- Александром Плеско и Николаем Кондратьевым, работавшими журналистами в Перми. Знали товарищи, что их однокашник по реальному училищу писал стихи, а в 1925 году в ленинградском альманахе "Ковш" напечатал повесть о своей боевой молодости. Повесть называлась "В дни поражений и побед" и была подписана подлинной фамилией: "Арк. Голиков". Литературной славы автору она не принесла, но для друзей всего этого было достаточно, чтобы пригласить Аркадия в редакцию пермской окружной газеты "Звезда".
   Как видно из неопубликованного письма Н. Кондратьева, написанного 14 сентября 1924 года в Перми и отправленного в Арзамас А. Голикову, начинающего писателя уже тогда интересовали жизнь и журналистская работа его товарища на Урале. И тот обещал, когда войдет в курс дела, описать все подробнее. Кстати, в этом письме указан новый адрес Кондратьева, который через тринадцать месяцев станет и адресом Гайдара: "Пермь, Луначарского, 42, кв. I"{1}.
   Трудная, напряженная работа ждала Аркадия Голикова на избранном пути. Вместе со старым миром ушла старая журналистика, а новая еще только зарождалась. Правдист Михаил Кольцов, отвечая на белоэмигрантское зубоскальство по поводу того, что в России якобы не стало настоящих журналистов, а газетные страницы заполняются мелкими, корявыми заметками рабкоров, писал, что в журналистику идут новые люди, оставившие кавалерийское седло или токарный станок. "Худо ли это? -- спрашивал Кольцов и тут же отвечал: -- Смотря для кого. Для саботирующих профессионалов -- несомненно, худо. Для новой, пролетарской журналистики очень хорошо. Их голос, вначале не выстоявшийся и ломкий, звучит тверже и значительнее. Их слова, вначале корявые и неумелые, постепенно выравниваются в стройные талантливые строки"{2}.
   Думается, об этом нельзя забывать, когда речь идет о творческом пути Аркадия Гайдара, особенно об уральском периоде, характеризуемом обычно двумя-тремя фразами. Это в корне неверно по сравнению с его реальным значением в художественном развитии молодого писателя, несправедливо по отношению к нему самому. Два неполных года на Урале стали для Гайдара годами, пожалуй, самой напряженной литературной работы. За это время он написал целую дюжину рассказов, четыре приключенческих повести, несколько стихотворений, множество фельетонов, очерков и статей. Здесь он учился строить свои остросюжетные произведения. Напомним, что его первая повесть, "В дни поражений и побед", писалась как хроника. Словом, молодой писатель за два уральских года сделал значительно больше, чем за все предыдущие. Здесь же писатель нашел и свое поистине звонкое литературное имя. Подпись "Гайдар" впервые появилась под рассказом на революционную тему "Угловой дом", опубликованным в праздничном номере пермской газеты "Звезда" 7 ноября 1925 года.
   Вопрос, куда идти, чему посвятить жизнь, был для Гайдара решен не только в общем плане, но и в деталях, причем решен окончательно. Да, он писатель. Литература стала для него новым полем сражений со всей неотвратимостью диалектики любого боя -- с поражениями и победами. Чаще -- с победами.
  
  
   В знаменитой гайдаровской повести "Школа" юный Борис Гориков, упрашивая мать рассказать "про пятый год", говорил: "Тебе тогда уже много лет было, а мне всего один год, и я вовсе даже ничего не запомнил". Этот год в памяти людей так или иначе был связан с вооруженной борьбой. Горикову очень понравился плакат, увиденный в Сормове: "Только с оружием в руках пролетариат завоюет светлое царство социализма".
   Героические прошлое и светлое будущее представлялись тогда молодому Гайдару как дело рук человека с ружьем, который в его глазах и стал главным героем эпохи. Таким человеком был его отец, таким стал он сам, в четырнадцать лет уйдя добровольцем на фронты гражданской. Но собственные впечатления арзамасского детства и своей боевой молодости как бы стушевались и временно отошли на задний план, когда Гайдар оказался на Урале. Здесь размах революционного движения был шире, а борьба намного упорнее, продолжительнее.
   Не увлечься темой революции Гайдару было просто нельзя. В 1925 году Пермь готовилась торжественно отметить двадцатилетний юбилей Декабрьского вооруженного восстания в Мотовилихе. Газета "Звезда" из номера в номер печатала воспоминания многих, тогда еще здравствующих борцов революции, а незадолго до того созданная окружная комиссия Истпарта организовала сбор материалов по истории революционного движения.
   Среди павших борцов называлось имя мотовилихинского рабочего Александра Лбова. Говорили о нем как о человеке беспредельной смелости и честности. В обнаруженной недавно среди бумаг особого отдела Департамента полиции биографии Лбова, записанной с его слов в 1908 году, есть и такие строки: "С юношеских лет я пользовался авторитетом и уважением своих товарищей-сверстников, причем ни одному из них я не позволял безобразничать. А ежели кто позволял себе сделать что-либо неладное, то получал тотчас же хорошую трепку"{3}.
   Нашла в биографии Лбова отражение и его военная служба в Петербурге: "На службу я поступил в призыв 1898 года и назначен был в лейб-гвардии Гренадерский полк, в роту его императорского величества, где и пробыл один год, уволившись из полка по изменившимся семейным обстоятельствам (в то время был убит мой брат Василий). Несмотря на короткий срок службы, я все свое здоровье потерял на ней. Меня постоянно ставили часовым на башне Петропавловской крепости, не защищенной от морских ветров. Я получил сильнейший ревматизм, который и по сие время чувствуется"{4}.
   С начала революции рабочий орудийной фабрики Александр Лбов -- участник всех важнейших событий. В октябре 1905 года он возглавил мотовилихинцев, которые направлялись к Пермской губернской тюрьме, чтобы освободить томившихся в ней товарищей. Современники вспоминали: "Впереди с красным знаменем шел рабочий Александр Лбов"{5}. Жандармы и казаки, укрывшись за каменными стенами тюрьмы, отказались выполнить требования рабочих и обещания царского манифеста от 17 октября. Тогда Лбов с демонстрантами пошли к губернатору и взяли его в плен. Губернатора с непокрытой головой подвели к воротам тюрьмы и заставили отдать приказ об освобождении политических. Среди них оказались известные уральские революционеры Андрей Юрш, Михаил Туркин и Александр Борчанинов. Последний в 1917 году стал делегатом II съезда Советов от Мотовилихи, а в 1925 году -- председателем Пермского окрисполкома.
   Во время Декабрьского вооруженного восстания 1905 года, вспыхнувшего в Мотовилихе вслед за Москвой и Сормовом, Лбов руководил возведением баррикады на Висиме, командовал десятком рабочих-дружинников. Вот свидетельства революционеров: "Руководство восстанием было в руках Борчанинова и Кузнецова... Много сделал для восстания и Лбов. Он не был идейным руководителем-революционером, он был человеком действия"{6}. После подавления восстания Лбов с горсткой товарищей, не пожелавших сдаться в руки полиции, ушел в лес и создал партизанский отряд. Оставаясь и там "человеком действия", он совершал внезапные дерзкие налеты на казенные учреждения и жандармерию, пытаясь вызвать новое вооруженное выступление против самодержавия, разжечь восстание.
   Аркадия Гайдара привлекла фигура Лбова отчаянной храбростью, беззаветной преданностью раз и навсегда избранному пути. Погони, облавы, рискованные операции -- что может быть интереснее? Гайдар хорошо знал, как зачитывалась Россия книгами С. Степняка-Кравчинского. Вспомним, что эти произведения нравились и герою повести "Школа" Горикову: "В тех рассказах все было наоборот. Там героями были те, которых ловила полиция... Революционеры шли в тюрьмы и на казни, а оставшиеся в живых продолжали их дело".
   Читал, конечно, книги Степняка-Кравчинского и сам Гайдар. А история Лбова, думал молодой писатель, еще значительнее. О нем уже слагались легенды, имя его было давно и широко известно. "Лбов сделался знаменитостью не только на Урале, но и в Петербурге"{7}, -- отметил уральский журналист Петр Мурашов, встретившийся в 1907 году с Маминым-Сибиряком в Царском Селе. Маститого писателя, оказывается, тоже интересовала личность Лбова.
   Александр Лбов погиб, не отказавшись от идеи насильственного свержения царизма. Почему же не может он стать героем приключенческой повести? Любимым оружием Лбова, как узнал Гайдар, был маузер. Но ведь маузер был и его любимым оружием, когда он водил в атаки красноармейцев. Лбов и его товарищи били полицейских офицеров, жандармов, казаков-карателей. Голиков в гражданскую бил по тем же целям: среди белогвардейцев было немало бывших полицейских чинов.
   И Аркадий Гайдар решил написать историко-революционную приключенческую повесть об Александре Лбове. Редакция газеты поддержала это стремление. Ей нужна была повесть, которая читалась бы с интересом, взахлеб. Начиная с нового, 1926 года "Звезда" переходила от коллективной подписки, когда газета выписывалась в складчину по месту работы, к подписке индивидуальной, на дом. Чтобы не потерять читателей, решили оживить газету, сделать ее более разнообразной, интересной. И гайдаровская повесть о Лбове могла оказаться очень кстати.
   Но писать о Лбове надо было немедленно! Ведь празднование революционного юбилея уже началось. Гайдар бросился в пермские архивы. В фондах губернатора и жандармского управления было немало сведений о Лбове и его товарищах. Но сведения эти были рассыпаны по многочисленным делам и папкам. Их надо было скрупулезно выбирать, сопоставлять и изучать, отсеивать вымысел, докапываться до сути. Материалы, собранные местной комиссией Истпарта и частично публиковавшиеся в "Звезде", были более доступными. Но и здесь нужна была кропотливая работа по сверке и проверке каждого факта. Что же касается документов о суде над Лбовым, их в Перми вообще не оказалось. Процесс проходил в Вятке, а судил Казанский военно-окружной суд.
   Принято считать, что именно поэтому Гайдар лишь бегло ознакомился с тем, что говорили подлинные документы. На самом деле это было совсем не так. Хотя Гайдар и не слыл опытным архивистом, хотя и времени у него оставалось мало, он все-таки сумел изучить довольно обширный материал. Это становится особенно ясным теперь, когда сам знакомишься с историческими документами эпохи первой русской революции. Вся сюжетная канва повести, касающаяся ее главных героев, находит подтверждение в архивах бывших пермских губернских учреждений, просмотренных писателем, а также Департамента полиции и Министерства юстиции в Петербурге, оказавшихся недоступными для молодого Гайдара. И тем не менее они, а если говорить точнее, то больше всего именно эти богатейшие документы свидетельствуют об удивительной способности молодого писателя быстро ориентироваться в сложной обстановке отдаленной от него эпохи.
   Но верно и другое. Гайдара больше всего увлекали встречи с бывшими лбовцами, людьми, лично знавшими партизанского вожака. Эти встречи и разговоры давали много бытовых деталей, характеристик отдельных лиц и событий, каких нельзя было найти в официальных бумагах. Писатель стремился прежде всего проникнуться духом истории, почувствовать колорит эпохи. Он понимал: все, что отложилось в архивах или попало в газеты, никуда не уйдет. А вот услышать живое слово об Александре Лбове из уст его современников, его сподвижников скоро уже не удастся ни писателям, ни историкам. И он ходил, спрашивал, слушал...
   Будущая жена Аркадия Гайдара, семнадцатилетняя пермская комсомолка Лия Соломянская, в ту пору училась в местной совпартшколе. Длинными зимними вечерами они вместе отправлялись в Мотовилиху за рассказами о бесстрашном боевике. Как это было? На мой вопрос ответила сама Лия Лазаревна Соломянская:
   -- Хотя Гайдар и ходил в архивы, сильнее всего он тянулся к живым участникам тех событий. Отчетливо помню наши путешествия по крутым холмам Мотовилихи. Дома на косогорах стояли как попало, вразброс, словно и не взрослыми людьми построенные, а нарисованные детьми: обязательно все разные, покосившиеся в ту или иную сторону. Седые и еще не совсем седые мотовилихинцы рассказывали "про пятый год". Гайдар пытался выведать все, даже самые мелкие подробности. Кто как выглядел, кто что говорил? Если собеседник что-то забыл, он тут же посылал нас к соседу, который и дополнял рассказ. Иногда Гайдара провожали до следующего дома, как бы передавая эстафету из рук в руки{8}.
   Была написана едва половина повести, а "Звезда" 10 января 1926 года уже начала ее публикацию. Повесть читали с интересом. На окружном совещании рабоче-крестьянских корреспондентов речь шла и о ней. Газета в отчете сообщала:
   "Повесть Гайдара вызвала почти одинаковые отзывы.
   -- Я пережил эту лбовщину, -- говорит один, -- и отчасти знаком с ней. Повесть может не удовлетворить тем, что печатается не ежедневно. Если бы ее выпустить отдельной книжкой, она бы разошлась хорошо.
   -- Повесть интересна. Когда ее нет, газета кажется несколько сухой, -- говорит один из рабочих"{9}.
   Активный участник литературного объединения при "Звезде" Иван Соболев, тогда артиллерийский командир, сохранил в своей памяти выездное занятие всей литгруппы в Мотовилихинском клубе. Там Аркадий Гайдар читал рабочим главы из своей повести об Александре Лбове, выслушивал отзывы, которые его очень интересовали{10}.
   Аркадий Гайдар документы читал, воспоминания слушал, к отзывам относился с вниманием, а поступал по-своему. Он исследовал историю Лбова как писатель. Чтобы это поняли и читатели, в качестве авторского примечания к повести в "Звезде" было сделано вполне определенное заявление:
   "Все главнейшие факты, отмеченные в повести, верны, но, конечно, обработаны в соответствии с требованиями фабулы. Имена главных героев подлинны. Все остальные нарочно вымышлены, ибо многие из участников лбовщины еще живы и я не хотел находиться в зависимости от могущих быть замечаний с их стороны по поводу некоторого расхождения повести с массой мелких исторических фактов".
   Чем конкретно было вызвано это заявление? Неужели лишь тем, чтобы еще раз подчеркнуть, что пишется повесть, а не историческое исследование? Это и без того было ясно. Понадобилось такое примечание, причем явно умаляющее значение знакомства Гайдара с архивами, уже в разгар публикации произведения. Это была своего рода реакция писателя на ревнивое отношение к его труду местных историков, а отчасти и участников движения. И, перечитывал теперь повесть, мы отчетливо видим, что в первой ее части гораздо больше конкретных деталей, чем во второй, после публикации заявления.
   И все-таки нельзя упрощать суть дела, выходившую за пределы элементарного понимания жанра, избранного Гайдаром. Взгляды историков и революционеров-практиков, наконец, самого писателя и всей массы читателей на лбовщину как явление не совпадали. Да и трудно было выработать какой-то единый взгляд на явление сложное, к тому же мало изученное. А потому каждый оппонент исходил лишь из того, что лично ему было известно. И в этих условиях Гайдар выбирает свою тактику: он пишет не вообще о лбовщине как явлении, а прежде всего о Лбове как личности.
   К чему же сводились тогда споры вокруг имени Александра Лбова? К двум крайностям: одни превозносили революционные заслуги Лбова и не видели ошибок в его действиях; другие, наоборот, видели только ошибки и не хотели признавать, что это был честный и смелый человек, отдавший жизнь борьбе с самодержавием. Аркадий Гайдар, поняв вначале первое, сумел, однако, понять и второе. Размышления над судьбой Лбова ставили перед ним множество сложных проблем. Легкой приключенческой повести, которую он сперва задумал, не получалось. И чем дальше работал над ней писатель, тем трагичнее становились страницы. Они неизбежно вели к гибели героя.
  
  
   После поражения первых революционных выступлений пролетариата капитулянты-меньшевики кричали: "Не надо было браться за оружие!" Иного мнения были большевики: они смотрели вперед, предвидя новый взлет революционной борьбы. Силы пролетариата еще не были разбиты. Рабочие-революционеры лишь отступили -- ушли в подполье или, как лбовцы, словно отодвинули свою баррикаду в лес. Презирая опасность, Лбов ночью приходит в Мотовилиху не к кому-нибудь, а к большевикам и говорит, что он по-прежнему "за революцию, которую делают силой".
   Что борьба еще не закончена, чувствуют не только рабочие, но, пожалуй, еще в большей степени их победители. Чиновник горного ведомства Трофимов 16 декабря 1905 года в рапорте о восстании в Мотовилихе отметил две существенные детали: "Значительное число отдельных пунктов столкновения войск с вооруженными рабочими и число случаев стрельбы по войскам до и после столкновения показывают, что состав партии, решившейся действовать оружием, довольно многочисленный". Автор рапорта предупреждал правительство: "Арестованных с оружием и отобранного оружия весьма мало (охотничьих берданок с патронами, снаряженными частью крупной дробью, частью пулями, всего три), и, таким образом, вооруженным силам партии нанесен ущерб весьма малый. Поэтому вооруженные ее действия могут вновь быть вызваны весьма легко"{11}.
   Сразу же после восстания посылали в Ижевск за оружием большевика Александра Борчанинова. Теперь об оружии заботится и Александр Лбов. В неопубликованной его биографии читаем: "Я лично никогда не имел денег, а все, что добывалось нами, употреблялось частию на оружие, частию отсылал в разные революционные комитеты. И очень много тратил на нужды бедняков крестьян: покупал им обувь, одежду, лошадей, коров и даже дома"{12}. В повести Гайдара есть сцены экспроприации казенных денег на эти цели.
   Ряд членов нового состава Пермского комитета РСДРП, во главе которого становится Яков Свердлов, держит с "лесными братьями" постоянную связь. Осуществляется она в основном через большевиков Михаила Стольникова, Клавдию Кирсанову, Михаила Шитова.
   К беспартийному Лбову часто приходят товарищи с большевистской явкой, чтобы скрыться на время от полиции или поупражняться в меткой стрельбе. В это время лбовцы не предпринимают не согласованных с комитетом самостоятельных выступлений. Весной 1906 года на многолюдных маевках в закамских лесах Лбов и Стольников, стоя рядом, не раз слушали речи "Михалыча" -- Свердлова. Одна из них была посвящена урокам Московского вооруженного восстания, подвигу рабочих Пресни. Так что пермские "лесные братья" знали о событиях, происходивших на Урале и в стране.
   Партизанские отряды возникали тогда в разных местах, росло число стихийных выступлений. Все это рождало надежду на подъем всенародной борьбы, на новый взлет революции. В одном из сентябрьских номеров газеты "Пролетарий" В. И. Ленин печатает статью "Партизанская война", которая призывает партийные комитеты возглавить это движение, придать ему организованный характер: "Распространение "партизанской" борьбы именно после декабря, связь ее с обострением не только экономического, но и политического кризиса несомненны"{13}.
   С каждым днем растет отряд Александра Лбова. Но и пермская полиция не дремлет: охранное отделение усиливает свою деятельность, широко прибегает к провокации и шпионажу. Она вербует предателей и среди "лесных братьев", и среди пермских социал-демократов. В один из июньских дней 1906 года по доносу провокатора Вотинова был арестован почти весь Пермский комитет РСДРП во главе с его руководителем Яковом Свердловым...
   Не правда ли, отчасти знакомая ситуация? Да, она еще раньше описана в гайдаровском рассказе "Провокатор", опубликованном в "Звезде" 29 ноября 1925 года. Став главою повести, этот рассказ мог бы многое объяснить и в поведении Лбова. Но возвращаться к сказанному, повторяться, тем более в одной и той же газете, не очень хорошо. Постоянный читатель "Звезды" прочел тогда и то, и другое. При настоящей публикации повести малоизвестный рассказ Гайдара впервые включен в нее как отдельная главка, конечно же, с соответствующим комментарием.
   Итак, связь с большевиками после ареста Свердлова прерывается. Стольников тяжело заболел, а комитетчики -- в башне губернской тюрьмы. Зато полиция и черносотенцы свирепствуют: пытки, истязания, убийства в застенках сочетаются с засадами и обысками в домах мотовилихинцев, ночными обстрелами. От жандармских побоев умер отец Лбова, пыткам подвергается и мать. О жене Елизавете Штенниковой в найденной биографии Лбова сказано: "Сколько она ради меня, решительно ни в чем не повинная, перенесла оскорблений, унижений, побоев, а всего хуже -- была стражниками изнасилована"{14}.
   В ответ на все это усиливаются террористические акты и экспроприации со стороны лбовцев. Удержать их вожака от некоторых выступлений уже невозможно, да и некому.
   Копившаяся долгие годы до конца не осознанная классовая ненависть выплескивается наружу. Человек смелый и гордый, Лбов, по словам Гайдара, всю свою ненависть к "сторожевым собакам самодержавия" вкладывает в "холодное дуло своего бессменного маузера". Боевики не захотели покориться ярму, не обнажив еще раз меча.
   Аркадий Гайдар показывает в повести эту ситуацию на многих красноречивых примерах и сам увлекается "огневыми минутами" в жизни Лбова и его товарищей. Их смелые операции живо напоминают бывшему комполка Голикову действия партизан времен гражданской войны. Стремительные и точные сцены боевых схваток начертаны быстрым и умелым пером. Эти эпизоды удаются молодому писателю лучше всего. Несколько иначе выглядят сцены, изображающие людей по другую сторону баррикады: в них нет той энергии и стремительности в движениях, образе мыслей. Эти люди слабовольные, с раздвоенной душой и чуть-чуть глуповатые.
   Конечно, такое изображение людей из лагеря противника отчасти снижало показ всей глубины идейного столкновения героев. Но тут надо понять и психологию самого Гайдара, еще совсем недавно покинувшего залитые кровью поля сражений. В неостывшей душе его огнем пылала та же ненависть к врагу, что и у Лбова. При всем желании Гайдар не мог философски спокойно и одинаково внимательно изучить обе стороны: не мог он ни встать между ними, ни подняться высоко над ними. Время для этого еще не пришло. Потому с первых строк своей повести молодой писатель открыто становится на сторону тех, кто вышел строить висимскую баррикаду. Да и не знал никакой иной жизни Гайдар: с царскими чиновниками, офицерами и их отпрысками не был знаком, а если и сталкивался в гражданскую, то лишь как с врагами, раскрывать свою душу им было ни к чему. Да и разговор с ними был короткий. В отрывке из поэмы "Пулеметная пурга", написанном в Перми, Гайдар передает стиль такого общения:
   -- Белый, сдавайся, офицер, не спорь...
   С плеч прочь погоны, палач!{15}
   Моральный облик Александра Лбова был сильным оружием. Это сознавала полиция, стремившаяся во что бы то ни стало принизить личность партизанского вожака, втоптать его имя в грязь. Все самые мерзкие преступления полиция приписывала ему. Это была гнусная тактика коварного врага, отмечал Гайдар в повести. И всей своей повестью доказывал: "Лбов ничего не жалел для победы, ставил свою собственную жизнь ни во что. Сам он, как совершенно верно гласила народная молва, никогда не пил водки и не курил, беспощадно расправлялся с теми, кто был склонен к грабежу и наживе".
   Не вина, а беда Лбова, что в его отряде оказалось потом немало деклассированных элементов, преследующих иные цели, чем их вожак. Отсюда разногласия в тактике, недисциплинированность и распад созданного было отряда на ряд мелких групп, почти целиком погибших в неравных схватках с врагами. И это видел и сознавал Гайдар. Трагичность положения Лбова усугублялась тем, что в конце концов надежды на новый подъем революции не оправдались. Местные социал-демократы, сначала стремившиеся подчинить Лбова своему влиянию, со временем отмежевываются от него. Зато все заметнее растет влияние на Лбова уральских социалистов-революционеров.
   Однако общая революционная ситуация меняется не сразу. На протяжении почти двух с лишним лет революции вооруженная борьба пролетариата, а значит, и организованные, и даже стихийные партизанские действия многим тогда еще не казались совершенно безысходными. Речь пермского депутата II Государственной думы большевика Алексея Шпагина во время его проводов в Петербург 14 февраля 1907 года заканчивалась призывом к оружию. Через день Пермский комитет РСДРП посвятил этому событию специальную листовку. В ней также содержался лозунг: "Да здравствует вооруженное восстание всего народа!"{16}.
   Немного спустя, в начале марта 1907 года, пермские большевики издали листовку, посвященную итогам Уральского областного съезда. В специальном разделе листовки об экспроприациях говорилось, "что в борьбе с правительством мы должны стремиться орудия и средства борьбы вырвать из его рук и захватить их в свои руки". Каким же образом? "Одним из лучших средств, дающих правительству возможность бороться с народом, являются денежные средства"{17}. Отрицать экспроприацию казенных денег -- следовательно, признавать право распоряжаться ими только за царем. И словно в подтверждение правоты этих слов пермский губернатор запросил у правительства в апреле 1907 года не винтовок и пороху, а три тысячи рублей на усиление "агентурной работы"{18}.
   Летом 1907 года, после разгона царем II Государственной думы, политическая обстановка внутри страны резко меняется. Белый террор по отношению к революционным элементам общества значительно усиливается, он применяется правительством в невиданных ранее масштабах. Реакционные силы одерживают верх. В этих условиях вооруженная борьба рабочих, любые партизанские действия становятся бессмысленными и приносят только вред. Ни стихийные, ни организованные выступления уже никому не нужны, потому что нет надежды на близкий подъем революции, на новое восстание. Помощь со стороны рабочих -- связи, хлеб, боевое снаряжение -- делалась все слабее и опаснее из-за полицейской блокады. Лбовцы часто голодали...
   В начале августа новый (четвертый с начала революции) состав Пермского комитета РСДРП выносит на рассмотрение вопрос о белом терроре в Мотовилихе и приходит к выводу о необходимости прекращения партизанских действий "лесных братьев", разъясняет вред применяемой ими тактики{19}. В жизни партийных организаций Урала начинался сложный период перестройки рядов, выработки новой тактики руководства массами в черную ночь после бури.
   Хотя и не сразу, понимает сложившуюся ситуацию и Александр Лбов. К осени 1907 года заметно снижается активность "лесных, братьев", в несколько раз уменьшается их численность. А с наступлением зимы, не желая сдаваться в руки ненавистной полиции, Лбов с горсткой товарищей направляется в Вятку, где его не знают. Там он прекращает все операции, и только из-за случайного стечения обстоятельств его арестовывают в феврале 1908 года на одной из улиц Нолинска. Близится неизбежная развязка. Гайдар вкладывает в уста Лбова слова, подчеркивающие весь ужас его положения. На предложение священника о покаянии перед казнью тот отвечает:
   -- Каяться мне нечего, просить прощения мне не у кого...
   Аркадий Гайдар, повторяем, не располагал материалами военного суда над Лбовым, которые целиком подтверждают стойкость его характера. Присутствовавший на судилище вятский журналист, скрывший свое имя под псевдонимом "Кий", восторгался поведением Лбова, его преданностью избранному пути: "Он непоколебимо верил, что работал якобы на пользу трудящихся и шел правильным путем для достижения цели". На фоне позорной русско-японской войны, а потом кровавой расправы над народной революцией такие понятия, как "верность" и "преданность", были высокими не только в личном плане, но прежде всего в общественном. Журналист приводит слова Лбова: "Я ведь не как Стессель! У нас оружие без бою не сдают! У нас такое правило -- борись до последней капли крови, а оружие не отдавай! Я был храбрый воин..."{20}.
   Во многом был прав рабочий-большевик Александр Миков, участник декабрьского восстания в Мотовилихе, когда писал в своих воспоминаниях, что среди лбовцев были и честные, преданные революции люди: "Они могли бы принести больше пользы"{21}. Могли бы, но не принесли. Помешали как объективные, так и субъективные обстоятельства, в том числе сила врага, слабость обескровленного в борьбе большевистского крыла социал-демократической партии. В. И. Ленин писал: "Дезорганизуют движение не партизанские действия, а слабость партии, не умеющей взять в руки эти действия"{22}.
   Судьбу Лбова нельзя оценивать однозначно, как безысходную участь заблудившегося человека, не знающего пути вперед и не желающего возвращаться назад. Это было бы слишком просто, поверхностно и механистично. Гайдар смотрел глубже, он хотел проникнуть в психологию образа, несущего в себе трагедию поражения "человека действия", политически неразвитого, ослепленного ненавистью к врагу. Эту трагедию последних дней жизни Лбова, по мнению современного историка И. С. Капцуговича, "усугубила партия социалистов-революционеров"{23}. Она поддерживала в нем убеждение, что террор и экспроприация -- наиболее действенные методы борьбы. Лбов не видел, что в конце концов он и его "союзники" наносят вред подлинно массовой борьбе с самодержавием.
   И в то же время судьба Лбова чем-то схожа с судьбой лейтенанта Шмидта, который столь же смелым и решительным поступком навсегда поставил себя вне тогдашнего "общества". Александр Лбов, кроме записанной с его слов собственной биографии, не оставил эпистолярного наследства. Зато найденные спустя шестьдесят лет неизвестные письма Петра Шмидта приоткрывают завесу подобной же трагедии. "Страшно подумать, к какой реакции может привести плохо организованное движение", -- писал командир мятежного крейсера "Очаков" и тут же выражал непоколебимую веру в то, что жертвы не напрасны: "Каждый из нас должен занять достойное место в грядущем"{24}. Мог сказать то же самое Лбов? Да, мог. Но совсем по-другому, по-своему...
   Политические взгляды Александра Лбова, исторического лица и литературного героя, были отмечены стихийностью протеста, нечеткостью революционных устремлений. Но и такой характер, несомненно, интересен как отражение определенного типа социального сознания. Характер, не столь уж редкий в истории и в то же время сравнительно слабо освещенный в советской литературе. Жизнь Лбова не может служить примером для подражания. И все же нужно помнить о ней. Почему? Она учит, что одна лишь самоотверженность в борьбе, не озаренная ясным революционным сознанием, может перестать приносить пользу, мало того, при определенной ситуации может помешать общенародному делу.
   В выборе своей позиции Аркадий Гайдар оказался человеком дальновидным. Время подтвердило это. Имя Александра Лбова (как, например, Камо на Кавказе) осталось в памяти уральцев. В собрании биографий видных деятелей освободительного и революционного движения в Прикамье есть краткий очерк об Александре Лбове{25}. Имена Лбова и его товарищей Михаила Стольникова и Ипполита Фокина носят улицы Мотовилихи.
   Как видим, Гайдар стал первооткрывателем образа Александра Лбова в литературе. Очень трудно далась ему эта миссия. И права литературный критик Вера Смирнова: "Как в первые дни в армии пришлось ему все соображать самому и о многом догадываться и в бою приобретать опыт, так и в литературной жизни был брошен он сразу на глубокое место и должен был напрячь все силы, чтобы выплыть"{26}. Одним из таких "глубоких мест" была для двадцатидвухлетнего писателя революционная приключенческая повесть об Александре Лбове.
   Живя уже в Архангельске, Аркадий Гайдар в 1929 году предложил повесть местной областной газете "Комсомолец", где она была целиком перепечатана и получила хороший отзыв: "Из-за нее многие и свою газету прочитывают". В другой раз газета писала: "Впервые в "Комсомольце" молодежь увидела повесть Гайдара "Жизнь ни во что", за которой каждый читатель следил с напряжением..."{27}. И здесь успех сопутствовал повести, хотя место действия ее было далеко от устья Северной Двины.
   Любимым героем Гайдара Александр Лбов остался на всю жизнь. Лия Лазаревна Соломянская, жена писателя, вспоминала:
   -- Впоследствии некоторые друзья Аркадия Петровича говорили, будто ему самому повесть о Лбове не нравилась. Думается, это заблуждение. Уже живя в тридцатые годы в Москве, он писал уральским товарищам, чтобы они разыскали эту повесть в Перми и прислали ему в столицу. Он хотел ее переделать и переиздать вместе с близкой ей по теме повестью "Лесные братья". Помешала замыслу война{28}.
