Трудно сказать, шёл ли Тимка домой на своих ногах или летел на крыльях. Во всяком случае, дороги он не замечал. Жил только что прошедшей встречей с военкомом и десятки раз твердил его слова.
Посудите сами. Ещё с начала войны Тимка твёрдо и бесповоротно решил итти в Красную Армию добровольцем. Ведь понятно, что Тимка никак не мог допустить, чтобы фашистов разгромили без его участия. И он начал военизироваться: чётко печатал шаг, подтянулся и отвечал матери по-красноармейски:
-- Есть принести воды!
-- Есть загнать корову!
Брат посмеивался:
-- Ну, куда ты, Тимка, в Красную Армию? Вояка! Из чашки ложкой.
Тимка сердился.
-- А что? Почему меня не возьмут? Я напишу Ворошилову, что фашистов я могу... вот так!
И, не находя слов, Тимка делал выразительный жест.
Мать гладила тимкину голову.
-- А меня-то одну бросишь? -- как будто всерьёз и сокрушённо говорила мать.-- Ведь Петра скоро призовут Подрасти маленько, потом и пойдёшь.
Удалось уговорить Тимку только на одно: подождать.
И Тимка ждал. Но когда призвали в армию его брата-комбайнёра, Тимка больше терпеть не мог. Тем более, что с начала войны он подрос на целых три месяца, и, значит, Тимке пошёл уже двенадцатый год. А кроме того, на носу были школьные занятия. Начнёшь учиться -- прощай армия! Учительница Зинаида Петровна такая непонятливая. Ей хоть что, пусть там война, а ты тут что хочешь, а уроки учи и держи испытания в следующий класс. Нет, Тимка на это не согласен. И Тимка решился на другое. Не сказав ни слова матери, он пошёл в районное село к военкому. Дорогой Тимка готовил речь.
-- Товарищ военком! -- скажет ему Тимка.-- Хочу защищать родину. Это ничего, что я ещё пионер, а не комсомолец. Побеждать врага можно и пионеру. Я буду делать всё, что мне скажут: подносить снаряды, стрелять из орудия или из пулемёта. А можно и в танкисты, где мой брат Пётр.
Речь казалась серьёзной и убедительной, и, конечно же, комиссар скажет:
-- Зачислить Тимофея Сухих в танковую дивизию!
Вышло немножечко не так. Военком повстречался при выходе из военкомата. Тимка сначала не решился его остановить, но потом догнал его у крыльца райкома партии и, забежав вперёд, сказал*
-- Товарищ военком!
-- Что тебе, мальчик?
-- В танкисты!-- неожиданно для себя выпалил Тимка.
Глаза военкома посветлели и заискрились лукавыми огоньками.
-- В танкисты? Не плохо. Ты чей?
-- Тимофей Сухих из колхоза "Сибирский партизан".
-- Учишься?
-- Ага, учусь. В четвёртом классе.
-- Ну, пойдём.
Комиссар легонько подтолкнул Тимку к двери, и они вошли в райком.
-- Воть видишь -- танкист! -- сказал комиссар какой-то женщине, сидевшей за столом.
-- Ого! -- удивилась та.-- Доброволец?
-- Конечно,-- ответил за Тимку комиссар.-- Ну, ладно, Тимофей Сухих. Давай будем говорить серьёзно. Люблю таких боевых парней! Я сам такой! Жди повестку. А пока работу не бросай: учись на отлично, работай в колхозе по-стахановски. На уборке-то работаешь?
-- А то как? Возчиком работаю. От комбайна зерно возим.
-- Что ж ты работу-то бросил?
Тимка смутился. Такого вопроса он не ожидал.
-- Брата моего взяли в танкисты, а он -- комбайнер. Вот сегодня машина и стоит, а я к вам подался.
-- Так вот, Тимофей Сухих, быстро возвращайся домой. Уборка не ждёт. Каждый час на счету, время горячее -- военное. Ты ведь тоже боец на хлебном фронте. Ну и веди себя, как боец. Держи дисциплину, исполняй приказы командования. Понятно?
-- Понятно, товарищ комиссар. Есть итти домой и работать! -- отчеканил осмелевший Тимка и похвалил себя в уме: "Молодец, Тимка! Здорово ответил!"
-- Ну, вот и всё. Вместе, Тимофей Сухих, воевать будем! -- закончил беседу военком.
Тимка пулей вылетел из райкома.
И вот идёт-летит Тимка домой, а в сердце поют комиссаровы слова: "Люблю таких боевых парней! Вместе воевать будем!"
До колхоза восемь километров. Тимка знает хорошо эту дорогу. Ему знакомы каждый придорожный кустик, каждый поворот и даже каждый крупный камень и выбоина. Уже совсем темно, когда Тимка доходит до полей своего колхоза. Впереди слева мелькает чуть заметный огонёк. Он очень приветлив, этот огонёк. От него кажется в степи теплей и веселей. Здесь ток третьей бригады.
Тимка прибавляет шагу и скоро доходит до огонька.
Дед Илья развёл огонь для осторожности в ямке и греет зябнущие руки. Заслышав шаги Тимки, дед поднимается от костра, берёт ружьё и всматривается в темноту.
-- Здорово, дед Илья! -- звонко кричит Тимка.
-- Тимка, что ли ча? -- спрашивает старик.
-- Ага. Из райвоенкомата иду я, дед Илья,-- распираясь от важности, говорит Тимка.-- Скоро на войну. Добровольцем. Танкистом,-- уточняет Тимка.
-- Ишь ты! -- прищуривается дед, и Тимке слышится в голосе деда восхищенье и зависть.
Дед Илья -- высокий плотный старик. Борола и усы аккуратно подстрижены. Огонь расцвечивает лицо деда Ильи, он кажется совсем молодым, хотя идёт ему девятый десяток лет.
-- А где люди? -- по-взрослому спрашивает Тимка.
-- В баню бригадир отпустил.
Дед Илья покряхтывает и говорит сам с собой: -- Картошки испечь, что ли? Печёная картошка, она скусная, не в пример варёной. Варёная -- водой отдаёт... Картошку надо в золе печь. Не пригорит. Вог положу соломки для золы...
Тимке скучно говорить с дедом. Другой раз разговорится дед -- не остановишь. Его уже никто не слушает, а он своё бормочет, рассказывает. Смехота одна.
-- Ну, я пойду,-- говорит Тимка.-- Сторожи, дед Илья.
-- А что ж, иди...-- равнодушно откликается дед, кладёт ружьё у костра и идёт за соломой.
Тимка направляется домой.
Он делает не больше сотни шагов, как сзади его вздымается пламя, багровит дорогу и вырывает из тьмы суслоны, тесно, по прямой расставленные на поле.
Тимка быстро оборачивается и видит на пламени силуэт деда Ильи. Дед Илья делает какие-то странные отрывистые движения, словно пляшет какой-то дикий танец. До слуха Тимки доносится не то стон, не то крик. Тимка стремительно срывается с места и бежит назад.
И то, что видит Тимка, наполняет его ужасом. Ноги мгновенно слабеют, и он готов упасть.
Тимка догадывается, что дед бросил в огонь большую охапку соломы. А солома сухая, как порох. Взметнувшееся пламя опалило бороду деда, и на нём вспыхнул промасленный и пробензиненный шофёрский плащ-пыльник. Ещё давеча у Тимки мелькнула было мысль предупредить деда об этом плаще.
-- Дед! Дед! -- кричит Тимка истошным голосом.
А дед Илья продолжает свою страшную пляску. На нём в нескольких местах горит одежда. Он хлопает руками по загоревшимся полам, обжигает руки и отрывисто стонет.
Но дед не слышит. От резких движении деда одежда вспыхивает ярче. Вот огонь, видимо, проникает до тела, и дед уже не стонет, а кричит звериным рёвом. Тимка растерянно бегает вокруг деда и тоже кричит:
-- Падай на землю! Да падай же!
Минута тимкиной слабости проходит. Он отчётливо знает теперь, что надо уронить деда на землю. Тимка подбегает к нему, хочет схватить его за руку.
Округлённые обезумевшие глаза деда на какую-то долю секунды задерживаются на Тимке, невыносимые страдания искажают лицо деда. А Тимка уже сердито говорит:
-- Ложись, чёртов дед! Сгоришь!
Дед неожиданно бросается в сторону и, что есть духу, бежит по стерне. От быстрого бега он весь вспыхивает, как немыслимый факел, и Тимке уже кажется, что он слышит запах горелого мяса.
"Надо остановить и уронить! -- приказывает себе Тимка.-- Остановить и уронить".
Тимка стрелой бросается за дедом. Ноги вязнут в мягкой пахоте, но он бежит, не останавливаясь.
И вдруг сердце Тимки холодеет.
-- Куда дед бежит? Куда? Ведь он к хлебу бежит!
-- Де-эд! Де-эд!-- безнадёжно орёт Тимка.
Вот он почти нагоняет деда, но как-то неловко подвёртывается нога, и Тимка падает.
А дед бежит по пашне, словно хочет спрятаться во тьме ночи от обжигающего ослепительного пламени. И, наконец, он, невидящий, с разбегу натыкается на суслон, падает в середину его и замолкает.
"Загорится хлеб,-- думает Тимка.-- Сколь добра пропадёт!"
Тимка подбегает к деду, хватает его за ноги и оттаскивает от суслона. Надо потушить одежду деда. Тимка торопливо сбрасывает с себя пиджачишко и крепко прикрывает им огонь на дедовой одежде. Ему удаётся сбить пламя. Теперь дед дымится, как костёр из сырого хвороста. Тимка забрасывает землёй тлеющие очаги огня. Дед тихо стонет.
А в тёмной ночи золотистым цветком полыхает суслон. Подсохшие снопы занялись сразу, и огненная солома разваливается маленькими самоцветами. Дым медленно поднимается вверх, крутится в водовороте раскалённого воздуха и плывёт по пашне вдоль линии суслонов.
"Сгорит всё! -- мелькает в голове Тимки.-- А ведь каждое зерно..."
Невольно вспоминает он слова военкома.
Тимка не успевает додумать. Затаив дыхание, он бросается к суслону и начинает ногами разворачивать снопы. Обжигая руки, он отбрасывает горящие снопы и тушит их ногами. Как из топки, полыхает жаром в лицо, руки от нестерпимой боли готовы бросить работу, но Тимка яростно разбрасывает снопы и топчет, топчет предательские змейки огня.
Уже перекинулся огонь на другую сторону суслона. Незаметный ветерок настойчиво гонит пламя на соседние, тесно стоящие суслоны. А за ними -- только что законченная скирда. Уже загорелась густая стерня, и огонь, прячась и увиливая, ползет к свежему суслону.
Тогда Тимка бросается от разбросанных снопов к ближайшему суслону, которому угрожает опасность, и далеко в стороны раскидывает снопы. Затем возвращается к бушующему пламени и гасит загоревшуюся стерню, не давая огню итти дальше.
Уже дымятся накалившиеся тимкины полуботинки, уже тлеют бахромки стареньких тимкиных брюк, уже не хватает у Тимки дыханья, и вот-вот упадёт он обессиленным, и огонь, торжествуя, охватит суслоны, доберётся до высокой скирды. Но вспоминает Тимка слова комиссара о каждом зерне, и снова у него появляются силы, как будто они неисчерпаемы, и он гасит, гасит огонь.
Наконец, огонь поддаётся. Стерня перестаёт гореть пламенем. Почерневшая, она дымится едким дымом.
"Она может ещё вспыхнуть,-- соображает Тимка,-- Не справлюсь".
Силы покидают его.
Но уже бегут из села встревоженные колхозники, и Тимка падает на руки первому подбежавшему.
-- Дед Илья... сгорел...-- шепчут тимкины губы, и он летит в мягкую чёрную бездну.
Утренний осмотр больных. Врач останавливается У тимкиной кровати и вопросительно смотрит на дежурную сестру.
-- Температура нормальная,-- отвечает та на безмолвный вопрос.
Врач всматривается в тимкины глаза с обгоревшими ресницами и видит в них живые, весёлые огоньки. Тимка весь в белой марлевой повязке, как в сметане.
-- Ну, как... герой? -- шутливо спрашивает он Тимку.
-- Скоро я домой? -- отвечает вопросом Тимка.
-- Надоело? Разве тебе плохо?
-- Скучно.
-- Ничего, поскучай... Да и почему тебе скучно? Ты у нас самый знаменитый больной... Гости к тебе ходят и колхозники, и учителя, и школьники. Знакомые и незнакомые. Письма тебе чуть не каждый день приносят. Телеграммы шлют, спрашивают о здоровье. В газетах про тебя напечатали.
-- Я читал. И совсем я не больной, а раненый. Раненный на фронте...
-- Ну, ну,-- соглашается врач.-- Конечно раненый.
-- И я хочу опять на фронт...
-- Д-да...-- задумчиво говорит врач.-- Хлеб -- это тоже фронт. Ну, всё хорошо идёт, как по маслу. Дней через десяток снимем с тебя повязки, и пойдёшь ты домой...-- обещает доктор.-- Мать-то давно была?
-- Недавно. Работу зря бросает из-за меня.
-- Нельзя иначе, ведь мать.
Врач отходит к другим кроватям. Потом идёт в соседнюю палату. Тимка знает, что там лежит дед Илья. На вопросы Тимки о здоровье деда ему отвечают уклончиво:
-- Ничего.
Но из тихих разговоров нянь и сестры Тимка знает, что деду плохо, что он находится между жизнью и смертью.
Когда врач, возвращаясь от деда, идёт по коридору, Тимка зовёт:
-- Доктор!
Врач охотно идёт на зов.
-- А дед выздоравливает? -- спрашивает Тимка.
Врач улыбается.
-- Вот сегодня я могу тебе сказать: выздоравливает, будет жить. Много ему, брат, новой кожи наживать надо. Если б не ты,-- сгорел бы дед.
Тимка смотрит в широкое окно. Там, за стенами больницы, золотой день. Утрами встаёт солнце в густом тумане. Потом туман исчезает, оставляя на пожухлых травах бриллиантовые искры, и приходит какой-то особенно прозрачный день, когда видно далёкие, как облака, вершины Алтая и тёмную полоску бора на той стороне Оби.
Кто-то входит в палату. Тимка оборачивается и видит.
-- Он! Военком!
Военком, улыбаясь, подходит к Тимке, не говоря ни слова, долго смотрит на Тимку и, наконец, говорит:
-- Вот ты, оказывается, какой, Тимофей Сухих! Пу, здравствуй.
Тимка от волнения ничего не может сказать.
-- Знаю, брат, о тебе. Так и должен поступать всякий боец.
Военком подставляет табуретку и садится около Тимки.
-- Вот я пришёл сказать тебе... Ты получишь награду и от бойцов. Я приказал сшить тебе красноармейскую форму. В ней ты будешь совсем молодцом. Смотри, брат, не подкачай! Носи её с честью.
Военком умолкает. Сердце Тимки готово выпрыгнуть от радости. Он не находит слов благодарности и, густо краснея, заикаясь, говорит:
-- Я... я... всегда... готов!
-- Ну, вот и отлично. А повестку в танкисты ты получишь... когда придёт твоё время.
Тимка не верит своим ушам и глазам, и, после ухода военкома, он спрашивает сестру:
-- Ведь это комиссар был?
-- Да. А ты разве не узнал?
Тимка закрывается с головой одеялом, чтобы пережить своё безмерное счастье.