Lib.ru/Классика: Фаминцын Андрей Сергеевич. Современное естествознание и психология

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ О ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

(Продолженіе *).

*) См. "Міръ Божій", No 2, февраль.

Глава третья.

"Предметы въ себѣ недоступны нашему познанію", говорить Кантъ въ "Критикѣ Чистаго Разума", даже существованіе ихъ, а слѣдовательно и людей внѣ васъ проблематично. Мы должны въ силу нашей организаціи созерцать міръ въ интуиціи и мыслить его въ такой связи его частей, какъ мы это дѣлаемъ, и притомъ совершенно независимо отъ того, существуетъ ли онъ внѣ нашего ума, въ такомъ же видѣ, какъ въ умѣ; о чемъ мы не можемъ сказать ничего рѣшительнаго и что даже насъ совсѣмъ не касается.

Пространство, время, а равно и законъ причинности и другія связи между явленіями, которыя представляются намъ присущими вещамъ, находящимся внѣ насъ, суть ничто иное, какъ апріорныя формы нашего сознанія, свойственныя нашему духу, но, можетъ быть, и не присущія находящимся внѣ насъ, вещамъ въ себѣ. Человѣческій умъ, -- говоритъ Кантъ,-- въ силу своей своеобразной организаціи, долженъ мыслить связь явленій все равно, реальна ли эта связь или нѣтъ.

Существующая въ головѣ нашей картина міра со всѣмъ ея содержаніемъ и со всѣми формами есть продуктъ нашей организаціи; возникновеніе этой картины, вслѣдствіе этой организаціи, носитъ характеръ необходимости, изъ котораго невозможно вывести никакихъ заключеній относительно этого міра, который какъ бы противостоитъ нашей организаціи.

И далѣе: "Какъ нѣтъ двери, чрезъ которую могъ бы войти въ представленія внѣшній міръ въ томъ видѣ, въ которомъ онъ существуетъ, точно также и нѣтъ двери, чрезъ которую дѣятельность представленія могла бы выйти за предѣлы собственно своего круга и постигнуть внѣшній міръ.

Предметы существуютъ лишь въ дѣятельности представленія, а не внѣ ея; не запрещается, но также и не представляется ни малѣйшаго повода допускать внѣ дѣятельности представленій еще особое существованіе вещей въ себѣ" {Курсивомъ обозначены слова мною.}.

Изъ вышеприведенныхъ выдержекъ видно, что хотя Кантъ и утверждаетъ непознаваемость міра внѣшняго, но и не отрицаетъ возможности существованія вещей въ себѣ, т. е. независимо отъ нашего сознанія.

Уже современникъ Канта, Фихте значительно измѣнилъ воззрѣніе его, отвергнувъ, какъ остатокъ вреднаго догматизма, допускаемое Кантомъ существованіе вещей внѣ нашего сознанія и такимъ образомъ ограничилъ міръ доступныхъ намъ знаній исключительно кругомъ нашихъ представленій. Вотъ своеобразное его міровоззрѣніе: "мы вынуждены признавать, что мы вообще дѣйствуемъ и что дѣйствовать мы должны нѣкоторымъ опредѣленнымъ образомъ". "Изъ этой потребности дѣятельности и происходитъ сознаніе дѣйствительнаго міра, а не наоборотъ -- не изъ сознанія міра, потребность дѣятельности. Первѣе эта способность, а не то сознаніе; оно выводное. Мы дѣйствуемъ не потому, что мы познаемъ, но мы потому и познаемъ, что назначены къ дѣятельности".

Конечный практическій выводъ изъ философіи Фихте, по моему мнѣнію, сводится къ слѣдующему: оставимъ въ сторонѣ всякое мудрствованіе, такъ какъ не можемъ умомъ нашимъ даже удостовѣриться въ объективномъ существованіи міра, насъ окружающаго, и посвятимъ жизнь на исполненіе нравственнаго долга по отношенію къ ближнимъ. Выводъ этотъ подкрѣпляется всею жизнью Фихте; вѣрный своимъ убѣжденіямъ и сильный характеромъ, Фихте заслужилъ громкую извѣстность, какъ неустрашимый проповѣдникъ началъ, которыя считалъ вѣрными и прославился своими пламенными патріотическими рѣчами.

Въ смыслѣ ученія Канта высказывается и А. И. Введенскій. "Признаніе существованія отдѣленной отъ меня и дающей о себѣ знать причины есть форма сознаванія". "Но мы еще ничѣмъ не гарантированы, что неизбѣжная форма сознанія служила отраженіемъ дѣйствительнаго взаимоотношенія вещей въ себѣ. Одинаково возможно пока какъ это, такъ и обратное положеніе. Безъ объектированныхъ ощущеній не можетъ быть и самого сознанія. Поэтому независимость отъ нашего произвола ихъ существованія въ насъ столь же мало свидѣтельствуетъ о нахожденіи отдѣльно отъ насъ вещей въ себѣ, какъ и независимость отъ нашего произвола качества того или другого ощущенія (напр. бѣлизны) еще не свидѣтельствуетъ о томъ, чтобы это качество принадлежало вещамъ въ себѣ, а не возникало только въ насъ самихъ" {А. И. Введенскій "Опытъ теоріи построенія матеріи", стр. 53 и 54.}.

"Эмпирическій міръ возникаетъ посредствомъ объектированія. Это не значитъ, что кромѣ нашего сознанія ничего больше нѣтъ, а значитъ, что это остается еще неизвѣстнымъ".

Почти этими словами описываютъ наше отношеніе къ внѣшнему міру и остальные, многочисленные послѣдователи Канта.

Въ самое послѣднее время одинъ изъ адептовъ субъективнаго идеализма, Ферворнъ выступилъ, какъ было мною уже выше указано {См. "Міръ Божій", 1898, январь, стр. 24.}, съ обширнымъ трудомъ, озаглавленнымъ: Allgemeine Physiologie, въ первой главѣ котораго онъ, между прочимъ, разбираетъ вопросъ: что есть реальное? и отвѣчаетъ на него, что "существуетъ лишь одно -- это психика".

"Нельзя отрицать,-- пишетъ Ферворнъ (стр. 37),-- что всякому, кто въ первый разъ будетъ слѣдить за ходомъ доказательства несостоятельности признанія за внѣшнимъ міромъ существованія внѣ нашего сознанія, результатъ этотъ представится нѣсколько парадоксальнымъ; со стороны этого лица немедленно послѣдуетъ возраженіе, что кромѣ него живутъ еще многіе люди, изъ которыхъ каждый обладаетъ психикой, и что каждый изъ нихъ имѣетъ одинаковое съ нимъ право утверждать, что имѣетъ свою психику, такъ что, кромѣ психики этого лица, существуетъ еще большое число другихъ психикъ. Но и здѣсь ошибка очевидна. Если только постоянно придерживаться неоспоримаго "факта, что міръ есть мое представленіе, то непремѣнно съизнова придется возвратиться къ признанію, что въ дѣйствительности существуетъ только моя психика, что другіе люди для меня ничто иное, какъ тѣла, такъ какъ я ничего не могу усмотрѣть въ нихъ иного; другими словами: они, слѣдовательно, ничто иное, какъ мое представленіе. Они, правда, говорятъ мнѣ, что имѣютъ такую же психику, какъ и я, также чувствуютъ и мыслятъ. Это вѣрно, но то, что они мнѣ говорятъ, ихъ рѣчи, ихъ движенія суть только матеріальныя явленія, т.е. только мои представленія. Ихъ психика находится, согласно научному способу выраженія, въ мозгу. Но если мнѣ и удается, присутствуя на операціи живого человѣка, увидѣть его мозгъ, то я и въ этомъ случаѣ убѣждаюсь, что и здѣсь я не нахожу ничего иного, какъ тѣлесные элементы. Тѣла же суть мое представленіе. Итакъ, въ заключеніи я опять вижу себя вынужденнымъ признать за мое представленіе то, что я считаю психикой другого человѣка. Однимъ словомъ, куда бы я ни обратился, я прихожу къ заключенію, что все, что кажется мнѣ существующимъ внѣ меня, будетъ ли это безжизненное тѣло, или живой человѣкъ, или же психика человѣка, въ сущности ничто иное, какъ моя же психика. Я никакъ не могу выйти изъ предѣловъ моей психики".

Столь же отличнаго отъ обыденнаго взгляда на внѣшній міръ придерживается, среди англійскихъ философовъ, Стюартъ Милль {J. S. Mill. Philosophie de Hamilton, p. 225 (traduit par E. Gazellos).}. Въ примѣчаніи къ стр. 225 онъ заявляетъ, что никогда не помышлялъ утверждать существованія предметовъ внѣ насъ. И далѣе: "я не полагаю, чтобы можно было доказать существованіе внѣ насъ чего-нибудь реальнаго, за исключеніемъ другихъ духовъ",

Подобныхъ цитатъ изъ различныхъ современныхъ трактатовъ по психологіи можно привести очень большое число; всѣ они свидѣтельствуютъ о господствѣ, среди психологовъ, воззрѣнія, что сфера нашей познавательной сцособности ограничена нашими ощущеніями; подвергаясь сложной переработкѣ вашей психики и являясь такимъ образомъ продуктомъ дѣятельности нашего мышленія, послѣднія не представляютъ ручательства воспроизведенія дѣйствительности насъ окружающей. Не имѣя возможности отрицать присущей всѣмъ намъ непреодолимой потребности объектированія нашихъ представленій въ видѣ предметовъ внѣшняго міра, психологи въ то же время находятъ возможнымъ оспаривать непреложную истинность ея показаній, утверждая, что существованіе внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія, на основаніи этого объектированія не можетъ еще считаться доказаннымъ. Не подлежитъ сомнѣнію, и слѣдовательно реально, по ихъ мнѣнію, только одно: это психика.

Нельзя не замѣтить поразительнаго контраста между опредѣленіемъ реальнаго естествоиспытателями съ одной стороны, и философами, психологами -- съ другой. И тѣ, и другіе съ одинаковымъ рвеніемъ и жаждой знанія посвящая лучшую часть жизни розысканіямъ истины, т. е. реальнаго, не могутъ придти къ соглашенію, гдѣ его искать; естествоиспытатели ищутъ его въ мірѣ внѣшнемъ, философы -- внутри себя.

Каждая изъ этихъ категорій изслѣдователей живетъ замкнутою въ обособленномъ міркѣ, въ убѣжденіи, правоты своего міровоззрѣнія. Контрастъ въ ихъ взглядахъ сказывается особенно рельефно, если читать въ перемежку произведенія представителей этихъ, разъединенныхъ другъ отъ друга лагерей ученыхъ. Причемъ, выступаетъ съ необыкновенною ясностью коренное различіе въ пріемахъ ихъ разслѣдованій; выражаясь образно и сгустивъ краски, можно, мнѣ кажется, однимъ штрихомъ обрисовать коренное различіе между естествоиспытателемъ и философомъ-психологомъ; человѣкъ, смотрящій въ раскрытое окно и поглощенный до полнаго самозабвенія изученіемъ всего, что представляется его взорамъ, есть живой портретъ естествоиспытателя; въ человѣкѣ же углубленномъ въ самозерцаніе и заткнувшимъ уши и закрывшимъ глаза, для полнаго устраненія себя отъ міра внѣшняго -- нельзя не признать соотвѣтственного изображенія философа-психолога.

Въ неразрывной связи съ этими отличіями находится и самый характеръ разслѣдованій естествоиспытателей и философовъ. При сравненіи огуломъ ученыхъ трудовъ тѣхъ и другихъ, мы увидимъ слѣдующую разницу: естествоиспытатели идутъ въ разслѣдованіяхъ своихъ отъ частнаго къ общему, отъ болѣе извѣстнаго къ менѣе извѣстному; главное вниманіе ихъ сосредоточивается на подысканіи и обоснованіи навыка фактическихъ данныхъ, которые ими признаны за необходимые для искомаго положенія. Служащая основаніемъ работы фактическая сторона составляетъ наиболѣе цѣнную часть труда; гораздо слабѣе выработка вывода изъ добытыхъ фактовъ и не рѣдко послѣдняя оказывается, вслѣдствіе меньшаго вниманія къ ней автора, неправильною. Основою же философскихъ трактатовъ служатъ обыкновенно общія положенія неизбѣжно субъективнаго характера, и слѣдовательно, ни для кого, кромѣ самаго автора, не обязательныя; выводы же изъ основного положенія и, построенная на немъ нерѣдко весьма сложная философская система, невольно подкупаютъ читателя строго логическимъ характеромъ и тщательною разработкой, вытекающихъ изъ основоположенія слѣдствій.

Въ какой же изъ двухъ сторонъ жизни, внѣшней или внутренней, кроется источникъ несомнѣннаго знанія, слѣдуя которому можно было бы надѣяться опредѣлить: что есть реальное?

Одинъ изъ такихъ источниковъ открытъ, и честь открытія его составляетъ неоспоримую заслугу философовъ и принадлежитъ родоначальнику современной философіи, Декарту. Онъ нашелъ его во внутренней нашей жизни и формулировалъ его въ извѣстномъ изрѣченіи "cogito ergo sum", что означаетъ: я мыслю и чувствую, слѣдовательно несомнѣнно, что я существую; единственно, что я не могу отрицать и въ чемъ не могу сомнѣваться -- это мои мысли и чувства; и тѣ и другія мнѣ непосредственно даны и непосредственно мною ощущаются и сознаются. Все остальное знаніе есть выводное и, какъ выводное, подлежитъ, для признаніе его истинности, дальнѣйшей провѣркѣ; но и этой послѣдней возможно придать выводному знанію лишь степень большей или меньшей вѣроятности, но не абсолютной достовѣрности. Познаваемое нами представляетъ, слѣдовательно, двѣ категоріи знанія: къ первой относится все нами непосредственно ощущаемое и сознаваемое -- знаніе несомнѣнное, ко второй -- знаніе выводное (умозаключаемое) -- обладающее лишь большею или меньшею степенью вѣроятія, но не абсолютной достовѣрности.

Вышеприведенный источникъ знанія, используемый философами, ввесть однако тотъ могучій потокъ, слѣдуя которому прогрессировало и прогрессируетъ человѣческое знаніе: онъ представляетъ изъ себя лишь мелкій, журчащій ручеекъ, теряющійся уже вблизи отъ истока, среди сухихъ и безплодныхъ пустынь метафизическихъ измышленій. Въ самомъ дѣлѣ, къ какимъ дальнѣйшимъ открытіямъ можетъ повесть сознаніе ощущеній горя, радости, голода, жажды, гнѣва и одно лишь сознаніе своего существованія; если при этомъ еще принять въ соображеніе, что предметы ощущеній и желаній, разсматриваются философами не какъ реальные объекты, а какъ только наши представленія. Гнѣвъ, напр., признается за нѣчто несомнѣнно реальное, между тѣмъ, какъ существованіе предмета, на который гнѣвъ обрушивается, считается проблематичнымъ. По мнѣнію нѣкоторыхъ философовъ, предметъ гнѣва ничто иное, какъ представленіе гнѣвающагося.

Кромѣ того, къ несомнѣнно реальному должны быть отнесены, согласно приводимому здѣсь опредѣленію, и ощущенія, испытываемыя спящимъ, и галлюцинаціи умалишеннаго.

Очевидно, что путь прогресса человѣческаго знанія иной, и особенно странно, что, будучи извѣстенъ уже издавна, онъ не былъ включенъ Декартомъ въ схему несомнѣннаго знанія, хотя послѣднему онъ былъ отлично знакомъ. Я говорю какъ о второмъ источникѣ несомнѣннаго знанія, объ истинахъ математическихъ, которыя по всеобщему признанію представляютъ истины, не подлежащія сомнѣнію, хотя и не познаются не непосредственно, а относятся къ знанію выводному.

Дальнѣйшій шагъ на этомъ пути былъ сдѣланъ Бэкономъ; онъ съ особенною ясностью указалъ на выводное опытное знаніе, какъ на наиболѣе надежный источникъ для пріобрѣтенія свѣдѣній о природѣ и нашего къ ней отношенія. Естествоиспытатели, слѣдуя указанному Бэкономъ пути, обрѣли въ немъ не мелководный ручей, а судоходную рѣку, по которой съ неимовѣрною быстротою поплыли они, влекомые ея сильнымъ теченіемъ, и уже достигли безбрежнаго океана, гдѣ есть достаточный просторъ, чтобы разгуляться ихъ неудержимой энергіи въ поискахъ за неожиданными и негаданными фактическими данными. Послѣднія въ дѣйствительности оказались въ столь громадномъ числѣ, что потребовали, для ихъ использованія, весь запасъ наличныхъ силъ естествоиспытателей; стремленіе къ возможно большему успѣху хода работъ повлекло за собою, какъ неизбѣжное слѣдствіе, и возрастающую спеціализацію отдѣльныхъ ученыхъ. Увлеченные небывалымъ успѣхомъ, естествоиспытатели оставили пока въ сторонѣ разслѣдованія истока рѣки, устья которой они достигли.

Эту трудную часть работы имъ предстоитъ еще совершить, и только когда добытыя ими сокровища будутъ приведены въ живую связь съ исходною точкою нашего знанія и теоретически обоснованы, они пріобрѣтутъ настоящую свою цѣнность. Будемъ надѣяться, что это время не заставитъ себя долго ждать.

Для преслѣдуемой мною цѣли, именно: попытки опредѣленія, что считать за реальное, необходимо разобраться среди вышеприведенныхъ взглядовъ философовъ-психологовъ и естествоиспытателей.

Оцѣнка выводовъ въ философскихъ трактатахъ не можетъ быть иная, чѣмъ во всѣхъ остальныхъ отрасляхъ знанія; какъ въ послѣднихъ, она и въ данномъ случаѣ всецѣло зависитъ отъ степени и качества обоснованія вывода.

Прилагая эту мѣрку къ выводамъ философовъ, въ вопросѣ о теоріи познаванія нами внѣшняго міра, я постараюсь возможно кратко и ясно сопоставить съ одной стороны, ихъ пріемы разслѣдованія и основоположенія и выводы -- съ другой.

Всѣ философы, о которыхъ мнѣ придется здѣсь упоминать, принадлежатъ къ представителямъ критической философіи, созданной Кантомъ.

Философія Канта носитъ названіе критической философіи въ противоположность догматической. Между тѣмъ какъ послѣдняя признаетъ {А. И. Введенскій, ib.} "общіе принципы, напр., законъ причинности, пространство, время и т. п. правильно познанными (сами собой извѣстными), достовѣрными и примѣняемыми вслѣдствіе своей общности ко всякому роду бытія -- какъ къ явленіямъ, такъ и къ вещамъ въ себѣ", первая подвергаетъ подобные принципы изслѣдованію со стороны ихъ достовѣрности, круга примѣненія, а также и со стороны ихъ пониманія и значенія.

"Она предполагаетъ несомнѣнное знаніе возможнымъ только въ томъ случаѣ, если къ числу субъективныхъ, изъ насъ самихъ возникающихъ, элементовъ міра явленій, принадлежатъ не только чувственно воспринимаемыя его качества, но и самая ихъ связь между собою, по крайней мѣрѣ ея основныя черты, каковы, напримѣръ, пространство, время причинность, субстанціальность, закономѣрность событій и т. д.". "неизбѣжныя формы сознанія должны быть принципами міра явленій".

Вслѣдствіе признанія и самой связи явленій за неизбѣжныя формы сознанія, а не за отношенія явленій, вскрываемыя посредствомъ наблюденій и опытовъ надъ предметами внѣшняго міра, открылся доступъ сомнѣнію въ существованіи, внѣ нашего сознанія, какъ пространства и времени, такъ и закона причинности и другихъ перечисленныхъ связей, разсматриваемыхъ какъ формы сознанія, а съ этимъ вмѣстѣ возникло и сомнѣніе въ бытьи внѣшняго міра, или вещей въ себѣ.

Основателемъ критической философіи Кантомъ и былъ введенъ въ философію терминъ критицизмъ. Согласно вышеприведеннымъ цитатамъ, Кантъ, слѣдовательно, утверждаетъ, что существуютъ основныя соединенія понятій, возникающія не логически, однако же всеобщія и необходимыя.

Онъ изслѣдуетъ не только въ познаніи, но и въ другихъ областяхъ человѣческаго мышленія, вопросъ о существованіи такихъ апріорныхъ синтетическихъ сужденій, т.-е. соединеній понятій, гдѣ соединенія были бы первичными, не выводились бы логически изъ самихъ соединяемыхъ понятій, а въ то же время имѣли бы всеобщее и необходимое значеніе.

Задача Канта, поэтому, вводится къ тому, чтобы показать возможность апріорныхъ синтетическихъ сужденій.

Онъ объясняетъ ее тѣмъ, что разсудокъ самъ воспроизводитъ объекты, о которыхъ онъ высказывается; такъ, напримѣръ, въ математикѣ, геометръ можетъ опредѣлить à priori свойство и соотношенія линій, угловъ, треугольниковъ и круговъ, потому что онъ самъ создаетъ эти объекты.

Онъ утверждаетъ далѣе, что мы отчасти слѣдуемъ этому пріему и въ физикѣ, а также и вообще при познаваніи явленій природы, такъ какъ и послѣднее вырабатывается познающимъ субъектомъ изъ отдѣльныхъ ощущеній, но тоже при посредствѣ апріорныхъ синтетическихъ сужденій. По ученію Канта, субъектъ, испытывающій разнообразныя ощущенія, располагаетъ ихъ, во-1-хъ, въ опредѣленномъ порядкѣ въ пространствѣ и времени (послѣднія же Кантъ разсматриваетъ, какъ присущія нашей чувствительности апріорныя, не изъ опыта почерпнутыя, формы интуиціи, т. е. непосредственная воспріятія); во-2-хъ, подвергаетъ ихъ дальнѣйшей переработкѣ нашимъ разсудкомъ, руководствующимся при этомъ сужденіями, но тоже не опытными, а апріорными; послѣднія Кантъ называетъ гносеологическими формами мышленія или категоріями.

Все это вмѣстѣ взятое составляетъ функціи синтеза многообразныхъ, разрозненныхъ ощущеній, воспроизводимыхъ дѣятельностью познающаго субъекта.

Составленныя по этимъ категоріямъ апріорныя, чистыя понятія признаются, по Канту, разсудкомъ, какъ обязательныя, хотя и не доказуемыя истины, и полагаются имъ въ основу какъ математики, такъ и естествознанія. Примѣрами таковыхъ могутъ служить математическія аксіомы: прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками; часть меньше цѣлаго; а также апріорныя истины естествознанія: количество вещества въ природѣ не можетъ ни увеличиваться, ни уменьшаться; все случающееся въ природѣ имѣетъ свою причину и проч.; совокупность подобныхъ общихъ положеній составляетъ, по Канту, чистое естествознаніе.

Кантъ учитъ, слѣдовательно, что мы принуждаемы организаціей нашей психики истолковывать, а, слѣдовательно, и понимать ощущенія, которымъ подвергаемся, только въ извѣстномъ, одностороннемъ смыслѣ, окрашивая и видоизмѣняя ихъ сообразно конструкціи нашей психики; мы вынуждены смотрѣть на всѣ явленія жизни, такъ сказать, съ предвзятой точки зрѣнія, лишенные возможности воспринимать непосредственно образы предметовъ насъ окружающихъ. Изъ разслѣдованій надъ познавательною нашею способностью Кантъ пришелъ, какъ мы видѣли, къ выводу, что внѣшній міръ нетолько недоступенъ изученію, но что даже и существованіе его внѣ нашего сознанія мы доказать не въ состояніи, и что нашъ умъ, по отношенію къ познаванію внѣшняго міра, при посредствѣ чувственныхъ воспріятій, является совершенно безпомощнымъ. Кантъ, называя его чистымъ разумомъ, противополагаетъ ему разумъ практическій, который строитъ свое міровоззрѣніе на заложенномъ въ насъ апріорномъ (т.-е. предшествующемъ всякому опыту) законѣ нравственности, которому мы обязаны слѣдовать; нравственныя же обязательства мыслимы лишь относительно живыхъ людей (ноуменовъ, а не феноменовъ); поэтому мы должны увѣровать въ ихъ существованіе и вмѣстѣ съ тѣмъ, слѣдовательно, и въ реальность внѣшняго міра.

Не разумомъ, а вѣрой познается нами внѣшній міръ и познается только потому, что въ насъ вложена непреодолимая потребность исполненія нравственнаго долга относительно ближнихъ (категорическій императивъ Канта). Поэтому, хотя въ существованіи этихъ ближнихъ мы, по Канту, и не можемъ убѣдиться, но должны признать за ними реальное бытіе, ибо, въ противномъ случаѣ, мы будемъ лишены объектовъ, къ которымъ могли бы примѣнять наши нравственныя обязательства.

Построеніе внѣшняго міра, выводимое изъ категорическаго имперотива Канта, допускаетъ два возраженія:

Первое заключается въ томъ, что происхожденіе сознанія нравственнаго долга можетъ быть объяснено, какъ извѣстно, инымъ путемъ и разсматриваемо, какъ достояніе благопріобрѣтенное, какъ плодъ житейской мудрости.

Оно представляется мнѣ, кромѣ того, ошибочнымъ и потому, что полагаетъ возможнымъ объясненіе менѣе общимъ понятіемъ: категорическимъ императивомъ, понятія болѣе общаго -- жизни.

Никто не станетъ отрицать, что мыслима жизнь, даже полная высшихъ духовныхъ наслажденій, безъ потребности въ категорическомъ императивѣ; представимъ себѣ, напр., уединенное живое существо, съ психикой, сходной съ нашей, или даже цѣлое общество подобныхъ существъ, но въ изобиліи снабженныхъ всѣмъ, что имъ желательно; и въ этомъ второмъ, уже болѣе сложномъ примѣрѣ, имѣемъ жизнь, безъ нравственнаго обязательства относительно окружающихъ людей, такъ какъ послѣдніе ни въ чемъ не нуждаются. Только въ частномъ случаѣ, при недохваткѣ въ средствахъ къ жизни и при неизбѣжныхъ мученіяхъ, причиняемыхъ недостаткомъ ихъ, возникаетъ борьба за существованіе, со всѣми жестокими послѣдствіями этой борьбы, и возникаетъ потребность въ категорическомъ императивѣ (т.-е. нравственномъ обязательствѣ) относительно ближнихъ; нравственныя обязательства возникаютъ, слѣдовательно, лишь изъ-за частнаго, можно сказать, случайнаго, обстоятельства -- именно какъ слѣдствіе недохватки средствъ къ существованію. Поэтому самый смыслъ жизни, мыслимой и безъ потребности въ категорическомъ императивѣ, несомнѣнно кроется глубже, въ чемъ-нибудь иномъ, болѣе общемъ, чѣмъ послѣдній. И не изъ сознанія категорическаго императива, а чѣмъ-нибудь инымъ должны мы обосновать познаваніе существованія внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія.

Въ Критикѣ Чистаго Разума, все разсужденіе ведется какъ бы въ предположеніи, что мы сами творимъ явленія, не вѣдая, однако, причины ихъ происхожденія, и осуждены на пассивную, замкнутую въ самой себѣ жизнь, ограниченную лишь нашими субъективными ощущеніями, жизнь въ полномъ одиночествѣ и совершенномъ невѣдѣніи всего насъ окружающаго. Мы являемся обреченными, если будемъ руководствоваться только данными познанія, влачить жизнь безотрадную, похожую въ жизнь безпомощнаго, съ рожденія разбитаго параличемъ несчастливца. Въ самомъ дѣлѣ, попытаемся вникнуть въ его духовную жизнь и возможное для него міровоззрѣніе.

Предположимъ его одареннымъ нормально развитыми всѣми пятью внѣшними чувствами и недюжиннымъ умомъ, и представимъ себѣ, что нашъ больной, окруженный возможно тщательнымъ уходомъ, достигъ зрѣлаго возраста. Лишенный возможности движенія, онъ будетъ жить лишь пассивно воспринятыми раздраженіями и порожденными, при ихъ посредствѣ, представленіями. Не имѣя возможности контролировать опытомъ и наблюденіемъ возникающихъ въ немъ ощущеній и образовъ, и предоставленный міру грезъ, не сдерживаемыхъ никакими извнѣ идущими указаніями, нашъ больной не будетъ въ состояніи составить себѣ понятія о реальномъ, внѣшнемъ мірѣ. Ему будутъ извѣстны образы живыхъ людей, но онъ не будетъ имѣть основанія признать за ними реальное существованіе; для него они останутся лишь представленіями. Онъ не нашелъ бы ничего возразить противъ міровоззрѣнія Критики Чистаго Разума.

Не трудно предугадать, что сталось бы съ нашимъ воображаемымъ паціентомъ, если ему бы прочли вслѣдъ затѣмъ цитаты изъ Критики Практическаго Разума, касательно апріорности нравственнаго закона и категорическаго императива.

Онъ безъ сомнѣнія, пришелъ бы въ большое замѣшательство, и если допустимъ, что у него проявилась способность рѣчи, онъ, конечно, отвѣтилъ бы, что съ него требуютъ невозможнаго, что чувство нравственнаго долга относительно представленій вещь немыслимая. Его недоумѣніе достигло бы высшаго предѣла, если бы онъ вслѣдъ за тѣмъ услышалъ, что, не смотря на невозможность для него убѣжденія путемъ опытнымъ въ реальности существъ ему подобныхъ, отъ него требуется, чтобы онъ увѣровалъ въ ихъ реальное бытіе и съ ними и въ бытіе внѣшняго міра, увѣровалъ ради выполненія требованія категорическаго императива; онъ вѣроятно, былъ не мало бы удивленъ, услышавъ, что убѣжденіе въ абсолютной общезначимости и необходимости нравственнаго обязательства составляетъ нераздѣльную часть человѣческаго разума, что оно есть абсолютное правило чистаго практическаго ума, что оно существуетъ въ видѣ абсолютнаго факта нравственнаго, сознанія и вѣра въ его реальность представляетъ собою общую для всякаго человѣческаго разума необходимость, и наконецъ, что тотъ не принадлежитъ къ числу нравственныхъ людей, кто не убѣжденъ въ абсолютной общезначимости и необходимости нравственнаго обязательства. "Ты долженъ вѣрить,-- говоритъ Кантъ,-- и въ реальность свободы и сверхчувственнаго міра. Убѣжденіе твое въ свободѣ воли должно тебѣ реализировать понятіе вещей къ себѣ, которое для теоретической философіи остается всего только проблематической".

Я думаю, что никто не позволилъ бы себѣ осудить нашего больного, если бы онъ, по выздоровленіи, усумнился въ безапелляціонности предъявленныхъ къ нему требованій и настаивалъ бы на необходимости осязательнаго доказательства реальности существъ, относительно которыхъ ему навязываютъ нравственныя обязательства въ формѣ категорическаго императива, прежде чѣмъ требовать отъ него исполненіе послѣдняго. Нельзя, мнѣ кажется и осудить читателя, который признаетъ заявленіе выздоровѣвшаго больного правильнымъ, и, вопреки утвержденію Канта, будетъ настаивать на томъ же и пребывать въ убѣжденіи, что критическая философія не успѣла еще оправдать своего громкаго имени и претензіи на открытіе новаго, болѣе достовѣрнаго источника познаній, и не доставила намъ знаній болѣе обоснованныхъ, чѣмъ тѣ, которыя пріобрѣтаются обычнымъ путемъ.

Нельзя не признать, что основоположенія критической философіи Канта, какъ то: установленныя имъ апріорныя, предшествующія всякому опыту и поэтому недоказуемыя понятія и тѣсно связанныя съ ними предположенныя апріорныя синтетическія сужденія, и по сіе время не пріобрѣли среди философовъ права гражданства и оспариваются весьма многими изъ нихъ. Между прочимъ, рѣзко нападаетъ на Канта Милль, осуждая его за избранный имъ признакъ для опредѣленія данныхъ сознанія, какъ апріорныхъ, признакъ, который Милль разсматриваетъ, какъ совершенно ненадежный. Апріорными Кантъ призналъ всѣ сужденія, въ которыхъ ни онъ, ни окружавшіе его не находили возможнымъ сомнѣваться.

Въ виду необоснованности какъ основоположеній ученія Канта, апріорныхъ сужденій, а равно и мало вѣроятнаго утвержденія, что внѣшній міръ познается нами лишь при посредствѣ нравственнаго чувства, его міровоззрѣніе представляется мнѣ неправильнымъ.

На совершенно иномъ основаніи отрицаетъ существованіе, внѣ насъ, внѣшняго міра Милль. Разслѣдованіе свое онъ ведетъ по совершенно иному методу, названному имъ психологическимъ, въ отличіе отъ метода интроспективнаго большинства философовъ. Своеобразіе психологическаго метода Милля заключается въ томъ, что исходною точкою разслѣдованій послужили два опытомъ добытые психологическіе закона.,

Теорія, проводимая Миллемъ, предполагаетъ, "во-1-хъ, что человѣческій духъ способенъ къ ожиданію (Expectation), т. е., что послѣ воспріятія ощущеній въ настоящемъ, мы способны постигнуть ощущенія возможныя, не испытываемыя нами въ настоящую минуту, но которыя мы могли бы испытывать и которыя въ дѣйствительности испытали бы, при извѣстныхъ условіяхъ, опредѣленныхъ предварительными опытами; во-2-хъ, опирается на признаніи истинными слѣдующихъ законовъ ассоціаціи представленій, именно: 1) что представленія сложныхъ явленій стремятся предстать уму сообща; 2) что тоже вѣрно и относительно представленій по смежности; а) въ пространствѣ и 6) во времени;. 3) что представленія по смежности связываются опредѣленнѣе и быстрѣе по мѣрѣ ихъ повторяемости; 4) что ассоціація представленій возрастаетъ до неразрывности, вслѣдствіе чего послѣднія начинаютъ представляться неразрывно связанными и въ дѣйствительности. Поэтому становится для насъ, со временемъ, существованіе одного изъ этихъ представленій немыслимымъ въ отсутствіи другого".

Исходя изъ этихъ предположеній, психологическая теорія утверждаетъ, что намъ присущи ассоціаціи представленій, порождаемыхъ естественнымъ и непроизвольнымъ путемъ соотвѣтственно порядку нашихъ ощущеній и воспоминаній объ ощущеніяхъ прошедшихъ. Такъ что, если даже предположить полнѣйшее отсутствіе въ вашемъ сознаніи интуиціи внѣшняго міра, то вышеупомянутыя ассоціаціи породили бы въ насъ неизбѣжно увѣренность во внѣшнемъ мірѣ, и послѣдняя представилась бы намъ интуитивною.

При этомъ особенно характерно, что, объясняя вышеизложеннымъ способомъ происхожденіе въ насъ увѣренности въ существованіе внѣшняго міра, Милль въ то же время утверждаетъ, что увѣренность эта, являясь лишь слѣдствіемъ нашей духовной организаціи, не можетъ считаться непреложною. По мнѣнію Милля, мы не въ состояніи выйти изъ заколдованнаго круга нашихъ представленій.

"Что хотимъ мы выразить,-- пишетъ Милль,-- когда мы говоримъ, что видимый нами объектъ находится внѣ насъ, а не только мыслится нами? что заставляетъ насъ это говорить? Мы подразумѣваемъ подъ этимъ нѣчто навязанное нашему воспріятію, нѣчто существующее и въ то время, когда мы о немъ не думаемъ, нѣчто существовавшее прежде, чѣмъ мы о немъ начали думать, и способное продолжать существовать и тогда, когда насъ болѣе не будетъ. Мы хотимъ этимъ сказать, что существуютъ вещи, нами никогда не видѣнныя, не подвергавшіяся нашему осязанію и не замѣченныя инымъ какимъ-либо способомъ; вещи, которыя никто изъ людей еще не набіюдалъ. Указаніе на причины этой сложной концепціи и составляетъ то, что мы подразумѣваемъ подъ вѣрою въ матерію. По психологической же теоріи это понятіе (матеріи) есть ничто иное, какъ форма, которую вызвали въ нашей концепціи законы ассоціаціи.

"Я вижу на столѣ кусокъ бѣлой бумаги; перейдя въ другую комнату, я, тѣмъ не менѣе, имѣю увѣренность, что бумага осталась на своемъ мѣстѣ, хотя я и пересталъ ее видѣть. Я не имѣю болѣе ощущеній, которыя она во мнѣ возбуждала, но я полагаю, что я ихъ вновь бы испыталъ, если бы я себя поставилъ въ условія, при которыхъ я испыталъ раньше, т. е. если бы я вернулся въ комнату, гдѣ видѣлъ бумагу; кромѣ того, я увѣренъ, что не могло быть ни одного момента, въ который этого бы не случилось. Въ концепціи міра таковымъ, какъ онъ мнѣ представляется въ данную минуту, вслѣдствіе особенности моего духа, настоящее мое воспріятіе занимаетъ лишь малую долю. Бываютъ минуты, когда ощущенія отсутствуютъ или во всякомъ случаѣ составляютъ лишь самую незначительную часть того, что я сознаю.

"Концепція міра, присущая мнѣ въ данный моментъ, слагается изъ испытываемыхъ ощущеній и безчисленнаго множества возможностей ощущеній: къ послѣднимъ относятся всѣ ощущенія, которыя я, по пріобрѣтенному опыту, могъ бы при извѣстныхъ условіяхъ испытывать, а также и безграничное число другихъ ощущеній, которыя я имѣлъ бы возможность испытать въ условіяхъ, мнѣ еще неизвѣстныхъ. Эти различныя возможности составляютъ все, что имѣетъ значеніе для насъ въ мірѣ внѣшнемъ. Ощущенія, испытываемыя въ настоящемъ, имѣютъ большею частью мало значенія; кромѣ того они скоро преходящи. Возможности же, напротивъ того, пребываютъ постоянно и обладаютъ, слѣдовательно, характерной чертой, присущей идеѣ о веществѣ или матеріи и отличающей ее отъ того, что мы понимаемъ подъ ощущеніями".

Эти возможности ощущеній характеризуются еще тѣмъ, что представляютъ изъ себя группы опредѣленныхъ ощущеній; при реализаціи одного изъ нихъ въ насъ, возникаютъ другія составныя части этой группы. Мы предполагаемъ поэтому присущимъ въ каждой подобной группѣ ощущеній опредѣленный субстратъ, другими словами опредметчиваемъ эту группу ощущеній и населяемъ такимъ образомъ, по этой теоріи, внѣшній міръ безчисленнымъ множествомъ объектовъ.

Совершенно подобнымъ же образомъ формуются въ насъ опредѣленныя группы возможностей ощущеній, слѣдующихъ одни за другими въ опредѣленномъ порядкѣ во времени. Зависимость опредѣленныхъ ощущеній отъ предшествующихъ и прочная связь съ послѣдующими порождаетъ въ насъ возможности ощущеній во времени. Они также опредметчиваются нами чрезъ перенесеніе и ихъ въ міръ внѣшній.

Эти двоякаго рода группы возможностей ощущеній соединенныхъ

1) въ пространствѣ или 2) во времени, Милль обозначаетъ терминомъ постоянныхъ возможностей. Изъ сочетанія испытываемыхъ въ данный моментъ ощущеній и постоянныхъ возможностей слагается, по Миллю, вся чувственная наша жизнь. Изъ сферы нашихъ ощущеній намъ никогда не выйти. Созидаемое внутри насъ и возникающее, помимо нашей воли, и внѣ нашего контроля, представленіе о мірѣ внѣшнемъ есть крупное недоразумѣніе, вводящее насъ въ жестокое заблужденіе. Не тотъ міръ, который мы всѣ полагаемъ знать, есть реальный, а совершенно иной. Только одни духи существуютъ помимо насъ и нѣтъ внѣ васъ никакихъ предметовъ, а вмѣсто нихъ лишь постоянныя возможности ощущеній.

Милль совершенно вѣрно утверждаетъ, что все случающееся съ нами съ жизни можетъ быть выражено въ терминахъ проводимой имъ психологической теоріи и подкрѣпляетъ свое мнѣніе нѣсколькими примѣрами. Вопросъ же, занимающій насъ въ настоящее время, не въ этомъ; главный интересъ сосредоточивается въ выясненіи, получается ли при переводѣ общепринятаго способа описанія на языкъ психологической теоріи какая-либо существенная выгода? получается ли чрезъ это болѣе простое и точное изображеніе нашей жизни? и не вводится ли, наоборотъ, произвольное толкованіе сути жизни и отношенія нашего къ внѣшнему міру? Не есть ли теорія Милля ни что иное, какъ цѣпь размышленій надъ предметомъ, не поддающимся, пока желаемому разъясненію? Мнѣ представляется и разбираемый трудъ Милля, въ высокой степени интересный и замѣчательный, не изъятымъ отъ общаго философскимъ системамъ недостатка, именно: самоувѣренности, съ которою разрѣшаются въ нихъ всѣ вопросы жизни, не исключая и неразрѣшимыхъ.

Воззрѣнія Милля раздѣляетъ и Вэнъ; разбирая какимъ образомъ рождается въ нашемъ духѣ убѣжденіе въ существованіи матеріальнаго міра, какъ чего-то сторонняго нашему духу, Бэнъ предпосылаетъ слѣдующія замѣчанія. "Никакое знаніе о мірѣ невозможно безъ отношенія къ нашему духу. Знаніе означаетъ состояніе духа; понятіе о вещахъ матеріальныхъ есть вещь духовная. Мы не способны входить въ разборъ существованія матеріальнаго міра; самый этотъ актъ былъ бы противорѣчіемъ. Мы можемъ говорить только о мірѣ, представляющемся нашему собственному духу. Вслѣдствіе иллюзіи рѣчи, мы воображаемъ" что способны созерцать міръ, не входящій въ наше собственное существованіе; но попытка къ этому сама себя изобличаетъ во лжи, потому что это созерцаніе есть только усиліе духа".

Главную роль въ первоначальномъ образованіи увѣренности въ существованіи міра внѣ насъ играютъ, по Бэну, наши мускульныя чувства, именно ощущенія сопротивленія. Подробный анализъ нашихъ ощущеній показываетъ, что, ссылаясь на внѣшніе предметы, мы ссылаемся только на комплексы нашихъ же ощущеній и идей.

Въ трудѣ Милля выступаютъ слѣдующіе недочеты:

1) Вопросъ о познаваемости нами внѣшняго міра не разрѣшается окончательно; проводимое воззрѣніе есть одно изъ многихъ возможныхъ и, не отличаясь отъ остальныхъ какимъ-либо особеннымъ преимуществомъ, оставляетъ, слѣдовательно, вопросъ этотъ открытымъ; трактуется же вопросъ этотъ, какъ окончательно рѣшенный при посредствѣ психологическаго метода.

2) Всѣ приведенные любопытные анализы дѣятельности нашей познавательной способности не составляютъ сами по себѣ препятствія къ признанію внѣшняго міра въ общепринятой формѣ; только приданное Миллемъ толкованіе приведенныхъ фактовъ противорѣчитъ ему. Именно противорѣчитъ послѣднему только увѣреніе Милля, что наши органы чувствъ не суть, какъ всѣми признано, аппараты для познаванія міра внѣшняго, а только очаги ощущеній, испытываемыхъ нами въ связи съ постоянными возможностями ощущеній. Произвольно и не доказано признаніе вами внѣшняго міра лишь вслѣдствіе будто присущихъ намъ потребности и способности опредметчиванія постоянныхъ возможностей ощущеній.

3) Милль и раздѣляющіе его взгляды философы его единомышленники грѣшатъ еще тѣмъ, что совершенно игнорируютъ теорію эволюціи организмовъ и неразрывно связанную съ ней эволюцію психики, не смотря на то, что теорія эволюціи составляетъ въ настоящее время исходную точку отправленія всѣхъ біологическихъ розысканій. Этимъ же объясняется, что они опускаютъ изъ виду филогенезисъ органовъ чувствъ и принимаемую всѣми біологами роль ихъ, какъ аппаратовъ, для распознаванія внѣшняго міра, т. е. окружающихъ условій съ цѣлью сохранить жизнь и упрочить за организмомъ потомство; философы-психологи не принимаютъ во вниманіе, что органы чувствъ признаются біологами за могущественныя орудія организмовъ въ борьбѣ за существованіе.

Нельзя не согласиться, что игнорированіе этого положенія, одного изъ важнѣйшихъ въ біологіи, есть крупное упущеніе со стороны психологовъ.

4) Объясняя все исключительно психологическимъ методомъ, они впадаютъ, при построеніи своего міровоззрѣнія, въ ошибку, сходную съ тою, которую дѣлаютъ приверженцы механическаго воззрѣнія, и погрѣшая въ сторону противуположную, тоже не достигаютъ правильнаго міровоззрѣнія.

Общепринятымъ психологами въ настоящее время можетъ считаться положеніе, что психологическія явленія находятся между собою въ столь же строгой и неразрывной причинной связи, какъ и явленія матеріальныя, что къ нимъ поэтому примѣнимъ въ одинаковой степени, какъ и къ послѣднимъ, индуктивный методъ разслѣдованія, и что только этимъ путемъ возможно разработывать науку о духѣ.

Не имѣя ничего возразить противъ разслѣдованія причинной связи духовныхъ явленій, я въ то же время считаю необходимымъ напомнить читателю приведенное мною въ предыдущей главѣ касательно причинности явленій матеріальныхъ; послѣднее необходимо имѣть въ виду и при анализѣ явленій психическихъ. Все сказанное относительно разслѣдованій причинности матеріальныхъ явленій цѣликомъ примѣнимо и при изученіи причинности явленій психическихъ. Какъ при разслѣдованіи причинности матеріальныхъ явленій, доступныхъ намъ лишь съ внѣшней стороны, не позволительно игнорировать внутреннюю ихъ сторону, также и при изученіи психическихъ явленій, гдѣ нашему разслѣдованію доступна только ихъ внутренняя сторона, неправильно упускать изъ виду внѣшнюю ихъ сторону. И здѣсь, какъ и тамъ, какъ было выше выяснено {См. "Міръ Божій", февраль, стр. 138.}, "въ строго научномъ смыслѣ невозможно указать на одну, опредѣленную причину наслѣдуемою явленія", психологія, какъ, и естествозваніе, ограничивается лишь разслѣдованіемъ причинной связи опредѣленнаго явленія съ опредѣленнымъ внѣшнимъ условіемъ, и притомъ не иначе, какъ при наличности всѣхъ остальныхъ необходимыхъ для искомаго явленія условій, въ томъ числѣ и условій намъ совершенно неизвѣстныхъ; слѣдовательно (и въ психологіи), результатомъ разслѣдованія можетъ быть лишь только выясненіе зависимости изучаемаго явленія отъ присутствія и отсутствія опредѣленнаго внѣшняго условія, а никакъ не органическая связь явленія съ какою либо одною, опредѣленною причиной.

Мнѣ представляется поэтому ошибочнымъ современное ученіе психологовъ о причинности явленій духовныхъ, понимаемой въ общепринятомъ смыслѣ.

И здѣсь, какъ и при разслѣдованіи причинности явленій матеріальныхъ, получаемый результатъ не даетъ указанія на генетическую связь, изучаемаго явленія съ какимъ-нибудь однимъ предшествовавшимъ, т. е. не даетъ прямаго отвѣта на поставленный вопросъ, но указываетъ лишь на то условіе, или ту совокупность условій, которыхъ въ данномъ частномъ случаѣ не доставало для осуществленія искомаго явленія. Поэтому, по моему мнѣнію, слѣдовало бы, для устраненія возможнаго недоразумѣнія, слово причина замѣнять терминомъ: причина въ данномъ частномъ случаѣ, или же воздерживаться отъ его употребленія, замѣнивъ его терминомъ: взаимодѣйствіе условій. Утверждая, что какое-нибудь явленіе вызывается взаимодѣйствіемъ присоединяемыхъ новыхъ условій къ имѣвшимся, мы вполнѣ точно выразили бы что на самомъ дѣлѣ происходитъ, избѣгнувъ необходимости одно изъ нихъ выдѣлить, какъ причину явленія безъ достаточного на это основанія.

Имѣя въ настоящемъ случаѣ исключительно въ виду представить разборъ мнѣнія представителей критической философіи, выдающихъ за доказанное, что мы, по организаціи нашей психики, лишены не только возможности познаванія внѣшняго міра, но и возможности убѣдиться въ его существованіи внѣ нашего сознанія, я ограничусь вышеприведенными мыслителями. Такъ какъ приведенные мною философы относятся къ первокласснымъ и въ то же время могутъ служить представителями обоихъ присущихъ критической философіи методовъ: интраспективнаго и психологическаго, то соображенія, которыя я позволю себѣ высказать относительно ихъ ученія, могутъ служить въ то же время отвѣтомъ и всѣмъ остальнымъ мыслителямъ, придерживающимся этого взгляда.

Я постараюсь показать, что они не имѣютъ въ настоящее время никакого основанія претендовать на право относиться высокомѣрно и самонадѣянно къ міровоззрѣнію, общепринятому людьми, которыхъ не коснулась философія; они не имѣютъ этого права потому, что, не смотря на высокій интересъ ихъ трудовъ и добытые ими результаты, они далеко не дошли до разрѣшенія поставленной ими задачи.

Всѣ разобранные мною труды философовъ не рѣшаютъ разбираемаго вопроса. Одни грѣшатъ тѣмъ, что, избравъ исходною точкою неизвѣстное, недоказуемое, отъ этого неизвѣстнаго, которое каждый философъ понимаетъ по своему, переходятъ къ общепринятому, извѣстному, и придаютъ послѣднему толкованіе, соотвѣтственное субъективной точкѣ зрѣнія изслѣдователя. Сюда относится ученіе Канта и его послѣдователей. Въ другихъ обнаруживаются существенные недостатки иного рода, лишающіе довѣрія приводимые выводы. Къ таковымъ у Милля представляется мнѣ недосмотръ, что даже, при признаніи правильности всѣхъ фактическихъ данныхъ его анализа нашей познавательной способности, выводъ его можетъ быть оспариваемъ, такъ какъ онъ не единственный возможный. Приводимыя Миллемъ фактическія данныя вовсе не противорѣчатъ общепринятому міровоззрѣнію; не согласуется съ нимъ, какъ показано будетъ ниже, лишь толкованіе ихъ Миллемъ; только субъективный взглядъ его, а не его психологическій анализъ, допускающій также, замѣтимъ мимоходомъ, возраженія по существу,-- идетъ въ разрѣзъ съ общепринятымъ міровоззрѣніемъ.

Необходимо, какъ это сознается въ настоящее время и многими философами, замѣнить этого рода пріемъ инымъ; именно: избравъ за исходную точку извѣстное и расширяя по возможности наши свѣдѣнія о немъ, переходить постепенно къ неизвѣстному, болѣе общему. Этому пріему, уже давно признанному и практикуемому естествоиспытателями, обязано естествознаніе своими неимовѣрными успѣхами. Въ самомъ дѣлѣ, придерживаясь его, мы увеличиваемъ наше познаніе; въ крайнемъ же случаѣ, когда избранный предметъ не поддается изученію, то хотя и остаемся безъ новыхъ результатовъ, но никогда не рискуемъ, если только ходъ мышленія соблюдается правильный, утверждать что-либо вымышленное.

Не менѣе важный недостатокъ трудовъ вышеприведенныхъ философовъ заключается въ томъ, что они, или вовсе, или же не въ должной мѣрѣ считаются съ данными естествознанія. Для поясненія сказаннаго достаточно здѣсь ограничиться однимъ примѣромъ: отчего никѣмъ изъ вышеприведенныхъ философовъ не затрогивается вопросъ о происхожденіи нашихъ органовъ чувствъ? Отчего нѣтъ у нихъ и намека на стремленіе обратиться по этому вопросу къ естествознанію? Почему позволяютъ себѣ они совершенно игнорировать общепринятое біологами положеніе, поставленное въ основу всѣхъ біологическихъ розысканій настоящаго времени, что наши органы чувствъ суть продукты безпрерывной и неустанной дѣятельности всѣхъ предшествовавшихъ появленію человѣка живыхъ существъ, и что органы эти вырабатывались, какъ могучія орудія для поддержанія жизни организма и упроченія потомства, среди тяжелыхъ условій борьбы за существованіе?

Я надѣюсь показать, что, благодаря, между прочимъ, этому пробѣлу, происходили грубыя ошибки, въ которыя неоднократно впадали философы.

На основаніи вышесказаннаго, я позволю себѣ утверждать, что разобранные мною доводы касательно недоказуемости существованія внѣшняго міра внѣ нашего сознанія недостаточно обоснованы. Утвержденіе это справедливо лишь съ слѣдующей оговоркой: существованіе внѣшняго міра внѣ нашего сознанія не доказуемо только въ томъ случаѣ, если исходить изъ основоположеній этихъ философовъ; но при этой формулировкѣ, положеніе вопроса представляется уже въ совершенно иномъ видѣ.

Приступая къ разслѣдованію вопроса о реальности внѣшняго міра внѣ нашего сознанія, я полагаю наиболѣе цѣлесообразнымъ остановиться прежде всего на роли, которую играютъ, въ познаваніи внѣшняго міра, наши органы внѣшнихъ чувствъ и на выясненіи причины, вызывающей въ нихъ ощущенія.

Всѣ свѣдѣнія, которыя имѣются относительно какъ строенія, такъ и развитія и функцій нашихъ органовъ внѣшнихъ чувствъ, добыты естествоиспытателями; главное было приведено въ предъидущей главѣ; осталась невыясненною только открытая знаменитымъ берлинскимъ профессоромъ Іоганомъ Мюллеромъ специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ, приводимая неоднократно, какъ опытомъ освященное доказательство невозможности для насъ познаванія внѣшняго міра. Дѣйствительно съ перваго взгяда можетъ показаться, что при допущеніи специфической энергіи органовъ чувствъ, познаваніе внѣшняго міра немыслимо, такъ какъ она -- не только обусловливаетъ, что органы внѣшнихъ чувствъ передаютъ намъ свѣдѣнія о внѣшнемъ мірѣ лишь условными знаками, но что и характеръ ощущеній сохраняется одинъ и тугъ же, независимо отъ природы раздражителя.

На самомъ дѣлѣ, при болѣе глубокомъ размышленіи, получается выводъ совершенно иной. Особенно интересна возможность полученія этого вывода безъ опроверженія фактической стороны вопроса, о специфической энергіи органовъ чувствъ. Все утверждаемое о послѣдней I. Мюллеромъ совершенно вѣрно, но и здѣсь, какъ во многихъ другихъ случаяхъ только съ оговоркой.

Нѣтъ и не можетъ быть философа, который не призналъ бы нашъ глазъ за оптическій аппаратъ чрезвычайно сложнаго строенія, изумительно приспособленный къ его функціи; нѣтъ человѣка, который рѣшился бы отрицать, что наше ухо -- необыкновенно типичный акустическій приборъ, а наши органы осязанія, обонянія и вкуса не менѣе искусно прилаженные аппараты, каждый для своего отправленія. Какъ же согласить съ этимъ ихъ специфическую энергію, которая, сообразно вышеизложенному, является какъ бы предназначенной для цѣли, діаметрально противоположной: для лишенія насъ вполнѣ возможности оріентироваться въ мірѣ насъ окружающемъ? Личный опытъ каждаго противорѣчитъ такому выводу; мы знаемъ, что на дѣлѣ получается совершенно иное.

Объясняется это сравнительно просто, если припомнить, чему учитъ касательно нашихъ органовъ чувствъ біологія. Въ любомъ изъ современныхъ учебниковъ по зоологіи и ботаникѣ вы найдете изложеніе, хотя бы вкратцѣ, теоріи эволюціи организмовъ, т. е. ученія о происхожденіи высшихъ формъ организмовъ изъ простѣйшихъ, путемъ постепеннаго осложненія организаціи. Подробнѣе я говорю о ней въ одной изъ слѣдующихъ главъ; здѣсь же ограничусь только немногими замѣчаніями, касающимися происхожденія и развитія нашихъ органовъ чувствъ. Сравнительная анатомія убѣждаетъ насъ, что не только у ближайшихъ къ человѣку позвоночныхъ, но и у остальныхъ животныхъ вплоть до простѣйшихъ, находятся подобные нашимъ органы чувствъ, тѣмъ проще устроенные, чѣмъ проще организація животнаго. Разсматривая человѣка, какъ наиболѣе совершенное изъ главныхъ существъ на земной поверхности, біологи съ полнымъ основаніемъ признаютъ въ нашихъ органахъ чувствъ наиболѣе ихъ совершенныя формы, выработанныя постепенно изъ самыхъ простыхъ зачатковъ ихъ у животныхъ, начиная съ простѣйшихъ. Наши органы чувствъ, какъ и вся остальная наша организація, съ психикой включительно, представляется достояніемъ, унаслѣдованнымъ нами отъ безчисленнаго множества поколѣній живыхъ существъ, предшествовавшихъ появленію человѣка на землѣ. Біологія раскрыла, кромѣ того, что не дешевою цѣною дается живымъ существамъ прожить и въ особенности упрочить за собою потомство; только преодолѣвъ, при усиленной работѣ, тяжелыя условія безпрерывной борьбы за существованіе, достигаютъ они этой цѣли; при чемъ исходъ борьбы является почти исключительно обусловленнымъ степенью приспособленія къ внѣшней средѣ всей организаціи. Особенную важность пріобрѣтаютъ у животныхъ органы внѣшнихъ чувствъ, необходимые при отыскиваніи и добываніи пищи, при удовлетвореніи жажды, полового инстинкта, а у многихъ еще и для активной борьбы въ формѣ нападенія на добычу, или же избѣжанія преслѣдованія отъ настигающаго врага.

На ученіи объ эволюціи организмовъ, осуществляемой при сильной борьбѣ за существованіе и при непосредственномъ участіи внѣшнихъ органовъ чувствъ, построена, слѣдовательно, современная біологія. Приведенное здѣсь по отношенію ко всѣмъ живымъ существамъ относится и къ каждому изъ насъ въ отдѣльности, такъ что и у насъ органы внѣшнихъ чувствъ должны быть признаны за аппараты, предназначенные для возможно лучшей оріентировки среди условій, насъ окружающихъ, другими словами, для познаванія внѣшняго міра, по крайней мѣрѣ, на столько, на сколько это необходимо для практическихъ цѣлей жизни. Изученіе животнаго царства, во всей его совокупности, даетъ слѣдующія указанія относительно развитія органовъ чувствъ во время эволюціи; по мѣрѣ постепеннаго осложненія организаціи любого изъ внѣшнихъ органовъ чувствъ въ животномъ царствѣ, сказывается и съуживаніе его способности на реакцію различныхъ раздражителей окружающей его среды, спровождаемое приспособленіемъ его къ реакціи на одинъ лишь опредѣленный раздражитель. Таковымъ является, напр., глазъ, раздражаемый при обычныхъ условіяхъ жизни лишь волнами свѣта опредѣленной длины и показателя преломленія. Возбужденіе въ глазу свѣтового ощущенія ударомъ, усиленнымъ приливомъ крови и проч. случается въ обыденныхъ условіяхъ въ видѣ рѣдкаго исключенія и нарушаетъ правильное отправленіе глаза въ продолженіи жизни самымъ ничтожнымъ образомъ. Помѣщеніе глазного яблока въ глазной впадинѣ, защищенной костяною стѣнкой, и другія приспособленія превосходно устраняютъ глазъ отъ постороннихъ вліяній, такъ что глазъ не только можетъ, но и долженъ быть разсматриваемъ, какъ органъ, предназначенный исключительно для оріентировки организма относительно предметовъ его окружающихъ. Сказанное о глазѣ цѣликомъ относится и до остальныхъ органовъ внѣшнихъ чувствъ: слуха, осязанія, обонянія и вкуса. Всѣ они даютъ точныя показанія, каждый по своей спеціальности, хотя и передаютъ ихъ при посредствѣ условныхъ знаковъ. При этомъ необходимо обратить особенное вниманіе на то, что во время многовѣковой эволюціи, подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій, органы чувствъ приспособились каждый къ реакціи лишь на одного изъ раздражителей, которымъ безпрерывно подвергались организмы, дѣлаясь почти или вовсе не воспріимчивымъ къ остальнымъ. Всякому, напр., изъ опыта извѣстно, что оглушающій пушечный выстрѣлъ не вызываетъ въ глазѣ ни малѣйшаго ощущенія свѣта, а равно и специфическихъ ощущеній въ остальныхъ органахъ чувствъ; столь же нечувствительными оказываются къ ослѣпительному свѣту всѣ органы чувства, за исключеніемъ лишь глаза, такъ какъ при этомъ мы не ощущаемъ ни звука, ни вкуса, ни запаха.

Этими фактами устраняется первое изъ положеній, именно: невозможность познаванія внѣшняго міра, при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ, вслѣдствіе ихъ способности реагировать въ искусственныхъ и необычныхъ условіяхъ опыта одинаковымъ образомъ, независимо отъ природы раздражителя. Выяснилось, что при обычной обстановкѣ, каждый изъ органовъ внѣшнихъ чувствъ реагируешь лишь на одинъ опредѣленный родъ раздражителей, пребывая нечувствительнымъ для всѣхъ остальныхъ.

Выводъ этотъ не только не умаляется въ своемъ значеніи, но и подкрѣпляется еще наблюденіемъ, что нѣкоторые раздражители способны вызывать специфическія ощущенія въ каждомъ изъ органовъ чувствъ, т. е. ощущенія свѣта, звука, осязанія, обонянія и пр., смотря по раздражаемому органу. Къ таковымъ раздражителямъ принадлежитъ, какъ мы видѣли въ предыдущей главѣ гальваническій токъ. Особенность его, отличающая отъ вышеприведенныхъ раздражителей, заключается въ томъ, что онъ не обычный, а проявляющій свое дѣйствіе лишь очень рѣдко. Животные организмы и не выработали по отношенію къ нему особыхъ спеціализированныхъ органовъ; а органы развившіеся оказались, по этой же причинѣ, не застрахованными отъ его вліянія.

Не требуется, въ виду всего здѣсь описаннаго, еще дальнѣйшаго поясненія, что выработанная, во время эволюціи организмовъ, специфическая энергія органовъ нашихъ внѣшнихъ чувствъ является не помѣхою, а могучимъ пособникомъ для насъ въ познаваніи внѣшняго міра, съ цѣлью охраненія своего существованія, а равно и произведенія потомства. Къ этому присоединилась со временемъ потребность удовлетворенія при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ присущаго человѣку стремленія познать самого себя и природу, стремленія, постоянно возрастающаго по мѣрѣ духовнаго развитія человѣчества.

Біологическія науки свидѣтельствуютъ слѣдовательно: 1) что наши органы чувствъ развились и спеціализировались съ цѣлью возможно лучшей оріентировки въ окружающихъ насъ условіяхъ; 2) этимъ самымъ также свидѣтельствуютъ о существованіи внѣ нашего сознанія внѣшняго міра.

Въ противоположность яснымъ и опредѣленнымъ біологическимъ указаніямъ, мы встрѣчаемъ въ вышеприведенныхъ философскихъ системахъ отрицаніе этого взгляда, выведенное не изъ непосредственныхъ фактическихъ данныхъ, а какъ неизбѣжное слѣдствіе изъ допущенныхъ, но въ то же время не доказуемыхъ и принимаемыхъ на вѣру основоположеній ученій этихъ философовъ, всецѣло опредѣленныхъ субъективнымъ вкусомъ каждаго изъ нихъ. Не можетъ быть, мнѣ кажется, сомнѣнія въ выборѣ между этими двумя взглядами, если придерживаться при ихъ оцѣнкѣ мудраго правила: судить о выводѣ на основаніи возможно строгой критики пріема доказательства.

Признавая, что наши органы внѣшнихъ чувствъ суть аппараты, служащіе намъ необходимыми пособниками въ жизни и теряющіе всякій смыслъ, если не признаютъ ихъ, какъ учатъ біологи, за приспособляемые къ познаванію внѣшняго міра, я принимаю это положеніе въ основу дальнѣйшаго развитія проводимаго мною міровозрѣнія.

Ближайшею задачею представляется мнѣ анализъ получаемыхъ нами изъ внѣшняго міра впечатлѣній.

Локкъ первый указалъ, что можно отличить среди нихъ нѣсколько категорій. Признавая, что эти впечатлѣнія вызываются въ насъ качествами, находящимися внѣ насъ находящихся предметовъ. Локкъ отличаетъ три категоріи этихъ качествъ {Locke Versuch üb. d. menschlichen Verstand. 2-tes Buch. § 23. p. 288 и 289. (Uebersetzt vor Gottlieb Tennemann. 1795).}: къ первой онъ относитъ величину, форму, число, положеніе, движеніе и покой плотныхъ частей тѣла. Они ему присущи независимо отъ того, познаемъ ли мы его или нѣтъ. И если тѣло, по величинѣ своей доступно обозрѣванію нашему, то мы получаемъ представленіе объ этой вещи, соотвѣтствующее вещи въ себѣ. Произведенія искусства представляютъ этому хорошій примѣръ. Локкъ называетъ ихъ первичными (primary) качествами.

Ко второй категоріи онъ причисляетъ дѣйствія, оказываемыя на наши чувства тѣломъ, и вызывающія въ насъ представленія цвѣта, звуковъ, запаховъ и вкуса; послѣдніе обыкновенно называются чувственными качествами. (Вторичныя качества по Локку).

Къ третьей категоріи Локкъ относитъ измѣненія, вызываемыя однимъ тѣломъ въ другомъ, измѣненія, вслѣдствіе которыхъ это послѣднее оказываетъ на наши чувства иное впечатлѣніе, чѣмъ прежде. Въ видѣ примѣра Локкъ приводитъ производимое солнцемъ обезцвѣчиваніе воска и свойства огня плавить олово.

Качества первой категоріи,-- пишетъ далѣе Локкъ,-- представляютъ объективно вѣрныя копіи (тѣлъ), вторыя тоже за таковыя принимаются, но имъ не соотвѣтствуютъ, третьи же не суть копіи предметовъ и за таковыя и не считаются.

Сходныя указанія на различныя отношенія между субъектомъ и объектомъ встрѣчаются у Гамильтона, Спенсера и въ извѣстной степени у Милля {Спенсеръ. Психологія Часть. 6-я, стр. 144, св. стр. 150.}. Гамильтонъ отличаетъ три рода отношеній: вторичныя, вторично-первичныя и первичныя; Спенсеръ, признавая ихъ, только переименовываетъ ихъ въ динамическія, статико-динамическія и статическія. Динамическія соотвѣтствуютъ вторичнымъ свойствамъ или качествамъ Локка и называются Спенсеромъ также случайными свойствами въ противоположность остальнымъ -- необходимымъ.

Категорія динамическихъ и случайныхъ отношеній какъ по объему, такъ и по характеристикѣ ея Спенсеромъ не вполнѣ совпадаетъ съ категоріей вторичныхъ качествъ Локка.

По Спенсеру всѣ динамическія качества имѣютъ случайный характеръ {О св. стр. 151.} и отличаются отъ остальныхъ свойствъ тѣлъ тѣмъ, что они динамичны, что они дѣйствуютъ на разстояніи, что они познаваемы независимо отъ тѣла и обнаруживаются тѣломъ только случайнымъ образомъ; что поэтому они вовсе не суть свойства тѣла, въ сколько-нибудь строгомъ смыслѣ этого слова. "Я разумѣю подъ этими словами,-- пишетъ Спенсеръ, -- не только то, что, по отдѣленіи ихъ отъ тѣла, послѣднее довольно легко можетъ быть представлено, и даже не то, что они суть субъективныя состоянія, производимыя неизвѣстными силами, скрывающимися въ объектахъ; я хочу сказать этимъ только, что эти неизвѣстныя силы вовсе не находятся въ объектахъ. Понимаемыя правильно, такъ называемыя вторичныя свойства суть обнаруженія нѣкоторыхъ силъ, проникающихъ собою Вселенную и вызывающихъ въ тѣлахъ, при своемъ дѣйствіи на нихъ, нѣкоторыя воздѣйствія или реакцію".

Статическія же свойства, соотвѣтствующія первичнымъ качествамъ Локка, а также и статико-динамическія, Спенсеръ характеризуетъ, въ противоположность динамическимъ (случайнымъ), какъ свойства необходимыя.

Сходную же характеристику ихъ различій даетъ и Милль, хотя и признаетъ ихъ въ совершенно иномъ смыслѣ, чѣмъ Локкъ. Вотъ что онъ пишетъ: "Теорія, объясняющая мотивы, по которымъ мы приписываемъ аггрегату возможностей ощущеній безпрерывно продолжающееся существованіе и, слѣдовательно, большую реальность, сравнительно съ нашими ощущеніями, объясняетъ также, почему мы приписываемъ первичнымъ качествамъ большую объективность сравнительно съ вторичными. Причина заключается въ томъ, что первичныя качества присутствуютъ всегда въ совокупности, если только одна часть ихъ группы оказывается на лицо, между тѣмъ какъ цвѣта, вкусы, запахи сравнительно болѣе скоропреходящи, и мы не предполагаемъ присутствія ихъ тамъ, гдѣ нѣтъ лицъ, способныхъ ихъ воспринимать. Ощущенія, соотвѣтствующія вторичнымъ качествамъ, случайныя; тѣ же, которыя соотвѣтствуютъ первичнымъ -- постоянны. Кромѣ того, вторичныя качества ощущаются разными лицами разно, и зависятъ также отъ варіаціи въ степени чувствительности нашихъ органовъ въ различное время; первичныя же, съ момента ихъ обнаруженія, остаются одинаковыми во всякое время и для всѣхъ лицъ" {Mill, Philosophie de Hamilton (французскій переводъ).}.

Всматриваясь ближе въ первичныя и вторичныя качества Локка, мнѣ представляется особенно важнымъ одно различіе, на которое, на сколько я знаю, никто не обратилъ должнаго вниманія. Къ первичнымъ Локкъ относитъ: число, форму, величину, движеніе и покой предметовъ; не трудно замѣтить, что всѣ они составляютъ предметы изученія математики, именно математическаго анализа, и геометріи. Не подлежитъ сомнѣнію и не требуетъ доказательства общепринятое математиками положеніе, что весь математическій анализъ, со включеніемъ наиболѣе трудныхъ и сложныхъ его областей, представляетъ ничто иное, какъ рядъ строго логическихъ выводовъ изъ единаго и очень прямого постулата, что сумма не мѣняется отъ перестановки слагаемыхъ. Выработка этой отрасли знанія производится, слѣдовательно, исключительно нашимъ интеллектомъ, безъ посредства нашихъ органовъ внѣшнихъ чувствъ и, поэтому, совершенно независима отъ ихъ устройства.

Такою же независимостью отъ органовъ внѣшнихъ чувствъ пользуются приложенія математическаго анализа въ механикѣ, физикѣ и отчасти въ химіи; только немногіе опытнымъ путемъ добытые факты служатъ исходною точкою для этого рода разслѣдованій.

Что касается геометріи, то ее, не безъ основанія, нѣкоторые ученые ставятъ въ одну категорію съ естественно-историческими науками; мы привыкли знакомиться и созерцать геометрическія формы въ зрительныхъ образахъ, или же познавать ихъ осязаніемъ; но еще греческіе ученые, между прочимъ, Платонъ, приходили въ восторгъ отъ возможности добывать въ этой наукѣ результаты безъ посредства опыта, чисто умозрительнымъ путемъ. Оставляя въ сторонѣ вопросъ о томъ, насколько развилась геометрія умозрительными соображеніями и насколько пособлялъ этому опытъ, я только желалъ бы обратить вниманіе на возможность вывода дедуктивнымъ путемъ всѣхъ геометрическихъ формъ безъ посредства опыта, при наличности всего двухъ понятній: 1) о точкѣ и 2) о движеніи. Получая мысленно линію какъ слѣдъ перемѣщаемой точки, плоскость и поверхность -- передвиженіемъ линіи, а перемѣщеніемъ послѣднихъ -- ограниченныя плоскостями или поверхностями тѣла, мы можемъ и безъ посредства органовъ внѣшнихъ чувствъ построить мысленно любыя геометрическія тѣла; а съ присоединеніемъ нѣсколькихъ простыхъ аксіомъ -- и всю геометрію.

На сколько можетъ развиться геометрія независимо отъ органовъ внѣпшихъ чувствъ, неотразимо свидѣтельствуетъ воображаемая геометрія Лобачевскаго о многомърномъ пространствѣ, обратившая на себя особенное вниманіе въ послѣднее время.

Однимъ словомъ, всѣ, перечисленныя Локкомъ, первичныя качества тѣлъ представляютъ качества тѣлъ, степень достовѣрности которыхъ находится внѣ всякой зависимости отъ субъективности ощущеній органовъ внѣшнихъ чувствъ, такъ какъ выработка ихъ происходитъ внутри насъ, безъ участія послѣднихъ.

Вторичныя же качества, каковы, напримѣръ, цвѣта, звуки и проч., суть, напротивъ того, ничто иное, какъ субъективныя ощущенія нашихъ органовъ зрѣнія, слуха, осязанія, обонянія и вкуса, и единственными мѣстами ихъ возникновенія являются наши органы чувствъ. Невольно возникаетъ вопросъ: къ чему они служатъ? A priori представляется въ высшей степени невѣроятнымъ, чтобы они, передавая лишь условные знаки, лишали бы насъ возможности познавать внѣшній міръ; гораздо болѣе правдоподобнымъ рисуется предположеніе, діаметрально противоположное, истинность котораго я и постараюсь доказать.

Если присмотрѣться къ описанію любого предмета, то замѣтимъ на первомъ мѣстѣ описаніе его формы, величины, числа, движенія или покоя, т. е. первичныхъ качествъ Локка. Мы видѣли, что постигать ихъ въ отвлеченной формѣ мы можемъ безъ посредства органовъ внѣшнихъ чувствъ; въ каждомъ же конкректномъ случаѣ мы узнаемъ ихъ только при участіи органовъ внѣшнихъ чувствъ, при посредствѣ условныхъ знаковъ, передаваемыхъ ими намъ. Не имѣя надобности, въ виду преслѣдуемой мною цѣли, вдаваться въ подробное описаніе воспріятія ощущеній, я ограничусь лишь замѣчаніемъ, что послѣднее опредѣляется, съ одной стороны, специфической энергіей органа, съ другой же -- внутреннимъ мускульнымъ чувствомъ, т. е. ощущеніями, возбуждаемыми въ мускулахъ части тѣла, подвергаемой раздраженію.

Выяснивъ, въ чемъ состоитъ специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ, считаю нужнымъ вкратцѣ характеризовать мускульное чувство и его участіе въ возникновеніи ощущеній. Привожу выписку изъ психологіи Бэва.

Бэнъ отличаетъ три рода мускульныхъ ощущеній:

1) Ощущенія, соединенныя съ органическимъ состояніемъ мускуловъ; таковы ощущенія, возникающія при поврежденіяхъ, ранахъ, болѣзняхъ, усталости, покоѣ, питаніи.

2) Ощущенія, связанныя съ мускульною дѣятельностью, включая сюда всѣ удовольствія и страданія работы. Эти состоянія преимущественно характеризуютъ мускульную дѣятельность. Мы сознаемъ при этомъ: 1) степень усилія или затрачиваемой силы, на счетъ которой совершаются извѣстныя движенія; 2) измѣненія въ мускульной дѣятельности при продолжающемся усиліи; 3) степень скорости движенія. Эти данныя и служатъ намъ для точнаго познаванія производимаго мускульнаго усилія.

3) Распознающую чувствительность мускуловъ или сознательность, возникающую вслѣдствіе различной напряженности органовъ движенія. Эти душевныя состоянія, обыкновенно безразличныя въ отношеніи удовольствія и страданія, имѣютъ за то громадное значеніе для мышленія.

Изъ совокупности ощущеній, возникающихъ въ спеціальныхъ частяхъ раздражаемаго органа чувства и въ мускулахъ, входящихъ въ составъ его, слагается и опредѣляется испытываемое нами воспріятіе, передаваемое затѣмъ соотвѣтственными нервами въ главное нервное чувствилище -- въ головной мозгъ.

Степень участія мускульнаго чувства въ воспріятіи органовъ внѣшнихъ чувствъ весьма различна; все относящееся до сопротивленія, тяжести и давленія, твердости и мягкости, шероховатости и гладкости, также разнообразные виды протяженія познаются нами изъ совокупнаго дѣйствія осязанія и мускульнаго чувства. Всякому извѣстно, съ какою точностью и безошибочностью удается опредѣлить, при участіи лишь осязанія, форму и величину предмета, разстояніе между его частями и взаимное ихъ расположеніе; удается кромѣ того и распознать не только находится ли тѣло въ покоѣ или движеніе, но и опредѣлить направленіе и относительную скорость послѣдняго.

Посредствомъ комбинаціи ощущенія зрѣнія и мускульнаго, нами познаются: видимое движеніе, видимая форма, кажущаяся величина, разстояніе, объемъ и положеніе, т. е. всѣ первичныя качества тѣлъ. Участіе мускульнаго чувства въ слуховыхъ ощущеніяхъ сказывается въ опредѣленіи направленія, по которому доходятъ до насъ звуки, и даютъ намъ возможность судить о томъ, съ которой стороны находится издающій звукъ предметъ.

Субъективная природа какъ мускульнаго чувства, такъ и ощущеній органовъ чувства оказываются вполнѣ пригодными для разслѣдованія первичныхъ качествъ тѣлъ, такъ какъ послѣднія опредѣляются не съ качественной, а лишь только съ количественной стороны. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ они опредѣляются не въ абсолютной мѣрѣ, а лишь сравнительно съ произвольно выбранною единицею мѣры. Для познаванія первичныхъ качествъ тѣлъ этотъ пріемъ оказывается вполнѣ достаточнымъ и пригоднымъ.

При этомъ субъективныя ощущенія имѣютъ для насъ въ полномъ смыслѣ слова значеніе буквъ рукописи или книги, называемой не безъ основанія Книгой Природы, читать которую мы постепенно выучиваемся по символическимъ знакамъ, которые мы улавливаемъ при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ и разгадываемъ и одухотворяемъ съ помощью нашей психики.

Къ этому прибавимъ, что вторичныя качества, представляющія субъективныя ощущенія наши, и не относимыя къ качествамъ предметовъ, тѣмъ не менѣе служатъ для распознаванія объектовъ по различію, которыя они обнаруживаютъ; къ таковымъ на примѣръ, относится цвѣтъ предмета, издаваемые звуки и пр. При постоянной наличности опредѣленныхъ внѣшнихъ условій, признаки, заимствованные отъ вторичныхъ качествъ, служатъ весьма часто превосходными признаками для распознаванія и различенія предметовъ и ими пользуются постоянно, даже при научныхъ классификаціяхъ послѣднихъ. Однимъ словомъ, ясно, что и вторичныя качества, а слѣдовательно и специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ служитъ намъ, какъ и всему животному міру, превосходнымъ пособіемъ въ познаваніи внѣшняго міра.

Съ одинаковою отчетливостью мы въ состояніи познавать и третичныя качества (Локка), т. е. измѣненія тѣлъ, обусловливаемыя ихъ взаимодѣйствіемъ. Эти измѣненія представляютъ ничто иное какъ сочетаніе, въ послѣдовательномъ порядкѣ, различныхъ состояній первичныхъ и вторичныхъ качествъ наблюдаемаго тѣла; каждое изъ нихъ, какъ мы видѣли, можетъ быть познано порознь. Поэтому, есть полное основаніе утверждать возможность точнаго воспріятія ихъ въ послѣдовательномъ порядкѣ, и притомъ совершенно независимо отъ причины этого измѣненія. Слѣдовательно, изученію нашему являются вполнѣ доступными и явленія, обозначенныя Локкомъ какъ третичныя качества тѣлъ.

На вопросъ же: какъ мы это познаемъ? нѣтъ другого отвѣта, какъ только тотъ, что мы этого не знаемъ. Невѣроятнымъ чудомъ было бы столь быстрое выясненіе этого предмета, тѣснѣйшимъ образомъ связаннаго съ наиболѣе сокровенною стороною нашей жизни. Невозможнымъ представляется въ настоящее время выяснить даже, доступенъ ли онъ нашему познаванію?

Въ то же время однако мы всѣ пользуемся нашими чувствами, при оріентировкѣ среди окружающихъ насъ условій; того же достигаютъ животныя, не имѣющія ни малѣйшаго представленія о строеніи ихъ тѣла, мозга, системы кровообращенія, дыханія, пищеваренія и проч.; съ успѣхомъ пользуются они этими органами, и не помышляя о нихъ. Тоже дѣлаемъ и мы, хотя и не вѣдаемъ, какъ это творимъ.

Способность наша жить не только настоящимъ, но и прошедшимъ, т. е. тѣмъ, что уже безвозвратно миновало, и будущимъ, которое еще не наступило, придаетъ необычайное своеобразіе нашей внутренней жизни, сравнительно съ процессами окружающей насъ, такъ-называемой мертвой природы. Память и способность болѣе или менѣе яснаго предвидѣнія, расширяющее нашъ умственный горизонтъ, особенно ярко подчеркиваютъ, что мы безконечно еще далеки отъ разрѣшенія этой для насъ непосильной задачи.

Перехожу къ обоснованію личнаго моего воззрѣнія. Положенное въ основу новѣйшей философіи требованіе пересмотра, съ философской стороны, цѣнности нашихъ знаній, вполнѣ законно, и конечно, не можетъ быть подвергнуто ни малѣйшему сомнѣнію.

Общеизвѣстное изреченіе отца новѣйшей философіи, Декарта: cogito ergo sum, выражающее, что изъ всего намъ извѣстнаго несомнѣнно лишь непосредственно ощущаемое и мыслимое нами, заключаетъ въ себѣ символъ вѣры современной философіи. Основанная на данныхъ психологіи и логики, теорія познанія и есть отрасль знанія, имѣющая спеціальною цѣлью пролить свѣтъ на этотъ темный, но въ то же время и въ высшей степени важный предметъ. Въ этомъ частномъ случаѣ, какъ и во всѣхъ остальныхъ, успѣхъ розысканія обусловливается если не исключительно, то преимущественно выборомъ метода изслѣдованія. Неправильностью пріема я и склоненъ объяснить, главнымъ образомъ, неудачи произведенныхъ въ этомъ направленіи розысканій, о которыхъ говорено было выше.

Самымъ раціональнымъ представляется мнѣ слѣдующій пріемъ, обыкновенно примѣняемый въ естествознаніи: при разслѣдованіи любого объекта или вопроса, исходною точкою избираютъ имѣющіяся о немъ на лицо свѣдѣнія и, не претендуя на окончательное разрѣшеніе поставленнаго вопроса, стараются разными способами, при посредствѣ наблюденій и, если возможно, опыта, расширить и усовершенствовать наше познаніе о немъ. Этотъ же пріемъ и есть единственный, раціональный въ занимающемъ насъ вопросѣ оцѣнки свѣдѣній, нуждающихся" по Декарту, въ обоснованіи.

Я полагаю не только возможнымъ, но и необходимымъ расширить понятіе о несомнѣнномъ знаніи, далеко за предѣлы изреченія Декарта, включеніемъ сюда, кромѣ непосредственно ощущаемыхъ и сознаваемыхъ ощущеній и мыслей, еще и данныхъ выводного знанія (см. выше), добываемаго частью умозаключеніями, частью умозаключеніями, съ присоединеніемъ данныхъ опытныхъ.

Къ таковому знанію относятся истины математическаго анализа и геометрическіе выводы; хотя они не входятъ въ его формулу несомнѣннаго знанія; но врядъ ли и самъ Декартъ сомнѣвался въ непреложности данныхъ математики. Сверхъ того, къ несомнѣнному знанію должны быть отнесены и многіе изъ выводовъ естествознанія. Я настаиваю на этомъ, не смотря на то, что въ настоящее время общепринято разсматривать всякое знаніе, почерпнутое изъ опыта, лишь за болѣе или менѣе достовѣрное, но отнюдь не несомнѣнное. Примѣрами легче всего надѣюсь пояснить и подкрѣпить свою мысль: не трудно, напр., убѣдиться самому и убѣдить опытомъ и другихъ, что изъ перенесеннаго въ землю сѣмени боба вырастетъ растеніе, называемое бобомъ, или что сѣмя изъ яблока, посаженное въ землю, разовьется въ яблоню; обстоятельнымъ же разслѣдованіемъ формы органовъ и ихъ строенія не трудно за тѣмъ опредѣлить въ деталяхъ, съ желаемою точностью, отличительные признаки растеній, получаемыхъ изъ вышеназванныхъ сѣмянъ, другими словами: представить не подлежащее сомнѣнію фактическое доказательство соотношеній между вышеприведенными сѣменами и выростающими изъ нихъ, въ извѣстныхъ условіяхъ опыта, растеніями. Гораздо труднѣе оказывается получить несомнѣнныя данныя подобнаго рода касательно микроскопическихъ, недоступныхъ невооруженному глазу организмовъ. Между послѣдними, особенно среди грибовъ, нѣкоторые полиморфны, т. е. приносятъ различныя плодоношенія, при чемъ принимаютъ столь разнообразныя формы, что первые изслѣдователи, ограничившіеся лишь описаніемъ попадавшихся подъ микроскопомъ формъ, описали каждое изъ плодоношеній за самостоятельный грибной организмъ и распредѣляли ихъ по разнымъ отдѣламъ класса грибовъ. Впослѣдствіи же, благодаря усовершенствованію пріема разслѣдованія, удалось неопровержимымъ образомъ доказать, что описанныя формы ничто иное, какъ различныя стадіи развитія одного организма. Достигается это чѣмъ, что прослѣживаютъ шагъ за шагомъ полный циклъ развитія даннаго организма. За исходную точку выбираютъ при этомъ одну, опредѣленную крупинку размноженія, такъ-называемую спору разслѣдуемаго организма изъ любого изъ его плодоношеній. Выращивая ее подъ безпрерывнымъ наблюденіямъ, продолжаютъ слѣдить за послѣдовательными продуктами разростанія и появляющимися на нихъ плодоношеніями, пока не удастся прослѣдить полнаго цикла развитія. Возможность ошибочнаго вывода, при этомъ способѣ разслѣдованія, является совершенно устраненной, а самый выводъ несомнѣннымъ. Этимъ путемъ удалось уже получить множество любопытнѣйшихъ данныхъ, какъ относительно растительныхъ, такъ и животныхъ организмовъ.

Возможность добывать опытнымъ путемъ несомнѣнное знаніе въ области естествовѣдѣнія не ограничивается лишь подобными, частными вопросами. Не трудно привести многіе тому примѣры; я ограничусь вопросами по біологіи. Мнѣ представляется совершенно возможнымъ, въ будущемъ, разрѣшеніе строго опытнымъ путемъ не только вопроса объ эволюціи организмовъ, въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова, но и опытнаго доказательства, приведеннаго мною положенія: "что одни и тѣ же законы заправляютъ какъ явленіями мертвой природы, такъ и жизненными явленіями". Другими словами: я постараюсь показать, что оба эти вопроса, какъ доступные разслѣдованію и разрѣшенію опытнымъ путемъ, относятся не къ метафизикѣ, какъ нѣкоторые полагаютъ, а всецѣло входятъ въ область естествознанія.

Мнѣ неоднократно приходилось уже упоминать, что теорія эволюціи организмовъ общепринята естествоиспытателями и многими изъ нихъ считается вполнѣ доказанною, т. е. на столько, на сколько доказательство ея возможно, по ихъ мнѣнію, опытнымъ путемъ. Вполнѣ сочувствуя теоріи эволюціи, а равно обусловленному ею современному направленію біологическихъ розыскавій, я тѣмъ не менѣе признаю ее лишь въ высшей степени вѣроятною теоріей, несомнѣнное доказательство которой есть удѣлъ будущаго. Всѣ доводы, приводимые въ пользу теоріи эволюціи, косвеннаго характера; между тѣмъ не имѣется, ни изъ животнаго, ни изъ растительнаго царства, ни одною непосредственнаго наблюденія надъ превращеніемъ низшей формы въ высшую. Даже у простѣйшихъ организмовъ ничего подобного наблюдать не удалось.

Неопровержимо, напротивъ того, что всѣ имѣющіяся на лицо надежнѣйшія изслѣдованія и касательно простѣйшихъ организмовъ приводятъ къ отрицательному результату: всѣ организмы, безъ исключенія, представляются замкнутыми въ опредѣленномъ циклѣ развитія. Всѣ усилія заставить организмъ выйти изъ этого круга и перейти въ форму болѣе высокой организаціи, пока остаются тщетными. Поэтому, доводы приводимые въ пользу теоріи эволюціи и представляются мнѣ недостаточными. Для несомнѣннаго, и по моему, возможнаго ея обоснованія, требуется совершенно иное: необходимо добиться возможности непосредственнаго наблюденія надъ превращеніемъ организма болѣе простого въ болѣе сложный.

Многіе, вѣроятно, прочитавъ это, пожмутъ плечами, считая мое предложеніе неисполнимымъ, на основаніи общепринятаго мнѣнія, что періоды времени, потребные для обнаруженія замѣтнаго прогресса въ эволюціи организмовъ, необъятно велики, поэтому и непосредственное наблюденіе звалюціи намъ недоступно. На вопросъ, какое основаніе имѣется для подобнаго утвержденія,-- я предвижу лишь одинъ отвѣть: такъ учитъ Дарвинъ, благодаря трудамъ котораго теорія эволюціи заняла подобающее ей, высокое мѣсто въ наукѣ. Не нужно быть спеціалистомъ въ біологіи, чтобы понять необычайное значеніе розысканій этого великаго ученаго; но нельзя не признать, что находящіяся въ его твореніяхъ неопроверженныя доказательства пластичности формъ животныхъ и растеній обнаружены лишь въ предѣлахъ присущей организму сложности строенія; между тѣмъ какъ нѣтъ даже и намека на непосредственно наблюденныя превращенія формъ, съ осложненіемъ организаціи.

Кромѣ того, предполагаемый Дарвиномъ способъ выработки болѣе сложныхъ формъ изъ простѣйшихъ не есть единственный, а лишь одинъ изъ возможныхъ способовъ эволюціи; всякій согласится, что терминъ эволюція есть понятіе болѣе общее, а теорія Дарвина -- лишь частный случай эволюціи.

Однимъ словомъ, процессъ эволюціи является въ высшей степени вѣроятнымъ; способъ же эволюціи остается и до настоящаго времени не выясненнымъ, и поэтому всякія высказываемыя относительно хода эволюціи предположенія являются проблематичными.

Поэтому я и считаю себя въ правѣ настаивать на возможности непосредственнаго констатированія ея опытнымъ путемъ; особенно, если принять во вниманіе возможность возникновенія въ будущемъ болѣе или менѣе многочисленныхъ ассоціацій ученыхъ, для разрѣшенія общими усиліями наиболѣе важныхъ научныхъ вопросовъ, не доступныхъ одинокому изслѣдователю, какъ по обширности и сложности задачи, такъ равно и по времени, потребному для ихъ разработки. Вѣдь мыслимы, хотя и могутъ показаться мало возможными, изслѣдованія, производимыя, по заранѣе опредѣленному плану, тысячами ученыхъ, и не ограниченныя короткимъ срокомъ человѣческой жизни, но продолжающіяся сотни или даже тысячи лѣтъ. Не менѣе сказочнымъ показалось бы первобытному человѣку, если бы кто-либо, по пророческому дару, нарисовалъ ему картины изъ современнаго нашего быта, съ городами въ нѣсколько милліоновъ жителей, желѣзными дорогами, океаническими пароходами, телеграфами и прочими техническими сооруженіями человѣка, созданными соединенными усиліями тысячей тружениковъ. Я позволяю себѣ даже высказать предположеніе, что не далеко время, когда ассоціаціи ученыхъ, занимающихся сообща разработкой научныхъ вопросовъ, станутъ явленіемъ обыденнымъ.

Развѣ не позволительно, на основаній изложенныхъ соображеній, включить эволюцію организмовъ въ число вопросовъ, разрѣшимыхъ опытнымъ путемъ? Я, по крайней мѣрѣ, полагаю это вполнѣ допустимымъ.

Одинаковымъ образомъ мыслима возможность разрѣшенія опытнымъ путемъ и второго вопроса, касающагося понятія, что одни и тѣ же законы заправляютъ и мертвой природой и жизненными явленіями Оно достижимо, если удастся непосредственно наблюдать самозарожденіе организмовъ изъ тѣлъ мертвой природы.

Всѣ розысканія по этому вопросу дали совершено опредѣленный отрицательный результатъ и на основаніи ихъ многіе ученые полагаютъ возможнымъ отрицать самозарожденіе. Мнѣ же это дѣло представляется въ совершенно иномъ свѣтѣ. Необходимо постоянно помнить, что отрицательный результатъ, повторенный хотя бы тысячи разъ, не можетъ окончательно разрѣшить вопроса, подобнаго разбираемому, такъ какъ никогда невозможно исчерпать всевозможныхъ условій опыта; достаточно одного положительнаго даннаго, чтобы ниспровергнуть тысячи противорѣчивыхъ ему отрицательныхъ. Соображенія эти вполнѣ примѣнимы къ оцѣнкѣ фактическихъ данныхъ, имѣющихся касательно вопроса о самозарожденіи. Конечно, не только невозможно утверждать, что современемъ непремѣнно удастся непосредственно наблюдать процессъ самозарожденія, а также, чтобы онъ происходилъ въ настоящее время на земной поверхности; но одна уже возможность осуществленія подобнаго предположенія оправдываетъ мое утвержденіе, что и вопросъ о самозарожденіи огранизмовъ долженъ быть отнесенъ къ вопросамъ естествознанія, и что мыслимо его окончательное разрѣшеніе чисто опытнымъ путемъ.

Этихъ примѣровъ болѣе чѣмъ достаточно для признанія за ними и за многими, съ ними сходными по методу доказательства, данными естествознанія не только высокой вѣроятности, но и несомнѣнности. Къ таковымъ относятся, напр., каталоги звѣздъ, измѣренія угловъ кристалловъ, предсказанія о затменіяхъ солнца и луны, о появленіи періодическихъ кометъ, о прохожденіи Венеры по диску солнца, предсказанія открытія новыхъ планетъ или новыхъ элементовъ. Мы получаемъ, такимъ образомъ, для построенія нашего міровоззрѣнія гораздо больше точекъ опоры, чѣмъ Декартъ. Исходя изъ этихъ соображеній, я постараюсь разобраться въ вопросѣ: что есть реальное?

Дать отвѣть на поставленный въ такомъ видѣ вопросъ я считаю невозможнымъ; только постигнувъ суть и значеніе нашей жизни, можно будетъ это сдѣлать. При современномъ же уровнѣ нашихъ знаній эта задача неразрѣшима. Въ основѣ жизни нашей лежитъ великая тайна, и никому еще изъ людей не посчастливилось взглянуть въ лицо загадочнаго сфинкса, скрытаго за явленіями жизни. Неумолимый рокъ бросаетъ насъ въ жизнь и, не выяснивъ ея сути, нерѣдко столь же неожиданно вырываетъ ее изъ нашихъ рукъ. Глядя на милліоны жизней, зачинающихся и прерываемыхъ на нашихъ глазахъ, недоумѣваешь, изъ-за чего и ради чего все это происходитъ. Горькимъ опытомъ убѣждаемся мы, что сколько бы человѣкъ объ этомъ ни думалъ, ему не суждено разгадать тайны жизни, а вмѣстѣ съ этимъ мучительнымъ вопросомъ и вопроса: что есть реальное?

Разсматривая опредѣленіе реальнаго равнозначущимъ разгадкѣ тайны жизни; мнѣ представляется безуміемъ стремиться разрѣшить неразрѣшимое, предположивъ невозможное возможнымъ.

Возможенъ лишь отвѣтъ на то, что считать при современномъ состояніи нашихъ знаній раціональнѣе за реальное и какого, сообразно съ этимъ, придерживаться міровоззрѣнія? На него и постараюсь отвѣтить.

И здѣсь я нахожу наиболѣе цѣлесообразнымъ придерживаться обыкновеннаго пріема естествоиспытателей: 1) признать исходною точкою обыденное міровоззрѣніе, 2) принять во вниманіе, на сколько и въ чемъ удалось усовершенствовать его философской критикѣ, и 3) оцѣнивъ эти измѣненія по достоинству, построить свое міровоззрѣніе. Это конечна не будетъ окончательнымъ опредѣленіемъ реальнаго, но лишь, такъ сказать, первымъ къ нему приближеніемъ. Больше этого достигнуть въ настоящее время невозможно; сознавъ это, и остановимся на немъ.

Формулировать же его удобно слѣдующими положеніями:

1) Наши органы внѣшнихъ чувствъ суть аппараты для познаванія внѣшняго міра.

2) Біологическія разысканіе убѣждаютъ насъ, что наши органы внѣшнихъ чувствъ вырабатывались постепенно, въ продолженіи многовѣковой эволюціи, безчисленнымъ множествомъ поколѣній живыхъ существъ, предшествовавшихъ появленію человѣка на землѣ; они представляютъ болѣе совершенные аппараты, чѣмъ у остальныхъ живыхъ существъ.

3) Этими двумя положеніями обосновывается увѣренность въ существованіи внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія.

4) Разслѣдованіе современной теоріи познанія обнаружило ея полную некомпетентность въ разрѣшеніи вопроса о познаваемости и существованіи внѣшняго міра внѣ нашего сознанія.

5) Обыденное міровозрѣніе, признающее внѣшній міръ и каждаго изъ насъ за частичку мірозданія, является не только не расшатаннымъ, но и не затронутымъ въ своей основѣ.

6) Самая суть вопроса о способѣ нашего познаванія и общенія съ внѣшнимъ міромъ остается, по прежнему, неразрѣшенной загадкой, не поддающейся вовсе нашему пониманію. Поэтому, я считаю даже возможнымъ высказать надежду, что въ будущемъ обыденное міровоззрѣніе будетъ оправдано и философской критикой, но, конечно, на совершенно иныхъ, новыхъ основаніяхъ.

Въ исторіи человѣчества можно признать, на основаніи всего вышесказаннаго, три наслоенія міровоззрѣній:

1) Наивный реализмъ, принимающій извнѣ получаемыя впечатлѣнія за реальное, непосредственное воспріятіе предметовъ внѣшняго міра.

2) Философское міросозерцаніе, ставящее себѣ цѣлью обнять и пояснить смыслъ нашей жизни и все насъ окружающее, исходя изъ одного какого-либо избраннаго философомъ основоположенія, субъективная природа котораго удачно опредѣлена Гартманомъ; онъ характеризуетъ его какъ личное достояніе мыслителя, которое не можетъ быть сдѣлано обязательнымъ для другого философа. Философскія системы подобнаго рода, построенныя каждая на субъективномъ началѣ, могутъ, слѣдовательно, имѣть значеніе только какъ личныя воззрѣнія или мнѣнія. Изученіе этой категоріи философскихъ системъ представляетъ поэтому глубокій интересъ, преимущественно потому, что рисуетъ точные портреты духовныхъ личностей мыслителей-философовъ.

3) Опытно-философское міровоззрѣніе, къ которому предъявляется требованіе обоснованія принятаго мыслителемъ основоположенія; оно вырабатывается въ настоящее время подъ вліяніемъ данныхъ естествознанія. Опираясь на фактическія данныя, это міровоззрѣніе не можетъ обнаруживать смѣлаго и быстраго полета мысли, подобно философскимъ системамъ второго наслоенія; оно не рѣшается на рискованныя предпріятія, не имѣя въ своемъ распоряженіи надежныхъ фактовъ; оноі подвигается впередъ осмотрительно, глубоко сознавая, что почти рабская зависимость его отъ наличныхъ фактовъ, съ избыткомъ вознаграждаетъ его за испытываемое стѣсненіе, предохраняя отъ внезапной и безвозвратной гибели, вслѣдствіе непредусмотрѣнныхъ опасностей, сразившихъ не малое число его прежнихъ, болѣе смѣлыхъ товарищей. Научно-философскому міровоззрѣнію недостаетъ блеска и эффектности, но свойственная ему сдержанность обезпечиваетъ ему вѣрный, хотя, можетъ быть, и медленный путь, среди невѣдомыхъ пустынь, къ намѣченной имъ цѣли.

Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ и дано мною опредѣленіе реальнаго. Оно, какъ видно изъ предыдущаго, не согласуется съ тѣмъ, что подъ реальнымъ подразумѣваетъ критическая философія. Я далекъ отъ того, чтобы не признавать важности и глубокаго значенія задачи критической философіи -- разслѣдовать критически основы нашего знанія, и ей, можетъ быть, суждено въ будущемъ играть первенствующую роль. Въ настоящее же время она не имѣетъ никакого права претендовать на это, такъ какъ было уже выяснено, что она не успѣла оправдать возлагаемыхъ на нее надеждъ. Сознавая это, она должна, слѣдуя достойному подражанія примѣру естествоиспытателей, откровенно признаться въ своей немощи и не позволять себѣ превышать оцѣнки добытыхъ ею результатовъ.

Всякому же поползновенію съ ея стороны наложить уже въ настоящее время свою тяжеловѣсную и властолюбивую руку на наше міросозерцаніе, мы должны отвѣчать отпоромъ и съ полнымъ сознаніемъ своей правоты крикнуть ей:

Руку прочь!

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 3, 1898

Оставить комментарий Фаминцын Андрей Сергеевич (bmn@lib.ru) Год: 1898 Обновлено: 01/09/2022. 98k. Статистика. Статья: Публицистика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Глава третья.

Фаминцын Андрей Сергеевич Современное естествознание и психология

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ О ПСИХОЛОГІЯ.

Глава третья.

Фаминцын Андрей Сергеевич
Современное естествознание и психология