   Есть тому и письменное подтверждение самого Гайдара. Первого сентября 1930 года он писал в Пермь редактору "Звезды" Борису Назаровскому: "У меня к тебе огромная просьба исключительной важности. Не можешь ли ты мне помочь в ней. На Урале сейчас сидит писательница... и пишет книгу о Лбове. Но ведь все равно лучше меня не напишет... -- и здесь одно очень почтенное издательство должно в срочном порядке издать мою повесть ("Лбовщина", переработанная вместе с "Давыдовщиной"). Но вот вся беда -- у меня нет ни рукописи, ни одного экземпляра "Лбовщины" ("Давыдовщина" есть), и достать ее нигде здесь нельзя. А дело очень спешное. Может быть, ты достанешь в Перми и пришлешь мне эту книжку?"{29}.
   Борис Назаровский нашел в Перми и выслал Гайдару повесть "Жизнь ни во что". Мы не знаем, что на самом деле думал тогда о своем творении автор, много лет до того поставивший в нем последнюю точку. Но вот о чем говорится в статье Александра Пушкина "Путешествие в Арзрум", где отражена подобная ситуация: "Здесь нашел я измаранный список "Кавказского пленника" и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено очень верно"{30}.
   Литературных критиков до сих пор восхищает эта поистине благородная и беспристрастная точность авторской оценки поэмы. Очень близкое тому мог бы сказать о своей уральской повести и Гайдар. Но нельзя сетовать на то, что Пушкин не переделал поэму, а Гайдар не переписал повесть. Это обстоятельство, думается, никоим образом не должно влиять на читательскую судьбу таких ранних произведений, на их издание и переиздание. Нам дорого каждое слово Пушкина, каждый черновой набросок или случайный автограф. Что же касается Гайдара, думается, наступило время издания полного собрания его сочинений: вместе с широко известными произведениями, и ранних, забытых приключенческих повестей.
   Кроме повести "Жизнь ни во что (Лбовщина)", самой интересной в этом цикле, Аркадий Гайдар в начале 1927 года, когда совсем ненадолго перешел на работу в Свердловск, написал повесть о братьях Алексее и Иване Давыдовых -- "Лесные братья (Давыдовщина)". Она печаталась в том же году подвалами в "Уральском рабочем" и потом почти одновременно в усольской газете "Смычка".
   Повесть эта, ни разу не издававшаяся с тех давних пор, тоже приключенческая. По своей теме и стилю она действительно очень близка к повести о Лбове, служит как бы ее продолжением. Вторая уральская повесть о том, как группа рабочих-боевиков, возглавляемая братьями Давыдовыми и связанная на первых порах с Лбовым, действовала в районе Александровского завода и Луньевских угольных копей. Эта повесть также получила восторженные отзывы читателей. "Уральский рабочий" ранее печатал лишь мелкие рассказы на различные бытовые темы.
   "В таких условиях, -- отмечал Павел Бажов, -- было заметным литературным явлением, когда на страницах "Уральского рабочего" стала печататься с продолжением повесть Аркадия Гайдара, который тогда работал в газете... Может быть, в ней было немало литературных недостатков... но помню, какое огромное впечатление произвела эта повесть на читателей. Видимо, люди сразу почувствовали, что пришел новый человек, раскрывший тему революционной романтики увлекательно и просто"{31}.
  
  
  
   Ровно через шестьдесят лет забвения в сборнике печатаются еще две приключенческие повести молодого Гайдара. Это "Всадники неприступных гор" и "Тайна горы". Хотя жанр последней был определен писателем как фантастический роман, это, конечно же, приключенческая повесть с элементами фантастики. Сам Гайдар печатал эти повести полностью или в отрывках сначала в "Звезде"; потом -- про всадников -- отдельной книгой в Ленинградском отделении издательства "Молодая гвардия", а вторую -- в первом сборнике "На суше и на море" (М. -- Л., 1927). Тем не менее он строго, самокритично оценивал их, называя недоделанными, "манерными".
   Однако даже столь строгая саморецензия, думается, не исчерпывает сути дела, поскольку она односторонняя. Наряду с явными следами ученичества эти повести несут в себе и нечто большее, непосредственно связанное и с эпохой, в которую Гайдар жил, и с проблемами его времени, которые так или иначе нашли отражение в раннем творчестве. Это были поиски новых тем, проба своих сил в разных жанрах. Прежде всего в тех, которые связывались с интересами и надеждами молодежи двадцатых годов.
   Во вступительной статье к первому сборнику путешествий и приключений, где и был напечатан фантастический роман молодого Гайдара, содержался призыв: "На советских окраинах геройски трудятся ясные, твердые люди, а между ними путаются те, кого метлой вымел Октябрь и выплюнула история, -- у порога всегда остается немного сора. На советских окраинах захватывающе интересно, и они ждут своего Киплинга"{32}. Но ни Киплингом, ни Майн-Ридом или Стивенсоном Аркадий Голиков не стал. Он стал Гайдаром, стал самим собой.
   За явно приключенческой фабулой гайдаровской повести "Тайна горы" кроется весьма актуальная, а во многих случаях и спорная проблема привлечения иностранных концессионеров для развития отсталых окраин страны, разработки ее природных богатств. В. И. Ленин ставил тогда смелую задачу учиться, в частности и "некоммунистическими руками строить коммунизм"{33}. Речь шла об использовании частного капитала под строжайшим контролем социалистического государства.
   Одним из таких интереснейших проектов был предложенный русским художником А. Борисовым и норвежским промышленником Э. Ганневиком концессионный проект строительства Великого Северного пути -- железной дороги от низовий Оби через Урал, Коми край и Печору в сторону Петрограда. Этот договор не состоялся. Но многие другие договоры успешно выполнялись. Максимум их -- 113 концессий -- приходился как раз на 1925--1926 годы{34}. Английские горнопромышленники, например, помогали добывать золото, серебро, медь и свинец в Сибири, на Урале, в Киргизии. Известные американские предприниматели А. Хаммер и Б. Мишель помогали добывать асбест...
   А число концессионных предложений все росло и росло. Но далеко не все иностранцы преследовали честные цели, не все бережливо относились к нашим природным ресурсам. Поэтому Ленин оценивал взаимоотношения с концессионерами как своего рода экономическую войну{35}. Это, естественно, требовало величайшей бдительности, что и стало главной темой гайдаровской повести "Тайна горы". Советский журналист Виктор Реммер, его друг Федор Баратов и другие герои повести, узнав, что "помощниками" концессионеров стали бывшие белогвардейцы, идут по их следам и раскрывают фальшивый маневр с разведкой золотых россыпей.
   Публикуя повесть подвалами в "Звезде", Гайдар перенес ее действие в будущее, а именно в 1937 год. Отсюда и такие "фантастические" для быта двадцатых годов детали, как саморазогревающиеся котлеты, телефон с автоматическим набором номера, разъезжающие на скоростных мотоциклетках почтальоны и т. д. В полном смысле фантастического романа не получилось. И те, кто читал "Тайну горы" только в газете, например, Б. Назаровский, считали, что Гайдар ошибался, относя действие повести на десять лет вперед. К тому времени были ликвидированы почти все иностранные концессии{36}.
   Однако при перепечатке повести в сборнике Аркадий Гайдар или сам, или по совету товарищей и редакторов изменил время действия своих героев, отнеся его уже к прошлому -- к 1925 году. Но при этом он оставил в повествовании элементы фантастики. Это изменение, конечно же, вносит коррективы в исторически более точное восприятие повести. Конкретные указания на реальности мы встречаем даже в таких деталях, как упоминание Сибирской улицы Перми, на которой располагалось тогда здание редакции "Звезды", где работал Гайдар{37}. Пароход "Красная звезда" действительно плавал в то время по Каме. И даже образ старого красноармейца Семена Егорова перекликается с его колоритным прототипом -- "красным Сусаниным" Сибири знаменитым партизаном Федором Гуляевым, который неделю гостил в Перми как раз в те же дни, когда Гайдар работал над повестью "Тайна горы". Звездинцы проявили тогда к этому гостю большой интерес. Они напечатали в своей газете два портрета 66-летнего партизана Гуляева, рассказали о его биографии{38}. И заключительные сцены повести оказались наполненными высоким гражданственным пафосом, их стиль и свежесть восприятия перекликаются с лучшими рассказами Гайдара на героические революционные темы.
   И "Тайна горы", и следующая за ней повесть "Всадники неприступных гор" красноречиво показывают, что, несмотря на стремление Гайдара к сложным, увлекательным сюжетам, лучшими оказываются строки, где он ближе всего соприкасается с тем, что им самим пережито и перечувствовано. Это органическое стилевое различие помимо воли автора особенно наглядно проявилось в повести о всадниках. Получилась не одна, а как бы две повести в одной.
   Большая часть повествования посвящена путешествию и приключениям трех друзей по южным окраинам страны: Средней Азии и Кавказу. Но это отнюдь не дневник странствий. За внешними приключениями героев повести наиболее осязаемо и зримо встает сам автор с его страстным публицистическим спором о романтике ложной и настоящей, берущей истоки в буднях горячих дел. В тонких наблюдениях, в конкретных деталях быта двадцатых годов, быта, еще очень пестрого и неустоявшегося, Гайдар скорее исследует, нежели описывает развернутую перед ним картину пробуждения Советского Востока к новой жизни{39}.
   Но этого показалось Гайдару мало. Увлеченный поиском более замысловатого приключенческого сюжета, он вставляет в реалистическую канву повести, казалось бы, и без того вполне логическую и актуальную, еще и "повесть-сон". Это рассказ о том, как, оказавшись один, он попадает в высокогорную страну хевсуров. Хотя и с опозданием, но и туда проникают идеи обновления жизни, и там разворачивается борьба за завтрашний день. Но первая схватка оказалась неравной: бесстрашный Рум и его возлюбленная Нора погибают. Но цельность старого мира уже нарушена, он расколот под натиском грядущих перемен. И поскольку события, о которых пишет Гайдар, происходят как бы во сне, он дает полную свободу своей безудержной фантазии. И этим, пожалуй, не возвеличивает, а скорее упрощает сложную тему. Нередко Гайдар оказывается в плену приключенческой фабулы, поэтому второстепенные детали порой более развиты в ущерб главным.
   Но и тут Гайдар оставался самим собой. И в своих приключенческих повестях он стремился показать борьбу против старого мира, в них ощущались наблюдения времен гражданской войны. И потому повести молодого Гайдара по направленности своей противостояли множеству низкопробных приключенческих произведений, заполнявших тогда книжный рынок. Поставщиками их в большей степени были частные или кооперативные книгоиздательства.
   Ранние приключенческие повести Аркадия Гайдара, конечно, несут на себе еще следы ученичества. И это особенно верно, когда речь идет о поисках жанра и стиля. И лишь отчасти верно, если говорить о выборе писателем своей гражданственной позиции. В этом отношении взгляды Гайдара были более зрелыми, он вынес их не из чисто писательского, а из богатого жизненного опыта минувшего революционного десятилетия. И в этом -- главное. А следы ученичества были в ранних творениях почти всех писателей, не исключая Пушкина и Толстого, Фадеева и Шолохова. Хотя и говорят, что гениями рождаются, но сразу ими не становятся, не сразу и не целиком они раскрываются.
  
  
  
   Кроме известной читателям повести "На графских развалинах", включена в этот сборник и повесть "Реввоенсовет" ("РВС"). Самая знаменитая и в то же время почти... неизвестная. Как это может быть? Чтобы ответить на этот вопрос, коснемся истории создания произведения, прочно вошедшего в классику советской литературы и ставшего, по существу, хрестоматийным.
   "РВС" была второй повестью молодого Гайдара. Мало сказать, что она писалась вслед за первой: в сохранившейся рукописи повести-хроники "В дни поражений и побед" мы уже находим наметки нового произведения. На обороте первой страницы был набросан от руки небольшой отрывок -- всего четыре строки, почти без изменений вошедшие потом в новое творение Гайдара.
   Наверное, Гайдар задумал "РВС" еще во время службы в армии, а заканчивал уже в Ленинграде, примерно в конце 1924 года. Еще перед тем, как отправиться в Пермь, он отдал ее в ленинградский двухмесячный журнал "Звезда". Рассказ, как определили там жанр произведения, был сокращен и опубликован в 1925 году во втором номере журнала за подписью "Арк. Голиков". Публикация "РВС" в издании, выходившем тогда очень маленьким тиражом, прошла почти не замеченной критикой да и читателями.
   Возможно, мы никогда и не узнали бы о полном варианте "РВС", если бы не приезд Гайдара в Пермь и не его успешная работа в местной газете. Видя, с одной стороны, популярность своих первых уральских произведений, особенно повести "Жизнь ни во что", а с другой, наверное, чувствуя неудовлетворенность сокращениями, которым "РВС" подверглась в журнале, Гайдар предлагает напечатать ее подвалами в пермской "Звезде". Решение было не совсем обычным: публикация произведения в газете, как правило, предшествует журнальной.
   Но в то же время почему бы и не сделать исключения? Ведь тираж ленинградского журнала мизерный, вряд ли повесть прочли уральцы. А главное, Гайдар предложил не сокращенный вариант, а самый что ни на есть полный авторский текст "РВС". И тут-то пригодился Гайдару оригинал, привезенный с собою в Пермь. Писатель еще раз прошелся по страницам, повесть прочли в редакции и сдали в набор. На этот раз если и были сделаны замечания, внесены поправки, то лишь рукой самого Гайдара. Для публикации повести, с точки зрения автора, были созданы почти идеальные условия. И он ими воспользовался.
   Сохранился интересный документ, проливающий свет на эту редкую публикацию Гайдара. Перед нами авторский экземпляр "Договора N 544", который заключил писатель 24 февраля 1926 года с редакционно-издательским отделом "Пермкниги". Первый пункт договора гласил: "Тов. Гайдар-Голиков обязуется представить... к 6 марта 1926 года совершенно в готовом для печати виде труд свой под названием "Реввоенсовет" с правом напечатания его в газете "Звезда" и переиздания отдельной книжкой изданием "Пермкнига" в тираже не более 7000 экземпляров"{40}.
   Из всего этого следует, что договор был заключен еще во время публикации в "Звезде" повести о Лбове. Не случаен, наверное, и столь короткий, причем очень точный срок представления к публикации другой повести. И здесь страницы "Звезды", сам ход публикации "Лбовщины" дают точный ответ. Поскольку ее последний подвал было намечено напечатать 3 марта, редакция хотела сразу же, через три-четыре дня, начать печатать "РВС" с продолжением. Если исходить из текста договора, то Гайдар на этот раз решил несколько изменить и само название повести, дать его более полно -- "Реввоенсовет". Но на это в редакции почему-то не обратили внимание, когда настало время для публикации{41}. В настоящем сборнике ранний полный вариант повести публикуется под названием "Реввоенсовет", под тем названием, которое дал ей Гайдар в пермском договоре 1926 года.
   Первый подвал, открывающий для читателей подлинный авторский текст "РВС", появился в пермской газете "Звезда" 11 апреля 1926 года. Начиналась повесть совсем не с тех строк, к которым привыкли нынешние читатели: "Кругом было тихо и пусто. Раньше иногда здесь подымался дымок, когда к празднику мужики варили тайком самогонку, но теперь мужики уже перестали прятаться и производство самогонки перенесли прямо в деревню".
   Бесспорно, несколько странное начало для повести, адресованной детям. Но в том все и дело, что Гайдар тогда не имел в виду детского читателя. А потому и начало повести, и другие сцены, каких мы не найдем в современных изданиях "РВС", были вполне уместны и понятны для взрослых. Особенно наглядно это видно по сцене встречи Пелагеевой Маньки с бандитами из шайки зеленых:
   "Димка смотрел из-за печки с любопытством. И в окошко видно было ему, как сидел верхом на соломенной крыше наблюдатель и смотрел не в поле, а на улицу, покрикивая Пелагеевой Маньке:
   -- Иди сюда, иди сюда, гарнусенька... А, не идешь, сукина дочь, вот я до тебя слизу..."
   Иначе был изложен в повести эпизод, объясняющий поступок нищего старика Авдея, тайком поставившего крест над могилой расстрелянных. Понятным становится и поведение Димки, который видел все это, но никому ничего не сказал. Вскоре после публикации в Перми "РВС" Аркадий Гайдар, словно расшифровывая сцену со стариком Авдеем и Димкой, рассказывал в "Звезде", по всей видимости, о реальных событиях, имевших место в годы гражданской войны на Украине:
   "Недалеко от Гуляйполя, в деревушке, раскинувшейся на берегу речонки Гайчур, на маленьком зеленом кладбище я наткнулся на грубо сколоченный деревянный крест и на жестяную дощечку, на которой кривыми буквами было выведено: "Под етим крестом схоронен Ленька Дымчук, который есть смелый человек, потому что при ночном налете не выдал товарищей и тут ему за ето срубили голову махновцы". Выставленный мужичьей рукой покосившийся крест терялся здесь за четкой искренней надписью..."{42}.
   Значит, приведенная в "РВС" сцена не художественный вымысел писателя? Возможно, что деревушка близ Гуляйполя (ныне Запорожской области), на всю жизнь запомнившаяся Гайдару, и стала своего рода "прообразом" описанной в повести. Во всяком случае, Гайдар очень многое брал из жизни, а к однажды увиденному в молодости возвращался неоднократно и по разным поводам. Слишком уж созвучно с псевдонимом писателя название реки Гайчур, а само Гуляйполе -- с Кривопольем, местом действия ряда ранних произведений.
   Еще одна подробность в тексте "РВС" привлекает особое внимание. На первый взгляд речь идет как будто о второстепенной детали -- описании характера ранения командира Сергеева: "Пуля в ноге прохватила только мякоть..." Но ведь это точь-в-точь совпадает с описанием ранения самого Гайдара. В конце 1919 года командир взвода Голиков был ранен в ногу навылет. Лечиться его отправили в воронежский госпиталь. Отцу о своем ранении Гайдар писал так: "Рана пустяковая, в левую ногу, кость не тронута, скоро смогу бросить костыли, так что не беспокойся"{43}. В условиях госпитального лечения, конечно, рана не опасная. Но писателю легко было представить, как трудно пришлось бы Сергееву точно с такой же раной одному, в старом кирпичном сарае, да еще в тылу у банды зеленых.
   Герой повести и ее автор здесь удивительно похожи друг на друга. Оба они любят детей, умеют расположить их к себе без лишних слов. Да и выражение "аллюр два креста" было любимым выражением Гайдара. Как и в отряде Сергеева, в роте Голикова тоже были два пулемета марки "Льюис". К этому надо добавить, что в своей первой повести, "В дни поражений и побед", Гайдар вывел себя под именем Сергея. В следующей повести, "РВС", надо думать, он предстал под фамилией Сергеева. Нет, недаром все-таки говорят, что настоящий писатель оставляет капли крови в своей чернильнице.
   Многие сцены "РВС" как журнального, так и газетного варианта подтверждают и то, что Гайдар, работая над "РВС" и потом дважды публикуя ее, предназначал первоначально повесть для взрослого человека. Очень ценно в этом отношении свидетельство пермских друзей молодого писателя -- Савватия Гинца и Бориса Назаровского. "В нашей памяти, -- писали они,--...не сохранилось ни одного разговора Гайдара с товарищами по редакции "Звезды", ни даже хотя бы единой обмолвки его о том, что он считал "РВС" повестью или рассказом для детей"{44}.
   Кстати, как определила пермская газета, а точнее, сам автор жанр произведения? Первый подвал с "РВС" вышел без какого-либо жанрового обозначения. Напечатанный через день, 13 апреля 1926 года, второй подвал был с крупным рисованным заголовком вместо наборного, но самое главное -- появился подзаголовок "Повесть". В таком оформлении "РВС" и печаталась в газете уже до конца. Последний, пятнадцатый подвал был опубликован 28 апреля. И автор, и редакция, думается, верно определили тогда жанр произведения. Несмотря на это, в литературоведческих работах "РВС" до сих пор называется то повестью, то рассказом.
   На этом история пермской публикации "РВС" не заканчивается. Наоборот, она приобретает вскоре как бы новое, неожиданное освещение. Тогда же Гайдар предложил свою повесть Госиздату, и она была напечатана в Москве уже в июне 1926 года. Хотя новое издание повести вышло очень быстро, но случилось нечто совершенно непредвиденное. Вопреки желанию Гайдара, мало того, без его ведома повесть была сокращена, пожалуй, еще больше, чем в журнальной редакции. Правда, подзаголовок гласил, что это "Повесть для юношества". Но разве было от этого легче? Разочарование сменилось огорчением, а когда Гайдар стал читать повесть -- возмущением. Он не узнавал свое произведение.
   Редакторы так "доработали" повесть, что совершенно исказили идейно-художественный замысел. Она была настолько облегчена якобы с учетом возрастных особенностей читателя, что стала походить на дореволюционные нравоучительные книжечки для малюток. Возмущенный Гайдар написал в редакцию "Правды":
   "Уважаемый тов. редактор! Не откажите поместить следующее письмо. Вчера я увидел свою книгу "РВС" -- повесть для юношества (Госиздат). Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она "дополнена" чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой "сопливой сусальности", полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице. "Обработанная" таким образом книга -- насмешка над детской литературой и издевательство над автором.
   Арк. Голиков-Гайдар".
   Письмо-отречение "Правда" напечатала 16 июля 1926 года. Доводы автора были убедительными. Но у Гайдара навсегда остался в душе горький осадок от первой встречи с ложно понимаемой спецификой детской литературы. Говорит эта история и о другом: путь Гайдара в литературу не был усыпан розами, как представляется еще кое-кому из историков литературы.
   Впоследствии Аркадий Гайдар много работал над повестью "РВС" именно как над произведением для детей. Он старался подальше уйти от неудачной редакторской трансформации повести и вернуться как можно ближе к своему изначальному варианту. Многие сцены повести, впервые появившиеся в пермской газете, были включены Гайдаром в последующие издания. Но это не был механический возврат автора к первооснове. Сцены дополнительно осмысливались, совершенствовался стиль, богаче становилась художественная ткань повествования, что и помогло сделать "РВС" такой, какова она есть сейчас.
   Но утратилось ли в связи с этим значение пермского полного варианта повести? Нет. Наоборот, поскольку не сохранилось рукописного оригинала "РВС", его заменяет в данном случае газетная публикация. В полном смысле публикация уникальная. Почему? Да потому, что и печаталась-то повесть как раз с рукописного черновика. Мало того, с единственного экземпляра, по которому наверняка и набирался сам текст. В редакции скорее всего даже не перепечатывали повесть на машинке. А раз так, то о рукописи оригинала говорить не приходится: она легла на стол наборщиков. Поэтому, когда гранки вышли из набора и стали верстаться, сверить текст было не с чем. Доказательством тому служит письмо Гайдара из Ашхабада (писатель путешествовал тогда по Средней Азии), в котором есть все разъясняющая строка: "РВС" проверяйте по смыслу и по форме, ибо вы ее печатаете с черновика"{45}.
   Все это позволяет считать опубликованный в пермской газете текст первоначальным, причем наиболее полным вариантом повести. Именно здесь она, а не сокращенный журнальный и тем более госиздатовский вариант представляет большую литературную ценность. Прежде всего пермская публикация показывает Гайдара доподлинно таким, каким он был в 1925 году, что очень важно для понимания процесса становления его писательского мастерства. Повесть не была адресована детям, но уже содержала все предпосылки для того, чтобы стать в ряд классических произведений советской детской литературы.
   И даже спустя многие годы после смерти писателя редакторы его произведений не могут обойтись без пермского варианта. В новейшее издание "РВС" в четырехтомнике произведений Аркадия Гайдара сделаны две вставки из "Звезды". Одна из них -- короткая сцена первой части повести, когда к обиженному Димке приходит мать и заводит с ним ночной разговор. Вторая вставка заключает в себе необходимую для логического перехода авторскую фразу: "При этой мысли у Димки даже дух захватило, потому что к наганам и ко всем носящим наганы он проникался невольным уважением"{46}.
   Все это еще раз подчеркивает важное значение первоначального варианта "РВС" и его пермской публикации. Прочесть повесть заново и целиком будет интересно и новому поколению читателей, и многочисленной армии исследователей творчества писателя, для которых полный текст повести оставался кладом за семью печатями.
   Речь идет, подчеркиваем, о малоизвестном варианте именно повести. Только после далеко не всегда оправданных сокращений и переделок она стала рассказом в глазах многих читателей и литературоведов. Значит, происходит одновременно и как бы возврат от рассказа к повести. Пусть с увлечением, как и прежде, дети читают рассказ "РВС", а забытую за давностью лет первоначальную редакцию повести "Реввоенсовет" прочтут взрослые. Прочтут и проникнутся романтическим духом молодого Гайдара.
  
  
   Подводя краткий итог ранним годам творчества Аркадия Гайдара, надо отметить: несмотря на различие в мастерстве написания приключенческих и иных повестей, многообразие сюжетов, их непременно объединяет революционный оптимизм.
   По мнению литературоведа Ивана Розанова, писатель в зрелых произведениях "исследует мотивы душевных побуждений своих героев"{47}. Истоки такого подхода явственно видны уже в ранних творениях Гайдара. Ему одинаково по душе и взрослые, и дети. Оптимизм его героев станет еще яснее, если вспомнить, что в очень пестрой литературе двадцатых годов было немало героев никчемных и просто нытиков.
   Александр Фадеев одним из первых обратил главное внимание не на "грехи ученичества", а на новаторские черты в творчестве молодого писателя. Это прежде всего "органическая революционность и истинный демократизм"{48}. Его главные герои -- революционеры, красноармейцы, партизаны, крестьяне, рабочие и даже... безработные. Из того же социального круга и дети: сын питерского рабочего Димка, беспризорники Жиган и Митька Елкин по прозвищу Дергач.
   Среди характерных особенностей творчества Аркадия Гайдара, наглядно проявившихся еще в ранних произведениях, -- ирония и мягкий юмор, придающие неповторимую привлекательность манере рассказчика, всему образному строю его письма. Наконец, это лаконизм и простота языка при сюжетной остроте и занимательности. Последнее достижение молодого писателя особенно тесно было связано с его работой в ежедневных уральских, а отчасти в московских и архангельских изданиях.
   Все это дает основание сказать, что двадцатые годы -- ранний период в творчестве Аркадия Гайдара -- были важным этапом на пути к мастерству и зрелости, к овладению новаторскими приемами. И повести приключенческого цикла -- неотъемлемая часть богатого гайдаровского наследия.
  

Александр НИКИТИН

  

Примечания

  
   {1}Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ), ф. 1672, оп. 2, д. 15, л. 1--2. Публикуется впервые.
   {2}Журналист, 1979, N 11, С. 61.
   {3}Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР (ЦГАОР), ф. 102, ДП 00, 1907, д. 80, ч. 42, л. 138 об.
   {4}Там же. Сведения о болезни дают ответ на недоумения мемуаристов относительно того, что Лбов всегда одевался не по сезону тепло.
   {5}Звезда, 1925, 6 дек.
   {6}Звезда, 1925, 16 дек.
   {7}Д. Н. Мамин-Сибиряк в воспоминаниях современников. -- Свердловск, 1962, с. 44.
   {8}Из интервью автору статьи (1962 год).
   {9}Звезда, 1926, 28 янв.
   {10}Из неопубликованного письма Ж Соболева в редакцию "Звезды" в 1964 году.
   {11}Революция 1905--1907 годов в Прикамье. -- Пермь, 1955, с. 183.
   {12}ЦГАОР, ф. 102.ДП 00, 1907, д. 80, ч. 42, Л. 139.
   {13}Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 14, с. 5--6.
   {14}ЦГАОР, ф. 102, ДП 00, 1907, д. 80, Ч. 42, Л. 139.
   {15}Отрывок из поэмы "Пулеметная пурга" впервые опубликован в газете "Звезда" 23 февраля 1926 года. Была ли написана поэма полностью и где хранится ее оригинал -- неизвестно.
   {16}Листовки пермских большевиков. -- Пермь, 1958, с. 342.
   {17}Пермская Лениниана. Вып. II. -- Пермь, 1979, т. 2, с. 37.
   {18}ЦГАОР, ф. 102, ДП 00, 1907, Д. 80, Ч. 42, л. 6--8.
   {19}Листовки пермских большевиков, с. 347-349.
   {20}Кий. К делу Лбова (Из заметок и впечатлений на суде). Вятская речь, 1908, 27 апр.
   {21}Под красным знаменем. Сб. воспоминаний. -- Пермь, 1957, с. 132.
   {22}Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 14, с. 7.
   {23}Капцугович И. С. История политической гибели эсеров на Урале. -- Пермь, 1975, с. 75.
   {24}Вопросы истории, 1966, N 9, С. 189.
   {25}Революционеры Прикамья. -- Пермь, 1966, с. 325--334.
   {26}Жизнь и творчество А. П. Гайдара. -- М., 1964, с. 56.
   {27}Комсомолец, 1929, 21 авг.
   {28}Из интервью автору статьи (1982 год).
   {29}Гайдар А. П. Собр. соч. в четырех томах, т. 4. -- М., 1982, с. 356.
   {30}А. С. Пушкин в русской критике, -- М., 1953, с. 400.
   {31}Бажов П. Сочинения: В 3 томах. Т. 3. -- М., 1976, с. 422.
   {32}На суше и на море, 1927, N 1, с. 6
   {33}Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 98.
   {34}Морозов Л. Ф. Иностранные капиталовложения в СССР в переходный период. -- Вопросы истории, 1986, N 9, с. 26.
   {35}Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 75.
   {36}Гинц С., Назаровский Б. Аркадий Гайдар на Урале. -- Пермь, 1968, с. 182.
   {37}Ныне улица Карла Маркса, дом номер 8. Здесь расположен теперь Пермский областной Дом журналиста имени Аркадия Гайдара.
   {38}См.: Звезда, 1926, 26 июня.
   {39}Вышедшая отдельной книгой в 1927 году в Ленинградском отделении издательства "Молодая гвардия" повесть А. Гайдара "Всадники неприступных гор" имела тираж всего пять тысяч экземпляров и давно стала библиографической редкостью.
   {40}ЦГАЛИ, ф. 1672, оп. 2, д. 25, л. 1. Публикуется впервые.
   {41}Возможно, произошло это потому, что самого Гайдара в то время в Перми не было -- он путешествовал по югу страны. А печатавшие повесть в газете сотрудники, видимо, не заглядывали в его договор с "Пермкнигой". Отдельное же издание "Реввоенсовета" в Перми в 1926 году не вышло, ибо в июне того же года "РВС" была издана в Москве.
   {42}Звезда, 1926, 20 июня.
   {43}См.: Гольдин А. Невыдуманная жизнь. -- М., 1979, с. 77.
   {44}Гинц С., Назаровский Б. Аркадий Гайдар на Урале. -- Пермь, 1968, С. 166.
   {45}См.: Гинц С., Назаровский В. Указ. соч., с. 165.
   {46}Звезда, 1926, 13--14 апр.; Гайдар А. Собр. соч.: В 4 т. Т. I., -- М., 1979, С. 42-44.
   {47}Розанов И. Творчество А. П. Гайдара. -- Минск, 1979, с. 13.
   {48}Фадеев А. Сочинения: В 5 томах. Т. 4. -- М., 1960, с. 113--114.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru