СМѢШНЫЕ РАЗСКАЗЫ, СЦЕНЫ, ШУТКИ И ЛИРИЧЕСКІЯ СТИХОТВОРЕНІЯ
МОСКВА Изданіе журнала "РАЗВЛЕЧЕНІЕ" 1900
РЯЖЕНЫЙ.
(СВЯТОЧНЫЙ РАЗСКАЗЪ.)
-- И отчудили же мы тогда на святкахъ!.. Что смѣху было -- страсть!
-- Разскажи, Иванъ Иванычъ, какъ и что, по порядку. Смерть люблю хорошіе разсказы!-- просилъ одинъ изъ компаніи, сидѣвшей въ гостяхъ у Ивана Ивановича., мелкаго торговца-кожевенника.-- Какъ, тоись, дѣло-то было?
-- Обнаковенно какъ. Сидимъ мы вотъ такимъ же манеромъ: Парфенъ Сидоровъ, Карпъ Герасимовъ, я да кумъ Прохоръ; сидимъ это за чайкомъ, "брыкаловкой" балуемся -- нельзя безъ этого,-- закусывасмъ и все иное прочее,-- честь-честью: пьемъ, ѣдимъ, разговоры разговариваемъ. Только кумъ Прохоръ и говоритъ:
-- А что, братцы, я придумалъ. Давайте нарядимъ мою свинью какъ ни на есть почуднѣе, да и отправимся съ ней къ Федоту Ильичу: покрайности посмѣемся вдоволь... Идетъ, что ли?
Мы и рты разинули отъ удивленія.
-- Да какъ же это мы свинью-то твою потащимъ по улицѣ?-- спросилъ Парфенъ Сидоровъ.
-- Оченно просто: вы двое будете вести ее за ноги, какъ будто подъ ручку, а мы съ кумомъ будемъ сзади подталкивать и дѣло съ концомъ.
-- Ладно, идетъ... Вали, кумъ,-- говорю я.
А самого смѣхъ такъ и разбираетъ. Чудило этотъ Прохоръ!
Хорошо-съ. Одѣлись мы всѣ и пошли на дворъ въ сарай, гдѣ обитала эта самая кумова свинья. Отворили дверь, а хавронья-то, должно-быть, отъ скуки что ли или съ радости -- къ намъ навстрѣчу: подняла этакъ свое рыло-то и похрюкиваетъ. Кумъ Прохоръ раздосталъ у дворника тулупъ, валенки и шапку: нарядили мы живымъ манеромъ свинью, надвинули на рыло шапку, укутали большимъ платкомъ и повели за ворота. Хавронья сперва упиралась, хрюкала, а потомъ ничего -- обошлась. Тащимъ мы ее, сударыню, подъ ручку за ноги, какъ будто, дескать, пьянаго: въ тулупѣ-то незамѣтно. Да и темь была такая, -- хоть глазъ выколи: по думскому календарю полагалась луна, а ея не было; ну, фонари-то и не горѣли. Это намъ все было на руку.
Прошли мы нашу слободку -- ничего: все какъ слѣдуетъ, благополучно. Идемъ да пошатываемся, а сторожа у воротъ смѣются:
А кумъ Прохоръ поталкиваетъ сзади свою хавронью да приговариваетъ на каждомъ шагу:
-- Иди, сватъ Стигнѣй... Чего упираешься? Иди, не сумлѣвайся! Доведемъ въ лучшемъ видѣ...
"Сватъ Стигнѣй" только хрюкаетъ на это. Извѣстно, ходьба на заднихъ лапахъ для свиньи -- дѣло не совсѣмъ подходящее.
Миновали мы мостъ и поднялись въ гору. Тутъ уже пошелъ другой коленкоръ: магазины освѣщены, у пивныхъ и у трактировъ фонари,-- свѣтло. Итти стало боязно. А тутъ еще, какъ нарочно, Карпъ Герасимовъ спьяну, должно-быть, пѣсню затянулъ.
Сейчасъ, это, къ намъ ночной сторожъ подлетѣлъ.
-- Какую вы имѣете полную праву орать? Почему такое безпокойство? Что за народъ?
-- Мы не народъ, а торговцы,-- говоритъ кумъ Прохоръ.
-- А это что за пьяный?-- спрашиваетъ сторожъ и тычетъ въ укутанную тулупомъ хавронью.
Та хрюкнула.
-- Это мой сватъ Стигнѣй, -- отвѣчаетъ кумъ,-- пьянъ, какъ свинья: вишь, хрюкать даже началъ...
Меня смѣхъ такъ и разбираетъ: еле удержался.
-- Ступайте, -- говоритъ сторожъ, -- да только чтобы въ аккуратѣ, безъ горлопанства. Нашего брата только безпокоите...
Кое-какъ дошли мы до дома, гдѣ жилъ Федотъ Ильичъ. Ввалились въ квартиру и свинью ведемъ -- все, какъ слѣдуетъ. Дочка-то его, какъ увидала нашу компанію, сейчасъ къ отцу:
Прибѣжали дочки его, здороваются съ нами, такія веселыя. Понабрались еще кое-кто изъ гостей -- компанія, одно слово, важнецкая. Хавронья наша, надо полагать, почуяла разные съѣдобные запахи и ну хрюкать да ворочаться.
-- А это что за ряженый?-- спросилъ Федотъ Ильичъ, указывая на свинью въ тулупѣ.
-- Это,-- говоритъ кумъ Прохоръ,-- мой приказчикъ Сенька: веселый малый, на гармошкѣ наяриваетъ лучше Невскаго. Да нализался, подлецъ, оченно неаккуратно: насилу довели...
Хавронья хрюкнула разъ, другой. Всѣ засмѣялись.
-- Хрюкать, шельмецъ, научился, какъ настоящая свинья: никакъ не отличишь,-- говорилъ кумъ, а мы всѣ крѣпко держимъ чушку, чтобы не ворочалась.-- Ну-ка, Сенька, похрюкай еще: оченно любопытно у тебя выходитъ.
Сказалъ это Прохоръ, да хавронью-то въ бокъ. Та, конечно, захрюкала еще сильнѣе.
Хозяинъ, жена его, дочки и гости такъ и покатываются со смѣху.
-- Да вы ужъ очень укутали ряженаго-то: задохнется еще, -- говоритъ Федотъ Ильичъ.-- Раздѣвайте его да посадите на диванъ: пусть отдохнетъ. Нужды нѣтъ, что пьянъ: на то и святки, чтобы веселиться.
-- Карпъ! Парфенъ! скидавайте же тулупъ-то съ Сеньки, да и шапку долой, -- скомандовалъ кумъ Прохоръ.
Тѣ живо размундирили чушку: Карпъ Герасимовъ стянулъ тулупъ, а Парфенъ Сидоровъ -- шапку и платокъ, и наша Хавронья явилась во всей свиной красотѣ.
Хозяйскія дочки бросились бѣжать въ свою комнату, гости попятились назадъ, Федотъ Ильичъ разинулъ ротъ, выпучилъ глаза и стоялъ, какъ столбъ, жена его, хозяйка-то, словно примерзла къ своему мѣсту, а мы схватились за животики и давай: ха, ха, ха! каковъ "ряженый"-то? хорошъ? ха, ха, ха!..
А "ряженый" нашъ, ничего не понимая, уставилъ свое глупое свиное рыло и хрюкаетъ отъ удовольствія. Хрюкалъ онъ, хрюкалъ, братцы мои, да какъ стреканетъ въ дверь! Вышибъ ее рыломъ и былъ таковъ. Мы пустились за нимъ. Выбѣжали на улицу. Хавронья наша дуетъ во всѣ лопатки. Кумъ Прохоръ впереди всѣхъ бѣжитъ и оретъ:
-- Держи, держи!
-- Кого "держи"?-- схватилъ его за шиворотъ мочной сторожъ.
-- Свинью мою... вонъ лупитъ по улицѣ!
-- Тебя держать надо, а не свинью. Обалдѣлъ отъ святокъ-то!-- говоритъ сторожъ.
Прибѣжали и мы.
-- Что жъ, братцы, пропадать теперь моей свиньѣ-то?-- говоритъ жалобно кумъ.
-- Не пропадетъ, отыщется, -- отвѣчаетъ сторожъ.-- А вотъ васъ всѣхъ надо успокоить: потому -- пьяны, опять же нарушеніе обчественной тишины...
Ну, конечно, въ эту самую ночь мы ночевали честь-честью "подъ ухватомъ", въ части, тоись...
-- Такъ вотъ что отчудили мы, братцы мои, въ прошлыя святки!-- закончилъ свой разсказъ Иванъ Ивановичъ.