Эртель Александр Иванович
Миниатюры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Разговор
    Восторги

  

МИНІАТЮРЫ.

I.
Разговоръ.

   -- Нѣтъ, батенька, по настоящимъ временамъ одно горе съ вашимъ "пластическимъ" искуствомъ, вотъ что я вамъ доложу!
   Эти слова выкрикнулъ художникъ N и громко стукнулъ объ столъ опорожненнымъ стаканчикомъ. Взъерошенный мальчуганъ, съ заспанными глазами, мгновенно вытянулся въ дверяхъ. "Не надо! ничего не надо!" сердито сказалъ ему N и запустилъ обѣ руки въ свою пышную, изрядно уже посѣдѣвшую шевелюру.
   -- Но какъ же не надо, почему не надо... торопливо заговорилъ близорукій господинъ, безпрестанно дергаясь на стулѣ, поправляя золотое pince-nez, съѣзжавшее съ переносицы, и всѣмъ своимъ существомъ, какъ бы желая улетѣть въ пространство.-- Это надо доказать. Жизнь есть движеніе, а всякое движеніе состоитъ изъ моментовъ. Бери и рисуй. Рисуйте моментъ, а ужь тамъ не безпокойтесь: онъ уяснитъ что нужно... Не такъ ли? Все дѣло въ томъ, чтобы моментъ выбрать удачно, и разъ это сдѣлано -- суть постигнута. Помилуйте!.. И вообще подумайте, что вы говорите. Я совершенно отказываюсь понимать. Вы вотъ растравляете себя и, на мой взглядъ, совершенно напрасно. Это даже не нормально. Почему "не надо"? Это несправедливо! Я вамъ очень много могу сказать... И какъ же это можно -- вы хотите вычеркнуть "пластику"... Это, наконецъ, антисоціально! Почему одна литература должна изображать текущую жизнь? Какъ такъ? Все должно служить единому прогрессу, помилуйте-съ! И все служитъ. Пейзажи! Это что такое? Это -- баловство... Распяливать природу надобности нѣтъ. Ваша обязанность -- жанръ и вы должны, должны...
   -- Да на какого дьявола онъ нуженъ? раздражительно отозвался художникъ.
   Господинъ закрутился, какъ кубарь, и даже ногами задрыгалъ.
   -- Какъ не нуженъ? И литература не нужна? И Тургеневъ не нуженъ?.. И Гоголь не нуженъ?..
   -- Такъ развѣ они жанристы?
   -- Они жизнь изображали, изображали "моменты" вѣчнаго, ни на мигъ не останавливающагося движенія. А вы!.. "Эти же моменты" и въ вашемъ распоряженіи... Возьмите, наконецъ, Рѣпинскихъ "Бурлаковъ"... вотъ!
   И господинъ до того обрадовался, когда языкъ его произнесъ эти слова, что даже утихъ и пересталъ кривляться. Онъ, впрочемъ, вообще становился спокойнымъ, когда не говорилъ; казалось, языкъ его сообщался какимъ-то шнуркомъ съ руками и ногами, и лишь начиналъ болтать -- двигались руки и ноги.
   -- Рѣпинскихъ бурлаковъ! повторилъ за нимъ N: -- прекрасная картина! Превосходная картина! Прелестная этнографическая коллекція! Ну, и потрудитесь мнѣ изъяснить, что это такое? Съ чего тутъ завѣса-то сдернута? Какая внутренняя "суть" обнаружена? Никакой сути не обнаружено. Преотличная этнографическая коллекція!
   -- Но она заставляетъ васъ задумываться! кипятился дрыгающій человѣкъ.
   -- Ни мало. Что же тутъ задумываться? Народы, Россію населяющіе, разнообразны. Это въ картинѣ и обозначено. Среди этихъ народовъ есть бѣдные. Бѣдные заработываютъ себѣ хлѣбъ, между прочимъ, бурлачествомъ. Лямку тянуть требуются усилія, отражающіяся въ мускулахъ лица, въ походкѣ. Все это и есть въ картинѣ. Что же дальше? Да я и безъ Рѣпина довольно объ этомъ знаю. Дальше-то что?
   -- Этакъ и Некрасова по боку!
   -- Это вы насчетъ бурлаковъ? Нѣтъ съ, Некрасова мы оставимъ. Помните: "Выдь на Волгу, чей стонъ раздается"... Э, батенька, тамъ совсѣмъ не то, тамъ сквозь пластику-то льется такой мучительно-горячій свѣтъ, что у васъ на душѣ ключемъ закипитъ. Сила въ этомъ и состоитъ; и никогда этой силы въ пластическихъ искуствахъ не обрящется...
   N помолчалъ, посвисталъ себѣ въ бороду какой-то дикій мотивъ, и снова, какъ бы досадуя, возвратился къ разговору.
   Но надо разсказать, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ. Прежде всего -- въ Петербургѣ. Представьте себѣ "верхнюю" комнату шикарнаго питейнаго заведенія, гдѣ торгуютъ отечественнымъ "шампанскимъ" и подается "настоящее" токайское изъ крымскихъ лозъ. Въ окно доносится смутный шумъ уличной суеты, а если посмотрѣть въ это окно -- блестятъ экипажи, пестрѣютъ назойливыя вывѣски, мчатся освирѣпѣвшіе рысаки, снуетъ, затопляя тротуары, публика. Въ комнаткѣ же тихо и даже до провинціальнаго просто. Это дѣлаетъ особое впечатлѣніе. Какъ будто нарочно устроилъ добрый человѣкъ такую тихую пристань, чтобъ было куда вырваться изъ кипящей уличной суеты, чтобъ была возможность одуматься, остаться "въ сторонѣ", отдохнуть, отогнать на малое время удручающія впечатлѣнія, какъ отгоняютъ надоѣдливыхъ мошекъ въ жаркій майскій день, и въ юнцѣ-то концовъ, разумѣется, "выпить".
   -- Дѣло, сердечный мой, въ томъ, что мы, художники, постоянно принуждены твердить зады. Всякій жанръ есть иллюстрація -- иллюстрація вещей всѣмъ понятныхъ и никому неинтересныхъ. И, наконецъ, всякій жанръ есть забава. Не перебивайте, не перебивайте! ваша рѣчь впереди!.. Пока явленіе интересно, сложно, знаменательно, и, что главнѣе всего, пока оно важно вотъ для нынѣ живущихъ, намъ одинъ конецъ -- пасовать.
   Но человѣкъ въ пенснэ не выдержалъ: его точно съ своры спустили.
   -- Неправда! закричалъ онъ:-- возмутительная неправда!
   И, задыхаясь, проглатывая слова, размахивая руками, началъ выбрасывать изъ себя названія картинъ, фамиліи художниковъ, упоминать выставки галлерей, студіи...
   -- Забавы! круто и жолчно отрѣзалъ N:-- а чтобъ покончить съ вами, вотъ вамъ прямой и простой вопросъ: какъ я, жанристъ и художникъ "не безъ таланта", долженъ изобразить мужика?
   -- То есть какъ же мужика?
   -- Очень просто. Мужика, котораго "пластически" изобразилъ Тургеневъ въ образѣ сфинкса... Мужика, который заполонилъ наши мечтанія и насѣлъ на насъ, какъ камень... отъ котораго ни проходу, ни проѣзду нѣтъ.
   -- Но все таки я не понимаю...
   -- Вотъ вы сказали: выбирай моментъ. Такъ порекомендуйте такой моментъ, гдѣ бы мужикъ возможенъ былъ въ правдивомъ "пластическомъ" изображеніи. Въ такомъ изображеніи, чтобъ внесъ въ сознаніе зрителя нѣчто новое и, опять повторяю, значительное, а не одну только игру красокъ, и не одни этнографическія свѣдѣнія.
   -- Но почему же не этнографическія? вильнулъ нѣсколько обезпокоенный господинъ въ пенснэ.
   Художникъ злобно посмотрѣлъ на него.
   -- Да потому, что скучно, сказалъ онъ:-- потому что отъ макулатурныхъ матеріаловъ и безъ того дѣваться не куда, потому наконецъ, почему и Глѣбъ Успенскій не хочетъ быть этнографомъ.
   -- Ну, ладно, поспѣшно согласился господинъ въ pince-nez:-- ну, вотъ вамъ моментъ: сходъ; бѣднота настаиваетъ, чтобы поля передѣлить, ибо надѣлы страшно неравномѣрны, а богачи не хотятъ... Вотъ моментъ. Озлобленная голытьба; истомленная баба, за которой сироты безъ надѣла; пропойца мужикъ, заложившій надѣлъ міроѣду, фабричный, которому нѣтъ большого интереса въ передѣлѣ, но который радъ случаю пофорсить и поглумиться, многосемейный мужикъ обстоятельный и мрачный, и потомъ эта кучка сытыхъ, расчесанныхъ, "честныхъ", солидныхъ крѣпышей, цѣпко отстаивающихъ старый порядокъ... Вотъ моментъ!
   -- Ну, и что же вы имъ укажете?
   -- Характеръ деревенскихъ отношеній укажу.
   -- Да, въ лучшемъ случаѣ, представите иллюстрацію къ наблюденіямъ Златовратскаго, иллюстрацію, которую никто и не пойметъ, не прочитавши Злотовратскаго, и опять она вызоветъ старыя восклицанія: какъ типиченъ этотъ старикъ! Не правда ли, сколько движенія въ этой толпѣ! А посмортите, фабричный -- что за бахвалъ! Делисьё! Сюпербъ!-- Это въ лучшемъ случаѣ! Забава, милостивый государь, забава!
   -- Не правда, не правда, упрямо и горячо повторялъ господинъ въ pince-nez:-- ужь это одно доказательство вашей неправды, что я, не художникъ, могу намѣчать темы такихъ картинъ. Напротивъ, вы сильнѣе литературы. Писателю понадобилась цѣлая книга, чтобъ изобразить "власть земли", а вы тоже самое могли сдѣлать одной небольшой картиной.
   -- Какъ это такъ? съ нѣкоторымъ даже интересомъ освѣдомился N.
   -- А вообразите необозримую пологую равнину. Кругомъ залегла свѣжая, рыхлая, смоченная недавнимъ дождемъ пашня. На былинкахъ сверкаетъ роса... И вотъ вдоль полосы крѣпкая, косматая лошадка тащитъ соху. Широкою грудью впередъ бодро шагаетъ за ней царь этого взрытаго поля -- пахарь. На лицѣ -- толковомъ и свѣтломъ -- нѣтъ ни утомленія, ни пошлѣйшей фабричной изношенности; оно полно сознаніемъ достоинства и силы. Онъ какъ бы играючи держится за соху; въ умныхъ глазахъ свѣтится серьёзная внимательность... Онъ, если хотите, священнодѣйствуетъ... Онъ точно Груберъ въ анатомическомъ театрѣ... Онъ... однимъ словомъ, онъ владыка этой разрыхленной равнины, свѣжей, сочной, подобной рытому бархату...
   -- Микула Селяниновичъ! насмѣшливо подхватилъ художникъ.
   -- Пусть Селяниновичъ, но тутъ идея скажется. Вы увидите органическую связь между землею и Селяниновичемъ. Вы найдете во всей этой аграрной красотѣ, если можно такъ выразиться, неизбѣжность здоровья, простоты, честности, правды. Оборотная сторона медали немыслима здѣсь...
   -- Вотъ ужь не пойму, почему немыслима? съ тонкой улыбкой возразилъ N.
   -- Невозможна! Потому и немыслима, что невозможна.
   -- А я вамъ скажу, что ваша картина не будетъ имѣть смысла. Она можетъ быть только красивой, и значитъ опять забава! Я вамъ, кстати, разскажу анекдотъ одинъ, коли на то пошло. Такую картину, представьте себѣ, я хотѣлъ было писать, и именно такъ, какъ вы проэктируете. То есть, нѣсколько иначе въ подробностяхъ, но это все равно.
   -- Ахъ, вотъ видите!
   -- Да, да, это все равно. И вообразите, какой кавардакъ у меня вышелъ... Облюбовалъ я мужичка одного въ Тамбовской деревнѣ, Андреемъ его звали. Вотъ именно, какъ говорите вы, ужасно онъ походилъ на "владыку", когда съ грудью, распахнутою на-голо, шествовалъ за сохою. И все въ немъ тогда было, и "ясность", и "простота", и "честная", трезвая серьёзность... Нѣтъ спора, онъ былъ очень красивъ, когда подъ нимъ широко и плавно разступалась мать сыра-земля, и въ каждомъ его мускулѣ напрягалось какое-то крѣпкое желѣзо. Сталъ я даже этюдъ набрасывать: помню, сидѣлъ на межѣ и все просилъ его скинуть лапти -- очень ужь выразительны были его ноги, точно вылитыя изъ бронзы.
   -- Именно -- босой! именно босого его писать! восторженно воскликнулъ господинъ въ пенснэ.
   -- Да, да. Но тутъ, представьте себѣ, среди кропаній моихъ, подошелъ къ намъ мужичонко. Не походилъ онъ на владыку. Самъ темный, глаза запуганные, шея точно у птицы, и лохмотья, лохмотья такъ и болтаются на тщедушномъ тѣлѣ... Ну, совершеннѣйшій мизерабль! "Къ твоей милости, Андрей Савичъ!" сказалъ онъ жалобно. Чего тебѣ, Климушка? благостно вопросилъ Селянинычъ.-- Да что, ужь выручи меня изъ бѣды-то.-- "Насчетъ земельки?" -- Ослобони!-- "Съ чего не ослобонить -- могимъ! земельку бери, я не стою; а что насчетъ приросту -- никакъ невозможно. Другъ ты мой, мы тоже какъ ни какъ трудимся. Ты на новыя мѣста шелъ? я тебѣ вызволилъ? Я тебѣ ровнымъ счетомъ двѣ четвертныхъ отсыпалъ -- они, братъ, у меня тоже вотъ гдѣ! а ежели есть теперь такое твое желанье на старыя мѣста сѣсть -- десятину въ яровомъ приросту съ тебя. По совѣсти другъ, по божьему!" Мизерабль вздрогнулъ и низко опустилъ голову. "Въ чемъ дѣло?" спросилъ я Андрея. "Да что, баринъ, на старости лѣтъ въ благодѣтели пустился, скромно усмѣхаясь, отвѣтилъ онъ:-- вотъ мужичокъ пахалъ, пахалъ, да и надумалъ кисельныхъ озеръ искать. Онъ надумалъ, а Андрей выручай! Ну, нечего дѣлать -- выручилъ".-- Надѣлъ съ меня снялъ Андрей Савичъ, грустно пояснилъ мизерабль:-- три десятинки.-- "Въ чемъ же теперь у васъ дѣло?" спросилъ я.-- А дѣло теперь у насъ въ приростѣ, кротко вымолвилъ Андрей: -- только касательно прироста и состоитъ заминка. Климушка, видишь, пообнищалъ, да и воротился. Хочетъ теперь на старыя мѣста сѣсть. А былъ у насъ уговоръ держать мнѣ землю до передѣла. Теперь суди -- землю мнѣ держать до передѣла, а ему земля нужна. Въ такомъ разѣ я и взыскиваю съ него десятину въ яровомъ"...-- Ослобони, Андрей Савина! взмолился мизерабль: -- вѣкъ буду Богу молить...-- "А вотъ ты десятинку-то мнѣ приспособь, съ добродушнымъ смѣхомъ отвѣтствовалъ Андрей: -- я и помолюсь ему, Милосердому, да еще, можетъ, ежели Богъ грѣхамъ потерпитъ, къ святителю отче Тихону по осени схожу"...-- Андрей Савичъ! грѣхъ! упрекнулъ мизерабль:-- ты съ трехъ то десятинъ хлѣбецъ снялъ, малъ мало выручилъ сто цѣлковыхъ... Грѣхъ! "А ужь это ты напрасно, Климушка! хлѣбецъ Богъ уродилъ, не ты. Извѣстно, я купилъ на корню, но все-жь-таки Господь и граду могъ наслать, и червяка... Все въ волѣ божіей!.. Онъ и морозу нашлетъ, и съ морозомъ ничего не подѣлаешь".-- Такъ-то такъ... печально согласился Климъ. "За сколько же ты купилъ у него три десятины посѣяннаго хлѣба?" спросилъ я.-- Недешево, родимый, сказалъ Андрей: -- ты сочти: четвертная деньгами, полведра на винѣ пропоилъ, да четвертная въ долгъ ему, до отдачи.-- "И пользоваться, кромѣ того, надѣломъ до передѣла? воскликнулъ я, не смогши скрыть своего ужаса.-- Что жь, надѣломъ! За надѣлъ я деньги плачу -- подати.-- "За надѣлъ -- подати, согласился и Климъ.-- Ну, а теперь ты возвращаешь ему надѣлъ?-- "То-то вотъ насчетъ приросту у насъ заминка. Никакой возможности мнѣ нѣтъ безъ прироста отдать. Я ихъ много выручалъ, дворовъ съ десять. Какъ же безъ прироста? Пить ѣсть надо. Они мнѣ тоже вотъ гдѣ! (онъ указалъ на шею). Ну, а долгу-то 25 р. когда съ него получишь? поинтересовался я.-- "Долгъ я получилъ, это нечего грѣха таить, получилъ"... "Двадцать восемь цѣлковыхъ"... въ полголоса пробормоталъ Климъ.-- "Вѣрно, другъ, подхватилъ Андрей:-- какъ купецъ разжился деньгами, такъ и отсыпалъ мнѣ твои заработанныя, четвертную далъ, да трешницу... Вѣрно!" -- А подожданья всего отъ Егорія до Успенья было... еще тише вымолвилъ Климъ. Андрей и съ этимъ согласился. Въ концѣ концовъ, мизерабль отдалъ "приростъ". Но этимъ дѣло не кончилось. "Ты ужь насчетъ деньжонокъ-то... Будь отецъ родной... обнищалъ... Стану на ноги -- первымъ долгомъ тебѣ... Хоть десятку!" -- Охъ, ужь это вотъ боязно! въ задумчивости сказалъ Андрей:-- станешь ли на ноги-то, другъ! Силовъ-то хватитъ ли, пороху то... Не пропали бы деньги-то за тобой?.. Вотъ они у меня гдѣ, деньги то!" Но Климъ разсыпался въ убѣжденіяхъ. Андрей сдался и согласился дать 10 рублей до Покрова (дѣло было въ маѣ), но съ тѣмъ, чтобы вмѣсто прироста Климъ далъ бы ему годовалую ярку.
   Когда Климъ ушелъ, "владыка" долго хвалилъ его. "Трезвенный, обстоятельный мужикъ, говорилъ онъ:-- одно, обнищалъ съ этими новыми мѣстами! И вдругъ прибавилъ, засіявъ отъ внутренняго удовольствія:-- эхъ, въ батраки бы этакаго мужика! Вотъ батракъ!.. Кажись, игралъ бы съ нимъ на полосѣ; косить примется -- сущій огонь. А какой вѣдь? Точно задавленный изъ себя. Весь -- мухортый!-- Лошадь отдохнула во время разговора. "Ну ка, трогай, Сивушка!" любовно сказалъ Андрей и, широко перекрестившись, зашагалъ вдоль пашни. Земля точно полилась у него изъ-подъ ногъ, теплая и мягкая. Пройдя нѣсколько загоновъ, онъ и меня вспомнилъ. "Ай, разуться?" закричалъ онъ, посмѣиваясь, но я взялъ подъ мышку свои принадлежности и съ поспѣшностью удалился.
   -- Что же это доказываетъ? спросилъ господинъ въ pince-nez.
   -- А то, что наше "пластическое" искуство ни къ чорту не годится, если оно возъимѣетъ претензію тягаться съ литературой. То, что мы присуждены быть отмѣтчиками вчерашнихъ интересовъ, интересовъ такихъ, которые уже успѣли застыть, и всѣмъ до ниточки извѣстны...
   -- Извѣстны?
   -- Всѣмъ до ниточки извѣстны, благодаря искуствамъ не пластическимъ. Мы, такъ-называемые жанристы, точно шакалы, бродимъ за тѣми счастливцами, которые бросаютъ намъ свои объѣдки (это опять-таки искуство не пластическое -- намъ бросаетъ "объѣдки"). И что пуще всего горько, какъ бы ни были мы талантливы -- мы вѣчные рабы "застывшихъ" сюжетовъ.
   -- Значитъ, жанръ по боку? ядовито спросилъ господинъ: -- или даже все "пластическое искуство"?
   -- По боку, по боку, кто имѣетъ претензію послужить настоящему "моменту". А если нѣтъ -- пусть пишетъ для "будущаго". Въ будущемъ наше искуство тоже будетъ забава -- это ужь границы ему такія, но тогда все человѣчество будетъ наслаждаться забавой, а не одни "избранники". Будутъ общедоступные музеи, выставки, будетъ общее пониманіе, потому что стряхнутъ же, наконецъ, съ себя люди эти мучительныя заботы недающія отдыха...
   Помолчали.
   -- А зачѣмъ же вы пейзажи-то пишете? вдругъ съ необычайной ироніей выпалилъ господинъ въ пенснэ. N даже покраснѣлъ.
   -- Вчерашніе интересы изображать не могу, отрѣзалъ онъ грубо: -- не могу, потому что претитъ; сегодняшніе -- не умѣю, ибо сложны и недоступны палитрѣ, а въ природѣ -- съ одной стороны мое я, а съ другой -- ясная несокрушимая, постоянная правда. Потому и пишу природу. Вотъ гдѣ ужь нѣтъ "оборотной медали!" И тутъ я уже не шакалъ, обирающій литературныя темы, я такой же "владыка", какъ и Тургеневъ. Лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ вторымъ въ Римѣ!
   Собесѣдники позвали мальчика, отдали деньги и вышли на улицу. Художникъ былъ нахмуренъ, господинъ въ пенснэ юлилъ по панели и глазѣлъ на вывѣски. Оба были недовольны другъ другомъ.
  

II.
Восторги.

   Королёва проснулась поздно и съ головной болью. Ее непріятно поразилъ солнечный свѣтъ, наводнявшій комнату: свѣтъ былъ красноватый и какъ будто умирающій.-- "Господи! да который же теперь часъ? тоскливо воскликнула она: -- это анахронизмъ какой-то, не день. Который часъ, Арина?
   -- Да ужь третій, барышня. Поспалось вамъ!
   -- Чего же вы не будили меня?
   -- Какъ не будить: три раза будила. Да что съ вами подѣлаешь -- мычите и только. Я ужь рукой махнула. Ишь вы пришли то когда: утро было! самоваръ-то давать?
   -- Ахъ, отстаньте вы съ вашимъ самоваромъ!
   Королёва торопливо обулась, натянула на себя "рабочій" костюмъ -- суконную блузу, опоясанную кожаннымъ поясомъ, и, наскоро умывшись и приколовъ косу, усѣлась за столъ, гдѣ большою грудою были навалены литографированныя записки. Лицо ея было пасмурно и сдвинутыя брови обнаруживали плохо скрываемую досаду. Она съ какой-то злобной рѣшимостью впилась въ лекціи и долго сидѣла за ними, методически отмѣчая въ особой тетрадкѣ имена, факты, цитаты, цифры. И когда черезъ часъ Арина появилась съ вопросомъ объ обѣдѣ, дѣвушка уже вошла въ колею. Раздражительность покинула ее, рѣзкій дотолѣ голосъ былъ ровенъ и мягокъ. Она, однако, отказалась отъ обѣда, ей хотѣлось посидѣть за лекціями, пока день еще не потухъ и голова въ состояніи работать. Въ этой работѣ было что-то успокоивающее; ею заглушался какой-то стыдъ, внезапно возникшій въ дѣвушкѣ, когда она проснулась съ туманомъ въ головѣ и слипавшимися глазами взглянула на поздніе лучи солнца; ею умиротворялся хаосъ, наполнявшій всю ея душу страннымъ и назойливымъ безпокойствомъ, все то время, когда она одѣвалась, смотрѣла въ окно, за которымъ медлительно погасалъ проспанный день, и смутно припоминала подробности ночи. Припоминала "смутно", ибо не могла иначе: было въ этой ночи что-то больное, не въ мѣру шумное, нервическое, и ей противнымъ казалось возвращаться къ тому, что возбуждало этотъ шумъ и эту нервическую суматоху. Она вспоминала и досадовала на себя, что не можетъ совсѣмъ отдѣлаться отъ этихъ воспоминаній: они приходили помимо ея воли, дразнили своимъ появленіемъ, внушали тревогу.
   Конечно, это было странно. Она была просто на концертѣ, гдѣ, въ числѣ прочихъ, цѣла одна знаменитость, и до неистовства была увлечена пѣніемъ этой знаменитости. Исторія до приторности обыкновенная. Но дѣло въ томъ, что и сама то Королёва была странная. Курсистки звали ее "уравновѣшенной"; другія съ претензіей на остроуміе -- "уравновѣшаннымъ сухаремъ". Никто съ такимъ рвеніемъ не вникалъ въ книжки и въ лекціи профессоровъ, никто съ такой холодной и осмотрительной сознательностью не относился къ своимъ поступкамъ, и, казалось, ни у кого не было такой вражды къ мечтаніямъ неопредѣленнаго свойства, къ увлеченіямъ, неяснымъ порывамъ "въ даль"... Мужчины ея не долюбливали, женщины въ большинствѣ преклонялись передъ ней, но сходились рѣдко, да и то на почвѣ "принципіальныхъ" разговоровъ. Она вся была какая-то трезвая и суровая. Не было того "идеала", который взялъ бы ее во власть своей красотой; но если этотъ идеалъ выдерживалъ логическія придирки, если онъ былъ послѣдователенъ, простъ и ясенъ, Королёва отдавалась ему вся, и тогда уже не было мѣста для сдѣлочекъ и подходцевъ. Надо прибавить, что мать у нея была хохлушка и въ предкахъ значились чистокровные "оселедцы"... Этимъ иногда объясняли упрямую устойчивость Королёвой, какъ объясняли и особенности ея лица: крутой лобъ, рѣзкое очертаніе подбородка, самонадѣянную складку губъ.
   Когда дневной свѣтъ померкъ и настали сумерки, Королёва оторвалась отъ своихъ лекцій. Глаза ея были утомлены, въ плечахъ чувствовалась тупая боль, но въ лицѣ появилось обычное довольство, серьёзное и спокойное. Она перебрала въ своей памяти формулы, имена, опредѣленія; улыбнулась наивности физіократовъ и вообще того "гуманнаго" вѣка, серьёзно мнившаго посредствомъ распространенія роскоши осчастливить бѣдноту; назвала внутренно Адама Смита "желѣзнымъ" умомъ, похожимъ на шестерню, въ которую стоитъ только положить руку и она тебя всего втянетъ, сладко вздохнула, ощутивъ въ себѣ чувство глубокой безмятежности. Теперь даже физическая усталость нравилась ей: она видѣла въ этой усталости результатъ плодотворной работы, какъ будто помогшей ей съ долгомъ расплатиться, мучительно надоѣдавшимъ и неотступнымъ.
   Но когда она потянулась на своемъ грубомъ, некрашенномъ стулѣ, и затѣмъ прикоснулась горячимъ лбомъ къ столу, вмѣстѣ съ пріятнымъ ощущеніемъ нѣги, въ ней снова шевельнулось безпокойство. Казалось гдѣ-то въ глубинѣ души звучала ноющая и досадливо раздражающая струнка. И снова неясными обрывками вставали впечатлѣнія ночи. Зала, затопленная свѣтомъ газовыхъ люстръ... Тысячеголосая толпа... Истерическіе крики... Высокая фигура пѣвицы, блѣдной отъ волненія и усталости... Затѣмъ, тишина, какая-то больная и напряженная, высокіе, страшные до своей силѣ звуки, страшные въ смыслѣ опасенія за пѣвицу, за грудь; звуки, прихотливые, изумительно яркіе... И снова изступленный ревъ, топотъ, взвизги, рукоплесканія, волны необузданнаго восторга, цвѣты, вѣнки, слезы...
   Но она встала и рѣшительно зажгла лампу. "Баловство"! сказала она громко и развернула Саллюстія. Ей нужно было приготовить переводъ. "Nam uti genus hominum compositum est ex corpore et anima"... прочитала она твердо, выговаривая нѣсколько на французскій ладъ. Затѣмъ бойко написала подстрочный переводъ, прочла, и тотчасъ же разсмѣялась. "Да, я ошалѣла съ этимъ концертомъ подумала она:-- надо сохранить, какъ память о "восторгахъ"... И добавила она вслухъ, какъ бы насмѣхаясь надъ собою: "Восторги"!-- Въ тетрадкѣ для переводовъ "изъ Салюстія" было написано: Поелику какъ родъ человѣческій состоитъ изъ души и тѣла...
   Она отложила Саллюстія и опять принялась за политическую экономію. Но дѣло подвигалось туго на этотъ разъ, память не работала, утомленное вниманіе отвлекалось даже деликатнымъ шорохомъ мыши, возившейся за комодомъ. Королёва стала ходить по комнатѣ взадъ и впередъ. Въ одномъ мѣстѣ смотрѣлъ на нее со стѣны портретъ Добролюбова, заключенный въ большую черную раму, какъ въ трауръ, въ другомъ -- встрѣчалъ комодъ, загруженный номерами газетъ, книгами, "записками". Среди нихъ лежала помятая перчатка и тускло блестѣлъ серебряный браслетъ. Около стѣны стояла кровать, бѣлая, чистая, какъ первый снѣгъ, вносившая въ суровую атмосферу комнаты что-то дѣвически свѣжее, что-то наивное и свѣтлое.
   Она подошла къ лампѣ и потушила ее. Затѣмъ легла. Комната погрузилась въ сумракъ. Но дневная жизнь не утихала еще на улицѣ, заря отражалась на высокихъ стѣнахъ; звонки конокъ болтались неутомимо, кучера кричали, со двора доносились гортанные возгласы татарина...
   Королёва лежала, не закрывая глазъ, и думала. Теперь она уже не силилась отгонять образы ей непріятные. Напротивъ, она дала имъ полную волю и какъ бы тѣшилась поспѣшнымъ ихъ вторженіемъ въ ея душу. Она методически располагала ихъ въ стройные ряды, подводила итоги, пыталась дѣлать выводы, рылась въ своемъ сознаніи, кропотливо разбиралась въ клубкѣ ощущеній, опутавшихъ ее прошедшею ночью... Выходило и пріятно, и серьёзно. Главное, серьёзно! Выходило такъ, что какъ будто кто-то иной предъявилъ ей цѣлую группу "психическихъ" матеріаловъ и она, съ своимъ умомъ, послѣдовательнымъ и холоднымъ, какъ рыба въ водѣ, чувствовала себя среди этой группы. Наслажденіе получалось похожее на то, когда она въ первый разъ читала "Этику" Спенсера; такое же накопленіе незначительныхъ, повидимому, подробностей и такіе же важные выводы изъ этихъ подробностей. Ей это наслажденіе казалось истинною нѣгой. Она тянула его. По временамъ ее даже охватывала дрожь и звонокъ, внезапно раздавшійся, испугалъ ее: она подумала, что ей помѣшаютъ. Но звонившій, оказалось, спрашивалъ хозяйку и Королёва облегченно перевела дыханіе.
   -- Хорошо. Съ чего же началось? думала она чуть не вслухъ.-- Она пѣла. Пѣніе мнѣ нравилось и на высокихъ нотахъ я испытывала чувство страха за пѣвицу. Вотъ именно и началось съ этого. Чувство страха! Это связало меня съ нею. Это образовало между нами нити... Во мнѣ самой натянулось что-то въ родѣ струны. Это интересно... Но другія ноты? Среднія? Низкія, о которыхъ выразилась моя сосѣдка въ буколькахъ: "Ахъ, точно сливки, эти прелестныя низкія ноты"!-- эти ноты вносили пріятное чувство удовлетворенія, и только. Потомъ было какое-то сочетаніе необыкновенно жалостныхъ звуковъ. Было что-то такое, что какъ будто вонзилось въ грудь и даже не нашло тамъ мѣста: дыханіе захватило. Это я все помню. И помню томительный жаръ, раздражающіе газовые огни, влажные взгляды, лица, порою бѣлыя, какъ полотно, и вздрагивающія. Но много и деревянныхъ лицъ, тупыхъ, скучныхъ, измятыхъ. Впрочемъ, измятыхъ мало. Но, главное, когда нота бралась безконечно трудная, я примѣчала тревогу въ лицахъ и какую то жадность. Вѣроятно, и во мнѣ это было. Пѣвица справлялась съ нотой, и со всѣхъ точно волна спадала. Но было какое-то накопленіе внутри: точно капля за каплей прибавлялась тамъ и раздраженіе, и безпокойство, и настойчивая потребность выраженія чувствъ... Все это преграждалось еще смутнымъ чѣмъ-то, чѣмъ-то обуздывалось. Вотъ ужь не знаю чѣмъ! Волей? Но вѣдь узда-то безсознательная была... Нѣтъ, не знаю чѣмъ.
   Съ чего же прорвалось?.. Ахъ, помню... Я сидѣла на боковомъ мѣстѣ около эстрады, и рядомъ со мною сидѣла Зацѣпина. Она все кусала пересохшія губы и не спускала глазъ съ пѣвицы... Вотъ какъ теперь вижу. Пѣвица только кончила арію. Толпа заревѣла. Я взглянула на Зацѣпину, и вдругъ точно меня толкнуло въ сердце. Лицо у ней перекосилось, щеки блѣдныя, глаза въ слезахъ, и безсмысленно не то кричитъ, не то плачетъ. Тутъ прорвалась моя плотина. Я закричала и удивилась даже звуку, вылетѣвшему изъ горла: такой онъ былъ дикій и чуждый мнѣ. Потомъ бросилась. Потомъ схватила пѣвицу... что я дѣлала?-- Кажется, руку ей поцѣловала, или платье... Что-то такое. Кругомъ мелькали лица въ слезахъ, восторженныя, иныя совсѣмъ злыя и мрачныя, руки хлопали до боли, до изступленія. Къ "ней" тянулись сотни. Давили другъ друга; и кого давили, тотъ видимо не чувствовалъ боли. А кто прикасался къ ней, тотъ даже просвѣтлялся отъ блаженства. Именно просвѣтлялся. Но интересна Зацѣпина. Пѣвица вручила ей, какъ близко стоявшей, свой атласный sorti de bal, мѣшавшій принимать восторги, и Зацѣпина, радостная, просвѣтленная до умилительной прозрачности, хныкала, какъ ребенокъ. Sorti de bal она положительно держала, какъ святыню: съ благоговѣйной осторожностью и съ трепетомъ. Точно предъ Мадонной предстояла. Я увидала ее, когда меня уже оттерли отъ пѣвицы. Что же я предприняла? Ахъ, я подошла къ Зацѣпиной и нѣжно подержала въ рукѣ горностаевую опушку атласной вещицы. Помню, во мнѣ было что-то виноватое и робкое, когда я осторожно прикоснулась къ горностаю, и вотъ ужь увѣрена, что посмотрѣла тогда на Зацѣпину заискивающимъ взоромъ. Я держала горностай -- даже зажмурилась отъ наслажденія; казалось, плѣнительную близость пѣвицы ощутила... И я увѣрена, что лицо у меня расплывалось, какъ кисель, въ приторной улыбкѣ. Фу, мерзость!
   А дальше ужь и не помню. Все кружилось: лица, люстры... Выходила безсчетное число разъ пѣвица и составляла собою какой-то царственный центръ. Вотъ бы могла вести всѣхъ на смерть!.. А ужь ногой наступить -- на всякаго бы могла. Все въ ней казалось ужасно обворожительнымъ и нисколько не земнымъ: голосъ, фигура, лицо, руки, обнажонныя безъ всякой мѣры... А вѣдь я ее видѣла прежде: ходили разъ просить N на нашемъ вечерѣ участвовать, и она у него сидѣла. Просто холеная, теплая баба, какъ сказали бы у насъ въ деревнѣ. А тутъ -- царица лучезарная!
   Хорошо. Это вчера, а теперь? Пѣла хорошо, это безспорно. Это я сознаю. Восторговъ такихъ не стоила, это я тоже сознаю. За что? Встань-ка изъ гроба Добролюбовъ, я бы даже ему платье не поцѣловала, да онъ и не далъ бы... А вѣдь то Добролюбовъ! Гдѣ же причина? Кто поднялъ мои нервы и сдѣлалъ "невмѣняемой", какъ говорятъ юристы? Вечеръ, разъ -- вечеръ всегда это продѣлываетъ -- сборы, хлопоты, затѣмъ толпа. Вотъ это главное. Кругомъ она виновата. Есть какое-то сообщеніе между людьми толпы, токъ, который пронизываетъ ихъ всѣхъ вмѣстѣ, зараза какая-то... Зараза восторга! Зараза эмоціональныхъ чувствъ... и вотъ что еще важно: всѣ уши прожужжали: божественная пѣвица! очаровательная пѣвица! дива! чудо восьмое!.. Апоѳозъ витаетъ, тѣмъ болѣе, что недоступны цѣны итальянской оперы. А тутъ этотъ апоѳозъ на эстраду выходитъ въ плоть и кровь одѣтый, да еще въ шелковое платье. Натягиваетъ, натягиваетъ нервы... Но главное, эти кликуши, эти Зацѣпины. Точно пуговица отъ электрическаго звонка -- подавятъ въ нее и завопитъ во всѣ легкія. А за ней и лѣзутъ... Точно пороховой погребъ взорвется.
   Да, это вчера. Но что же сегодня? Какъ встала -- стыдно, а теперь -- смѣшно. Поди, встрѣчусь съ "дикой" на улицѣ, даже дорогу не дамъ... Это надо обдумать. Восторги... восторги толпы... Неужели всегда безплодны, и всегда отъ нихъ горечь, какъ отъ похмѣлья?.. Ну, во вторникъ восторгъ, а въ среду?-- въ среду лекціи, уроки, книги и... ощущеніе стыда. И такъ у всѣхъ?.. У всѣхъ здоровыхъ и нормальныхъ, у всѣхъ такъ. Надо констатировать: восторгъ толпы, не утилизированный тотчасъ же, оставляетъ по себѣ гарь и копоть. Иногда даже невыгоденъ для того, кто служитъ предметомъ восторга, ибо даетъ каверзный осадокъ... И вообще ничего не доказываетъ, кромѣ "психическаго" зараженія. А еще доказываетъ чрезвычайную подвижность чувственныхъ воспріятій... А еще доказываетъ стихійную ихъ силу, безсмысленную, какъ гроза или какъ ураганъ, и, къ счастію, кратковременную... У Толстого великолѣпно описано убійство Верещагина. Какъ глупо, однако, человѣчество!
   Но есть ли законы для этой силы? Можно ли на ея проявленіяхъ строить "положительныя" теоріи? Очень даже можно, но зато и ужасно легко повязнуть въ недоразумѣніяхъ. Интересно строили эти теоріи, когда Людовикъ "Возлюбленный" въѣзжалъ въ Парижъ, или не строили? Я думаю, строили.
   Она встала, подошла къ столу и ощупью написала на первомъ попавшемся клочкѣ: "Теоріи, построенныя на видимыхъ проявленіяхъ восторга толпы, шатки и глупы, ибо принимаютъ за чистую монету патологическій фантомъ. Теоріи, принимающія во вниманіе этотъ "фантомъ", какъ "иксъ", склонный къ инерціи и потому доступный утилизированію -- достойны вниманія"
   -- Растаяла! Мечтаешь! Звуки небесные вспоминаешь! съ радостнымъ взвизгиваніемъ воскликнула быстро вошедшая дѣвушка.
   Королёва вмѣсто отвѣта чиркнула спичкой и освѣтила вошедшую. Подвижныя черты, воспаленный взглядъ, наивный и восторженный, нѣжные русые волосы, длинными прядями выпадавшіе изъ-подъ обтертой когда-то собольей шапочки -- выступили изъ темноты.
   -- Это ты, Зацѣпина? холодно вымолвила Королёва и стала зажигать лампу.
   Зацѣпина такъ и бросилась на стулъ, не раздѣваясь и не переводя духа.
   -- Въ раю такъ поютъ... Это сверхъчеловѣческое... Это ангелы у ней въ груди... Милая Королёва! Какъ хорошо! Вотъ красота! Вотъ совершенство! Я едва жива отъ восторга! Счастіе-то какое! И ты помнишь, когда она мнѣ sorti de bal подала: подержите, говоритъ... И невнятно, съ акцентомъ выговорила это "подержите", но какъ дивно, какъ мило! Помнишь? Помнишь, ты еще за краешекъ подержалась, точно къ реликвіямъ подошла? И какой смыслъ въ этомъ умиленіи! Какая содержательность!
   Королёва густо покраснѣла.
   -- Охота вспоминать о всякой глупости, рѣзко сказала она.
   -- Глупости! воскликнула Зацѣпина и вскочила, размахивая руками.-- Глупости! На мигъ бога увидѣла -- это глупости! едва душа раскрылась, чтобъ воспринять безконечнѣйшую красоту, и это глупости! Вѣдь это завѣса приподнялась... Сродство наше съ небесами сказалось!
   -- Патологія, упрямо возразила Королёва.
   -- Боже мой, изъ книжекъ словечки... Патологія!-- вдругъ голосъ Зацѣпиной задрожалъ и пресѣкся.-- Какія вы всѣ... пролепетала она:-- какія вы всѣ деревянныя!-- Она засмѣялась и заплакала въ тоже самое время.
   Королёва подала ей воды (впрочемъ, безъ излишней торопливости) и мрачно молчала до той поры, пока Зацѣпина не успокоилась и не сказала вполголоса: "проклятые нервы!" Тогда Королёва подошла къ ней.
   -- Ну, что ты бѣгаешь? мягко вымолвила она:-- была сегодня на курсахъ? Я проспала. Да и не стоитъ у насъ слушать политическую экономію.
   -- Ты не ходишь на нее? робко спросила Зацѣпина.
   -- Не хожу. Вотъ смотри, у меня лекціи Иванюкова лежатъ. Гораздо лучше, чѣмъ у насъ.
   -- Кто этотъ Иванюковъ? профессоръ?
   Королёва улыбнулась съ едва замѣтной насмѣшливостью.
   -- Теноръ. Конечно, профессоръ! Какая ты, Зацѣпина! Ты точно Райскому въ жены готовишься!
   -- Которому Райскому? совсѣмъ ужь оробѣвши, спросила Зацѣпина и нерѣшительно посмотрѣла на Королёву. Королёвой стало ее жалко.
   -- Не важно, сурово сказала она, какъ бы заглушая въ себѣ жалость этой суровостью:-- Райскій въ "Обрывѣ". И что ты не работаешь, Зацѣпина? Хоть бы читала. Не доведутъ тебя до добра эти порывы.
   -- Не могу я быть деревянной, вдругъ озлобленно и колко возразила Зацѣпина:-- я для жизни живу, а не для книжекъ.
   -- Зачѣмъ же ты на курсахъ?
   -- А затѣмъ и на курсахъ, что жизнь здѣсь нравится. Не всѣ сухари. Я не машина. И все-таки я работаю. Я вотъ за рефератъ примусь; Хворостанская обѣщала мнѣ, и мы съ ней будемъ... будемъ въ публичную библіотеку ходить, и потомъ буду защищать. И все-таки буду жить, буду ходить въ оперу, въ театръ...
   Послѣднія слова она произнесла, будто вызывая. Но Королёва промолчала.
   Зацѣпина встала.
   -- Ахъ, да! какъ бы вспомнила она и затрещала съ обычной поспѣшностью.-- Мы рѣшили: вѣнокъ. Непремѣнно. Знаешь -- лавры, и затѣмъ цвѣты, цвѣты, цвѣты... Я ужь подыскала. Ты вотъ спала, а я цѣлое утро бѣгала, какъ угорѣлая. Прелестный есть вѣнокъ въ магазинѣ у Полицейскаго моста! Розы и кругомъ ландыши, жасмины, олеандры... Чудо, какъ красиво! Ты дашь? Ты обѣщала вчера дать. Если есть, давай сейчасъ. Я ужь дала задатокъ; и потомъ побѣгу по сбору... Многіе дадутъ... Она премилая, предобрая... Я непремѣнно хочу съ ней познакомиться... Еслибы ты знала, какой она улыбкой меня наградила, когда я возвратила ей sorti de bal... Прелесть! Сегодня же, сегодня же ей поднесу. Ты знаешь, она сегодня у медичекъ поетъ. Ты пойдешь? Нѣтъ? Ахъ, какъ же это можно не идти на такое блаженство. Ну, ну, давай же деньги, подписывайся, вотъ листикъ.
   Королёва нахмурилась, порылась въ своемъ портмонэ и подала Зацѣпиной серебряную монету. Зацѣпина даже покраснѣла отъ негодованія. Королёва предупредила ея ламентаціи.
   -- Я больше не могу дать, сказала она твердо: -- да и эти даю потому только, что обѣщала. Глупо. Намъ не вѣнки сооружать пѣвицамъ, а расплачиваться съ долгами впору. Ты свой листикъ убери, я подписываться не буду -- лишнее.
   -- Какъ хочешь, ядовито произнесла Зацѣпина, снова готовая расплакаться.-- Только какіе же это у тебя долги, когда у тебя семья со средствами?
   -- Ты этого не понимаешь, милая. Займись-ка, вотъ политической-то экономіей, можетъ, и поймешь, какіе долги. Да приглядись хорошенько, откуда эти "семьи со средствами" средства свои берутъ. Тогда и поймешь.
   -- Я, конечно, хорошо понимаю, что это "доктрины"! сказала Зацѣпина:-- но все-таки жизнь всегда выше доктринерства, всегда, всегда!
   Королёва пожала плечами и подруги разстались, холодно обмѣнявшись рукопожатіями.
   Послѣ ухода Зацѣпиной, никто бы не замѣтилъ на лицѣ Королёвой слѣдовъ какого-нибудь возбужденія. Она только прошлась раза два по комнатѣ, чисто мужскимъ движеніемъ закинувъ за спину руки, и затѣмъ, подойдя къ столу, отмѣтила: Прочитать брошюру Ломброзо и сравнить. О ней говорилъ Костливцевъ. Спросить, гдѣ достать. Если нѣтъ по-французски -- попросить Надѣину сдѣлать переводъ. Заглавіе спросить Костливцева.
   Зацѣпина сдѣлала плохой сборъ. Чтобъ не ударить лицомъ въ грязь, она заложила свою шубку (наступалъ мартъ), часы, подаренные матерью, и еще какую-то "благородную" мелочь, и на вырученныя деньги преподнесла-таки вѣнокъ "дивѣ". На вѣнкѣ значилось: Отъ курсистокъ. Зацѣпина плакала, вручая его, и невнятно бормотала какія-то иступленныя слова. "Дива" обошлась съ ней милостиво. Вѣнокъ скоро увялъ и цвѣты осыпались.

А. Эртель.

"Отечественныя Записки", No 4, 1884

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru