Александрѣ Михайловнѣ только-что минуло двадцать-три года, когда она овдовѣла. По окончаніи траура своего, она съѣздила на богомолье въ Ростовъ и, на возвратномъ пути черезъ Москву, остановилась погостить у двоюродной или троюродной тётки своего мужа и московской старожилки, Варвары Дмитріевны Разлуцкой.
Не мѣшаетъ вамъ знать, иногородный мой читатель, что Москва такъ же богата дядюшками и тётушками, какъ была и въ пушкинскія времена.
Спѣшу прибавить, что Варвара Дмитріевна не принадлежала къ числу черезчуръ-требовательныхъ и неугомонныхъ тётокъ; напротивъ, вы могли къ ней не являться цѣлые полгода, не писать поздравительныхъ писемъ въ праздники и въ именины; но вздумалось вамъ къ ней заѣхать -- и вы находили самый радушный пріемъ, встрѣчали самую привѣтливую физіономію, миловидную, несмотря на морщины и сѣдые волосы.
Отъ Варвары Дмитріевны ни одинъ племянникъ не слыхалъ даже нравоученія: она не принадлежала къ высшему кругу общества и скромно занимала на Остоженкѣ верхній этажъ собственнаго дома; нижній отдавался въ наймы отдѣльными квартирами, и надъ дверьми одной изъ нихъ красовалась вывѣска портнаго съ надписью: "Изъ Санктъ-Петербурга".
Многое, чего въ этомъ старосвѣтскомъ домѣ недоставало со стороны изящества и комфорта жизни, съ избыткомъ вознаграждалось патріархальнымъ гостепріимствомъ хозяйки. Она съ распростертыми объятіями встрѣтила свою племянницу, отпраздновала пріѣздъ ея великолѣпнымъ обѣдомъ, на который созвала всѣхъ близкихъ и дальнихъ родственниковъ, предоставила въ распоряженіе Александры Михайловны свою собственную комнату, какъ лучшую въ домѣ, и единственнаго сына своего, Василья Андреевича Разлуцкаго, какъ завиднѣйшаго въ свѣтѣ кавалера и любезнѣйшаго собесѣдника.
Любовь къ Василью Андреевичу была, можно сказать, спеціальностью Варвары Дмитріевны, фокусомъ соединенія всѣхъ ея чувствъ и помышленій. Василій Андреевичъ былъ представителемъ всевозможныхъ совершенствъ въ глазахъ своей матери, а имя его было неизбѣжнымъ третьимъ словомъ во всѣхъ рѣчахъ ея.
-- Какъ ваше здоровье? спрашиваетъ кто-нибудь у Варвары Дмитріевны.
-- Благодарю васъ, и Васинька, слава Богу, здоровъ, отвѣчала она.
-- Большой Театръ горитъ, говорили ей знакомые, собравшіеся къ ней въ день пожара.
-- Да, да! Вотъ и Васинька вчера обжегъ себѣ палецъ сургучомъ, отвѣчала Варвара Дмитріевна.
Хотя Васинька былъ ужь восьмнадцати-лѣтнимъ юношей и хотя учился очень-порядочно, а въ семьѣ своей слылъ ученымъ, умницей и буйной головой, для двадцати-трехъ-лѣтней женщины мало прелести было въ его обществѣ. Его необычайподлинная фигура, до такой степени длинная, что, казалось, ее чѣмъ-то поливали, чтобъ она вытягивалась не по днямъ, а по часамъ; рыжеватые, вплоть-остриженные волосы и круглые, на выкатѣ, глаза, исполненные довольства и самонадѣянности, такъ и напрашивались на дерзость. И надобно прибавить, что наружность Васиньки была не изъ числа обманчивыхъ наружностей. Нерѣдко, правда, Варвара Дмитріевна приходила въ изумленіе отъ тонкаго обращенія своего сына съ Александрой Михайловной; но въ-сущности Васинька старался только озадачить Александру Михайловну своимъ глубокомысліемъ, остроуміемъ и высшими взглядами, невсегда-понимаемыми его собесѣдницей, что приводило его въ истинный восторгъ.
-- Я понимаю направленіе вашихъ физіологическихъ понятій, говорилъ, напримѣръ, Васинька:-- я готовъ биться объ закладъ, что вы блондинокъ предпочитаете брюнеткамъ -- не правда ли?
-- Да, кажется, отвѣчала, поразмысливъ, Александра Михайловна.
-- Ну, я такъ и ожидалъ -- херувимчиковъ! Нѣтъ, я люблю брюнетокъ. О, брюнетки южное созданье, дитя страстей, сочетаніе всѣхъ сокровенныхъ тайнъ наслажденія! о, брюнетки -- прелесть! продолжалъ Васинька съ выраженіемъ, придававшимъ глубокое значеніе любви его къ брюнеткамъ.
-- Васинька! полно тебѣ, ради Бога, говорила Варвара Дмитріевна, которую часто пугало анакреонтическое направленіе сына.
-- Ну, а какъ но-вашему, спрашивалъ опять Васинька: -- Карлъ Пятый былъ великій человѣкъ?
-- Да, отвѣчала Александра Михайловна, стараясь припомнить давно-забытые ею уроки исторіи.-- Онъ былъ великій человѣкъ.
-- А по-моему онъ былъ просто человѣкъ, говорилъ Васинька.
Такого рода было волокитство Васиньки, и въ домѣ всѣ рѣшили, что онъ такъ и увивается около Александры Михайловны, не подозрѣвая, что Александра Михайловна, самое кроткое изъ Божіихъ созданій, подъ-часъ дорого бы дала, чтобъ избавиться отъ усердія своего кавалера.
Въ первыхъ числахъ марта, то-есть, послѣ двухнедѣльнаго слушанья васинькиныхъ мудрыхъ рѣчей, Александра Михайловна собралась въ первый разъ выѣхать изъ дома тётки, чтобъ навѣстить свою давнишнюю пріятельницу, только-что пріѣхавшую въ Москву. Дѣло было вечеромъ. Стоя передъ зеркаломъ, она накидывала черную кружевную косынку на свои каштановые волосы, между-тѣмъ, какъ Васинька, сидя противъ нея, раскуривалъ длинную трубку.
-- А вы долго пробудете у Брежневыхъ? спросилъ онъ.
-- Какъ прійдется. Я давно не видалась съ Евгеніей Николавной.
-- Г-жа Брежнева недурна, продолжалъ Васинька.-- Я люблю физіономію въ такомъ родѣ, знаете, piquantes. А вы съ ней очень-дружны?
-- Мы вмѣстѣ учились танцовать, видались два раза въ недѣлю, и тогда очень любили другъ друга.
-- Тогда! Да нечего объ этомъ и говорить. Ну, позвольте васъ спросить: какое значеніе имѣетъ дружба -- pardon, двухъ дѣвчонокъ? Вѣдь все въ жизни имѣетъ какую-нибудь цѣль; а къ чему, скажите, ведетъ дружба двухъ четырнадцатилѣтнихъ пансіонерокъ?
Александра Михайловна не отвѣчала.
-- А вы знаете брата Евгеніи Николавны? спросилъ Васинькка.
-- Нѣтъ, вовсе не знаю. Что, онъ похожъ на сестру?
-- Непохожъ; въ немъ жизни мало, вялъ, пустой человѣкъ! Занимался въ университетѣ, и то съ грѣхомъ пополамъ, былъ за границей, воротился въ Петербургъ и теперь ничего не дѣлаетъ. Пустой человѣкъ!
Нельзя сказать, что Васинька любилъ злословить, хотя чужое злословіе не возбуждало въ немъ негодованія; но ему часто случалось нападать на мірскую пустоту.
-- Пора ѣхать, прервала Александра Михайловна, надѣвая перчатки.
-- А знаете что? И я вечеромъ явлюсь къ Брежневымъ, сказалъ Васинька.-- По вечерамъ они всегда принимаютъ. Vous m'annoncerez.
Александра Михайловна отправилась. Что ни говори Васинька, хороши бываютъ встрѣчи съ друзьями нашего дѣтства. Правда, дружба двухъ пансіонерокъ была основана не на глубокомъ изученіи характеровъ, не на сознательномъ сходствѣ общихъ нравственныхъ началъ, а на пустой и ни къ чему неведущей болтовнѣ... Но, что жь изъ этого слѣдуетъ? Мила эта болтовня, и вѣчно дорого бываетъ намъ воспоминаніе о ней.
Геня была умная, живая, хорошенькая дѣвушка. Вслѣдствіе слишкомъ-ранняго развитія и молодости, слишкомъ-рано утраченной въ свѣтѣ, она такъ же мало знала цѣну жизни, какъ и Александра Михайловна вслѣдствіе совершенной своей неопытности. Онѣ устроились въ уборной Гени, гдѣ имъ можно было наговориться вдоволь наединѣ.
-- Скажи мнѣ, Алина, сказала наконецъ Геня: -- что ты намѣрена дѣлать? Теперь ты независима, состояніе твое обезпечено; ты еще такъ молода и можешь быть такъ счастлива...
На глазахъ Алины навернулись слезы.
-- Еслибъ ты знала, сказала она: -- какъ я была счастлива, ты бы судила иначе. Да я и не понимаю возможности забыть прошедшее и на новой основѣ устроить свое счастье. Мнѣ кажется даже, что, съ моей стороны, такая мысль была бы грѣшною мыслью.
Геня съ удивленіемъ посмотрѣла на молодую вдову: она далеко не предвидѣла такого отвѣта.
-- Но я знаю, сказала она: -- что ты вышла замужъ потому только, что этого хотѣла твоя бабушка.
-- Правда: такъ что жь? Тогда я вовсе не знала своего мужа, но полюбила его впослѣдствіи. И мудрено ли, что я не сразу оцѣнила его благородное сердце? Вспомни: мнѣ всего было 18-ть лѣтъ, когда прямо съ бабушкиныхъ рукъ я пошла подъ вѣнецъ...
-- И едва-ли не полюбила мужа, какъ прежде любила бабушку, замѣтила почти-шопотомъ Геня, которой сильно не нравился покойникъ.
-- Право, продолжала Александра Михайловна, не вслушавшись въ послѣднія слова Гени: -- право, теперь безъ него я не знаю что дѣлать, чѣмъ день убить: такъ сильна во мнѣ привычка со всѣмъ относиться къ нему и дѣйствовать по его волѣ.
-- А при немъ какъ ты проводила время?
-- Ты знаешь, мы большею-частью жили въ деревнѣ; онъ не любилъ общества и такъ заботился о выполненіи всѣхъ моихъ прихотей, что я объ обществѣ и не думала. Онъ выписывалъ мнѣ наряды, цвѣты, книги -- словомъ, ухаживалъ за мной какъ за ребенкомъ.
-- Скажи, Алина, тебѣ никогда не случалось скучать при всѣхъ твоихъ нарядахъ, цвѣтахъ и поучительныхъ книгахъ?
-- О, не думай, чтобъ у меня не было и другихъ развлеченій!
-- А именно?
-- Хотя мужъ мой и не любилъ общества, но когда въ сосѣдствѣ устроивались балы, мы на нихъ ѣзжали.
Генѣ очень хотѣлось спросить ужь не съ покойнымъ ли Петромъ Ивановичемъ она танцовала на этихъ балахъ, но боялась оскорбить серьёзное чувство Алины и дала другой оборотъ своему вопросу.
-- И на этихъ балахъ ты встрѣчала молодыхъ людей?
-- Конечно.
-- И ни одного изъ нихъ не полюбила?
-- Какая ты странная! Вопервыхъ, я любила мужа; вовторыхъ, я этихъ молодыхъ людей видала только мимоходомъ и считаю невозможнымъ полюбить человѣка, не зная его.
-- О! да я вижу, ты разсуждаешь спокойно, какъ нѣмецкій философъ. А скажи мнѣ, что сынъ твой: онъ съ тобой?
-- Еще бы! Вотъ о немъ разспроси меня, отвѣчала Алина, у которой просіяло лицо.-- Ахъ, Геня, еслибъ ты знала, какъ онъ милъ и какъ меня любитъ! Я тебѣ приведу его. Онъ на меня похожъ; это, говорятъ, счастливый сынъ. Про него у меня бездна плановъ; я съ нимъ буду жить въ деревнѣ, пока ему минетъ восемь лѣтъ, и одна, совершенно одна, буду заниматься его воспитаніемъ. Потомъ повезу его за границу, прямо въ Италію: мнѣ непремѣнно хочется, чтобъ онъ былъ художникомъ. Сегодня онъ, бѣдненькій, несовсѣмъ-здоровъ, а то я взяла бы его съ собой. Но ты увидишь, что за мальчикъ мой Саша.
-- Надѣюсь. Завтра же пріѣду посидѣть съ тобой; кстати буду. съ визитомъ и у твоей тётки. Я думаю, тебѣ у нея скука страшная?
-- Все это прекрасно, сказала она: -- но, воля твоя, мнѣ не вѣрится, чтобъ жизнь твоя скончалась съ Петромъ Иванычемъ, и чтобъ ты всегда могла довольствоваться своимъ житьемъ въ деревнѣ, или у Варвары Дмитревны. А еслибъ я этому вѣрила, я бы, право, тебѣ завидовала. Мнѣ свѣтъ надоѣлъ; часто скучно, и иногда я сама готова, для перемѣны, запереться въ деревнѣ...
-- Что ты не выходишь замужъ?
-- За кого? Я не выйду замужъ по разсудку: а здѣсь за исключеніемъ Серёжи, не вижу никого достойнаго вниманія женщины.
Ужь не въ первый разъ съ начала разговора Геня упоминала о своемъ братѣ. Замѣтно было, что ея любовь къ нему не чужда была той экзальтаціи, которую многія сестры вносятъ въ чувство свое къ братьямъ.
-- Да покажи же мнѣ своего брата, сказала Алина.
-- Покажу непремѣнно; теперь ты съ нимъ только познакомишься; послѣзавтра онъ ѣдетъ въ деревню, чтобъ добраться туда послѣднимъ путемъ, встрѣтить тамъ весну, пить молоко и подышать чистымъ воздухомъ, по приказанію доктора. Вообрази: въ деревнѣ онъ будетъ твоимъ сосѣдомъ и все лѣто проведетъ въ К*** уѣздѣ. Смотри, не влюбись въ него.
-- Кажется, я не влюбчива, отвѣчала Алина, улыбаясь: -- да и не всѣ же смотрятъ на него твоими глазами.
Геня взглянула на Алину, которая въ эту минуту показалась ей олицетвореніемъ женской чистоты. Ея дѣйствительно не могло коснуться предположеніе, очень-дозволенное въ-отношеніи къ другой женщинѣ.
-- Это правда, сказала Геня: -- ты исключеніе между женщинами; но, повѣрь, я не ослѣплена насчетъ Сережи. Ты знаешь Вареньку Радугину? Она на-дняхъ написала ему стихи; они въ моемъ альбомѣ.
И, поспѣшно открывъ альбомъ, она прочла слѣдующее четверостишіе:
Je revint parmi nous plein de son Italie,
Que j'aimais à le voir! Poitrinaire, nerveux
Toujours rêvant de Rome, au sein de la patrie,
Toujours parlant d'amour, et toujours amoureux!
Александра Михайловна не замѣтила, что мысль о человѣкѣ, вернувшемся изъ Италіи и обязанномъ вздыхать по южномъ небѣ -- ужь порядочно-избитая мысль; она нашла, что стихи очень-милы, перечла ихъ еще разъ. Ее стала занимать мысль о знакомствѣ съ такой романической личностью, и судьба ея, принявъ на себя роль покойнаго Петра Ивановича, занялась немедленнымъ выполненіемъ невиннаго ея желанія. Дверь отворилась -- въ уборную вошелъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати.
Съ перваго взгляда на Брежнева Александрѣ Михайловнѣ показалось довольно-непонятнымъ, что онъ можетъ внушать пламенныя строки женщинамъ. Геня много говорила о его красотѣ, а понятія Александры Михайловны о красотѣ были основаны на томъ, что натвердилъ ей учитель, нѣкогда-заставлявшій ее рисовать съ греческихъ бюстовъ. Дѣйствительно, во всей наружности Брежнева не было ни одной античной черты, но была прелесть совершенно-условная, говорящая воображенію и неспособная выдержать классической критики: онъ былъ довольно-строенъ, блѣденъ; взглядъ небольшихъ глазъ отличался серьёзностью; волосы рѣдкіе, но необыкновенно-мягкіе, ложились черными прядями вокругъ лба и щекъ: пріемы его были холодны; наконецъ одежда его отличалась чисто-англійской строгостью. Вообще, въ немъ невозможно было не признать джентльмена, и онъ вамъ нравился, хотя вы и не могли указать на ту особенность, которая вамъ нравилась въ немъ: Геня представила брата Александрѣ Михайловнѣ. Онъ едва взглянулъ на нее и холодно поклонился.
-- Конечно, отвѣчалъ Брежневъ, повторяя свой поклонъ и садясь возлѣ сестры.
-- Я сейчасъ говорила, продолжала Геня: -- что жизнь женщины ни въ какомъ случаѣ не можетъ считаться оконченной въ двадцать-три года; вѣдь я права, какъ ты думаешь?
-- ...Мм...да, отвѣчалъ онъ, не пускаясь въ дальнѣйшія разсужденія.
Затѣмъ послѣдовало молчаніе.
Александра Михайловна, немного сконфуженная лаконизмомъ Брежнева, придумала отъ вопросовъ "вызывающихъ на размышленіе" перейдти къ растительному царству.
-- Откуда у тебя столько цвѣтовъ? спросила она.
-- Серёжа убралъ ими мою комнату ко дню моего пріѣзда, отвѣчала она.
-- Вы любите цвѣты и занимаетесь ими? спросила Александра Михайловна.
-- Люблю, но не занимаюсь, отвѣчалъ Брежневъ.-- Уходъ за ними меня не прельщаетъ.
-- Ты вообще довольно-лѣнивъ.
На это замѣчаніе Брежневъ только улыбнулся. Разговоръ такъ и остановился на вопросахъ и отвѣтахъ о любви къ цвѣтамъ. Сильно досадовала Геня, желавшая выказать брата съ самой выгодной стороны, а подруга ея изъ этой неудавшейся попытки вывела заключеніе, что Брежневъ, должно-быть, слишкомъ для нея уменъ.
II.
Брежневы занимали хорошее положеніе въ обществѣ; москвичи привыкли любить и уважать ихъ; они жили открыто: каждый вечеръ къ нимъ съѣзжалось человѣкъ десять знакомыхъ, а въ извѣстные торжественные дни, почти въ буквальномъ смыслѣ слова, собирался весь городъ, что составляло весьма-странную смѣсь. Вы здѣсь встрѣчали и представителей аристократическаго общества, и дебютантку неизвѣстнаго круга, являвшуюся въ свѣтъ подъ покровительствомъ Брежневыхъ, и литератора, и людей въ чинахъ, и московскихъ студентовъ, и иностранныхъ артистовъ, Словомъ, этотъ домъ былъ живымъ анахронизмомъ, единственнымъ образчикомъ старинныхъ московскихъ домовъ, гдѣ всякому бывали рады и гдѣ всякому бросались въ глаза начала той самой патріархальности, которыя у Варвары Дмитріевны выражались въ болѣе-мѣщанскихъ или менѣе-богатыхъ формахъ. Въ девятомъ часу общество Гени изъ ея уборной перешло въ гостиную. Стали съѣзжаться, и черезъ полчаса совершенно-неожиданно завязался разговоръ довольно-общій, потому-что сбивался на злословіе. Предметомъ толковъ былъ молодой человѣкъ, недавно-явившійся въ общество, сильно-занявшій московскихъ дамъ, и на бѣду свою, мало ими занявшійся.
-- Онъ не стоитъ того, чтобъ о немъ говорили, отозвалась о немъ одна изъ присутствующихъ.
-- Да! подтвердилъ одинъ господинъ-стоикъ со всемірно-признанными добродѣтелями: -- со всѣмъ можно помириться; но съ шаткостью нравственныхъ убѣжденій никогда; и потому я съ нимъ не намѣренъ кланяться.
-- Да вы знаете ли, спросила г-жа С***, что онъ заклятый врагъ Жоржа Занда?
-- Это еще говорило бы въ его пользу, отвѣчала графиня Л*** съ улыбкой, исполненной сознанія собственнаго превосходства.-- Бѣда не въ этомъ...
Напрасно Геня старалась дать другое направленіе разговору, который въ этотъ разъ шелъ какъ по маслу. Едва Брежневъ успѣлъ подойдти къ сонму этихъ строгихъ судей, какъ къ нему нѣсколько голосовъ обратились съ вопросомъ: знаете ли вы Стоянова?
-- Знаю, отвѣчалъ Брежневъ.-- Онъ и прежде мнѣ нравился, а теперь я чувствую, что становлюсь его записнымъ приверженцемъ.
Эти ли слова подѣйствовали на общество, или появленіе подносовъ съ чаемъ, только разговоръ прекратился; составились группы... Александра Михайловна взяла свою чашку и устроилась въ уединенномъ углу гостиной, довольствуясь скромной ролью наблюдателя. Но ее замѣтилъ Брежневъ и подошелъ къ ней. Ему пришлось по-сердцу выраженіе ея глазъ большихъ и темныхъ, исполненныхъ нѣжности и доброты; впрочемъ, въ глазахъ и была вся красота Алины, отнюдь не красавицы; но Брежневу наружность ея показалась очень-характерной. Дѣйствительно, бѣлизна кожи ея, доходившая до болѣзненной прозрачности, и хилость высокаго стана обличали въ-холѣ выросшаго ребенка, чьей-то заботливой рукой отстраненнаго отъ всякаго рода жизненныхъ испытаній, въ которыхъ могла, конечно, окрѣпнуть нѣжная организація, но могла и разрушиться... Брежневу, порядочно-привыкшему къ женщинамъ много-испытавшимъ, эти примѣты говорили въ пользу Алины. Особенно же ему нравилось то, что вся ея особа носила печать чего-то не дюжиннаго, не vulgar, чтобъ выразиться словомъ, котораго не хотѣлъ перевести Пушкинъ.
-- Вы, вѣроятно, не ждали, что попадете въ кругъ такихъ неумолимыхъ судей? спросилъ Брежневъ.
-- За что такъ нападали на этого молодаго человѣка? спросила въ свою очередь Алина.
-- Да какъ вамъ сказать? Стоянова бранятъ не изъ ненависти къ его убѣжденіямъ (они даже могутъ оставаться неизвѣстными публикѣ), а изъ желанія прокричать свои собственныя, бранятъ его еще потому, что некому за него заступиться; въ-сущности же онъ имъ не нравится потому только, что слишкомъ пренебрегаетъ случаемъ понравиться кому-нибудь изъ нихъ.
-- Онъ долженъ быть, снисходителенъ и добръ, подумала Алина: -- а какая холодная оболочка!
-- Какъ вы задумались! О чемъ это? спросилъ Брежневъ.
-- Я?.. Я думала, что у васъ должно-быть доброе сердце, отвѣчала Алина.
Брежневъ улыбнулся. Ему понравилась такая откровенность.
-- Почему же вы это думаете? спросилъ онъ.
Алина не рѣшилась, или не съумѣла сказать, почему. Она слегка покраснѣла и отвѣчала:
-- Такъ... я сама не знаю.
-- Тѣмъ лучше, сказалъ Брежневъ.-- Я люблю ни на чемъ неоснованныя мнѣнія о людяхъ, которыхъ мы видимъ въ первый разъ: они предвѣщаютъ дружеское сближеніе. Позвольте мнѣ вывести такое заключеніе въ пользу нашихъ будущихъ сношеній.
-- О... конечно!.. отвѣчала она довольно-робко:-- тѣмъ болѣе, что я... надѣюсь васъ видѣть... Вы, кажется, лѣто проводите въ нашемъ сосѣдствѣ. Ваша деревня недалеко отъ Ситни?
-- Верстахъ въ пяти, и я постараюсь воспользоваться такимъ сосѣдствомъ.
-- У васъ будетъ другое, болѣе-пріятное сосѣдство, очень-наивно отвѣчала Алина: -- въ Ситнѣ же живетъ одна изъ моихъ родственницъ... Наши усадьбы почти-смежны.
А кто ваша родственница?
-- Магдалина Ивановна Елецкая. И знаете ли, я бы даже дала вамъ порученіе къ ней, если только это васъ не затруднитъ.
-- Сдѣлайте одолженіе, все, что вамъ угодно. А ваша родственница молодая женщина?
-- Мы съ ней ровесницы: ей двадцать-три года.
-- Она замyжeмъ?
-- Да, ужь шесть лѣтъ, и очень-счастлива: мужъ ея отличный человѣкъ.
Брежнева не заинтересовали подробности о семейномъ счастіи Магдалины Ивановны, а заинтересовало все то, что Алина умѣла ему сказать о сторонѣ, гдѣ онъ провелъ свое дѣтство и первую молодость; какъ о старомъ другѣ, разспрашивалъ онъ о краѣ, имъ давно-покинутомъ, но незабытомъ. Вдругъ, за стуломъ Брежнева, сидѣвшаго противъ Алины, вытянулась длинная фигура Васиньки, который пристально посмотрѣлъ на Александру Михайловну, значительно ей поклонился, сопровождая свой поклонъ самой лукавой улыбкой, и исчезъ. Александра Михайловна покраснѣла до ушей; ей стало неловко въ эту минуту; къ-счастью, пріѣздъ новыхъ гостей заставилъ Брежнева покинуть свое мѣсто; она собралась ѣхать. Въ залѣ ей перебилъ дорогу Васинька и щегольскимъ французскимъ нарѣчіемъ, этимъ несчастнымъ нарѣчіемъ, которое каждый уродуетъ по-своему, сказалъ не переводя духа:
-- Pour sur déjà, à present, vous ne voudrez pas partir à la maison?
-- Я ѣду, отвѣчала она не останавливаясь.
-- Ну, ну, ну, не сердитесь; вѣдь я шучу. Я васъ провожу до кареты, а самъ останусь здѣсь. Софи Верхоглядова сегодня мила до неимовѣрности. Вы ее знаете?
-- Нѣтъ.
-- Это компаньйонка Евгеніи Николавны, но такъ воспитана...
-- Послѣ доскажете... теперь поздно.
Замѣтивъ сборы Александры Михайловны къ отъѣзду, Брежневъ послѣдовалъ за нею и просилъ позволенія лично явиться за письмомъ и посылкой. Она его благодарила и на прощаньи протянула ему руку, которую онъ слегка пожалъ. Васинька между-тѣмъ шумно хлопоталъ о каретѣ.
Съ непривычки Александра Михайловна устала и на другой день, проснувшись ужь около 12-ти часовъ, принялась писать къ Елецкой. Онѣ были дружны съ дѣтства и отчасти заражены любовью къ перепискѣ, а на этотъ разъ было о чемъ писать: и о вчерашнемъ вечерѣ, и о знакомствѣ съ Брежневымъ, и о французскомъ четверостишьѣ, которое запомнила Алина. Она знала, что такія подробности займутъ Мадлену не менѣе ящика съ конфектами, который ей также посылался при письмѣ.
Алина ждала Брежнева, но онъ не пріѣхалъ, и вечеромъ явился посланный отъ Гени за посылкой къ Елецкой съ запиской, въ которой объяснялось, что ни Гени, ни брату ея быть невозможно.
Изъ того, что Алина писала о Брежневѣ, изъ того, что она ждала его посѣщенія, не слѣдуетъ однако заключать, чтобъ знакомство съ нимъ оставило на ней такое впечатлѣніе, которому бы предвидѣлась будущность -- вовсе нѣтъ, и потому, вопервыхъ, что она отнюдь не была расположена къ мечтательности, и потому еще, что, какъ выражалась она сама, нельзя же любить человѣка, котораго не знаешь...
Въ добавокъ, отъ всякаго рода воспоминаній ее вскорѣ отвлекло неожиданное горе: у Саши открылась корь; а когда Саша занемогалъ, онъ требовалъ постояннаго ухода матери, и даже засыпалъ не иначе, какъ подъ ея пѣсни. На этотъ разъ въ положеніи ребенка не было ничего опаснаго; но впродолженіе нѣсколькихъ дней, вслѣдъ за Александрой Михайловной, все тревожилось и хлопотало въ домѣ Варвары Дмитріевны. Наконецъ Саша сталъ видимо оправляться; отдохнула и мать его и Варвара Дмитріевна, и всѣ ея домашніе. Тогда докторъ объявилъ, что все-таки до истеченія шестинедѣльняго срока, Александрѣ Михайловнѣ и думать нечего объ отъѣздѣ въ деревню; другими словами: ей приходилось весновать въ Москвѣ, что несказанно обрадовало Варвару Дмитріевну.
Въ скромномъ домѣ ея, на Остоженкѣ, все вошло въ обычную колею, какъ вдругъ однажды поутру Александрѣ Михайловнѣ подали письмо съ почты. Почеркъ былъ ей незнакомъ; она съ большимъ удивленіемъ прочла:
"Я только-что пріѣхалъ въ свое уединеніе и, не теряя ни минуты, сажусь писать къ вамъ. Но простите ли вы мнѣ эту смѣлость... если, впрочемъ, возможно назвать смѣлостью непобѣдимое чувство участія къ вамъ, которое побуи;даетъ меня взяться за перо? Вы меня едва знаете и, вѣроятно, ни разу не вспомнили о моемъ существованіи; но что жь дѣлать, если я сохранилъ самое отрадное воспоминаніе о короткихъ минутахъ, проведенныхъ въ вашей умной, тихой, милой бесѣдѣ... такое воспоминаніе, что мысль о перепискѣ съ вами преслѣдовала меня отъ городской заставы до порога моего деревенскаго дома! Вы спросите: почему во мнѣ развилась такая мысль? Единственно потому, что мнѣ было невыносимо убѣжденіе, что вы успѣете забыть обо мнѣ, пока насъ вновь не сблизятъ обстоятельства, и встрѣтите меня, какъ совершенно-чуждаго вамъ человѣка, между-тѣмъ, какъ я вамъ далеко нечужой. Вы такъ молоды и неопытны, что, можетъ-быть, обвините меня въ необдуманности, въ преувеличенной оцѣнкѣ той внезапной симпатіи, которую вы мнѣ внушили съ первой минуты нашего знакомства. Но повѣрьте, опытность даетъ человѣку способность сряду угадывать людей и даетъ ему право слѣпо вѣровать въ полученное имъ впечатлѣніе. Та же опытность, можетъ-быть, разочаровывая насъ касательно человѣчества вообще, научаетъ насъ цѣнить его въ исключеніяхъ... Мудрено ли послѣ этого, что я на знакомство съ вами смотрю какъ на драгоцѣнность, забочусь о его будущности и ненавижу мысль, что первый шагъ, ужь сдѣланный нами къ сближенію другъ съ другомъ, можетъ быть забытъ, можетъ ни къ чему не повести... И такъ пишу къ вамъ, чтобъ напомнить вамъ о нашей первой встрѣчѣ, чтобъ сказать вамъ, что во мнѣ она оставила самое отрадное чувство, наконецъ, чтобъ упросить васъ щадить это чувство во мнѣ, не оскорблять его, не чуждаться меня, какъ человѣка совершенно вамъ посторонняго.
"Дорого бы я далъ за увѣренность, что при такихъ условіяхъ состоится наше будущее свиданіе съ вами; а теперь умоляю васъ хотя одной строчкой успокоить меня на-счетъ этого письма, сказать мнѣ, что оно меня не погубило въ вашемъ мнѣніи.
С. Брежневъ".
Александра Михайловна долго думала надъ этимъ страннымъ посланіемъ; ей невольно вспомнился весь кодексъ нравоученій, читанный ей воспитателями, бабушкой и мужемъ, въ предостереженіе отъ недозволенныхъ чувствъ и смѣлости молодыхъ ловласовъ. Въ этомъ письмѣ она готова была видѣть скрытую насмѣшку. Но тайное чувство говорило ей, что порядочный человѣкъ не имѣетъ никакого права смѣяться надъ нею. Не вѣроятнѣе ли было предполагать, что Брежневъ размечтался въ деревнѣ и самому себѣ преувеличилъ ничтожныя впечатлѣнія, вынесенныя имъ изъ Москвы? Обсудивъ дѣло, Александра Михайловна поняла, что ей не слѣдуетъ отвѣчать на письмо, и при свиданіи съ Брежневымъ не показывать даже виду, что оно дошло по назначенію. Затѣмъ (и уже помимо упомянутаго мною кодекса), письмо было заперто въ шкатулку, и рѣшено не говорить о немъ никому, да и самой не думать...
Но иныя вещи нелегко забываются. Событіе такого рода было такъ ново для Алины, что въ ея однообразной жизни должно было составить эпоху. Никогда еще ей не были говорены такія вкрадчивыя и нѣжныя слова, нисколько ненапоминавшія супружеской привязанности покойнаго Петра Ивановича, который съ Алиной обращался какъ съ ребенкомъ. И чѣмъ болѣе она вникала въ смыслъ этихъ словъ, тѣмъ болѣе находила извиненій поступку Брежнева; она даже спрашивала себя: справедливо ли на такія теплыя мольбы, на выраженіе такого искренняго чувства отвѣчать холоднымъ молчаніемъ? Словомъ, несмотря на благія намѣренія, многое было передумано о письмѣ, хранившемся подъ ключомъ, хотя Алина и не умѣла отдать себѣ отчетъ въ томъ чувствѣ, которое оно въ ней затронуло. Разъ письмо было перечитано на ночь, и Алина спала тревожно: ей приснился Брежневъ, грустный, обиженный ея холодностью... она готовилась сказать ему слово въ свое оправданіе... Но "геній сновъ, лукавый геній" перенесъ ее на вечеръ, и Брежневъ уже стоялъ передъ ней въ рыжемъ парикѣ и говорилъ густымъ басомъ... Алина проснулась усталая, почти-больная, сама испугалась своего положенія, наскоро одѣлась, выслала свою горничную, зажгла свѣчу и рѣшилась немедля сжечь искусительное письмо. Она вынула его изъ шкатулки, развернула... и вдругъ дрогнула всѣмъ тѣломъ: передъ ней въ полурастворенной двери стоялъ Васинька! У Алины опустились руки...
-- Я вамъ помѣшалъ? спросилъ Васинька, входя въ комнату.-- Да, что это вы такъ сконфузились?
-- Да извините, я надъ вами смѣюсь, отвѣчалъ Васинька.-- Кто вамъ написалъ это письмо? Вѣдь я его написалъ.
-- Какъ? какое письмо?
-- Да то, что у васъ въ рукахъ. Вѣдь вы когда его получили? Вѣдь вы получили его 1-е апрѣля?.. Ха, ха, ха!
Александра Михайловна окаменѣла отъ негодованія и не могла отвѣчать ни слова.
-- А? каково подшутилъ -- а?.. продолжалъ Васинька, приведенный въ восторгъ отъ успѣха остроумной своей выходки. Еще тогда, вечеромъ, когда вы съ нимъ разговорились, я смотрю и думаю: мотай себѣ на усъ! Обо всемъ обдумалъ -- и о томъ, что вы будете въ его сосѣдствѣ, и что, должно-быть, онъ хотѣлъ у васъ бывать, и печать досталъ съ буквой Б; письмо цѣликомъ выписалъ изъ переводнаго романа; товарища заставилъ переписать его, чтобъ вы не узнали почерка... Ну, а вѣдь сознайтесь, вы такъ и повѣрили, что это къ вамъ писалъ Сергѣй Николаичъ?
-- Съ какой цѣлью вы это сдѣлали? спросила Александра Михайловна.-- А еслибъ я дѣйствительно повѣрила, что письмо отъ Брежнева?
-- Да въ томъ-то вся и штука! На то и создано 1-е апрѣля.
-- Подите, Васинька; я еще несовсѣмъ-одѣта; я сейчасъ сойду въ гостиную.
Оставшись одна, Алина поднесла письмо къ зажженной свѣчѣ. Ей было страшно-досадно на себя, и Васинька ей казался ненавистно-глупъ. Когда она взглянула на лежащій передъ нею свертокъ пепла, какое-то ѣдкое чувство сожалѣнія зашевелилось у ней въ груди; но это чувство превозмогла она и явилась въ гостиную, гдѣ Васинька ужь успѣлъ разсказать матери о своемъ подвигѣ. На этотъ разъ, впрочемъ, Варвара Дмитріевна не восхитилась геніальностью сына и даже рѣшилась сдѣлать ему довольно-строгій выговоръ, основанный на томъ, что "шутить надъ женщиной не слѣдуетъ порядочному человѣку". Алину она поцаловала лишній разъ, прося ее не сердиться на Васиньку. "Сама знаешь, какая у него пылкая голова", прибавила она шопотомъ.
Затѣмъ о письмѣ перестали говорить. Цѣлый день Алинѣ было какъ-то не по-себѣ; мало-по-малу стали уясняться ея чувства: ей становилось и стыдно и смѣшно при мысли о тѣхъ новыхъ для нея ощущеніяхъ, которыхъ единственнымъ виновникомъ былъ Васинька, и которыя чуть-чуть не нарушили ея душевнаго покоя.
Между-тѣмъ настали ясные майскіе дни; исполнился срокъ шестинедѣльнаго заключенія Саши и Алина стала собираться въ деревню. Въ день отъѣзда съ ранняго утра все засуетилось и заметалось въ разныя стороны. Когда подали экипажи, Варвара Дмитріевна не безъ труда собрала всѣхъ своихъ домашнихъ, и всѣ, по русскому обычаю, усѣлись вокругъ комнаты, потомъ помолились Богу, потомъ простились не безъ слезъ, потому-что добрая старушка дѣйствительно полюбила Алину, да и Алина сама успѣла душевно къ ней привязаться. Васинька непремѣнно хотѣлъ проводить свою кузину и страшно воевалъ съ ямщиками. Отъ заставы онъ воротился домой.
Карета покатилась по шоссе. Александра Михайловна опустила стекло и долго смотрѣла на исчезавшую вдали Москву. О чемъ она думала?... Любовалась ли она великолѣпной панорамой города; посылала ли послѣднее сожалѣніе смутному порыву къ жизни, возникшему въ ней на самой пошлой основѣ, или просто думала о Варварѣ Дмитріевнѣ и ея хлѣбосольномъ гостепріимствѣ?..
III.
Не знаю, помнятъ ли читатели, что Брежневъ, на третій день послѣ знакомства своего съ Алиной, отправился въ деревню. Девяносто верстъ по тульскому шоссе онъ проѣхалъ въ какіе-нибудь восемь или девять часовъ, и почти столько же времени употребилъ на переѣздъ проселочныхъ двадцати-пяти верстъ, оставшихся ему до цѣли его путешествія. Весна наступала ранняя; дороги становились непроходимы; со дня-на-день ждали вскрытія рѣкъ; земля почти вся обнажилась, и только кое-гдѣ по лощинамъ лежали клочки грязнаго снѣга, съ каждымъ днемъ исчезавшаго подъ солнечными лучами. За черными полями чернѣлся лѣсъ, сбросившій свою снѣжную пелену, и рѣзко на его темномъ фонѣ отдѣлялись бѣлые стволы березъ, на верхушкахъ которыхъ съ громкимъ чириканьемъ перелетали цѣлыя стаи воробьевъ. Живительной влагой наполнялся воздухъ; въ немъ чувствовалось присутствіе той чудодѣйственной силы, которой не ныньче-завтра должна была обновиться природа...
Брежневъ, постоянный житель столицъ, былъ радъ, что довелось ему встрѣтить весну въ деревнѣ, въ миломъ его сердцу Васильевскомъ, гдѣ, въ-ожиданіи барина, все приняло праздничный видъ и все напомнило Брежневу тѣ дни, когда ему были такъ новы
"всѣ впечатлѣнья бытія".
Прекрасны были эти дни... но до нихъ нѣтъ дѣла читателю, и пока Брежневъ, устроившись въ прежней классной, превращенной въ кабинетъ, за чашкой чаю и въ дыму сигары, вспоминаетъ о нихъ съ наслажденіемъ, всякому понятнымъ, я возвращусь къ той порѣ жизни нашего героя, въ которой застаетъ его моя повѣсть.
Въ свѣтѣ о Брежневѣ отзывались невыгодно: онъ слылъ за человѣка холоднаго, даже безнравственнаго; въ подтвержденіе такого приговора разсказывались анекдоты, Богъ знаетъ откуда и кѣмъ вырытые, и если не совсѣмъ лишенные основанія, то прошедшіе черезъ очень-небезпристрастный контроль. Тайна общаго нерасположенія къ Брежневу объяснялась тѣмъ, что въ свѣтскихъ своихъ сношеніяхъ онъ не умѣлъ удержаться на такъ-называемой золотой серединѣ. Слишкомъ-ярко выказывались его хорошія и дурныя свойства: и ненавидѣлъ онъ открыто, и любилъ пристрастно, и стоялъ на томъ, чтобъ не забытыш зла, ни добра. Но искреннихъ друзей у него было очень-немного, а враговъ оказывалось болѣе, нежели у кого-нибудь, потому-что ненависть Брежнева нерѣдко основывалась на недочетахъ его самолюбія, раздражительнаго и иногда до мелочности мстительнаго. Самые снисходительные изъ людей, непринадлежавшихъ къ числу друзей Брежнева, отзывались о немъ какъ отзывался Васинька, то-есть какъ о пустомъ, ничего-недѣлающимъ человѣкѣ, и, надобно сознаться, что до извѣстной степени они были правы. Брежневъ не пошелъ открытыми предъ нимъ путями, много блестящихъ способностей растратилъ понапрасну, и всему виною было громадное его самолюбіе. Въ первой молодости онъ испыталъ свои силы на литературномъ поприщѣ и въ дружескомъ кругу прочелъ нѣсколько страницъ, замѣчательныхъ по своему одушевленію и силѣ. Начинающаго писателя привѣтствовалъ похвальный хоръ, но вмѣстѣ съ тѣмъ ему были добросовѣстно указаны слабыя стороны его труда. Брежневъ принялся за ихъ переработку; но страшное чувство унынія овладѣло имъ: онъ сталъ своимъ собственнымъ неумолимѣйшимъ критикомъ, обвинялъ себя въ совершенной бездарности, сжегъ рукопись и, несмотря на увѣщанія друзей своихъ, не принимался болѣе за дѣло; пустился въ свѣтъ, съѣздилъ за границу и до избытка насладился парижскими спектаклями, римскими пикниками съ русскими и иностранными художниками, и вообще всѣмъ тѣмъ, что такъ заманчиво издалека. Возвратившись въ Россію, онъ не хотѣлъ жить ни въ Петербургѣ, ни въ Москвѣ, порядочно ему надоѣвшихъ, спѣшилъ въ деревню по собственному желанію болѣе, нежели по приказанію доктора. Въ деревнѣ весь его день посвятился far niente, кейфу, или русской лѣни, и поклоненію природѣ. Весна наступала такъ быстро, что въ первыхъ числахъ апрѣля ужь можно было бродить по аллеямъ сада, выставить окно, откуда былъ видъ на сосѣднія села и на рѣку, затопившую окрестные луга... и съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ постепеннаго обновленія природы, открывался новый источникъ наслажденія для человѣка, которому были новы именно наслажденія этого рода; и все, что было несовершенно въ ихъ духѣ, то Брежневъ тщательно удалялъ отъ себя. Такъ случилось ему разъ вечеромъ зайдти въ библіотеку -- одну изъ тѣхъ старинныхъ, классическихъ библіотекъ, которыя во время оно составлялись по извѣстному рецепту; онъ наудачу взялъ запыленную книгу и раскрылъ ее; это были сказки Вольтера; Брежневъ поспѣшилъ поставить ее на полку... какъ видите, онъ былъ на волосъ отъ идилліи. Однако надобно же было чѣмъ-нибудь заняться; онъ велѣлъ придвинуть свой письменный столъ къ камельку, въ камелькѣ развелъ огонь и принялся писать къ пріятелю, и расписался почти до разсвѣта. Сначала онъ оставался вѣренъ идилліи, но мало-по-малу увлекся, и письмо его стало сбиваться на журнальный фельетонъ. Съ картинами весны, съ воспоминаніями о дѣтскихъ играхъ были перемѣшаны живые разсказы о веселыхъ ужинахъ, о безсонныхъ ночахъ. Дѣвственныя видѣнія, нѣкогда тревожившія его юношескій сонъ, неожиданно смѣнялись бойко-набросаннымъ портретомъ парижской танцовщицы или итальянской пѣвицы, и подъ перомъ Брежнева раздавался и вакхическій смѣхъ ихъ, и веселый стукъ бокаловъ. Затѣмъ, въ строки письма вплетался антологическій стихъ Батюшкова: обвитые плющемъ багрянорожіе сатиры, Богъ знаетъ какими путями, изъ классической своей родины переносились въ Васильевское и всею рысью своихъ огромныхъ козлиныхъ ногъ бѣжали по аллеямъ сада, уходили въ его глубину, карабкались на ограду и оттуда устремляли разгорѣвшіяся очи въ рощу, гдѣ мелькали бѣлыя ризы нимфъ; и вдругъ, подъ внушеніемъ Овидія или Гранвиля, нимфы превращались въ цвѣты... Какая судьба ожидаетъ эти милыя страницы? Дойдутъ ли онѣ до того, кому назначалось посланіе, или просто возобновятъ потухающій огонь камелька?.. На этотъ разъ Брежневъ оставилъ ихъ на письменномъ столѣ, а самъ бросился на кровать и спалъ безъ просыпу вплоть до обѣда. Проснувшись, онъ напалъ на нечаянное открытіе: въ его бумажникѣ, къ крайнему его удивленію, нашлось письмо Александры Михайловны къ Елецкой... Онъ ударилъ себя въ лобъ чуть-ли не съ восклицаніемъ гоголевскаго почтмейстера, наскоро написалъ извинительную записку и отправилъ ее къ Елецкой вмѣстѣ съ письмомъ и конфектами, успѣвшими, по всей вѣроятности, утратить много своего первобытнаго достоинства.
Часа черезъ два посланный воротился съ отвѣтомъ, писаннымъ тонкимъ, но твердымъ женскимъ почеркомъ:
"Благодарю васъ за доставленіе письма и посылки. Мужъ мой и я будемъ рады случаю благодарить васъ лично.
"М. С.".
-- Почему не воспользоваться приглашеніемъ! подумалъ Брежневъ.-- Если Елецкая хороша собой и я въ нее влюблюсь -- тѣмъ лучше: любовь на чистомъ воздухѣ должна имѣть свои прелести.
И дня черезъ три, пользуясь весеннимъ утромъ, онъ поѣхалъ верхомъ въ Ситню, куда дорога была ему издавна извѣстна. Домъ Елецкихъ былъ щегольски содержанъ. Лакей провелъ Брежнева черезъ длинную залу, въ которой, вмѣсто паркета, были настланы широкія плиты бѣлаго камня, а вся наружная стѣна замѣнена огромными стеклянными дверьми, отворявшимися въ англійскій садъ. Изъ залы Брежневъ вступилъ въ небольшой женскій кабинетъ, куда солнечные лучи проходили, дробясь о двойную преграду опущенныхъ сторъ и вьющихся растеній, и разсыпались мелкими золотыми кружками, безпрестанно перебѣгавшими по стѣнамъ и по ковру. Здѣсь Брежневъ успѣлъ полюбоваться и статуэтками саксонскаго фарфора, разставленными на этажеркахъ, и картиной Айвазовскаго, и готической оправой овальнаго зеркала. Наконецъ дверной замокъ щолкнулъ подъ рукой хозяйки дома, и она показалась на порогѣ кабинета... Елецкая была въ полномъ цвѣтѣ молодости и замѣчательно-хороша собой. Черные, какъ смоль, волосы, смуглый цвѣтъ лица придавали ея красотѣ восточный характеръ. Но повелительное выраженіе этого лица поражало еще болѣе, нежели правильность каждой его черты. Въ ея черныхъ глазахъ, въ смѣло-обрисованныхъ бровяхъ, въ разрѣзѣ ея алыхъ губъ, наконецъ въ быстротѣ и рѣшимости движеній было столько породистой гордости, что, при первой встрѣчѣ съ этой красавицей, трудно было отдѣлаться отъ какого-то неопредѣленнаго, но безпокойнаго впечатлѣнія, которое уже впослѣдствіе объяснялось невольнымъ чувствомъ удаленія отъ Елецкой, или влеченія къ ней.
Она была въ утреннемъ пеньюарѣ, обшитомъ широкимъ валансьеномъ, а съ дѣтской кисти руки ея спадали чотки изъ чернаго дерева, на которыхъ висѣлъ большой изумрудный крестъ. Граціознымъ наклоненіемъ головы она отвѣчала на поклонъ Брежнева, но окинула его взглядомъ, напоминавшимъ знаменитыя слова: j'ai failli attendre. Разговоръ начался разспросами объ Александрѣ Михайловнѣ и о знакомствѣ ея съ Брежневымъ. Елецкая говорила отрывисто, но мелодическимъ голосомъ.
-- Вы надолго въ деревнѣ? спросила она Брежнева.
-- Да самъ не знаю, какъ прійдется... отвѣчалъ онъ.
-- И, безъ-сомнѣнія, очень-заняты?
-- Я ровно ничего не дѣлаю, сказалъ Брежневъ, не замѣчая намека:-- и, подъ предлогомъ леченія чистымъ воздухомъ, живу здѣсь изъ одной прихоти.
-- А! вы вѣроятно любите природу?
-- А вы?
-- Я? только въ человѣческомъ образѣ, а въ другомъ терпѣть не могу.
-- Что жь? у васъ, кажется, много сосѣдей?
-- Есть; и если вы еще не знаете, что такое деревенскія наслажденія, я могу вамъ о нихъ разсказать. Вотъ цѣлый годъ, какъ я ими пользуюсь.
-- Въ настоящую минуту, отвѣчалъ Брежневъ: -- я былъ бы неспособенъ понять ваши нападки на деревенскую жизнь. Я ею такъ увлекся, что la dame de mes pensées -- предполагая, что эта дама не миѳъ -- приснилась бы мнѣ теперь конечно не иначе, какъ въ соломенной шляпкѣ, занятая кормленіемъ телятъ ситнымъ хлѣбомъ. Оно, можетъ-быть, пошло, да я объ этомъ не хлопочу.
-- Напротивъ, сказала Мадлена: -- на васъ уединеніе подѣйствовало, какъ на порядочнаго человѣка. Вы въ него вносите мысль и чувство, которыя очень-многіе назовутъ романтизмомъ... Вѣдь принято такъ называть всякое стремленіе къ жизни.
Мадлена посмотрѣла на него съ недоумѣніемъ. "Что жь?" это подумала она: "надъ кѣмъ онъ смѣется: надо мной, или надъ самимъ собой?"
Въ эту минуту въ залѣ раздался веселый голосъ, пѣвшій баритономъ:
Le comte Ory, châtelain redouté,
Après ia chasse, n'aimait rien que la beauté,
Que la bombonne, et les plaisirs et la gaieté!
и молодой человѣкъ, въ блузѣ, съ соломенной шляпой въ рукѣ, вошелъ въ комнату. По всѣмъ признакамъ онъ былъ крѣпкаго сложенія, хотя и невысокаго роста. Однихъ лѣтъ съ Брежневымъ, онъ, однако, казался гораздо-старѣе его, благодаря полнотѣ его загорѣлыхъ щекъ и ширинѣ плечъ. Густые волосы и борода придавали еще болѣе оригинальности лицу его, въ которомъ выразительностью каждой черты искупался недостатокъ красоты. Въ сложности Брежневу понравилась эта живая и оригинальная наружность.
-- А я чуть-чуть къ вамъ не собрался, сказалъ Елецкій послѣ обмѣна обычныхъ привѣтствій.-- У васъ здѣсь продажные луга, а мнѣ бы нужно ихъ пріобрѣсти.
-- Они къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Брежневъ.
-- Мы объ этомъ потолкуемъ. Я было-передалъ это дѣло нашимъ управляющимъ, но она какъ-то не поладили. Между нами оно пойдетъ скорѣе.
-- Вы, кажется, сами занимаетесь хозяйствомъ?
-- Непремѣнно. А вы еще не обзавелись парусинной блузой и соломенной шляпой?
-- Лѣтомъ оно хорошо, сказалъ Брежневъ, но, признаюсь, въ апрѣлѣ...
-- Ничего; хорошо и въ апрѣлѣ.
-- Иванъ Борисычъ будетъ воспѣвать вамъ мартовскія и октябрскія прелести деревенской жизни, сказала Мадлена съ замѣтной ироніей.
-- А вы не раздѣляете мнѣній Ивана Борисыча?
-- Не раздѣляетъ, сказалъ Елецкій. Да это съ непривычки. Моя бѣдная Мадлена въ какіе-нибудь десять мѣсяцевъ еще не успѣла обжиться въ деревнѣ, а вотъ обживется и будетъ смотрѣть съ удовольствіемъ не только на скирды, но даже и на добрыхъ сосѣдей, съ которыми мы по вечерамъ играемъ въ вистъ.
-- О, сдѣлай одолженіе, въ этомъ не ручайся!
-- Право, такъ, продолжалъ Елецкій.-- Возьмите въ примѣръ любителей устрицъ: они вамъ скажутъ, что войдешь во вкусъ не прежде, какъ съѣвши ужь съ полсотни.
-- Я тебѣ, душа моя, не пора ли подумать о своемъ туалетѣ? перебилъ Елецкій, вовсе неозабоченный задорнымъ тономъ своей жены.
-- Вы съ нами обѣдаете, не правда ли? спросилъ онъ у Брежнева.
-- Очень-охотно, отвѣчалъ Брежневъ, которому Елецкій нравился несравненно-болѣе Мадлены.
-- Такъ пойдемте ко мнѣ, я вамъ предложу отличнѣйшую сигару.
И Елецкій вышелъ изъ будуара съ своимъ гостемъ, засунувъ руки въ карманы и напѣвая:
Le comte Ory disait pour s'égayer
Qu'il voulait prendre le couvent de Noirmoustiers!
Въ кабинетѣ Елецкаго все было просто и говорило о дѣльныхъ занятіяхъ хозяина. Письменный столъ заваленъ бумагами и счетными тетрадями. На окнѣ, возлѣ большаго вольтеровскаго кресла, лежали два тома Свода Законовъ, а рядомъ съ ними только-что-вышедшее въ свѣтъ сочиненіе Маколея. Въ шкафахъ, разставленныхъ вдоль стѣнъ, помѣщалась отлично-составленная библіотека. Елецкій подалъ сигару Брежневу, а другую закурилъ самъ.
-- Мнѣ страшно подумать о такихъ занятіяхъ, сказалъ Брежневъ, указывая на груду лежавшихъ передъ нимъ бумагъ.
-- Что дѣлать! сказалъ Елецкій.-- Не дай вамъ Богъ наслѣдовать разстроенное имѣніе и расплачиваться съ долгами.
-- А вамъ предстоитъ еще долго трудиться?
-- Порядочно. Да мнѣ-то ничего: знаете, необходимость, а главное, привычка.
-- Но нелегко привыкать къ трудовой жизни въ такую пору, когда и вамъ и Магдалинѣ Ивановнѣ нужны и развлеченія и общество.
-- Что жь? Есть сосѣди, съ которыми можно ужиться: чего другаго нѣтъ, а добрые люди.
-- Я понимаю, сказалъ Брежневъ:-- что можно вовсе отказаться отъ общества; но составить себѣ общество изъ такихъ людей, о которыхъ только и можно сказать, что они "добрые люди", признаюсь, было бы для меня совершенною невозможностью.
-- А-га! вы требовательны! а я ужь давно сужу о достоинствѣ людей по ихъ отношеніямъ къ другимъ людямъ, и особенно къ тѣмъ, которые болѣе или менѣе находятся въ ихъ зависимости.
-- То-есть для васъ ужь человѣкъ хорошъ, если его жена и дѣти счастливы.
-- Безъ всякаго сомнѣнія.
-- Да мнѣ-то въ этомъ какая польза?
-- Огромная, какъ-скоро онъ занятъ своими интересами, а Вашихъ не задѣваетъ; вы ужь обязаны смотрѣть на него, какъ на хорошаго человѣка.
-- Даже если въ другихъ отношеніяхъ онъ порядочный негодяй?
-- Э! ужь и негодяй! возразилъ Елецкій.-- Охота вамъ употреблять такія слова, въ смыслѣ которыхъ надо еще условиться. Я весь вѣкъ свой буду слыть честнымъ человѣкомъ въ вашихъ глазахъ, потому-что исправно съ вами расплачусь за ваши луга, и останусь негодяемъ въ глазахъ сосѣда, который покупкой этихъ же луговъ намѣревался васъ надуть. По-моему, пусть себѣ судитъ сосѣдъ какъ хочетъ, а вы знайте свое. Вы думаете про-себя, что я эгоистъ, продолжалъ Елецкій, улыбаясь:-- можетъ-быть, оно немножко и такъ, но я стою за свое правило: жить самому и не мѣшать жить другимъ.
-- И въ вашемъ мнѣніи это правило общее?
-- Почему же нѣтъ?
-- Такъ я рѣшаюсь на школьный примѣръ, весело сказалъ Брежневъ.-- Перенеситесь въ прежніе годы: еслибъ вамъ измѣнила любимая женщина?...
-- Вы хотите знать, поступилъ ли бы я какъ венеціанскій мавръ? отвѣчалъ Елецкій, разсмѣясь.-- Скажу вамъ, что въ душѣ я всегда его оправдывалъ. Онъ очень естественно заступался за свои права, но поступилъ опрометчиво...
Съ шутокъ разговоръ сбился на серьёзные предметы. Елецкій обо всемъ судилъ умно и не покидая своей философской точки зрѣнія. Въ 5 часовъ дворецкій явился съ докладомъ, что кушанье готово.
Хозяйка дома дожидалась въ залѣ. Весеннее розовое платье ослѣпительной свѣжести еще болѣе выдавало красоту Мадлены. Черные волосы, освобожденные отъ утренняго чепчика, густыми косами легли на головѣ, а главное, казалось, что въ Мадленѣ, вмѣстѣ съ нарядомъ, измѣнилось и расположеніе духа. Восхитительной улыбкой смягчала она гордое выраженіе своего лица, стала внимательна къ мужу и очень-мило съ нимъ шутила; Брежнева разспрашивала о московскихъ новостяхъ. Брежневъ былъ блестящій разскащикъ, и потому съумѣлъ сообщить Мадленѣ о ея городскихъ знакомыхъ такія сплетни и подробности, которыхъ передача казалась бы несовсѣмъ-удобною. Мадлена смѣялась свѣжимъ и звонкимъ смѣхомъ, прерывавшимся вдругъ какъ у дѣтей.
Обѣдъ продолжался долго и былъ крайне-оживленъ. Кофе пили въ гостиной. Мадлена, сидя у окна, любовалась полукровнымъ скакуномъ Брежнева, котораго конюхъ водилъ по двору.
-- Какъ бы хорошо поѣздить на этой лошади! замѣтила она.
-- Она была бы къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Брежневъ: -- но, къ-сожалѣнію, это невозможно. Леди красива, но необыкновенно-своенравна.
-- Въ-особенности, сказалъ Елецкій: -- когда препятствіе заключается въ возможности сломить себѣ шею. Какъ же не заманчиво!
-- Какія у тебя ко всему драматическія развязки! сказала Мадлена съ нетерпѣніемъ.-- Очень-хороша лошадь, которую ты мнѣ купилъ! Настоящій баранъ! По-моему лучше вѣчно сидѣть дома, нежели ѣздить на такой лошади.
-- Это ужь какъ ты знаешь, душа моя, а другой все-таки тебѣ не будетъ.
Брежневъ собрался ѣхать, но Елецкій упросилъ его остаться еще на полчаса, чтобъ покончить дѣло о лугахъ, и отправился въ контору навести нужныя справки. Мадлена посмотрѣла ему вслѣдъ, потомъ обратилась къ Брежневу.
-- А вы думаете, что я не слажу съ Леди? спросила она.
-- Нечего и пробовать: съ нею ладить впору только мужчинѣ.
Мадлена улыбнулась и не возражала, но вышла изъ гостиной, выпрыгнула на крыльцо, велѣла подвести къ себѣ Леди, потрепала ее по шеѣ и съ помощью конюха въ одинъ мигъ очутилась на сѣдлѣ. Половина побѣды была одержана. Леди, почуявъ незнакомую ношу, принялась фыркать и рыть копытомъ землю; но наѣздница не сробѣла и, съ неимовѣрною ловкостью держась на сѣдлѣ, нисколько несозданномъ для дамской посадки, употребляя то ласку, то угрозу, заставила Леди шагомъ обойдти около двора, и, поравнявшись съ окномъ, у котораго оставался Брежневъ, съ самодовольной улыбкой побѣдителя кивнула ему головой. Изумленный Брежневъ бросился на крыльцо, но Мадлена уже рысью объѣзжала дворъ и кричала отойдите оторопѣвшимъ конюхамъ.
-- Умоляю васъ сойдти! кричалъ ей вслѣдъ Брежневъ.
-- А какой ногой она подымаетъ въ галопъ? спросила Мадлена, пріосаживая лошадь и явно разсчитывая на эффектъ этой заранѣе-составленной фразы.
Но тутъ раскапризничившая Леди рѣшительно отказалась отъ галопа и принялась кружиться на одномъ мѣстѣ.
Брежневъ зналъ, что подходить къ ней надобно было крайне-осторожно, чтобъ она не встала на дыбы. Онъ велѣлъ конюхамъ не трогаться съ мѣста, а самъ столъ медленно приближаться къ Леди, называя ее по имени. Въ эту самую минуту настежь растворилась садовая калитка, Елецкій бросился къ лошади, и не давъ ей времени опомниться отъ такого неожиданнаго нападенія, сильной рукой схватилъ ее подъ уздцы. Его окружили всѣ свидѣтели этой сцены. Онъ-былъ очень-блѣденъ и повелительно сказалъ Мадленѣ, чтобъ она сошла. Неустрашимая наѣздница струсила и безпрекословно повиновалась мужу. Ее сняли съ сѣдла, и она, опустивъ голову, направилась къ крыльцу. Ясно было, что мужъ не часто, но не даромъ возвышалъ голосъ.
-- Jean! Jeannot! сказала она робко: -- ты очень испугался?
-- Терпѣть не могу этихъ ребячествъ! отвѣчалъ Елецкій, несовсѣмъ-оправившійся отъ волненія.-- Пора бы отъ нихъ отстать.
Мадленѣ было досадно и стыдно, какъ провинившемуся школьнику; она не вынесла взгляда Брежнева и гордо отвернулась.
Солнце было уже на закатѣ, когда Брежневъ отправился домой. Выѣхавъ изъ длинной березовой аллеи, ведущей къ усадьбѣ Елецкихъ, онъ замѣтилъ въ глубинѣ рощи небольшой деревянный домъ, обсаженный кустами сирени и дикаго шиповника. Это былъ домъ Александры Михайловны. Но не о ней думалъ Брежневъ, а о своихъ новыхъ знакомыхъ. Прекрасная Мадлена рѣшительно не нравилась ему. Она своенравна, капризна и, кажется, порядочная кокетка. Ей страшно хочется пожить, себя показать и на другихъ посмотрѣть; но этого не хочетъ судьба, и Мадлена, при удобномъ случаѣ, вину судьбы вымещаетъ на мужѣ. А онъ преоригинальной и недурной человѣкъ. Они давно не влюблены другъ въ друга; ихъ связываетъ привычка. "А, должно-быть, бракъ былъ по страсти!" заключилъ Брежневъ, спрыгнувъ съ лошади у крыльца своего дома.