А. И. Фаресовъ. Пробужденный народъ. Очерки съ натуры. Спб. 1908. 228 ст. Ц. 1 руб.-- А. И. Фаресовъ. Голоса земли. Очерки съ натуры. Cпб. 1909. 238 стр. Ц. 1 руб.-- "Да нѣтъ,-- послышался и бабій голосъ въ избѣ:-- Этотъ баринъ не много наболтаетъ. У него съ языка и черносотенецъ не высосетъ слова. Свой умъ надо держать въ своей головѣ, а не хвастать имъ зря" ("Голоса земли", стр. 58). Бабій голосъ говорилъ объ авторѣ очерковъ съ натуры явно одобрительно. Тѣмъ не менѣе двусмысленность бабьяго комплимента не замедлила обнаружиться. Очень можетъ быть, что тактъ внимательнаго собесѣдника "голосовъ земли" и "пробужденнаго народа" требуетъ систематическаго отмалчиванія на прямые вопросы. но какъ только "баринъ" отдаетъ на судъ читателей свои бесѣды, тотъ фактъ, что онъ "не много наболталъ" въ своей книгѣ, что даже черносотенцу нечего слизнуть съ его словъ, превращаетъ бабье похвальное слово скорѣе въ злую эпиграмму.
Въ самомъ дѣлѣ, на какой конецъ изданы въ двухъ сборникахъ старые фельетоны г. Фаресова, если самъ виновникъ бесѣдъ такъ тщательно прячется, что никакъ не разберешь, для чего затѣялъ онъ всѣ эти безцѣльные разговоры? Не разъясняетъ читательскаго недоумѣнія и приложенная къ "Голосамъ земли" иллюстрація -- портретъ: "Авторъ записываетъ свою бесѣду съ Степаномъ Игнатьевымъ, крестьяниномъ деревни Крутецъ, Холмскаго уѣзда, Псковской губерніи". Ибо иллюстрація столь же молчалива, какъ и сама книга: на нелѣпомъ фонѣ фотографическихъ "ателье" (колонка, мутный пейзажъ и пр.) изображенъ сидящій авторъ съ бумагой и карандашомъ въ рукахъ, а рядомъ стоитъ крестьянинъ съ очевидной готовностью "бесѣдовать". Даже для фотографическихъ цѣлей этотъ картинный сюжетъ не имѣетъ ничего достопримѣчательнаго, а тѣмъ менѣе -- для словеснаго описанія его въ двухъ книгахъ. Однако, г. Фаресовъ думаетъ иначе. Онъ полагаетъ, что именно въ такихъ бесѣдахъ, цѣлесообразныхъ съ точки зрѣнія фотографа, и заключается цѣнность его очерковъ, а потому г. Фаресовъ и особо подчеркиваетъ чисто словесную сторону записанныхъ имъ разговоровъ. Живописуя "пробужденный народъ", авторъ говоритъ: "Я не идеализировалъ его въ моихъ очеркахъ, но я чувствую его "пробужденіе" и въ красивомъ слогѣ его мыслей, и въ бурныхъ порывахъ его политической жизни". Но немного выше г. Фаресовъ оговаривается, что народное настроеніе (во время революціи) было болѣе духовнымъ, чѣмъ политическимъ, и, какъ нравственная сила, оно только еще въ будущемъ явится въ активной роли". Что же касается этого преволирующаго надъ политикой "духа", то основныя черты его, по автору,-- это "его даровитость, такъ ярко проявляющаяся въ его художественномъ языкѣ, какимъ говорятъ мои "моховики"... Если бы ничего не было въ русской исторіи, но остался бы въ ней этотъ художественный языкъ великоросса, то одного его достаточно, чтобы вѣрить въ близкое пробужденіе великаго народа".
Итакъ, въ концѣ концовъ, все же основная тема, занявшая автора, это -- "красивый слогъ", "художественный языкъ" народа. Въ раскрытіи этой темы участвуютъ и "Голоса земли", и "пробужденный народъ",-- безконечно повторяя и разъясняя одну и ту же иллюстрацію -- портретъ: каждое изъ новыхъ лицъ становится въ позу собесѣдника около сидящаго автора, и оба какъ бы ждутъ фотографа. Никакого иного лейтѣмотива не найдешь въ этихъ обрывчатыхъ разговорахъ и случайныхъ, куцыхъ сообщеніяхъ. Неудивительно, поэтому, что либеральный оптимизмъ г. Фаресова, освѣщающій всѣ эти "живые очерки" (какими ихъ считаетъ самъ авторъ), сдѣланъ изъ того же нелѣпаго фона фотографическаго "ателье". Авторъ вѣритъ въ торжество пробужденнаго народа, но думаетъ, что для этого недостаточно однѣхъ собственныхъ силъ народа. Что же еще нужно? Тутъ г. Фаресовъ набрасываетъ на заднемъ туманномъ плавѣ связь между судьбами народовъ, пробужденіе "всѣхъ общественныхъ классовъ...", пробужденіе "иногда даже международныхъ властей" и прочія колонки, мраморныя кресла и деревенскіе плетни среди облаковъ на берегу фотографической рѣчки. Л. Б.