Елисеев Григорий Захарович
Внутреннее обозрение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об отечественном правосудии по поводу московского судебного процесса о бунте крестьян в селѣ Люторич - имении графа Бобринского.

   

ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРѢНІЕ.

Объ отечественномъ правосудіи по поводу московскаго судебнаго процесса о бунтѣ крестьянъ въ селѣ Люторичъ -- имѣніи графа Бобринскаго.

   Наши судебные процессы по такъ называемымъ "мужицкимъ бунтамъ" приняли характеръ сценическихъ представленій, которыя даются, повидимому, исключительно для развлеченія и увеселенія публики и потому въ дѣйствительной жизни никакими реальными послѣдствіями не отражаются. Всѣмъ извѣстно, что эти мужицкіе бунты вовсе не бунты, а или напрасная суматоха, которая намѣренно или ненамѣренно поднимается самими мѣстными властями по поводу возникшихъ въ средѣ крестьянъ тѣхъ или другихъ недоразумѣній; а недоразумѣнія эти возникаютъ опять-таки единственно потому, что мѣстныя власти намѣренно и ненамѣренно не находятъ нужнымъ объяснять ихъ и устранять; или болѣзненные крики, до которыхъ доводятся крестьяне рядомъ невыносимыхъ притѣсненій, жестокихъ мѣръ, раззореній, причиняемыхъ тѣми же мѣстными властями, или вслѣдствіе ихъ бездѣйствія и даже прямого содѣйствія мѣстнымъ землевладѣльцамъ, кулакамъ и т. п. Но на судѣ, въ качествѣ обвиняемыхъ, фигурируютъ не истинные виновники этихъ quasi-бунтовъ, не тѣ, которые возникающія, по ихъ же винѣ, въ средѣ крестьянъ, недоразумѣнія превращаютъ въ напрасныя суматохи, стараясь придать послѣднимъ видъ дѣйствительныхъ бунтовъ призывомъ воинскихъ командъ и т. д., не тѣ, которые сами жезлоупотребленіемъ власти дѣлаютъ существованіе крестьянъ невозможнымъ, а крестьяне, повинные только въ томъ, что имъ или не растолковали, какъ слѣдуетъ, возникшее въ средѣ ихъ недоразумѣніе, кому то надлежитъ, или, послѣ многихъ лѣтъ ихъ безпримѣрнаго терпѣнія, всякаго рода угнетеній и несправедливостей, они почувствовали такую острую боль отъ какого-нибудь особенно рѣзкаго удара, что не могли не закричать. И судъ о томъ собственно и производится: зачѣмъ мужики кричатъ, когда ихъ бьютъ и истязаютъ. Хотя на судѣ всегда почти вполнѣ раскрывается, что мужики издали крикъ только послѣ многолѣтняго нечеловѣческаго терпѣнія и издали потому, что боль послѣдняго удара была слишкомъ жгучая, которую безъ крику перенести было невозможно, и судъ хорошо это понимаетъ и чувствуетъ, тѣмъ не менѣе, надобно полагать, для острастки и для пріученія россійскаго мужика еще къ большему терпѣнію, все-таки человѣкамъ двумъ, тремъ, четыремъ, которые, по впечатлительности ихъ организма, почувствовали нанесенный имъ ударъ сильнѣе, чѣмъ другіе и издали болѣе сильный крикъ, налагаетъ легкое наказаніе, объявляя всѣхъ другихъ ни въ чемъ неповинными. Повидимому, этотъ судъ надъ людьми, битыми за то только, что они кричали отъ боли, которой перенести безъ крику было невозможно, долженъ бы былъ быть лишь прелюдіей къ другому суду надъ истинными виновниками бунтовъ -- надъ лицами бившими, которые производили своими истязаніями такую страшную боль, тѣмъ болѣе, что на судебномъ слѣдствіи всегда почти ясно обнаруживаются какъ сами эти виновники, такъ и всѣ ихъ пособники и укрыватели. Но этого никогда не бываетъ. Прелюдіей къ суду дѣло кончается, и настоящіе виновники бунтовъ, фигурирующіе на судѣ въ качествѣ истцовъ, достовѣрныхъ свидѣтелей несомнѣнности бывшаго бунта и т. п., съ торжествомъ отправляются домой, въ ожиданіи, пожалуй, даже награды за совершенный ими великій подвигъ -- за участіе въ потушеніи мужицкаго бунта, угрожавшаго потрясти основы государства.
   Нѣтъ никакого сомнѣнія, что при такомъ отношеніи суда къ истиннымъ виновникамъ мужицкихъ бунтовъ, этимъ бунтамъ никогда конца не будетъ: чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе, съ года на годъ, будетъ увеличиваться число какъ самыхъ бунтовъ, такъ и процессовъ по нимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, будетъ падать и дискредитироваться значеніе суда.
   Многіе разумные люди давно уже чувствуютъ, что новый судъ, долженствовавшій по идеѣ быть правымъ и скорымъ, на дѣлѣ далеко не оправдалъ тѣхъ надеждъ, которыя на него возлагались. Не говоря о многомъ другомъ, въ немъ нѣтъ настолько самостоятельности и независимости, настолько самоотверженія, чтобы стоять за правду, не взирая на лица и не щадя живота. Неоднократно было замѣчено, что судъ уклоняется отъ выслушанія тѣхъ показаній отъ обвиняемыхъ, которыя угрожаютъ раскрытіемъ какихъ-нибудь неподобныхъ дѣйствій со стороны лицъ сильныхъ міра сего. Такъ, въ процессѣ коммерческаго ссуднаго московскаго банка не былъ выслушанъ Струсбергъ, вызвавшійся доказать примѣрами, что позаимствованія, подобныя тому, какое онъ сдѣлалъ, у насъ дѣло обыкновенное; такъ судъ не выслушалъ г-жу Артемовскую, обѣщавшую разсказать о своихъ высокихъ знакомствахъ; такъ у Юханцева не полюбопытствовалъ узнать, кто были тѣ собутыльники и друзья изъ пожилой и молодой золотой молодежи, которые помогали ему мотать похищенные милліоны и участвовали съ нимъ въ его загородныхъ оргіяхъ. Такъ, наконецъ, примѣчено вообще, что на процессахъ о мужицкихъ бунтахъ, равно какъ и на всѣхъ тѣхъ процессахъ, гдѣ дѣло основывается главнымъ образомъ на показаніяхъ разныхъ полицейскихъ чиновъ, судъ не особенно внимательно и обстоятельно изслѣдуетъ дѣйствія этихъ полицейскихъ чиновъ и въ силу этихъ показаній, даже и тогда, когда самъ имъ не особенно довѣряетъ, старается наложить какое-нибудь, хотя бы самое легкое наказаніе на лицъ, полиціей указанныхъ, конечно, для поддержанія авторитета полиціи; въ тѣхъ же, конечно, видахъ поддержанія полиціи и прокуратуры, не считаетъ нужнымъ привлекать къ суду полицейскихъ агентовъ за такія, обнаруженныя на судебномъ слѣдствіи дѣйствія, которыя непремѣнно требовали бы наказанія. Поддерживать авторитетъ полиціи, конечно, должно. Но онъ можетъ быть поддержанъ только единственнымъ средствомъ: безпощаднымъ и неупустительнымъ преслѣдованіемъ каждаго незаконнаго поступка, совершеннаго частными полицейскими агентами; тогда только всѣ увидятъ и удостовѣрятся, что судъ не находится въ стачкѣ съ полиціей. Убѣдившись въ томъ, что за дѣйствіями полиціи зорко наблюдаетъ неусыпное око суда, будутъ имѣть болѣе довѣрія и къ полиціи. Всякое же послабленіе суда полиціи не возвышаетъ, а роняетъ довѣріе къ послѣдней, уничтожая вмѣстѣ съ тѣмъ вѣру въ правдивость и безпристрастіе суда. Было бы очень прискорбно, еслибы новый судъ, своими подобострастными и пристрастными дѣйствіями, разрушилъ всѣ надежды, возлагаемыя на него обществомъ, и сдѣлался въ глазахъ послѣдняго тѣмъ же, чѣмъ были суды старые. А это очень возможно, если онъ будетъ идти не путемъ неуклонно прямымъ, а путемъ компромиссовъ, уклоненій, приспособленій и т. п.
   Отъ этихъ общихъ соображеній относительно новыхъ судовъ перейдемъ теперь къ судебнымъ процессамъ о мужицкихъ бунтахъ и посмотримъ, какъ они ведутся. Я назвалъ выше эти процессы сценическими представленіями для развлеченія и удовольствія публики, потому что никакого вліянія въ дѣйствительности они не имѣютъ ни на улучшеніе общественныхъ нравовъ вообще, ни тѣмъ болѣе на улучшеніе нравовъ нашихъ полицейскихъ и другихъ служебныхъ чиновъ. Но и въ обстановкѣ своей эти процессы имѣютъ не мало сценическаго, потому привлекаютъ всегда большую массу публики. Во-первыхъ, ведутся эти процессы не обыкновеннымъ судомъ, а судомъ съ сословными представителями; во-вторыхъ, на скамьѣ подсудимыхъ является такое большое количество обвиняемыхъ, какого никогда почти не бываетъ въ обыкновенныхъ процессахъ -- человѣкъ 15, 20, 30 и даже болѣе, и при этомъ сюжетъ обвиненія самый пикантный -- бунтъ мужиковъ. Тѣмъ, которые до сихъ поръ продолжаютъ вѣрить въ существованіе мужицкихъ бунтовъ, интересно послушать о тѣхъ ужасахъ и злодѣйствахъ, которые производятся разсвирѣпѣвшими мужиками во время бунта; не даромъ для укрощенія ихъ, думаютъ они, постоянно посылаются военныя команды; другимъ, которые, будучи давно знакомы съ мужицкими русскими бунтами, очень хорошо знаютъ, что и въ данномъ случаѣ никакого бунта не было, что всю эту суматоху сочинила и выдаетъ за бунтъ сама полиція, что обвиненіе составлено совершенно искуственно съ привлеченіемъ на скамью подсудимыхъ qui pro quo, не менѣе интересно взглянуть на самый ходъ судебнаго слѣдствія, на бой адвоката съ прокуроромъ, на то, какъ первымъ, шагъ за шагомъ, будутъ разбиваться всѣ сплетенія обвинительнаго акта до тѣхъ поръ, пока не станетъ совершено ясно для всѣхъ, что на скамьѣ подсудимыхъ слѣдовало сидѣть не тѣмъ, которые на нее посажены, а скорѣе доетовѣрнымъ свидѣтелямъ, выставленнымъ противъ нихъ обвинительнымъ актомъ, какъ-то: истцамъ, исправникамъ, становымъ, урядникамъ и т. п. Тогда начинается дивертисментъ, который еще интереснѣе судебнаго слѣдствія. Дивертисментъ начинается обыкновенно отказомъ прокурора отъ обвиненія. Такой исходъ судебнаго слѣдствія въ дѣлахъ о мужицкихъ бунтахъ почти неизбѣженъ. Положеніе прокурора здѣсь самое незавидное и безпомощное. Онъ, конечно, и могъ бы, и желалъ бы собрать всѣ данныя, которыя нужны для того, чтобы представитъ дѣло въ истинномъ свѣтѣ. Но передъ нимъ стоитъ уже десять и даже больше человѣкъ, достовѣрныхъ свидѣтелей, въ видѣ исправника, становыхъ, урядниковъ, которые, какъ они ни незначительны въ служебной іерархіи, дѣлаютъ обязательнымъ для прокурора вести дѣло въ томъ направленіи, какое они ему дали. Должно быть, по возможности, избѣгнуто или заподозрѣно всякое показаніе, несогласное съ показаніемъ этихъ достовѣрныхъ свидѣтелей, долженъ быть обойденъ при собраніи матеріаловъ при предварительномъ слѣдствіи всякій документъ, который подрываетъ въ корнѣ ихъ показанія. Иначе нельзя... Самъ судъ не дерзаетъ на такую самостоятельность. Будь онъ независимѣе или, по крайней мѣрѣ, доблестнѣе, мужицкихъ бунтовъ у насъ давно бы не было. Такимъ образомъ, прокуроръ съ своимъ обвинительнымъ актомъ въ каждомъ процессѣ о мужицкихъ бунтахъ находится совершенно въ беззащитномъ положеніи. Единственной искрой надежды на выходъ изъ дѣла если не съ торжествомъ (куда ужь тутъ!), а только хоть бы съ нѣкоторымъ приличіемъ, остается расчетъ на слабость или неумѣлость адвоката. Но этотъ расчетъ не сбывается. Адвокатами въ дѣлахъ подобнаго рода являются обыкновенно, что называется, битки, которые за словомъ въ карманъ не полѣзутъ и которые притомъ, не щадя ни трудовъ, ни хлопотъ, ни денегъ, разъищутъ всѣхъ живыхъ людей, отроютъ всѣ нужные документы, чтобы не то, чтобы обличитъ неосновательность достовѣрныхъ прокурорскихъ свидѣтелей, а уничтожить въ пухъ и прахъ ихъ показанія, доказавъ ихъ недобросовѣстность, кромѣ свидѣтельскихъ показаній, не подлежащими сомнѣнію актами. Съ самого начала судебнаго слѣдствія, съ первыхъ вопросовъ адвоката прокуроръ чувствуетъ, что дѣло не обойдется прилично для него. Адвокатъ начинаетъ давать такіе эхидные вопросы, что становится очевиднымъ, что онъ проникъ въ самую центру дѣла... А тамъ впереди имѣются еще свидѣтели, вызванные защитою... А тамъ, къ концу слѣдствія, еще документы, собранные адвокатомъ, которые переворотятъ верхъ дномъ весь обвинительный актъ. Когдаочередь доходитъ до этихъ документовъ, прокуроръ молитъ судъ не допускать ихъ до прочтенія на судебномъ слѣдствіи, на томъ основаніи, что они не имѣлись въ виду при предварительномъ слѣдствіи. Судъ, можетъ быть, и желалъ бы сдѣлать это, чтобы не компрометировать нетолько прокуратуру, но и всѣхъ достовѣрныхъ оффиціальныхъ свидѣтелей, равно и многіе другіе мѣстные чины, даже до самаго набольшаго между ними, такъ какъ всѣ эти документы говорятъ далеко не въ похвалу мѣстнаго суда и управленія. но какъ ихъ не допустишь, когда адвокатъ требуетъ этого на основаніи закона и ни подъ какимъ видомъ не поступится своими документами? Адвокатъ добьется своего, а между тѣмъ, фактъ непринятія судомъ такихъ полновѣсныхъ документовъ въ доказательство невинности крестьянъ огласится въ прессѣ, и тогда, помилуй Богъ, что будетъ. Просто, срамъ! Такимъ образомъ прокуроръ бываетъ поставленъ въ необходимость отказаться отъ обвиненія, т. е. публично признаться, что составленное имъ обвиненіе было составлено неосновательно, причемъ обыкновенно объясняетъ, что его ошибка произошла оттого, что у него не было въ рукахъ тѣхъ фактовъ, которые явились на судебномъ слѣдствіи и которые бросили другой свѣтъ на все дѣло. Резонъ, конечно. Однакожъ, адвокатъ собираетъ факты и документы не въ иностранномъ государствѣ, а въ той же самой мѣстности, гдѣ они собираются и слѣдствіемъ, и прокуроръ также могъ имѣть ихъ въ своихъ рукахъ при предварительномъ слѣдствіи, какъ и адвокатъ, еслибы онъ надлежащимъ образомъ позаботился о собраніи всѣхъ фактовъ и документовъ, служащихъ къ разъясненію дѣла, а не тѣхъ только, которые совпадаютъ съ показаніями оффиціальныхъ достовѣрныхъ свидѣтелей. А позаботиться объ этомъ прокурору очень слѣдовало бы, потому что тогда онъ не взвелъ бы обвиненія противъ людей, совершенно невинныхъ, отъ обвиненія которыхъ онъ самъ отказался, и они не сидѣли бы -- въ количествѣ иногда 20, 30 человѣкъ и болѣе -- напрасно въ тюрьмѣ.
   Разъ прокуроръ отказался отъ обвиненія, процессъ по существу становится законченнымъ и его можно бы было превращать немедленно послѣ этого. Потому что о чемъ же еще разсуждать и что разслѣдовать, когда самъ обвинитель признаетъ, что нѣтъ обвиняемыхъ? Но процессъ продолжается и это продолженіе и составляетъ именно то, что мы называемъ дивертисментомъ, въ которомъ главную роль играетъ адвокатъ. Поля сраженія уже нѣтъ; врагъ добровольно сложилъ оружіе и теперь не можетъ сопротивляться, еслибы и хотѣлъ. Адвокатъ имѣлъ бы право и самъ сложить оружіе, еслибы хотѣлъ быть великодушнымъ. Но адвокатъ тутъ-то и начинаетъ терзать своего врага самымъ ожесточеннымъ образомъ; ибо не считаетъ его въ данномъ случаѣ достойнымъ великодушія, какъ человѣка, который пользуется закономъ для того, чтобы скрывать угнетателей и раззорителей народа и вмѣсто ихъ выдавать за виновныхъ и сажать на скамью подсудимыхъ ни въ чемъ неповинный народъ. Съ злою ироніей начинаетъ онъ свою рѣчь похвалою прокурору за его гуманное (!?), мягкое (!?) слово, говоря по просту, за его отказъ отъ обвиненія, хотя всѣ присутствующіе на судѣ видятъ, что прокуроръ отказался отъ обвиненія только потому, что былъ на судебномъ слѣдствіи, что называется, прижатъ къ стѣнѣ и, хотя вообще странно хвалить за мягкость и гуманность человѣка, который ни за что, ни про что бросилъ нѣсколько десятковъ человѣкъ въ тюрьму, продержалъ ихъ тамъ полгода, годъ, и потомъ самъ же объявилъ ихъ ни въ чемъ неповинными. Прокуроръ проглатываетъ эту горькую, хотя и позолоченную пилюлю. Но адвоката на этомъ не останавливается. Онъ начинаетъ подробно и обстоятельно, шагъ за шагомъ разбирать сплетенную прокуроромъ сѣть обвиненій, хотя, повидимому, надобности въ этомъ не предстоитъ, такъ какъ прокуроръ самъ призналъ ихъ неосновательными. Какъ легкую паутину разрываетъ и уничтожаетъ онъ прокурорскія обвиненія одно за другимъ, указывая вмѣстѣ съ тѣмъ на основанія несомнѣнныхъ фактовъ и документовъ истинныхъ виновниковъ и называя ихъ во именамъ, хотя ни одного изъ этихъ виновниковъ нетолько не привлекли къ суду, но нѣкоторыхъ не пригласили даже на слѣдствіе въ качествѣ свидѣтелей; мало того: даже и послѣ того, какъ на судебномъ слѣдствіи вполнѣ разоблачилась ихъ виновность, не сочли нужнымъ составить протокола, чтобъ начать новое объ этихъ лицахъ дѣло. Казалось бы, на мѣстѣ прокурора этимъ рѣчамъ было бы безъ волненія внимать невозможно. Но прокуроры покрыты такою толстою бронею юридистическаго хладнокровія, что ихъ и такія слова не пронимаютъ. По крайней мѣрѣ, не бывало еще такого случая, чтобы по дѣламъ о мужицкихъ бунтахъ былъ привлеченъ хотя бы то одинъ истинный виновникъ къ суду, несмотря на то, что на каждомъ у почти изъ такихъ процессовъ, на судебномъ слѣдствіи вполнѣ обнаруживаются истинные виновники этихъ бунтовъ. Наконецъ, адвоката не опускаетъ случая и судьямъ сдѣлать косвенное назиданіе относительно жалкаго состоянія нашего правосудія. "Я, господа судьи, говоритъ онъ, обращаясь къ судьямъ:-- несомнѣнными фактами и документами доказалъ по пунктамъ несостоятельность каждаго изъ обвиненій, взводимыхъ на подсудимыхъ, я указалъ на истинныхъ виновниковъ той суматохи, которая названа бунтомъ; они же придали ей и видъ бунта, потребовавъ военную команду безъ всякой нужды; но вы, гг. судьи, держитесь строго въ предѣлахъ поставленнаго обвиненія, изслѣдуя единственно фактическую сторону пунктовъ, выставленныхъ обвиненіемъ, не входя въ подробное и обстоятельное разсмотрѣніе причинъ, обусловившихъ и вызвавшихъ суматоху, переименованную въ бунтъ. Не принимая во вниманіе внутренней стороны, намекая исключительно на внѣшніе факты, поставленные обвиненіемъ, вы придаете имъ величайшее значеніе. При такомъ вашемъ настроеніи, и моихъ вѣскихъ и несомнѣнныхъ доказательствъ, вамъ представленныхъ, вамъ можетъ показаться недостаточнымъ для опроверженія какого-нибудь пункта обвиненія. И вы, на основаніи этого пункта, хотя этотъ пунктъ былъ бы совершенно не важенъ по существу, можете обвинить подсудимыхъ. Позвольте же обратиться къ вамъ не какъ къ судьямъ, а какъ къ людямъ, я познакомить васъ съ тѣми невозможными для человѣческаго существованія условіями, подъ которыми эти люди проводятъ не одинъ десятокъ лѣтъ. Я убѣжденъ, что ни одинъ судья, въ которомъ бьется человѣческое сердце, "душа котораго не зачерствѣла въ пошлостяхъ жизни, не рѣшится осудить ихъ". Сказавъ это, адвокатъ начинаетъ изображаетъ бытъ и положеніе сидящихъ на скамьѣ подсудимыхъ, дѣйствительно, несчастное. Онъ разсказываетъ, на какія ничтожныя средства обречены они существовать цѣлую жизнь, какою тяжкою, египетскою работою они добываютъ себѣ и этотъ насущный кусокъ хлѣба, какъ находятся люди, которые и этотъ нищенскій кусокъ со дня на день все болѣе и болѣе уменьшаютъ, увеличивая вмѣстѣ все болѣе и болѣе и безъ того непосильную работу и т. д., и т. д. Адвокатъ не жалѣетъ красокъ, хотя краски эти, какъ онѣ ни черны, все-таки еще ниже дѣйствительности. Это всѣ знаютъ и чувствуютъ. Потому рѣчь его дѣлается громомъ и молніею.-- Къ концу рѣчи, на глазахъ всѣхъ, находящихся въ залѣ суда, сверкаютъ слезы. Оглушительные апплодисменты раздаются по окончаніи рѣчи. А когда вслѣдъ за этимъ, вмѣсто послѣдняго слова, вся толпа обвиняемыхъ бросается на колѣни и проситъ помилованія, ажитація достигаетъ высшихъ предѣловъ. Предсѣдатель суда боится, чтобы ажитированная публика не вышла изъ предѣловъ всякаго приличія, чтобы она -- чего добраго -- не потребовала немедленно къ суду тѣхъ истинныхъ виновниковъ мужицкаго бунта, которые обнаружены были на судебномъ слѣдствіи. Онъ изъ всѣхъ силъ звонитъ въ колокольчикъ и приказываетъ судебнымъ приставамъ очистить залу засѣданія. Но эти опасенія предсѣдателя суда оказываются совершенно напрасными. Публика наша -- надобно отдать ей честь -- всегда прилична и благонравна.
   Когда, спустя полчаса или даже четверть часа времени, судъ выходитъ изъ совѣщательной камеры, чтобы объявить приговоръ, ни на комъ изъ присутствовавшихъ не примѣтно ни малѣйшаго слѣда недавно бывшей ажитаціи. На всѣхъ лицахъ видно нетерпѣніе услышать поскорѣе приговоръ. И когда судъ объявляетъ, что изъ нѣсколькихъ десятковъ подсудимыхъ только пять или шесть человѣкъ подвергаются наказанію, а остальные всѣ признаны невиновными, то вся зала, какъ одинъ человѣкъ, разражается самыми бурными рукоплесканіями. Всѣ лица дѣлаются безконечно радостными и сіяющими. Очевидно, что всѣ довольны приговоромъ и сіяютъ потому, что, какъ высказалъ въ своей рѣчи адвокатъ надежду, что судъ не допуститъ, чтобы обвиняемые ушли отсюда иначе, какъ "съ пріобрѣтеннымъ убѣжденіемъ, что правда есть и дѣйствуетъ", такъ это и случилось. Сіяютъ поэтому всѣ, сочувствующіе торжеству правды, увидѣвшіе во очію это торжество ея на судѣ. Въ особенности же сіяютъ тѣ, которые способствовали правдѣ въ достиженіи этого торжества. Сіяетъ адвокатъ, такъ блистательно уничтожившій всѣ козни прокурора, раскрывшій настоящую суть дѣла и своею рѣчью прослезившій публику и заставившій ее единодушно вооружиться противъ всякой неправды на землѣ. Сіяетъ судъ, безстрашно рѣшившійся оправдать нѣсколько десятковъ обвиняемыхъ, однимъ словомъ, почти всѣхъ, исключая тѣхъ четырехъ или пяти, на обвиненіи которыхъ прокуроръ настаивалъ. Наконецъ, сіяетъ и самъ прокуроръ, "потому, что же? думаетъ онъ:-- вѣдь и я не противодѣйствовалъ обнаруженію торжества правды, когда адвокатъ сталъ выяснять ее не подлежащими сомнѣнію фактами и документами; я не упирался, не настаивалъ на своемъ мнѣніи изъ пустого самолюбія. Я прямо, честно и благородно отказался отъ обвиненія. Правда, человѣкъ около 30-ти просидѣли, вслѣдствіе моего обвиненія, напрасно въ тюрьмѣ мѣсяцевъ 8--9; но вѣдь нельзя же мнѣ иначе, когда у насъ по дѣламъ подобнаго рода такія неблагопріятныя до сихъ поръ коньюктуры... Да, впрочемъ, и много ли это 8--9 мѣсяцевъ. У насъ есть дѣла, по которымъ сидятъ въ тюрьмѣ по 6--7 лѣтъ, да и по выходѣ изъ тюрьмы полнаго освобожденія не получаютъ. А тутъ всего 8--9 мѣсяцевъ въ тюрьмѣ -- потомъ ступай на всѣ четыре стороны! Нѣтъ, сообразивъ положеніе нашего судебнаго званія, трудное и небезопасное даже для самихъ судей, несмотря на ихъ несмѣняемость, тѣмъ болѣе для насъ, прокуроровъ, и принявъ во вниманіе съ каждымъ днемъ увеличившуюся на все дороговизну и трудность воспитанія дѣтей, я, положивъ руку на сердце, могу сказать, что мой поступокъ, если и нельзя назвать возвышеннымъ, то и зазорнаго въ немъ ничего нѣтъ".
   Но болѣе всего на этомъ торжествѣ правды должны сіять лица пострадавшихъ, которые столько бѣдъ и горя претерпѣли невинно. Теперь они, благодаря торжеству правды, стали свободны, гражданская честь ихъ вполнѣ возстановлена... Чего же больше? Процессъ кончился въ ихъ пользу. Они должны бы были быть удовлетворены и сіять. И они, дѣйствительно, сіяютъ. И нельзя имъ не сіять, высидѣвъ нѣсколько мѣсяцевъ въ тюрьмѣ, и вдругъ, получивъ, можетъ быть, неожиданно но приговору суда полное оправданіе и полную свободу. Но, несмотря на это сіяніе, чувства ихъ по отношенію къ вынесенному судомъ приговору совсѣмъ другія, чѣмъ чувства благородныхъ зрителей присутствовавшихъ на процессѣ. Для послѣднихъ приговоръ суда служитъ, по выраженію адвоката, доказательствомъ, что "правда есть на землѣ и дѣйствуетъ", подсудимые же не могутъ имѣть ни такого убѣжденія, ни такихъ чувствъ по отношенію къ суду. Въ нихъ должны зародиться совершенно другія мысли по поводу приговора, а именно, что правды лѣтъ на землѣ и что она не дѣйствуетъ, разъ они увидѣли, что и прокуратура, и судъ ограничились только разсмотрѣніемъ обвиненій, взведенныхъ на нихъ, и не обратили никакого вниманія на ихъ притѣснителей, истинныхъ виновниковъ бунта, хотя вины ихъ были разъяснены на судѣ. Нашъ народъ не понимаетъ формальной, юридической правды. Онъ требуетъ отъ суда правды заправской, но существу, чтобы судъ разобралъ, кто правъ, кто виноватъ, и праваго отпустилъ, а виновнаго наказалъ. Тогда онъ не былъ бы въ претензіи, еслибы, по ошибкѣ, недоразумѣнію, навѣту и кознямъ злыхъ людей, и пострадалъ невинно. А то позвольте: какая же это правда? Взяли, безпричинно посадили человѣка въ тюрьму, продержали тамъ нѣсколько мѣсяцевъ, а потомъ говорятъ: мы признаемъ тебя невиновнымъ, ступай на всѣ четыре стороны и благословляй Бога, что нынѣ учреждена правда въ русской землѣ. Въ чемъ же тутъ правда? думаетъ онъ. Что человѣка, взятаго невинно, выпустили изъ тюрьмы? Такъ вѣдь еслибы невинныхъ наказывали, тогда бы о правдѣ и разговору быть не могло. Это была бы очевидная для всѣхъ, прямая кривда, Шемякинъ судъ. Правда же требуетъ, чтобы невинныхъ нетолько выпускали изъ тюрьмы, но и не брали ихъ въ тюрьму, чтобы разслѣдовали дѣло до точности, брали только виновныхъ и наказывали ихъ, какъ слѣдуетъ, а если по недосмотру и случится, что по подвохамъ и каверзамъ злыхъ людей невинные будутъ и взяты въ тюрьму, то злыхъ людей, учинившихъ такіе каверзы и подвохи, надобно наказать вдвое, чтобы имъ и впередъ было неповадно угнетать и раззорять людей невинныхъ. Вотъ чего требуетъ, по крестьянской логикѣ, да, впрочемъ, и не по крестьянской логикѣ, а по логикѣ вообще здраваго смысла, истинная правда, и логики формальной, юридической крестьянинъ никогда не признаетъ. Возьмемъ хоть бы процессъ люторичскихъ крестьянъ. Мы убѣждены, что люторическіе крестьяне, когда невинно сажали ихъ въ тюрьму, чувствовали менѣе горечи, чѣмъ когда ихъ судъ призналъ невинными и отпустилъ на всѣ четыре стороны. Потому что, когда ихъ брали въ тюрьму, они думали: "Ну, ничего, что насъ берутъ; положимъ даже, что немножко и накажутъ, хотя мы, собственно говоря, и ничего не сдѣлали, но зато правительство узнаетъ все, что съ нами творитъ и творилъ десятки лѣтъ нашъ управляющій Фишеръ вмѣстѣ съ нашимъ бариномъ -- и достанется имъ за это ужь не такъ, какъ намъ, будутъ помнить". А когда они, присутствуя на судѣ, увидѣли, что, несмотря на тягчайшія беззаконія Фишера противъ нихъ, ясно и обстоятельно раскрытыя ихъ защитникомъ Плевако, Фишеръ все-таки остается въ ряду достовѣрныхъ свидѣтелей и не переводится на скамью подсудимыхъ, когда увидѣли. что и по объявленіи имъ приговора, Фишеръ переводится не въ тюрьму, какъ бы слѣдовало, а спокойно выходитъ, какъ ни въ чемъ невиновный человѣкъ, наравнѣ со всѣми другими, присутствовавшими на судѣ, то несомнѣнно, что радостное чувство ихъ, что они признаны невинными и освобождены, было отравлено самою горькою для нихъ мыслію о ихъ беззащитности, безправіи, и всѣ ихъ надежды на правосудіе пропали. "И такъ... думали они: -- Фишеру ничего. Онъ выходитъ, какъ ни въ чемъ неповинный. И онъ опять будетъ терзать насъ и грабить, какъ и прежде... Такъ это-то -- та правда суда, на которую мы надѣялись!!" Не даромъ же люторическіе крестьяне, въ самую радостную для нихъ минуту, минуту ихъ оправданія и освобожденія, когда человѣкъ такъ легко забываетъ обиды, озлобленно отнеслись къ любезному предложенію графа Бобринскаго. Когда, немедленно послѣ прочтенія приговора, подсудимымъ прочитано было письмо графа Бобринскаго, которымъ онъ приглашалъ ихъ явиться въ его московскій домъ для полученія вспомоществованія въ видѣ ушаты расходовъ по путешествію въ Москву и обратно, то всѣ крестьяне въ одинъ голосъ закричали: "Не надо, не надо! Довольно мы видѣли вашихъ милостей!"
   И если мы внимательно всмотримся въ дѣло, то не можемъ не признать, что крестьяне имѣютъ полное право считать себя неудовлетворенными судомъ. Судъ нетолько не устранилъ на будущее время тѣхъ несправедливостей, которыя творились надъ ними, но онъ косвеннымъ образомъ санкціонировалъ ихъ навсегда. Онъ не сказалъ ни да, ни нѣтъ о возмутительныхъ дѣйствіяхъ Фишера, слѣдовательно, призналъ ихъ вполнѣ законными. Такъ поняли рѣшеніе суда и мѣстныя власти, игравшія роль достовѣрныхъ свидѣтелей, и Фишеръ, и сами крестьяне. Фишеръ и теперь будетъ считать себя вправѣ брать такіе же безбожные проценты, налагать такія же неустойки, взыскивать одинъ и тотъ же долгъ нѣсколько разъ по двойнымъ документамъ и т. д., и т. д. По всей вѣроятности, не оставитъ безъ взысканія и того непризнаннаго крестьянами долга, изъ-за котораго началась вся исторія. Вѣдь и объ этомъ долгѣ судъ ничего не сказалъ.
   Публика, присутствующая на процессахъ о мужицкихъ бунтахъ, обыкновенно нетолько благосклонно, но даже и восторженно относится къ оправдательнымъ приговорамъ, хотя въ основѣ этихъ приговоровъ лежитъ правосудіе чисто формальное. Это потому что новымъ судамъ ставится въ большую заслугу уже и то, что они относятся съ крайнею осторожностію къ обвиненіямъ крестьянъ въ бунтахъ, зная изъ многочисленныхъ опытовъ, что бунты эти большею частію производятся или сочиняются мѣстными властями, и потому освобождаютъ отъ наказанія всѣхъ тѣхъ обвиняемыхъ, относительно если не сопротивленія которыхъ, то по крайней мѣрѣ какого нибудь противорѣчія властямъ не будетъ представлено достовѣрныхъ доказательствъ. Кромѣ того, то безпристрастіе, съ которымъ ведутъ себя въ этихъ процессахъ адвокаты, обыкновенно болѣе или менѣе скрываетъ отъ публики формальность судебнаго правосудія. Не стѣсняясь предѣлами поставленнаго обвиненія, адвокатъ, для уясненія дѣла, разсматриваетъ условія бытовыя, экономическія, соціальныя, политическія, подъ гнетомъ которыхъ живутъ обвиняемые, и открываетъ здѣсь причину возникшихъ среди нихъ недоразумѣній; онъ доказываетъ это несомнѣнными для всѣхъ фактами и документами, называя прямо по имени настоящихъ виновниковъ бунта. Все это даетъ процессу такой видъ, какъ будто дѣло идетъ о розысканіи настоящихъ виновниковъ и немедленномъ преданіи ихъ суду, а также и вообще объ устраненіи вмѣстѣ съ тѣмъ всѣхъ тяжелыхъ условій въ существующемъ порядкѣ, порождающихъ подобныя явленія. Адвокатъ разыгрываетъ, такимъ образомъ, роль нелицепріятной Немезиды, которая воздаетъ каждому по дѣламъ его. и хотя роль этой Немезиды, какъ мы сказали уже, изображаетъ собой не болѣе, какъ дивертисментъ, который внѣ судебной залы, въ дѣйствительности, никакими послѣдствіями не сопровождается, тѣмъ не менѣе, впечатлѣніе рѣчи такъ сильно, что, подъ ея вліяніемъ, оправдательный приговоръ представляется совершающимъ все то, что требовала Немезида, т. е., что обвиненные напрасно вполнѣ убѣляются, что всѣ истинные виновники достойно наказываются и что въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ произошли притѣсненія и обиды, все устраивается немедленно такимъ образомъ, что впредь ничего подобнаго повториться не можетъ. Иллюзія, производимая рѣчью адвоката, бываетъ такъ велика, что остается на долго и послѣ процесса; всѣ разговоры идутъ о рѣчи адвоката и объ оправдательномъ приговорѣ въ связи съ этой рѣчью, причемъ рѣдко придетъ кому на мысль, что между рѣчьюадвоката и приговоромъ суда нѣтъ вовсе внутренней солидарности и что судъ, несмотря на все краснорѣчіе Немезиды, ни на одну іоту не выступилъ изъ рамъ, постановленныхъ казеннымъ обвиненіемъ.
   Этимъ мы, впрочемъ, никакъ не хотимъ умалить значеніе адвокатуры въ процессѣ о мужицкихъ бунтахъ. Напротивъ, только со времени введенія новыхъ судовъ, т. е. съ того времени, когда адвокатура стала, на судебномъ слѣдствіи, внимательно разсматривать выставляемые обвиненіемъ факты и доказательства, указывая ихъ невѣрность или неправильное пониманіе и освѣщеніе, и противопоставляя имъ ею самою собранныя факты и доказательства, указывающія и обличающія настоящихъ виновниковъ дѣла -- суровость обвиненія стала смягчаться; оно стало осторожнѣе въ постановленіи своихъ опредѣленій о виновности тѣхъ или другихъ лицъ, въ опредѣленіи состава преступленія, въ собираніи криминальныхъ фактовъ и доказательствъ. Черезъ это самое теперь, благодаря адвокатурѣ, выяснилось настоящее значеніе мужицкихъ бунтовъ. И если до сихъ поръ бунты эти еще существуютъ, то единственно только потому, что прокуратура уклоняется отъ преслѣдованій истинныхъ виновниковъ этихъ бунтовъ, а административная власть, наблюдающая надъ нею, не находитъ нужнымъ поощрять ее къ этому. Благодаря этому бездѣйствію прокуратуры, на долю адвокатуры въ процессахъ о мужицкихъ бунтахъ выпадаетъ и другая, высшая роль -- роль нѣкоторымъ образомъ государственнаго значенія. Своимъ горячимъ, личнымъ участіемъ въ судьбѣ и дѣлахъ обвиняемыхъ, возбужденіемъ сочувствія къ нимъ въ другихъ, адвокатура смягчаетъ ту горечь своей беззащитности, даже отверженія, которую мужикъ видитъ на мѣстѣ своего жительства, со стороны образованныхъ классовъ въ лицѣ мѣстныхъ властей, въ лицѣ разныхъ благородныхъ Колу паевыхъ, Разуваевыхъ, Деруновыхъ и т. п. Здѣсь онъ на судѣ, иногда, можетъ быть, въ первый разъ во-очію убѣждается, что образованный классъ не весь состоитъ изъ такихъ звѣрей, какимъ онъ научился знать его съ дѣтства. Здѣсь онъ въ первый разъ видитъ" сочувствіе къ себѣ во всѣхъ присутствующихъ на судѣ образованьяхъ людяхъ. Оно постоянно высказывается въ томъ одобреніи, которое тѣмъ или другимъ способомъ заявляется адвокату каждый разъ, когда онъ ловко оборветъ или поставитъ въ тупикъ какого-нибудь свидѣтеля обвиненія или предъявитъ факты и документы, уничтожающіе въ корнѣ то и другое обвиненіе и т. п. Оно возрастаетъ еще болѣе, когда адвокатъ уличитъ и назоветъ настоящихъ виновниковъ дѣла, которыхъ прокуратура почему-то или не примѣтила, или даже выставила въ качествѣ достовѣрныхъ свидѣтелей. Наконецъ, сочувствіе это послѣ рѣчи адвоката и объявленія оправдательнаго приговора достигаетъ апогея, превращались нерѣдко въ экстазъ. Раздаются бурныя рукоплесканія, всѣ высказываютъ оправданнымъ свою непритворную радость, кто можетъ, спѣшитъ оказать помощь или деньгами, или какою-нибудь услугою. Это такая минута, въ которую, я увѣренъ, и образованный человѣкъ, и мужикъ искренно чувствуютъ, что, несмотря на ту пропасть, какую якобы цивилизація вырыла между образованнымъ обществомъ и народомъ, у насъ между ними непорвана настолько связь, какъ-то случилось у остзейскихъ нѣмцевъ, какъ-то случилось у поляковъ и т. д., чтобы они не могли слиться въ одно. И впечатлѣніе этой минуты у оправданнаго мужика не изгладится никогда. Онъ понесетъ его съ собою въ деревню, будетъ передавать его своимъ роднымъ, знакомымъ, и, неудовлетворенный въ своей надеждѣ на правду, въ своемъ требованіи правды, ни мѣстными властями, ни судомъ, онъ будетъ внушать, однакожъ, всѣмъ: "а есть и много есть въ образованныхъ классахъ не такихъ людей, есть много истинныхъ людей намъ сочувствующихъ; надобно ихъ искать". Я даю весьма важное значеніе моменту развитія такого сознанія въ народѣ. Я знаю, что процессъ развитія этого сознанія въ народѣ будетъ идти медленно... Впрочемъ, какъ медленно? Спаситель говорилъ своимъ современникамъ, опредѣляя такую медленность, что многіе изъ нихъ еще не умрутъ, когда наступитъ Царствіе Божіе. Нельзя не пожелать и нашимъ современникамъ, чтобы имѣющіе изъ нихъ очи видѣть -- видѣли.
   Изъ всего до сихъ поръ нами сказаннаго очевидно, что въ процессахъ о мужицкихъ бунтахъ у насъ установились два совершенно противуположныя, одно другое исключающія теченія. Съ одной стороны, адвокатура старается на этихъ процессахъ раскрыть истинныя причины этихъ quasi-бунтовъ вполнѣ, дойти до корня дѣла, указать въ самомъ существующемъ порядкѣ вещей тѣ условія, которыми вызываются подобныя явленія; прокуратура и судъ, напротивъ, желаютъ остановиться на поверхности тѣхъ или другихъ случайныхъ явленій, подпавшихъ преслѣдованію и суду, не углубляясь въ причины этихъ явленій, не дорываясь до корня зла, оставляя настоящихъ его виновниковъ въ покоѣ. Такихъ противоречащихъ стремленій адвокатуры съ одной стороны и прокуратуры и суда съ другой, никакъ нельзя объяснить разнохарактерностію личнаго состава этихъ институтовъ. Напротивъ, составъ этотъ крайне однороденъ и по воспитанію, и по образу мыслей, и по направленію. Вчерашній прокуроръ, сдѣлавшись адвокатомъ, начинаетъ говорить то же, что и другіе адвокаты, а потомъ, переименовавшись опять, черезъ два-три года, въ прокуроры (что у насъ бываетъ), начинаетъ опять вести прокурорскую линію. Но этого мало; дѣло доходитъ просто до смѣшного. Въ тотъ же самый день, когда происходило судебное засѣданіе и состоялся приговоръ по тому или другому мужицкому бунту, судьи, прокуроръ, адвокатъ, собравшись гдѣ-нибудь на вечерѣ и начиная обсуждать дѣло по душѣ, оказываются вполнѣ солидарными относительно дѣла. Судьи, хотя и приговорили трехъ-четырехъ къ наказанію, говорятъ, что дѣло это совсѣмъ пустое, возбужденное и вздутое такими-то и такими-то негодяями (имя рекъ) и изъ обвиняемыхъ тутъ никто ни въ чемъ не виноватъ. Прокуроръ, съ своей стороны, съ паѳосомъ бранитъ этихъ же негодяевъ, прибавивъ: съ какимъ бы наслажденіемъ онъ посадилъ ихъ на скамью подсудимыхъ, а это -- замѣтьте -- нетолько его право, но и обязанность. Человѣкъ, не знающій положенія нашего суда и прокуратуры, слушая такое собесѣдованіе, невольно приходитъ въ удивленіе и наивно спрашиваетъ бесѣдующихъ: "Да кто-жъ вамъ мѣшалъ освободить обвиняемыхъ, если вы ихъ находили ни въ чемъ неповинными?-- Или кто вамъ мѣшалъ привлечь къ слѣдствію и суду тѣхъ или другихъ негодяевъ? Вѣдь это нетолько ваше право, но и обязанность!" -- "Ну, да, конечно, пробормочутъ ему на это и судьи, и прокуроръ:-- но тутъ имѣютъ вліяніе и высшія соображенія"... Хотя въ душѣ они сами противъ высшихъ соображеній, въ извѣстной степени компрометирующихъ и судъ, и прокуратуру, и руководствуются ими только по указанію высшей администраціи, но, повѣрьте, что и ставши сами на высшіе посты, и будучи въ душѣ по прежнему противъ этихъ соображеній, они будутъ, однакожъ, какъ и ихъ нынѣшніе предмѣстники, давать эти высшія соображенія въ руководство другимъ. Какія это есть такія чудныя силы, которыя заставляютъ людей образованныхъ, поставленныхъ на высшихъ постахъ и, во всякомъ случаѣ, лучшихъ на почвѣ нашей россійской цивилизаціи, не дѣлать того, что они считаютъ справедливымъ дѣлать и чего отъ души желаютъ, и дѣлать то, что они считаютъ несправедливымъ, и чего вовсе не желали бы? Чѣмъ объяснить эту двойственность, которая, въ той или другой степени, есть во всѣхъ насъ! Я думаю, что эта двойственность зависитъ оттого, что, стоя на рубежѣ двухъ временъ, совершенно противуположныхъ другъ другу по принципамъ, мы всѣ носимъ два порядка воззрѣній: старый и новый. Первый насажденъ и утвержденъ вѣками, обратился въ рутину, руководитъ нами во всей нашей дѣятельности непримѣтно для насъ самихъ, и этотъ порядокъ воззрѣній нашъ -- общій всей образованной массѣ и высшаго, и нисшаго сорта. Другой новый порядокъ воззрѣній -- недавно только народившійся, неутвердившійся, едва тонкимъ слоемъ наслоившійся на поверхности стараго порядка воззрѣній, и то далеко не у всѣхъ. Всѣ неофиты, какъ и подобаетъ неофитамъ, гордятся этимъ новымъ своимъ пріобрѣтеніемъ, блистаютъ имъ кстати и некстати, и пока разсужденіи ихъ держатся въ области идей, абстрактовъ, дѣло идетъ отлично, такъ что сами неофиты думаютъ, что они совсѣмъ переродились, что все старое въ нихъ окончательно исчезло; но разъ приходится дѣйствовать, всѣ новые принципы исчезаютъ безслѣдно, у многихъ даже безсознательно, и дѣйствіе начинается по старому, точь-въ-точь, какъ бывало и до крестьянской реформы.-- "Ты мужикъ?" обращается либеральный чиновникъ, послѣ реформеннаго времени къ мужику.-- "Мужикъ".-- "Ты понимаешь, что ты обязанъ исполнять всякое приказаніе начальства?" -- "Какъ не понимать. Мы начальству завсегды повинуемся".-- "Почему-жъ ты не позволяешь судебному приставу описать твое имущество для продажи за долги?" -- "Помилосердствуйте! за что же меня описывать? Я никому должнымъ не состою: все, что былъ долженъ, уплатилъ, и ни въ какой судъ меня не требовали".-- "Ну, положимъ, возражаетъ чиновникъ:-- ты нравъ, а ты все-таки исполни приказаніе -- свое имущество дай описать, а потомъ и жалуйся".-- "Нѣтъ ужь, сдѣлайте божескую милость, говоритъ мужикъ:-- ослабоните отъ описи, разберите сами дѣло. Куда намъ жаловаться? И денегъ нѣтъ, и отъ дому отлучиться нельзя, да пока я буду ходить, жаловаться, весь мой скарбъ продадутъ, нищимъ сдѣлаютъ". Чиновникъ чувствуетъ всю правду этихъ словъ и, однакожъ, свое увѣщаніе заключаетъ словами: "А! такъ ты бунтовать", и затѣмъ, вмѣсто того, чтобы разобрать дѣло, шлетъ гонца съ донесеніемъ о бунтѣ, ѣдетъ исправникъ съ десяткомъ становыхъ и урядниковъ, ѣдетъ губернаторъ, идутъ войска. Мужики, признанные бунтовщиками, принимаютъ всѣхъ властей и войска точно друзей, наѣхавшихъ къ нимъ въ гости. Поснимали шапки; даютъ всѣмъ дорогу; ведутъ, куда укажутъ; кланяются и исправнику, и становымъ: каждому уряднику кланяются; войскамъ, не говоря уже объ офицерахъ, и солдатикамъ тотъ же почетъ. Даже командиру войска, майору, который, по его собственному показанію, ни съ того, съ сего врывается на лошади въ толпу любопытныхъ крестьянъ и давитъ ихъ лошадью, и тому ничего, кромѣ почтенія. Кажется, можно было бы убѣдиться, что тутъ нѣтъ и помысла никакого о бунтѣ, а есть только у всѣхъ желаніе разъяснить свою обиду. Мужикъ, конечно, ничего не донимаетъ ни въ дѣлѣ управленія, ни въ дѣлѣ суда. Онъ думаетъ, что теперь, когда пріѣхало все начальство и низшее, и высшее, да еще съ войскомъ, то нужно только объяснить свое дѣло, какъ слѣдуетъ, и ихъ оставятъ въ покоѣ. Поэтому мужики, какъ это бываетъ у нихъ и на сходкахъ, другъ друга на перерывъ стараются перекричать, чтобы убѣдить начальство, какую неправду надъ ними хотѣли учинить. А начальство тѣхъ, кто посмѣлѣе и посильнѣе кричитъ, все замѣчаетъ, да записываетъ: это-то, говоритъ, и есть подстрекатели и руководители бунта! Это и на судѣ было единственнымъ почти доказательствомъ бунта; я говорю: почти, потому что побитъ былъ, кромѣ этого, староста, побитъ былъ не какъ староста, а за то, что сунулся не въ свое дѣло, за что былъ бы побитъ, еслибы и не былъ старостой. Какъ бы, кажется, начальству не догадаться, что тутъ никакихъ ни подстрекателей, ни руководителей бунта не было. Дѣло было для всѣхъ кровное: на всѣхъ наклепываютъ небывалый долгъ, хотятъ за него у всѣхъ описать послѣднюю овцу, послѣднюю корову, можетъ, у многихъ послѣдній ухватъ, послѣдній горшокъ. Всѣхъ это одинаково трогаетъ и возмущаетъ, и въ особенности, я думаю, женщинъ, которыхъ угрозою отнять принадлежности очага, увести корову можно довести до изступленія, до помѣшательства. Поэтому всѣ съ одинаковымъ усердіемъ защищаютъ свое добро. Но кричатъ страстнѣе тѣ, кто нервнѣе; кричатъ сильнѣе, громче и слышнѣе тѣ, у кого лучше легкія и голосовыя средства, кто горластѣе. Какіе же это подстрекатели и руководители бунта? Замѣчательно, что у люторичскихъ крестьянъ перекричала всѣхъ солдатка Екатерина Пименова. И такъ какъ на судѣ единственнымъ признакомъ бунта выставлялся крикъ, то она оказалась главною бунтовщицею, потому что на нее всѣ -- и урядники, и крестьяне, и солдаты -- указали, какъ на кричавшую сильнѣе и слышнѣе всѣхъ. Но судъ -- да проститъ его Аллахъ!-- солдаткѣ Пименовой немножко въ этомъ случаѣ помирволилъ, приговоривъ ее, несмотря на то, что она была главная бунтовщица, только къ 5 р. штрафа, а за неимѣніемъ денегъ -- къ одному дню полицейскаго ареста. Замѣтивъ всѣхъ тѣхъ, у которыхъ были болѣе здоровыя легкія и которые были горластѣе, каковыхъ, вкупѣ съ солдаткою Екатериною Пименовою, оказалось 34 человѣка, начальство взяло и увезло ихъ, какъ бунтовщиковъ, въ тюрьму и предало въ разсмотрѣніе прокуратуры для преданія суду. Здѣсь выдержали ихъ пять мѣсяцевъ, а потомъ ебъявили ни въ чемъ невиновными, исключая главной бунтовщицы солдатки Екатерины Пименовой и еще трехъ крестьянъ. И только. А Фишеръ? а всѣ его соучастники въ сочиненіи бунта? Были и остаются прекрасными гражданами, столпами порядка и покоя въ русской землѣ?
   Неужели это, гг. судьи, судъ по новому. Нѣтъ, я увѣренъ, что вы сами думаете, что это судъ не по новому, а по старому. По новому, положимъ, за крикъ, съ грѣхомъ пополамъ, и можно было присудить четверыхъ, считая въ томъ числѣ и голосистую, перекричавшую всѣхъ солдатку Екатерину Пименову, къ какому нибудь незначительному взысканію, но немедленно надо было вслѣдъ за этимъ привлечь къ слѣдствію и суду и г. Фишера съ братіею, виновность котораго адвокатъ Плевако настолько документально доказалъ, что счелъ себя вправѣ на судѣ назвать его почти прямо мошенникомъ.
   Безъ этого вашъ формальный приговоръ о люторичскихъ крестьянахъ послужитъ не къ искорененію зла, а къ утвержденію и усиленію его.
   Во-первыхъ, прочитавъ вашъ приговоръ, всѣ Фишеры запрыгаютъ отъ радости, а Фишеровъ въ Россіи безчисленное множество. "Слава Богу, дескать, жить въ Россіи можно еще припѣваючи. Обирать крестьянъ позволяется, какъ и при крѣпостномъ правѣ, хотя бы то до снятія послѣднихъ штановъ, только по другому способу. Чуть тебѣ нужно проучить ихъ и сдѣлать поручнѣе, стакнись съ исправникомъ, произведи бунтъ; мѣсяцевъ пять-шесть помаются они въ тюрьмѣ, потомъ судъ для порядка нѣсколькихъ человѣкъ накажетъ -- ну, и сдѣлаются шолковые, будутъ смирны, какъ овечки, а ты себѣ сиди, какъ ни въ чемъ не виновный, да продолжай ихъ стричь, хоть до самой кожи". Ясно изъ этого, что дѣло Фишера не такъ просто, какъ оно кажется на первый взглядъ. Игнорировать вину Фишера -- это значитъ не то, что помирволить одному Фишеру, а породить тысячи новыхъ Фишеровъ и поощрить на большее дерзаніе относительно раззоренія мужика десятки тысячъ прежнихъ Фишеровъ. При такомъ взглядѣ на дѣло, дѣло Фишера изъ частнаго превращается въ государственное, и притомъ великаго значенія. Г. Лазаревскій доказалъ, что въ Россіи волки причиняютъ раззореніе крестьянамъ на 15--20 милліоновъ руб.; исправники, становые съ новымъ институтомъ 5,000 урядниковъ стоютъ Россіи, по крайней мѣрѣ, впятеро болѣе, т. е. 100 милліоновъ, а если вы разведете управляющихъ имѣніями съ такими загребистыми лапами, какъ у Фишера, въ количествѣ только 10,000, то я уже и не знаю, въ какую цѣну положить эту компанію для народа; я думаю, и 300 милліоновъ будетъ мало. Тогда новыі: министръ финансовъ не въ состояніи будетъ нетолько уничтожить впродолженіи восьми лѣтъ 400 милліоновъ кредитныхъ билетовъ, какъ онъ обѣщаетъ, а, пожалуй, поставленъ будетъ въ необходимость выпустить вновь за это время 400, а то и 800 милліоновъ кредитныхъ знаковъ. Суду надлежитъ всегда памятовать, что онъ пока у насъ представляетъ собою единственное надежное орудіе и на раскрытіе всякаго рода золъ въ существующемъ порядкѣ, и на уничтоженіе ихъ. Если онъ будетъ выпускать изъ своихъ рукъ ненаказаннными Фишеровъ и вообще всякаго рода хищниковъ, то русскую землю всю разворуютъ.
   Во-вторыхъ, во всякомъ государствѣ судъ составляетъ главную основу государства, его законности и порядка, всѣхъ его правъ и всѣхъ свободъ. Даже при плохихъ законахъ можно жить лучше и спокойнѣе, пользуясь при этомъ и большей свободой, въ томъ государствѣ, гдѣ есть судъ правый и скорый, гдѣ каждый можетъ жить въ полной увѣренности, что ни одно право его не можетъ быть ни кѣмъ нарушено безнаказанно, что самаго сильнаго и высокопоставленнаго человѣка за такое правонарушеніе онъ немедленно можетъ притянуть къ суду и подвергнуть законной отвѣтственности. Наше государство съ незапамятныхъ временъ отличалось именно почти полнымъ отсутствіемъ суда надъ людьми сильными, къ числу которыхъ относились нетолько дѣйствительно сильные, ной всѣ состоящіе на государственной службѣ, начиная съ послѣдняго приказнаго. Оттого угнетеніе слабаго сильнымъ, произволъ чиновничества и взяточничество вошли въ плоть и кровь нашей жизни. Новые суды предназначены были, между прочимъ, именно для того, чтобы прекратить этотъ, но говорю беззаконный, а просто скандальный способъ нашего существованія. Сдѣлали ли это новые суды? Нѣтъ, они этого не сдѣлали, хотя надобно сказать правду, многаго не могли сдѣлать не по своей винѣ. По новому судебному законоположенію, суды точно также закрыты для частныхъ жалобъ на преступленія по должности, какъ были закрыты и прежніе. Чтобы за то или другое противозаконіе по своей должности по отношенію къ частному лицу былъ преданъ суду самый низшій чинъ, и даже вовсе не чинъ, а, напримѣръ, урядникъ, надобно жаловаться начальству, его опредѣлившему, и уже отъ усмотрѣнія послѣдняго будетъ зависѣть предать его суду или нѣтъ. А жалоба на чиновника по начальству, исключая какихъ-нибудь вопіющихъ случаевъ, только пустая трата времени. Для каждаго начальства предавать своего чиновника суду значитъ предавать суду нѣкоторымъ образомъ самого себя. Какое же начальство на это безъ крайней нужды пойдетъ? А между тѣмъ, загороженный такимъ образомъ отъ суда своимъ начальствомъ чиновникъ, тѣмъ самымъ загораживаетъ отъ суда и тѣхъ частныхъ лицъ, злоупотребленіямъ которыхъ онъ по своей должности содѣйствуетъ. Возьмемъ въ примѣръ хоть бы люторичскихъ крестьянъ. Главный ихъ притѣснитель и раззоритель -- Фишеръ. Но Фишеръ притѣсненія и раззоренія совершаетъ на законномъ основаніи. Каждый договоръ его и актъ составленъ и утвержденъ законнымъ порядкомъ; каждый искъ по этимъ актамъ и договорамъ предъявленъ въ узаконенный срокъ и въ законной формѣ въ мировой судъ; взысканіе постановлено мировымъ судьей и имъ же выданъ исполнительный листъ. Вѣроятно, обо всѣхъ своихъ обидахъ и притѣсненіяхъ крестьяне докладывали неоднократно и исправнику, какъ члену земскаго уѣзднаго по крестьянскимъ дѣламъ присутствія. Но тотъ также нетолько не далъ ходу ихъ жалобамъ, а еще удостовѣрилъ, что ихъ жалобы напрасны, что все это законно. Имъ надобно было бы жаловаться на мирового судью и на исправника. А тутъ исходъ дѣла впередъ извѣстенъ. Подлежащія начальства разсматривали бы эти жалобы года два-три, потомъ признали бы ихъ ничтожными, а въ это время, при помощи озлобленныхъ мирового судьи и исправника, Фишеръ обобралъ бы ихъ, что называется, до синя пороха. Но если новому суду не предоставлено права принимать непосредственно жалобы частныхъ лицъ на преступленія по должности, зато очень нерѣдко встрѣчаются дѣла, въ которыхъ обнаруживается цѣлый рядъ беззаконій всякаго рода должностныхъ лицъ, и здѣсь прокуратура имѣетъ нетолько право, но и обязанность привлекать къ слѣдствію всѣ тѣ лица, преступленія которыхъ раскрыты на судѣ. Еслибы судебныя власти не упускали дѣлать это каждый разъ, какъ представляется случай, то за то даже короткое время, какъ существуютъ новые суды, нетолько очень много уже исчезло бы Фишеровъ, но и знатные землевладѣльцы, мировые судьи, исправники и т. д. стали бы держать себя болѣе сдержанно и осторожно относительно мужика, не стали бы смотрѣть сквозь пальцы на разграбленіе мужиковъ, тѣмъ болѣе не стали бы сами помогать этому грабительству. Но прокуратура видимо уклоняется отъ преслѣдованія этихъ грабителей. Какое же нравоученіе можетъ вынести для себя изъ такого суда, положимъ, люторичскій мужикъ, посидѣвшій на скамьѣ подсудимыхъ. "Прежде, скажетъ онъ:-- я думалъ, что я нахожусь въ угнетеніи потому, что правительство и судъ не знаютъ того, что дѣлается помимо ихъ воли. Но вотъ я былъ на судѣ и самъ удостовѣрился, что суду стало все извѣстно -- стали извѣстны всѣ неправды, которыя мнѣ дѣлаютъ, стали извѣстны виновники этихъ неправдъ. Однакожъ, судъ -- ничего, оставилъ все это безъ всякаго вниманія, точно такъ и быть должно. Какъ мнѣ теперь быть? Гдѣ искать защиты отъ моихъ притѣснителей?" Не эти ли и подобныя имъ мысли, которыя очень легко, сами собой возникаютъ въ душѣ человѣка, лишеннаго правосудіемъ законной защиты, составляютъ тотъ корень, изъ котораго вырождается прямо нигилизмъ или къ которому онъ очень быстро прививается?
   Весь слѣдственный матеріалъ, бывшій на разсмотрѣніи суда по дѣлу люторичскихъ крестьянъ, направлялъ его вниманіе именно на ту сторону дѣла, которую мы указываемъ, а ни какъ на розысканіе о бунтѣ, гдѣ, при всемъ видимомъ усиліи полиціи и урядниковъ соврать что нибудь относительно сопротивленія крестьянъ, ничего достойнаго вниманія суда не оказывалось. Вотъ что выяснилось на судебномъ слѣдствіи: живетъ въ Епифанскомъ уѣздѣ, Тульской губерніи, очень богатый баринъ, графъ Бобринскій. Земли его занимаютъ здѣсь треть уѣзда. Люторичскіе мужики имѣютъ извѣстный нищенскій надѣлъ, всего по 1/4 десятины на душу, и безъ барской земли, конечно, обойтись не могутъ. Управляющимъ имѣніемъ графа состоитъ нарвскій гражданинъ, нѣмецъ Августъ Фишеръ; всѣ земельныя дѣла съ мужиками ведетъ онъ отъ имени графа, и отъ своего имени, такъ что, покупая, напримѣръ, у мужиковъ 50 десятинъ принадлежащей имъ земли на свое имя, онъ показываетъ потомъ ее графскою. Вообще видно, что онъ состоитъ въ полной довѣренности у графа, конечно, потому, что служитъ уже 26 лѣтъ въ его имѣніяхъ управляющимъ, и считается управляющимъ опытнымъ, доставляющимъ хорошій доходъ съ земель. И надобно сказать, что онъ дѣйствительно опытенъ. Начавъ управленіе имѣніями еще при крѣпостномъ правѣ и даровомъ трудѣ, онъ потомъ не потерялся и по освобожденіи крестьянъ, когда даровой трудъ исчезъ. Онъ сообразилъ новыя положенія относительно крестьянъ, сообразилъ тѣ конъюнктуры, которыя могутъ быть благопріятны въ распоряженіи крестьянскимъ трудомъ лично для него, какъ управляющаго имѣніемъ графа Бобринскаго, и предположилъ сдѣлать слѣдующее:
   "Трудъ крестьянъ, живущихъ на земляхъ графа Бобринскаго, я превращу въ вѣчно кабальный, такъ что, какъ бы я ихъ ни сталъ обдирать, они никуда въ другое мѣсто не могли уйдти работать. Сдѣлать это не трудно, при нищенскомъ положеніи крестьянъ. Со стороны мѣстныхъ властей опасаться нечего. Графъ -- человѣкъ нетолько богатый, но и сильный по своему личному положенію въ цѣлой губерніи, сильный далѣе своими родственными связями. Всѣ мѣстныя власти нетолько не будутъ противодѣйствовать закабаленію крестьянъ, а будутъ помогать. Закабаливъ же крестьянъ, я потомъ буду брать съ нихъ все, что мнѣ угодно. Устроенныя такимъ образомъ имѣнія будутъ давать вдвое, а, пожалуй, и втрое, четверо болѣе, чѣмъ при крѣпостномъ правѣ. Трудъ будетъ даровой, какъ и при крѣпостномъ правѣ, выкупныя деньги -- сами собой, да неустойки по договорамъ, которыхъ при умѣньи можно набрать очень много".
   Вотъ та раціональная система, которую Фишеръ порѣшилъ приложить и приложилъ въ дѣлѣ хозяйства въ графскихъ имѣніяхъ.
   Вызванный г. ІІлевако свидѣтель, бывшій непремѣнный членъ уѣзднаго по крестьянскимъ дѣламъ присутствія, такъ объясняетъ на судѣ эту систему въ практическомъ примѣненіи.
   Писаревъ. "Мнѣ кажется, что недоразумѣнія, которыя возникли съ гр. Бобринскимъ, лежатъ въ той системѣ, которой держалась контора графа, чтобы держать крестьянъ въ постоянномъ и неоплатномъ долгу; это доказывается тѣмъ количествомъ дѣлъ, которое сохранилось въ архивѣ у мирового судьи. Количество этихъ дѣлъ доходитъ до 400. Въ дѣлахъ этихъ встрѣчаются громадныя неустойки, которыя доходятъ до 100%. Какъ члену по дѣламъ уѣзднаго крестьянскаго присутствія, мнѣ приходилось бывать въ волостныхъ правленіяхъ и просматривать тѣ условія, которыя контора графа Бобринскаго заключала съ разными обществами. Условія чрезвычайно странны. Есть, напримѣръ, такого рода условія: если крестьяне доведутъ дѣло до мировыхъ учрежденіи, то они со дня подачи иска, кромѣ самой суммы, должны уплатить и штрафъ до полученія исполнительнаго листа. Затѣмъ есть договоръ, въ силу котораго крестьянинъ снялъ яровую землю и имъ назначенъ срокъ платежа; но если онъ въ срокъ не заплатилъ до 15-го числа, то лишается права на полученіе посѣва. Затѣмъ есть такое условіе, гдѣ сказано, что вся деревня Михайловка продала все свое имущество Августу Карловичу Фишеру съ тѣмъ, что если онъ, Фишеръ, согласится, то они могутъ выкупитъ это имущество; затѣмъ въ условіи переписано все имущество крестьянъ какъ движимое, такъ и недвижимое.
   "Просматривая книги въ волости, я видѣлъ такого рода условія, въ силу коего съ крестьянъ полагался штрафъ по два рубля въ сутки со дня подачи иска до полученія исполнительнаго листа. Затѣмъ, съ нихъ же, штрафъ за написаное условіе на простой -- не гербовой бумагѣ.. Есть условія, гдѣ все общество платитъ нѣсколько сотъ руб. неустойки за неплатежъ части долга, не уплаченной въ срокъ. Находясь въ рукахъ конторы гр. Бобринскаго, крестьяне не могли отправляться на другія работы".
   Предсѣдатель. Однимъ словомъ, прискорбный случай произошелъ вслѣдствіе неправильныхъ отношеній конторы Бобринскаго съ крестьянами?
   -- Это мое мнѣніе. Кромѣ того могу указать на такого рода условіе, гдѣ прямо было сказано: крестьяне должны обработать 25 дес. гречихи и 25 дес. овса, за неустойку въ 7 т. р., съ нихъ присужденную и, если не отработаюсь, то неустойка остается въ силѣ и они теряютъ свою работу безплатно.
   Вслѣдъ за этимъ свидѣтелемъ, г. Илевако представилъ суду выданную ему епифанскимъ съѣздомъ мировыхъ судей выписку съ свѣденіями о дѣятельности мирового судьи Голикова, присуждавшаго съ 1860 г. по 1877 г. Фишеру и экономіи графа Бобринскаго долги и неустойки. Всѣхъ дѣлъ по описи оказалось 350, т. е. до 54 на годъ.
   Погодно и по суммамъ, говорить г. Плевако. мы получаемъ такіе итоги: Въ 1866 г. Фишеръ предъявляетъ всего два дѣла на 150 р.; на слѣдующій годъ уже 7 дѣлъ и взыскано долгу и неустойки 1,543 р.; въ 1869 г.-- 5 дѣлъ и 1,013 р.; въ 1870 г. разъигрывается аппетитъ Фишера и онъ вчинаетъ 51 дѣло и получаетъ 9,937 р., въ 1871--54 дѣла и 13,032 р., въ 1872--28 дѣлъ и 7,858 р. взысканія. Въ 1873 г. настало затишье -- рука бьющаго устала и вчинила только 5 дѣлъ и только 1,309 р. взыскано. Но миръ былъ не дологъ. Съ слѣдующимъ годомъ вспыхнуло новое гоненіе: 20 дѣлъ и 6,588 р.: въ 1874 г., 12,090 р. и 56 дѣлъ; въ 1875--1876 гг.-- 50 дѣлъ и 14.942 руб., 1877 г.-- 38 дѣлъ и 11,026 р.
   "Я прошу васъ перелистовать предъявленный документъ. Иски неустоекъ по 30%, по 50%, по 100% за долгъ мелькаютъ передъ глазами. Неустойки въ 300 и 500 р.-- цѣлыми десятками. А прочтите договоръ: полная неустойка за неуплату малой доли долга. Прочтите No 143 за 1870 г.-- ищутъ долгъ и неустойку; крестьяне несутъ деньги судьѣ. Деньги приняты, получены, а на неустойку въ 50% все-таки взятъ исполнительный листъ. Прочтите No 185 -- ужасный, отвратительный договоръ: въ случаѣ просрочки -- изба, корова, лошадь и все, что съищется въ избѣ, поступаетъ въ неустойку. Присуждаются иски по удостовѣреніямъ волостного правленія. Присуждено по удостовѣренію, данному волостнымъ правленіемъ по аналогіи (?).
   Этихъ выписокъ совершенно достаточно, чтобы представить себѣ тотъ ужасный порядокъ вещей, подъ гнетомъ котораго влачатъ свое существованіе люторичскіе крестьяне. Вы видите, что дѣйствія Фишера -- беззаконіе на беззаконіи. И всѣ эти дѣйствія совершаются не скрытно какъ-нибудь; они извѣстны всѣмъ властямъ -- и это никого не шокируетъ, всѣ находятъ это дѣло обыкновеннымъ и даже тѣ, на комъ лежитъ, по самой должности, обязанность позаботиться о томъ, чтобы вытянуть крестьянъ изъ петли, относятся ко всему этому только какъ къ любопытному пассажу -- не болѣе. Такъ г. Писаревъ, бывшій членъ крестьянскаго по дѣламъ присутствія, разсказываетъ о себѣ, что въ бытность свою членомъ этого присутствія, онъ просматривалъ, при обозрѣніи волостныхъ правленій, тѣ условія, которыя контора графа Бобринскаго заключала съ крестьянами. Онъ находилъ эти условія странными (!?) "полагалъ, что эти условія могли породить тѣ недоразумѣнія, которыя произошли, т. е. бунтъ, тѣмъ болѣе, что эти условія представляли не единичные, какіе-нибудь случайные факты, а были нормальнымъ порядкомъ въ той, какъ онъ выражается, системѣ хозяйства (!?), которую ввелъ Фишеръ, а система эта состояла въ томъ, чтобы держать въ вѣчной кабалѣ мужиковъ" -- все это видѣлъ и понималъ г. Писаревъ и, однакожь, оставался совершенно безучастнымъ наблюдателемъ этихъ явленій, точно все это происходило въ китайскомъ государствѣ, а не въ уѣздѣ, гдѣ именно крестьянскія дѣла находились на его непосредственномъ попеченіи, какъ непремѣннаго члена по крестьянскимъ дѣламъ присутствія. Все это было извѣстно и съѣзду мировыхъ судей -- и онъ тоже ничего; конечно, все это, тѣмъ болѣе, было извѣстно и исправнику, но и онъ ничего. Всѣ жили въ ожиданіи недоразумѣній, какъ выражается г. Писаревъ, имѣющихъ произойти среди крестьянъ графа Бобринскаго, вслѣдствіе системы хозяйства Фишера. Наконецъ, чаша мужицкаго терпѣнія переполнилась, когда Фишеръ сталъ взыскивать долгъ съ крестьянъ, ими уже уплоченный, что, какъ оказалось на судѣ, онъ дѣлалъ не въ первый разъ, и ожидаемыя недоразумѣнія произошли. Крестьяне не допустили судебнаго пристава до описи по исполнительнымъ листамъ, выданнымъ Фишеру. Тогда Фишеръ, какъ онъ разсказываетъ въ своемъ показаніи на судѣ, поѣхалъ въ Тулу, взялъ тамъ предсѣдателя окружного суда, исправника и съ ними вмѣстѣ отправился уговаривать крестьянъ допустить къ описи. Но крестьяне стояли на своемъ, что они недолжны, и не соглашались на опись, сколько ихъ ни уговаривали. Тогда Фишеръ предложилъ самъ прекратитъ опись. Это было 22-го апрѣля. Не видно изъ слѣдствія, чтобы крестьянамъ было сказано, что опись пріостановлена только на время. Надобно полагать, что крестьяне поняли дѣло такъ, что начальство, пріѣзжавшее съ Фишеромъ, убѣдилось, что на нихъ взыскиваемаго Фишеромъ долга нѣтъ. Это было 22-го апрѣля и до 3-го мая они были оставлены въ покоѣ. Отъ 22-го апрѣля до 3-го мая, казалось бы, начальству было слишкомъ достаточно времени для того, чтобы собрать нужныя справки и вполнѣ удостовѣриться: правду ли говорятъ крестьяне, что они не должны Фишеру, что они уплатили тотъ долгъ, который онъ требуетъ. Съ другой стороны г. предсѣдатель окружного суда, лично присутствовавшій при объясненіи съ крестьянами, могъ получить свѣденія и отъ исправника, и отъ мирового съѣзда, и отъ непремѣннаго члена крестьянскаго по дѣламъ присутствія о той вообще системѣ хозяйства, которая, по словамъ Писарева, велась въ имѣніяхъ графа Бобринскаго. Однакожь ничего этого не было сдѣлано. Почему? Слѣдствіемъ этотъ самый важнѣйшій вопросъ, въ которомъ вся суть дѣла, вовсе не тронутъ. Равно какъ не тронутъ и другой, не менѣе важный, вопросъ: почему мѣстныя власти смотрѣли на беззаконныя дѣйствія Фишера относительно крестьянъ точно на дѣло ихъ не касающееся? Между тѣмъ, всѣ мѣстныя власти, начиная отъ исправника и кончая губернаторомъ не сдѣлавъ ничего въ теченіи болѣе недѣли для разъясненія дѣла, 3-го мая пріѣхали къ крестьянамъ съ войсками усмирять бунтъ. У крестьянъ ничего подобнаго и въ помыслахъ не было. Пріѣхавшимъ самимъ пришлось производить его. Мы уже видѣли какъ бунтовщики приняли пріѣхавшее начальство. Но здѣсь мы должны отмѣтить одно важное для дѣла показаніе. Когда крестьяне села Люторичъ прослышали, что къ нимъ ѣдетъ начальство съ войскомъ, то всѣ старики этого села бросились къ графу Бобринскому, въ деревню Бобрики. Но графъ спалъ; мужикамъ пришлось ждать пока онъ встанетъ. Тогда послали въ Люторичь гонца Григорія Иванова. Вотъ показаніе этого гонца и другого мужика Герасима Жукова, передающаго разговоръ съ графомъ.
   Григорій Ивановъ. Мнѣ старики въ Бобрикахъ сказали: ты, молодой парень, поѣзжай скорѣе въ село и скажи приставу, чтобы подождалъ описывать, пока графъ встанетъ. Я и поѣхалъ.
   Герасимъ Жуковъ. Мы ходили къ графу: насъ много пришло туда. Графъ спалъ, мы сидѣли часа 1 1/2; это было 3-го мая, когда шумъ былъ. Онъ всталъ и велѣлъ намъ выбрать 6 человѣкъ, съ которыми будетъ говорить. Уполномоченные стали спрашивать -- какія деньги взыскиваетъ? "Какъ Фишеръ показываетъ".-- "Да мы Фишеру не должны". Графъ не вѣритъ. Мы стали просить: "Ваше сіятельство, сбросьте хоть часть".-- "Что мнѣ съ вами говорить? О чемъ вы меня просите, когда я теперь вашъ сосѣдъ. Нечего просить, я полкъ солдатъ пригоню".-- Тутъ еще кто-то изъ насъ сказалъ: "ваше сіятельство, у насъ денегъ нѣтъ; можетъ, вамъ Фишеръ не отдалъ: вотъ, онъ себѣ имѣніе купилъ; при старомъ графѣ этого никогда не бывало". Допрежъ лучше было, а теперь у насъ хлѣбъ взяли, да еще 50 десятинъ; скота нѣтъ, въ 80 дворахъ все продано за неустойки. Фишеръ сторгуется за 4, 6 р., а бралъ 13 р. Тогда мировой судья велѣлъ контрактъ съ нимъ дѣлать, мы говоримъ ему: "Августъ Карловичъ! не грѣши, какъ ты будешь умирать?" "Вы, говоритъ, мужики-дураки, умираете, по году тянетесь; а я сейчасъ живъ -- сейчасъ помру. Плати, пока ищу рубль на рубль. Не отдашь, два возьму".-- "Бога ты не боишься", говорю ему, а онъ мнѣ отвѣтъ держитъ: "Бога? какой Богъ? Вотъ мои Богъ -- мировой судья. Я его купилъ, и ты себѣ купи".
   Показаніемъ этимъ вполнѣ подтверждается наше предположеніе, что мужики были вполнѣ убѣждены, что 22-го апрѣля ихъ дѣло кончилось, что пріѣзжавшее въ этотъ день начальство, нашло ихъ правыми, потому и остановило опись и уѣхало. Иначе они, конечно, заблаговременно поѣхали бы къ графу съ своей просьбой.-- Замѣчательно, что такое многосодержательное показаніе, какъ показаніе Григорія Жукова, слѣдствіемъ вовсе не тронуто. А между тѣмъ, оно могло бы разъяснить многое: 1) отношеніе графа къ своему хозяйству, къ Фишеру, къ его сосѣдямъ, т. е. бывшимъ его крестьянамъ; 2) какъ это Фишеръ купилъ мирового судью, что и крестьянамъ совѣтовалъ сдѣлать? 3) почему мировой судья выдавалъ исполнительные листы Фишеру по такимъ безбожнымъ договорамъ? Все это весьма важно для разъясненія тѣхъ условій, въ какія поставлены были крестьяне.
   Вообще, впрочемъ, я долженъ замѣтить, что въ процессѣ о бунтѣ люторичскихъ крестьянъ обвинительная власть является крайне нелюбопытною относительно обстоятельствъ дѣла. Она не хотѣла принять даже того приведеннаго нами выше документа съ описью дѣлъ Фишера съ крестьянами, который г. Плевако получилъ отъ епифанскаго съѣзда мировыхъ судей на томъ только основаніи, что этотъ документъ "къ данному случаю не относится". По буквѣ, къ данному случаю, дѣйствительно, не относится. Но по существу, онъ относится къ данному случаю болѣе, чѣмъ всякій другой, самый прямой документъ. Потому что онъ даетъ полное понятіе о той системѣ хозяйства, которую практиковалъ Фишеръ.
   Можно было бы сказать и еще кое-что въ этомъ направленіи. Но я здѣсь свою рѣчь о процессѣ покончу и обращусь къ соображеніямъ общаго свойства, невольно возникающимъ при чтеніи всѣхъ подобныхъ процессовъ.
   6-го сентября прошедшаго года, г. министръ внутреннихъ дѣлъ, бесѣдуя съ редакторами газетъ и журналовъ, воспретилъ прессѣ касаться вопроса объ "иллюзіяхъ". Пресса строго выполняетъ это наставленіе г. министра. Но это стоитъ ей большого труда. Какое бы вы дѣло ни стали разсматривать, изъискивая способы, какъ бы его поставить правильно, въ концѣ-концовъ, непремѣнно придете къ "иллюзіямъ". Другого выхода нѣтъ. Я говорю не объ иллюзіяхъ европейскихъ, не объ иллюзіяхъ славянофильскихъ. Но какія-нибудь иллюзіи непремѣнно должны быть измышлены и допущены. Иначе никогда порядка не будетъ. Есть дѣла, по которымъ безъ иллюзій не у кого и негдѣ искать защиты. Вотъ хоть бы взять дѣло люторичскихъ крестьянъ; были они на судѣ, тяжелое ихъ положеніе вполнѣ выяснено, а чѣмъ оно теперь лучше? Оно, вѣроятно, стало гораздо хуже. А кто-жъ можетъ улучшить ихъ положеніе, устроить и утвердить тотъ порядокъ, который былъ бы хорошъ, желателенъ. Все-таки положительно никто. Власть каждаго министра, несмотря на ея кажущуюся великую силу, оказывается ничтожною, разъ онъ вступаетъ въ борьбу съ рутиною вѣками утвержденнаго зла, потому что министръ остается всегда одинокимъ въ этой борьбѣ; за рутину тайно стоитъ весь подчиненный ему персоналъ, такъ какъ онъ сжился съ этою рутиною, съ нею связаны всѣ его матеріальные и моральные интересы. А цѣлый персоналъ чиновниковъ -- тысячи исправниковъ,і становыхъ, урядниковъ всегда сильнѣе своего министра. Они дѣлаютъ навести ежедневно, ежечасно на цѣломъ пространствѣ россійской имперіи, а до министра достигаетъ, можетъ быть, одна десятитысячная изъ этихъ пакостей. Положимъ, что онъ ее жестоко покараетъ. Но на десять тысячъ случаевъ беззаконій только одинъ вѣроятный случай кары. Да это почти тоже, что безпроигрышная лоттерея! Тутъ даже риску никакого нѣтъ. Вотъ почему, какъ бы ни былъ хорошъ и добросовѣстенъ составъ высшаго управленія, страна, при управленіи черезъ чиновниковъ, продолжаетъ терпѣть всякого рода раззоренія и притѣсненія. Единственный исходъ изъ этого -- это дать каждому обывателю законное право отстаивать свои интересы лично передъ судомъ, невзирая на лицо, т. е. предоставить право частной жалобы на преступленія по должности, а потомъ учредить такую иллюзію, состоящую при высшемъ управленіи изъ выборныхъ членовъ общества, гдѣ могли бы разсматриваться всѣ злоупотребленія по управленію и выискиваться и указываться мѣры для ихъ устраненія. Безъ этого порядка въ странѣ никогда не будетъ.

"Отечественныя Записки", No 1, 1881

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru