Фишер Куно
Куно Фишер. Артур Шопенгауэр. Перевод с немецкого С. Н. Грум-Гржимайло

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Куно Фишеръ. Артуръ Шопенгауэръ. Переводъ съ нѣмецкаго С. Н. Грумъ-Гржимайло, подъ редакціей В. П. Преображенскаго. Первая половина. Москва 1894.
   Книга Куно Фишера состоитъ изъ двухъ частей. Первая занята "жизнью и характеромъ Шопенгауэра", вторая -- "изложеніемъ и критикой его ученія". Въ русскомъ переводѣ вышла пока только первая половина книги, представляющая собою -- какова бы ни была вторая часть -- блестящій образчикъ біографическаго мастерства.
   Задача біографа всегда сложна и трудна, если разумѣть подъ ней не голый перечень фактовъ, а характеристику, объединяющую факты и располагающую ихъ не только въ хронологической перспективѣ. Къ сожалѣнію, нѣтъ людей яркаго и вмѣстѣ съ тѣмъ ровнаго, не мерцающаго въ теченія всей жизни и на всѣхъ ея путяхъ свѣта, и къ счастью, крайне рѣдки люди столь же исключительной тьмы. Біографъ, долженъ разобраться въ этой пестрой картинѣ свѣта и тѣни, добра и зла, ошибокъ и подвиговъ, торжества и паденія. И это тѣмъ труднѣе, что біографій удостоиваются лишь люди по крайней мѣрѣ выше средняго роста, оставившіе своею дѣятельностью извѣстный слѣдъ въ исторіи. Противорѣчія же между личными свойствами и характеромъ общественной дѣятельности -- научной, литературной, политической, административной -- слишкомъ часто бросаются въ глаза. Но это противорѣчія кажущіяся, и задача біографа состоитъ въ ихъ устраненіи, то-есть, объясненіи. Біографъ долженъ найти въ жизни даннаго лица и въ его дѣятельности такую центральную точку, утвердившись на которой, можно привести въ связь всѣ лучи свѣта и всѣ полосы тѣни. Только найдя эту точку, біографъ можетъ сказать, что его задача рѣшена, а до тѣхъ поръ она лишь поставлена, да собраны матеріалы для ея рѣшенія. Трудность увеличивается еще тѣмъ обстоятельствомъ, что біографу приходится управлять своими симпатіями и антипатіями, какъ къ данной личности, такъ и къ характеру и направленію ея общественной дѣятельности. Трудность эта не устраняется холоднымъ, такъ называемымъ объективнымъ изученіемъ и сопоставленіемъ фактовъ съ устраненіемъ собственныхъ понятій о добрѣ и злѣ. Напротивъ, нуженъ, при извѣстной уровновѣшенности ума, горячій интересъ къ добру и злу, горячая вѣра, дозволяющая безъ страха признать пятна на своемъ солнцѣ, потому что все-таки оно остается солнцемъ, и жемчужину въ кучѣ грязи, потому что грязь отъ этого не становится чище.
   Всѣ эти трудности преодолѣны въ работѣ Куно Фишера, а онѣ особенно велики по отношенію къ Шопенгауэру. За исключеніемъ продолжительныхъ уколовъ оскорбленнаго самолюбія, да и то умѣряемыхъ непоколебимою вѣрою въ себя и въ свое конечное торжество, жизнь этого человѣка была, какъ на заказъ, счастливой. Онъ, можно сказать, не зналъ болѣзней, печалей и воздыханій, а къ чужимъ печалямъ и воздыханіямъ относился съ крайнимъ равнодушіемъ. И въ то же время это былъ мрачный пессимистъ, скорбѣвшій о погруженномъ въ безъисходное страданіе мірѣ. Проповѣдникъ аскетизма, онъ никогда въ жизненныхъ благахъ себѣ не отказывалъ. Паря въ небесахъ отвлеченной мысли, въ жизни онъ былъ брюзга, мелочникъ и трусъ. Презирая людей и щеголяя этимъ презрѣніемъ, онъ до смѣшного добивался славы, то-есть, признанія со стороны этихъ презираемыхъ людей, и до смѣшного радовался, когда эта слава, наконецъ, пришла. Чѣмъ объяснить эти противорѣчія въ человѣкѣ безспорно великаго ума, какъ бы мы ни относились къ его философіи?
   "Его интеллектуальная природа, -- говоритъ Куно Фишеръ,-- была снабжена и вооружена всею тяжестью сильной и пылкой воли; ему было предназначено сдѣлаться геніальнымъ художникомъ, не такимъ, который въ образахъ и краскахъ воспроизводитъ явленія, но такимъ, который въ понятіяхъ запечатлѣваетъ суть и свойства вещей,-- художникомъ, которому матеріаломъ служатъ познанія и идеи, добываемыя на пути научно-философскаго образованія" (стр. 18). И далѣе: "Согласіе между философіей Шопенгауэра и его жизнью дѣлается намъ ясно, лишь только мы начнемъ разсматривать его, какъ художника" (стр. 143). Любопытна, между прочимъ, слѣдующая черта: "Онъ обладалъ въ высокой степени силою потрясать самого себя и сдѣлался бы великимъ актеромъ, если бы не рѣшилъ выбрать поприще философіи. Онъ былъ, какъ сообщаютъ, отличнымъ разсказчикомъ и могъ, если предметъ охватывалъ его, проливать слезы. И какъ философъ (прибавляетъ Куно Фишеръ), онъ былъ великимъ артистомъ, имѣвшимъ въ своей власти способность производить впечатлѣніе, и какъ трагикъ, и какъ комикъ" (стр. 144).
   Мы не будемъ слѣдить за развитіемъ мысли Куно Фишера, предоставляя читателю самому въ подробности ознакомиться съ прекрасно написанною и вдобавокъ прекрасно переведенною книгой. Мы сдѣлаемъ только еще одну характерную выписку.
   Пессимизмъ Шопенгауэра "былъ серьезнымъ трагическимъ міросозерцаніемъ, но онъ былъ созерцаніемъ, представленіемъ, картиной. Трагедія бѣдствія міра игралась въ театрѣ, онъ сидѣлъ въ зрительной залѣ въ очень удобномъ креслѣ, со своимъ биноклемъ, оказывавшимъ ему услуги микроскопа; многіе изъ зрителей забывали бѣдствія міра около буфета, никто изъ нихъ не слѣдилъ за трагедіей съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, съ такой глубокой серьезностью, съ такимъ пронизывающимъ взоромъ; затѣмъ, глубоко потрясенный и въ душѣ довольный, шелъ онъ домой и описывалъ то, что видѣлъ" (стр. 131).
   Какъ видитъ читатель, это не оправданіе низменныхъ сторонъ натуры Шопенгауэра, а установленіе связи между ними и философіей франкфуртскаго мыслителя, которая, и утративъ свое руководящее значеніе, всегда останется замѣчательнымъ художественнымъ произведеніемъ въ смыслѣ Куно Фишера.
   Характеристика Шопенгауэра, сдѣланная Куно Фишеромъ, очень напоминаетъ характеристику Іоанна Грознаго, сдѣланную когда-то Хомяковымъ и Константиномъ Аксаковымъ. Въ особенности послѣдній развилъ то общее положеніе, что "одно чувство художественности, не утвержденное на строгомъ и суровомъ нравственномъ чувствѣ, есть одна изъ величайшихъ опасностей для души человѣка". Опасность заключается въ томъ, что "человѣкъ довольствуется здѣсь благоуханіемъ добра, а добро само по себѣ -- вещь для него слишкомъ грубая, тяжелая и черствая". Дѣло такимъ образомъ не въ самой художественности, которая можетъ сочетаться и часто дѣйствительно сочетается съ высокими нравственными качествами, а въ несчастной комбинаціи крупной художественной силы съ низменнымъ нравственнымъ характеромъ. Біографія Шопенгауэра въ этомъ отношеніи чрезвычайно поучительна. И при чтеніи ея невольно приходитъ въ голову: хорошо, что это былъ только мыслитель, а не практическій дѣятель, имѣющій возможность на дѣлѣ осуществлять созданія своей художественной фантазіи, лишенной нравственной подкладки.
   Къ этому слѣдуетъ еще прибавить, что бабка Шопенгауэра была душевно больная, старшій братъ отца его былъ слабоуменъ отъ рожденія, второй дядя впалъ въ слабоуміе вслѣдствіе распутной жизни, отецъ кончилъ тоже душевнымъ разстройствомъ и, повидимому, самоубійствомъ. Куно Фишеръ упоминаетъ объ этихъ фактахъ, но дѣлаетъ изъ нихъ лишь нѣсколько очень общихъ и, такъ сказать, робкихъ выводовъ по отношенію къ самому Шопенгауэру.
   Многіе изъ поступковъ Шопенгауэра носятъ на себѣ явственную печать душевнаго нездоровья. Въ главѣ "Отцовское наслѣдіе" Куно Фишеръ отмѣчаетъ, какъ результатъ психопатической наслѣдственности, необыкновенную трусость Шопенгауэра, за которую Ломброзо называетъ его прямо липеманьякомъ. Онъ одно время спалъ съ оружіемъ въ рукахъ, опасаясь какихъ-то нападеній, боялся, что его кто-то хочетъ отравить нюхательнымъ табакомъ, всегда возилъ съ собой собственный стаканъ, чтобы не пить изъ чужихъ, боялся бриться у парикмахеровъ и т. п. Его художественная фантазія въ такихъ случаяхъ не только дѣлала изъ мухи слона, но и прямо изъ ничего создавала ужасы и опасности. И естественно, что настроеніе это выразилось въ созданіи мрачной, пессимистической философіи. Подъ конецъ жизни, когда Шопенгауэра осѣнила наконецъ жадно искомая слава, онъ вообразилъ себя основателемъ новой религіи и съ истинна комическою серьезностью говорилъ о своемъ культѣ, о своихъ Апостолахъ и проч. Здѣсь опять-таки для Шопенгауэра дѣла было, говоря словами Аксакова, не въ добрѣ, а въ благоуханіи добра, въ художественномъ образѣ учителя, словамъ котораго съ священнымъ трепетомъ и благоговѣніемъ внимаютъ тысячи, быть можетъ, милліоны людей. И такую исключительную власть имѣлъ надъ нимъ этотъ художественный образъ, и именно только какъ художественный образъ, что онъ и не думалъ привести въ связь свою жизнь съ своимъ ученіемъ и, при всемъ своемъ умѣ, не замѣчалъ комизма своего положенія. Нѣтъ надобности видѣть въ личности Шопенгауэра одну изъ иллюстрацій въ темѣ: "геніальность и помѣшательство" для того, чтобы признать болѣзненное происхожденіе приведенныхъ чертъ. Но такъ мало симпатична вся фигура франкфуртскаго философа и такъ непомѣрно велико его самомнѣніе, что сожалѣнія не испытываешь при чтеніи его біографіи и кончаешь ее съ чувствомъ удовлетворенія: всегда мучительная загадка", сочетанія крупной творческой, созидающей силы съ отрицательными нравственными чертами -- понята.

"Міръ Божій", No 10, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru