Форш Ольга Дмитриевна
Хируроид

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ольга Дмитриевна Форш
Хируроид

I

   Домком Ведерников -- владелец единственного в городишке кафе, прежде "Плевна", сейчас длинней словом -- "Интернационал".
   К окну приклеено: "Обеды старого времени". А вутри Ведерников самолично предлагает -- честь кулинарии домашнего своего очага -- пирожное безе. Тоже надписано: "Прежняя роскошь!"
   От хорошего товару не бывает накладу. Только бы с линии не сойти, время внезапное...
   И Ведерников яро следит как домком за лояльностью своих жильцов. Хируроид -- жилец неприятный. Хотя внедрен он мандатом как назначенный врач уезда, но, во-первых, доверия никому не внушает, будучи врач ускоренного выпуска, упражнений с болящими не имел, за что прозвище ему -- хируроид!
   Для домкома Алферов чисто чихотная трава -- раздражителен. А почему? У него книги: и на полках, и на столе, и на полу. И под кроватью книги.
   Известно: при всех правительствах жилец с одними книгами, взамен прочего обзаведения, -- жилец самый вредный. Это знает Ведерников по многократной волоките: прежде с полицией, сейчас с милицией.
   Книжный жилец начитается в одиночестве, от людей отстанет да и выкинет неподобное. Тут городишко -- плевок, воробьи разнесут...
   Один такой удружил: при луне гулять вздумал. И не то чтобы в окончательно пьяном виде или там с барышней -- один, как сосна, да еще в реке полоскался.
   Выудили из реки да к допросу. Туда же ночью Ведерникова как домкома.
   -- На какой предмет гражданин вашего дома в реке ночью голый? Не на предмет ли перехода границы без видимых признаков, благо граница тут была близко?
   Распинался Ведерников, и жилец удостоверял: что в реке он голый, хотя бы и в ночное время, единственно для-ради речного купанья. Куды там!
   Три дня подозрительно держали в узилище обоих: и жильца, и домкома.
   -- Нет ориентации ночью купаться, все граждане купаются днем!
   Семейство Ведерникова с перепугу "прежней роскоши" не пекло, и вошли ему эти дни в полный убыток.
   Так вот, с Алферовым не вышло б беды! Комната Алферова всегда без запора. Когда хочет, старуха у него уберет, когда хочет, только провизии какой ни на есть обшарит себе на обед. У такого-то без замков!
   Домком сел в единственное кресло, мелкими глазками обшмыгнул книги и на полках, и на окне, и на полу.
   -- Ты, старуха, посматривай за жильцом, нет ли чего-нибудь подобного...
   -- По мне, лучшего жильца и не надо, -- сказала старуха, -- жилец что покойник -- и кипятку не просит, знай себе носом в книгу.
   -- Да кто к нему ходит?
   -- Ну, фершал ходит, санитары. Кости им он из ящика вынет, на столе разложит, науку читает, они сычами сопят. Кости-то голые, а уж чьи они -- бычьи или песьи, -- не скажу тебе.
   -- А еще что он делает?
   -- Еще бумагу пишет. Да нет, бумагу, видать, не писал. Вчера на стене припустился. Дверь открыта, гляжу: бодает быком перед стенкой, углем пишет, гляди.
   -- Может, белогвардейские какие адреса...
   И домком испуганно стал водить пальцем по стене:
   -- Ампу-тация. Тре-па-нация. Де-зер-ти-ку-ляция...
   В дверях показался хируроид Алферов. Домком смутился и для фасона сказал по-сурьезному:
   -- Что это вы, товарищ Алферов, некультурным способом на стенке... а?
   Алферов покраснел. Даже уши, наполовину закрытые, светлыми прямыми волосами, такими густыми, что были они на голове, как кругом обрубленная соломенная крыша на хате.
   Росту хируроид огромного и, как иной большой добрый пес, стыдясь своей силы, дает себя покусывать моське, поджался и перебрал пальцами кепку.
   -- Мечты, знаете ли, этакие, медицинские. Приехал сюда для работы, и как назло: ни одного вскрытия. Сами знаете, сыпняки у вас мрут или утопленник...
   -- Да, -- смягчился домком, -- самоубийца у нас опытный, он норовит в реку, чтоб без всплытия тела... Да что это я без памяти! Как раз по этому делу к вам шел. Предписание вам на вскрытие свежеприбывшего трупа. Санитар прибегал...
   -- Свежий труп! -- и, не присев отдохнуть, Алферов кинулся вон через улицу в приземистую анатомичку.

II

   В окне, глубоко врезанном в толстой белой стене, уже стояла предрассветная молочная муть, а хируроид Алферов все еще не мог оторваться от трупа.
   Пламя огромной висячей лампы-молнии горело из последних сил, приплясывая белыми языками, и на потолке был широкий трепетный круг.
   Алферов, в белом фартуке, в резиновых перчатках, делающих руки его похожими на лапы медведя, говорил напоследки вдохновенную речь.
   Он пламенно верил, как его любимый ученый, в торжество человека над старостью и над смертью.
   Волосы его запрятаны под вязаную белую шапочку, отчего лицо кажется новым и строгим. Старый, видавший виды молодцеватый фельдшер и два санитара едят глазами Алферова.
   -- Сознательному человечеству не нужен алкоголь, ему не нужны сифилис и куренье, ему нужны одни лишь столетние, молодые упругие мускулы, превосходящие мускулы этого двадцатилетнего трупа с дурной наследственностью. И будут, и будут.
   Он поочередно указывал на отрезанные руки и ноги, на темную увеличенную печень, на вскрытое сердце.
   Под лампой на столе не человек -- человечий обрубок без рук и без ног, с отпиленной черепной коробкой.
   Тело той особенной белизны жителей севера, что кажется восковым. И кругом этого тела, как в мастерской наглядных анатомических пособий, изумительно сработаны неживые все эти разъятые части и органы человека.
   Тусклей горит лампа, мечутся тени, кружит бессонница голову, и все будто не сейчас, а когда-то давно...
   Мелькают бывалому фельдшеру страницы прочитанных страшных романов из приложений к газете "Свет" про тайные мастерские великого мага, а молодым санитарам мелькает иное...
   Им -- что-то из слышанных толков о власти Грядущего Человека: вдруг он сумеет разъятые члены собрать, сумеет вдохнуть снова жизнь. Вдруг сейчас?
   А хируроид Алферов говорит, говорит...
   Лампа вспыхнула и потухла. В последний миг ярче выступили под ее светом, над темным запавшим животом, обширная грудная клетка и выпяченная шея с запрокинутым подбородком и черною пустотою ноздрей. Кроваво отметились места ампутированных частей с ослепительно белой перепиленной костью.
   Вдруг очертанья пропали. Все одинаково посерело.
   -- Санитары, -- сказал Алферов, -- когда будете здесь убирать, проштудируйте еще сами на трупе, чтобы на следующем, голубчики, уже не я вам, а вы мне лекцию прочитали.
   -- На курьерском гоните, Илья Петрович, -- сказали, смеясь, санитары, такие юные, с нежным девичьим румянцем.
   Старый же фельдшер, страстный любитель медицинского своего дела, благодарил от души:
   -- Разодолжили, Илья Петрович! Давно жду не дождусь настоящего человека; не врачей, лекпомов нам слали. Два затеяли оперировать: больной готов, я при маске, а тут белые... Двенадцатидюймовая наша как бахнет. Лекпомы с инструментом хлоп на пол! Больной сам кричит им: "Вставайте! своя бьет!"
   Весело заперли старинным ключом анатомичку, ключ фельдшер взял с собой, чтобы утром, разбудив санитаров, прийти на уборку. Весело разошлись.
   Алферов, довольный собой, как косец, выкосивший больше положенной десятины, едва сняв одежду, повалился и заснул сном мертвецким.

III

   Алферов вскочил. В еще сонном мозгу пронеслось: это падает дом! Дверная доска гнулась под чьим-то напором и грохотом кирпичей.
   Как был, в рубашке, без очков на подслепых глазах, он кинулся к двери. В окошко метнулись огромные, вишневого цвета знамена, на улице бил барабан, трубили трубы, горласто ударил "Интернационал". Алферов открыл дверь.
   Защитные воины пролетели с напору далеко за порог, обступили его тесной ратью.
   -- Вот он! -- как Вий, указал на Алферова пальцем какой-то бледный мельник... нет, свой домком Ведерников.
   -- Одевайтесь, вы арестованы! -- приказал высокий с револьвером. Не слова, булыжники хрипло стукнули. Высокому б сразу шашкой Алферова. А кругом ярые...
   -- На что одеваться, все равно разденем.
   -- На стол его, рядом...
   -- Руки, ноги оттяпаем!
   Алферов, босой, в рубашке, моргал без очков. Домком увидел, что он ничего не понимает.
   -- Вас привлекают к ответственности за сознательное оскорбление трупа комвзвода. Его товарищи хоронить пришли, а выходит-то: хоронить нечего!
   -- Я делал вскрытие, я...
   -- Не проведешь, -- заревели в толпе. -- Скрытие по закону: взрезается, зашивается, зазорного нет ничего. А ты зачем это на куски? Сердце, спросить, где? Печень где?
   -- Пустой лежит наш комвзвод. Руки, ноги расшвырены.
   -- Одно завалилось, другое -- што крысы пожрали! Чего с тобой дурака валять. Иди как мать родила. Мы тебя скроем! Своей печенкой плати!
   -- Издевку над комвзводом! ах же ты...
   Высокий бешено развернулся, подоспевшие санитары и фельдшер понависли, не дали ударить.
   Фельдшер, когда-то старший унтер, державший в трепете всю роту, заорал:
   -- Белены вы объелись! Без протокола убить, кабаны бешеные!
   И он страшно выругался.
   Напиравшие подались назад. Стали слушать.
   -- Издевательства над трупом не было, необразованные вы элементы. Было вскрытие, с культурно-просветительной лекцией. Врач на это дело уполномоченный по своему цеху. Гляди, в калошу сядете...
   Осмелели санитары, выступили:
   -- Касательно трупа, когда он без знаков различия, врач не обязанный знать, чей он по принадлежности...
   -- И в надлежаще образованном составе судей ревтрибунала наш врач еще одобрение может получить за просветительную работу на местах.
   -- Да здравствует совет рабочих и крестьянских депутатов! -- крикнул фельдшер не своим голосом, крикнули и санитары, помогая одеться Алферову: -- Да здравствует!
   Алферов, в золотых очках, в пиджачной паре, стоял уже не тот, подслепый, в нижней рубахе. Он сказал без испуга:
   -- Я сам доложу это дело.
   Высокий согласился первым, чтоб был протокол. Раньше ли, поздней -- не отвертитесь!
   Другие ни за что: какой, к черту, суд? Прочих хоть в баню, води, а с врачом -- самосуд. Потому...
   -- И где ж печень товарища? И где сердце?
   -- Пусть на место сберет... Чего не доищешь, своим добавляй!
   Фельдшер набрал свежей силы и уже не по-человечьи... бычьим ревом бычит, всех покрыл...
   -- Необразованные граждане! Имейте рассуждение: на что умершему комвзводу за отменой воскресения мертвых и прочего контрреволюционного церемониалу какая ни на есть внутренность? Я сам свидетелем. Хотя б эта самая печень, она у него до невозможности источилась болезнью, так что, при революционной ориентации на торжество рабочего класса, такую порченую печень прилично хоронить разве с останками трупа буржуазии. Если бы вы, граждане, были довольно образованные, вы бы знали, что в древние египетские и прочие времена чем больше уважался класс, тем больше из него после смерти вынималось внутреннего содержания, даже до совершенной пустоты.
   -- Это он верно говорит, я читал про египетское... -- одобрил голос.
   -- Ну пускай его внутреннее, а руки-ноги зачем отрублены?
   Фельдшер от крика окреп и исполнился высокоумия.
   -- Руки-ноги? Деревня... руки были неблагопристойно закоченевши, ноги соответственно. При этой болезни и после смерти судорога бьет. А ты, по невежеству, что про труп полагаешь? Думаешь, винтовка: положил -- и лежит. И совсем наоборот: настоящий, правильный труп при гальванических и прочих токах делает телодвижения. Отсюда ужасание темных масс. Что же, и вы срамиться хотите? Красная армия, к бабьему сословию примкнете? Ну что же, попадайте в газету и будете просмеяны более сознательно читающим пролетариатом!
   Высокий сконфузился. Он захотел устраниться, отойдя в сторону. Зато из толпы выскочили двое, дикие низколобые:
   -- Наш комвзвод! Мы с знаменем, а у его... ни печенки, ни прочего. В реку!
   И все с кулаками, с револьвером, ярые:
   -- С моста его!
   Беду отвел сам высокий:
   -- Товарищи, прошу сознательно... протокол будет составлен, и всех арестованных сегодня же по назначению... Но сейчас мы пришли со знаменами для воздания последнего почета и товарищеского прости нашему красному комвзводу. Этим и займемся. Печень и внутренности -- органы не суть для этого важные. Единственно важное -- очертание тела для положенья во гроб. Лучше специалистов никто этого не сделает. Потому в порядке дня ставлю предложение: запереть всех, прикосновенных к делу, в анатомичку для приведения в порядок нашего красного комвзвода.
   Когда под конвоем удалены были лица, вызывавшие общую ярость, домком взял тихонько под руку и подвел его к стенке, исписанной углем:
   -- Прежде чем написать протокол, прочитайте!
   И вместе с длинным, а за ними и прочие, по складам: тре-панация, ампу-тация, де-зар-ти-ку-ля-ция...
   -- Это ен... хируроид, -- говорит хитрый домком, боясь волокиты, допросов, а пуще всего боясь дефицита в кафе.
   -- Хируроид давно не в порядке... -- он покрутил перед лбом, -- такие-то слова на стене? По-ученому зовется это мания. Понимаете: человек возомнит, -- и свершает. Так и наш. На стене возомнил, а тут ваш комвзвод в трупном виде... он совершение применил.
   -- Мания? Это и я знаю, -- сказал высокий, -- даже очень случается. Только нет... прочие обличают: фельдшер и два санитара. Им бы пресечь, если б мания. Нет, тут что-нибудь коллективное из контрреволюции. Граница близехонько, мало ль что из-за границы?
   -- Помилуйте, гражданин, -- взял тон покрепче домком, -- заграница имеет дело с живыми, которых для враждебности их пред лояльностью советской власти, а вы подозреваете на покойника? Еще скажу вам, как на подобное подозрение взглянуть могут в ревтрибунале? Не отнесут ли его всецело к церковным предрассудкам? Рассудите сами ввиду изложенного! Не во много ли раз безопасней связать обвиняемым руки и ноги веревкой и везти их в столицу как личностей, в уме поврежденных? И волокиты избегнем, и вас всех к малосознательным не сопричтут.
   Дело ваше новое, без директив...
   Комвзвод, уже смущенный речью фельдшера, смутился сильней и подумал: "А ну их к чертям! Подведет хируроид... не в свой заряд влипнешь. Ведь точно, что дело новое, без директив". И громко скомандовал:
   -- Немедля связать врача и помощников! По свидетельству домкома, они есть умом поврежденные. Товарища комвзвода нам безопасней самим обрядить -- они, чего доброго, последнее у него искромсают.
   -- Чего доброго, -- суетился домком, -- опять возомнят и свершат...
   
   Хируроида, фельдшера и двух санитаров, зажатых в клетке-купе третьего класса, везли в губернский сумасшедший дом. Руки и ноги были у них крепко связаны. Но хотя веревки больно резали тело и они знали, куда их везут, они духом не пали. Фельдшер, тот даже сказал:
   -- Приключение Рокамболь!
   В сумасшедшем, какой ни на есть, примет врач, и дело образуется. Да и что бы дальше ни было, больше того, звериного, ужаса быть не может, когда там, в анатомичке, горячо дыша в шею, навалившись всей тушей, десяток людей вязали им руки и ноги. Оставалась последняя минута: положат на стол, начнут резать.
   И вдруг -- нет последней минуты.
   -- Приключение Рокамболь!
   -- А кто делу венец? Домком Ведерников. Ну и домком! Как уездный предводитель дворянства, памятуя расстояния, но отечески снисходя, не успевает он принимать любопытных. Ну и хвалится, что единственно он, одной своей сметкой, рассек так называемый гордиев узел!
   И только придя к старухе, в бывшую комнату хируроида Алферова, дает он волю скрытому своему темпераменту. Поднеся к самому носу старухи огромный волосатый кулак, говорит:
   -- Только пусти мне, пусти жильца с книгами.
   И старуха просыпала:
   -- Отведу его, батюшка, отведу его трясцой, холерой, кровавником... [Кровавник -- растение, народное название: дикая заря, гулявица, чихотная].
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru