Зима только что послѣ масляницы поддалась ясному солнышку. День стоялъ веселый. Въ трущобской земской управѣ часъ былъ присутственный, и члены, просвѣщенные и ретивые, были на лицо. Секретарь, увѣсистый лысый семинаристъ, въѣвшійся въ работу и заѣдавшій на ней канцелярію, озабоченно бродилъ по всѣмъ комнатамъ.
Работа кипѣла.
-- Почта-съ, охвативъ обѣими руками прислоненный къ высокой груди столбъ пакетовъ, доложилъ секретарь предсѣдателю и обложилъ его почтой.
-- Сегодняшняя?
-- Нѣтъ; только вечорошная. Сегодняшнюю еще въ входящій не записали.
Предсѣдатель зарылся въ почту; ворохъ разорванныхъ конвертовъ росъ около стола; пыль сквернаго сургуча покрывала его руки и платье; столбы изъ бумагъ, съ красивыми и некрасивыми бланковыми заголовками, наростали на столѣ. Глаза его пробѣгали по строкамъ. Боже! чего не содержали эти строки! цѣлую энциклопедію Трущобско-Заглохловской жизни! перо летало по полямъ отношеній и рапортовъ, начертывая резолюціи. И опять, Боже праведный, чего не было въ этихъ резолюціяхъ! Секретарь нетерпѣливо, но почтительно топоталъ около предсѣдателя, какъ бы желая обратить на себя вниманіе.
-- Исходящую бы почту подписать, Петръ Степанычъ, наконецъ посовѣтовалъ онъ.
-- А? что?
-- Исходящую бы подписать; а то надо еще занести, да запечатать. Послѣ часу почтмейстеръ не принимаетъ.
Предсѣдатель послушно погрузился въ энциклопедію исходящихъ и сталъ подмахивать фамилію.
Петръ Иванычъ, другой членъ управы, университетскій, носился повсюду. Требовалъ отъ секретаря бумагу изъ государственнаго коннозаводства (Трущобское земство собиралось завести улучшенную породу лошадей), отъ регистратора взялъ номеръ прошлогодней бумаги касательно керосиновыхъ лампъ въ больницѣ; захватилъ подъ мышку толстое дѣло о проведеніи дороги черезъ непроѣздную гать, на ходу подписывалъ открытые листы; разсказывалъ анекдоты и вообще наполнялъ раскатами беззаботнаго суетливаго смѣха бюрократическую, чуть-чуть попахивающую мужицкимъ тулупомъ степенность трущобской земской управы.
Какими ворохами входящихъ и исходящихъ ни огораживается земская управа отъ кислаго запаха овчиннаго тулупа, онъ все-таки проникаетъ въ сердце ея. Ароматы высшихъ соображеній" широкихъ идей и центральныхъ упорядоченій пріятно заглушаютъ иногда этотъ низменный запахъ, но они же и въ чахотку вгоняютъ добрыя начинанія. Ибо ароматы эти разслабляющи.
Въ присутственной комнатѣ запахъ тулупа такъ явственно и нефигурально усиливался, что, преодолѣвъ энциклопедически канцелярскій букетъ, обратилъ къ себѣ носы, а затѣмъ и взоры предсѣдателя, секретаря и Петра Иваныча.
-- Чего тебѣ? обратился Петръ Иванычъ, вплотную подойдя къ появившемуся въ дверяхъ источнику тулупнаго запаха. Приземистый сѣденькій мужиченко, помолясь на образа и поклонясь господамъ, безстрастно разсматривалъ широкій добрый ротъ Петра Иваныча, раскрытый смѣхомъ во всю ширину. И мужикъ недоумѣвалъ: чего баринъ гогочетъ, глядя въ упоръ на его мужицкую, сморщенную и отъ мороза разгорѣвшуюся физіономію?
Петръ Иванычъ былъ человѣкъ впечатлительный, стихійный, съ душою воспріимчивою и поэтическою. Еще будучи въ университетѣ, онъ добывалъ нѣкоторыя средства къ жизни, вмѣсто уроковъ, карандашемъ и рѣзцомъ. Нынѣ, будучи малую толику обезпеченъ и очень лѣнивъ, онъ только мысленно рисовалъ то, что хорошо было бы изобразить рѣзцомъ, еслибы не было лѣнь за него взяться или нечего было бы ѣсть. Предстоящій мужиченко тоже годился: славно бы всю эту квадратную фигуру схватить, съ ея плутовскими сѣрыми глазами, словно приткнутыми подъ брови около носа, и съ красной коковочкой, выдававшейся на морщинистой плоскости широкихъ скулъ. Бороденка была бѣдная; выраженіе лица жалкое и вмѣстѣ неуловимое, но упорно проницательное.
-- Какъ это, братецъ, ты сюда попалъ? осторожно подойдя къ тулупу, опрашивалъ секретарь.
Мужикъ опѣшилъ и попятился-было съ поклономъ назадъ.
-- И гдѣ сторожъ? строго спросилъ предсѣдатель.
Запахъ тулупа, черезъ-чуръ усиливавшійся въ управѣ, всегда раздражалъ нервы лицъ, оную составляющихъ. Не потому чтобы члены и секретарь имѣли отвращеніе къ тулупу, а потому что нефигуральное усиленіе этого запаха въ управѣ обыкновенно возвѣщало появленіе тулупа или даже нѣсколькихъ тулуповъ, индивидуальныхъ, которые, приходя но своимъ индивидуальнымъ дѣламъ, мѣшали управѣ заниматься дѣлами тѣхъ же тулуповъ, но тулуповъ вообще, въ совокупности и идеальности. Тулупъ вещественный не долженъ своимъ присутствіемъ мѣшать работать на пользу тулупа идеальнаго и коллективнаго.
-- И гдѣ сторожъ? гдѣ сторожъ? гнѣвно переспросилъ предсѣдатель.
Сторожъ, при такой кипучей дѣятельности управы, очевидно, сторожить оную непрерывно не могъ. Ретивые члены и все заѣдавшій работой секретарь, расходуя наличныя рабочія силы и несмѣтное количество бумаги и чернилъ, не могли не расходовать и хромого шепеляваго сторожа. Секретарь послалъ его сургучу купить; бухгалтеръ велѣлъ фельдшера изъ больницы позвать; Ѳома Андреичъ -- женѣ записку отнести; Петръ Иванычъ -- мятныхъ лепешечекъ въ аптекѣ захватить; регистраторъ -- занести пакеты въ различныя оффиціальныя учрежденія Трущобска. Однимъ словомъ, сторожъ отсутствовалъ, и, къ великой досадѣ любовниковъ тулупа идеальнаго, индивидуальный тулупъ стоялъ въ святилищѣ докладовъ, исходящихъ, входящихъ, открытыхъ и всякихъ иныхъ листовъ. Стоялъ и мѣшалъ работѣ уже однимъ своимъ видомъ, запахомъ однимъ. Въ былыя времена можно было бы устранить это стояніе при помощи "убирайся вонъ" или въ зашею, а нынче -- нѣтъ.
-- Тебѣ что?
Три голоса заразъ обратились къ мужику. Онъ поклонился на каждый и какъ будто приглядывался прежде, чѣмъ заговорить.
-- Что тебѣ?
-- Я, ваше степенство, перебѣгая глазами по всѣмъ присутствующимъ и не зная къ кому слѣдуетъ обратиться, началъ мужикъ:-- все объ этомъ самомъ...
И остановился, обративъ вниманіе на бумаги, которыя секретарь держалъ въ рукахъ.
-- О чемъ, объ этомъ самомъ?..
-- Да вамъ оно извѣстнѣе. Трофимъ Егорычъ кабы писалъ. Баетъ, отписалъ. Вамъ оно извѣстнѣе.
-- "Да что извѣстно-то?" "Да кто Трофимъ Егорычъ?" "О чемъ писалъ?" посыпались вопросы. Мужикъ оторопѣлъ и, подумавъ, отвѣчалъ на легчайшій также вопросомъ.
-- Писалъ, батюшко, все объ эфтомъ о самомъ, о хлѣбѣ, о хлѣбѣ то есть. Потому и заказывалъ мнѣ въ земскую расправу зайти; говоритъ, въ городъ съѣдешь, безвремѣнно сходи. Ужь оченно намъ трудно, сдѣлайте божескую милость, не откажите!
-- Мнѣ что же! извѣстно, коли милость будетъ, какъ не нужно, мнѣ зачѣмъ же отъ міру прочь. Какъ по положенью другимъ прочимъ, такъ и намъ.
-- Ты въ городъ зачѣмъ пріѣхалъ?
-- А вотъ тутъ дѣла. Къ мировому вызывали. По осени льну съ лядины продалъ; мы лядинами, льномъ, ваше сіятельство, занимаемся, у нашей помѣщицы кортомимъ. Она, говорятъ, на теплыхъ водахъ проживаетъ. Да вотъ увязался тутъ этотъ городской мѣщанинъ, ваше степенство, сіятельство; льну я ему осенясь продалъ въ долгъ, мукой къ масляной сулилъ отдать, да окромя посуловъ ничего я отъ него и нонѣ не видывалъ. Вотъ, батюшка, къ мировому! все къ мировому да къ мировому! опять заторопился мужикъ, видя, что господа пристально и не совсѣмъ добро глядятъ на него.
-- Такъ ты къ мировому, значитъ, а не въ управу? перебили его нетерпѣливо.
-- Точно, ваше благородіе, оно точно, къ мировому, къ Семену Петровичу! Онъ нашей барынѣ, сказываютъ, племянникомъ приходится.
-- Да стой, братецъ, стой, разгораясь нетерпѣніемъ, перебилъ его предсѣдатель:-- въ управу-то ты зачѣмъ пришелъ?
-- Да вотъ объ этомъ самомъ, о хлѣбѣ писано. Такъ попрошать.
-- Да что писано? Аркадій Аркадичъ! Что тамъ писано? уже къ секретарю обратился предсѣдатель, передъ которымъ все наростали бумаги, подкладываемыя разными земскими дѣятелями.-- Волости-то какой?
Въ эту минуту художникъ Петръ Иванычъ положилъ мужику на плечи обѣ свои руки и, пристально вглядываясь въ его лицо, самымъ дружескимъ образомъ протянулъ ему руку, такъ что мужикъ совершенно оторопѣлъ.
-- Ипатовскій! онъ Ипатовской волости, воскликнулъ Петръ Иванычъ: -- у тебя я лошадей въ прошломъ году кормилъ... Еще попъ заходилъ ко мнѣ въ твою избу. Пѣгая кобыла у тебя была. Вотъ я вамъ скажу, лошадь! обратился Петръ Иванычъ къ своимъ сослуживцамъ: -- представьте, ляшки -- какъ камень... возъ, возъ пудовъ 40--50 наложили и везетъ.
Мужикъ какъ-то жалобно заморгалъ глазами.
-- Пала, батюшка, ваше превосходительство! проронилъ онъ, плохо подаваясь на дружеское панибратство образованнаго земца.
-- На-а-ла? Ахъ! ахъ! Жалость какая! Вы представить не можете. Если возъ наложить, она рысью... Ахъ, какая была лошадь! Пѣгая! и мускулы... Да нѣтъ; постой! Не можетъ быть! Какъ же она нала?
Петръ Иванычъ разставилъ руки, изобразивъ непритворную скорбь и огорченіе. Мужикъ молчалъ и высматривалъ.
-- Да отъ чего пала-то? Что съ ней было? повторилъ свой вопросъ чувствительный земецъ.
-- Отъ язвы, батюшка; извѣстно, опухла.
-- Отъ язвы? Отъ сибирской язвы?
-- Можетъ она и сибирская, Господь ее знаетъ. Одно слово, отъ язвы. Опухла -- Господь и прибралъ.
-- Да что ты, братецъ, вздоръ говоришь, внушилъ секретарь:-- ты вѣдь Ипатовской волости?
-- Ипатовской, ваше сіятельство.
-- Тамъ и язвы въ этомъ году не бывало. Недородъ хлѣба тамъ былъ, доносили. А язвы не было, это я точно помню. И господинъ уѣздный врачъ, по совмѣстному порученію управы и господина исправника, объѣзжалъ уѣздъ. Въ Ипатовскую волость и не заѣзжалъ, потому что тамъ не было эпизоотіи.
Секретарь, внушивъ мужику, поглядѣлъ на предсѣдателя. И предсѣдатель кивкомъ головы согласился, что дѣйствительно въ Ипатовской волости сибирской язвы не бывало.
-- Оно точно, неожиданно согласился и мужикъ.
-- Что точно?
Мужикъ молчалъ.
-- Что точно? Не было сибирки?
-- Оно, можетъ, и не было, ваше степенство, а только моя кобыла пала.
-- Да можетъ отъ какой другой болѣзни?
-- Божья воля; можетъ, и отъ другой. Только въ нашемъ приходѣ болѣ половины коней выпало. Мало кто отводился...
-- Господи, да пожалуй опять какая-нибудь путаница вышла, не безъ безпокойства замѣтилъ предсѣдатель секретарю: -- вы бы, Аркадій Аркадичъ, хорошенько въ дѣлахъ справились. А можетъ, тамъ путаница какая.
-- Да тебѣ что нужно? Скажи толкомъ, зачѣмъ тебя Трофимъ Егоровъ въ управу прислалъ? продолжалъ онъ допрашивать мужика.
-- Выборнымъ я значитъ, ваше степенство.
-- Что выборнымъ?
-- Руки дали мнѣ, на хлопоты руки дали.
И мужикъ полѣзъ за пазуху тулупа; извлекъ оттуда нѣчто четырехъ-угольное, завернутое въ синій набойчатый съ бѣлыми горошинками платокъ; развернулъ платокъ и, вынувъ оттуда желтоватые листы какой-то форменной бумаги, исписанные дрожащей, полупьяной рукой писаря Трофима Егорыча, съ низкимъ поклономъ передалъ бумагу предсѣдателю. Тотъ быстро пробѣжалъ ее глазами: короткій приговоръ и множество подписей сплошь одного и того же почерка, принадлежащаго мѣстному учителю, которому безграматные домохозяева Ипатовской волости дали свои руки.
-- Да у васъ магазины запасные есть; изъ нихъ что-ли просите?
-- Разобрали, батюшка, ваша степенство.
-- Разобрали? что? хлѣбъ?
-- А по донесеніямъ оставалось достаточно съ осени, внушительно пояснилъ секретарь.
-- Да посмотрите хорошенько, можетъ опять что-нибудь не такъ, потребовалъ предсѣдатель.
Секретарь живо представилъ дѣло съ надлежащею справкою. Въ Ипатовской волости 1,021 душа, хлѣба на лицо къ октябрю было 4,134 мѣры озимого и 1,506 ярового. Остальное въ недоимкѣ. Урожай, по вѣдомостямъ, ниже средственнаго; недоимку приказано было предписаніемъ за NoNo взыскать по осени и тотчасъ же донести, есть ли надежда на пополненіе магазина къ зимѣ; за NoNo было получено отъ старшины донесеніе, что онъ въ надеждѣ.
-- Какъ же ты говоришь, что разобрали? обратился секретарь къ мужику:-- видишь, вонъ сколько хлѣба оставалось.
-- Чтой-то, батюшка, разобрали? какъ будто что-то оттягивая, переспросилъ мужикъ.
-- Тьфу ты! терпѣнье съ ними! Да магазины, говоришь, разобрали?
-- Разобрали, ваше превосходительство, разобрали, опять заспѣшилъ мужикъ.-- Старики на сходѣ порѣшили; говорятъ, чѣмъ попусту ему мѣсто занимать, хоть на томъ мѣстѣ хлѣбушка посѣемъ. Надѣлъ-отъ у насъ не великъ. И разобрали. А тутъ Иванъ Семенычъ усадьбу себѣ строитъ, у князя купилъ, намъ за нее мучки пожаловалъ.
-- Какой Иванъ Семенычъ?
-- А Иванъ Семенычъ у нашей барыни лакеемъ былъ. Кабакъ съ-первоначалу держалъ. А нонѣ усадьбу строитъ.
-- Да за что онъ муки-то пожаловалъ?
-- За нее за самую, за эту магазею.
-- Ахъ, Господи. Это вы, значитъ, магазинъ, т. е. постройку самую разобрали и за муку бревна продали. Постройку самую съѣли!
-- Ее, ее самую, ее самую! обрадовался мужикъ, что его поняли.
-- А хлѣбъ?
-- Хлѣбъ-отъ?
-- Да, хлѣбъ, что былъ въ магазинѣ хлѣбъ?
-- Хлѣбъ, да какой же хлѣбъ?
-- Да видишь ты: 4,134 мѣры озимого и 1,506 ярового, по вѣдомости... Да недоимка... Сбирали съ васъ недоимку?
-- Сбирали, становой не однова пріѣзжалъ. Да гдѣ же намъ! батюшка, помилуйте! гдѣ же намъ! какіе ужь наши достатки! вдругъ взмолился мужикъ и повалился на колѣни.
-- Да не о становой недоимкѣ тебя спрашиваютъ. А ты отвѣчай волкомъ. Былъ у васъ хлѣбъ въ магазинѣ къ Покрову? Вставай! обратился Петръ Иванычъ, котораго мужикъ какъ будто понималъ лучше, чѣмъ другихъ предстоящихъ властей.
-- Про это мы, батюшка, неизвѣстны, какой тамъ такой хлѣбъ показанъ. А магазея, знамо дѣло, пустая была, старики и порѣшили ее.
-- Не бывало этого, батюшка, задумчиво отвѣтилъ крестьянинъ и, какъ бы раздумавъ, рѣшиться ему или не рѣшиться высказать, что на душѣ лежало, оглядѣлъ властей и произнесъ твердо:
-- Да съ кого, батюшка, взыскивать-то? У всѣхъ одно -- недостатки. Рожь не уродилась еще въ запрошломъ году, яровое поѣли до Петровокъ и съ весны-то мало къ засѣву оставалось, озимого на сѣмена негдѣ было взять; спасибо, кому Иванъ Семенычъ пожаловалъ за работу: десятину, говоритъ, всю какъ есть вспаши, обработай съ семьей, выжми, убери, за то тебѣ 8 мѣръ, али тамъ 10, либо тамъ какъ инымъ манеромъ. Да и то много ли такъ-то народу попользовалось; у его тоже, у Ивана Семеныча, усадьба не широка, только что разводится. Съ кого, значитъ, недоимки-то собирать?
-- Да свое разбирали, ваше степенство, отвѣчалъ онъ; -- на нужду разбирали. Кабы не нужда! И свое опять. Кому и не нужда, такъ тоже говоритъ: "подай, потому я, говоритъ, вносилъ тоже, почто другому будетъ доставаться? Сёгодъ, говоритъ, примѣромъ, не нужда мнѣ, а тамъ кто его знаетъ, можетъ и меня еще пуще застигнетъ".
Мужика заставили встать, онъ опять началъ чуточку ободряться.
-- Хоть ты что! Трудно, ваше сіятельство, батюшка, ваше степенство. Гдѣ же народу крещеному нынѣ справиться.
-- Да откуда же вы хлѣба просите?
-- Изъ магазея, изъ этого самаго.
-- Да изъ какого же магазея, голова ты съ затылкомъ, когда самъ разсказалъ, что свою магазею вы разобрали, бревна продали и мѣсто запахали?
-- Оно точно! это что говорить!
-- Такъ изъ какого же магазея?
Мужикъ, опять недоумѣвая, оглядывался кругомъ на властей.
-- Ну, говори, изъ какого?
-- Да вотъ тамъ писано, господа, ваше благородіе. У писаря нашего, мы руки давали. Изъ земскаго, говоритъ, магазея. Изъ управы, батюшка, изъ управскаго.
Это даже смѣшно земцамъ показалось, потому что какой же такой у нихъ магазинъ, какой у нихъ хлѣбъ! Но было что-то горькое въ улыбкѣ, проступившей на всѣхъ лицахъ; и въ этой горечи было что-то родное и близкое горечи, которою была проникнута мольба вновь повалившагося въ ноги тулупа.
-- Да нѣтъ, братецъ, такого земскаго магазина, увѣряли земцы мужика, а мужикъ не вѣрилъ.-- Ничего мы не можемъ подѣлать! подумаемъ! утѣшали его. Мужикъ не понималъ.-- Да чтожь ты не понимаешь по-русски, что-ль? прикрикнули на него.
-- Али намъ съ голоду помирать стало? спросилъ онъ, тоже какъ будто расположенный окрыситься.
Его вразумляли, обѣщали подумать, разъясняли, что они, мужики, сами виноваты, самовольно и преждевременно разбирали хлѣбъ изъ запасныхъ магазиновъ -- вотъ теперь и свищи въ ноготки.
Мужикъ не могъ понять вины.
-- Али намъ съ голоду помирать? Это не по закону, начиналъ твердить онъ тѣмъ тономъ упорной увѣренности въ своей голодной правотѣ, который на "интеллигентнаго" человѣка производитъ впечатлѣніе грубости; тѣмъ тономъ, который обращаетъ простака-мужика въ оффиціальнаго грубіана, а его человѣческія настоянія -- въ цѣлые бунты. Земскія власти склонны были снисходительно относиться къ грубости мужика, но вѣдь и всякой снисходительности есть предѣлъ.
-- Сказано тебѣ, что подумаемъ; будетъ сдѣлано, что можно. Ну? понялъ? Ну, и ступай! Ну, и убирайся, твердили ему:-- подумаемъ, сдѣлаемъ; ступай!
Канцелярская текущая энциклопедія захватывала земцевъ все больше и больше: передъ предсѣдателемъ выросла уже сегодняшняя входящая и наросла исходящая почта; бухгалтеръ требовалъ Ѳому Андреича. Петръ Иванычъ вспомнилъ, что его два сельскихъ учителя ждутъ; подрядчикъ по постройкѣ земскаго моста пришелъ за деньгами; фельдшеръ изъ больницы явился заявить о скончавшемся подъ ножомъ врача въ земской больницѣ больномъ; помощникъ товарища прокурора заѣхалъ навѣстить заработавшихся пріятелей и, свѣжій съ морозцу, предлагалъ Петру Иванычу прокатиться на своемъ новомъ рысачкѣ. Регистраторы, архиваріусы и прочіе столпы земскаго дѣла въ управѣ давно выглядывали изъ-за косяковъ канцеляріи и метали на секретаря взгляды, крайне его безпокоившіе. "Дѣло" наступало ко всякому по самое горло. Утро утекало, и всякому хотѣлось домой. А тутъ этотъ мужикъ...
-- Ступай же, ступай. Сдѣлаемъ! утѣшаетъ Петръ Иванычъ.
-- Ну, сказано тебѣ вонъ -- и вонъ! безъ тебя дѣла есть, распоряжается секретарь, припоминая не отправленную еще почту.
А хромой сторожъ, возвратившійся со своихъ разнообразныхъ экскурсій, не ожидая спеціальныхъ распоряженій начальства, но усматривая духъ оныхъ, появляется въ присутственную комнату и, съ безапелляціонною твердостію стража, за плечи выводитъ вонъ мужика. Мужикъ повинуется, но протестуетъ, продолжая лепетать: "али намъ помирать?"
-- Это чортъ знаетъ! Все утро пропало! бормочетъ предсѣдатель, а члены чувствуютъ, какъ съ одной стороны какая-то гора сваливается съ ихъ плечъ, а съ другой стороны -- наваливается на сердце какая-то щемящая тоска, ничего съ бюрократической энциклопедіей общаго не имѣющая и, повидимому, совсѣмъ ненужная.
II.
"Ступай, братецъ, ступай, подумаемъ; сдѣлаемъ!" И такъ первый призракъ страшилища, властителя безграничныхъ пространствъ и безчисленныхъ желудковъ, страшилища, никогда не умиравшаго на Руси и проявлявшаго свою грозную силу то тамъ, то сямъ, то индѣ, выпровоженъ благополучно и не будетъ мѣшать, по крайней мѣрѣ, на сей день, обычному теченію бумагъ, рѣчей и вообще отправленію общественныхъ обязанностей.
-- Да пойдемте же, торопитъ Петра Иваныча товарищъ прокурора:-- жеребецъ не стоитъ.
И Петръ Иванычъ соблазняется, разбросавъ повсюду бумаги: лишняя работа аккуратному секретарю. Не взирая на призракъ голода, пожравшій лучшую часть утра, Калининъ успѣлъ подписать 803 окладныхъ листа, 200 бланокъ открытыхъ листовъ, 27 талоновъ и 10 квитанцій казначейскихъ. Сверхъ того, подписалъ (и прочелъ, конечно, предварительно) до полусотни исходящихъ бумагъ, составилъ начерно два журнальныхъ постановленія и поглотилъ разнообразную энциклопедію входящихъ, около 100 или болѣе NoNo, уснастивъ каждую подходящею резолюціею. Онъ успѣлъ даже доложить съ полдесятка бумагъ членамъ присутствія. А текущія распоряженія! а приказанія! А терзанія отъ необходимости производить расходы, когда земская касса пуста! И все, однако, выполнено какъ требовалось.
Юліи цезари еще не изсякли на Руси. Все было исправлено, и совѣсть предсѣдателя управы могла быть спокойна.
Съ спокойной совѣстью, но съ болью въ поясницѣ, съ туманомъ въ глазахъ и съ хмурымъ лицомъ поспѣшилъ Калининъ домой, къ отправленію своихъ супружескихъ обязанностей: супруга была не совсѣмъ здорова и, по предписанію доктора, должна была непремѣнно кататься передъ обѣдомъ. А кататься она соглашалась только съ супругомъ.
Призракъ голода ушелъ, и обезпокоенные имъ члены земства разошлись. Потомъ они прокатались и разболтались съ знакомыми, и опять собрались вмѣстѣ на обѣдъ у почтмейстера. У него жена была именинница. И всѣ были веселы. И тепленько, и уютно, и вкусно, и разговорчиво.
Во время обѣда зашла рѣчь объ ипатовскомъ голодѣ и герольдѣ его, мужикѣ, утромъ обезпокоившемъ управу.
Упоминаніе это въ нѣкоторыхъ, даже въ самыхъ беззаботныхъ земскихъ сердцахъ произвело нѣчто въ родѣ горечи и изжоги. Въ глубинѣ души заслышалось ласковое, но рѣшительное до жестокости: "ступай, братецъ, ступай"; а затѣмъ жалобное, но дерзкое: "али намъ съ голоду помирать?"
-- А вы ихъ слушайте больше! догладывая ножку индѣйки, перебилъ исправникъ.-- Мошенники естественные!
-- Ипатовцы? это ипатовцы? вмѣшался лѣсничій:-- воры круглые. Тамъ у меня дача есть, вошла она въ Платовскую волость, такъ всѣ края обворовали. Всѣ дрова у нихъ изъ моего лѣсу.
-- Въ надѣлѣ лѣсу нѣтъ, замѣтилъ-было Петръ Иванычъ и поперхнулся: на него свирѣпо устремились глаза собесѣдниковъ.
-- Да нельзя же поощрять воровство. Чѣмъ же моя дача виновата, что у нихъ въ надѣлѣ дровъ нѣтъ? возразилъ лѣсничій.
-- Не слушаете вы ихъ, мошенниковъ, внушительно продолжалъ исправникъ.-- Они вамъ и нивѣсть что наговорятъ, чтобы отъ недоимокъ отлынивать. Вѣдь это только мое терпѣніе, да, признаюсь, не хочется начальника губерніи всякимъ вздоромъ безпокоить, все думаешь, какъ-нибудь своей собственной властью справиться, а то бы ихъ давно надо было...
-- Да то-съ, что давно бы туда военную команду надо-съ. Да-а! А съ полдесяточка буяновъ въ острогъ бы. Вотъ-съ. Голоду-то тамъ бы и не было. Этого-то мужиченка, что къ вамъ приходилъ-съ -- перваго. Знаю я его! Зна-аю! Пѣгая кобыла у него была, вы говорите?
Петръ Иванычъ, кивнувъ головой, развелъ широко руками для обозначенія размѣровъ зада кобылы.
-- Ну, ну, вотъ именно; его-то и слѣдовало бы-съ. Первый во всемъ зачинщикъ. Я его хорошо знаю; въ прошломъ году эту самую кобылу надо было продать -- онъ тоже недоимщикъ -- а онъ ее спряталъ, въ лѣсъ что-ли или въ болото, чортъ его знаетъ. Однимъ словомъ, становой побился-побился, да такъ съ пустыми руками и уѣхалъ. Вотъ онъ и къ вамъ ныньче явился съ приговоромъ!
-- Да что же такое, что онъ къ намъ въ управу съ приговоромъ? Въ городъ ѣхалъ -- ему дали руки мужики.
-- Дали, дали-съ... Знаемъ мы это, какъ мужицкія руки даются. Знаемъ-съ! разгорячился исправникъ.-- Да и кто подписалѣто знаемъ. Учителишко тамъ шельма у нихъ. Намедни тоже становой туда пріѣзжаетъ, въ эту Ипатовку, недоимку сбирать; накопили каналій, что не расчерпаешь! Меня сверху, изъ губернскаго правленья пекутъ, да и вы, господа земство, масла въ огонь подливаете, тоже вѣдь требуете взысканій... Недоимка тамъ за два года... становой пріѣхалъ. Ну, описывать, продавать. А что толку! кто тамъ въ Ипатовкѣ покупать станетъ? одинъ Смѣлковъ Иванъ Семеновъ, бывшій лакей, аккуратный хозяинъ, усадьбу скупилъ... Ну, его становой и привезъ въ Нігатовку. Такъ вѣдь, повѣрите ли, даже съ нимъ эти мужичонки снюхались. И онъ не сталъ покупать! А? каково вамъ это покажется? Вотъ вѣдь канальи какія, а вы ихъ слушаете. Эхъ, господа, господа! Да это еще что! А то сопротивленіе-съ, наглость! двухъ коровъ въ лѣсъ отъ станового спрятали; а то баба ключей отъ чулана не дала, такъ-таки и не дала! Тамъ, говоритъ, мои сарафаны, не дамъ, да не дамъ, не дамъ!
Исправникъ разгорячался отъ звука собственныхъ словъ, выкрикивая яростнѣе и яростнѣе бабье: не дамъ.
Онъ даже малиноваго крема не доѣлъ и гнѣвно оттолкнулъ тарелку, брякнувъ ложкой.
-- А вы ихъ слушаете! поблажаете! повторялъ онъ.-- Избаловали вы, господа, этотъ народецъ. Мужиченка этого пороть бы, да перепороть, а вы съ нимъ бесѣдуете въ присутствіи. Ну, какое они послѣ этого могутъ къ намъ имѣть уваженіе? Товарищъ прокурора ожидаетъ, а вы съ нимъ. Да-съ. Ну, что я теперь представлю въ губернское правленіе? Они не платятъ ни гроша, бунтуютъ, а вы: голодъ! голодъ!
Когда исправникъ разгорячался, онъ не стѣснялся даже въ присутствіи дамъ и употреблялъ весьма рѣзкія выраженія.
-- Да, отъ нужды все можетъ быть, рискнулъ кто-то возразить.
-- Гладьте ихъ по головкѣ! гладьте!
-- Помилуйте, кто же ихъ гладитъ? Однакожь, если хлѣбъ не родится, да скотъ выпалъ, да работы нѣтъ... защищали земцы.
-- Ахъ, Господи! право это удивительно! Да когда же у нихъ хлѣбъ, въ этой чертовой сторонѣ, родился? никогда-съ! Сибирка что ли еще? такъ вѣдь тоже не впервые. А работать, такъ первый лѣнтяй! Испоконъ вѣку такъ было. И никакихъ голодовъ не проповѣдывали. Жили себѣ, да жили. И всѣ жили спокойно. И мы жили, и они жили. А ныньче... голодъ! знаемъ мы откуда эти голода пошли! Только вотъ начальство не хочется безпокоить.
Земцы понимали что значатъ рѣчи исправника и двусмысленныя улыбки чиновныхъ ихъ сотрапезниковъ. Они понимали, что съ исправнической точки зрѣнія у управы былъ хвостъ замаранъ. Въ самомъ дѣлѣ, бывали же прежде и сибирки, и горячки, и неурожаи, и всѣ жили однако. А нынче, вдругъ никому не стало покоя. До того никому нѣтъ покоя, что собственно и земцевъ самихъ злоба разбирала. Хлѣбъ мужики разворовали, магазины разнесли, хлѣба дарового просятъ. Работы нѣтъ? Ну, подъ носомъ нѣтъ работы, конечно. Да вѣдь подъ лежачій камень и вода не течетъ. Русь не клиномъ сошлась. Въ Ипатовской волости нѣтъ работы, да гдѣ же нибудь она есть... Ну, поискали бы; а то въ управу лѣзутъ, въ самомъ дѣлѣ. Ну, и недоимки. Пріятно было бы, кабы поступали эти недоимки, ибо и земская касса пуста. Да, что ни говорите, а и земцы не могутъ не чувствовать озлобленія. Голодъ, сибирка, безработица, мужики лѣнтяи, чѣмъ тутъ поможешь? Какъ ни лѣнивъ, какъ ни надоѣдливъ мужикъ, а есть въ этой его лѣни и надоѣдливости что-то такое близкое, знакомое имъ, земцамъ. Какъ ни плотна земская бумажная энциклопедія, но она еще не обратилась въ непроницаемую для человѣческихъ ощущеній броню. Почва подъ ногами Петра Иваныча, Петра Степаныча, Ѳомы Андреевича таже самая, на которую опираются босыя ступни ипатовскихъ лѣнтяевъ и подлецовъ. Заколышется эта почва сибиркой и неурожаемъ подъ ипатовцами, заколышется она и подъ Петромъ Степанычемъ и Ко. А подъ исправникомъ иная почва: толстая перина предписаній и выговоровъ губернскаго правленія; и всѣ заботы исправника должны сосредоточиваться на томъ, чтобы сотрясенія ипатовской почвы не потрясали губернскаго правленія, ибо сотрясенія послѣдняго отражаются и на исправникѣ.
Поэтому-то онъ и раздраженъ мягкостью своего нрава, препятствующаго ему расправить крылья во всю мощь!
III.
Солнце шло на прибыль; шло на прибыль и бѣдствіе. Призракъ голода вставалъ то тамъ, то сямъ въ отдаленныхъ тундрахъ Трущобскаго уѣзда и появлялся передъ очами правящихъ. Полиція, личное благоденствіе которой обусловливалось рапортомъ о томъ, что все обстоитъ благополучно, утверждала, что этотъ призракъ -- химера, созданіе разстроеннаго земскаго воображенія и противозаконныхъ заклинаній сельскихъ учителей. Управа хотя видѣла ясно эти призраки, по ихъ очертанія, дѣйствительно, были такъ знакомы и такъ обычны, столько разъ и раньше бросались въ глаза, что и въ самомъ дѣлѣ, настоящіе ли то были признаки бѣдствія или неизбѣжныя явленія, безъ которыхъ Трущобскъ не Трущобскъ, рѣшить не могли. Очертанія обычныя, а размѣровъ издали не опредѣлишь въ точности.
Запасы хлѣба, урваннаго покупкою у земледѣльцевъ по осени профессіональными скупщиками, налетавшими на деревни передъ осеннимъ періодомъ взысканія податей, сгруппировались около города и были не велики. Хлѣбъ дорожалъ изо дня въ день. Относительно состоятельная часть населенія, даже городского, начинала тяготиться. Изъ глубины тундръ доходили свѣдѣнія о невозможности для крестьянъ даже за деньги пріобрѣтать хлѣбъ. Мѣстами безснѣжная зима оголяла поля и вымораживала озимь. Мѣстами оголяла поля, незасѣянныя вовсе съ осени по недостатку сѣмянъ или по недостатку рабочаго скота, выпавшаго отъ сибирки. Если заработковъ не было съ осени, то къ"концу зимы, разумѣется, не откуда имъ было взяться.
Тамъ и сямъ прорывались болѣзни. То дифтеритъ, то тифъ, то какія-то горячки. Лекаря и фельдшера объѣзжали волости, подававшія свой страдальческій голосъ и, возвращаясь въ управу, доносили о количествѣ розданныхъ лекарствъ, проѣзжанныхъ прогоновъ, повторяя въ сотый разъ давно запѣтый припѣвъ: что же подѣлаешь при деревенской гигіенѣ, да при такомъ недостаточномъ питаніи?
Приговоры о пособіяхъ поступали гуще и гуще; переписка о недостаткѣ хлѣба захватывала все болѣе и болѣе земскія писанія. Однако, и это опять естественно; потому что земство съ самаго начала стало побаловывать мужиковъ подачками. Ну, и разлакомились. Распустили мужиковъ, значитъ.
Полиція жаловалась на невозможность взыскивать недоимки; и вотъ, два, три сельскихъ учителя и одинъ молодой псаломщикъ исчезли куда-то изъ трущобскихъ тундръ; вѣроятно, въ тундры болѣе отдаленныя. И изъ тѣхъ пунктовъ тундръ трущобскихъ, гдѣ они проживали, стало дѣйствительно поступать менѣе жалобъ на голодъ.
-- Изволите видѣть, тамъ всего однимъ ртомъ меньше, а всѣмъ хлѣба стало хватать! торжественно острилъ исправникъ.
Исправникъ лично былъ настолько обремененъ дѣлами, что изъ Трущобска выѣзжать ему было некогда. Становые же, посѣщавшіе отдаленныя тундры, хотя и проговаривались, что оно, конечно, нужда! но прибавляли, что, впрочемъ, это дѣло обыкновенное.
-- Ну, а это тоже обыкновенное дѣло по твоему? заоралъ однажды во всю свою бывшую командирскую глотку отставной генералъ К., вынувъ изъ задняго кармана своего длиннополаго сюртука нѣчто завернутое въ листъ "Московскихъ Вѣдомостей".
Генералъ развернулъ катковское изданіе, и изрядныхъ размѣровъ комъ подсушеннаго навоза выкатился на столъ.
-- Это тоже обыкновенное дѣло? повторилъ онъ, суя подъ самый носъ станового этотъ комъ.-- Видалъ?
-- Видалъ-съ, ваше превосходительство, видалъ-съ.
-- Видалъ? Такъ ты отвѣдай, отвѣдай, братецъ, совалъ генералъ почти въ ротъ полицейскому комъ.-- Ты отвѣдай; это, братецъ, три волости жрутъ. Докормили! Ахъ, вы! Кормильцы!
И генералъ сердито покатилъ комъ по столу, по направленію* къ исправнику.
Дѣло происходило на уѣздной вечеринкѣ. Аристократіи Трущобска смерть надоѣли толки объ этомъ голодѣ. Но генералъ новинку привезъ, и всѣ заинтересовались.
-- Хлѣбъ! это хлѣбъ? съ любопытствомъ разсматривали комъ аристократы и аристократки, собравшіеся на вечеринку: -- да изъ чего же это? это навозъ. Фуй! Фи!..
-- Изъ чего? ну, кора, опилки, лебеда, мякина. Суррогаты, какъ вы ихъ тамъ называете, что ли. Вонъ еще, слава Богу, на крупчатномъ заводѣ отруби дешево продаютъ. Куль отрубей за недѣлю работы.
-- Господи! да невозможно этого ѣсть! восклицали кругомъ.
-- А ѣдятъ. Ты вѣдь знаешь, ѣдятъ? настойчиво тормошилъ генералъ станового.
И становой долженъ былъ сознаться, что, дѣйствительно" ѣдятъ.
-- Еще не то будутъ ѣсть! А вы бы въ музей комъ-то послали! иронизировалъ генералъ, обращаясь къ земцамъ:-- у васъ, кажется, губернская управа музей земскій устраиваетъ. Такъ вотъ вы имъ и пошлите. Коли мало, я еще пришлю.
Генералъ раздраженно расхохотался. Столпы трущобской администраціи ахали и хмурились.
IV.
Управа командировала Петра Иваныча въ наиболѣе плакавшіяся на голодъ части уѣзда и снабдила его инструкціями, пространными и обстоятельными. Съ одной стороны, поручалось ему провѣрить поступившія въ управу свѣдѣнія, съ другой -- разрѣшить нѣкоторыя ссуды изъ запасныхъ магазиновъ; съ третьей, наконецъ, собрать новыя свѣдѣнія. Петръ Иванычъ дней на десять какъ въ воду канулъ. Ни слуху о немъ, ни духу. Правда, волости -- дальнія, затошныя; сообщеніе съ ними, даже зимой, едва возможное. Однако, могъ бы онъ все-таки хоть что-нибудь написать. Но Петръ Иванычъ вообще терпѣть не могъ писать, что было весьма непріятно для его болѣе практичныхъ земскихъ сотоварищей. Ибо какимъ же образомъ возможно служить въ земствѣ и не писать, когда всѣ пишутъ, и когда безъ писанья дѣла, очевидно, дѣлаться не могутъ? Поэтому, если Петръ Иванычъ, сгинувъ въ отдаленныхъ трущобскихъ тундрахъ, даже не писалъ, то аккуратный, заботливый и многописальный Ѳома Андреичъ имѣлъ право утверждать, что Петръ Иванычъ "дѣла" не сдѣлаетъ.
И дѣйствительно. Приблизительно дней черезъ 12--14 послѣ своего отъѣзда Петръ Иванычъ вынырнулъ изъ болотъ и появился въ управѣ. Онъ прямо подкатилъ къ ней на тройкѣ гусемъ и ввалился въ присутствіе въ шубѣ, въ шапкѣ, забрызганный ростопельной грязью. Едва поздоровавшись съ товарищами, онъ сталъ бормотать какія-то несвязныя рѣчи: "Ужасъ! говоритъ, ужасъ! какая картина! какая картина! вы что-нибудь приготовили?"
Ѳома Андреичъ предположилъ, не клюкнулъ ли Петръ Иванычъ лишняго отъ скуки въ дорогѣ, и даже сообщилъ свое предположеніе потихоньку секретарю въ канцеляріи. Но секретарь усумнился и замѣтилъ, что никогда этого съ ними не бывало, что, впрочемъ, они и безъ вина всегда какъ будто съ угару дѣлами занимаются, всѣ бумаги раскидаютъ, послѣ нихъ не сыщешь.
-- Ужасъ! ужасъ! повторялъ, суетливо здороваясь съ кѣмъ попало, Петръ Иванычъ.-- Да вы приготовили ли что-нибудь?
-- Что намъ приготовлять! Вѣдь вы ничего не писали...
-- Ну, гдѣ мнѣ писать! ну, когда мнѣ писать было! Да вы понимаете, что такія картины, такія... вѣдь и писать даже невозможно.
-- Да вы-то что привезли?
-- Я? что я привезъ? что я привезъ?.. ха, ха, что я привезъ! Петръ Иванычъ постепенно разоблачался. Оставшись въ затертомъ, замшившемся отъ овчины пиджакѣ и сѣрыхъ валенкахъ по колѣно, онъ выворотилъ оба кармана брюкъ. Они были пусты.
-- Видите, пусто, пояснилъ онъ. Изъ боковаго кармана пиджака онъ вытащилъ большой бумажникъ, раскрывъ, швырнулъ его на столъ и опять пояснилъ:-- видите, пусто. Аркадій Аркадинъ! заплатите, батюшка, прогоны ямщику. На послѣдней станціи нечѣмъ было...
Онъ выкинулъ изъ жилетнаго кармана два мѣдныхъ пятака...
-- Вотъ что я привезъ.
-- Да говорите толкомъ, денегъ что ли вамъ не хватило на дорогу?
-- На дорогу? Мнѣ? Нѣтъ, хватило мнѣ денегъ на дорогу, хватило. Всѣ, что дома лежали, захватилъ съ собой. На Петряевскомъ заводѣ ночевалъ, тамъ банчикъ заложили, полторы сотни выигралъ, понимаете?
-- Ну, до банку ли?
-- Да, полторы сотни выигралъ. У Ивана Семеныча занялъ на свой счетъ 500 рублей, спасибо повѣрилъ... И вотъ только привезъ два пятака!
-- Да вы намъ о дѣлѣ-то говорите, Петръ Иванычъ! Дѣло-то какъ? пособіе?
-- А вотъ я вамъ о дѣлѣ и говорю, что безъ малаго тысячу роздалъ.
Управа всплеснула руками.
-- Кому вы роздали? Какую тысячу?
-- Да голоднымъ роздалъ.
Петръ Иванычъ пересталъ метаться изъ угла въ уголъ и лицоего начало покрываться сумракомъ.
-- Да помилуйте, какія вы деньги роздали? Никакихъ вамъ управа денегъ не давала. Никакихъ денегъ не поручала раздавать...
-- Ну, а вотъ я выигралъ, занялъ, роздалъ...
-- Ну, и раздавайте свои! Управа тутъ не виновата.
-- Ну, конечно, не виновата. А я не могъ. Вы понимаете... вѣдь это ужасъ!
-- Да вѣдь вамъ не поручали. Ну, а въ хлѣбныхъ магазинахъ, гдѣ просили мужики, провѣрили бы...
-- Чего тамъ провѣрять? Роздалъ.
-- Что роздали?
-- Хлѣбъ.
-- Весь хлѣбъ?
-- Весь. Да какже не весь?
-- Послушайте, Петръ Иванычъ, такъ дѣла не дѣлаются.
Ѳома Андреичъ начиналъ впадать въ свойственный ему бюрократически-авторитетный тонъ. Онъ прежде служилъ гдѣ-то въ Петербургѣ столоначальникомъ. Этотъ тонъ былъ не по земски и не по товарищески рѣзокъ, хотя, можетъ быть, товарищъ, ненаписавшій въ теченіи 12-ти дней ни единой бумаги и, слѣдовательно, не сдѣлавшій никакого "дѣла", этого тона и заслуживать.
-- Такъ, батюшка, дѣла не дѣлаются, повторилъ Ѳома Андреичъ, а въ добродушныхъ, по пасмурныхъ глазахъ Петра Иваныча сталъ искриться гнѣвъ.
-- Ну-съ, началъ онъ, когда присутствіе разсѣлось: -- потрудитесь передать управѣ, Петръ Иванычъ, что вы сдѣлали?
-- Объѣхалъ волости, какъ мнѣ было поручено, доложилъ путешественникъ.
-- И? спросилъ предсѣдатель.
-- И? подчеркнулъ Ѳома Андреичъ.
-- И-и-и... говорю вамъ, что это невыразимо, что я ничего подобнаго нетолько не видалъ -- вообразить себѣ не могъ.
-- Да позвольте, у васъ была инструкція, у васъ были вопросные пункты для изслѣдованія. Ну, вы намъ какъ-нибудь по порядку все и разскажите. Вѣдь записано же у васъ что-нибудь. Я нарочно такъ велѣлъ приготовить экземпляръ инструкціи и вопросныхъ пунктовъ, чтобы вамъ на нихъ было удобно писать. Ну-съ, что же?
-- Да ничего же. Ничего, кромѣ того, что помогать нужно... Какіе тамъ пункты! голодъ тамъ, а не пункты.
Ѳома Андреичъ вскипѣлъ и, сбѣгавъ въ канцелярію, досталъ тамъ два очень толстыхъ дѣла о голодѣ; въ одномъ изъ дѣлъ отыскалъ чернякъ инструкціи и вопросныхъ пунктовъ.
-- Не лучше ли намъ вотъ такъ, по порядку, посовѣтовалъ онъ предсѣдателю, водя пальцемъ по пунктамъ. И предсѣдатель согласился, что, дѣйствительно, лучше.
Начался допросъ. Ѳома Андреичъ допрашивалъ, Петръ Иванычъ отвѣчалъ.
-- Пунктъ первый: количество хлѣба озимого въ запасныхъ магазинахъ, съ обозначеніемъ отдѣльно по каждому.
-- Ни зерна-съ ни въ одномъ теперь больше не осталось.
-- Второй пунктъ: количество ярового?
-- Ни зерна-съ. И мыши вывелись. Весь мышеѣдъ съѣденъ.
-- Да позвольте, по вѣдомостямъ былъ тамъ хлѣбъ; недоимки должны были быть собраны...
-- Никакихъ недоимокъ не могло быть собрано. Какія это все у васъ фантазіи, Ѳома Андреичъ! Недоимки! Никакихъ недоимокъ не могло быть собрано. А что и было тамъ по вашимъ вѣдомостямъ, такъ я все роздалъ.
-- Да помилуйте, такой роздачи даже уѣздная управа не могла сдѣлать. Это превышеніе власти! Надо было снестись съ губернской прежде.
-- Ну, и отдавайте меня подъ судъ! Есть когда сноситься! И строенія-то иныя давно снесены, а у васъ вѣдомости! Мало ли что въ вѣдомостяхъ!
-- Пунктъ третій: узнать о количествѣ хлѣба, находящагося у крестьянъ: а) озимого на продовольствіе?