Филарет
Слово в день рождения Благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Слово в день рождения Благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича

(Говорено в Успенск. соборе июня 25; напечатано в Моск. Вед. 1851 г., в Твор. Св. От. 1851 г., в Москвитянине 1851 г. и в собр. 1861 г.)

1851 год

   Яко свободни, а не яко прикровение имуще злобы свободу, но яко раби Божии: всех почитайте, братство возлюбите, Бога бойтеся, царя чтите (1Петр. II. 16--17).
   Что важнейшия из сих заповедей, преподанных Апостолом, знакомы нам, и не остаются у нас без действия, -- о том свидетельствовать может нынешний день.
   Заповедь -- "Царя чтите" -- является в действии, когда благословенный день рождения благословенно царствующего Царя вы воспоминаете радостно и торжественно.
   Заповедь -- "Бога бойтеся" -- является в действии, когда вы вашу радость о Царе, ваши о нем желания и надежды приносите пред Бога, чтобы Он благословил вашу радость, призрел на ваши желания, совершил ваши надежды.
   И да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный! Народ -- благоугождающий Богу -- достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ -- чтущий Царя -- благоугождает чрез сие Богу: потому что Царь есть устроение Божие.
   Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного: то так же бесспорно лучшим на земли должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог Боговидца Моисея: "виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе" (Исх. XXV. 40), то есть, на высоте Боговидения.
   Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земли Царя; по образу Своего вседержительства -- Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века -- Царя наследственного.
   О, если бы все Цари земные довольно внимали своему небесному достоинству, и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли, требуемые от них, богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному, и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, -- благоговением и любовию к Царю, смиренным послушанием Его законам и повелениям, взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, -- превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия! Все, по образу небесному благоустроенное, по образу небесному было бы блаженно. Все царства земные были бы достойным преддверием царства небесного.
   Россия! Ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. "Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего" (Апок. III. 11). Сохраняй, и продолжай украшать Твой светлый венец, непрерывно подвизаясь совершеннее исполнять венцедательные заповеди: "Бога бойтеся, Царя чтите".
   Простираясь от известного к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что Апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. "Повинитеся, -- говорит, -- всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным" (1Пет.2:13--14), -- "яко свободни" (1Пет.2:16). Повинуйтеся, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.
   Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например -- подчиненные по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принужденно, другие -- добровольно, охотно, усердно, следственно -- свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть ее, будет работать для тебя, как можно, менее, с малою заботою о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полною силою, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак не очевидно ли, что повиновение может быть соединено с свободою, и что такое повиновение лучше повиновения не свободного?
   Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; -- свобода хочет разширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает ее. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.
   Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
   Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? -- Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, -- древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? -- Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: "в поте лица твоего снеси хлеб твой" (Быт.3:19).
   Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, -- не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческого, и необходимостию природы, -- или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
   "Разумейте же", -- скажу с Пророком, -- "разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся" (Пс. XCIII. 8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, -- поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
   Но как же правильнее понять и определить свободу? -- Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
   В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы -- решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: "еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю" (Римл. VII. 18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
   Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: "всяк творяй грех, раб есть греха" (Иоан. VIII. 34)?
   Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство -- в рабство грехам, страстям, порокам, -- чаще других являются ревнителями внешней свободы, -- сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властию. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? -- Нет причины так думать. С большею вероятностию опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властию, конечно, неудержимее прежнего предастся удовлетворению страстей и похотей, и внешнею свободою воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, -- которую, как изъяснился Апостол, "имеют, яко прикровение злобы!" (1Пет.2:16) Благословим закон и власть, которые, поставляя, указуя и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.
   Я сказал: сколько могут: потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы, и погруженных в рабство греха возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподает средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит "немощное... закона" (Римл. VIII. 3), о котором необинуясь свидетельствует Апостол.
   Здесь вновь представляется вопрос: что же есть истинная свобода, и кто может ее дать, и особенно -- возвратить утратившему ее грехом? -- Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимого осуждающею совестию, избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.
   Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал ее при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: "Аще... Сын высвободит, воистину свободни будете" (Иоан. VIII. 36). "Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы" (Иоан. VIII. 31--32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своею "кровию... очистил совесть нашу от мертвых дел" (Евр. IX. 14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своем на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам чрез веру свет Своея истины -- усматривать лучшее, и Свою благодатную силу -- творить оное.
   Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что "Господне есть царствие, и Той обладает языки" (Псал. XXI. 29), которая не принужденно чтит законную человеческую власть и ее повеления, непротивные Богу, поелику светло видит ту истину, что "несть... власть, аще не от Бога, сущие же власти от Бога учинены суть" (Римл. XIII. 1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она сама того хочет, чего требует повиновение.
   Много имел бы я сказать о христианской внутренней, а не внешней, -- нравственной и духовной, а не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которою подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.
   Возлюбим свободу христианскую, -- свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро "Господа ради", по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщен людьми, от каких остерегает нас Апостольское слово, -- которые "свободу... обещавают, сами раби суще тления" (2Петр. II. 19). Аминь.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru