Известный архимиллиардер и общественный деятель, Альберт Иванович Прейс, сидел в своем кабинете и рассеянно чертил карандашом по бумаге, на которой перед этим делал какие-то выкладки.
Случайно вошедшему к нему человеку бросилось бы в глаза растерянное выражение на лице миллиардера и необычайная нервность, с которой рука его, вооруженная карандашом, чертила на бумаге бессмысленные каракули, являвшиеся как бы отражением того хаоса, который бушевал в его сознании.
Для того, чтобы душевное состояние Альберта Ивановича казалось понятным, сделаю некоторое отступление и постараюсь, по мере сил полнее, осветить причины, так повлиявшие на спокойствие миллиардера.
Последние три недели Альберту Ивановичу адски не везло на бирже.
Скупив почти все количество акций богатейшего в мире завода пушек "Марс", затратив на них почти половину своего легендарного капитала, он рассчитывал, и вполне справедливо, на колоссальные барыши.
Но прошло несколько дней, а спрос на бумаги, находившиеся в руках Альберта Ивановича, был очень вял, и, кроме того, в воздухе начинали носиться какие-то неопределенные, но грозные для него слухи о конгрессе мира, который должен быль собраться в Париже и на котором будто бы должны были вынести резолюцию о "всеобщем разоружении народов".
Альберт Иванович не придавал этим слухам особенного значения и был уверен, что идея мира так же невозможна в XXV веке, как и в IV, что пока человек способен чувствовать, любить, ненавидеть -- война будет естественным и законным явлением в взаимоотношениях народов.
Но слухи росли, множились, а с ними падала стоимость акций "Марс", и все меньше становился спрос.
И вот сегодня утром парижский корреспондент Прейса, которого он специально послал на заседания "конгресса мира", телеграфирует:
-- "Резолюция о разоружении народов вынесена. Правительствам всех стран отдан приказ немедленно ликвидировать пушечные и ружейные заводы".
Рука Прейса все еще чертила на бумаге затейливые каракули, когда в кабинет вошел лакей и подал карточку.
Альберт Иванович машинально взял ее, машинально прочел на ней какое-то незнакомое имя, которое моментально затем забыл и сказал:
-- Проси.
В кабинет вошел седенький, полный, низенький старичок в длиннополом сюртуке, лоснившемся от жира, с короткими рукавами, из которых выглядывали сомнительной свежести манжеты, в воротничке того же состояния, повязанном ярко-зеленым галстухом, в брюках, настолько коротких, что видны были ушки нечищеных ботинок.
Лицо вошедшего было румяно и плоско, как археологический блин, национальное блюдо дореформенной России, и как две крупинки зернистой икры на этой круглой плоскости сверкали маленькие, черные, проницательные глазки; нос его напоминал юную картошку, а рот, с алыми, пухлыми губками, всегда открытыми, -- полураспустившийся бутон розы.
-- Белков, Иван Семенович, -- назвал себя вошедший господин.
-- Чем могу служить? -- спросил Прейс, небрежно пожимая протянутую руку и указывая другой на кресло подле себя.
Пухленький розовый старичок уселся на краешке кресла, кашлянул в кулачок и довольно неуверенно начал:
-- Видите ли, я хотел бы сделать вам одно предложение...
-- Предложение? -- Прейс оглядел костюм гостя, и на лице его изобразилось удивление.
-- Да, предложение. Не знаю, как и начать. По вашему лицу видно, что вы принимаете меня за какого-нибудь чудака...
-- Нет, зачем же, -- протянул миллионер и, взяв со стола ящик с сигарами, предложил гостю.
Старичок дрожащими пальцами взял сигару, закурил и продолжал:
-- Постараюсь говорить кратко. У меня изобретение, которое хочу предложить вам. Необычайное изобретение, первое и последнее, какое себе только можно представить. Я изобрел аппарат, при помощи которого даже самый глупый человек сделается очень умным, даже гениальным -- мыслителем.
-- Вот именно машину мудрости, -- вы хорошо выразились, -- так и буду теперь называть мой аппарат -- "машиной мудрости".
-- Но ведь это нелепость, -- вышел из себя Альберт Иванович: -- в XXV веке таких вещей не изобретают.
-- Вы убедитесь, если выслушаете меня до конца, -- спокойно возразил старичок.
-- Хорошо; продолжайте.
-- Мысль есть не что иное, как движение, которое возникает в нашем мозгу, когда мы получаем то или другое впечатление извне. Мысли обладают различной интенсивностью и формой. Простейшая элементарная форма мысли -- образы -- благодаря логическому свойству нашего сознания автоматически группируются в однородные категории. Не так ли? К сожалению, идеальный логический синтез является достоянием, пока, великих людей, людей с громадной памятью и воображением.
С изобретением моего аппарата каждый может мыслить не хуже, например, Канта или Спинозы.
Как бы ни слабо было логическое свойство ума в так называемых глупцах, как бы ни микроскопически, мизерны были их память и воображение, всякий предмет, всякое впечатление, вызывая в их сознании движение, остается в нем навсегда. И вот, когда такому глупцу потребуется иметь о чем-нибудь верное, универсальное суждение, ему стоит только нажать особую кнопку в моем аппарате и мельчайшие движения мыслительного процесса, не могущие достигнуть его слабого сознания, целиком будут восприняты моим аппаратом, классифицированы по категориям и занесены на особый лист в виде оригинальных знаков.
Таким образом, даже дурак сможет создать что-нибудь поражающее по глубине и сил мысли.
Я пришел к вам с предложением купить чертежи и изготовить по ним то или иное количество аппаратов. Можете быть покойны: доход от продажи "машин мудрости" будет грандиозный, и вы менее чем в месяц не только оправдаете расходы, но наживете колоссальные проценты. Что касается суммы, которую я хотел бы получить за право распространения и производства моего изобретения, то я скромен -- я продам его вам всего за пятьдесят тысяч...
-- Но чем вы гарантируете меня, что ваши аппараты соответствуют их назначению?
-- О, за этим дело не станет. У меня есть дома модель, и если...
-- Времени у меня достаточно, -- перебил его Прейс и, позвонив, приказал шоферу подать автомобиль.
* * *
Заслуженный психиатр профессор Пехтерев, автор многочисленных ученых трудов, совершал свой обычный утренний моцион, когда из подъезда одной из крупнейших газет бомбой вылетел первый газетчик и помчался по Невскому, бешено крича:
-- "Сынсацыя". Изобретена машина мудрости. Нет глупых.
За ним вылетел второй, третий, четвертый, и скоро весь благоустроенный Невский XXV века кишел газетчиками, певшими на разные голоса:
-- "Сынсацыя". Изобретена машина мудрости. Нет больше глупых.
Профессор первое мгновение подумал было о массовом помешательстве и даже невольно по старой привычке вспомнил примеры массовых психических заболеваний в истории, но все-таки не выдержал и купил газету.
На первой странице жирным шрифтом стояло:
Чудо XXV века
"Редакция получила сведения о новом изобретении известного уже ученому миру Белкова. Это так называемая "машина мудрости" и т. д.
По слухам, известный миллионер-биржевик Прейс, недавно потерявший половину своего состояния благодаря закрытию пушечных заводов, занялся изготовлением этих машин".
Профессор дочитал, с недоумением посмотрел вокруг себя, словно ища кого-нибудь, кому мог бы вылить бушевавшие в груди чувства и, не заметив никого, кроме городового, направился к тому.
-- Послушайте, -- обратился психиатр, -- что же это такое?
-- Что? -- строго спросил городовой.
Профессор указал на заметку, -- городовой прочел, взглянул на Пехтерева, и вдруг оба разразились таким хохотом, что перебегавшая в это время улицу кошка в ужасе бросилась к водосточной трубе и стрелой взмыла по ней на крышу Императорской библиотеки.
А через несколько часов весь Петроград хохотал так, как не хохотал за семь столетий своего существования.
Между тем дело у Прейса и Белкова кипело и, месяц спустя, несколько тысяч "машин", изготовленных на собственном заводе Альберта Ивановича под руководством самого Белкова, поступило в продажу.
Несмотря на высокую стоимость -- экземпляр -- пять тысяч рублей, спрос превзошел самые смелые ожидания, и в несколько дней все количество было распродано.
Ходили слухи, что даже некоторые почтенные профессора, светила науки, тайком приобрели по экземпляру "машины мудрости".
Скоро пришлось выпустить в продажу несколько сот тысяч экземпляров, и Прейс ходил именинником, потирая от удовольствия руки.
-- Ну, что я вам говорил, -- заметил однажды Белков, когда они сидели в фешенебельном ресторане за бутылкой шампанского, -- разве не превосходная штука, -- моя "машина мудрости"?
-- Чудесная, -- ответил Прейс и растроганно предложил:
-- Хотите стать моим компаньоном?
-- Спасибо, дорогой, но, право, я в такой степени счастлив славой, что мне достаточно и пятидесяти тысяч.
Через год все население земного шара сделалось мудрым настолько, что стали поговаривать о необходимости закрытия гимназий и университетов за полной их ненадобностью, ибо даже гимназист первого класса мог написать сочинение на любую тему не хуже самого ученого профессора. Что же касается разного служащего люда -- приказчиков, сапожников, трубочистов, колбасников, то все они предпочли науку и литературу своим профессиям и начали писать пространные сочинения, которые не находили себе сбыта на книжном рынке, потому что наука и литература сделались общим, присущим каждому качеством и никого уже не интересовали. Тогда случилось то, чего ни в коем случае не могли ожидать Прейс и Белков.
Однажды вечером в кабинет к Прейсу влетел Белков и еще с порога закричал:
-- Беда! Беда! -- и без чувств упал в кресло подле испугавшегося Прейса.
Когда тому удалось привести румяного старичка в чувство, Белков вытащил из кармана скомканную газету и молча указал на обведенное красным карандашом место.
Миллионер прочел:
-- Сенсационное донесенье. Правительствам всех стран предписано изъять из продажи знаменитую "машину мудрости", как вредный для политических и социально-экономических интересов соблазн, а для того, чтобы успешнее бороться с пустившим уже корни злом, учредить в университетах кафедру новой науки... глупости.
Историк XXVI века говорит, что на другой день после обнародования противоразумного манифеста по улицам ходили многочисленные толпы и пели сочиненный каким-то безнадежным глупцом гимн:
"О, глупость, тебе поклоняемся, ты жизни святая звезда. От разума, мы отрекаемся, чтоб снова глупить без конца".
Глядели на эту демонстрацию седовласые ученые, маститые писатели, и слезы радости струились по их щекам. Плакали, но не от радости, и Прейс с Белковым.