-- Выгадалъ я или прогадалъ?-- Такъ спрашивалъ самого себя о. Кронидъ Драконовъ, мускулистый брюнетъ лѣтъ за тридцать, съ карими, бойко бѣгавшими глазами. Онъ смѣло и размашисто шагалъ по широкому двору съ кнутомъ въ рукахъ; полы подрясника мѣшали движеніямъ; для удобства онъ поддернулъ ихъ на ходу надъ низко подпоясаннымъ синимъ кушакомъ; образовавшіяся складки съ напусками невольно сообщали полукафтанью видъ совсѣмъ не духовной одежды, и только выцвѣтшая скуфейка да выбившіяся изъ подъ нея пряди длинныхъ черныхъ курчавыхъ волосъ показывали, что "какъ-никакъ, а все же онъ -- отецъ духовный".
Батюшка жадно глядѣлъ въ глубину двора на большую въ три стойла конюшню, откуда изъ каждой открытой двери, черезъ желѣзныя накладки вытягивались красивыя лошадиныя морды, по коимъ онъ старался учесть результаты послѣдней конской ярмарки. До ярмарки у о. Кронида были, кромѣ пѣгой рабочей лошади, которая, какъ говорится, "пёрла и возомъ, и обозомъ", еще три на полубарскомъ положеніи для выѣзда, -- это сивая матка, которая "трусила", сивый меринъ съ подсѣдомъ и безупречный вороной жеребецъ. И матку, и мерина онъ вымѣнялъ на ярмаркѣ, съ придачею отъ себя семидесяти рублей, на двухъ вороныхъ жеребцовъ подъ масть имѣвшемуся и такимъ путемъ составилась лихая тройка на любителя. Въ троечномъ ансамблѣ цѣна каждой лошади выростала вдвое, и если теперь вороные обошлись о. Крониду въ триста пятьдесятъ рублей, то онъ разсчитывалъ продать ихъ тройкой за семьсотъ. Имѣлся въ виду и покупатель -- земскій начальникъ Канделябровъ, который высказывалъ ему свою скорбь по поводу цыганскаго надувательства и дѣлалъ довольно прозрачный намекъ относительно желанія воспользоваться безкорыстными услугами шкудимскаго батюшки, извѣстнаго знатока лошадей. И о. Кронидъ очень желалъ поддержать лестное о себѣ мнѣніе у господина Канделяброва, который могъ разглашать добрую молву о немъ не только по однимъ волостнымъ правленіямъ, но и по помѣщичьимъ хуторамъ и такимъ образомъ споспѣшествовать искусству составленія троекъ, сколь пріятному, столь же и полезному.
-- Но, кажется, и меня надули,-- переоцѣнивалъ о. Кронидъ свое добро, вспомнивъ, что вчера къ концу дороги лѣвая пристяжка стала сдавать на заднюю правую ногу.-- Надо это уяснить.
И онъ крикнулъ кучера:
-- Эй, Авдонька!-- Моментально съ сѣновала скатился коренастый парень Евдокимъ и сталъ на ноги.-- Ну-ка, выведи лѣвую пристяжку.-- Евдокимъ вывелъ.-- На хорду!
И когда Евдокимъ сталъ посрединѣ двора, около вбитаго въ землю кола, батюшка хлопалъ бичемъ и гопалъ съ упоеніемъ. Лошадь бѣгала хорошо.
-- А вѣдь ничего, Евдокимъ? И что это съ ней было?..
-- Оступилась, поди...
-- И я думаю... Ну-ка, теперь остальныхъ по очереди промнемъ.
И хозяинъ, и работникъ такъ увлеклись тренировкой лошадей, что не слышали стука щеколдой въ запертую калитку. Стукъ становился настойчивѣй и нетерпѣливѣе, стоявшій за воротами пустилъ въ ходъ кулаки и колѣнки и былъ услышанъ и привѣтствованъ, если можно назвать привѣтствіемъ сорвавшееся съ устъ о. Кронида:
-- Кого тамъ чертъ принесъ?
Когда была затѣмъ отперта калитка, передъ о. Кронидомъ очутился благочинническій посолъ, церковный сторожъ, котораго всѣ звали Фитономъ, именемъ, отсутствующимъ въ церковномъ мѣсяцесловѣ, а самъ Фитонъ не зналъ, какъ его записали при рожденіи въ метрикахъ. Принявъ благословеніе отъ о. Кронида, Фитонъ вручилъ ему записку слѣдующаго содержанія:
"О. Кронидъ, готовься!.. Человѣкъ двадцать съ самимъ"...
Такъ какъ мысли о. Кронида витали около новокупленной тройки, а благочинный жилъ неподалеку отъ земскаго и водилъ съ нимъ "хлѣбъ-соль" и всякое "пріятство", то о. Кронидъ понялъ лаконическую записку въ томъ смыслѣ, что земскій и его гости и пріятели собираются нагрянуть въ Шкудимъ и вспрыснуть покупку о. Кронида. Подъ вліяніемъ этихъ соображеній о. Кронидъ поспѣшно высказалъ:
-- Ага... очень радъ. Когда же?
-- Да кто ихъ знаетъ! Чай, тамъ въ вѣдомостяхъ изъяснено.
-- Что?
-- Въ маршлутѣ, говорю...
-- Какой маршрутъ? Чего мелешь?
-- Да архіерейскій-то...
-- Такъ про владыку?.. Почему же благочинный толкомъ не напишетъ?
О. Кронидъ сталъ весьма серьезенъ, а Фитонъ объяснялъ:
-- Некогда распузыривать.... Всѣмъ одно... Вотъ!-- и показалъ пачку треугольныхъ записокъ, изъ коихъ шкудимскій батюшка для удостовѣренія развернулъ двѣ, гдѣ тоже было написано: "Готовься, о. Павелъ... Готовься, о. Мартирій".
-- Хм... А я не зналъ,-- замѣтилъ о. Кронидъ.-- Какой лѣшій читаетъ вѣдомости лѣтомъ? Время горячее... До того ли... Не ко времю...
-- Не ко времю,-- повторилъ и Фитонъ со вздохомъ.-- Подводами теперь измаютъ. Шутка ли, по четыре тройки выставлять отъ села! Да на станового тройку, уряднику со стражникомъ тоже по лошади... А отъ земскаго приказъ: ждать архіерея и въ тотъ день не работать, а всѣмъ быть въ церкви и слушать поученіе. Кабы зимой, оно бы наплевать, куды ни шло, все равно дѣлать нечего, а то накося лѣтомъ, въ самую страду... Охъ ужъ этотъ господинъ Ганделябовъ, дождется...
Если бы у о. Кронида не наладилось съ земскимъ общее лошадиное дѣло, онъ бы не прочь и отъ себя что-нибудь прибавить насчетъ Канделяброва, который, кромѣ заботы о религіозно-нравственномъ просвѣщеніи народа, имѣлъ строго выработанный проектъ экономическаго благосостоянія своего участка путемъ покупки на волостныя суммы выигрышныхъ билетовъ перваго займа.
Прежде о. Кронидъ всегда спрашивалъ благочинническаго посыльнаго для смѣху:
-- Ну, сколько тысячъ выиграли на волостную серію?
И теперь Фитонъ сводилъ разговоръ на земскаго и на предполагаемый вопросъ о выигрышѣ приготовилъ какой-то новый отвѣтъ, который, по его соображенію, разсмѣшилъ бы веселаго шкудимскаго попа, но о. Кронидъ не тѣмъ былъ занятъ и сказалъ:
-- Ну, а ты вотъ что, Фита-иже-фи-твердо-азъ-та... земскаго надо слушаться. Онъ на то поставленъ. А то всякая рвань будетъ осуждать дѣйствія начальства, тогда жить нельзя.
Фитонъ смутился и бочкомъ опасливо ушелъ за ворота, а о. Кронидъ вошелъ въ домъ и сталъ копаться въ газетахъ, уложенныхъ подъ зеркаломъ въ стопку съ неразорванными бандеролями. Послѣ пасхи онъ не притрогивался къ нимъ, потому что некогда было, открылся сезонъ ярмарокъ. Страсть къ лошадямъ уводила его далеко отъ села. Послѣдняя ярмарка была верстъ за сто отъ Шкудима, въ чужой губерніи. Больше недѣли провелъ въ поѣздкѣ о. Кронидъ, оставивъ приходъ на попеченіе сосѣдняго священника, которому нѣкогда подарилъ шелудиваго жеребенка и тѣмъ заобязалъ сосѣда, обезпечивъ себѣ свободу безпрепятственнаго передвиженія по дорогамъ, ведущимъ къ конскимъ ярмаркамъ.
-- Фу, ты, чертовщина какая!-- восклицалъ о. Кронидъ, разыскавъ вѣдомости и прочитавъ въ маршрутѣ, что въ Шкудимѣ назначено дневное отдохновеніе.
-- Какъ это понимать?-- спрашивала матушка Ангелина Степановна.
-- Очень просто -- обѣдать будутъ... А потомъ, кто знаетъ, могутъ и заночевать.
-- Куда ихъ уложить?-- печаловалась матушка.
-- Распартиканимъ...-- И о. Кронидъ обходилъ комнаты, разводя руками:-- Тутъ въ залѣ владыку... А келейника въ прихожкѣ... Двоихъ иподьяконовъ вотъ здѣсь въ столовой... О. ключаря въ кабинетѣ. Толстенекъ, но умѣстится. А протодьякона въ спальну.
-- А мы куда?-- тревожилась матушка.
-- Въ кухню... Одна ночь не въ счетъ, продежуримъ.
Далѣе шла рѣчь о провизіи и приведеніи храма въ надлежащее благолѣпіе, при чемъ на совѣщаніе позванъ былъ церковный староста Гордѣй Макушинъ.
-- Вотъ что, Гордѣй, владыка у насъ будетъ черезъ три дня. Кликни монастырокъ и чтобы, понимаешь, языкомъ все вылизали! Чтобы ни пылинки! Коверъ для амвона спроси у моей попадьи, да не тотъ, гдѣ двѣ собаки изображены съ охотникомъ, а другой -- въ клѣтку. А то голову съ меня сняли пять лѣтъ тому назадъ. Смотрю -- охотникъ, ружье, собака... И всѣхъ никакъ нельзя закрыть орлецами. Ахъ ты, Боже мой! Это въ церкви-то -- свора! Ну и перетрусилъ же я тогда: что какъ владыка опуститъ очи долу? Благо, этого не случилось, а то была бы накалка.
-- Это, батюшка, при Митріѣ было... Митрій старостой тогда былъ,-- самодовольно разглаживалъ бороду Гордѣй.-- Съ нами эфтого не случится.
-- А еще вотъ что -- убери ты яйца съ плащеницы, которыя бабы имѣютъ обычай класть о радуницѣ.
-- Кабы не обидѣлись, батюшка... ропотъ произойдетъ.
-- А мнѣ что же -- въ отвѣтѣ быть отъ бабьей глупости? Откроетъ ключарь крышку, а яйца и начнутъ палить -- хлопъ! хлопъ! хлопъ! Пойдетъ зловоніе. Нѣтъ, ужъ пожалуйста... хоть на это время.
-- А посля можно ихъ на старое мѣсто?
-- Можно.
-- Вотъ за это благодаримъ покорно, батюшка. Никто въ накладѣ не останется, всѣ будутъ довольны,
-- А дальше вотъ что, Гордѣй Иванычъ... Денегъ нужно... рублей сто. Пятнадцать запиши прямо на представительство, такъ разрѣшено и указомъ полагается, а что сверхъ того, то отъ лукаваго... распартиканимъ по статейно.
-- Велико больно отлукавное-то, не съумѣю.
-- Я помогу тебѣ.
-- А не довольно ли пятнадцати?-- торговался староста.
-- Эка! Хитеръ ты больно на обухѣ рожь молотить. Это по вашему, по-крестьянски, три синички -- капиталъ, дѣвать некуда, а по-благородному на нихъ какъ слѣдуетъ можно только чаю напиться. Вѣдь двадцать человѣкъ напоить, накормить надо! И сверхъ того по рукамъ разсовать... по положенію... протодьякону трешку, ключарю пятишну, а то и больше, келейнику обязательно цѣлковый, регенту и на пѣвчихъ десятку... Посчитай къ..
-- А нельзя ли одному бы архіерею сколько тамъ, а прочимъ дескать -- не прогнѣвайтесь.
Староста неохотно отвернулъ полу кафтана, за которою въ карманѣ помѣщалась церковная касса и сталъ отсчитывать бумажки, высказывая: "По копѣечкѣ насбирано... Э-эхъ, трудно такъ наскребывать... Блюлъ на ограду, а тутъ въ одночасье... Эхъ!
-- Опять закряхтѣлъ! Будетъ тебѣ, кряхтунъ... не свои, вѣдь, отдаешь. А еще вотъ что -- надо рыбы добыть.
-- Про то и говорю... Навозной ухой угощай урядника, станового, а владычная уха -- не полицейская, она, братъ, стерляди требуетъ.
-- Понимаемъ,-- подтвердилъ Гордѣй, проводя рукой по усамъ и бородѣ.-- Но гдѣ взять? Не ближае верстовъ тридцати.
-- Вотъ я и хочу съѣздить самъ... Только лошадь у меня хромаетъ.
-- Да и моя, батюшка, тоже захромала.
-- Когда?
-- Вчера.
-- А моя третьяго дня.
-- Можетъ ужъ поправилась?
-- Да я же тебѣ говорю!
-- А на чемъ ѣздилъ Евдокимъ за травой?
-- Евдокимъ-то?
-- Да...
-- Неужто на пѣгой? Это онъ зря... Тогда вотъ что: долго разговаривать не станемъ -- кучеръ мой, лошадь твоя.
Староста согласился, зная напередъ, что по церковному дѣлу общественной подводы у стариковъ не выпросишь. Уходя отъ батюшки, онъ позвалъ съ собою Евдокима и, отпуская ему свою лошадь, говорилъ:
-- Ты ужъ, Евдокимушка, того... сдѣлай Божеску милость, не гони ее дуромъ.
Евдокимъ прежде былъ работникомъ у старосты и ушелъ отъ него со скандаломъ, не дополучивъ сорока копѣекъ. Теперь Евдокимъ могъ выместить злобу на старостиной лошади и даже такъ ее испортить, что потомъ староста долго бы чесалъ въ затылкѣ... И чтобы этого не случилось, Гордѣй, отдавая долгъ, опять просилъ:
Евдокимъ какъ то пыхтѣлъ и, уводя лошадь подъ уздцы, буркнулъ:
-- Чай на мнѣ тоже хрестъ... И по дорогѣ зашелъ въ винополію.
II.
Въ Пыркинѣ, куда привезъ Евдокимъ батюшку, о. Кронидъ обошелъ всѣхъ рыбаковъ, но надлежащей рыбы ни у кого не оказалось. Ему говорили, что стерлядь совсѣмъ не ловится, "а которая ловится -- ту пароходчики всю забираютъ и впередъ за нее денегъ даютъ".
-- Какъ же быть?-- разводилъ руками о. Кронидъ.-- Мнѣ надо до зарѣзу. Выручите.
-- Ужъ не иначе, какъ о. Филимону поклониться...-- сказали рыбаки.-- Ему разрѣшеніе есть отъ урядника ловить на крючокъ.
О. Филимонъ Обиходовъ жилъ въ восьми верстахъ отъ Пыркина въ селѣ Кожендѣевѣ.
-- Такъ вы говорите -- у о. Филимона?
-- Да. Вчера ему попалась стерлядка безъ малаго въ пудъ. Чай не успѣлъ ее скушать.
О. Кронидъ засталъ о. Филимона на дворѣ за починкою сѣтей, и, облобызавшись съ хозяиномъ, обвелъ глазами дворъ, увѣшанный рыболовными снастями.
-- Смотрю я, о. Филимонъ, на твои занятія, и вижу -- хорошо ты живешь... по апостольски.
О. Филимонъ подозрительно взглянулъ на о. Кронида, думая:-- это ужъ четвертый гость съ утра... ишь, нелегкая ихъ носитъ, надо полагать, все по той же причинѣ...-- И потому о. Филимонъ на привѣтствіе замѣтилъ хмуро.
-- Это почему?
-- Да какъ же?-- ласкался о. Кронидъ.-- Рыбку ловишь сѣтями и всяко.
-- Да, всяко! Тоже не больно -- всяко. Становой крючковыя снасти арестовалъ и не отдаетъ... Снасти стоятъ сорокъ рублей... Да еще судомъ грозитъ... До извѣстной степени -- срамъ... А вы...
Дальше о. Филимонъ не досказалъ того, что думалъ. А думалъ онъ о томъ, что всѣ его товарищи -- попы -- только тогда и вспоминаютъ объ о. Филимонѣ, когда воспечатается маршрутъ въ вѣдомостяхъ; въ другое же время не заглянутъ, считая ниже своего достоинства быть у священника, который не окончилъ курса духовнаго училища, а достигъ священства по милости покойнаго архипастыря, которому въ молодости служилъ келейникомъ.
О. Кронидъ проникъ въ помыслы о. Обиходова, но глазомъ не моргнулъ сталъ говорить о становомъ:
-- Каковъ гусь! Арестовалъ!.. Ахъ прохвостъ!.. Вообще полиція -- будь она не ладна... Да и законы наши... тоже по полиціи... Прежде стерлядь ловили крючьями и рыбы было уйма... Такъ вѣдь о. Филимонъ?
-- Такъ...
-- А какъ стали вводить гуманные способы, ее и не стало... Не такъ ли?
-- Т-такъ... Но главное -- нефть!..
-- Ну и нефть, конечно... Но не все ли равно для рыбы -- что въ бокъ, что въ ротъ всадить ей крючекъ, -- одинаково въ уху попадетъ, и одинаково не сладко ей жизнь терять, что подъ водой, что надъ водой. Съ гуманной точки зрѣнія говорю...
-- Объ стерляди-то?
-- Ну, да... А есть она у тебя?
О. Филимонъ прежде, чѣмъ отвѣтить, задалъ вопросъ.
-- А что?
-- Да вотъ, видишь ли... въ маршрутѣ изображено...
-- Знаю, знаю!..
-- Ну, вотъ! Надо угощать. А угощать нечѣмъ. Всѣхъ рыбаковъ въ Пыркинѣ обошелъ, хоть бы что!..-- И помолчавъ немного, о. Кронидъ проговорилъ тихо:-- На тебя указали...
-- Кто же?-- недовольно спросилъ о. Филимонъ.
-- Митька Кривой.
-- Чего онъ вретъ?-- уже сердился о. Филимонъ.-- Вотъ подлецъ! Это онъ нарочно... примѣта есть... врать на другого, что бы самому попадалась. У меня столько же рыбы, сколько и у него.
Что то и еще хотѣлъ сказать о. Филимонъ, но, выпустивъ изъ груди весь воздухъ, пригнулся къ землѣ и безсознательно поднялъ соломинку, говоря:
-- Нѣтъ у меня... Ничего нѣтъ!
О. Кронидъ крякнулъ и молчалъ, и это молчаніе доказывало, что онъ сильно сомнѣвается въ словахъ товарища, который принужденъ былъ, набравшись храбрости, возвысить голосъ, для вящей убѣдительности:
-- Не вѣришь?.. Пойдемъ къ садку! Самъ увидишь...
Выходя со двора, онъ бросилъ тревожный взглядъ на погребицу, дверь въ которую не была приперта. Онъ хотѣлъ было вернуться, но потомъ махнулъ рукой и сказалъ:
-- Ну да ничего...
-- Это объ чемъ?
-- Да вонъ дверь на погребицу расхлебянили, кабы свинья туда не свалилась... Идемъ!..
Держа на плечѣ рыболовный сакъ, о. Филимонъ торопливо высказывалъ:
-- Какая нынѣ рыба!.. Вся перевелась... Главное -- нефть...
Въ садкѣ, о. Филимонъ водилъ сакомъ: приговаривая:
-- Много ее... Смотри самъ... Вся тутъ... Ничего!.. Не вѣришь? На, самъ...
О. Кронидъ, завернувъ фалды за спину, взялъ изъ рукъ о. Филимона сакъ и замѣтивъ, что онъ дырявый, сталъ озлобленно толкать имъ въ углы и стѣнки садка. Два большіе налима попавъ въ сакъ, проскользнули черезъ дыру и остались въ садкѣ.
О. Кронидъ не сталъ обличать товарища во лжи, а только просилъ:
-- Отдай.
Но о. Филимонъ замѣтилъ:
-- Ты вѣдь стерляди ищешь?
-- Отъ нужды и это гоже...
-- А я съ чѣмъ останусь? Въ маршрутѣ и Кожендѣево показано... Блюду на свою потребу,
-- Тогда раздѣли по братски, дай хоть одного?
-- Другой благочинному ассигнованъ.
-- А я чѣмъ хуже благочиннаго?-- закипятился о. Кронидъ и съ вызывающимъ видомъ посмотрѣлъ на о. Обиходова.
-- Не хуже... Онъ раньше просилъ...
-- Ты еще поймаешь.
-- Сіе не извѣстно... Иной разъ всю недѣлю ни рожна... Главное -- нефть...
Тогда о. Кронидъ перешелъ къ другимъ аргументамъ:
-- Стыдно тебѣ кормить архіерея налимомъ. Ты рыбакъ на всю епархію извѣстнѣйшій... Да и Кожендѣево тоже славится стерлядью. И вдругъ -- налимъ... Скандалъ! Ключарь то, твой старый знакомый:-- такъ,-- скажетъ,-- помнятъ старое добро?..
-- На безрыбьи и ракъ рыба...-- грубо оборвалъ о. Филимонъ.
О. Кронидъ не стерпѣлъ и выпалилъ въ свою очередь:
-- А на безптичье и попъ соловей.
Это обидѣло о. Обиходова, который въ пословицѣ нашелъ косвенную насмѣшку на счетъ хрипучести своего голоса, потеряннаго отъ рыбной ловли, и спросилъ:
-- Это ты къ чему, о Кронидъ!
-- Ни къ чему особенно... А такъ... Мастера люди зубы заговаривать.
-- Вотъ что, о. Кронидъ,-- серьезно и понизивъ голосъ говорилъ о. Филимонъ.-- Если бы у меня лишняя была, развѣ я отказалъ бы тебѣ?
-- Вѣрю, вѣрю, другъ...-- О. Кронидъ съ улыбкой хлопнулъ по плечу о. Филимона, который опустилъ крышку садка и, припавъ, сталъ запирать на замокъ.
Смотря на широкую спину о. Филимона и думая о налимахъ, о. Кронидъ сказалъ:
-- Говорятъ у налимовъ печенка хороша.
-- Хороша,-- подтвердилъ о, Филимонъ.-- Особенно если ихъ живыхъ бить палкой по животу.
-- И будто бы въ начинку къ пирогамъ идетъ она.
-- Идетъ,-- соглашался о. Филимонъ, поднявшись во весь ростъ и шагнувъ на берегъ.
О. Кронидъ не двигался съ мѣста и стоя бокомъ къ о. Филимону упрашивалъ:
-- Отдалъ бы ты мнѣ налимовъ... право, отецъ... я вѣдь не даромъ, заплачу сколько стоитъ... по гривеннику что ли... только выручи. Самъ знаешь, какъ отпустить владыку безъ ухи?
-- Понимаю, отецъ, твое затрудненіе, но самъ посуди -- вся тутъ... О. Филимонъ сдѣлалъ жестъ великаго огорченія, обозначавшій, что съ своей стороны онъ готовъ бы, что называется для милаго дружка и сережку изъ ушка, но съ другой стороны -- "и радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ".
Они пошли по берегу, и о. Кронидъ мрачно думалъ:
-- Вѣдь пропасть этой рыбы въ рѣкѣ, а вотъ когда надо до зарѣзу -- нѣтъ"!-- И онъ не зналъ, на кого надлежитъ сердиться, на рыбу ли, которая выбираетъ свое время, чтобы попасться въ сѣти, или на большихъ людей, которые ѣздятъ по селамъ безъ соображенія о рыбномъ клевѣ.
Отецъ же Филимонъ, мечтательно скользя взоромъ по ярко блестящей золотой ряби рѣки, настроенъ былъ иначе.
-- Лѣтъ двадцать тому назадъ, блаженной памяти преосвященный Гавріилъ пріѣзжалъ сюда, я былъ въ свитѣ его. Тогда неводъ закидывали... Онъ стоялъ на брегѣ, съ посохомъ, въ простой скуфейкѣ, и шутилъ такъ благостно: -- "Закиньте, братіе, сѣти на счастіе о. ключаря!" -- Закинули... Ничего!-- Тогда онъ.-- "Закиньте, братіе, на счастье о. протодьякона!" -- Тоже -- ничего. А протодьяконъ и скажи:-- "на счастіе владыки!" -- И что же?-- Вытащили стерлядь... Фунтовъ въ тридцать!.. Радость была необычайная. Уху варили на свѣжемъ воздухѣ... Ну, конечно и все что къ ухѣ полагается -- и коньякъ, и мускатъ... Хорошо было тогда! Особенно вечеромъ... Костеръ развели, тишина... дымокъ... звѣзды съ неба свѣтятъ... стрекозы шумятъ... а пѣвчіе пѣли любимый богородиченъ Владыки четвертаго гласа. И особенно хорошо выходили слова: "Тамо Моисей раздѣлитель воды, здѣже Гавріилъ служитель чудесе". У владыки тогда отъ восторга даже слезы появились и сказалъ онъ, облобызавъ насъ: "Никогда, братіе, такой душевной сладости не вкушалъ!" -- И всѣ такъ напитались и ухой... и...
О. Кронидъ неожиданно перебилъ:
-- Мало ли что было,-- да сплыло...
-- Да, да!-- подтвердилъ о. Филимонъ.-- Главное нефть! Тогда ея не было. А теперь ты смотри-ка -- она плаваетъ на верху какъ масло по сковородкѣ. Какая можетъ быть отъ этого рыба, коли она прежде чѣмъ съѣсть мошку, или тамъ букашку, должна нахлебаться до сыта этой самой проклятой нефти.
III.
Отцы вернулись домой. Матушка ждала ихъ съ самоваромъ. За чаемъ подана была водка, а на закуску домашняя мариновка.
-- Водится же однако стерлядка-то?-- замѣтилъ гость, закусывая.
-- Давнишняя мариновка,-- поспѣшилъ объяснить хозяинъ.-- Больше мѣсяца. Да и то не стерлядь это, а шипъ. Не даетъ Господь...
Матушка проговорилась:
-- Нѣтъ, зачѣмъ на Бога грѣшить понапрасну, когда попадается, вотъ вчер...
-- Ахъ!-- вскричалъ о. Филимонъ,-- обжегся,-- и, расплескавъ чай, выбѣжалъ въ другую комнату, матушка за нимъ.
Когда супруги вернулись въ столовую, было замѣтно, что съ матушкой произошла перемѣна: открыто добродушное и широкое ея лицо какъ-то съузилось, губы сжались и въ глазахъ сверкало, какъ и у о. Филимона, недоброжелательство.
О. Кронидъ понялъ, что такое внезапное превращеніе находится въ связи съ недоконченною фразою хозяйки, что слѣдовательно рыбакъ Митька Кривой правъ, и что у о. Филимона несомнѣнно есть стерлядь, только онъ не хочетъ въ томъ сознаться: "Вотъ люди жадные и стерляди у нихъ около пуда, и два налима... да и еще наловятъ... Почему бы по-братски не подѣлиться, или за деньги не уступить? Нѣтъ, не хотятъ!.. А почему? Хотятъ отличиться: дескать, для владыки у насъ и то, и это, и печенка въ пирогахъ, и лещъ въ сметанѣ, и стерлядь разварная... Вотъ оно коренное свинство поповское. Гдѣ густо, гдѣ пусто... Одни кормятъ на убой, а другіе голодомъ мори владыку и всю свиту его священную, или несчастными пискарями корми. А пѣвчіе, мерзавцы, вслухъ не стѣсняются высказывать сужденія о пищѣ".
Зависть къ рыбаку-священнику и озлобленіе объяли душу о. Кронида; онъ могъ заглушить въ себѣ клокотавшее негодованіе только тѣмъ, что прикончилъ всю стерлядь изъ банки въ разсчетѣ на то, что хоть бы этимъ способомъ уменьшить количество снѣдей, предполагавшихся къ угощенію по маршруту въ селѣ Кужендѣевѣ. Но чѣмъ больше о. Кронидъ ѣлъ мариновку и пилъ полыновку, тѣмъ неотступнѣе лѣзла въ голову мысль:
-- Есть у нихъ стерлядь! Есть, есть! Но гдѣ? Не въ садкѣ... Понятно почему... Оставить такую рыбину подъ запоромъ, который можно ногтемъ отковырнуть, глупо! Ну и спряталъ... Извѣстно гдѣ... въ погребѣ... на льду... во льду.. Тамъ... А эти его молніеносные взгляды на погребъ? Всеконечно... Это -- какъ дважды два.
И мгновенно вставши, о. Кронидъ сказалъ:
-- Надо работнику сказать, чтобъ лошадь напоилъ, да и во свояси.
На дворѣ подъ навѣсомъ онъ пошептался съ Авдонькой, потомъ зашелъ на кухню, гдѣ сталъ не торопясь умывать руки и завелъ разговоръ съ кухаркой:
-- У тебя нѣтъ родственниковъ на войнѣ?
-- Нѣтъ, батюшка. А что?
-- Трудно больно тамъ на войнѣ-то.
-- Да, сказываютъ,-- а сама все смотрѣла на шкудимскаго батюшку и думала.-- И въ чемъ только руки у него? Этакій чистюня, какъ себѣ жирно руки мылитъ, съ рѣшето пѣны стало и лохань до краевъ.
О. Кронидъ умывался и думалъ:-- "На современную тему плохо клюетъ... попробуемъ на личную!" и перевелъ разговоръ на родословную кухарки. Маланья оказалась изъ захудалой деревни Непряхи.
-- А я думалъ -- ты изъ Пузырева,-- дипломатично замѣтилъ, отфыркиваясь, о. Кронидъ.
Пузырево слыло за богатое торговое село и принадлежать къ нему считалось своего рода честью. Слова батюшки масломъ пролились по сердцу кухарки и, желая знать, чѣмъ именно похожа на пузыревскую,-- непряхинская Маланья услужливо предлагала:
-- Семъ-ка я тебѣ, бачка, ащо въ рукомойничекъ водицы подбавлю.
-- А не довольно-ли, Маланья?
-- Не душевередно... чего жалѣть?.. Пушшай вся кадочка за тобой остается.
-- Ты видно добрая, Маланья.
Это окончательно подкупило Маланью и она подала батюшкѣ изъ сундучка свое пасхальное полотенце, которымъ онъ утирался съ прокладцемъ.
-- А ужъ Авдонька мой сидитъ на козлахъ, значить ѣхать надо. Будь здорова, Маланья. Благодарю.
Очевидно, онъ благодарилъ ее не столько за полотенце, сколько за то, что она ни разу не выглянула въ окно во все время его продолжительнаго умыванья.
Черезъ минуту о. Кронидъ говорилъ сопровождавшимъ его хозяевамъ:
-- Ну, прощай о. Филимонъ, прощайте, Раиса Васильевна. Спасибо за угощеніе! Насъ не забывайте.
-- Вотъ поймаю, о. Кронидъ, стерлядку, привезу къ тебѣ ее самъ,-- говорилъ о. Филимонъ.
-- Спасибо, спасибо, другъ.
-- А теперь не взыщи.
-- Ну, что дѣлать, что дѣлать, въ другомъ мѣстѣ поищу.
-- Да ты, о. Кронидъ, не сердись. Кабы была, развѣ бы я пожалѣлъ для тебя?
-- Далъ бы?-- переспросилъ о. Кронидъ.
-- Конечно.
-- Я не сомнѣваюсь. Спасибо.
Сѣвъ въ тарантасъ и высоко приподнявъ на прощанье шляпу, о. Кронидъ опять переспросилъ:
-- Такъ если бы у тебя была рыба, отецъ, ты бы далъ мнѣ?
-- Ахъ какой ты, о. Кронидъ, допрашиваешь точно Христосъ Петра.
-- Такъ далъ бы?
-- Далъ!-- чуть не съ сердцемъ даже отвѣтилъ о. Филимонъ.
-- Помни это твое слово, о. Филимонъ. Помни что ты сказалъ... Ну, трогай!
-- Ишь, перецъ какой!.. Дай ему стерлядь!!.. Нѣтъ, братъ, она нынѣ кусается. Ее теперь и на золотую удочку не поймать,-- говорилъ о. Филимонъ.
-- Хитеръ о. Кронидъ...-- замѣтила матушка.
-- А ты прямо ему въ хайло лѣзешь.
-- Долго ли проговориться!.. Развѣ извѣстно, съ какими мыслями пріѣзжаетъ человѣкъ?
-- Ужъ кого другого, а о. Драконова должна бы знать. Мѣняла и жохъ. Цыгане отъ него плачутъ.
-- Этакъ долго не проживетъ, -- не то жалѣла, не то радовалась попадья.
-- Такіе всѣхъ переживутъ.
-- А хотѣлось ему рыбки заполучить.
-- Еще бы! У него дѣла въ консисторіи... Причтъ жалуется на него, самовольно отгородилъ у дьякона съ дьячкомъ по сажени дворового мѣста, а то иначе негдѣ бы ему на хордѣ гонять лошадей. Да еще съ помѣщикомъ Уткинымъ тоже судьбище,-- промѣнялъ на Егорьевской ярмаркѣ имъ лошадь, а она оказалась и хромая, и краденая. Съ учителемъ тоже непріятности,-- учитель не хочетъ заниматься Закономъ Божіимъ, а о. Кронидъ желаетъ этого для облегченія себя. И вотъ, конечно, надо ублаготворить и ключаря, который судейскимъ столомъ правитъ въ консисторіи, и самого владыку, какъ рѣшителя судебъ, и... и... келейника. Пискаревой ухи тутъ не довольно...
-- Ужъ выручилъ бы ты его налимами,-- великодушничала попадья, а попъ гордо отвѣчалъ:
-- Не желаю! Отъ него добра я не видалъ, а обиды сколько хочешь... Злой насмѣшникъ и зоилъ... Выдумываетъ все... за что, дескать, я получилъ приходъ. Стану послѣ того выручать, была охота! Мнѣ что за дѣло! Чай, я не поставщикъ на благочиніе... Какъ маршлутъ, такъ всѣ попы и тянутся въ Кожендѣево:-- "О. Филимонъ, стерлядки на, мою долю... на ушичку владыкѣ... Фунтиковъ десятокъ"... Другой -- "и мнѣ"! По батману каждому! Вѣдь двадцать приходовъ -- двѣсти фунтовъ, -- пять пудовъ! Да что они -- съ ума сошли!? Шутка ли -- пять пудовъ стерляди приготовь? Ишь какіе!.. Благочинному далъ налима, а прочимъ вотъ...-- и батюшка показывалъ въ воздухѣ дулю.
-- Такъ это владыка только у насъ у однихъ будетъ вкушать стерлядь?-- Радостно спрашивала Раиса Васильевна.
-- То и хорошо! Ни у кого больше! Только у Обиходовыхъ! Да и рыбина какая!-- потиралъ руки о. Филимонъ.-- Вѣдь, подобную въ здѣшнихъ мѣстахъ только преосвященный Гавріилъ вкушалъ... Да-съ... Рыбка! Прямо на выставку просится. Медаль бы получилъ.
-- Можетъ быть, что и получишь,-- многозначительно улыбнулась матушка.
-- Навѣрняка скуфью. Обыкновенно съ моимъ образованіемъ и скуфьи не даютъ, весь вѣкъ въ одномъ набедренникѣ держатъ... до часа смертнаго... Но мнѣ бы только скуфью перескочить, ужъ я бы тамъ пошелъ въ гору!.. И дослужился бы. Годы еще не ушли, деньжонки тоже на случай имѣются.-- И спустя минуту, о. Филимонъ высказалъ увѣренно: -- Нынѣ не обойдутъ! Стерлядь должна обратить на себя вниманіе... и на меня...
-- Я пойду еще посмотрю ее, -- сказала матушка, объятая желаніемъ взглянуть на то, черезъ что изобильно польются дары на ея мужа:
Но о. Филимонъ сказалъ:
-- Не трожъ, отъ ворочанья портится. Тухлой рыбой угощать тоже не резонъ. Я глубоко ее зарылъ во льду и самъ ее выну въ свое время.
Попадья согласилась и ехидно смѣялась:
-- О. Кронидъ поѣздитъ, да, поѣздитъ... Да и попадья его тоже попрыгаетъ... ха-ха-ха, воблой будутъ угощать владыку!.. А гордячка какая! встрѣтилась этта на базарѣ, не кланяется. Теперь спѣси поубудетъ...
-- Отличимся, Раичка, на все благочинье! На всю епархію! Какъ истый рыбакъ ужъ прямо могу сказать, такія стерляди только чудомъ ловятся... И только при преосвященномъ Гавріилѣ!.. Однако, попадья, стерлядь стерлядью, а кромѣ того надо и еще кое-что по части питанія, нѣчто молочное, напримѣръ, лапша, блинцы и прочее подобное.
-- Все это будетъ, за мной не остановится дѣло. Только, чтобы разварить такую рыбу, надо кострюлю такую, а подать блюдо...
-- И въ самомъ дѣлѣ!-- воскликнулъ о. Филимонъ, и сталъ послѣ того ковать изъ жести длинную кастрюлю, а затѣмъ обстругалъ доску, обрѣзалъ ее по мѣркѣ, въ серединѣ сдѣлалъ углубленіе. Когда онъ ковалъ и стучалъ, воображеніе его рисовало паръ и запахъ, носившійся надъ стерлядью, а также блаженную улыбку гостей при видѣ такого яства. Особенно ярко представлялось выраженіе ключаря, сѣдого, толстаго протоіерея, обычно сердитаго, хмураго, но стоитъ этому человѣку увидѣть разварную стерлядь, какъ съ его лицомъ совершалось полное преображеніе: глаза блестѣли, руки дрожали, губы автоматически открывались, произнося радостный звукъ, исходящій дальше чѣмъ отъ сердца, -- изъ глубины самой утробы:-- А-а-а!
О. Филимонъ въ бытность свою келейникомъ многое видѣлъ и все отлично представлялъ, что болѣе всего нравится владыкамъ и ихъ совѣтникамъ. И онъ представлялъ, какъ въ моментъ пріѣзда гостей скажетъ со скромнымъ достоинствомъ:
-- Пріидите вкусити, еже уготовано.
И всѣ эти ожиданія сообщали его рукамъ энергію и проворство въ выдѣлываніи кастрюли и блюда. Онъ такъ зафантазировался, что даже желалъ, чтобы у него переночевали гости.
-- "Буду просить Владыку, какъ, нѣкогда, Авраамъ трехъ странниковъ. Упаду на колѣни и возопію: "Владыко святый, не откажи!"... А потомъ собственноручно перинку постелю...-- шептали губы о. Филимона, а мысль пріятно бродила въ воспоминаніяхъ прошлаго, когда блаженной памяти преосвященнѣйшій Гавріилъ одобрялъ угреватаго Филимошку за необычайное искусство стлать постель, и особенно укладывать подушки.
Вдругъ о. Филимонъ бросилъ долото, которымъ долбилъ доску для стерляди и метнулся въ комнаты:
-- Попадья, есть у тебя одеколонъ?
-- Есть. А что?
-- То-то!.. на случай, если будутъ ночевать... сбрызнуть подушки...
V.
Между тѣмъ о. Кронидъ "шуровалъ". На пути ему встрѣтился земскій и, узнавъ о предстоящемъ посѣщеніи Владыки, сталъ просить о. Кронида уступить ему честь принятія Владыки въ свой домъ, давая косвенно понять, что попадья о. Кронида едва ли справится съ такимъ сложнымъ и хлопотливымъ дѣломъ, какъ пріемъ архипастыря.
О. Кронидъ все поддакивалъ, но когда земскій истощился въ аргументахъ, попъ показалъ ему находящееся подъ сидѣньемъ у Авдоньки "водородное" въ крапивѣ, говоря:
-- А это видѣли?
Земскій долженъ былъ спасовать и проговорилъ:
-- Да, это дѣйствительно того... онеръ... тягаться съ вами, о. Кронидъ, трудно...
О. Кронидъ погладилъ самодовольно бороду и пригласилъ къ себѣ земскаго:
-- Пожалуйста пріѣзжайте на торжества, и съ супругою... Кстати -- не можете ли дать кострюлю, блюдо и повара на тотъ день?
-- Можно, можно, о. Кронидъ,-- сказалъ земскій и прибавилъ:-- А я сейчасъ повстрѣчался съ благочиннымъ, спѣшатъ со становымъ на межу своихъ участковъ за цѣлыя сутки. Это похвально, такъ и слѣдуетъ встрѣчать начальство.
О. Кронидъ думалъ между тѣмъ о своей нуждѣ:
-- А можетъ быть и серебряными ложками и салфетками ссудите на время?-- вопрошалъ онъ, объясняя: -- А то у насъ съ попадьей по этой части не богато.
-- Можно, можно! Все для васъ можно. Даже и лакея, если хотите!