Евстигнеев Михаил Евдокимович
Чёрт в помадной банке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Евстигнеев Михаил Евдокимович

Чёрт в помадной банке.

Повесть.

Шутка к масленице

Глава 1.
Банка помады.

   Я вам скажу, милостивые государи и государыни, нет ничего неприятного иметь широкую поверхность головы, гладкую, как ладонь; то есть -- это я говорю не относительно одного хозяина -- владельца этой гладкой поверхности; но так, на мой взгляд, некрасиво смотреть и на чужие гладкие, природою обиженные головы.
   Или мне так думается. Изволите видеть: у меня так гладка поверхность моей сорокапятилетней головы, что парикмахеру очень совестно брать с меня даже за стрижку волос; оно, знаете, и сам сознаюсь, что многонько за какой-нибудь десяток-другой волосов; но зато у меня очень хорошенькие бакенбарды и он всегда так прекрасно их расчесывает, что я решаюсь отдавать ему гривенник к без торгу.
   Но что главное со стороны этих нескромных цирюльников, что они обличают с сожалением мой недостаток.
   -- Ах, сударь! Как у вас мало волос!
   -- Ах, сударь! Как широка ваша лысина!
   -- Отчего, сударь, так облезла ваша голова?
   Такие парикмахерские вопросы сильно раздражали меня, но я по своей скромности не имею способности браниться, в ответ на участие постороннего н с телячьей смиренностью отвечаю бывало на вопрос:
   -- Да, господа! Большая неприятность для холостяка иметь такую голову; оно под шляпою или ермолкой не видать, а как, примерно, кому отдать поклон, ну тут сейчас и заметно: "ваше почтенье".
   Вот таким-то побитым я все и маялся; как чуть какой-нибудь цирюльник заговорит про м отполированную голову, а я себе и мотаю па ус: "Не знает ли он какого-нибудь домашнего секрета? А этим публикованным секретам я не больно верю: мало ли что печатают...
   Тут мне сейчас один рекомендует макассаровое масло, другой рекомендует макассаровое масло с ромом, третий, опровергая макассаровое масло с ромом, советовал репейное масло с водкою, четвертый советует свиное сало с пырейным маслом, пятый... Э, да это и не перескажешь. Уж я пичкал и пачкал свою голову... Так только сказать одно: вспомнить, страх берет! А ведь ни одной волосинки не прибавилось -- заметьте.
   Соберутся товарищи. "Эх, Максим Авдеич! Скоро ли мы на твоей свадьбе пировать станем? Тебе жениться давно пора, у тебя уж и лысина открыта". Смеются, конечно.
   А Максима Авдеича от этого слона словно кто по лысине обухом ударит; знаете -- все слабость к прекрасному полу одолевает. Однако н знаете, все думается...
   Не показывая вида и скажешь: "Да что, господа, хорошо бы и в самом деле -- сватайте".
   А приятелям-то и на руку посмеяться насчет ближнего; захохочут да и пойдут кто во что горазд:
   -- Ты бы пошел поворожил.
   -- Ты бы посоветовался с кем-нибудь.
   -- Ты бы сходил на Кузнецкий... чего там нет. Наверное, такую глупость, как твою лысину, чем-нибудь залепят.
   Все этакие фразы и откалывают. Им, знаете, хорошо, как голова словно лес; а у меня словно степь Сахара, да еще, пожалуй, относительно глаже, та хоть с песком, а я свою голову веду в чистоте. Только все эти насмешки я переносил с великим хладнокровием. Ну, думаю, посмеются, да и перестанут. Хорошо-с! Ко мне, знаете, каждый день будочник носит "Полицейские ведомости". А я всякий день их читаю. Знаете, некоторого рода развлечение приобретаю. Без супруги, знаете, ведь и полицейская газета -- тоже некоторого рода удовольствие.
   Только что же: вдруг вычитываю: "Нет более плешивых". Как так, думаю я: неужели все в Москве плешивые вдруг заросли? Даже при этом мои остатки волос поднялись с висков дыбом. Пойду к Софрону Софронычу, посмотрю и, знаете, газету взял с собой на случай, чтоб он не придрался, ведь он сутяга, за всё в суд волочет. Вот я взял "Ведомости" с собой в карман. Прихожу, поздоровались, как следует, я, знаете, мельком взглянул робко на приятеля и говорю:-- Софрон Софроныч! Что ж ты, брат, плешивый?
   -- А ты, дурак, разве в двадцать лет ни разу не видел меня плешивым, а еще товарищ! Да я думаю, в пятнадцать лет по волоску в день и то много вылезет: ну-ка, сосчитай -- сколько вылезет, да сколько вычешешь, да сколько жена вытеребит?
   Я на вопрос приятеля призадумался.
   -- За что же меня жена будет драть, если у меня на голове ничего нет?
   И даже чрез три минуты обрадовался этому обстоятельству, думая, что жене меня не за что драть.
   -- За дело, голубчик, за дело! -- как бы отвечая на мое размышление, отвечал Софрон Софроныч, наливая рюмку очищенной,
   -- Я не об том вас спрашиваю,-- начал я опять,-- вы поймите меня, Софрон Софроныч, вот в газетах я прочитал, что тут уверяют: "нет более плешивых".
   -- Ну-с! Что далее? -- допрашивался Софрон Софроныч.
   -- Я, доверяя печатному слову, думал, что ваша голова заросла волосами.
   -- Ха! Ха! Ха! Да мне пятьдесят, а тебе сорок пять, твоей бы следовало скорее исправиться,
   -- Что же это значит? -- спросил я в недоумении, будучи от природы тупоумен.
   -- Это значит, что ты дорастешь до моего разума чрез пять лет и поймешь! Это вестимо при тебе?
   -- При мне, -- отвечал я вопрошающему.
   -- Читай все по порядку,-- сказал он.
   Я начал:
   -- Нет более плешивых особ из числа тех, которые, имея возможность приобрести у нас хотя одну банку живительной эссенции, прибегнут к нашему средству, которое составляет единственный случай к оживлению волосяных корней, увядших вследствие сильных забот, разработки умственных идей, восприятия мыслительных работ и прочее, и прочее, и прочее. Тот из них, кто испытает на себе наше средство, только может понять всю важность предложения и оценить на практике добросовестность предложения.
   -- А, так вот что? -- сказал я .-- Спасибо, Софрон Софроныч, а то бы без твоего рассмотрения никак не мог бы догадаться читать далее. Скажи теперь мне, как же это?
   -- Помилуй, братец, сам разбирай. Купил банку, натер лысину и жди: что будет! Станет зарастать волосами, скажи спасибо, а нет -- брось всю эту дрянь за оконце -- и кончено.
   -- Так как же? -- опять спрашиваю я.
   -- Так же! -- отвечал он.-- Что я говорю, так по-моему и делай.
   Я подумал: не худое дело попробовать, а если потерплю убыток, то ничего, знать, не поделать, а потратить, видно, полтинничек.
   Распрощался с своим сердитым приятелем и прихожу домой. Пришел и думаю:
   -- Что, если правду говорит Софрон Софроныч, что помазаться, да и жди, значит, жди! Ну жди, все же жди,-- а коли не пробовать, так и так ничего не будет, не опробовавши, подавно ничего не будет. Как бы это так попробовать, чтобы и ошибки и изъяну не было? Думал, да и надумал только одно: опробовать, не опробовавши, следовательно, правды не доберешься, практика -- всему делу голова. Обдумавши так, прихожу по объявлению в магазин.
   -- Вы публиковали,-- говорю я,-- что "нет более плешивых"?
   -- Я! -- говорит содержатель магазина.
   -- Послушайте,-- говорю я,-- а это что? -- и обнажил пред ним свою голову, гладкую как ладонь.
   -- Известно-- плешь! -- отвечал содержатель магазина.
   -- Плешь! -- убийственным голосом отвечал я, - зачем же говорить, что "нет более плешивых".
   -- Ведь вы у меня не покупали помады? -- сказал магазинщик.-- А вы купите и приходите чрез месяц с этими придирками, а теперь или купите номаду, или прекратите разговоры. Тот, кто желает приобрести моей помады, тот по претендует мне раньше времени, а потому я только получаю похвалы, отчего я и печатаю подобного рода объявления.
   Мне не хотелось разговаривать с содержателем торгового заведения; может быть, думал я, он говорит правду, а я зачем буду противоречить, не зная настоящего дела. Куда ни пошел полтинник, наплевать!
   Попробуем, авось-либо не проиграю и не обнищаю, да купил банку помады. Купил банку, принес домой, поставил на шифоньерку и думаю:
   -- Что делать, не сходить ли в баню натереться?
   Может, действительное будет средство, или уж попробовать дома?
   И решил дома употребить это средство, чтобы никто не видал моих экспериментов и не сглазил.
   -- Вот,-- думаю,-- как чрез две недели взглянут на меня товарищи,-- так удивятся, когда моя гладкая поляна начнет зарастать; пожалуй, не узнают,-- и заключил, что не узнают приятели, а до того времени решился не казаться никому на глаза.
   Скинул с себя верхнее платье, взглянул в зеркало на голову, потер темя чистым полотенцем, и мне показалось -- оно еще шире и ужаснее, я отвернулся от своего изображения в зеркале и схватился за спасительное средство.
   Банка такая уютненькая, красивенькая, даже показалось мне маловатого, однако делать было нечего, как ни мала, да, может быть, пользительна, и с нетерпением вскрыл банку. О, ужас наших дней, что я в ней увидел!!!
  

Глава II.
Черт в помадной банке.

   В банке сидел вместо помадной массы черт! Я сперва думал -- мышь, схватил за хвост, тащу, знаете, оттуда... Глядь -- черт! Даже оторопь взяла да и досада, на первых порах, что вместо помады за полтинник черта приобрел. Которые путаются и так по свету во множестве, по сказаниям старух -- задаром в услуги навязываются.
   -- Милостивый государь! Милостивый государь! Помилуйте! -- пищал черт.
   Знаете, крепенько хвостик прихватил, вот ему и больненько.
   -- Нет, мошенник! Вот я тебя, подлеца!.. Да помадчику достанется... вот я вас! -- сказал в ответ и, разгорячась, хотел было его об угол головой.
   -- Пощадите, милостивый государь, что вы это? Ведь я не мышь какая! Чай, видите.
   Оно действительно, чертенок был достоин наблюдения: во фраке, приличная пара платья, лакированные сапоги и даже в руках была шляпа, а на руках перчатки. Словом, чертенок был одет франтиком.
   -- Ого! -- подумал я ,-- да это что?.. Я теперь, приятель, тебя не выпущу; сейчас пролетку -- и марш в Зоологический сад, там всякую тварь принимают. А такой скотины, как ты, там давно ждут.
   -- Пощадите, благодетель мой, разве я на посмешище осужден? Вы знаете, что великий Линней и Бюффон нас не включили в свою классификацию.
   Я сообразил, что гораздо пристойнее чертенка отправить в музей, и начал запихивать его обратно в помадную баночку. Чертенок упирался.
   -- Нет, приятель! Хоть ноги твои поломаю, а посажу тебя обратно. В музей можно как редкость препроводить. Большое спасибо скажут.
   Чертенок взревел не своим голосом:
   -- Помилосердствуйте, благодетель, ведь меня там посадят в спирт, без смерти смерть! -- говорит тонким сопрано пленник.
   -- А! Не любо?.. Негодяй!.. Нет, так не расстанусь. Хоть шарманщику отдам. По крайности бедный человек хлеба кусок чрез тебя наживет. Ведь наживали деньги за Юлию Пастрану; а ты будешь еще почище.
   Чертей мало кто видал, а кто и видал, так разве с сильного перепоя.
   -- Нет, уж лучше отпустите. Знаю я этих шарманщиков! Начнет еще, пожалуй, по канату плясать учить... они живодеры!.. Все косточки переломают, от них и чертям тошно будет. Лучше отпустите... я нам окажу услугу, на век не забудете.
   -- Какую услугу? Говори! Что за услугу можно получить от чертенка? Вот истратил задаром полтинник, купил такую мразь.
   -- А вы думаете -- свиное сало лучше, чем я? Все одно! Ведь послали бы и банку и помадчика к черту, как не пошло бы впрок.
   -- Свиное? Тут не свиное, а медвежье сало, придающее растительность, развивающее деятельность волосяных корней и прочее,-- говорил я чертенку словами содержателя магазина.
   Чертенок так захохотал, что у меня зазвонило в ушах.
   -- Нечего вам делать, больше ничего... Однако я не специалист по этому делу и не буду спорить, а только скажу вам: я знаю, для какой цели вы хотите обрасти волосами... Вы хотите -- жениться! Ведь это общая страстишка старых холостяков,-- сказал чертенок, устремив на меня насмешливый взор.
   Он угадал. Я действительно был заражен этой прихотью с юных лет. Я улыбнулся.
   -- Ну так что ж?
   -- А то,-- отвечал чертенок,-- что мог бы этому помочь советом.
   -- Как так?.. Что же, и посватал бы богатенькую?
   -- Богатенькую,-- отвечал черт.
   -- И хорошенькую?
   -- И хорошенькую,-- отвечал пленник.
   Я растаял от слов лукавого беса, и он мне показался даже за это хорошеньким.
   -- А отпустишь ли меня?
   -- Теперь все же не выпущу до самого совершения свадьбы. А там -- что будет.
   -- Хорошо и на этом. Я обделаю скоро,-- сказал бес.
   И чтобы удобнее мне было слушать этого фантастического гостя, я привязал его к керосиновой лампе на нитку.
   -- Ну-с? Начинай свой план,
   -- Прежде, чем план, я должен предложить условие: отпустить меня прямо после свадебного вечера.
   Я уверен, что вы без меня управитесь.
   -- Конечно... если все будет к моему счастию.
   -- На все, милостивый государь, должны быть глава. Невеста есть, хотя не первой молодости, но высока, стройна, богата, полна, словом -- все достоинства.
   -- Ну, ступай, сватай.
   -- Мне теперь идти нельзя -- я ваш пленник. Я советую послать туда сваху Дормидонтовну,
   -- Это какая такая Дормидонтовна? -- спросил я.
   -- Известная всему городу старушонка, такая дельная, что я многому у нее сам понаучился,-- сказал чертенок.
   Я узнал от беса адрес и послал тотчас к ней письмо. Чрез полтора часа Дормидонтовна сидела у меня в гостиной.
  

Глава III.
Сваха Дормидонтовна.

   -- Уж больно, батюшка, невеста хороша, по твоим летам да по солидности самую молоденькую и не след.
   Будет на офицериков да на всякую молодежь заглядываться.
   -- Так, так, Дормидонтовна! Я и сам не охочусь за вертушками, мне нужна хозяйка,-- говорил я свахе.
   -- Так, так, кормилец! Что говорить,-- продолжала сваха.
   -- У меня -- сама посуди -- тоже дом, велик ли, мал ли, а своя хоромина.
   -- Вот и я об том же. Э, кормилец! Такая красавица, да полная, да здоровая -- кровь с молоком; пара вы с ней будете, уж напредки говорю -- сойдетесь. Только, кормилец, насчет головушки-то позаботься, чтобы она этого не заметила. Прикрыл бы ее чем-нибудь... Есть вот у меня парикмахер знакомый. Даниловичем знать, недорогие делает, рублика за три славный парик предоставит тебе.
   -- Непременно, Дормидонтовна, непременно куплю. Да ты смотри, невесте-то ни гугу, -- говорю я.
   -- Ну, вот еще, кормилец! Не дура я... аль, там, не помешанная!.. Порядки знаю, у меня и не такие женихи с рук сходили. А ты что -- кровь с молоком!
   Правду сказать, у меня давно кровь и молоко с лица пропали, да для красного словца нельзя же и свахе не приголубить жениха.
   -- Так-то, Дормидонтовна!.. А ты бы мне фотографический портрет доставила, я бы полюбовался ею.
   -- Что ты, кормилец! Да разве такая богачиха позволит потрет свахе носить по женихам. Ныне это вывелось; говорят: " Наши портреты -- не вывески из цирюльни, чтобы всякий на них смотрел". А ты лучше съезди со мной, ночью увидишь и мне спасибо скажешь, старухе.
   -- Ну так, значит, стоит посмотреть, а там и по рукам,-- сказал я.
   -- Да, кормилец, долго нечего откладывать, после завтра и съездим. Ты не молоденькой, сам все с ней перетолкуешь, а мне одно только сказать: дама личмяная, видная, брови черные, как бобровые, А уж дорогих вещей, одеяния, денег... Ну, батюшка, только считай. На фортепиано так и заливается. Зубы, как жемчуг. Чудо! Не красна я говорить, не так бы похвалить надо.
   Поговорив несколько времени, я дал в зубы свахе целковый, и довольная Дормидонтовна поплелась восвояси.
  

Глава IV.
Собеседники. Я и черт.

   -- Так, приятель! -- сказал я черту.-- На первых порах дело твое оправдывается.
   -- Я справедлив, как черня! -- сказал черт.-- Теперь я вам советую приобрести парик, да не говорить о доме, что он у вас заложен. Это первое. Если все знают, что он ваш, это уже много говорит в вашу пользу -- и невеста ваша! Потом, при свидании с невестою, будьте как можно предупредительное и почаще говорите о её красоте. Это льстит женскому самолюбию -- и невеста ваша! Увидев на шее ее прекрасный фермуар, не спрашивайте о его ценности, а только хвалите ее вкус -- и невеста ваша! Когда она будет нас угощать, пробуйте всякое из блюд, а то, которое она будет хвалить по преимуществу, то есть или собственного ее приготовления, или очень любимое ею, то блюдо восхваляйте донельзя -- и невеста ваша! Не спрашивайте ее лет и не говорите о своих -- и невеста ваша!
   -- Значит, я вперед утешаюсь надеждою, что невеста моя, любезный черт?
   -- Ваша! Ваша! Ваша! -- пищал дьяволенок, и я приготовился.
   Достал мой давно не троганный фрак, отдал выутюжить шляпу, приобрел парик, какой-то долговолосый и похожий на собачью шкуру болонки.
   Наступил день свидания. Часа за два до прихода свахи я уже был совсем готов, и, признаюсь пред публикою, из меня вышел преопрятнейший жених; полная черная пара платья, галстук черный шелковый а-ля англес, манишка была с запонками настоящими золотыми, шею украсил настоящей золотой цепочкой, и карман положил часы, напоминающие собою испанскую луковицу, которую я видел на тарелке в буфете Троицкого вокзала. Парик, бережно надетый на голову, мои собственные бакенбарды -- все это, в сущности, делало из меня довольно порядочного жениха, и даже чертенок улыбался по-своему на мои приготовления.
   -- Что, хорош ли? -- спросил я в заключение о своей личности у чертенка.
   -- Даже очень! -- отвечал он.-- Вы понравитесь своей невесте непременно.
   Явилась сваха.
   -- Ну, батюшка, как? О, да ты и готов, ну вот и прекрасно! А уж невеста-то, невеста-то!.. Ждет но дождется вас. Расцеловала меня, старуху, как я стала про тебя рассказывать, на прощание спасибо сказала и трехцелковую мне вынесла. А это, кормилец, где собачьей шкуркой раздобылся? -- спросила меня старуха, указывая на парик.
   -- Разве это, Дормидонтовна, собачья шкура? Это человеческие волосы,-- сказал я, обидевшись,
   -- Не взыщи, родной, на меня -- старую дуру, я допрежь того все думала, что это из собачьей шкурки делают. Так зевать, родной, нечего, поедем. Нанимай лихача.
   -- Ну, Дормидонтовна, тут уже не лихача, а карету нужно нанять, шикарнее будет.
   Я послал за каретой на биржу, щегольская пара подкатила к крыльцу, и мы отправились к невесте.
   Одно обстоятельство меня очень беспокоило. Шляпа, моя оказалась очень мала, потому что парик придал голове значительную толщину, и я должен был сидеть в карете без шляпы.
  

Глава V.
Сватовство.

   -- Честь имею рекомендовать! Максим Авдеич, из отставных,-- сказала сваха, рекомендуя меня женщине высокого роста, довольно полной, белой, как пшеничный хлебец.
   -- Точно так, сударыня! Это верно-с! -- доказал я, -- При этом присовокупляю: поклонник вашей красоты.-- Очень рада! Покорнейше прошу садиться,-- сказала дама, которую мы будем называть Авдотьей Павловной.
   Она села, и я тоже, при этом расположился так, чтобы мне не спустить глаз с красавицы.
   Ну и действительно, можно отдать справедливость: если ей было тридцать пять лет, то уже никак не более, и, представьте, если она не слишком полна, то была и румяна, высока, стройна без излишества, высокая грудь, глаза светлые, брови черные как смоль, и волоса точно так же. При всем этом, заметьте, брильянтовые украшения на шее, руках, в ушах. Как хотите, а она, знаете, щекочет взор и успокаивает мысли. При всем том, знаете, везде в покоях фарфор, бронза, штоф и орех... Знаете, превосходно все успокаивает насчет ее кармана.
   Как начнет говорить, у ней выражения такие все деликатные; улыбнется, два ряда жемчужных зубов так в глаза и мечут. Очарование! Мы начали с погоды, а кончили тем, чтобы через неделю быть нашей спальне, я было начал говорить насчет капитальца, моя невеста мне прямо сказала: " что есть у меня -- все ваше... Я безродна, следовательно, тут ужо рассчитывайте, что иному ничего, если не вам. Я не девушка ужо шестнадцати или семнадцати лет, которую отдают родители и рассчитывают себе на прожитие, следовательно, сама все рассчитываю обо всем и для себя. А потому все ваше"!
   Говорила она много, но передать теперь мне все это вам по стоит, да и не помню... Скажу одно: что я, очень довольный красотою и нарядом невесты, ее обстановкой, пил у ней чай из серебряного самовара... словом, вышел из квартиры невесты без ума от радости и даже разорился, дал свахе три рубля.
   Приехал домой, рассчитался с извозчиком за карету; иду в комнату, а сваха по пятам.
   Послушай, кормилец Максим Авдеич, давай-ка мы потолкуем промеж себя.
   -- О чем это? -- спросил я.
   -- А вот о чем: ноне женихи-то все: знаешь, народ какой? Обдувать горазды! Пожалуй, сваха-то без башмаков останется по чужим хлопотам.
   -- Так, по-твоему, и я тебя обману?
   -- Ну, хоть теперь нельзя сказать, а после -- пожалуй...
   Как бабочка в охапку попадет, так сваха и к черту убирайся.
   -- Нет, я не из таких, матушка... Я теперь, что обещал, так в нитку вытянусь, а заплачу. Хочешь, я пятьдесят рублей дам после свадьбы -- согласна ли?
   -- Может, дашь, может, нет, а если обещаешь, так и записочку дай,
   -- Зачем записку? Разве честное слово хорошего человека недостаточно?
   -- Ноне, батюшка, и записка-то так ненадежна, а уж куда честное слово! Ведь бабочку-то тебе рекомендую за первый сорт; графиня, истовая графиня!
   Делать нечего, выдал записку.
   -- Ну-ка, прочти, кормилец, грамотку-то, я ведь читать-то не горазда.
   Привелось ей прочитать. Дормидонтовна, подобрав записку в ридикюль, раскланялась и ушла.
   Целая неделя прошла в приготовлениях. Каждый день шлялась ко мне сваха, наконец наступил желанный день.
  

Глава VI.
Первая ночь.

   Разряженные в пух, мы совершили свое бракосочетание. Попойкам и поздравлениям не было конца. То и дело жаловались на горечь водки, и мы почасту целовались.
   Старые холостяки товарищи даже с завистью поглядывали на меня и мою молодую половину. Как было видно, она всем понравилась. Тут нечего толковать, скажу одно, что я не делал слишком роскошной свадьбы: с моей стороны было десятка полтора гостей, а со стороны невесты две-три размалеванные барышни, да и только. Согласно условию с чертом, выпустил его на свободу, и он, вежливо поклонившись моей особе, скрылся.
   Часов около двенадцати некоторые из гостей уехали, остались только люди свободные, "рыцари зеленого стола" уже расположились играть в карты, как моя нежная половина подошла ко мне:
   -- Милый мой, у меня что-то дурна голова. Позволь мне удалиться.
   Находя это весьма естественным, я подал ей руку и повел в спальню.
   -- Друг мои! -- сказала моя половина,-- я не могу выносить, когда лежу в постели, света свечи, прикажи подать лампу с самым маленьким огнем.
   Рассчитывая, что это составляет маленькую экономию для кармана, я исполнил желание супруги и ушел к гостям. Там, играя по маленькой, я совершенно забыл, что я женат, и провел всю ночь до пяти часов утра. Гости стали расходиться и, пожелав мне всего, чего только в этом случае желают, оставили меня одного, тут я вспомнил о своей половине. Кстати, я желал и сам заснуть, после ночного бдения и порядочной холостой попойки.
   Прихожу в спальню -- и что же? О читатель! Есть ли что гаже, что хуже и что старее на свете такой фигуры, какую я нашел на своей постели? Я протираю глаза, думаю, что у меня не вышел хмель из головы, -- нет, не кажется! Пощупал нос, не сплю ли я?
   Нет, не сплю. Не доверяя своему собственному зрению, я побежал к кухарке.
   -- Фетинья, а Фетинья! -- расталкивал я крепко спавшую кухарку, после таких трудов, как свадьба.
   Фетинья протерла глаза и сидя глядела на меня.
   -- Что надо? -- едва проговорила она, опомнившись.
   -- Фетинья! Да где же молодая-то, куда она делась?
   -- Авдотья-то Павловна? Эта! Да она, поди, в спальне спит.
   -- Какое спит! Там не Авдотья Павловпа. Там спит черт, а не Авдотья Павловна! -- повторил я.
   -- С нами крестная сила! Вы, батюшка Максим Авдеич, видно, того... чересчур с непривычки заморской кислятинки. хватили, а оно вам, видно, с непривычки
   не годится.
   -- Полно врать, дура! А ты, стало быть, какую-нибудь знакомую сволочь водкой поила, а она, видно, искала, искала дверей, да и попала в спальню, завалилась на чужую кровать, да и думает, что у себя дома. Пошла! Выгоню!
   Я толкнул кухарку, и та побежала в спальню, творя молитву и крестное знамение.
   Я шел за нею; вошли, кухарка отдернула занавес кровати, подошла к спящей, взглянула, покачала головою, потом тихо подошла ко мне и еще тише сказала:
   -- Ведь это -- Авдотья Павловна, она самая и есть.
   Если бы она меня ударила обухом по лбу, по затылку или по чему попало, мне было бы вынести гораздо сноснее, чем это колкое замечание; я скрипнул зубами и только мог сказать:
   -- Срезался, черт возьми, срезался!
   Между тем как я глядел на эту фигуру жалкой своей половины, кухарка опять подошла ко мне и шепнула тихонько, чтобы не разбудить спящую:
   -- Пожалуйте сюда.
   Я подошел к столу.
   -- Извольте видеть,-- начала разбирать кухарка,-- вот принадлежности, видите: это -- зубы, это -- коса, это -- накладка, это -- банка с румянами, это -- белила, это -- сурьма, чем брови чернят,-- потом взяла бальное платье и, показывая кой-какие ватные накладки,
   сказала: -- А это, сударь, понимаете, для чего?
   -- А черт их знает, для чего.
   -- Это, чтобы грудь у женщины была виднее.
   В это время проснулась моя половина.
   -- Милый Максим Авдеич, ты еще не спишь? Бедненький!..
   Поди ко мне, мой милый.
   Но я был так далек от нежностей моей шестидесятилетней подруги, что готов был провалиться сквозь землю.
   -- Что вы, сударыня, делаете?! -- сказал я с ожесточением.-- Разве можно так обманывать? Ведь в вас, сударыня, только и есть, что одна кожа да кости, ведь краше этого в гроб кладут, а вы замуж собрались...
   -- Если бы на пути жизни не встретился такой милашка, как вы,-- отвечала моя подруга жизни,-- я бы не вышла замуж; ты взгляни на себя, мой бесценный! Как ты мил: твой взгляд, розовые щечки, твои прелестные баки, каштановые волосы - всё прелесть!
   Я не вытерпел и сорвал с ожесточением с головы парик.
   -- Каков я-то, сударыня? Каков я? Ты гляди! Ты погляди! ты погляди! -- кричал я с ожесточением.
   -- Ах! -- крикнула подруга и упала в обморок в постель, взглянув на мою гладкую, как у татарина, голову.
   -- Один хорош, другая -- еще лучше! -- молвила Фетинья и побежала в кухню досыпать.
   И в досаде я вышел в гостиную, где еще стояли остатки вчерашнего великолепия, н выпил с горя целый стакан ямайского нектара.
  

Глава VII.
Долг платежом красен.

   Прошло часа четыре, а я, в жару мечтанья привалившись на диване, заснул крепким сном в кабинете, как меня разбудила моя супруга.
   -- Друг мой, вставай! -- сказала она.
   Я взглянул на нее, и та же красавица, какой я видел ее вчерашний день во время брачного пира, представилась мне.
   -- Ах, черт тебя возьми, Авдотья Павловпа! Ты --
   просто волшебница! Часа четыре назад я готов был тебя раздавить, а теперь готов принять тебя в свои объятия,-- и мы даже поцеловались при этом.
   -- Друг мой!.. И все так, неужели ты думаешь, что все на свете просто и красота не имеет подделки; всюду хитрость и обман -- будь покоен. Ты сам в парике... Тоже меня обманул, что на это скажешь?
   Я засмеялся. И, примиренный необходимостью с своим положением, думал: хоть она и стара, все же приберу денежки и выкуплю свой домик.
   Подали самовар, напились чаю и уже готовились сделать три-четыре визита, как я услышал звонок. Отперла кухарка дверь. Вошел прилично одетый мужчина.--
   Здесь живет Авдотья Павловна?
   -- Здесь. Что вам угодно? -- отвечал я.
   -- Нельзя ли мне их видеть? Мне их нужно.
   Жены не было в комнате, и я осмелился спросить о причине его посещения.
   -- Их самих мне бы хотелось повидать.
   -- Я, как ее законный муж, вероятно, имею некоторое право на вашу откровенность?
   -- Дело, милостивый государь, очень просто и нисколько не секрет: они изволили взять напрокат искусственные брильянты, так я за ними пришел.
   От этой новой штуки своей барышни я чуть не закричал и побежал в комнату своей престарелой супруги.
   -- У вас, сударыня, новые штуки. Кроме того, что с вашей молодостью вы способны только и богадельню, вы еще щеголяете в чужих брильянтах.
   -- Так что ж? Это потому, что я не люблю никаких драгоценностей.
   Сделав кой-какие визиты, я возвратился с своей супругой домой. Не успел снять верхнего платья, как ко мне вошли в комнаты нежданные посетители.
   Эти посетители были прибывшие господа для вписывания моего дома.
   Я должен был повиноваться постигшей меня участи и молча подчинил всю свою недвижимость тщательному осмотру.
   -- Это что такое, друг мой? -- спросила меня жена.
   -- Пришли описывать мой дом,-- отвечал я с убийственным хладнокровием.
   -- За что?
   -- За долги.
   -- Как? Разве ты столько должен, что подвергаешься опасности лишиться дома?
   -- Да, сударыня. Невестке на отместку! За то, что вы так обманули меня, судьба наказывает вас. Я лишаюсь и дома, как лишился женской молодости.
   Жена упала в обморок.
   Когда она очнулась, никого из посетителей не было.
   Жена сидела с одного краю стола, я с другого.
   -- Обманщик! -- сказала она мне.
   -- Обманщица! -- отвечал я.
   -- У тебя дом заложен. Ты обманул меня!
   -- У тебя вставленные зубы. Ты меня надула как теленка.
   -- А ты гол, как татарин!
   -- А у тебя чужая коса и французская накладка.
   -- У тебя дом продадут, и ты будешь " странствующий рыцарь".
   -- Так выкупи! У тебя есть деньги.
   -- У меня ни гроша! Я бедна как мышь.
   -- В таком случае нам остается только и дела, что заниматься умножением нищих,-- заключил я. И тут вспомнил про чертенка, сделавшего со мною такую скверную штуку. -- Это все черт меня попутал!
   -- И меня тоже...-- подтвердила супруга.
   -- Еще эта Дормидопнтовна подрезала меня... сдула с меня расписку на пятьдесят целковых,-- сказал я.
   -- А с меня двадцать пять взяла деньгами вперед.
   Я протянул руку своей бедной половине, она страдала одинаково со мною. Мы оба были виноваты, оба взаимно обмануты и оба бедны.
   -- Друг мой, прости меня,-- сказал я своей старушке.
   -- Друг мой, прости и меня,-- отвечала супруга.
   -- "Нищий на нищем не ищет",-- заключил я.
   -- Это правда! -- отвечала моя супруга.
   Я на основании этих аргументов прогнал Дормидонтовну, пришедшую за деньгами, и на третий день меня потащили по моей расписке к мировому. И оказал же черт услугу -- во век не забыть.
  
   1868 г.
  
   Текст воспроизводится по единственному изданию: Евстигнеев М. Черт в помадной банке. М. Типография газеты "Русский", 1868 г.
   Шутка к масленице.-- Масленица - неделя перед Великим постом, которую было принято проводить весело, заполняя различными играми и развлечениями.
   Побыт -- устаревшее наименование устоявшегося порядка жизни, быта.
   Макассаровое масло - средство для выращивания волос, приготовляемо" в Макассаре (город в Индонезии) из местных растений.
   " Полицейские ведомости" -- то есть "Ведомости Московской городской полиции" (1848 - 1917 гг.).
   Линней и Бюффон... -- К. Линней (1707--1778 гг.) и Ж. Бюффон (1707--1788 гг.) -- выдающиеся естествоиспытатели, авторы систем классификации животного мира.
   Юлия Пастрана (1834--1860 гг.) -- мексиканская танцовщица, получившая всемирную известность благодаря тому, что всё её тело и лицо заросли волосами.
  
   Источник текста: "Лубочная повесть", Рейтблат А. Г. М., "Объединенное Гуманитарное издательство", 2005 г.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru