Епифанов Сергей Алексеевич
Среди сербов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Воспоминание о сербско-турецкой войне 1876 г.).

   

С. А. Епифановъ

Смѣхъ и Слезы

СМѢШНЫЕ РАЗСКАЗЫ, СЦЕНЫ, ШУТКИ И ЛИРИЧЕСКІЯ СТИХОТВОРЕНІЯ

МОСКВА
Изданіе журнала "РАЗВЛЕЧЕНІЕ"
1900

   

СРЕДИ СЕРБОВЪ.

(ВОСПОМИНАНІЕ О СЕРБСКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНѢ 1876 Г.)

   20 слишкомъ лѣтъ тому назадъ, 30 августа 1876 г., вечеромъ, московскій санитарный отрядъ, сформированный докторами Колюбакинымъ и Головачевымъ на частныя пожертвованія, отслуживъ напутственный молебенъ въ церкви Благовѣщенія, на Тверской, сѣлъ на поѣздъ Московско-Брестской желѣзной дороги и, провожаемый благими пожеланіями массы собравшагося народа, помчался изъ Москвы, направляясь въ Сербію, на театръ военныхъ дѣйствій.
   Во главѣ отряда, въ которомъ находился и я, только что окончившій курсъ въ одномъ изъ учебныхъ заведеній и потому довольный, счастливый и жизнерадостный,-- стоялъ докторъ Василій Ивановичъ Колюбакинъ, человѣкъ превосходный во всѣхъ отношеніяхъ.
   Насъ было 28 или 30 человѣкъ, людей всякаго званія и положенія, къ которымъ нѣкоторымъ образомъ относились слова Пушкина: "какая смѣсь одеждъ и лицъ!" Между прочими, въ числѣ санитаровъ, какъ ближайшіе помощники В. И. Колюбакина, находились два студента-медика: Рыжковскій, 4 курса, и Бобринскій, 5 курса (послѣдній давно уже служитъ полицейскимъ врачомъ въ Москвѣ).
   Маршрутъ нашъ былъ слѣдующій: Москва, Варшава, Вѣна, Буда-Пештъ и Бѣлградъ.
   Не стану описывать утомительнаго путешествія. Помню, что въ Варшавѣ на насъ, имѣвшихъ на лѣвыхъ рукавахъ бѣлыя фланелевыя повязки съ краснымъ крестомъ, смотрѣли съ удивленіемъ и легкими насмѣшками; за границей, въ Австріи, насъ поразила грубость желѣзнодорожной прислуги; въ Вѣнѣ мы были удивлены замѣчательною красотой улицъ, грандіозными зданіями и превосходнымъ... пивомъ.
   Буда-Пештъ мнѣ понравился болѣе Вѣны. Не говоря уже объ общей красотѣ города, мостовыя и площади тамъ рѣшительно всѣ изъ асфальта -- камня нѣтъ нигдѣ, ни выбоины, ни ямки, не трещины, ничего подобнаго: или спокойно хоть съ закрытыми глазами.
   Изъ Буда-Пешта на пароходѣ по Дунаю мы прибыли въ Бѣлградъ. Столица Сербіи въ то время представляла довольно жалкій видъ: небольшіе дома съ маленькими окнами и желѣзными въ нихъ рѣшетками, какъ у турокъ, косыя, кривыя улицы и переулки, булыжныя, а то немощеныя мостовыя въ невозможныхъ ямахъ и выбоинахъ, уличные фонари на полверсту другъ отъ друга, вездѣ грязь и соръ и прочія прелести полуазіатскаго, полуевропейскаго города. Даже на площади предъ королевскимъ конакомъ (дворцомъ) мы видѣли много колъ (особаго рода телѣги), стоявшихъ въ живописномъ безпорядкѣ; около нихъ валялись кучи соломы, и мирно дремали волы. Словомъ, Бѣлградъ въ то время ничѣмъ не отличался отъ любого нашего уѣзднаго города.
   Здѣсь, въ Бѣлградѣ, нашъ санитарный отрядъ одѣли въ своеобразные мундиры австрійскаго образца; ранцами съ бѣльемъ и разными санитарными принадлежностями -- повязками, бинтами и проч.-- мы были снабжены уже ранѣе, въ Москвѣ.
   Въ одно изъ первыхъ чиселъ сентября, послѣ целиколѣпнаго обѣда въ "Европейской" гостиницѣ, всѣхъ насъ пригласили въ Бѣлградскій соборъ, гдѣ митрополитъ Михаилъ (нынѣ умершій) отслужилъ молебенъ, послѣ чего, усѣвшись на колы (телѣги), мы двинулись въ путь, прямо на театръ военныхъ дѣйствій -- къ Креветскимъ высотамъ.
   Черезъ нѣсколько дней похода, ничѣмъ особымъ не отличавшагося, поздно вечеромъ, 16 сентября, отрядъ нашъ остановился въ полѣ, недалеко отъ небольшого города Делиграда. Поставивъ полукругомъ свои телѣги, міл расположились ночевать, причемъ мѣсто для ночлега предоставлялось всякому на его усмотрѣніе: кто легъ въ телѣгѣ, кто подъ телѣгой, а кто просто на травѣ; ночь была довольно холодная, какъ и всѣ вообще южныя осеннія ночи. Миріады звѣздъ ярко блистали на темносинемъ небѣ. Въ воздухѣ -- тишина невозмутимая. Изрѣдка раздавалось ржаніе лошади, да гдѣ-то вдалекѣ слышался повременамъ глухой лай собаки.
   Несмотря на поздній часъ, мнѣ не хотѣлось спать, и я съ радостью согласился на предложеніе доктора Колюбакина осмотрѣть военно-временный делиградскій лазаретъ.
   Мы отправились въ числѣ четырехъ человѣкъ и скоро достигли цѣли своего путешествія. Входимъ въ низкое продолговатое зданіе, слабо освѣщенное двумя закоптѣвшими лампами, привѣшанными къ потолку на противоположныхъ стѣнахъ лазарета. Атмосфера убійственная. Два ряда столбовъ посреди этой постройки сильно напоминали собою конюшню любого постоялаго двора. Направо и налѣво, вдоль стѣнъ, были расположены нары, на которыхъ лежали раненые, прибывшіе въ этотъ день съ Креветскихъ высотъ, гдѣ происходило, какъ мы слышали, неудачное для насъ сраженіе. Если бы не стоны и болѣзненные крики, раздававшіеся повременамъ на нарахъ, можно было бы подумать, что мы находимся въ ночлежномъ домѣ знаменитаго въ Москвѣ Хитраго рынка.
   Въ самомъ концѣ за небольшимъ столомъ сидѣлъ какой-то человѣкъ въ одной рубахѣ. Мы подошли къ нему. Оказалось, что это былъ русскій солдатъ-доброволецъ; онъ сидѣлъ, положа ногу-наногу, и съ аппетитомъ хлѣбалъ какой-то супъ изъ стоявшей передъ нимъ миски. На видъ онъ былъ совершенно здоровъ.
   -- Ты что же, раненъ?-- спросилъ его Колюбакинъ.
   -- Такъ точно, ваше благородіе,-- отвѣтилъ сидя солдатикъ.
   -- Куда?
   -- Да вотъ въ ногу... наскрозь, значитъ...
   -- Давно?
   -- Давеча, на Креветѣ.
   -- Перевязана рана-то?-- продолжалъ допрашивать докторъ.
   -- Никакъ нѣтъ, ваше благородіе: не успѣли, значитъ. Обернулъ я ее портянкой да и приплелся сюда... Братушка одинъ помогъ -- довезъ. Теперича до завтрева...
   -- Небось больно?
   -- Ась?
   -- Болитъ-то, говорю, сильно небось?-- переспросилъ Колюбакинъ.
   -- Не то, чтобы того... дергаетъ очень... да жаръ въ ей... А то ничего -- Богъ милостивъ.
   Докторъ перевязалъ больному рану, и мы вышли изъ лазарета, удивляясь терпѣнію русскаго солдата. Насъ поразило въ то же время полнѣйшее отсутствіе медиковъ и сестеръ милосердія: въ это наше посѣщеніе мы не видали ни тѣхъ, ни другихъ.
   Утромъ, 17 сентября, мы двинулись въ путь. Не доѣзжая нѣсколькихъ верстъ до Креветскихъ высотъ, отрядъ нашъ расположился въ рѣдкомъ дубовомъ лѣску, недалеко отъ штаба главнокомандующаго, генерала Михаила Григорьевича Черняева.
   Тамъ и сямъ на прогалинахъ виднѣлись группы солдатъ, русскихъ и сербовъ, слышно было ржаніе лошадей, звонъ сабель и глухое побрякиваніе ружей. Повременамъ со стороны Кревета доносились до насъ какъ бы глухіе удары грома, хотя небо было совершенно безоблачно. Несомнѣнно, это были пушечные выстрѣлы, но чьи? Наши или турецкіе?.. Что-то будетъ?..
   Голодъ, однако, сильно напоминалъ о томъ, что мы почти цѣлыя сутки ничего не ѣли. Такъ какъ припасовъ съ нами никакихъ не было, кромѣ чаю и сахару, взятыхъ еще изъ Москвы, то докторъ Колюбакинъ обратился прямо къ Черняеву, доложивъ ему о непріятномъ положеніи санитаровъ. Генералъ тотчасъ же распорядился прислать намъ съ своей кухни отличнаго супу, который и былъ уничтоженъ нами съ жадностью.
   Утоливъ голодъ, я закурилъ папиросу и прилегъ на траву подъ тѣнью раскидистаго дуба. Невдалекѣ на полянѣ загорѣлый, усатый русскій офицеръ-доброволецъ училъ чету {Чета -- родъ колонны, взводъ въ два ряда солдатъ.} новичковъ-сербовъ.
   -- Смир-но!.. Напра-во!..
   Сербы лѣниво поворачиваются кто направо, кто налѣво, сталкиваясь носъ съ носомъ. Посторонніе зрители -- русскіе -- смѣются; офицеръ злится, награждая "братушекъ" отборными русскими эпитетами. Братушки, ничего, конечно, не понимая или понимая очень мало, такъ какъ сербскій языкъ отчасти похожъ на русскій или, скорѣе, на малорусскій,-- хлопаютъ глазами, строя жалкія, глупыя физіономіи.
   -- Налѣ-во!-- командуетъ офицеръ.
   Повторяется та же исторія.
   "И это защитники отечества,-- думалъ я, глядя на изнуренныя лица "войниковъ", одѣтыхъ въ синеватыя рваныя куртки и обутыхъ въ опанки (родъ лаптей).-- Какіе же это солдаты, если они взяты прямо отъ сохи, оторваны почти насильно отъ родной хаты и ружья-то никогда не видали. Вотъ ужъ именно пушечное мясо, -- думалъ я,-- имъ ли бороться съ регулярными турецкими баталіонами?"
   Размышленія мои были внезапно прерваны громкимъ ружейнымъ выстрѣломъ, раздавшимся позади меня.
   -- Что такое?-- спрашивали санитары и прибавляли, смѣясь:-- ужъ не турки ли?
   Оказалось, что какой-то сербъ по неосторожности произвелъ выстрѣлъ, къ счастью не причинившій никому вреда.
   Пушечные выстрѣлы становились все чаще и чаще. Чу! вонъ послышалась отдаленная, глухая ружейная трескотня. Значитъ, на Креветѣ идетъ "дѣло".
   Вонъ бѣшено скачетъ адъютантъ генерала Черняева по направленію къ нашему отряду.
   -- Господа, гдѣ вашъ начальникъ?-- чуть не задыхаясь, проговорилъ онъ, остановивъ коня.
   -- Что такое?-- спросилъ Колюбакинъ, подходя къ всаднику.
   -- Ради Бога, докторъ, поскорѣе, -- задыхался адъютантъ.-- Генералъ приказалъ вашему отряду тотчасъ же двинуться на позиціи. Вы прикомандированы къ Бѣлградской бригадѣ полковника Меженинова.
   Все это адъютантъ не сказалъ, а какъ-то выпалилъ сразу.
   -- Хорошо! Доложите генералу, что мы сейчасъ же отправляемся.
   Адъютантъ повернулъ лошадь и ускакалъ.
   -- Господа! надѣвайте ранцы, берите носилки, да благословясь... въ путь,-- сказалъ докторъ.
   Отрядъ нашъ встрепенулся.
   Живо надѣли мы ранцы, наполненные всевозможными перевязочными средствами, взяли носилки и минуть черезъ 20--25, построившись въ небольшую колонну, по два въ рядъ, и перекрестившись, скорымъ шагомъ двинулись на позиціи -- на Креветскія высоты, гдѣ въ это время происходило сраженіе.
   Было около двухъ часовъ дня. Жара стояла невыносимая: потъ градомъ лилъ съ нашихъ загорѣлыхъ лицъ, но мы бодро шли впередъ, сознавая, что намъ сегодня предстоитъ въ первый разъ поработать въ качествѣ братьевъ милосердія. Кто знаетъ? можетъ быть, этотъ день -- послѣдній въ жизни нѣкоторыхъ изъ насъ.
   Отрядъ шелъ, храня глубокое молчаніе.
   Чѣмъ ближе подвигались мы къ Кревету, тѣмъ сильнѣе и отчетливѣе становилась ружейная и пушечная пальба.
   Но вотъ мы поднялись на гору. Передъ нами открылась огромная площадь, покрытая мелкимъ дубовымъ кустарникомъ. Масса солдатъ, русскихъ и сербовъ, пѣшихъ и конныхъ, дымъ отъ костровъ, вереницы повозокъ, звяканье оружія, ржаніе лошадей, говоръ тысячей людей и надъ всѣмъ этимъ гулъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ,-- все это показывало, что мы находимся на Креветскихъ высотахъ, въ мѣстѣ расположенія нашей боевой позиціи.
   Докторъ Колюбакинъ представилъ нашъ отрядъ полковнику Меженинову, командиру Бѣлградской бригады. Полковникъ -- высокій, плотный, нѣсколько полный человѣкъ, съ добродушною физіономіей, очень симпатичный -- весьма любезно привѣтствовалъ насъ.
   -- Очень, очень радъ, -- говорилъ онъ, тряся руку Колюбакина,-- что вы пожаловали какъ разъ во-время... Ваше присутствіе здѣсь крайне необходимо. Только предупреждаю, господа, -- сказалъ онъ, обратившись къ намъ, -- тутъ летаютъ гранаты: турки на, этотъ счетъ не скупятся... Поосторожнѣй будьте. Мы люди привычные, ну, а ваше дѣло другое, -- вы новички. Совѣтую, если замѣтите гранату (полетъ ея замѣтенъ), падающую около васъ,-- или разбѣгайтесь скорѣе въ стороны, или ложитесь на землю; осколки гранаты при взрывѣ летятъ вверхъ, и это можетъ спасти лежащаго. А, впрочемъ, на все Богъ...
   Отрядъ сосредоточенно слушалъ рѣчь полковника.
   Преподавъ еще кое-какія инструкціи, Межениновъ сказалъ:
   -- Ну, а теперь съ Богомъ, на работу!..
   Найдя удобное мѣсто среди дубовъ тутъ же на позиціи, въ сторонѣ отъ лагеря, куда но нашему расчету всего менѣе могли быть направлены выстрѣлы турецкихъ орудій, отрядъ нашъ быстро соорудилъ огромную палатку, долженствовавшую служить перевязочнымъ пунктомъ для приходящихъ и приносимыхъ сюда раненыхъ. Затѣмъ, взявъ носилки, санитары отправились выполнять свой долгъ братьевъ милосердія въ долину Креветскихъ высотъ. Меня и студентовъ-медиковъ Бобринскаго и Рыжковскаго докторъ Колюбакинъ оставилъ при себѣ въ качествѣ помощниковъ.
   Надо сказать, что санитары нашего отряда вполнѣ были знакомы съ первоначальными пріемами при поданіи помощи раненымъ; наложеніе турникетовъ (инструментовъ для остановки кровотеченія), различныхъ видовъ бинтовъ и даже гипсовыхъ повязокъ и проч.,-- все это было усвоено нами еще въ Москвѣ, гдѣ отрядъ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ упражнялся въ саду дѣтской больницы на Бронной улицѣ (больница эта теперь упразднена) подъ руководствомъ докторовъ Головачева и Колюбакина.
   Тяжело-раненыхъ, однако, не оказывалось; въ нашу палатку приходили легко раненые и контуженные сербы; русскихъ было очень мало. Колюбакинъ со вниманіемъ осматривалъ раны, перевязывалъ и, глядя на изнуренныя жалкія фигуры "войниковъ", иногда спрашивалъ:
   -- Ну, что, братушка, въ больницу хочешь?
   -- А зашто, господине, до больницы, -- поспѣшно отвѣчалъ сербъ,-- до кучи {Зачѣмъ, господине, въ больницу... домой...}.
   И это обыкновенно повторялось всѣми ранеными сербами.
   Прослышавъ о нашемъ прибытіи на позиціи, къ Колюбакину вскорѣ стали стекаться не только раненые, но и больные сербы. Всѣ они жаловались обыкновенно на боль въ груди, лихорадку, ревматизмъ и проч. и всѣ поголовно просили отпустить ихъ "до кучи": въ больницу никто не хотѣлъ итти. Были и такіе, которые рѣшались калѣчить себя, лишь бы не нести суровой, непривычной доли солдата: возьметъ "братушка" заряженное ружье, поставитъ его прикладомъ на землю, положить на дуло одинъ или два пальца правой руки и съ помощью ноги или другимъ какимъ способомъ, не знаю, производитъ выстрѣлъ, а затѣмъ съ оторванными или пораненными пальцами приходить къ доктору проситься "до кучи".
   Все это, несомнѣнно, указывало, что сербы -- весьма плохіе "войники". Въ данномъ случаѣ громадную роль играла и замѣчательная трусость сербовъ. Въ сраженіяхъ офицеры, видя, что братушки крайне неохотно идутъ впередъ и при первыхъ турецкихъ выстрѣлахъ, въ большинствѣ случаевъ, обращаются въ бѣгство, -- придумали слѣдующій способъ построенія: сперва шеренга русскихъ, потомъ -- сербовъ, затѣмъ опять русскіе, за ними -- сербы, и въ концѣ концовъ отрядъ замыкался опять-таки шеренгой русскихъ добровольцевъ. При такомъ построеніи сербамъ приходилось волею-неволей итти впередъ. Поводомъ къ этому послужила, какъ мнѣ разсказывали, слѣдующая забавная исторія.
   Однажды ночью назначена была вылазка. Темная, непроглядная ночь какъ нельзя лучше благопріятствовала этому. Вызвалось до 200 человѣка, русскихъ охотниковъ, а для резерва взята была "чета сербовъ". Небольшой отрядъ русскихъ добровольцевъ спустился въ долину Кревета и шелъ въ глубокомъ молчаніи впередъ по направленію къ непріятельскимъ позиціямъ, находящимся противъ нашихъ на разстояніи двухъ или трехъ верстъ. Сербы шли въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ русскихъ и, пройдя съ версту или болѣе, остановились, не рѣшаясь итти далѣе. Въ турецкомъ лагерѣ все спало, даже собаки, которыхъ непріятель держалъ у себя во множествѣ, вѣроятно, для сторожевой службы,-- и тѣ не лаяли. Часовые на передовой турецкой линіи или тоже спали, или же не замѣчали приближенія русскаго отряда. Уже наши подвигались къ непріятельскимъ окопамъ, какъ вдругъ случилось нѣчто необыкновенное: въ глубокой темнотѣ оставшимся позади сербамъ показалось, что впереди двигаются турки. Это нелѣпое представленіе вызвало страшный переполохъ въ средѣ сербовъ; страхъ и ужасъ объялъ "войниковъ".
   -- Пуцай, братушки: то -- турски {Стрѣляй, братцы, это -- турки.}.
   И, сдѣлавъ залпъ по своимъ же, русскимъ, братушки помчались назадъ.
   Турецкій лагерь проснулся, собаки залились неистовымъ лаемъ. Охотники-добровольцы, видя, что дѣло ихъ не удалось, бросились назадъ къ своимъ позиціямъ, недоумѣвая, что сей сонъ значитъ? Къ счастію, никто не былъ раненъ.
   Наше русское начальство снисходительно относилось къ крайней трусости сербовъ. Но не такъ смотрѣлъ на это качество своихъ земляковъ храбрый сербскій полковникъ Хорватовичъ, отрядъ котораго занималъ правый флангъ нашей позиціи. Хорватовичъ, если видѣлъ бѣгущаго назадъ сербатруса во время сраженія, съ бѣшенствомъ выхватывалъ изъ кабуры револьверъ и собственноручно застрѣливалъ тутъ же своего соотечественника-трусишку. Братушки какъ огня боялись храбраго и строгаго полковника.
   При всемъ этомъ сербы, надо отдать имъ полную справедливость, -- крайне добрый, миролюбивый, очень симпатичный народъ, всюду радушно встрѣчавшій и провожавшій насъ, русскихъ. Въ этомъ отношеніи они разительно отличаются отъ своихъ единоплеменниковъ-сосѣдей -- болгаръ. Пишущему эти строки во время русско-турецкой войны 1877 г. пришлось служить вольноопредѣляющимся въ одной изъ шести дружинъ болгарскаго ополченія, сформированнаго въ Кишиневѣ и находившагося подъ начальствомъ генерала Столѣтова. Автору разсказа пришлось убѣдиться, что болгары, помимо того, что не отличаются особою храбростью {Во время похода по Румыніи, начиная отъ г. Плоешти, изъ ополченія чуть ли не ежедневно убѣгало 1--2 человѣка, унося амуницію и оружіе. На возвратномъ пути отъ Дуная, въ небольшомъ румынскомъ городкѣ -- Александріи, я видѣлъ нѣсколько человѣкъ такихъ дезертировъ. Авторъ.}, крайне жадный народъ: чего бы ни попросилъ русскій у болгарина, послѣдній всегда отвѣчаетъ стереотипною фразой: "нема ништо, Богоми" (нѣтъ ничего, ей-Богу).
   Но я отвлекся отъ разсказа.
   Пушечная пальба съ обѣихъ сторонъ продолжалась. Турецкія гранаты то и дѣло описывали въ воздухѣ дуги: очевидно, турки обстрѣливали наши позиціи. Въ большинствѣ случаевъ непріятельскія гранаты перелетали нашъ лагерь и только нѣкоторыя упадали здѣсь, но почему-то не разрывались. На другой день я видѣлъ нѣсколько такихъ гранатъ, валявшихся на землѣ; всѣ онѣ имѣли англійское клеймо.
   Былъ девятый часъ вечера. Темнѣло. Выстрѣлы съ обѣихъ сторонъ прекратились. Не знаю, каковъ былъ результатъ сраженія: говорили, что мы что-то отбили у турокъ, что небольшой черногорскій отрядъ, бывшій въ дѣлѣ, отчаянно дрался впереди всѣхъ и, какъ сѣно, косилъ своими кривыми ятаганами турокъ. Помню, что мы перевязали къ вечеру порядочное количество раненыхъ, которыхъ затѣмъ отправляли въ Делитрадъ.
   Усталые, измученные за цѣлый день, мы уже хотѣли почить отъ дѣлъ своихъ, какъ ровно въ 9 часовъ въ нашу палатку санитары принесли послѣдняго раненаго серба. Раны его были ужасны: осколками гранаты у него раздробило грудь, лѣвую ногу ниже колѣна, и, кромѣ того, животъ былъ прострѣленъ пулей на-вылета.
   Его осторожно положили на землю, кое-какъ сняли куртку, и затѣмъ докторъ положилъ на грудь ему холодный компрессъ.
   -- Василій Ивановичъ! Да неужели онъ будетъ живъ?-- спросилъ я Колюбакина.
   -- Черезъ 15--20 минутъ помретъ,-- отвѣтилъ мнѣ тихо докторъ.
   Положили бинтъ на ногу. Раненый хотя и стоналъ, но, видимо, былъ безъ памяти. Затѣмъ я сталъ осторожно снимать широкій, весь залитый кровью поясъ, который, какъ и у всѣхъ сербовъ, нѣсколько разъ плотно охватывалъ прострѣленный животъ раненаго.
   -- Готовъ!-- сказалъ Колюбакинъ, державшій руку несчастнаго "братушки".
   Санитары перекрестились.
   Въ поясѣ я нашелъ какую-то жестяную коробочку съ камушками (талисманъ, какъ объясняли сербы) и клочками чьихъ-то волосъ,-- повидимому, женскихъ. Трупъ былъ вынесенъ изъ палатки и отправленъ для преданія землѣ.
   Чтобы какъ-нибудь разсѣять тяжелое впечатлѣніе, произведенное на меня этимъ умершимъ, я пошелъ прогуляться по лагерю.
   Было уже совершенно темно. Тамъ и сямъ, около пылавшихъ костровъ, ютились группы сербовъ, напѣвая какія-то жалобныя пѣсни. И безъ того мрачная картина, только что видѣнная мною, была еще такъ свѣжа въ памяти, а тутъ эти душу надрывающіе мотивы.
   Я прошелъ далѣе. Вдругъ гдѣ-то невдалекѣ раздалась разухабистая русская пѣсня:
   
   И ахъ, вы, сѣни, мои сѣни,
   Сѣни новыя мои!...
   
   И пошло, и пошло. Волнами перекатывались въ воздухѣ могучіе звуки. Направо за лѣсомъ эхо громко вторило, нарушая тишину.
   На душѣ какъ-то сразу повеселѣло: любо было слышать здѣсь, далеко отъ милой отчизны, отъ Москвы бѣлокаменной, среди чуждыхъ, хотя и единовѣрныхъ людей, съ ихъ душу надрывающими пѣснями-стопами, здѣсь, на Креветскихъ высотахъ, веселые родные мотивы.-- Вотъ она, Русь-то матушка!-- думалось мнѣ.
   Я пошелъ туда, откуда раздавалась пѣсня. У самыхъ нашихъ батарей, почти на краю одной изъ возвышенностей Креветскихъ высотъ, стояла группа русскихъ солдатъ-добровольцевъ, находившихся видимо на-вееелѣ. "Лютая ракія", какъ называютъ сербы кукурузную водку туземнаго произведенія и которую выдавали нашимъ солдатамъ въ изобиліи,-- хоть и далеко не то, что нашъ родимый "сиводеръ", однако оказывала свое дѣйствіе. Среди группы почти старый унтеръ-офицеръ, на груди котораго красовались между медалями два георгіевскихъ креста, лихо отплясывалъ, выдѣлывая ногами какія-то мудреныя колѣна и молодцовато подергивая широкими плечами.
   
   И я не слушала отца,
   Выпущала молодца,--
   
   гремѣлъ хоръ солдатъ, подбадривая плясуна-"кавалера".-- Экіе молодцы!..-- подумалъ я, любуясь на эту знакомую, но здѣсь отрадную картину.
   Черезъ два дня была назначена панихида по убитымъ 16 и 17 сентября на Креветскихъ высотахъ.
   На широкой, ровной площадкѣ среди лагеря поставили аналой. Кругомъ въ стройномъ порядкѣ были разставлены войска, образовавшія правильный четыреугольникъ. Впереди одной изъ сторонъ стоялъ отрядъ отборныхъ русскихъ солдатъ-добровольцевъ, людей уже пожилыхъ, между которыми видны были даже сѣдые старики; всѣ они рѣшительно имѣли какіе-либо знаки отличія, а груди нѣкоторыхъ были украшены серебряными и золотыми георгіевскими крестами.
   Явился священникъ и хоръ московскихъ пѣвчихъ. Лашъ санитарный отрядъ стоялъ нѣсколько впереди на нравомъ флангѣ русскихъ добровольлевъ. Священникъ надѣлъ облаченіе, но панихида еще не начиналась: ждали главнокомандующаго Михаила Григорьевича Черняева.
   Но вотъ послышался непрерывный звонъ колокольчика, и изъ-за лѣса показалась скачущая тройка въ русской упряжи, съ кучеромъ въ красной рубахѣ, плисовой безрукавкѣ и ямщицкой шапочкѣ съ павлиньимъ перомъ.
   -- Смирно!.. На кра-улъ!-- раздалась команда.
   Ружья брякнули, войска взяли на караулъ.
   Генералъ Черняевъ, одѣтый въ сербскій мундиръ, вышелъ изъ коляски и поздоровался съ солдатами. Затѣмъ началась панихида.
   Торжественно, стройно неслось печальное похоронное пѣніе. По сосредоточеннымъ, загорѣлымъ лицамъ солдата текли слезы. Во время пѣнія "со святыми упокой" всѣ стали на колѣна.
   Пропѣли "вѣчная память". Панихида окончилась. Главнокомандующій сталъ обходить войска. Пройдя по фронту русскихъ увѣшанныхъ орденами "кавалеровъ", онъ воскликнулъ:
   -- Если бы у меня былъ хотя одинъ полкъ такихъ солдатъ,-- я бы разбилъ всю Турцію!
   Громовое русское "рады стараться, ваше -- ство! ", смѣшавшись съ крикомъ "ура" и "живіо", было отвѣтомъ на эти слова генерала Черняева.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru