Ельчанинов Александр Викторович
Записи
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Ельчанинов Александр Викторович
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1934
Обновлено: 06/11/2015. 304k.
Статистика.
Дневник
:
Философия
,
Религия
Сочинения
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
Отрывки из дневника
Записи
Отрывки из дневника
До священства -- как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня -- возможность говорить полным голосом.
Нет другого утешения в страданиях, как рассматривать их на фоне "того мира"; это и по существу единственная точка зрения верная. Если есть только этот мир, то все в нем -- сплошь бессмыслица: разлука, болезни, страдания невинных, смерть. Все это осмысливается в свете океана жизни невидимой, омывающей маленький островок нашей земной жизни. Кто не испытал духновений "оттуда" в снах, в молитве! Когда человек находит в себе силы согласиться на испытание, посылаемое Богом, он делает этим огромный шаг вперед в своей духовной жизни.
Философствовать не есть богословствовать, "Если ты истинно молишься -- ты богослов" (св. Ник. Синайский). Необходимо внутреннее совершенство, чтобы понять совершенное.
Что такое постоянное чувство неудовлетворенности, беспокойства, -- обычное наше чувство, -- как не заглушенный голос совести, говорящий в нас, помимо нашего сознания и, часто, помимо нашей воли, о неправде нашей жизни. И, пока мы живем наперекор данном у нам светлому закону, -- этот голос не умолкнет, т. к. это голос самого Бога в нашей душе. Обратное же, то редкое чувство полной удовлетворенности, полноты и радости, -- есть радость соединения божественного начала нашей души с общей гармонией и божественной сущностью мира.
Почему всякое "наслаждение", "сладость" -- грех? Потому что момент наслаждения есть момент усиления личного самочувствия, и, чем острее наслаждение, тем глубже мой разрыв со всеобщей гармонией. От наслаждения -- к самолюбию, от самолюбия -- к разложению гармонии, от разложения -- к смерти.
"Опасно плавать будучи одетым, опасно и обуреваемому страстями исследовать тайны Божества" (Лествица), -- но из этого не следует, что не надо вообще богословствовать (как многие думают), а следует то, что надо избавляться от рабства страстей, и тогда нам могут быть приоткрыты "тайны Божества".
Все размышляю о тексте: "Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое"... Признак, что мы Христовы -- наши страдания; и чем больше мы страдаем, тем больше, значит, мы "не от мира". Почему все святые, вслед за Христом, так страдали? Соприкосновение с миром и погружение в него дает боль последователям Христа, а безболезненными себя чувствуют только дети мира сего. Это -- вроде безошибочной химической реакции.
Как бы ни был человек праведен и чист, а есть в нем стихия греха, которая не может войти в Царство Небесное, которая должна сгореть; и вот грехи наши горят и сгорают нашими страданиями.
Что умножает в нас духовную силу? -- преодоленное искушение.
Присутствие в нас, существах конечных, бесконечного -- любви, ведет к желанию смерти, как входу в бесконечность.
Бог не оставляет нас и в нашей темной жизни, -- в нашей молитве, в таинствах, в нашей любви к Богу. Любовь к Богу есть доказательство Его общения с нами.
Жизнь -- драгоценный и единственный дар, а мы бессмысленно и беспечно тратим ее, забывая о ее кратковременности. Мы или с тоской смотрим в прошлое, или ждем будущего, когда, будто бы, должна начаться настоящая жизнь. Настоящее же, т. е. то, что и есть наша жизнь, уходит в этих бесплодных сожалениях и мечтах.
Мнение о нас других людей -- вот то зеркало, перед которым позируют почти все без исключения. Человек делает себя таким, каким хочет, чтобы его видели. Настоящий же, как он есть на самом деле, неизвестен никому, включая часто и его самого, а живет и действует некая выдуманная и приукрашенная фигура. Это стремление к обману так велико, что человек в жертву ему приносит, искажая свою природу, даже самого себя -- единственное и неповторимое, чем является каждая человеческая личность.
Зато как пленяет всякий раз встреча с человеком, свободным от этой язвы, и как мы любим в детях, не вошедших еще в полосу сознательности, их полную простоту и непосредственность. Но возможна и сознательная борьба, приход к простоте от этой осложненности. Во всяком случае -- осознать в себе присутствие этого зла -- половина дела.
Какая радость быть священником! Вчера исповедывал целую семью. Особенно хороши дети -- два мальчика лет 7-8. Я весь вечер был почти в экстазе. Священство -- единственная профессия, где люди поворачиваются к тебе своей самой серьезной стороной и где и ты все время живешь "всерьез".
Как бы мы ни были слабы и худы порознь, но так радостно чувствовать, что для всех нас -- одно самое главное.
"Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев... для чуждых закона как чуждый закона... для немощных я был как немощный... для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых" (1 Кор 9.20-22) -- надпись на могиле старца Амвросия и моя бессознательная тактика.
Гордый глух и слеп к миру. мира он не видит, а только свое во всем отражение.
Болезнь -- вот школа смирения, вот, где видишь, что нищ, и наг, и слеп (незадолго до смерти).
Как утешить плачущих? -- плакать вместе с ними.
Беседа с Х после операции рака, при непрерывных страшных болях ("как будто собаки рвут и грызут"), при полной безнадежности положения и внутри и во вне, вот ее мысли:
"Мне кажется, я поняла, для чего Бог послал нам это несчастие: мы так погрязли в ежедневных мелочах, в мелкой злобе, раздражении, что Бог захотел встряхнуть нас. Как сейчас все изменилось, у всех открылись необыкновенные свойства души. Вчера со мною ночь провела Л. : что это была за ночь! а она была бесконечно ласкова, терпелива, все делала так тихо, так ловко. Да и все оказались такими добрыми, внимательными". -- Вот и смысл страданий! Господь бесконечно жалеет нас, но что делать, если мы можем дать какие-то искры, какой-то святой огонь, только, когда нас поражают несчастья, катастрофы. В этом смысл войны, революций, болезней. Все это казалось гораздо многозначительнее вчера, в комнате умирающего человека, чем в этой бледной записи.
Все греховное в нас так живо, полнокровно, что наше обычное вялое покаяние никак не соразмерно с этой стихией греха, нами владеющей.
Обращать свои взоры в образы райской красоты -- лучшее средство избавиться от плена ада, не отзываться на его зовы.
Мне часто кажется, что все шипы и тернии нашего жизненного положения точно устроены Богом для уврачевания именно нашей души. В своей жизни я вижу это с полной отчетливостью.
В исповеди слабая память не оправдание; забывчивость -- от невнимания, несерьезности, черствости, нечувствительности к греху. Грех, тяготящий совесть, не забудется.
Почти поголовное равнодушие на исповеди, особенно у мужчин. Благодарю Бога, что он почти всегда дает мне переживать исповедь как катастрофу.
Общее обыкновение -- не говорить о грехах против 7-ой заповеди, как будто это не относится к исповеди -- это, де, моя частная жизнь; многие, живущие в незаконных связях, и не упоминают о них, пока не спросишь, считая это дело вполне естественным.
В исповеди самое важное -- состояние души кающегося, каков бы ни был исповедующий. Важно ваше покаяние, а не он, что-то вам говорящий. У нас же часто личности духовника ошибочно уделяется первенствующее место.
Когда тебя охватит чувство злобы к кому-либо, то представь себе. что и ты и он должны умереть, -- и как перед этим станет ничтожна его вина и как не права твоя злоба, как бы она ни была права формально.
Препятствия к молитве -- от слабой, неправильной, недостаточной веры, от многозаботливости, суеты, занятости мирскими делами, от грешных, нечистых, злых чувств и мыслей.
Болезнь самое благоприятное время для возвращения в свое сердце, к Богу. С выздоровлением эта возможность опять отходит в бесконечную даль.
Ставшему на путь духовного совершенствования, последовавшему за Христом, явна, совершенно внутренне для него убедительна делается единственность этого пути. Мало ставших на этот путь, но зато почти нет раз ставших и возвратившихся назад. Согласно обещанию Христа, всякий ищущий обретает.
Для веры страшна не отрицательная полемика, не испытание ее умом -- это испытание она выдержит. Ей страшна в нас слабость духа, "сердечное отступничество" (выражение Киреевского).
Те, кто хотят доказательств для своей веры, -- на ложном пути. Вера -- свободный выбор, и там, где есть хотя бы скрытое даже от самого себя желание доказательств, -- нет веры. Знаки Богоявления не надо принимать, как "доказательства", -- этим мы снижаем, перечеркиваем подвиг веры.
Чувство своей глубокой греховности у святых -- от их близости к источнику света -- Христу.
Как затруднено для нас приближение к Богу, для некоторых особенно, где все, -- и сама природа, наследственность, весь состав человека ставят стену между ним и Богом.
Вот тип человека, часто встречающийся: в нем соединение трех черт -- 1) гордость, вера в свои силы, упоение своим творчеством, 2) страстная любовь к земной жизни и 3) отсутствие чувства греха. Как такие люди могут подойти к Богу? Таковы, как они есть, -- они безнадежно изолированы от Бога, лишены даже потребности в Нем. И этот тип культивируется современной жизнью -- воспитанием, литературой и т. д. Идея Бога вытравлена в его душе. и какие нужны катастрофы, чтобы такой человек мог возродиться!
Три ряда впечатлений: евангельское чтение о гадаринском бесноватом, наблюдение в Соборе за одним сумасшедшим и чтение главы о зле и свободе у Бердяева ("О назначении человека"), "Свобода не сотворена Богом", "Она первична и безначальна". С Бога Творца снимается, таким образом, ответственность за свободу твари. Человек одновременно дитя Божие и дитя хаоса (свобода); небытие свободно согласилось на бытие, но оно же отступило в ад и хаос. Вот истоки греха и безумия -- хаотическое своеволие, вместо добровольного и свободного подчинения светлому закону. "Я пришел, чтобы имели жизнь и имели с избытком" (Ин 10,10).
Есть религиозность, тесно спутанная с эмоциями эстетическими, сентиментальными, страстными, легко уживающаяся с эгоизмом, тщеславием, чувственностью. Люди этого типа ищут похвалы и хорошего мнения о них духовника, исповедь их очень трудна, так как они приходят на исповедь, чтобы пожаловаться на других, поплакать, они полны собой, легко обвиняют других. Недоброкачественность их религиозной экзальтации лучше всего доказывается легким переходом к раздражительности и злобе. Люди этого типа дальше от возможности настоящего покаяния, чем самые закоренелые грешники.
Постоянный упрек христианам -- "ни по чему не видно вашей веры. Если бы вы действительно верили в такие изумительные, потрясающие вещи, вы жили бы иначе".
Ответ: "Вы ведь верите в неизбежность своей смерти? Не только верите, но знаете наверно. Ну и что же? -- сильно ли это отзывается на характере вашей жизни? -- нисколько не отзывается. "
Всегда в жизни прав тот, кто опирается не на логику, не на здравый смысл, а тот, кто исходит из одного верховного закона -- закона любви. Все остальные законы ничто перед любовью, которая не только руководит сердцами, но "движет солнце и другие звезды". В ком есть этот закон -- тот живет, кто руководится только философией, политикой, разумом -- тот умирает.
Вера -- от любви, любовь -- от созерцания. Невозможно не любить Христа. Если бы мы Его увидели сейчас, мы бы не оторвали от Него глаз, мы бы "слушали Его с услаждением", мы теснились бы вокруг Него, как теснились евангельские толпы. Надо только не противиться Ему, отдаться созерцанию Его Образа -- в Евангелии, в святых, в Церкви -- и Он возьмет в плен наше сердце.
Отчего так важно чтение житий святых? -- Среди бесконечного спектра путей к Богу, раскрытого в различных житиях, мы можем найти свой путь, получить помощь и указание, как из дебрей нашей человеческой запутанной греховности выйти на путь к свету.
Ответ умирающей, но не знающей о близости своей смерти, на ее недоумение: "Ни к жизни не готовлюсь, ни к смерти".
"Нельзя жить истинной и достойной жизнью здесь, не готовясь к смерти, т. е. не имея постоянно мысли о смерти, о жизни вечной".
Смерть, самое страшное для человека, верующему нестрашна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения.
... мое жизненное правило -- менять место жительства только когда обстоятельства гонят, ничего в житейской области не предпринимать самому, а рыть шахту вглубь в том месте, куда привел Господь...
Как мы жалки в нашей успокоенности этой жизнью! Хрупкий островок нашего "нормального" существования будет без остатка размыт в загробных мирах.
Советы близким умершего: оторвать свои чувства и боль от телесности, которая пойдет в землю, не терзать себя воспоминаниями земных чувств и земных радостей, связанных с умершим, а перешагнуть, хотя бы мысленно, с умершим в тот мир, утешаться любовью близких и совместными молитвами, дать отдых своим нервам и своему телу.
Разница между Иовом и его друзьями. Иов -- это честная, правдивая натура, ищущая "дела", а не слов, а те -- люди религиозной фразы, шаблона, традиционных формул. Иов вопит о "неправде", о непонятности страданий, о благополучии грешников, о безвинных муках -- и не только своих; а его друзья отвечают ему общими и лживыми фразами, для них все ясно, и. установив порядок в словах и мыслях, они считают, что установили гармонию и в мире. Этого типа люди слишком часто встречаются повсюду, включая и духовенство и людей науки.
Бывает такое "стянутое" состояние души, когда трудно улыбаться, никакой мягкости, нежности ни к кому, одним словом -- "окамененное нечувствие". Только молитва, особенно церковная, разгоняет это состояние. Оно -- обычное для гордых, унылых, самолюбивых, распутников, скряг; но в некоторой степени свойственно всем вообще-это состояние греха и безблагодатности, обычное состояние человека. Для души -- это уже ад на земле, смерть ее при жизни тела, и оно есть естественное следствие греха, который буквально убивает душу.
"Как трудно имеющим богатство войти в Царство Божие" (Лк. 18, 24). Но не только богатство материальное мешает вхождению в Царство Божие; еще больше -- богатство душевное, талантливость, специальные способности, воля. Как трудно не увлечься всем этим. не впасть в тщеславие, гордость.
Нормальный план нашей души.
1) Таинственная, внутренняя, неведомая нам жизнь духа -- настоящая гарантия нашего спасения, то, что от св. Крещения. от таинств, от дыхания Духа Святого в нас.
2) Облако псевдо-добродетелей, изуродованных, объеденных, как кислотой, тщеславием: наши будто бы добрые дела. наша будто бы молитва, наша правдивость, прямота; это облако закрывает нам истинную жалкую картину нашей души и мешает покаянию.
3) Тучи действительных грехов, о которых мы не помним, которые себе с легкостью прощаем: ежеминутное осуждение, насмешки, пренебрежение, холодность, злоба.
4) Наконец, подо всем этим -- глубокие, старые пласты, сливающиеся с родовыми и общечеловеческими, -- основные, глубокие грехи, от которых, как смрадные испарения, поднимаются богохульные мысли, побуждения, всякая нечистота, чудовищные извращения...
Думаю об очищающем и освящающем значении пота, слез и крови-труда, покаяния и мученичества. В них тело освобождается от своей душевно-животной стихии... и духовная настроенность, не встречая препятствий, охватывает всего человека; в этом смысл того, что Церковь так высоко ставит мучеников, подчеркивая именно пролитие крови, а также, почему в народе так почитают убитых на войне.
Нам надо быть в постоянной связи со страдающей частью теперешней России, с Россией чудес, подвигов, мученичества. Связь эта возможна в создании здесь той же напряженной религиозной жизни -- продолжения здесь нашей родины. Это, может быть, выведет взрослых из их политических разделений, а молодых приблизит к Церкви и покажет им то, что было сутью России.
Из 36 гл. сына Сирахова можно сделать прекрасную молитву о России. Вот отрывки: "Помилуй нас, Владыко, и призри... Возобнови знамения и сотвори новые чудеса... Ускори время и да возвестят о великих делах Твоих... Умилосердись над градом святыни Твоея, воздвигни пророчества от Имени Твоего... "
До чего могут довести ложные идеи! Так погубили свою душу многие революционеры, которые, исходя из правильной но ограниченной идеи народного блага, пришли к сатанинской злобе, лжи и человекоубийству. Это же ждет и служителей национальной идеи, пока они ее не подчинят идее высшей.
Вся наша внутренняя жизнь движется любовью к Богу. Но откуда взять эту любовь? Всякая наша любовь питается впечатлениями от любимого объекта (к миру, родным). Как может удержаться и не завянуть наша любовь, а с нею и наша вера, если она не питается никакими впечатлениями? Но какие же впечатления от Бога, которого "никто не виде нигде же?" Мы имеем Христа. Размышления о Нем, молитва, чтение Евангелия -- вот пища, питающая нашу к Нему любовь. Но бывает, и очень часто, что для этого сердце наше оказывается слишком грубым, невосприимчивым. Тогда надо пытаться обратиться к житиям святых, к писаниям отцов -- у них тот же свет Христов, но в смягченном, ослабленном виде, уже прошедший сквозь призму, хотя и святой, но человеческой души.
Вернее жить, приходя от собственного опыта к известным идеям, чем обратное -- судить только словесно о чужом опыте, а именно к этому, к сожалению, обычно сводится весь наш интерес к вещам духовного порядка.
Если даже стать на точку зрения самого ярого безбожия, то и тогда позиция верующих тверже и вернее позиции безбожия, которое есть открытое банкротство. Не лучше ли все же иметь надежды и обещания, чем не иметь и этого.
На всенощной, особенно если я не служу сам, мне определенно трудно и даже скучно. Мне скучно и за всех "предстоящих и молящихся", мне кажется, что они предстоять-то предстоят, но молятся плохо; мне хочется большей близости с ними, действительно общей молитвы, уничтожения этих квадратных метров блестящего паркета между нами, чуждости друг другу. И обратно -- как легко служить молебен или панихиду хорошо знакомым людям или таким, в которых чувствуешь добрых богомольцев, когда они стоят близко около аналоя, вникают в слова молитв. Но почему мне легко молиться, когда я активен, и много труднее молча участвовать в чужой молитве? Не тщеславие ли это? Не флуоресценция ли под влиянием чужих лучей?
О ненужности делать усилия в молитве, в любви к Богу могут говорить только люди, не имевшие опыт в этом. Всякое, даже самое слабое, даже вынужденное устремление к Богу дает живой и неопровержимый опыт Его любви. Тот, кто имел этот опыт, уже его не забудет. То же и в любви к людям. Всякая любовь несет удовлетворение и награду в себе самой. В этом опытное подтверждение слов "Бог есть любовь".
Равнодушие верующих -- вещь гораздо более ужасная, чем тот факт, что существуют неверующие.
Кроме прямого вреда для душевного здоровья, занятия теософией, оккультизмом, спиритизмом вызываются любопытствующим желанием заглянуть в закрытую дверь. Мы должны смиренно признать существование Тайны, и не забегать с заднего крыльца, не подслушивать у дверей. Кроме того, нам дан верховный закон жизни, прямо ведущий нас к Богу, -- любовь, путь, трудный, тернистый, и по нему мы должны нести свой крест, не сворачивая на окольные дороги.
Смерть близких -- опытное подтверждение нашей веры в бесконечность. Любовь к ушедшему -- утверждение бытия другого мира. Мы вместе с умирающим доходим до границы двух миров -- призрачного и реального: смерть доказывает нам реальность того, что мы считали призрачным и призрачность того, что считали реальным.
Человек, отвергающий свое родство Богу, отказывающийся от сыновства Ему -- не настоящий человек, ущербный, только схема человека -- т. к. это сыновство не только дается нам как дар, но и за дается, и только в выполнении этого задания, в сознательном облечении себя во Христа и Бога и может быть полное выявление и расцвет каждой человеческой личности.
Грех -- разрушительная сила -- и прежде всего для своего носителя; даже физически грех потемняет, искажает лицо человека.
Что больше всего страшит в себе? -- это состояние нечувствия, духовной лени, слепоты. Какую боль и раскаяние должен был бы вызывать грех, какую жажду покаяния и прощения должна была бы испытывать душа! Ничего же этого обычно нет. Да и кругом жизнь так идет, как будто и впрямь все благополучно на свете. Это равнодушие может быть и есть результат того духовного разрушения, которое является последствием греха.
Часто огорчаешься, замечая, что близкие тебе люди поблекли, постарели. Но ведь это есть истлевание человеческой душевной стихии, которое открывает путь подниманию из глубины сил благодатных, духовных. То цветение, умаление которого мы с болью в себе и других видим, -- блеск глаз, румянец щек, грудные мелодичные голоса -- все это цветение нашей плотско-душевной стороны и оно не ценно. Чем больше внешний человек теряет, тем более внутренний возрождается. Но хорошо если так, если постарение не ведет к унынию, страху старости и смерти, к духовному упадку.
Польза послушания: душа освобождается для внутреннего, когда внешнее берет на себя другой -- военная служба, монастырь, семья (послушание мужу, родителям).
Есть путь брака и путь монашества. Третье состояние -- девственников в миру очень опасно, соблазнительно и не всякому посильно. Кроме того, такие и для окружающих представляют собой опасность: сияние и красота девственности, которые ведь в некоторой степени -- "брачное оперение" (когда не имеют прямого религиозного смысла) влекут к себе и возбуждают несчастные чувства.
Брак -- просвящение, мистерия. В нем полное изменение человека, расширение его личности, новые глаза, новое ощущение жизни, рождение через него в мир в новой полноте.
Но индивидуализм нашего времени создает в браке особые трудности. Преодоление их -- сознательными усилиями двух над созиданием брака, "хождением" перед Богом (только Церковь по-настоящему, до конца разрешает все проблемы). И еще, -- самое, казалось бы, простое, но и самое трудное -- решимость занять в браке каждому свое место: жене смиренно стать на второе место, мужу -- взять тяжесть и ответственность быть главой. Если есть эта решимость и желание -- Бог всегда поможет на этом трудном, ученическом ("Святии мученицы"... -- во время хождения вокруг аналоя), -- но и блаженном пути.
Ни мужчина, ни тем более женщина, не имеют в браке друг перед другом абсолютной власти. Насилие над волей другого, хотя бы во имя любви, убивает саму любовь; а тогда вопрос: надо ли подчиняться такому насилию, раз в нем опасность для самого дорогого? Бесконечное количество несчастных браков именно от того, что каждая сторона считает себя собственником того, кто любит. Почти все трудности брака -- отсюда. Величайшая мудрость брака -- дать полную свободу тому, кого любишь: брак наш земной -- подобие брака небесного (Христос и Церковь), а там полная свобода.
О женщине сказано -- "немощный сосуд" -- "Infirmior vasa" Эта "немощь" состоит главным образом в подвластности женщины природным стихиям в ней самой и вне ее. В силу этого -- слабый самоконтроль, безответственность, страстность, слепота в суждениях. Почти ни одна женщина от этого не свободна, она всегда раба своих страстей, своих антипатий, своего "хочется". Только в христианстве женщина становится равной мужчине, подчиняет высшим началам свой темперамент, приобретает благоразумие, терпение, способность рассуждать, мудрость. Только тогда возможна ее дружба с мужем.
"Не приидет Царствие Божие с соблюдением -- се Царствие Божие внутрь вас есть". Не то же ли самое можно сказать о геенне огненной? Не настал ли уже ад и теперь для многих людей.
Жить надо не "слегка", а с возможной напряженностью всех сил, и физических и духовных. Тратя максимум сил. мы не "истощаем" себя, а умножаем источники сил.
Женщину "имевшую духа немощи", по словам Христа, "связал сатана". Здесь указывается еще один источник болезни -- дьявол. Вот что можно ответить тем, кто говорит (и я в том числе), что надо радоваться болезням, как всякому несчастью, и не надо просить об исцелении.
Мы видим мир не таким, как он есть на самом деле, а таким, каким его делает наше воображение, наша воля. И каждый видит его по-иному, по-своему, часто ставя центром своего мира вещи ничтожные и вовсе не давая места тому, что единственно важно.
В том, как избегают люди одиночества, мне видится скрытый страх смерти.
Читаю сейчас Исаака Сирина, и очень он мне пришелся по сердцу. Я давно хотел почитать его, но считал, что это чтение для самых совершенных. Оказалось, что у него много мудрых советов и для начинающих, каковыми мы останемся, вероятно, до самой смерти.
Убедить кого-либо в существовании Бога совершенно невозможно, т. к. все, что можно словами сказать о вере, ни в какой степени не может передать того, что вообще не сказуемо и что в ней главное. Доводы веры не против разума, а помимо него. Только в свете любви разум принимает видимые абсурды веры.
Почему трудна вера? До грехопадения люди знали: грех скрыл от них Бога и вера есть преодоление этой пелены греха между ними и Богом.
Очищение от греха приводит от веры к знанию.
Сребролюбие, казалось бы, грех второстепенный: на самом деле это грех чрезвычайной важности -- в нем одновременно фактическое отвержение веры в Бога, любви к людям и пристрастие к низшим стихиям. Оно порождает злобу, окаменение, многозаботливость, Преодоление его есть частичное преодоление всех этих видов греха.
В чем соблазн и яд театральности для зрителя, но главным образом для актера? -- привычка жить, и притом напряженно и остро, иллюзорной жизнью, часто много острее своей настоящей будничной жизни; создание в себе "паразитических" личностей (от Епиходова до Царя Федора Иоанн, у Москвина); тщеславие. Поэтому театр так и опасен слабым людям -- он их перемалывает без остатка. Впрочем, всякая человеческая деятельность имеет эти (или другие) яды, и только сильные личности не побеждаются ими, а остаются самими собой.
Слепота к своим грехам -- от пристрастия. Мы, пожалуй, многое видим, но оцениваем неправильно, извиняем, даем неправильное соотношение: чувство почти инстинктивное. Крайняя важность для спасения "... зрети грехи наша". Любить Истину больше себя, отвержение себя -- начало спасения.
Внимание к своей внутренней жизни, рекомендуемое с религиозной точки зрения, дает свои результаты и с точки зрения чисто психологической -- развитие силы внимания, сосредоточение сознания, выявление новых психических способностей.
Если мы посмотрим писания подвижников и свв. отцов -- какую глубину психологического анализа мы там встретим, какую тонкость различения психических состояний, какую верность определений и классификации всех ощущений.
Не помню, кто из отцов сравнивает внимание на молитве с фитилем в лампаде. Если продлить сравнение, то "елеем" в молитве, непременным условием горения лампады, будет -- постоянное покаянное чувство, смирение, чистота сердца, безгневие.
Одна из типичных ошибок, ведущих к осуждению, унынию, неправильным оценкам -- "руссоизм" в религии, мысль, что здесь, на нашей земле, до всеобщего суда и осуждения, могут быть явления безукоризненные -- в нас самих, в других людях, в человеческих отношениях.
Тогда от себя требуешь полной святости и унываешь, находя в самые святые минуты нечистоту в своем сердце, тщеславие, двойственность; тогда злишься, заметив в людях, которых считал безукоризненными, -- малодушие, лукавство, ложь; тогда отчаиваешься, видя даже в Церкви Божией расколы, ссоры, ревность, зависть -- разгул человеческих страстей.
Между тем "надлежит сему быти", весь мир заражен грехом; сверху донизу проходит страшная трещина -- язва растления и смерти, и никто и ничто не свободно от нее. Если в самой совершенной общине -- среди учеников Христа, был Иуда, то что же нам ужасаться, что в русской церкви есть Введенский, а свой маленький Иуда, как и свой кроткий, духоносный Иоанн и верный, деятельный Петр -- есть в каждом приходе.
Радость почитания икон в том, что Бог, "Неописанное Слово" сошло с небес, стало плотию, приняло вид человеческий и обитало среди нас. "полное благодати и истины", так что мы слышали Его ушами нашими, видели своими очами, Его осязали руки наши (1 Иоан. , 1, 1).
Основная черта нашей религиозности -- стремление к святыне в конкретном, осязаемом образе, жадность к ней; мы любим прикасаться к ней, лобызать се, носить у себя на груди, освящать ею наши дома. Этой святыни хотели лишить нас иконоборцы, и в обретений ее была радость. Посмотрите, какой холодной и бесплотной является вера в исповеданиях, отрицающих иконы. Явно отрицая иконы, они бессознательно отрицают воплощение. Как прерождается у них все христианство, как сама Евхаристия, сосредоточие христианской жизни, делается у них бесплотной и незначительной. Поистине, если у нас Слово стало плотью, то у них Плоть стала словом -- божественная Плоть, причащение Которой дает жизнь вечную (Ио. б), обратилась у них в слова и рассуждения.
Виды христианства: 1) Умственно-созерцательное, 2) волевое, действенное (Католичество), 3) умственно-этическое (Протестантство) и 4) Христианство, понятое, как великая Красота -- Православие. Этому видению отдаются все силы верующего. Все остальные виды христианства подчинены этому пониманию. Мнение некоторых (старообрядцев), что православие = богослужению. Отчасти это правильно -- жить максимально теургически, не выходя из храма. Но здесь и опасности -- как только побледнеет этот идеал, человек остается без культуры воли, без морали, без умственной тренировки. Человеческое начало мало воспитано в православном человеке -- особенно в старообрядческом его уклоне, и потому без веры он впадает в рабство миру. И все-таки -- мы не идём ни на какое христианство пониженного типа -- рассудочное, волевое, этическое. Нам надо воспитать нашу религиозную волю, поднять культурный и моральный уровень, стать достойными драгоценного дара, нам вверенного.
Православие для многих еще только "мировоззрение".
Все яснее становится, мне, что Православие -- это стихия абсолютной свободы. Боязнь уставов, правил, боязнь как-то ограничить себя, поставить слово, мысль, декорацию раньше или без факта, отвращение к пропаганде, насилию хотя бы чисто идейному или психическому, боязнь убеждать, вера только в самую наличность религиозной жизни -- все остальное придет само.
По поводу сомнений о словах X: "В своем общении с рабочими они (члены католических кружков молодежи) сначала не только не называют себя католиками, но даже не упоминают о Христе". -- Спуститься до них, чтоб подниматься вместе с ними. Установить сначала братское доверие и симпатию, а потом толковать: "возлюбим... да единомыслием исповемы". Есть ли ступени и степени посвящения? Если есть, то все ясно. -- "Словесное молоко" у ап. Павла. "С Иудеями был как Иудей" (1 Кор. 9).
Отношение к иноверным
1. Уважение к их вере.
2. Проявление интереса, расспросы, сообщение о своем.
3. Приглашение на наши церковные службы.
4. Не стесняться проявлять свою веру.
5. Молиться за них.
... Прошло несколько дней и я едва могу вспомнить -- и то не внутренне, а внешне -- то необычайное ощущение, которое было у меня во время положения в гроб X.
Всегда это самый ужасный, безобразный даже момент: служащие похоронного бюро, для которых возня с умершим человеком -- надоевшая обязанность службы, тащат его с постели, тело беспомощно обвисает, голова болтается, -- и впихивают его в гроб. Родных в это время высылают из комнаты и хорошо делают.
Сейчас было иначе: посторонних не было никого, священник с зажженной свечой молился про себя, а близкие подняли почившую и осторожно опустили в гроб.
На несколько секунд я испытал совершенно необычайное состояние: я определенно выступил из себя и со стороны, а вместе и как участник, переживал все, как безусловно правильное, как какую-то икону, частью которой был и я. Боюсь теперь передать что-либо неверно: это было похоже на святое восприятие мира. Так дети и праведники воспринимают Церковь -- храм и службу, как что-то совершающееся одновременно в двух мирах (слова одного мальчика: "Бог, как будто обнял и держит в Своих руках весь храм").
В более слабой степени -- это эстетическое восприятие мира, когда видишь его райски преображенным...
Уверенность, что совершились все пророчества, что времена исполнились, и люди близки к той мировой точке, которая будет ужасной катастрофой для одних и безмерной радостью для других -- кажется, эта уверенность неизбежно появляется при всякой напряженной религиозной жизни, в виде ощущения вдруг открывшейся, завершенной бесконечности и присуща, может быть, всякому сильному чувству, будь то отчаяние, любовь, порыв веры или пророческий экстаз.
Рождение мистично -- к нам приходит вестник из другого мира. Смерть близких еще сильнее будит в нас мистические чувства -- уходя от нас, они из ткани нашей души протягивают за собой длинный провод, и мы уже не можем жить только этим миром -- в наш теплый, уютный дом поставлен аппарат в бесконечность.
Мне всегда грустно от этого постепенного убывания духовной жизни после Пасхи. Сначала нарастание духовных сил по мере углубления в Великий пост. Все внутреннее делается много легче, чище и спокойнее на душе, больше любви, лучше молитва. Потом -- всегда необыкновенные дни Страстной недели, потом пасхальная радость. Не знаю. как и благодарить Бога, что он допустил меня, как священника, максимально участвовать во всем этом. Но вот наступает суббота Светлой недели, закрываются врата алтаря, как будто запираются двери небесные, и все становится труднее, душа ослабевает, малодушествует, ленится, всякое духовное усилие становится трудным.
Я так чувствую в самолюбии, съедающем души, разрушающем семьи, губящем всякое общее дело, настоящее дыхание дьявола. Для христианина было бы достаточно слов апостольских "почему бы вам лучше не оставаться обиженными" (1 Кор. 6, 7); но хитрый человеческий ум сейчас же находит лазейку, что, мол, он горячится не о себе, а о справедливости и т. д. Вообще, как трудно Богу с людьми, как упорно они строют ад, как не хотят они света и блаженства. Чем больше живешь, тем убедительнее видишь, как силен сатана.
Кто дает волю доброму движению своего сердца, тот обогащается прежде всего сам-в его душу входит светлая целительная сила, радость, мир, врачующие все болезни и язвы нашей души. Жестокосердый наоборот -- он сжимает свое сердце, он впускает в него холод, вражду, смерть.
Наше немилосердие, неумолимость, беспощадность к людям есть непроходимая завеса между нами и Богом. Это как если бы мы закрыли растение черным колпаком, а затем стали бы сетовать на то, что оно гибнет без солнечных лучей.
Зло не есть дурная привычка, неправильная установка души, -- оно есть, точно, наитие дьявольской силы. Особенно ясно это в переживании чувства злобы.
"Не собирайте... не заботьтесь" (Мф. 6. 19-34) -- почему?
1. Земные сокровища тленны.
2. Они бесполезны -- "жизнь человеческая не зависит от изобилия его имения".
3. Они требуют забот и хлопот и потому вредны даже с мирской точки зрения.
4. Они пленяют наше сердце: "где сокровище ваше, там и сердце ваше".
5. Заботы и волнения о них безбожны, т. к. предполагают отсутствие Промысла: притча о богаче.
6. Они ослабляют нас -- "смотрите, не отягчайте себя обьядением, пьянством и заботами житейскими".
7. Они утверждают обратную перспективу -- "ищите прежде всего Царства Божия и правды Его".
8. Они определяют нашу земную и посмертную судьбу.
"Дела плоти известны -- идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия ереси... " Что общего с плотью в этих грехах? -- Особое состояние в теле, томления, напряжения, волнения крови. Закон Джемса Ланге многое здесь объясняет. Огромно значение также телесных процессов во всех наших душевных переживаниях -- в грехе и в молитве.
"Mania grandiosa" неизбежно вырастает из замкнутости в себе. Гаснут кругом все масштабы, и "я", распускаясь и увеличиваясь, вырастает до пределов сумасшествия.
Для мудрости необходимо приготовить свою душу к принятию" насаждаемого слова" -- в молчании, кротости, собранности и чистоте.
Противное этому -- распущенность языка (вместо молчания и слушания), распоясанная эмоциональность ("скор на грех"), нечистота, злоба, отсутствие глубины, забывчивость.
То что мы, существа душевно-плотские, со слаборазвитой духовностью, не можем вполне постигнуть Бога и, вследствие этого, часто отрицаем Его, подобно тому, как если бы слепой стал отрицать существование света, не имея возможности его видеть.
"Выйди от меня. Господи, потому что я человек грешный (Лк. 5, 8) -- это евангельское чтение содержит, как и всякое, как бы мало оно ни было, много уроков: 1) урок послушания, вопреки очевидности и здравому смыслу. 2) жизнь по своей воле и по Божьей -- разница результатов. 3) страх перед проявлением благодати Божьей.
Неправильно считать, что Христос всегда всех миловал и прощал. Он бывал и грозным и страшным, и приближение света было страшно и мучительно для лжи и греха. Страх Божий -- начало премудрости, начало покаяния, начало спасения. "Потому что я человек грешный" -- вопль покаяния.
"Нервность" в каком-то смысле есть психофизическое условие святости. Тело уточенное, трансформированное слезами, постом, болезнями, трудами, делается более способным к воздействию духовных благодатных сил. Но оно же делается болезненно чувствительным к грубому вещественно плотскому миру, и реакция его на мир -- есть нервность.
Святой, минус его святость, есть невропат (крылатое слово одного доктора, посетившего Афон: "Ну, они все там неврастеники").
Святой, павший и потерявший свою святость, становится легкой добычей бесов; вот почему отцы Церкви утверждают, что возвращение обратно от духовного пути опаснее, чем состояние вне-религиозное. Вот чем опасны пост и аскетизм, не регулируемые опытным лицом и лишенные молитвенного наполнения.
Черная "благодать". У людей злобных наблюдается прилив особых сил, возрастание энергии почти беспредельное. Если правильно, что "будь только человек добр, и никто не сможет ему воспротивиться", то верно также и то, что будь человек зол, -- очень трудно воспротивиться и этой силе. Если человек отдался во власть злобным настроениям, то он в своей душе отверз входы демонским силам.
Общее во всех искушениях дьявола (хлеб, чудо, власть -- плоти, души, духа) -- они тонки, не грубы: нет искушений обычными человеческими соблазнами, нет речи о явном, грубом грехе. Но все три отрицают свободу, т. е. веру и любовь к Истине. Грехи чувственности, тщеславия и властолюбия задевались лишь косвенно. Повторение этих грехов в истории -- социализм, оккультизм и этатизм (государственность).
Почему святые часто имели весьма средние способности (до своей святости, если можно так сказать)? -- Потому что наши выдающиеся. но плотские способности, может быть. мешают отчасти развитию способностей благодатных. Возьмем, например, память. Можно иметь слабую человеческую память, но, в минуты вдохновения, вспоминать что надо. Я часто испытываю это во время исповеди, беседы или проповеди: нужные цитаты, примеры, точные слова являются сами собой. Вот почему может быть верно то, что всякое записывание и прочее крохоборство есть проявление неверия в силу Божию: "Сила наша в немощи совершается, когда я немощен, тогда я силен". Но верно и другое, т. е. что все требует труда, усилия.
В тексте "... возьми крест свой и следуй за Мною" -- по латыни "et tolle crucem suam cotidie et sequatur me" есть слово, упущенное в русском переводе -- "cotidie" (ежедневно).
Мысль об ежедневном несении креста.
Есть люди чудесного, райского типа, с душой до грехопадения, детски простые и непосредственные, чуждые всякой лжи и злобы. И это не как результат какой-нибудь борьбы с собой, усилий -- такими они рождаются -- людьми без греха. И странно, что постоянно эти люди стоят вне Церкви, даже иногда совсем обходятся без религии. Они слишком просты и цельны, чтобы богословствовать, и слишком стыдливы и целомудренны, чтобы выражать свои чувства какими-нибудь словами или знаками (обряд). В религии самое важное не вера, а любовь к Богу, а Бога они любят, потому что любят Красоту, Добро, Истину -- а это все стихии Божества. Сколько есть людей, утверждающих, что они верующие, и не имеющих этого чувства Красоты, Добра, со злобой и грехом в душе, с полным безразличием к Истине, так как ее вполне для них заменяют полторы дюжины маленьких истин, за которые они самолюбиво держатся. А те -- простые и верные души, живущие и на земле в радости -- после смерти, я уверен, прямо идут в Царствие Света и Радости, как "подобное всегда стремится к подобному", и в обществе святых -- простых и блаженных душ -- они чувствуют себя, как в своей родной стихии. Мы, так называемые "верующие", говорим: "пойду" и не идем, а они ведь и не говорят "не пойду", а просто исполняют волю Отца.
Гениальность Х в двух его качествах: в его искренности, умении без фальши и предвзятости, свежими глазами смотреть на мир, и в его вкусе к вещам. Он любит мир: новая ли это книга, оливковое ли дерево, или встреча с человеком.
Что вы думаете о бессмертии? (Мысленный вопрос к Х, близкому к праведности). "Ничего не думаю", верно ответил бы он.
В заповедь "будьте как дети" и "не заботьтесь о завтрашнем дне", возможно, входит и совет -- довериться и в этом вопросе Богу.
Истинная любовь переживает, как измену и грех против любимого человека, всякое наслаждение, всякое сильное впечатление, пережитое врозь, всякое общение с другими людьми -- даже принятие пищи, приготовленное чужими руками.
В любви -- действительное, реальное слитие воедино; отсюда и эта боль всякого разделения, всякого небытия воедино.
Трансцендентная сторона отношений между мужем и женой составляет главную сущность брака.
Прерывистая и неправильная речь, с паузами и поисками слов -- часто признак очень искреннего человека, который не может говорить общепринятыми фразами, а мучительно ищет своих слов и настоящих выражений. Оттого у меня всегда симпатия к некоторому косноязычию -- конечно, если это не просто неумелость.
На обычное требование неверующих -- немедленно, тут же "доказать": -- вы не будете доказывать какую-нибудь истину научную, математическую, пьяному человеку; так и здесь. Вытрезвитесь от вашего опьянения миром, суетой, заботами, тщеславием -- тогда можно начать говорить и вы получите возможность понимать. "В лукавую душу не войдет премудрость".
Привычное чувство единственности этого мира -- есть полное неверие в "Царство Небесное". Скорбь по умершему -- неверие, язычество. Надо прийти к христианскому ощущению реальности Царства Небесного.
Самоотречение, о котором столько говорится в практике христианства, понимается некоторыми как самоцель, и видят в нем самом смысл жизни каждого христианина.
Нельзя также понимать его, как это делают, впадая в другую крайность, как отказ от своей личности, от своего пути, видя в нем какое-то духовное самоубийство. Как раз обратное: в самоотречении -- освобождение от рабства греху (без него -- плен) и свободное выявление своей истинной сущности в ее первоначальном Божьем замысле о нас.
Любовь только тогда есть любовь, когда она ко всем без исключения. Пока это любовь только к тем, кого "я" люблю, это не любовь, а эгоизм. Я говорю сейчас о любви христианской, не о любви в браке, семье.
Зрелище смерти всегда поучительно. Какая бы она ни была, она всегда -- чудо и таинство. Наша мысль, а если это близкий человек -- наша любовь, вместе с умирающим как будто переступает через эту грань, заглядывает в иной мир и удостоверяется в его существовании. Я испытал это впервые, когда кто-то при мне раздавил ногой и растер "в небытие" уховертку. Тогда впервые у меня стало отчетливо чувство, что ничего нельзя уничтожить, что это бессмыслица, переносимая нашим умом и духом, что даже уховертка перешла в другой мир, исчезла из нашего плана бытия, но не уничтожилась.
Определить и сформулировать свою боль часто обозначает и избавление от нее (объяснение, почему рефлектирующие особи обладают слабыми чувствами).
Современная культура создалась творчеством человечества не только не по Божьему закону, но часто и против него; она отлилась в нерастворимые, крепкие, антибожеские формы -- в них заложена чужая и враждебная нам душа.
Как же разрешить этот вопрос нам, желающим жить по Божьи, но и не уходя из мира? -- Индивидуальное решение более легко: идти в мир не теряя себя, храня сердце отданным Христу, жить максимально церковью, не слишком многое себе прощая.
Для общества решение это много труднее.
Католичество дает нам пример энергичного "взнуздания" мира, принуждения мира жить по-церковному; мир -- слуга Церкви.
Но думаю, что вопрос этот не разрешим силами индивидуальными и даже церковными. Мир безоружными нам не пройти; это гордыня, мы должны пользоваться орудиями мира сего. Нам надо смиренно признать государственность, внешние методы воздействия на мир. То, что мы потеряли Россию, не только политическая ошибка, но грех против Церкви (не кончено)...
В нашей эмиграции есть и такая точка зрения, что в России только мрак, кровь и грязь, что искру истины спасла только эмиграция. Психология варягов, ожидающих призвания вернуться и зажечь огонь во мраке. Пока здесь есть такие настроения, мы не смеем вернуться туда, где люди кровью отвечают за свою веру и за все, что мы тут имеем даром и о чем "разговариваем", но чем мало живем.
Празднование этого великого дня (столетие со дня смерти св. Серафима Саровского -- 15. 1. 1933) прошло бледно, и прежде всего, по крайней слабости веры у всех нас. От центра зависело дать указания, устроить неделю говения, частыми проповедями подготовить паству. А то сегодня, такой день: "Со страхом Божиим и верою приступите" -- и никто не "приступил"! Весь этот год надо было объявить особым -- годом поста я молитвы, великого очищения Церкви.
В этом смысле мы могли бы учиться у католиков -- как они владеют своей паствой, как умело воспитывают ее.
Когда исполнятся времена и сроки, когда наступит мировая осень и Бог пошлет ангелов на жатву -- что найдут они на бесплодных полях наших сердец? А ведь эти времена и сроки наступают для каждого из нас еще до времени общей жатвы.
Но не будем унывать. Смотрите, сеятель все-таки сеет и на камень, и в терние при дороге. Значит, есть у него какая-то надежда и на такие поля. И мы знаем из житий святых, как часто душа, которая казалась окончательно засоренной грехом, ослепленной страстями, упорной во зле, становилась почвой глубокой, полной плодотворных сил, чистой от вредных примесей и чужеродных семян.
Суть веры и религиозной жизни не в принудительной очевидности, а в усилии и выборе. Вера -- путь к Богу, опыт, который всегда удается. Праведники стремились к небу, и оно приняло их. "Приблизьтесь к Богу, и Бог приблизится к вам".
Познание через любовь.
Любовь к миру, любовь к людям, любовь эротическая -- как лучшая возможность познания.
Не нужно думать, что есть только один вид богатства -- деньги. Можно быть богатым богатством молодости, иметь сокровище таланта, дарований, обладать капиталом здоровья. Все эти богатства -- тоже препятствия к спасению.
Богатство материальное порабощает нас, обостряет наш эгоизм, смущает наше сердце, гнетет нас заботами, страхами, требует жертв себе, как ненасытный демон. Не оно служит нам, а мы обычно служим ему. Но не то же ли и с богатствами здоровья, силы, молодости, красоты, таланта? Не так ли и они усиливают нашу гордость, берут в плен наше сердце, отводя его от Бога.
Да, поистине блаженны нищие в смысле имущества -- как легко им приобрести евангельскую легкость духа и свободу от земных пут, но блаженны и не имеющие здоровья и молодости (потому что "страдающий плотью -- перестает грешить"), блаженны некрасивые, не талантливые, неудачники -- они не имеют в себе главного врага -- гордости, так как им нечем гордиться.
Но как же быть, если Бог послал нам то или иное из земных богатств? Неужели мы не спасемся, пока не освободимся от него? -- Можно оставить при себе (но не для себя) свое богатство и спастись; но только надо внутренне освободиться от него, оторвать от него свое сердце, владеть своим богатством как бы не владея, обладать им, но не давать ему обладать собой, принести его к ногам Христа и послужить Ему им.
Наша любовь к Богу измеряется нашей готовностью принять посылаемые нам страдания и несчастия и видеть в них руку Божию. Поддержкой нам может быть то, что страдания эти есть также мера любви Божией к нам.
За религию у нас часто принимают неопределенную смесь из детских воспоминаний, сентиментальных чувств, испытываемых иногда в церкви, крашеных яиц и кулича на Пасху. Как дать почувствовать, хотя бы -- крестный путь грешной нашей души к Богу... (не кончено).
Можно быть ангельски добрым с теми, кто относится к тебе с доверием, любовью. Но стоит натолкнуться на злобу, осуждение, враждебность -- и доброта переходит в чувство обратное, это явно показывает на наше полное бессилие перед злом и, прежде всего, -- перед злом в себе, которое поднимается в нас навстречу чужой критике. Укоры, критика, -- горькое лекарство нашему тщеславию, нашему довольству собой.
Всякое удовольствие, наслаждение принижает, духовно расслабляет, обезоруживает душу. Смысл страданий -- участие в страданиях Христа, созидание тела Христова в мире (Церковь), несение креста, последование примеру святых, несовместимость с миром.
Молясь об умерших, мы упражняемся в ощущении нереальности этого мира (ушла его дорогая нам часть) и реальности мира потустороннего, действительность которого утверждается нашей любовью к отшедшим.
...Чем больше стареешь, тем больше приучаешься ценить прочность дружеских отношений в этом непрочном, неверном, призрачном мире...
Если мы видим грех, значит сами причастны к нему, и именно к этому греху. Осуждает ли ребенок кого за разврат? Он его не может видеть. То, что мы видим, -- мы отчасти имеем.
Иногда у стариков душа будто постепенно умирает вместе с телом. Это впечатление оскудения души происходит от того, что тело, дряхлея, перестает быть достаточным выразителем души. Происходит то, что бывает в переводных картинках -- намоченная бумажка дает слабый очерк какого-то рисунка (жизнь); потом постепенно мы эту бумажку (тело) отдираем (болезнь, старость). Рисунок исчезает по частям; потом он исчезает совсем (смерть). В руках наших чистая бумажка (мертвое тело), но взглянувши под нее, мы видим яркий рисунок (жизнь будущего века).
План (давно обдуманный) работы о памяти и беспамятстве. Значение, моральное и религиозное, памяти: благодарность, покаяние.
Слабая память, думается, один из признаков греховного состояния; в ней заключаются следующие греховные свойства -- неспособность к духовному усилию, рассеянное внимание и недостаточная любовь. Представим ли "беспамятный святой"? Конечно нет, потому что у него -- активное отношение ко всему, сосредоточенное внимание, любовь ко всему. Слабая память узкому сознанию. С другой стороны -- огромное значение слабой памяти, беспамятства. Частичная потеря памяти -- часто прямая выгода для духовной жизни. Оно освобождает от мирского, от груза ассоциаций, воспоминаний, знаний, дает возможность быть вполне непосредственным, значит -- искренним, значит -- гениальным; оно дает возможность жить данной минутой, данным делом, данным человеком, -- быть "как дети"; воспринимать все как новое, светлыми глазами смотреть на мир. Беспамятство -- преодоление времени, забвение обид, облегчение послушания, забвение своих заслуг, приобретение простоты. Все равно -- память хранит все на свете и только временно отказывается воспроизводить. Беспамятный старец похож на пассажира, сдавшего свои чемоданы в багаж и налегке ожидающего поезда. Придет время, суровые таможенники вскроют его чемоданы и он ужаснется их содержимому.
"Множеством Славы стерл еси супостаты", -- вот метод религиозной борьбы, единственный -- уничтожать, "стирать" все темное в себе обилием, мощностью божественного сияния.
Плохо не иметь дурные помыслы, а поддаваться им. В них мы не вольны, такова наша природа, помраченная грехом; помыслы имели и святые. Наше вольное следование помыслам или борьба с ними -- вот где наша победа или поражение.
У нас чисто православное аскетическое чувство "трезвенности", в противовес "духовному пиянству" -- сладости, "приятности" -- в этом одно из наших отличий от католичества. Это различие особенно явно в церковном искусстве.
Жизнь наша не идет плавно и равномерно. Она идет, как всякий живой процесс, как жизнь природы, -- моментами упадка и возвышения. Пост -- период духовных усилий. Если мы не можем отдать Богу всю свою жизнь, то посвятим Ему безраздельно хотя бы периоды постов -- усилим молитву, умножим милостыню, укротим страсти, примиримся с врагами.
Ничто из сотворенного Богом не есть зло; мы сами извращаем, претворяем в зло и самих себя и все кругом себя; на этот поворот ко злу есть наша свободная воля.
"Толстовство" -- результат потуги среднего ума проверить все основы человеческой жизни, созданные гениями, святыми и творчеством великих народов. Бессилие среднего ума понять смысл основ, законов и учреждений приводит к их отрицанию (церковь, брак, обряд, костюм, этикет и т. д. ). Выяснил это себе в разговоре с Х (толстовцем).
... В этом, может быть, есть маленькая надежда -- что как бы мы ни были немощны, духовно слабы, грехолюбивы, но Христос остается для нас незыблемой, вечножеланной святыней, к которой мы всегда будем возвращаться.
Постоянное наше самооправдание -- это, мол, еще грех не велик, и самоуверенная мысль -- "до большего себя не допущу". Но горький опыт всем нам много раз показал, что раз начатый грех, особенно -- разрешенный себе, -- овладевает человеком, и возврат от него почти никому непосилен.
Характерно, что главные две формы сумасшествия -- мания величия и мания преследования возможны только при самолюбии и являются формами греха -- гордости.
Ходят среди нас живые мертвецы, со смертью души прежде смерти телесной, не имеющие и надежды на ее воскресение, так как здесь мы подготовляем жизнь будущего века -- и есть души, уже как бы воскресшие до смерти тела, -- делом, опытом, любовью доступные высшей жизни духа.
В нашем сумрачном мире даже сияние всякой добродетели отбрасывает тень; смирение -- малодушие и лукавство; доброта -- несправедливость; правдолюбие -- грубость и требовательность. Мы же, склонные видеть всегда худшее, видим прежде всего, а иногда и только -- тени. Для наших грешных глаз кроткие -- слабы и не просты, молитвенные -- эгоистичны и сухи, щедрые и нестяжательные -- бесхозяйственны и моты, созерцатели -- ленивы. Способность видеть во всем, даже в хорошем, темную сторону показывает не столько наличие этой темноты, там где мы ее видим, как точно обличает нашу темноту и общую греховность.
Надо не только переносить невзгоды, но и видеть в них руку Властителя судеб.
... Скажу Вам, к чему я давно пришел из чтения свв. отцов: периоды скудости вполне естественны, и их надо переносить с терпением и благодушием. Эти периоды укрепляют в нас смиренную мысль о нашем бессилии и принуждают все надежды на оживление нашего сердца возлагать на Бога.
Многое облегчалось бы для нас в жизни, многое стало бы на свое место, если бы мы почаще представляли себе всю мимолетность нашей жизни, полную возможность для нас смерти хоть сегодня. Тогда сами собой ушли бы все мелкие горести и многие пустяки, нас занимающие, и большее место заняли бы вещи первостепенные.
Жизнь идет негладко, и эта "негладкость" делается уже какой-то привычной нормой; наше былое благополучие так далеко (и внутренне далеко, не только внешне), что даже не вздыхаешь о нем. Конечно, это общее место, давно всем известное, особенно нам, русским, что страдания полезны для души; но я недавно как-то по-новому пережил этот трагизм. Наши трудности и горести, если мы их несем добровольно (соглашаемся на них), питают и укрепляют душу, они непосредственно превращаются в богатства духовные -- "кратковременное страдание производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. 4, 16, 17); это благодатный ветер, надувающий паруса нашего духа...
Важна не "праведность" сама по себе, -- праведны были и фарисеи, но ложной праведностью (основанной не на том, на чем надо, т. е. на любви, вере), праведностью наружной, надменной, ложной, трижды неправильной. Все добродетели без смирения ничто.
Какова наша праведность, посколько она у нас есть, -- не совмещается ли она с грехом? Не формальна ли она, не тщеславна ли?
Старушка X, которая считает себя окончательно благоустроенной религиозно, когда я ей приношу что-нибудь почитать: "Ах, вот это совсем моя мысль, это надо выписать!" Самолюбивый человек безнадежно слеп и одинок: ничего ни в мире ни в людях он не увидит кроме себя и своего.
Сама по себе ограниченность человека не есть глупость. Самые умные люди непременно ограничены в ряде вещей. Глупость начинается там, где появляется упрямство, самоуверенность, т. е. там. где начинается гордость.
Зло и добро не есть совокупность добрых или злых поступков; это злая или добрая сила, владеющая человеком. Безмерен этот напор зла, сила этого начала. Мало имеют значения (религиозного) поступки сами по себе. "Хорошие" по результату дела (накормить, помочь и т. д. ), могут быть злыми по существу, исходя от человека, одержимого злом; и неудачные, глупые, даже вредные дела могут быть добрыми -- исходя из доброго источника, имея добрые побуждения.
Часто мы не грешим не потому, что победили грех, внутренне его преодолели, а по внешним признакам -- из чувства приличия, из страха наказания и проч. ; но и готовность на грех -- уже грех сам по себе.
Но внутренний грех, не исполненный, все-таки менее совершенного: нет укоренения в грехе, нет соблазна другим, нет вреда другим. Часто есть пожелание греха -- но нет согласия на него, есть борьба.
Вот ступени, по которым грех входит в нас, -- образ, внимание, интерес, влечение, страсть.
Мы делаем добрые дела, очищаем свое сердце и приближаем себя к Богу не из-за награды, а из любви к Богу. Однажды я спросил себя:
"Остался ли бы я с Христом, если бы я знал наверное, что дьявол победит Бога?" И ответил без колебания: "Конечно, остался бы". Где. же тут эгоизм?
Mindcrwertigkeitsgefuhl -- есть та же "гордость", то же обращение внимания на себя, эгоцентризм, только под другим видом. Смиренному и простому не придет в голову ни мания величия, ни страдания от своего ничтожества.
В общем я скучаю над канонами, а особенно над акафистами и читаю их только по обязанности. Выделяю отсюда только покаянные каноны Октоиха и постной Триоди. Но бывают часы большой душевной тяжести и тоски, и тогда слова некоторых канонов (Божией Матери -- молебный, Иисусу Сладчайшему) произносишь как свои собственные. Значит, "нечувствительность" к канонам есть обличение -- отсутствие у данного лица настроения автора данного канона. Мораль в христианстве не то что дело второстепенное, но выводное. Иного порядка нравственность, не вытекающая естественно из полноты нашей религиозности; она есть или просто добропорядочность, или дело инстинкта, или -- очень часто -- нестерпимая фальшь.
Чем больше человек будет, забывая себя и свое, отдавать свое сердце Богу, делу и людям, тем легче будет ему становиться, пока он не достигнет мира, тишины и радости -- удела простых и смиренных душ.
В первом послании Еванг. Иоанна (1 Иоан. 4), говорится о любви Божественной, о той любви, которая покрывает множество грехов, которая отменяет закон, заменяет исполнение всех заповедей; о той любви, которая дает жизнь, потому что приводит в соприкосновение с Источником Жизни; которая дает высшее ведение: "Кто не любит, тот не познал Бога" (1 Иоан. 4, 8), и наоборот, -- "Всякий любящий-знает Бога" (1 Иоанн. 4, 7). Знает Его по закону подобия.
Мы думаем о себе, что все мы причастны этой любви: каждый из нас любит что-либо, кого-либо. Если и есть редкие люди, которые ничего не любят, уже здесь пребывающие во "мраке преисподнейшем", то это редчайшее явление. Мы все любим близких, родных, друзей, людей нашего образа мыслей. Но та ли это любовь, которой ожидает от нас Христос? Относительно любви к родным, всем ясно, что это та же эгоистическая любовь к своему, к себе. Но любовь к друзьям, близким -- не есть ли это то же самое? Из бесконечного количества явлений и лиц мы выбираем родственные нам, включаем их в свое расширенное "я" и любим их. Но стоит им отойти немного от того, за что мы их избрали, как мы изольем на них полную меру ненависти, презрения, в лучшем случае -- равнодушия. Это человеческое, плотское, природное чувство, часто очень ценное в этом мире, но теряющее свой смысл в свете жизни вечной. Оно не прочно, легко переходит в свое противоположение, принимает демонический характер.
Если бы в нас была действительно стихия любви, то она изливалась бы на всякого-на доброго и злого, на приятного и отвратительного.
Но как это возможно? -- Заповедь Евангельская не может быть неисполнимой, иначе бы Евангелие оказалось бы собранием прекрасных слов, неприменимых к жизни. К таким словам относится и слово о любви к врагам. Как возможна такая любовь?
Два обстоятельства закрывают нам путь к пониманию этой заповеди: первое, это что мы не исполнили предыдущей заповеди -- "Если кто хочет идти за Мной, да отвержется себя" -- заповедь о нищете духовной. Только на пути отречения от себя и своего, от своих симпатий и антипатий, суждений, привычек, точек зрения, можно понять Евангелие, и, в частности, заповедь о любви к врагам.
Второе -- надо отказаться и от той точки зрения, что в человечестве есть два враждебных стана, две породы людей: праведные и грешные, предназначенные блаженству и обреченные гибели. Этого нет. Мы все грешны, все поражены первородным грехом, а за всех нас пострадал Господь. Он друг грешников. Он предостерегает считающих себя праведными, что мытари и блудницы впереди них идут в Царство Небесное. Ему дороги одинаково все, и это Ему принадлежит окончательный суд. Вот почему непосредственно за словами Христа о любви идут слова о неосуждении -- "Не судите, да не судимы будете". Не судите -- вам легче будет тогда полюбить всякого, не судите -- и у вас не будет врагов. Смотрите на "врагов", как на больных одной с вами болезнью, как на погибающих. Оставьте точку зрения личного суда и станьте на точку зрения Божьего дела в мире. Вспомните, что добро должно победить окончательно и повсюду, ничего не оставив дьяволу.
Пугает течение времени -- когда стоишь на месте. Надо погрузиться в глубину, где время безразлично.
Самая острая скорбь об умершем есть скорбь о себе, эгоистичная, личная боль. Праведные, смиренные, святые не скорбят.
Ожидание и требование чудес -- не только нечестиво, как проявление недоверия к Богу, но и бессмысленно -- ведь мы имеем миллионы совершившихся чудес в, если они не убедили нас ни в чем, то почему именно это (n+1) чудо должно нас убедить?
Можно прожить, и живут многие, всю жизнь слабой чьей-то тенью, копией. Самый первый примитивный смысл существования -- быть самим собой, возвышаясь до преобразования себя в "Образ и подобие Божие".
"Не прелюбы сотвори" -- по-гречески -- распоряжаться чужим. "Прелюбы" -- любовь, преступающая законы. Чисто или не чисто не вещь или действие само по себе, а смещение, нарушение. Навоз в поле -- радость хозяина: из него хлеб; а на столе он -- бесчинство.
Для чего просить, раз ''знает Отец"? (Молитва "Отче наш" и другие). Тут наш сознательный поворот к Богу, смирение, чувство связи и зависимости; кроме того -- важность "выговаривания", общения.
О посмертной судьбе не-христиан: "те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут... " (Римл. 2, 12). Значит, те, которые вне закона не согрешили -- будут оправданы? Ведь они (стих 15) имеют "закон написанный в сердцах их" и совесть.
В обете находится и частичное принятие страдания, посланного нам, и согласие на него: Ты, Господи, посылаешь страдание для нашего вразумления, я прошу заменить его другим -- исцели моего ребенка и я обещаю понести это страдание в другой форме -- поста, богомолия, иного подвига духовного или физического.
Пот, слезы, кровь... Если проливается пот с внутренним противлением, злобой, проклятиями; если слезы -- от боли, обиды, злобы; если кровь -- без веры, то ничего доброго душа не приобретает.
То же самое, когда происходит с послушанием, с покаянием, с верою, -- очищает и возвышает нас.
Счастье не есть самоцель; оно -- производное от правильной жизни. Будет правильно построена жизнь, будет и счастье: а правильная жизнь -- это праведная жизнь
Из письма к больному
Приходилось ли вам, дорогой друг, размышлять над словами ап. Павла "мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу". Что значит эта таинственная связь, всюду в Евангелии подчеркнутая, страданий и "славы", т. е. духовного сияния, расцвета, силы? Я пришел к мысли, что всякое духовное усилие, всякое добровольное (и даже не добровольное) лишение, отказ, жертва, страдание -- обмениваются немедленно на духовные богатства внутри нас. Чем больше теряешь, тем больше приобретаешь. Горе счастливым, сытым, смеющимся -- они оскудеют до полной духовной нищеты. Мужественная душа инстинктивно ищет жертвы, случая пострадать и духовно крепнет в испытаниях. Мы должны просить Бога, чтобы Он дал нам испытания и почти печалиться, когда живем благополучно. Дети, выросшие в тепле, неге и сытости, вырастают духовно пустыми. Наоборот -- прошедшие через болезни, нищету -- вырастают духом, "ибо кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. 4, б).
Многих смущают своей прозаичностью и кажутся неуместными денежные сборы в церкви.
Горе нам, если мы это рассматриваем житейски, буднично. Вообще говоря, для христианина нет тем будничных, скучных, не религиозных. Только "по-христиански". И тогда всякая тема становится глубокой и многозначительной. Дело не в теме, а в отношении к ней. Разве не бывает, что тема высокая, святая трактуется кощунственно или лицемерно.
Апостол Павел, производя свои сборы на церковь, перевозя пожертвования, пишет об этом, не сомневаясь, что делает дело святое: дающие умножают в своем сердце плоды духа, принимающие побуждаются этим к прославлению Бога и благодарности тем, кто проповедует Евангелие не только языком, но и исполняет его своим сердцем. Если мы одно тело при одной Главе -- Христе, то как можем мы терпеть в своей среде бедных, голодных братьев? Принимайте церковные сборы как испытание вашей веры, вашей любви, вашего патриотизма. Такие сборы являются проверкой не столько ваших денежных возможностей, сколько богатства вашего сердца. Смотрите внимательно, какими чувствами встречает оно призывы о помощи. -- Тысячами рук больных и сирот сам Христос стучится в ваше сердце, и вы откроете двери и впустите Его; а что это Он, вы узнаете по тому чувству радости, которое знает всякое милующее сердце. Бог может и сам, "чудом", помочь, но это чудо совершится через людей; блаженны те, кто явятся "служителями чуда".
Почему надо "подавать" всякому нищему, не входя в рассмотрение его достоинств, и даже, если знаешь, что он недостойный человек: кроме того, что дающий обогащает себя духовно, а запирающий свое сердце и кошелек -- грабит самого себя, -- кроме этого, отказывая в милостыне, особенно у самых врат церковных, мы наносим тяжкий вред просящему, поселяем в нем злобу, убиваем веру, возбуждаем ненависть к богатым, сытым, религиозным.
Есть люди, которые, как будто не веря в Бога. "живут морально, делая добро". Большею частью это ложная мораль и фальшивое добро, изнутри отравленное скрытым тщеславием и гордостью. Если же это -- чистое Добро, то эти люди, сами того не зная или не умея назвать Бога, "прикасаются к Его ризе".
Если понять слова Апостола о признаках веры (Мк. 16) в том смысле, что каждый верующий обладает всеми этими признаками, то можно придти в полное уныние: ясно тогда, что веры в нас нет. Может быть, утешением будет объяснение Ап. Павла о различных дарах Духа Святого (1-ое Кор. 12): "Одному дается слово мудрости, другому слово знания, иному дары исцеления... "
Святость и познание даются соборностью. Неведение и грех -- удел отдельных особей. Лишь в церковном единении -- преодоление того и другого. Человек находит в Церкви самого себя, но не в бессилии своего духовного одиночества, а в силе своего единения с братьями и Спасителем. Церковь есть живой организм, объединенный взаимной любовью, составляющий абсолютное единство во Христе живых и мертвых.
У меня недоверие к основному методу всякого богословствования (хоть это и метод свв. отцов); все симметрические построения, гипотезы и т. п. делаются с явными натяжками. Я бы прямо сказал: если нашему грешному уму какая-либо богословская истина кажется логичной, симметричной и т. п. , значит, она не истина: и я предпочитаю оставаться при евангельских абсурдах, чем с философскими композициями, которые тем подозрительнее, чем они красивее. Твердые и отчетливые линии имеют только мертвые тела и умершие мысли, живые окружены зыбкой и переменчивой аурой дыхания и излучения. Всякое определение, фиксация в наших человеческих планах -- ограничивает, замораживает это дыхание жизни и всегда неполно, случайно и потому неверно.
Иудеи не поверили, несмотря на то, что имели свидетельства самого Христа, Предтечи, самих дел Христовых, свидетельство св. Писания, -- наконец, голос с неба -- свидетельство Отца. Не поверили, потому что "не имели любви к Богу". Вот секрет всякого неверия: если нет любви к Богу, то ни прямой голос с неба ("галлюцинация"), ни внутреннее озарение ("психоз, мания"). ни свидетельства самые достоверные ничего не сделают. И обратно, если есть любовь к Богу, если знаешь, что в Нем твоя истинная жизнь, то не нужны никакие доказательства, т. к. сама эта любовь есть д о к а з а т е л ь с т в о. Если против этого будет вся философия, законы логики и самоочевидность, -- я все же предпочту остаться с моей любовью, против логики, против очевидности. Вера не есть очевидность, она есть выбор: вот перед тобой жизнь и смерть, проклятие или благословение, -- "избери жизнь, чтобы жил ты и потомство твое".
От радостных картин евангельской веры, обращаясь к себе, мы испытываем смущение. Мы не только не двигаем горами, но мы не имеем и того спокойствия, устойчивости, радости, которые дает вера; уныние, страх, смятение сердца -- наши обычные состояния. И в отчаянии мы часто просим дать хоть какие-нибудь доказательства, ничтожный знак присутствия Божия около нас, -- хоть намек на благое Его промышление о нас. Но ожидание доказательств бытия Божия есть отказ от подвига веры.
Бог не принуждает и не насилует нас. Вера есть акт свободной избирающей любви.
Но, скажем мы, Господь давал Фоме свидетельства Своего бытия. Для грешных душ и это не помощь -- можно видеть и не верить, как фарисеи. И мы имеем чудеса, совершенные в наше время: чудесные исцеления, семейные чудеса, случаи из нашей жизни, которые иначе, как чудо, истолковать нельзя. Помоги же нам. Господь, воспоминаниями о бесчисленных проявлениях любви Бога к нам, утердиться в вере, от которой сила, радость и мир.
Как грустно и неполно существование девушки, и какая полнота существования у женщины. Никакой роман не может заменить брак. В романе люди являются в пышности и расцвете, но все же не самими собой: в романе открывается призрачная, приукрашенная действительность, и жизнь каждого из двух -- непременно поза, хотя бы и простительная и невинная. Только в браке возможно полное познание человека -- чудо ощущения, осязания, видения чужой личности, и это так же чудесно и единственно, как познание Бога мистиками. Вот почему до брака человек скользит над жизнью, наблюдает ее со стороны, и только в браке погружается в жизнь, входя в нее через другую личность. Это наслаждение настоящим познанием и настоя-. щей жизнью дает то чувство завершенной полноты и удовлетворения, которое делает нас богаче и мудрее.
И эта полнота еще углубляется с возникновением из нас, слитых и примиренных -- третьего, нашего ребенка.
Но отсюда начинаются непреодолимые трудности: вместо усложненной полноты получается обычно взаимное непонимание, протесты и почти неминуемое отделение от нас этого третьего. Пара никак не может стать законченной троицей. Как это происходит? Необходимо ли это? Можно ли сделать, чтобы это было не так? -- Ведь рожденное нами есть часть нас самих, ведь это наши тело и кровь и душа. В ребенке мы узнаем наши привычки, склонности -- откуда же может взяться несогласие, разрыв? Я думаю, что совершенная пара породит и совершенного ребенка, она и дальше будет развиваться по законам совершенства; но если в паре есть при браке непобежденный разлад, противоречие, то ребенок и будет сыном этого противоречия и продолжит его. Если мы только внешне примирили свой антагонизм, а не победили его, поднявшись на новую ступень, то это отразится и на ребенке.