Фудель Иосиф Иванович
К вопросу о "Национальном"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   "Преемство от отцов": Константин Леонтьев и Иосиф Фудель: Переписка. Статьи. Воспоминания
   СПб.: Владимир Даль, 2012. -- (Прил. к Полному собранию сочинений и писем К. Н. Леонтьева: В 12 т. Кн. 1).
   

ИОСИФ ФУДЕЛЬ

К ВОПРОСУ О "НАЦИОНАЛЬНОМ"

Самообман и ошибки

   Точность терминологии -- вот главное требование, которое следует предъявлять к каждому публицисту, желающему, чтобы речь его была понята без кривотолкований и недоразумений. В области философской и научной литературы это требование освящено практикой; в области публицистики до сих пор тратится еще много труда и сил в пустых спорах "из-за слов". А между тем здесь для точности терминологии требуется особенно осторожное и критическое отношение к обиходному словоупотреблению, которое крайне капризно и способно ввести в заблуждение всякого, кто слишком ему доверяется. Обиходное словоупотребление одним и тем же словам придает разные значения, в одну и ту же форму вкладывает два разные содержания. Необходимо поэтому прежде всего критически относиться к ходячей терминологии (как ходячая монета, она бывает настоящая и фальшивая) и на каждом шагу проверять ее.
   В данное время особое внимание возбуждает к себе вопрос о "национальных задачах России". Не со вчерашнего дня этот вопрос возник. Поставленный впервые славянофилами, преломившийся чрез призму Н. Данилевского -- этот вопрос вновь на очереди, благодаря К. Н. Леонтьеву и Вл. С. Соловьеву. По своей жизненной важности для нас он еще очень долго будет занимать первое место среди всех других вопросов, но, к несчастию, и он запутывается ошибочною терминологией, что подает очень много поводам к спорам "из-за слов".
   Об этом именно мы и хотим поговорить.
   

I

   Слово "национальный" имеет два совершенно различные значения. Обыкновенное словоупотребление придает этому слову смысл и культурный, и политический.
   Если мы говорим "национальное объединение", то этим означаем политическое объединение известного племени в одно целое государство; точно также если скажем: "национальная независимость", то выразим мысль о политической независимости одного государство или племени от другого.
   Если же скажем: "национальный вопрос в России", то здесь будет речь не о политическом вопросе, а уже о культурном значении России в истории, о России, одухотворенной известною идеей. Под словами "национальный гений Германии" мы разумеем совокупность тех духовных особенностей германского народа, благодаря которым увеличилась общечеловеческая духовная сокровищница, благодаря которым германское племя имеет свою культурную окраску, независимо от того, существует ли германская нация как самостоятельное политическое тело, раздроблена ли она, или даже порабощена другим племенем.
   Если, наконец, скажем "национальная политика", то в этом случае смысл слова "национальный" двоякий, а потому неопределенный; политика может быть направлена на освобождение племени и объединение его в одно государство, -- это одно; политика может клониться к тому, чтобы способствовать всестороннему развитию культурных, духовных начал данного народа, это уже совсем другое.
   Итак, мы видим, что в обиходной речи слово "национальный" имеет два значения; одно -- культурное, духовное, другое -- политическое, территориальное. От смешения этих значений, то есть от неправильного употребления этого слова в двух смыслах, получается путаница понятий, и в результате самообман и политические ошибки.
   Раскрытию одного политического самообмана, всецело основанного на ложном употреблении слова "национальный", посвящена брошюра К. Н. Леонтьева: "Национальная политика как орудие всемірной революции", появившаяся в прошлом году. Сам К. Н. Леонтьев заслуживает упрек в неточности терминологии, он сам несколько раз употребляет слово "национальный" в неопределенном или ложном смысле, что послужило уже поводом ко многим недоразумениям; тем не менее, он в своей брошюре шаг за шагом показывает антинациональный дух тех движений нашего века на Западе, которые принято называть национальными, и этим разрушает тот самообман, которому еще и до сих пор мы поддаемся в нашем собственном культурно-национальном деле.
   Выводы К. Н. Леонтьева так важны для нашего самосознания и нашей государственной политики, что не мешает здесь вкратце повторить их.
   

II

   XIX век есть, между прочим, век так называемых "национальных движений". Но в результате всех этих движений ничего национального в смысле культурном, обособляющем, дающем известную окраску племени, не оказывается; даже наоборот: до этих движений разрозненные и необъединенные нации имели много в своей жизни своеобразного, истинно-национального; после этих движений они утратили последние следы своеобразия, демократизировались и стали как нельзя более похожи друг на друга. Стоит только вспомнить историю всех этих движений, чтобы согласиться с этою мыслию, впервые высказанною К. Н. Леонтьевым.
   "Первое по времени движение национального характера в XIX веке было греческое восстание 21 года". "Маленькая, весьма оригинальная тогда Эллада достигла ближайшей национальной цели своей". "Но что же вышло? Большинство эллинофилов того времени ждали от этих возрожденных эллинов чего-то особенно в бытовом и духовном отношении. Ждали и ошиблись". "Творчества не оказалось; новые эллины в сфере высших интересов ничего кроме благоговейного подражания прогрессивно-демократической Европе ни сумели придумать". "Если в главных чертах своих учреждений греки разнятся чем-нибудь от Европы, то разве тем, что они еще легче европейцев делают во всем лишний шаг на пути того же сословного всесмешения, которое разъедает Запад со времени провозглашения "прав человека" в 1789 году". "Городской быт греков, та же Европа, только посуше, поскучнее, поглупее и т. д. В общем национально-политическая независимость у греков оказалась вредною и более или менее губительною для независимости духовной; с возрастанием первой -- падает вторая". {Национ<альная> полит<ика>, стр. 7--9. Курсив в цитатах -- К. Н. Леонтьева.}
   "Италия еще в первой половине этого века славилась и своеобразием и разнообразием своим. Близкая по племенному составу и языку ко Франции и Испании, она весьма резко отличалась от них законами, духом, нравами, обычаями и т. п.". "Самая отсталость Италии, полудикость ее, восхищала многих". "Все были согласны, что Италия не сера, не буржуазна, не обыкновенна, не пошла". "Раздробленная и подчиненная где Австрии, где Церкви, где деспотическим монархам, Италия стала на наших глазах Италией единою, политически независимою, политически уравненною от Альпов до Этны, однородно конституционною, несравненно более индустриальною, чем прежде, с железными дорогами и фабриками. Она стала больше прежнего похожа на Францию и на всякую другую европейскую страну. Изменения внешне-политического положения и внутренних учреждений с удивительною быстротой отразились в изменении жизни, быта, нравов и обычаев, вообще в отношении тех самых картин духовно-пластических, на которых так блаженно и восторженно отдыхали восторженные умы остальной Европы. Усилившись, Италия почти немедленно обезличилась культурно". "Раздробленная, она царила многим над другими (папством, искусством, странным соединением тонкости с дикостью и т. д.). Объединенная, она стала лишь "мещанин во дворянстве" сравнительно с Россией, Германией, Францией и т. д.; в политике -- какая-то "переметная сума" у всех на пристяжке и всеми везде побеждаемая; в быту -- шаг за шагом -- как все!" {Там же, стр. 14--16.}
   О Германии можно повторить сказанное раньше о Греции и Италии. "Торжество национальной, племенной политики привело и немцев к большей утрате национальных особенностей; Германия после побед своих больше прежнего, так сказать, "офранцузилась" в быте, в уставах, в строе, в нравах; значительные оттенки ее частной, местной культуры внезапно поблекли". "Германия объединенная, единая, сплошная, сохранившая только кое-где тени прежних королей и герцогов, обще-конституционная, с одним общим ограниченным императором, тесно связанная теперь одинакими военными, таможенными и тому подобными условиями, не только стала внутренно однообразнее прежнего, но и гораздо больше стала похожа строем своим на побежденную ею Францию". "Аристократическая, юнкерская до 70 года, она после этой войны стала быстро демократизироваться, точно будто заразилась этою болезнью у побежденного врага; "пусть и она гниет, как и мы!" воскликнул тогда Ренан с восторгом патриотического злорадства". "Стоит только в контраст нашему времени вообразить картину и жизнь единой и монархической Франции хоть в XVIII веке и жизнь тоже монархической, но раздробленной Германии того же времени, чтоб ясно увидать, до чего теперь культурная, бытовая, национальная собственно разница между двумя этими странами уменьшилась".
   Результаты всех этих племенных политических движений нашего века везде одинаковы.
   "Все эти нации, все эти государства, все эти общества сделали за эти 30 лет огромные шаги на пути эгалитарного либерализма, демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов, властей, провинций, обычаев, законов и т. д. И в то же время они все много "преуспели" на пути большего сходства с другими государствами и другими обществами. Все общества Запада за эти 30 лет больше стали похожи друг на друга, чем были прежде".
   Таким образом, все так называемые национальные движения имели последствия анти-национальные, анти-культурные в смысле духовной самобытности нашей. "У многих вождей и участников этих движений XIX века цели действительно были национальные, обособляющие, иногда даже культурно-своеобразные, но результат до сих пор был у всех и везде один -- космополитический. Почему это так, не берусь еще сообразить".
   Так говорит К. Н. Леонтьев, сознаваясь, что для него самого это явление "остается самою таинственною психологическою загадкой".
   

III

   В сущности нет прямой причинной связи между этими двумя разнородными явлениями; есть между ними связь побочная, вспомогательная, связь постоянного их сосуществования и одновременности.
   Связь эта будет ясна, если мы условимся не называть политические движения нашего века "национальными", а назовем их просто политическими или племенными. Тогда для нас станет ясно, что жизнь национального духа известного племени нисколько не зависит от политического единства его, и наоборот политическое раздробление племени не мешает развитию его духовной личности; затем уже политическое объединение племени может произойти и тогда, когда духовные силы народа истощатся.
   Высший блеск своей силы гений Эллады развил тогда, когда вся Эллада была разбита на маленькие разнообразные государства, не имевшие между собой никакой другой, кроме духовной, связи. Объединенная же политически Александром Македонским, она міру ничего нового не поведала, кроме того, что было выработано раньше; в период объединения и после него культура Эллады уже отцветала и чахла.
   Германия не нуждалась в политическом единстве для того, чтобы дать міру Лютера, Лессинга, Гёте, Шиллера, Штейна, Канта и целую плеяду философов-идеалистов.
   То же самое можно сказать и об Италии, которая теперь, объединенная, спешит забыть о дарах своего национального гения и поскорее вдогонку всей Европы денационализоваться.
   Таким образом, повторяем, политическое объединение племени нисколько не обусловливает собой наибольшее развитие его национальной индивидуальности, а пожалуй даже и мешает этому развитию.
   Все движения в Европе в нашем веке имели и имеют политический характер. Надо ли нам удивляться, что результаты всех этих движений оказались только политические, а не культурные? Иначе и не могло быть. Народы стремились к политической независимости или племенному единству и достигли намеченной цели. Так и должно быть. Но не надо при этом забывать, что стремление к культурному своеобразию есть одно, а стремление к политическому единству -- совсем другое, и что называть последнее движение "национальным" -- есть грубая ошибка.
   Современный всеобщий космополитизм вовсе не находится в прямой зависимости от племенных движений нашего века, и единственная причина всеобщего космополитизма, всесмешения и всеобщей демократизации -- есть дух века, которому рабски повинуется вся Европа.
   С конца прошлого столетия "свобода, равенство и братство" стало одним знаменем для всех различных национальностей Западной Европы. Под этим одним знаменем невольно все идут вместе в одну сторону, и результат получается один и тот же у всех; прежние различия сглаживаются, исчезают. Никто и не думает о своеобразном развитии национальных сил, когда все должны быть похожи друг на друга и не должно быть нигде никаких различий. Все хотят свободы и равенства, все хотят однообразия верований, привычек, быта, вкусов, политического строя, экономического положения. Всеобщий космополитизм, всеобщее равенство и однообразие во всем -- вот то, к чему все стремятся и чего в большей или меньшей степени Западная Европа уже достигла.
   Быть может, простая случайность -- совпадение во времени всеобщего космополитизма с движениями племенными, а быть может, тут действовал тайный инстинкт, подсказывавший народу, что объединение племени в одно целое поможет большему распространению этого космополитизма. И действительно: легче демократизоваться и потерять культурное своеобразие одному большому, чем множеству маленьких государств. Легче заразиться одною и тою же болезнию от тесного соприкосновения или соединения друг с другом. Современные технические "чудеса" в сильной степени помогают этому. Железные дороги, телеграфы, газеты -- вот главные орудия всесветного смешения в однообразие. Духу времени, как бы нарочно, дают все способы к быстрому распространению его; границы и карантины сняты, препятствий нет.
   Иная совершенно связь между всеобщим космополитизмом и политическими движениями тех племен, которые до нашего века находились в рабстве или зависимости от других племен. Здесь уже действующею пружиной служит стремление к политической свободе, и свобода является здесь не средством к развитию своих культурных сил, а целью самой в себе. Свобода в том или другом виде есть одно из требований духа нашего века, так что зависимые племена, подчиняясь этому духу, прежде всего стараются осуществить требование "свободы". Стало быть, племенное освободительное движение нашего века даже в основе своей ничего культурно-своеобразного или национального не имеет. Неудивительно, что тотчас же за освобождением эти племена теряют все свое особенное и становятся "как все". Ведь они еще из-под ига стремились к этому; и та доля культурной своеобразности, которую они имели, находясь под игом, была не своеобразностью творческою, а своеобразностью, задержанною в разложении, сохраненною, консервированною. Не стало "стеклянного колпака", и племя чуть ли не из пастушеского быта сразу делает скачок в быт бельгийской конституции, газет, равенства и буржуазности. Таковы факты, совершившиеся на наших глазах на Балканском полуострове.
   В наш век, стало быть, мы видим два совершенно различные движения: одно -- всеобщее стремление к космополитизму, демократизации, уравнению прав положения, быта, движение по существу антинациональное; другое -- движение к политической независимости и целости племен, движение чисто политического характера. Связь между ними побочная, вспомогательная, тем не менее связь крепкая и постоянная; это последнее очень важно для наших выводов. Заметим здесь еще и то, что племенные движения к политической независимости и целости называются почему-то движениями "национальными".
   В этом-то и заключается глубокий самообман -- конечно, не для наций Европы, которые теперь и не думают о своей самобытности, а для нас, ибо главный вопрос нашего исторического бытия есть вопрос о нашем национальном призвании.
   

IV

   На последнюю брошюру К. Н. Леонтьева возражал А. А. Киреев, писатель, принадлежащий к тому направлению русской мысли, которое своею задачей ставит развитие русской национальной самобытности. Его возражение -- "Народная политика как основа порядка" -- было напечатано в "Славянских Известиях", а затем появилось и отдельною брошюрой.
   К сожалению, в этой брошюре мы встретились опять-таки с тем, что значительно уменьшает силу доводов автора. Точного разграничения и выяснения понятий здесь нет. (Оттого, быть может, А. А. Киреев в своем возражении останавливается не на существенном, а на мелочах, как бы не поняв, к чему ведет К. Н. Леонтьев.) Слово "национальный" употребляется им во всех своих неопределенных значениях. Так например: "сваливать вину, говорит он, за разрушение европейского общества на идею национальную безусловно несправедливо". {Нар<одная> полит<ика>, стр. 17.} (Заметим здесь кстати, что выражение "национальная идея" еще более неопределенно, чем "национальная политика".) Далее: защищая нашу племенную политику на Востоке, А. А. Киреев говорит: "в данном случае причина неудовлетворительного положения дел заключается не в том, что мы слишком много, как думает г. Леонтьев, следуем национальной политике, а совершенно наоборот, в том, что мы следуем слишком мало!" {Там же, стр. 21.} К. Н. Леонтьев в этом случае говорит о племенной освободительной политике, а А. А. Киреев разумеет культурно-национальную политику, которой со всею силой души жаждет К. Н. Леонтьев. Что же это? Спор о словах или же неправильное смешение под одно понятие "национального" и культурно-творческой работы народа и племенной политики правящих классов? И то и другое желательно устранить для ясности вопроса.
   Грустное смешение понятий видно еще из того, что А. А. Киреев в своей брошюре защищает славянофилов от К. Н. Леонтьева: "не к нам, славянофилам, говорит он, а напротив, к нашим противникам должны быть направлены его укоры". {Там же, стр. 28.} Сколько нам известно, К. Н. Леонтьев глубоко уважает славянофилов и самого себя считает славянофилом известного оттенка (культурофил); последняя его брошюра направлена всецело не против славянофилов, а против политического панславизма. Стало быть, или А. А. Киреев не знает, что К. Н. Леонтьев горячий поборник культурно-национальной идеи (культурного славянофильства), или же признается, что современное славянофильство и политический панславизм это одно и то же.
   Последнее различие очень важно.
   В разграничении славянофильства и панславизма заключается разграничение понятий культурно-национального и племенного. Славянофильство -- это стремление к духовной независимости от Запада славянского племени. Панславизм -- это стремление к освобождению зависимых еще славянских народностей и объединению их -- и только. Насколько первое стремление широко, настолько второе узко и входит в первое только как временный придаток. Быть славянофилом и стремиться к племенному объединению славян можно лишь в том случае если доказано, что это объединение есть необходимое условие для достижения духовной самобытности племени. Если же доказано хотя не противное, но хоть бы только не необходимость этого условия, то славянофильство и панславизм разделяются тогда на два совершенно различные стремления, ничем друг с другом не связанные.
   Наши первые славянофилы были поборники панславизма, потому что еще не предвидели всех результатов племенных движений и обманывали себя в важном культурном значении племенного объединения. Теперь же, после племенных объединений на Западе, тем более после ясных для всех результатов только начала нашей племенной политики на Востоке -- этому самообману нет оправдания, и ученики славянофильства, желающие развивать это учение должны критически относиться к нему, а не рабски только повторять учение со всеми его временными ошибками и промахами.
   По-видимому еще А. А. Киреев не только смешивает два разные значения "национальной политики" в славянском вопросе, но и в племенной политике Запада видит нечто спасительное для него; свою брошюру он заканчивает такими словами: "что же касается до национальной политики, то она не только не представляет опасности, а совершенно наоборот, ведет к облагораживанию политических идеалов и к установлению того порядка, к тому переустройству Европы, которое одно способно гарантировать ей мирную будущность и спокойное развитие ее нравственных и даже материальных сил". {Там же, стр. 28.}
   Что под словом "национальный" в этом месте г. Киреев разумеет "племенной", "государственный", а не "культурно-национальный", нет сомнения, потому что славянофил не может сериозно говорить теперь о культурной самобытности западных наций; но в таком случае, почему разграничение Европы по племенам обещает ей "мирную будущность и спокойное развитие"? В чем это развитие заключается? В развитии ли культурных сил, или в развитии того растлевающего яда, которого присутствие в организме Европы не может отрицать А. А, Киреев? Не представляет ли также современная Европа, объединенная по племенам в большие государства, очень удобных условий для развития социально-анархических сил, для социальной революции, для будущего объединения всей Европы в одну федеративную республику? Не к тому ли идет современный Запад?
   Все эти вопросы, по-видимому, А. А. Киреева и его единомышленников не тревожат...
   

V

   А между тем все эти вопросы невыразимо близко затрогивают будущность России и ее развитие. И всякая ошибка в решении этих вопросов, всякий самообман глубоко отразится в нашей исторической жизни.
   К сожалению, до сих пор мы еще мало обращали внимания на тот самообман, который кроется в нашем стремлении к панславизму во что бы то ни стало. Панславизм как неизбежный шаг в истории неотвратим; для многих он может быть ужасным призраком, для других -- страстною мечтой, но закрывать глаза пред этим неизбежным шагом нельзя. Надо с ним считаться и чаще о нем вспоминать. Надо при этом еще твердо помнить, что панславизм есть простое стремление к политическому объединению в той или другой форме славянского племени, что это есть политическое дело, а не культурное. И если при этом мы еще будем думать, что племенное объединение славян есть необходимое условие для развития их самобытных культурных сил, для достижения самобытного культурно-национального результата, то в этом будет очень грубый, ни на чем не основанный самообман; на этот самообман указывает и ошибочное употребление слова "национальный" и в смысле культурно-национального дела, и в смысле племенного стремления к свободе и единству.
   Истинно-национальное дело, национальный вопрос и у нас, и на Западе ничем не связаны с вопросом племенным. Все политические движения нашего века имели целью освобождение и объединение данного племени. Все национальные различия и культурные особенности западных народов после этих политических движений сгладились и исчезли. Все племена стали похожи друг на друга по политическим учреждениям, быту, нравственности, социальному строю. Таков антинациональный дух века. Тот же век ставит на очередь освобождение и объединение Славянского племени. Как это объединение может произойти? Чем этот племенной вопрос отличается от решенных уже вопросов: Германского и Италиянского? Где залог того, что и мы после своего племенного объединения не пойдем вслед за Европой по пути демократизации, космополитизма и потери национальных особенностей? Как органически соединить дело нашего национального самоопределения, наше стремление к культурному идеалу и к особой роли в истории с грубым политическим панславизмом? И возможно ли такое соединение?
   Я не берусь ответить теперь на эти вопросы. Моя задача была более узкая, и если мне удалось установить центр тяжести вопроса там, где ему теперь следует быть и этим привлечь внимание к нему лиц более меня компетентных, то цель моя совершенно достигнута.
   

КОММЕНТАРИИ

   Впервые: МВед. 1890. 23 окт. No 293. С. 2--3. Подпись: И. И. Фудель.
   Печатается по тексту МВед.
   В 1889 г. Фудель написал для "Русского дела" статью о брошюре Леонтьева, но газета была закрыта, и статью пришлось передать в "Московские ведомости", где сразу начались проволочки с ее печатанием, объясняя которые, редакция находила все новые и новые отговорки. "Русское дело" успело вновь открыться, и Леонтьев предлагал отдать статью туда, но Фудель решил написать для С. Ф. Шарапова заново. Тем временем эта газета опять попала под цензурные прещения, а Фудель летом 1890 г. послал в "Московские ведомости" новую статью (первая же, по-видимому, так и затерялась в редакции). По совету Леонтьева, о. Иосиф изменил название и расширил тематику работы.
   В одной из тетрадей, куда Леонтьев наклеивал вырезки статей о себе (см. примеч. на с. 577), есть вырезка и данной статьи с его пометами и развернутой записью, адресованной В. В. Розанову (ему в 1891 г. были посланы на длительный срок эти тетради, в настоящее время хранящиеся в частной коллекции): "Эта статья есть возражение главным образом -- г. Кирееву на его брошюру -- "Народная политика как основа порядка".
   Автор -- Фудель -- Осип Иванович, из дворян (средних), -- ныне Священник От<ец> Иосиф (в Белостоке); он тоже сначала посредством) писем заочно познакомился со мною года 3 тому назад. -- Потом -- приехал сюда и благодаря духовной силе От<ца> Амвросия (а отчасти и моему грешному усердию) -- не только быстро вышел из туманов Достоевск<ого> и Аксакова (в коих до тех пор возлетал куда-то!), и твердо стал ногами на незыблемую скалу догматического и обрядового Православия, но даже как человек молодой и решительный, захотел сам служить ему у алтаря. -- Я похлопотал за него у Победоносцева и др. ... И вот он уже 3-й год иерей... (женат). От политики не отказывается".
   
   С. 346. ...одно -- культурное, духовное, другое -- политическое, территориальное. -- К этому месту Леонтьев добавил на полях: -- "; третье -- племенное -- этнографическое" (частная коллекция).
   С. 347. "Первое по времени ~ падает вторая". -- См.: 81, 501--504 (последние фрагменты цитируются с купюрами и перестановками).
   С. 347. "Италия ~ как все!" -- См.: 81, 508--510.
   С. 348. ...так блаженно и восторженно отдыхали восторженные умы... -- Ошибка; у Леонтьева "вдохновенные умы" (81, 510). Сам Леонтьев заметил тавтологию, но не вспомнил свой вариант. В тексте Фуделя он только подчеркнул слово "восторженно".
   С. 348. ..."пусть и она гниет, как и мы!" -- воскликнул тогда Ренан... -- В книге "Интеллектуальная и моральная реформа" (1871) Э. Ренан предсказал Европе, и в частности Германии, заражение от побежденной Франции разрушительным ядом демократии (Renan Е. La r&#233;forme intellectuelle et morale. Paris, 1871. P. 82). Cv.: 72, 707.
   C. 348. "Торжество национальной ~ психологическою загадкой". -- См.: 81, 530, 515, 529, 515--516, 507, 500--501.
   С. 350. ...дать міру Лютера, Лессинга, Гете, Шиллера, Штейна, Канта и целую плеяду философов-идеалистов. -- К этому месту Леонтьев сделал примечание для Розанова: "NB. Не лишним считаю заметить по поводу перечисления этих знаменитостей следующее; -- Фудель прежде печатания прислал мне эту статью в рукописи, прося моих замечаний. -- Я, насколько помнится, всё одобрил, кроме одного: -- именно, что он перечислял только писателей, поэтов и философов. -- Увидав, что даже и этот энергический и даровитый юноша не может еще сразу освободиться от привычного в 2-й 1/2-не XIX-го <века> -- культа "книжки", "картинки" и т. д. ... и считает поэтов и мыслителей главным, если не единственным выражением "культуры", я посоветовал ему упомянуть и Фридриха II-го с его военными сподвижниками и Госуд<арственных> деятелей (хоть Штейна например)). Кажется -- как будто и Лютера он забыл.
   Насчет Лютера (тоже человека бумаги) и штатского фон-Штейна он уступил. -- Но имен полководцев я не нашел в "Моск<овских> Вед<омостях>". -- Кто вычеркнул? Автор? Редактор? Или В. А. Грингмут (посредник)? -- А многие историки говорят, что победы* (* Сами по себе -- высокие и честные.) Фридриха II-го над француз<амии>, австрийцами и русскими косвенно, но сильно повлияли даже и на подъём духа той самой Немецк<ой> Литературы, которую он не ценил.
   Итак?
   Итак, кто бы ни вычеркнул Фридриха II, и т. д. (я, кажется, и Блюхера хотел поместить) -- все равно -- значит "пахнет" 2-й половин<ой> XIX века!
   Хуже всего, если это сам От<ец> Иосиф не дерзнул!" (частная коллекция).
   С. 351. ...не стало "стеклянного колпака"... -- "Стеклянным колпаком", охранившим до времени крестьянскую общину от чуждых начал бюрократической власти, называл помещичью власть К. С. Аксаков. Это выражение неоднократно употреблял его младший брат, И. С. Аксаков -- в газете "День" (5 декабря 1864 г.) со ссылкой на неназванного по имени предшественника (Аксаков И. С. Сочинения. T. V. С. 298), в передовой статье "Руси" от 1 февраля 1883 г. -- с указанием автора (Там же. T. VI. С. 474). Леонтьев использовал этот образ в статье "Грамотность и народность", ссылаясь на "День" (71, 120).
   С. 351. ...в быт бельгийской конституции... -- По образцу бельгийской конституции была разработана в 1879 г. Тырновская конституция. Ср. у Леонтьева: 71, 541; 72, 238.
   С. 352. ...возражал А. А. Киреев... -- См. примеч. на с. 537.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru