Елпатьевский Сергей Яковлевич
Отъезд Вари из Крутых Гор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

С. Елпатьевскій

XXII. Отъѣздъ Вари изъ Крутыхъ Горъ.

   С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
  
   Варя рано вернулась домой и первое объясненіе съ отцомъ вышло до меня. Косили на Дальнемъ Лугу. Варя шла за отцомъ вмѣсто старшей сестры.
   -- Ай да Варька! -- похвалилъ отецъ, остановившись отдохнуть.-- Вотъ погоди,-- смѣялся онъ,-- осенью мы тебѣ жениха сыщемъ...
   -- Я прошу отпустить меня осенью учиться въ Москву...-- какъ-то неожиданно для себя выговорила Варя, не думавшая объясняться тутъ, на лугу.
   Я думаю, если бы громъ внезапно загремѣлъ съ безоблачнаго неба, онъ не такъ бы удивилъ отца.
   -- Что-о? -- недоумѣвающими глазами смотрѣлъ онъ на Варю.
   -- Учиться хочу ѣхать... На акушерскіе курсы,-- повторила Варя.
   -- Дура! -- засмѣялся отецъ.-- Бери косу, пройдемъ еще рядовъ пять.
   Прошли еще пять рядовъ. Опять остановились.
   -- Вы, тятенька, отпустите меня. Это дѣло рѣшенное...
   Отецъ неудомѣвалъ, смѣется ли она, или говоритъ серьезно.
   -- Кто же это рѣшилъ?
   -- Я рѣшила...-- отвѣтила Варя.
   -- Дура, такъ дура и есть...
   Этимъ и закончились объясненія на этотъ разъ.
   Я засталъ въ домѣ странную, напряженную тишину. Только что предъ моимъ пріѣздомъ отецъ вернулся изъ города -- мать недоумѣвала, зачѣмъ онъ ѣздилъ -- и вечеромъ за чаемъ, ни къ кому не обращаясь, обронилъ угрюмую фразу:
   -- Поразсказалъ мнѣ о. Демидъ насчетъ стриженыхъ-то дѣвокъ...
   Мать плакала, отецъ цѣлыми днями молчалъ, былъ постоянно раздраженъ и, повидимому, совсѣмъ не замѣчалъ присутствія Вари.
   Было воскресенье вскорѣ послѣ второго Спаса. Пили чай послѣ обѣдни, къ столу подошла Варя. Помню, на ней было бѣлое съ черными горошками ситцевое платье, на шеѣ бархотка. Лицо было блѣдно и сѣрые глаза смотрѣли строго и словно запали внутрь.
   -- Тятенька! Мнѣ нужно выписку изъ метрики и отъ васъ бумагу -- согласіе. Скоро экзамены...
   Отецъ изо всей силы ударилъ кулакомъ по столу такъ, что самоваръ закачался, чашки запрыгали, и сталъ медленно и тяжело подниматься съ дивана, словно это стоило ему большихъ усилій. Лицо у него побѣлѣло, глаза сдѣлались круглые, страшные.
   -- Ты что это? Дурь-то не выкинула? -- глухо заговорилъ онъ, подходя къ Варькѣ, отчего она невольно отшатнулась назадъ.-- Стриженой дѣвкой хочешь быть? Да я тебя на цѣпь посажу, какъ собаку бѣшеную! -- загремѣлъ его голосъ. Ты у меня въ монастырѣ сгніешь...
   Отецъ кричалъ, его лицо становилось страшнѣе и страшнѣе, и вдругъ онъ поднялъ огромный волосатый кулакъ.
   Варя какъ-то вся подалась впередъ и встала вплотную передъ отцомъ, съ опущенными (руками, съ помертвѣвшимъ лицомъ и впившимися въ лицо отца, сдѣлавшимися такими же круглыми и страшными глазами.
   Рука отца медленно опустилась, онъ, пошатываясь, подошелъ къ двери, нѣсколько секундъ нащупывалъ, словно искалъ, ручку и вышелъ вонъ.
   Все это было дѣломъ одной минуты. Мы тряслись, какъ въ лихорадкѣ. А Варя долго стояла какъ каменная и потомъ съ воплемъ бросилась на постель. Что-то я говорилъ ей, плакала надъ ней мать, обнимая бившуюся въ подушкахъ голову,-- долго ничто не могло остановить отчаяннаго, безумнаго приступа рыданій.
   Варя ушла въ лѣсъ и только поздно вечеромъ вернулась домой. Отецъ не выходилъ ужинать. За столомъ сидѣли мы, дѣти, и мать.
   -- Маменька! Вы скажите, чтобы меня отпустили добромъ. Я все равно уйду, куда глаза глядятъ уйду, босикомъ уйду, ночью уйду.-- Лицо Вари было холодно и строго. Она медленно говорила ровнымъ голосомъ.-- На цѣпь меня все равно не посадятъ... Такъ и скажите, все равно уйду, ночью уйду, безъ паспорта, безъ денегъ.
   -- Поговорю, Варенька,-- покорно отвѣтила мать.-- Только не знаю, выйдетъ ли что-нибудь. Видишь, какой онъ сердитый! -- въ глазахъ матери засвѣтилось знакомое мнѣ злое выраженіе.-- Все онъ, подлый человѣкъ, о. Демидъ наговорилъ. Замучилъ своихъ-то, хочется и чужихъ обидѣть, чтобы и другіе мучили, извергъ, прости Господи.-- Мать подвинулась ближе къ Варѣ.-- И чего ты, Варенька, уходишь отъ насъ? Развѣ мы тебя обижаемъ? Ежели работа тяжела, да брось ты ее, слова отецъ не скажетъ. Замужъ тебя не неволятъ, живи, какъ хочется. И что тебѣ ходить, да голодать-то тамъ! Сама знаешь достатки наши,-- не изъ чего дать-то... Будешь ты тамъ одна, всего натерпишься. Знаешь, въ Москвѣ народъ-то какой озорной...
   -- Ахъ, маменька, что работа!-- нетерпѣливо отмахнулась Варя.-- Живи, какъ хочется... Да какъ здѣсь жить-то, для чего жить-то? Замужъ я не хочу идти, да если и замужъ... Что вамъ сладко жилось? Вспомните-ка. Всю жизнь только плачете... Сами разсказывали, какъ вамъ сначала-то приходилось.
   -- И не говори, Варенька,-- тотчасъ же согласилась мать.-- Кажется, и нѣтъ хуже нашей бабьей жизни въ духовномъ званіи!
   -- Вотъ видите... А вы подумайте, маменька.-- Варя обняла мать за шею и съ оживившимся лицомъ и выступившимъ на щекахъ румянцемъ заговорила. Выучусь я всему-всему, что знать нужно. Буду я птица вольная, куда вѣтеръ потянетъ, туда и полечу! Люди тамъ, маменька, все хорошіе, другъ дружкѣ помогаютъ. А буду акушеркой, сколько людямъ добра-то сдѣлать могу! Вѣдь вонъ у насъ то и дѣло слышишь, родами померла...
   -- Ужъ насчетъ этого, Варенька, такъ ли по деревнямъ плохо, такъ ли плохо... И моя мать, бабушка твоя, тоже разродиться не могла кончилась. Что говорить!-- увлекается мать.-- Ужъ это на что бы лучше, сама себѣ барыня, ни ты ни къ кому, ни къ тебѣ никто... Какъ вонъ у насъ въ городу акушерка-то живетъ, чисто помѣщица.-- Мать спохватывается, что говоритъ въ руку Варѣ, вмѣсто того, чтобы отговаривать ее, и круто мѣняетъ тонъ.-- Страшно больно и отпустить-то одну. Охальникъ народъ-то... А потомъ, слышно, Богу не молятся, по средамъ-пятницамъ скоромное ѣдятъ, набалуешься и ты съ ними. Отецъ-то отчего разсердился? Кто за тебя отвѣтъ Богу-то давать будетъ? Все мы же...
   На другой день отецъ съ матерью долго сидѣли, запершись въ новой горницѣ, и потомъ было объявлено рѣшеніе: отецъ даетъ бумаги и отпускаетъ Варю.
   -- Только,-- со слезами прибавила мать,-- видѣть тебя, Варенька, не хочетъ. Говоритъ, боится опять разсердиться. И денегъ дать не можетъ, пусть, говоритъ, живетъ, какъ знаетъ.
   Какъ весела была Варя эти дни передъ отъѣздомъ! Она обѣгала всѣ свои любимыя мѣста, перецѣловалась со всѣми пріятельницами-дѣвками. И только когда входила въ домъ, видѣла плотно затворенныя двери новой горницы, лицо ея какъ-то сморщивалось и брови сурово сдвигались. Мать то плача, то смѣясь, готовила ей бѣлье, портной изъ Богоявленскаго, какъ Варя ни отказывалась, наспѣхъ передѣлывалъ въ осеннюю кофточку старое материнское пальто. Изъ какихъ-то потаенныхъ мѣстъ мать извлекла съ чѣмъ-то десять рублей своихъ сбереженій за проданное масло и ленъ, приблизительно столько же выручила за медъ и яблоки, зашила все это въ ладонку и собственноручно повѣсила на шею Варѣ, чтобы въ дорогѣ воры не обокрали. Напекли безчисленное количество сдобныхъ лепешекъ, накалили яицъ, баночку медоваго варенья въ сундучокъ положили,-- вотъ и прощанье.
   Помню неловкое ожиданіе въ горницѣ. Мать не знала, выйдетъ ли отецъ проститься. Свѣчка была зажжена предъ образами, запряженный Сивко стоялъ у крыльца, когда вошелъ отецъ. Онъ очень измѣнился за недѣлю. Поблѣднѣвшее и осунувшееся лицо выглядѣло усталымъ.
   -- Присядемте,-- ни на кого не глядя, сказалъ отецъ.
   Посидѣли, потомъ стали предъ образами.
   Отецъ жарко молился, его губы что-то беззвучно шептали. Варя разсѣянно клала поклоны. Мы всѣ чувствовали себя тревожно.
   -- Ну, Варвара,-- дрогнувшимъ голосомъ заговорилъ отецъ.-- Блюди себя, объ насъ помни, стыда не клади на нашу голову. Смотри, чтобы отцу съ матерью плакать изъ-за тебя не пришлось,-- онъ волновался и торопливо вынулъ сдѣланный изъ газетной бумаги пакетикъ.-- Вотъ тутъ пятнадцать... Коли рожь въ цѣнѣ будетъ, къ Николѣ вышлю. Не труди себя очень-то... Нужда будетъ, напиши, телку продамъ.
   Варя, очевидно, не ожидала ничего подобнаго, она горячо поцѣловала руку отца и неловко потянулась къ нему.
   -- Ну, ну!-- цѣлуя ее, торопливо говорилъ отецъ.-- Дальніе проводы -- лишнія слезы.-- Отецъ широко перекрестилъ ее со словами:-- Храни тебя, Господи!
   Долгіе поцѣлуи и слезы. Заплаканное и улыбающееся лицо Вари, все оглядывающейся на домъ. Вотъ уже не видно и телѣги и только тамъ, около перелѣска, крутится какъ дымокъ пыль по дорогѣ. Прощай, Варя! И въ кого ты, Варька, уродилась! . . . . . . . .
   Лѣтомъ у меня былъ урокъ, и Захаръ Аѳанасьевичъ, у котораго я готовилъ въ уѣздное училище младшаго сына, наградилъ меня пятнадцатью рублями. Осенью, въ первые же два праздника я отпросился изъ семинаріи въ Москву и навѣстилъ Варю.
   Мы сидѣли въ маленькой комнаткѣ, отдѣлявшейся не доходившей до потолка перегородкой отъ хозяевъ; Варя шила бѣлье изъ толстаго холста и разсказывала, какъ она чудесно устроилась. Сначала крутенько пришлось... Она рано пріѣхала въ Москву и никого не застала изъ тѣхъ, къ кому дала ей письмо Анна Валеріановна. Пришлось самой устраиваться, но все отлично вышло. За комнату платитъ четыре рубля, стряпаетъ сама. Ребенокъ частенько плачетъ, хозяева дерутся, но не часто и при томъ вечеромъ, когда мужъ -- мастеръ на фабрикѣ -- приходитъ домой и рано ложится спать; такъ что ночью никто не мѣшаетъ заниматься, а днемъ ей все равно некогда: то на курсахъ, то шьетъ бѣлье на больницу,-- кастелянша даетъ. Передавала въ лицахъ, какъ смѣются на курсахъ надъ ея крутогорскимъ о и надъ ея кофточкой, которую сшилъ по своему вкусу и крайнему разумѣнію богоявленскій портной.
   Потомъ былъ обѣдъ: великолѣпная разсыпчатая картошка и, въ честь моего пріѣзда, большая жирная астраханская селедка, извѣстная на окраинахъ Москвы подъ названіемъ "кобыла", а на третье блюдо я на собственныя средства купилъ чудесный арбузъ. Я не думаю, чтобы часто бывали такіе веселые обѣды, какъ въ тотъ день въ маленькой комнаткѣ въ Кожевникахъ,-- бѣлые зубы блестѣли въ незакрывавшемся рту Вари, я блаженствовалъ и отъ Вари, и отъ селедки, и арбуза. Изъ маленькаго окошечка былъ виденъ длинный непроѣзжій, заросшій зеленой травой переулокъ, но которому бродили коровы и свиньи и играли въ бабки мальчишки, напротивъ -- изъ-за забора высилась красная фабричная труба и дымила черными, далеко расходившимися по небу клубами.
   Много придавала веселья хозяйка, узнавшая, что къ жилицѣ пріѣхалъ братъ, и пожелавшая непремѣнно познакомиться. Отъ нея попахивало водкой.
   -- Смотрите, Маркеловна,-- смѣялась Варя,-- придетъ хозяинъ, опять побьетъ.
   Маркеловна оказалась остроумной и находчивой женщиной.
   -- А я щеку подвяжу... Скажу, зубы болѣли, полоскала,-- хитро подмигнула она.
   Варю Маркеловна аттестовала съ наилучшей стороны.
   -- Сестра родная того не сдѣлала бы... Ребеночекъ у меня глазами маялся годъ цѣльный... Ужъ чѣмъ не пособляла... Снесла Варвара Тимоѳеенна, всего-то четыре разочка, къ своимъ докторамъ, какъ рукой сняло!-- Маркеловна изъявила было намѣреніе поплакать, но вмѣсто этого разсердилась.-- Хожалый третеводня... Въ лавочкѣ встрѣлся, насчетъ, говоритъ, поведенія... Это про Варвару-то Тимоѳеевну! Ужъ и отчитала я его... Ты бы, говорю, лучше за женой смотрѣлъ, какое у ней есть поведеніе, Богу бы, говорю, молился, чтобы дочь у тебя этакое поведеніе оказывала... Плюнулъ да ушелъ и говорить больше не сталъ.
   Вечеромъ мы пошли въ театръ я купилъ два билета -- и заняли великолѣпнѣйшія мѣста, откуда видно было не только сцену, но и всю публику, которая интересна была мнѣ не менѣе, чѣмъ сцена,-- я былъ въ первый разъ и въ театрѣ и въ "публикѣ". Давали "Горькую судьбину" и такъ давали, что каменный человѣкъ и тотъ заплакалъ бы, не то что мы съ Варей.
   Такъ ярко остался у меня въ памяти тотъ день и такъ весело становилось мнѣ, когда я вспоминалъ его въ своемъ семинарскомъ номерѣ,-- я перешелъ въ богословію и готовился къ экзаменамъ въ Петровскую академію.
   Мать не утерпѣла и около масляницы выпросилась у отца съѣздить въ Москву къ Варѣ. Вернулась она въ такомъ же восхищеніи, какъ и я, и Варька -- ей нельзя было пріѣзжать -- была главнымъ предметомъ разговоровъ въ продолженіе Пасхи.
   -- Ахъ, Тимоѳей Лукьянычъ, молодые люди какіе! Обходительные, деликатные... Вечеромъ много ихъ къ Варѣ собралось, и на доктора которые учатся, и что въ адвокаты выйдутъ, и разные-разные... Одинъ изъ купеческаго званія былъ -- милліонщикъ отецъ-то, фабрику имѣетъ. А другой, все около Вари увивался, чернобровый такой, красивый изъ себя, изъ помѣщиковъ, Варя говорила, предводителевъ сынъ. И все къ ней: Варвара Тимоѳеенна, да Варвара Тимоѳеенна!
   -- Вотъ окрутитъ ее хахаль-то этотъ, чернобровый-то,-- безпокоился отецъ.
   -- Окрутишь ее!-- увѣренно говоритъ мать.-- Ты посмотрѣлъ бы, какъ она верховодитъ ими!
   -- И то,-- успокаивается отецъ и самодовольно улыбается.-- Наша Варвара за себя постоитъ.
   -- Обращеніе у нихъ какое промежду себя,-- увлекается мать. -- Чтобы дурныя рѣчи какія, либо еще что... Сядутъ и книжку читаютъ, а потомъ разговаривать примутся. И все по хорошему, что ужъ, путемъ-то я не знаю, про подати или, напримѣръ, въ землѣ недостача и вообще все этакое. И какъ, напримѣръ, въ другихъ прочихъ земляхъ заведено.
   Мать засмѣялась.
   -- Чернобровый-то это, форсистый такой, принялся что-то говорить, волосы этакъ пальцами назадъ расчесалъ, очки золотые на носу, говоритъ, все на Варю поглядываетъ, а потомъ кончилъ и спрашиваетъ:
   -- Какъ вы, говоритъ, Варвара Тимоѳеенна, полагаете?
   -- А я такъ, говоритъ, полагаю, что ничего-то вы въ деревнѣ не понимаете.
   Отецъ снова безпокоится.
   -- Вонъ какъ невѣжливо... Этакъ человѣка и обидѣть можно!
   -- Да вѣдь она безъ сердца,-- успокаиваетъ его мать.-- И пошла ему тутъ Варя резоны свои выкладывать, любо-дорого слушать. И про Крутыя Горы стала разсказывать, про передѣлы, какъ лѣсомъ владѣютъ, луга дѣлятъ. Вотъ, говоритъ, какъ... Вотъ, говоритъ, какъ... Такъ всѣ потомъ за нее. Вѣрно, говорятъ, Варвара Тимоѳеенна!
   Отецъ глубоко вздыхаетъ и крестится на образа.
   -- Пути Господни неисповѣдимы... Можетъ, взыщетъ Господь Варю Своей милостью, устроится за хорошаго человѣка...
   Мать нѣкоторое время молчитъ и потомъ говоритъ въ раздумьи:
   -- Что это, Тимоѳей Лукьянычъ, дивилась я, про мужиковъ все говорятъ! И добро бы простого званія, а то вѣдь Варя сказывала, все больше благороднаго, помѣщичьи дѣти. Что, да какъ, да почему. Вотъ насчетъ передѣловъ-то этихъ часъ битый толковали.
   -- Можетъ, отняли у нихъ мужиковъ-то, и вспоминаютъ. Либо на старое повернуть охота... -- въ формѣ вопроса предположилъ отецъ.
   -- Да нѣтъ, какой ты непонятный, Тимоѳей Лукьянычъ! Все на мужицкую руку гнутъ.
   И всякій день за вечернимъ чаемъ разговоръ неизмѣнно возвращался къ Варѣ. Иногда присаживалась Домна, очень интересовавшаяся всѣми подробностями Вариной жизни. Отецъ былъ очень веселъ и не уставалъ слушать разсказы матери.
   -- Варвара-то наша,-- говорилъ онъ Домнѣ. -- Не плоше другихъ...
   -- Эвона!-- увѣренно отзывалась Домна.-- Нашъ-то атаманъ всѣхъ завоюетъ.
   -- Вотъ что, Надежда Михайловна,-- заговорилъ однажды отецъ,-- завтра думаю въ городъ ѣхать, не послать ли Варѣ рублей десятокъ? Вонъ Степа говорилъ, по ночамъ учится... Что себя-то очень трудить, бросила бы бѣлье-то шить!
   -- И то, отецъ, хотѣла тебѣ сказать,-- оживленно заговорила мать.-- Вѣдь стали бы Вареньку замужъ отдавать -- не миновать бы приданое дѣлать.
   -- Да вѣдь не вѣковушей же оставаться... Тоже, чай, замужъ сряжать придется!
   -- Что ты!-- энергично замахала мать руками. Посмотрѣла я, какъ у нихъ женятся... Только поди за меня, Христа-ради! Въ чемъ есть подъ вѣнецъ поведетъ...
   Отецъ удивляется, но находитъ объясненіе.
   -- Дураки, молоды, не понимаютъ... А потомъ каяться будутъ, да попрекать еще...
   Результатомъ всѣхъ этихъ разговоровъ была посылка двадцати рублей и предложеніе отца высылать каждый мѣсяцъ по десяти рублей вплоть до окончанія курса. Двадцать рублей Варя взяла, а отъ остальныхъ отказалась.
   Варя пріѣхала къ сѣнокосу похудѣвшая, но веселая и оживленная.
   -- Ты бы отдохнула, Варя,-- ласково говорилъ отецъ.-- Чай, намаялась въ Москвѣ-то!
   Но когда онъ видѣлъ, какъ Варя помахивала косой, его лицо раздвигалось широкой, довольной улыбкой, и онъ весело говорилъ Домнѣ:
   -- Барышня-то наша, московка-то, не разучилась!
   Отецъ давно забылъ свой гнѣвъ и былъ чрезвычайно радъ пріѣзду Вари.
   -- Ты чего, мать, щами-то пустыми гостью угощаешь?-- въ первый же обѣдъ замѣтилъ онъ.-- Курицу хоть заколола бы... Да папушникъ испеки.
   И въ первую же поѣздку привезъ изъ города мѣшокъ крупчатки и баранокъ, и лимоновъ, и какихъ-то пряниковъ. Встанетъ отецъ по обыкновенію ранымъ-рано и ходитъ на цыпочкахъ, а зашумимъ мы въ кухнѣ, сердитымъ шопотомъ окрикнеть: "не знаете, Варя спитъ?" и ждетъ ее съ самоваромъ, папушникъ на столѣ разложитъ, яицъ сваритъ, велитъ сливокъ погуще принести. Выйдетъ Варя, за столъ сядутъ, чай пить будутъ.
   -- Какъ, Варвара Тимоѳеенна, почивать изволили? Въ добромъ ли здоровьи?-- улыбается отецъ веселой улыбкой.-- Пей въ накладку, въ накладку пей! -- убѣждаетъ онъ и насильно кладетъ Варѣ въ чашку два куска сахару.-- Ты чего, мать, плохо гостью-то угощаешь? Откармливать надо послѣ Москвы-то!
   А мать взглянетъ на Варю и на всякій случай заплачетъ,
   -- Похудѣла-то ты, Варенька!..
   А потомъ высохнутъ слезы и заблестятъ глаза у матери, какъ звѣздочки, не налюбуется она на свою дочку. Особенно въ восторгѣ была мать, когда Варя приняла перваго ребенка въ Крутыхъ Горахъ у своей же пріятельницы, успѣвшей выйти замужъ и родить.
   -- Вотъ, Тимоѳей Лукьянычъ, наука-то что значитъ! Что бы теперь дѣлала Варя, кабы дома-то сидѣла... Развѣ жениха какого ни на есть голоштанника высидѣла бы...
   Во второй Спасъ Варя была царицей бала. Ее осматривали съ головы до пятокъ, каждую складочку ея платья, каждый волосокъ прически и какъ она ходитъ, и какъ сидитъ, и какъ говоритъ, и какъ молчитъ, какъ только могутъ осматривать любознательныя дамы духовнаго званія. Кое-что о "стриженыхъ дѣвкахъ" доходило и до нашихъ мѣстъ; Варя была первая ласточка, вылетѣвшая на вольную самостоятельную дорогу,-- экзаменъ производился строгій, и Варя блистательно выдержала его. Волосы у ней оказались въ сохранности и такіе же великолѣпные, какъ и раньше; никакихъ вольныхъ манеръ замѣтить нельзя было, дамскій разговоръ поддерживала такъ политично, что матушки сейчасъ же попросили фасончика ея платья, а солидныхъ гостей такъ чудесно угощала наливкой, что они выпивали по лишней рюмочкѣ и все похваливали и приговаривали:
   -- Только для васъ, Варвара Тимоѳеенна... Вотъ что значитъ образованіе-то,-- и не хочешь, да пьешь!
   А въ кладовой велись долгіе разговоры. Поповны разспрашивали Варю объ ученіи, о пріемныхъ экзаменахъ, о Москвѣ. Варя отворяла имъ дверь въ другой міръ, другую жизнь, и дѣвичьи глаза жадно засматривали туда, дѣвичьи сердца разгорались, и дѣвичья смута пошла съ тѣхъ норъ по нашей округѣ.
   Въ это же лѣто была рѣшена и судьба Даши. Послѣ отъѣзда Вари на курсы, разсерженный отецъ отказался пускать Дашу въ Малыя Пустоши,-- теперь онъ находилъ прекраснымъ все, что придумывала Варя и охотно согласился отпустить Дашу къ Аннѣ Валеріановнѣ приготовляться къ экзамену на учительницу, обѣщалъ отпустить въ Москву и дать денегъ.
   Дружно, весело и радостно было въ старомъ крутогорскомъ домѣ въ то лѣто...
  

------

  
   Варѣ не удалось, какъ она мечтала, тотчасъ же по окончаніи курса уѣхать въ деревню. Отецъ не успѣлъ убраться съ поля и умеръ неожиданно, предъ выпускными экзаменами Вари. Онъ понадѣялся на свою могучую силу и, помогая лошади вывезти возъ съ бревнами на нашу глинистую гору, подперъ плечомъ наклонившуюся телѣгу и былъ задавленъ на мѣстѣ. И все сразу рухнуло. Бабушка умерла еще раньше. Старшій братъ не пожелалъ покинуть богатый приходъ, некому было замѣстить отца въ старомъ гнѣздѣ и незачѣмъ стало жить семьѣ въ Крутыхъ Горахъ. Митѣ нужно было учиться, Даша готовилась къ экзаменамъ на домашнюю учительницу, я оканчивалъ семинарію; проданъ былъ старый домъ, съ плачемъ и слезами продавались мебель, всякая "домашность", все то, что копилось десятками лѣтъ, съ чѣмъ сжились, что сдѣлалось роднымъ,-- и крутогорская жизнь кончилась.
   Лѣто я былъ на урокѣ, а когда пріѣхалъ въ Москву поступать въ Петровскую академію, я нашелъ семью уже устроившеюся въ двухъ чистенькихъ комнатахъ фабричнаго корпуса на окраинахъ Москвы, куда Варя успѣла тотчасъ по окончаніи курса поступить акушеркой. Мать вела хозяйство, Митю Варя отдала въ гимназію, Даша надѣялась къ веснѣ подготовиться къ экзамену.
   Легко и весело подняла Варя на свои плечи крутогорскую ношу, покинутую отцомъ. Я жилъ въ казенныхъ номерахъ академіи, еле перебивался уроками и не могъ оказывать поддержки семьѣ. Варя и не нуждалась въ ней. У нея все расширялась частная практика, и въ свободные отъ дежурства дни она бѣгала по глухимъ закоулкамъ окраинной Москвы, гдѣ въ то время неохотно поселялись акушерки, а послѣ трудового дня шла опять въ фабричный родильный домъ, для того, чтобы работать всю ночь. Должно быть, та накопленная энергія поколѣнія сильныхъ людей позволяла ей такъ широко расходовать свои силы и такъ( мало нуждаться въ отдыхѣ. Я съ трудомъ представляю, когда она спала. Варя попрежнему много читала и на это уходило то скудное время, которое оставалось ей отъ работы, то-есть, главнымъ образомъ ночь. Мнѣ случалось видѣть, какъ, проведя безсонныя сутки въ своемъ родильномъ пріютѣ, она присаживалась къ столу выпить стаканъ чаю, тутъ же засыпала, положивши руки и голову на столъ, и черезъ часъ снова просыпалась, свѣжая и веселая, для того чтобы снова бѣжать или вести долгіе разговоры до глубокой ночи съ гостями, которыхъ много бывало у Вари. И гости бывали все требовавшіе ея пристальнаго вниманія, ея участія и помощи. Заглядывали крутогорскіе люди, находившіе, что нельзя быть въ Москвѣ и миновать старую матушку. Пріѣхалъ Филатъ-бондарь, и привезъ сына, окончившаго училище у Анны Валеріановны, и Варя бѣгала но Москвѣ, пока устроила мальчика въ желѣзнодорожномъ училищѣ, какъ просилъ Филатъ, желавшій, чтобы его сынъ пошелъ по механической части. Начали появляться поповны изъ нашей округи. Онѣ пріѣзжали робкія, напуганныя, безпомощныя; имъ нужно было давать совѣты и указанія, устраивать на акушерскіе и фельдшерскіе курсы.
   По воскресеньямъ собирались тѣ деликатные и обходительные молодые люди, о которыхъ говорила мать, и все происходило именно такъ, какъ разсказывала мать отцу.
   Тогда я гордился Варей, любовался ею, любовался ея удивительными сѣрыми глазами, которые то темнѣли и становились суровыми, то загорались радостью и вѣрою,-- такой свѣтлой радостью, такой глубокой вѣрой. Она давно ушла изъ жизни, моя Варя, но и теперь стоитъ передо мною, какъ въ Москвѣ, какъ тогда, въ Малыхъ Пустошахъ, со своими страстными поисками, гдѣ правда и гдѣ неправда, со своей непоколебимой увѣренностью въ будущемъ всеобщемъ счастіи людей, съ той "праведной красотой", о которой говорила она тогда, которая лежала въ душѣ ея, смотрѣла изъ прекрасныхъ глазъ ея...
   Мать иногда пробовала урезонивать Варю:
   -- И чего ты, Варька, суматошишься? Нѣтъ тебѣ покою... Ну, практика, этого ужъ не миновать. а то тотъ придетъ, другой придетъ: "сходите, Варвара Тимоѳеенна", "поговорите, Варвара Тимоѳеенна", а ты и бѣжишь, сломя голову; не спавши, не ѣвши.
   -- Да еще что,-- обращается мать ко мнѣ.-- Нутка, Степа, нынче ночью, гляди ужъ часъ былъ, либо два, звонится, какъ его звать, Воробьевъ, а Варя у роженицы была: "нужно бы, говоритъ, Варвару Тимоѳеевну повидать". Узналъ, что дома нѣтъ: "вотъ, говоритъ, пожалуйста, книжки отдайте Варварѣ Тимоѳеевнѣ". Ну ужъ я тутъ разсердилась и говорю: "что это вы, батюшка, нѣтъ у васъ дня для книжекъ-то, по ночамъ людей будите!"
   -- Хочу, маменька на Москву наглядѣться, оттого и суматошусь, а то уѣду, скоро ли попадешь,-- вмѣшивается Варя.-- Тамъ ужъ и отдохну.
   Дашѣ было обѣщано мѣсто учительницы городского училища въ Москвѣ тотчасъ послѣ сдачи экзамена и между нами троими давно было рѣшено, что Варя тотчасъ же уѣдетъ практиковать въ деревню, а мать устроится съ Дашей. Варя постепенно подготовляла къ этому мать, но мать не хотѣла и не могла привыкнуть къ мысли разстаться съ Варей.
   -- И чего ты, Варенька, изъ Москвы-то уѣзжаешь? Вѣдь устроилась, Бога благодарить, вонъ какъ тебя любятъ. Поживешь еще, богатую практику будешь имѣть,-- жалобнымъ голосомъ говорила мать.
   -- Насъ-то въ Москвѣ много и безъ меня обойдется, а тамъ, маменька, мало,-- говоритъ Варя. Но она знаетъ, что этотъ аргументъ для матери мало убѣдителенъ и садится къ ней близко-близко, обнимаетъ ее и говоритъ другія слова:-- Такъ еще лучше будетъ, маменька; зимой вы будете съ Дашей жить, Степа при васъ; а окончится въ училищѣ ученье, всѣ вы ко мнѣ пріѣдете. Жить я буду въ хорошемъ мѣстѣ, рѣка большая, сады, все... А на Рождество въ Москву пріѣду...
   Ласково и нѣжно уговариваетъ Варя мать, какъ малаго ребенка, но грустное лицо матери не дѣлается веселымъ.
   Мать попрежнему находитъ молодыхъ людей, посѣщающихъ нашу квартиру, деликатными и обходительными молодыми людьми и нѣкоторыхъ, особенно достойныхъ молодыхъ людей и дѣвицъ приглашала партикулярно на пирогъ. Какимъ-то образомъ мать удивительно подошла къ молодой компаніи, и случалось, когда разговоръ касался того, что наболѣло за долгую жизнь въ ея душѣ, о всякомъ утѣсненіи, о злодѣяхъ-людяхъ, которые чужую жизнь губятъ,-- она вступала въ разговоръ, и накопившаяся горечь души была такъ сильна и тѣ примѣры, которыми она иллюстрировала утѣсненія и злодѣйства, царившія въ дореформенной Россіи, были такъ ярки и порой страшны, что молодая компанія затихала, и я видѣлъ, съ какимъ интересомъ прислушивались къ ея словамъ и съ какою симпатіей смотрѣли на нее молодые глаза.
   Мать расцвѣла и развернулась въ Москвѣ. Казалось, все то, что лежало въ ея душѣ заглохшее и задавленное той трудной, часто жестокой жизнью, проснулось и ожило. Если исключить находившія на нее полосы грусти, когда она вспоминала покинутую могилу отца -- единственное, изъ-за чего ей не хотѣлось уѣзжать изъ Крутыхъ Горъ, она была очень весела и жизнерадостна. Въ ней пробудилась жажда жизни; казалось, на закатѣ дней она спѣшила наверстать потерянное время, взять отъ жизни ту радость, къ которой она давно стремилась и которой такъ долго лишена была. Она энергично протестовала противъ Варькинаго мотовства, когда Варя покупала ей новую шляпку или приносила на именины матеріи на платье; но когда это новое, хорошо сшитое платье было на ней и на головѣ новая шляпка "къ лицу", и на плечахъ модная накидка, мать улыбалась и приходила въ хорошее настроеніе духа. И не разъ мы видали, какъ она украдкой разсматривала въ зеркалѣ эту самую накидку, и платье, и шляпку.
   Въ праздникъ, въ ясный день, когда Даша была дома и могла посмотрѣть за хозяйствомъ, мать уходила "бродяжить", какъ выражалась Варя.
   Она заходила въ церкви и монастыри, гдѣ хорошо поютъ, оттуда на бульваръ, гдѣ "публика" гуляетъ, а возвращаясь домой, заходила въ излюбленныя булочныя и покупала то самое вкусное, что каждая булочная готовила -- она изучила ихъ,-- и приносила намъ. Полюбила читать газеты и сообщала намъ, кто на кого войной собирается и какія случились необыкновенныя происшествія. Но больше всего пристрастилась она къ Малому театру, и величайшимъ удовольствіемъ для нея было, когда кто-нибудь изъ насъ водилъ ее на драму Островскаго. Она возвращалась вся переполненная впечатлѣніями, въ приподнятомъ настроеніи, и за чаемъ, съ которымъ ждала насъ Варя, рѣдко бывавшая въ театрѣ, подробно разсказывала Варѣ происходившія на сценѣ событія, и голосъ ея дѣлался сердитымъ, и глаза становились злыми, такъ какъ тамъ всякій разъ были злодѣи и подлецы-люди и утѣсняли они другихъ людей и эти другіе люди такъ терпѣли отъ нихъ, такъ терпѣли...
   И все было бы прекрасно въ это# прекрасной Москвѣ, если бы не мысль о разлукѣ съ Варей. Придетъ вечеромъ дума, что вотъ Варя покинетъ ее, и не спитъ мать всю ночь и все прислушивается, не идетъ ли по коридору съ дежурства Варя. А раздѣнется, ляжетъ Варя въ постель, надѣнетъ мать туфли и придетъ къ Вариной кровати и чтобы не тревожить Варю, скажетъ:
   -- Не спится, Варенька, пришла на тебя взглянуть. Ты спи, спи!
   И начнетъ потихоньку гладить Варю по головѣ и шептать ей болѣзныя, ласковыя слова. А Варя больше всего любитъ эту материнскую ласку и какъ кошка ластится къ матери и беретъ ея руку, цѣлуетъ и крѣпко прижимаетъ къ груди; и хочется Варѣ сказать матери свои слова, но слова выходятъ неясныя и безсвязныя; она глубоко вздыхаетъ, словно тяжелый камень сваливается съ ея груди, и тихо засыпаетъ сладкимъ счастливымъ сномъ, не выпуская материнской руки. И мать долго не уходитъ и не отнимаетъ руки, чтобы не потревожить Варинаго перваго сна, и сидитъ она, понуривши сѣдую голову и все думаетъ, зачѣмъ это Варя въ деревню ѣдетъ. Знаетъ вѣдь Варя, каково въ деревнѣ-то жить, въ крестьянской избѣ, не доѣдаючи, не досыпаючи, на трудахъ и въ ночи осеннія, и въ непогодь зимнюю; и силится мать проникнуть, чего это люди съ сытаго житья на голодное, отъ своего счастія на чужую бѣду идутъ и почему имъ сладко свою молодую жизнь погублять. И качается сѣдая голова въ ночной темнотѣ и капаютъ материнскія слезы на горячую руку разметавшейся Вари.
  

-----

  
   Въ тотъ вечеръ мы праздновали окончаніе Дашиныхъ экзаменовъ и дожидались только Вари, чтобы сѣсть за столъ, на которомъ давно уже кипѣлъ самоваръ, были разставлены закуски и сласти.
   Варя что-то долго не приходила. Даша сидѣла за піанино и играла какую-то грустную, жалобную мелодію. Даша также расцвѣла и окрѣпла въ новой обстановкѣ жизни, но продолжала оставаться той же "Христовой невѣстой", какъ ее называли въ дѣтствѣ, хрупкой и словно испуганной, и когда она оставалась одна, старая печаль смотрѣла изъ голубыхъ задумчивыхъ глазъ. И музыку она любила -- она начала учиться еще у Анны Валеріановны -- задумчивую, проникнутую неопредѣленной грустью, любила Шопена, Мендельсона, Чайковскаго.
   Варя пришла, наконецъ, немного усталая, больше обыкновеннаго блѣдная.
   -- А къ тебѣ этотъ, Воробьевъ, приходилъ, велѣлъ сказать, Иванъ Петровичъ тебѣ кланяется, уѣхалъ вчерась.
   -- Какъ уѣхалъ? -- остановилась скидавшая кофточку Варя.
   Я видѣлъ, какъ дрогнули ея губы.
   -- Я и то подивилась,-- что, говорю, такая спѣшка? "Родители, говоритъ, захворали".
   -- А-а...-- неопредѣленно протянула Варя.
   Она сбросила съ себя кофточку и, повидимому, свое усталое и встревоженное настроеніе. Мнѣ даже показалось, что она сдѣлалась слишкомъ весела и слишкомъ оживленно разсказывала, гдѣ была и что дѣлала.
   Мы сидѣли за столомъ и пили чай, и праздничное настроеніе не приходило.
   -- Говорила я тебѣ, Варя, не по годамъ мнѣ сѣрое-то платье,-- то бы, темненькое-то, съ зеленью лучше было бы.-- Мать была въ претензіи, что Варя не обратила вниманія на великолѣпное сѣрое платье, которое мать только что обновила въ тотъ вечеръ и которое мы съ Дашей на всѣ лады расхвалили.
   -- Маменька, да вы въ новомъ платьѣ,-- обрадовалась Варя.-- Ну-ка, ну-ка!
   Варя заставила мать встать и пройтись по комнатѣ.
   -- Да прелесть что за платье! И къ вамъ такъ идетъ!.. Только чепчикъ нужно снять. Дайте-ка я васъ причешу.
   Несмотря на протестъ матери, Варя заставила ее сѣсть на кресло, распустила волосы и причесала ихъ по-своему, и пышные сѣдые волосы матери легли короной вокругъ лица.
   Варя суетилась около матери и смѣялась, но лицо оставалось суровымъ и озабоченнымъ.
   Варя стоитъ на колѣняхъ передъ кресломъ и оправляетъ складки материнскаго сѣраго платья.
   -- Какая вы у меня красавица, маменька! Настоящая маркиза...
   Варя вскакиваетъ, срываетъ красный цвѣтокъ съ китайскаго розана и втыкаетъ въ сѣдые, блестящіе серебромъ волосы.
   -- Вотъ такъ, маменька...
   Она снова опускается на полъ передъ кресломъ и, положивши руки на колѣни матери, не отрываясь смотритъ въ ея лицо. Лицо Вари стало мягкимъ и грустнымъ и говоритъ она тихимъ, медлительнымъ голосомъ:
   -- Вотъ такъ, маменька... Посидите... А я на васъ смотрѣть буду. Всю-то васъ выгляжу... Унесла бы я васъ съ собой далеко-далеко и все смотрѣла на свою маменьку, все любовалась бы...
   Мать гладитъ рукой волосы Вари и говоритъ встревоженнымъ голосомъ:
   -- Что это ты, Варенька, тоскуешь? Чать не сейчасъ уѣзжать отъ насъ? Будто замужъ тебя отдаютъ...
   -- А мужъ-то попадется сердитый, маменька... -- въ тонъ матери говоритъ Варя и смотритъ суженными глазами въ лицо матери, и продолжаетъ нараспѣвъ, какъ причитаютъ деревенскія дѣвки:
   -- Увезетъ меня въ чужедальнюю сторонушку, буду тамъ я думы думать и не будетъ со мной моей милой маменьки, моей красавицы маменьки, золота моего маменьки.
   Голосъ ея дрогнулъ и зазвенѣлъ. Съ сдвинувшимися бровями она сердито оборачивается къ сидѣвшей за піанино Дашѣ.
   -- Терпѣть не могу твоего Шопена,-- ноетъ неизвѣстно по какому случаю. Сыграй лучше увертюру изъ Вильгельма Телля.
   Даша встаетъ, отыскиваетъ ноты, а Варя беретъ скамеечку и садится у ногъ матери, и съ возбужденнымъ лицомъ и заблестѣвшими глазами медленно, прислушиваясь къ тому, что ноетъ піанино, говоритъ страннымъ, напряженнымъ полушопотомъ:
   -- Вотъ слушайте, маменька. Далеко, далеко, маленькая земля есть. Тамъ горы до неба, снѣгами укутаны, а въ горахъ люди живутъ: все мужики, маменька. А кругомъ мужиковъ рыцари залегли, храбрые рыцари, сильные рыцари. На головахъ-то у нихъ, маменька, шлемы съ перьями, надъ лицами забрала опущены, сабли-то вострыя, копья-то длинныя, сами въ желѣзныя кольчуги одѣты, кони желѣзомъ укрыты. Вотъ и поднялись разъ на нихъ, мужиковъ, храбрые рыцари. Идетъ рать, по камнямъ копытами стучатъ, желѣзомъ гремятъ, копья впереди, какъ лѣсъ, торчатъ.
   -- Прибьють они мужиковъ-то, Варенька! -- жалостливымъ голосомъ говоритъ мать.
   -- Слушайте, маменька, слушайте.
   Варя на минуту останавливается и ждетъ.
   -- Слышите, рожокъ запѣлъ? Мужики знакъ другъ дружкѣ подаютъ; костры загорѣлись на горахъ, народъ бѣжитъ изъ долинъ, съ горъ, изъ ущелій, съ луками, съ ломами, съ топорами, съ косами. Рожки все поютъ и тамъ, и тамъ, и тамъ...
   -- Ну, ну,-- торопитъ мать, близко наклонившись къ лицу Вари.
   -- Человѣкъ у нихъ одинъ былъ, маменька.
   Варя смотритъ вдаль, большими, сѣрыми остановившимися глазами и медленно выговариваетъ слова:
   -- Человѣкъ одинъ былъ, въ переднемъ ряду шелъ. Взялъ въ охапку копья-то вражескія и воткнулъ себѣ въ грудь и открылъ проходъ,-- и бросились мужики, и стащили рыцарей съ коней, и побили мужики и прогнали рыцарей.
   -- Померъ?
   -- Померъ, маменька,-- Варя откидывается назадъ и, какъ въ дѣтствѣ, охвативши руками колѣно, молчитъ и смотритъ передъ собой; и опять лицо сдѣлалось усталое и скучное.
   -- Живутъ мужики-то? -- спрашиваетъ мать.
   -- Живутъ, кофе пьютъ, да газеты читаютъ.
   -- Мужики, Варенька?
   -- Мужики, маменька!
   А потомъ Варя очень развеселилась; прогнала Дашу изъ-за піанино и великолѣпно сыграла собачій вальсъ, единственную музыкальную пьесу, которую она оказалась способною выучить. А потомъ сѣли ужинать и Варя быстро овладѣла нами, какъ умѣла она овладѣвать людьми, и заставила насъ смѣяться и болтать, и забыть то тревожное и напряженное, что было въ Варѣ въ этотъ вечеръ. Чужихъ никого не было и какъ-то незамѣтно разговоръ перешелъ на старое и опять, какъ только умѣла дѣлать одна Варя, говорили только о веселомъ, о смѣшномъ, о томъ немногомъ радостномъ, что было въ крутогорской жизни. Варя спрашивала мать, сколько она обломала ложекъ объ ея лобъ, представляла бабушку -- и становилась удивительно похожей на нее,-- какъ она кричала отцу изъ кухни: "Тимоѳей". И мать увлекалась веселыми воспоминаніями и разсказывала о Вариныхъ продѣлкахъ и объ отцѣ Платонѣ; только подъ конецъ взгрустнула.
   -- Хоть бы Тимоѳей Лукьянычъ глазкомъ взглянулъ на наше житье.. Не чаялъ, не гадалъ сердешный, что такъ жить будемъ. И я-то, дѣтушки, не чаяла, не гадала, въ мысли не приходило. И какъ вспомню ту старую-то жизнь, прежнія-то времена,-- такъ и не вѣрится даже...
   Мать задумалась.
   -- Кончились старыя времена. И люди-то новые, и мысли-то новыя. Не разберу я,-- а только кончились старыя времена.
   -- Дѣточки мои милыя, согласныя, что-то вамъ Богъ сулитъ, какъ-то вы жить-то будете? -- всплакнула мать.
   Должно быть, запасъ веселья истощился у Вари, она сидѣла усталая и блѣдная.
   Варя не дождалась устройства Даши съ матерью въ городскомъ училищѣ; она уѣхала въ ту же ночь, подъ утро.
  

Конецъ.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru