Трубецкой Юрий Павлович
Сергей Есенин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из Литературного дневника).

   
   Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. Т. 1: Воспоминания
   М.: Инкон, 1993.
   

ЮРИЙ ТРУБЕЦКОЙ

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

(Из Литературного дневника)

И только что сумерки стерло,
Вскочив на придвинутый стул,
Свое соловьиное горло
Холодной петлей затянул.
В.Р. (Когда умирает поэт).

   Есенина можно любить или не любить. Его стихами можно дышать, сделать их "motto" своей жизни даже. Можно прочесть раз или два и отложить книжку надолго, а может и навсегда. Но нельзя отрицать их талантливости, значимости и даже эпохальности. В известной мере, Есенин стал знаменьем времени -- вернее литературного, поэтического безвремения. Есенин "вошел в славу" в годы, когда взыскательно-избалованный читатель не мог на ком-то остановиться пристальней. Блок -- умер. Гумилев -- расстрелян. Ахматова -- молчит, либо -- по признанию некоторых, -- слишком камерна. Акмеистическая талантливая молодежь либо ушла в белую эмиграцию, либо, находясь под подозрением, спряталась в раковинку. А остальное -- (Ивнев, Садофьев, Ионов, Мариенгоф, Шершеневич, Голодный, Светлов и др.) -- бесцветно, густо вымазано в кумачевый колер. "Властителем дум" молодежи конца прошлого и начала этого столетия был, конечно, Надсон. Он имел своих верных адептов в среде молодежи -- особенно девушек -- в меру революционен, в меру либерален, чуточку слезлив, чуть сентиментален. Он попал в "тон" литературного, поэтического обнищанья. Так же в "тон" попал и Есенин. Да не подумает читатель, что я ставлю Надсона на одну полку с Есениным. Есенин неизмеримо выше. Но в их поэтической судьбе есть общие ноты, общие доминанты.
   Задолго до революции, автор этих строк, в мальчишеском возрасте, жил в Рязанской губернии. Вот что помнится мне: тогда уже началась война, либо висела грозовой тучей на горизонте, мне сказал один рязанский подросток-пастушок, что недалеко живет писатель, "вроде бы Пушкин" (пастушок был из грамотеев -- всерьез). И вот этот писатель "вроде бы Пушкин", часто ходит по такой-то дороге -- большаку. Подкараулили. Я был разочарован. Небольшого роста юноша, "по-городскому" одетый, шел с тросточкой по дороге. По-рязански "аржаные" кудельки, какое-то сдобное лицо -- словом, такой, каких в тех местах много. Пастушок, мой спутник, что-то ему сказал.
   Юноша довольно свирепо посмотрел на нас и сказал по нашему адресу несколько весьма нелестных фраз. И мы, конечно, отстали от этого неприветливого "писателя, вроде бы Пушкина".
   -- Ты не знаешь, как его фамилия? -- спросил я у пастушка.
   -- Ясенин, сдается!
   Много позже я напомнил Есенину наше первое знакомство. Он широко улыбнулся:
   -- Значит выругал, говорите? Мальчонки мне больно надоедали. Вот уж не знал, что встретимся.
   Обстановка "Стойла Пегаса" -- резиденции имажинистов1 -- лидером коих и, так сказать, козырным тузом был Есенин, не производила приятного впечатления. Что-то уж много делячества, дурного тона, воробьиной фанаберии, скандальной саморекламы. И их "теоретик" Анатолий Мариенгоф -- циркулеподобно шагающий по эстраде, и Кусиков, что-то бормочущий с сильным акцентом, и какие-то сомнительные девицы с подкрашенными дешевой помадой губами и накокаинившиеся "товарищи" полувоенного и получекистского образца. Мариенгоф читал с эстрады:
   
   Обвяжите, скорей обвяжите
   Вокруг шеи, галстуком, белые руки.
   А сумерки на воротнички подоконников
   Клали подбородки, грязные, обрюзгшие.
   И на иконе неба
   Луна шевелила золотым ухом.
   и т.д.
   
   Оказывается, стихи Мариенгофа были как бы программно-пропагандными воззваниями направления, к которому принадлежал и Есенин. Образ (имаго, имаж) как самоцель2. Потом читал Есенин, уже значительно "подвеселившийся" сомнительной водкой.
   
   За темной прядью переселиц,
   В неколебимой синеве,
   Ягненочек кудрявый -- месяц
   Гуляет в голубой траве.
   
   Потом:
   
   Не бродить, не мять в кустах багряных
   Лебеды. И не искать следа.
   Со снопом волос твоих овсяных,
   Отоснилась ты мне навсегда.
   
   Потом еще несколько. Его выпирало из рамок, склеенных Мариенгофом. Это был певун, соловей, от его стихов пахло ветром и осенними просторами, как стихи -- они были нарушением привычных канонов, но они были настоящими. Сглаживались рискованные ассонансы, цензуры, стоявшие не на месте, не резали уха. Словом, то был настоящий поэт, среди пестрой швали, спекулирующей стихами, кокаином и моралью.
   -- Есенин, браво, еще!
   -- Сереженька, Сергуня, "Голубень" читай!
   -- Есенин, -- "Осень", "Собаку"!
   Есенин читал охотно. Иногда, правда, спотыкался. Хмель на него действовал всегда подобно динамиту. Во хмелю он был буен, неуемен и злобен. Отчитав свои стихи, он сошел с эстрады и сумрачно пошел к столику.
   -- Земляк, рязанский парень, скажи им, что Сергей Есенин сегодня читал не для них, а для тебя! -- дыша на меня перегаром, пробормотал Есенин. Потом, видно, забыл -- потерял нить мысли. Перебросился на другое:
   -- Блок! Замечательный! Вот поэт, не то, что эта сволочь! -- он обвел рукой "Стойло Пегаса" -- Умер! Довели! А эти петербургские, ехидничают. Ты же не ехидничаешь, ты рязанский парень. -- Вот!
   Вырвал у кого-то из соседей голубую тетрадочку "Голубень" и карандашом, размашисто написал:
   "Дорогому, из Рязани, от Сережки. Помни" и еще что-то неразборчивое. Я понял, что на Есенина "нашел стих". Он опять взобрался на эстраду и уходя, я слышал как он читал, запинаясь и выкрикивая, свою "Исповедь хулигана"3.
   
   Я нарочно иду нечесаным
   С головой, как керосиновая лампа, на плечах,
   Ваших душ безлиственную осень
   Мне нравится в потемках освещать,
   Мне нравится, когда каменья брани
   Летят в меня, как град рыгающей грозы,
   Я только крепче жму тогда руками
   Моих волос качнувшийся пузырь...
   
   Вторая -- вернее, третья встреча была просто на улице4. Мы долго бродили по Тверскому бульвару и Есенин вполголоса читал отдельные строфы, целые пьесы, читал строчки Блока, Анненского. И говорил, говорил. Ругал московских поэтов, называл их плагиатчиками, бездарностями, блюдолизами... Опять был под хмельком и, видно, искал собутыльников. Я должен был уезжать. Но все же мы пробродили более часа по улицам. Есенин порывался затащить меня в какой-нибудь кабак. Но я решительно отказывался. Уже тогда, лицо его было измято, под глазами синева, губы кривились, руки дрожали.
   Позже он писал о себе:
   
   На лице часов в усы закрутились стрелки.
   Наклонились надо мной сонные сиделки.
   Наклонились и хрипят: "Эх, ты, златоглавый,
   Отравил ты сам себя горькою отравой.
   Мы не знаем, твой конец
   близок ли, далек ли --
   Синие твои глаза в кабаках промокли.
   
   Кто же виновен в смерти, в самоубийстве Есенина?
   "Друзья"? Водка? Советская власть? Все вместе. "Друзья" его поили. Поил Мариенгоф, Приблудный, всякие кабацкие прихлебатели. А Советская власть потихоньку, исподволь, угнетала. Проповедуя трезвость, лицемерно разрешала продажу водки, сначала для избранных, потом всем.
   Всякие Ивневы, Мариенгофы -- по существу совершенно бездарные, но нагло фиглярничавшие, выдвигали подлинного поэта, Есенина, как своего "премьера". Ибо раздутый ими "имажинизм" без Есенина был бы только мыльным пузырем. Комиссариат просвещения, возглавляемый бездарным плагиатором и наркоманом Луначарским, предполагал сделать из Есенина пролетарского поэта "певца Советов".
   Но Есенин был и остался просто русским, одаренным человеком. Во время его "кокетничанья" с советской властью, у последней вообще не повестке дня была ставка на крестьянина бедняка.5 И Есенина сделали выходцем из этой прослойки. Никогда же на самом деле Есенин таковым не был. Коров не пас, босиком по осенним лужам не ходил, в избе "аржаной" не жил. Был из зажиточных и знал рязанских крестьян. Научился читать -- писать не на медяки и не по часослову, а окончил учительскую семинарию.
   Недавно в Париже, в издательстве "Возрождение" вышла книга стихов Есенина. Книга издана приятно и опрятно. Правда, нет многих лирических пьес, нет поэмы "Кобыльи корабли", драм "Пугачев" и "Страна негодяев". Впрочем, последние две драмы -- если их так можно назвать -- вещи слабые и сугубо "имажинистичны". А сила Есенина -- в песенной лирике, в коротких пьесах -- задушевно-непосредственных, таких, я бы сказал, щиплющих за сердце. У Есенина есть свое место в русской поэзии. О Есенине написано немного. Но самой гнусной дружеской клеветой является "Роман без вранья" Мариенгофа. Как говорят близкие к Есенину люди, это "Роман с отъявленным враньем".6
   Мне рассказывали, что в советских лагерях НКВД на далеком севере стихи Есенина среди молодежи пользуются особой любовью. Их поют на известные мотивы, Есенин как бы сопутствует русским, исковерканным советской властью, юношам. Его стихи, пронизанные песенной тоской по родным просторам, с ивами, березами, синью и плетнями убогих деревень -- вероятно, особо трогают этих русских мальчиков. Русский мальчик, русский парень всегда немного сентиментален, склонен к песенной тоске под заливчатую тальянку.
   А советская власть даже и это отняла. Заменив русскую песню "высочайше одобренными" произведениями Лебедевых-Кумачей с казенной жизнерадостностью достижений "пятилетки в четыре года" и во всех падежах -- "Сталин". Так советская власть, как ржавчина источила душу российской молодежи. Так, незаметно, она убрала и поэта, накинув на его соловьиное горло холодную петлю.
   
   <1951>
   

КОММЕНТАРИИ

   Юрий Павлович Трубецкой (род. 1902), поэт, называвший себя акмеистом школы Николая Гумилева. Был знаком с Блоком, Гумилевым, Ахматовой, Мандельштамом, во время гражданской войны жил у поэта М. Волошина.
   Э. Штейн в изданном в Америке библиографическом справочнике "Поэзия русского рассеянья 1920--1970". (1978) раскрывает настоящую фамилию Ю. Трубецкого -- Нольден (С. 128). Однако, поэт Ю. Нольден, стихи которого опубликованы в сб. "Средь других имен" (М. 1990) был в 30-е г. репрессирован и в 1927 г. жил в Киеве (см. письмо Ю. Нольдена В.А. Дынник от 27 июня 1927 г. (РГАЛИ. Ф. 182, оп. 1, ед. хр. 78). Юрий Трубецкой в письме С. Маковскому от 7 декабря 1949 г. писал: "Вы просите написать о себе. Извольте. Я из тех самых Трубецких. Но не титулуйте меня Бога ради! Меня зовут Юрий Павлович. Бежал из сов. России в 1924 году, через Польшу. Обстреляли. Пуля оцарапала. Но ничего, вынес. Мотался по белу-свету. Польша, Франция, Югославия, Марокко, опять Югославия, оттуда Гитлер вывез в Берлин. В Берлине бомбы, ужас и смерть у порога. Потом бегство в Баварию... Теперь имею контракт в USA <...>.
   Печатался я довольно мало. Книжка (тощая, 18 с.) была издана в Варшаве в 1928 г. в количестве 200 экз." (РГАЛИ. Ф. 2512, оп. 1, ед.хр. 451).
   В письме от 18 ноября 1949 г. Ю. Трубецкой писал, что он в детстве рос в усадьбе под Рязанью. Судя по воспоминаниям о Есенине, там он впервые встретил поэта.
   Анализ содержания писем, хранящихся в РГАЛИ позволяет установить, что Ю. Нольден является братом его жены -- фрау Нольден, который был репрессирован в 30-е гг. и расстрелян.
   Фабий Зверев в статье "Поэты "новой" эмиграции" (Питтсбург. С. 73--74) писал, что Трубецкой начал печататься еще в России, в эмиграции выпустил книги "Петербургские строфы" (1948), "Двойник" (1954) и "Терновник" (1962). Его стихи и проза публиковались в "Возрождении", "Новом журнале", "Мостах", канадском журнале "Современник" и в ряде газет русского зарубежья. Юр. Большухин.в статье "О поэзии Юрия Трубецкого" (Новое русское слово, 1951. 28 янв.) замечал: "Стихи этого поэта печатаются охотно и читаются еще охотней в разных частях света..."
   В фонде С. Маковского в РГАЛИ сохранились автографы и машинопись стихов Ю. Трубецкого "Терновник", "Петербургские строфы", "Встречи" и др. с редакторскими пометками С. Маковского, с оценками "хорошо", "очень, очень неплохо", "мило", "безвкусно", "неплохо".
   После строк:
   
   Почернели дороги,
   Помутнела река. --
   
   пометка карандашом: "Есенин:
   
   Покраснела рябина,
   Посинела река."
   
   (Ф. 2512, оп. 1, ед.хр. 645).
   Очерк Юрия Трубецкого "Сергей Есенин (Из Литературного дневника)" опубликован в газете "Новое русское слово" (1951.11 февр.). Текст и датировка по этой публикации.
   1. Литературное кафе "Стойло Пегаса", своеобразная штаб-квартира "Ассоциации вольнодумцев" имажинистов во главе с С.А. Есениным, А.Б. Мариенгофом, В.Г. Шершеневичем, находилось в помещении бывшего кафе "Бом" на Тверской ул. дом 37 (приблизительно там, где теперь дом 17). Здесь поэты читали свои стихи и выступали по вопросам литературы и искусства. Доходы кафе распределялись между членами "Ассоциации вольнодумцев."
   2. Объединение имажинистов, которое возникло в 1919 г., провозгласило первоосновой искусства образ. Декларацию имажинистов (1919) подписали поэты Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич и художники Борис Эрдман и Георгий Якулов (Т. 5. С. 252--256; 373--375).
   Председателем "Ассоциации вольнодумцев" был Есенин. "Ассоциация" имела свое издательство "Имажинисты" и выпускала свой журнал "Гостиница для путешествующих в прекрасное".
   Объединение имажинистов было неоднородно. Есенин выступал против ряда основных утверждений теоретиков имажинизма за содержательность искусства. В статье "Быт и искусство" (опубл. в мае 1921 г.) он писал: "У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласовано все" (Т. 5. С. 203).
   В 1924 г. объединение имажинистов распалось.
   3. Вторая встреча Юрия Трубецкого с Есениным, вероятно, состоялась после смерти А. Блока в (1921 г.). до отъезда Есенина за рубеж 10 мая 1922 г.
   Дарственная надпись Ю. Трубецкому на книге Есенина "Голубень" неизвестна.
   4. Третья встреча состоялась, вероятно, в начале 1924 г., т.к. стихотворение "Годы молодые с забубённой славой...", строки из которого цитирует Ю. Трубецкой, датируется началом 1924 г. В этом году Ю. Трубецкой эмигрировал.
   5. Утверждения о "кокетничанье" Есенина с советской властью -- не соответсвует действительности, но довольно распространены в русском зарубежье. Ф. Степун писал, что большевистская революция "в своем заносчивом стремлении создать подлинно народную, рабоче-крестьянскую культуру, напялила на хмельную голову умницы Есенина ту марксистскую шляпу, которой ему уже в 1924-м году было некому поклониться в родной деревне:
   
   Но некому мне шляпой поклониться,
   Ни в чьих глазах не нахожу привет."
   (Степун. Т. 1. С. 207--208).
   
   Есенин искренне принял революцию, но в последующие годы увидел, что "история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого", "идет совершенно не тот социализм, о котором я думал..." (Т. 6. С. 100).
   6. "Роман без вранья" А. Мариенгофа, одного из основателей и теоретиков имажинизма, который познакомился с Есениным в конце лета 1918 г. и поддерживал дружеские отношения до лета 1924 г., появился в 1927 г. и вызвал резко отрицательную оценку всех знавших Есенина. Подробнее об этом романе, его творческой истории и откликах на него литераторов русского зарубежья, В. Ходасевича и М. Слонима см. заметки Н. Шубниковой-Гусевой "Не без вранья" (Лит. Россия. 1990. N 33), а также кн.: Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники. Мой век... Послесл. Б. Аверина (Л. 1988). Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. Вступ. ст., комментарий С.В. Шумихина (М. 1990).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru