Эйзенштейн Сергей Михайлович
Формулы жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эйзенштейн С. М. Мемуары: В 2 т.
   М.: Редакция газеты "Труд", Музей кино, 1997 (Живая классика) Т. 2. Истинные пути изобретения. Профили.
   

[Формулы жизни][i]

   Среди рассказов, легенд, пьес, которые не только нравятся в юности, но формируют ряд представлений, устремлений и "идеалов", я помню очень отчетливо три, имевших несомненно глубокое на меня влияние.
   Первое -- даже не рассказ или легенда, а строчка соображения не то из "Печали сатаны" Мэри Корелли, не то из какого-то романа Виктории Кросс (автора "Six chapters of man's life" {"Шесть глав из жизни человека" (англ.).}).
   Соображение о философии: что философия подобна кокаину -- она убивает чувство радости, но зато избавляет от чувства боли.
   Для меня это имело роковые последствия. Чувство радости во мне убивалось неукоснительно, но против чувства боли "философия" оказалась бессильной.
   И боже мой! Только я один знаю всю бездонность чувства боли и горечь страданий, через которые, как через круги ада, движется из года в год мой личный, слишком личный внутренний мир. Вторым впечатлением, подхваченным где-то очень рано и очень меня впечатлившим, была какая-то легенда, кажется из персидского народного эпоса.
   О некоем силаче, будущем богатыре, с детства имевшем призвание к свершению чего-то очень великого.
   В целях этого будущего свершения он не дает себе права расходовать свои силы до полного достижения их расцвета.
   Он идет на базар, и на него наседают, кажется, кожевенники.
   "Поклонись нам в ноги и ляг в базарную грязь, чтобы мы могли пройти по тебе", -- издеваясь, кричат они ему.
   И будущий витязь, сберегая силы для будущего, покорно стелется под ноги их -- в грязь.
   Как полагается, это, кажется, происходит до трех раз.
   Дальше витязь мужает, вступает в совершенное владение своими неслыханными силами и совершает весь положенный ему набор неслыханных подвигов.
   Этот эпизод с кожевенниками, неслыханное самообладание и жертва всем, вплоть до самолюбия, в целях достижения и осуществления изначально положенного и возложенного, меня ужасно пленил.
   В моих работах этот мотив отчетливо проступает дважды.
   В неосуществленной части сценария "Александр Невский", где вслед за разгромом немцев на Чудском озере на Россию снова надвигается с карающей целью татарская орда.
   Невский-победитель мчится ей навстречу.
   Безропотно проходит между очистительными кострами перед ханской юртой-дворцом и смиренно преклоняет колени перед самим ханом, покорностью выигрывая время для накопления сил, чтобы со временем низвергнуть и этого поработителя нашей земли, хотя уже и не собственной рукой, но мечом потомка-продолжателя -- Дмитрия Донского.
   По пути обратно из орды отравленный князь умирал, глядя на далекое поле -- Куликово поле -- перед собой. Мы с Павленко заставили для этой цели нашего святого воителя сделать по пути домой малый крюк в сторону против исторического маршрута, которым в действительности двигался из орды обратно Александр Ярославич, так и не доехавший до родных пенат.
   Не моей рукой была проведена карандашом красная черта вслед за сценой разгрома немецких полчищ.
   "Сценарий кончается здесь, -- были мне переданы слова. -- Не может умирать такой хороший князь!"
   Но если ни князь и ни святой из рук моих во имя высшей цели не был поставлен на колени, то царь Иван Васильевич Грозный не избег этой участи.
   Казанский победитель тотчас же после максимального взлета славы в грохоте литавр на фоне мчащихся туч, только что высившийся над извергающими гром пушками, в следующей же сцене восходит еще на одну высшую ступень славы -- сокрушенно и уничиженно низвергаясь к золотым подолам парчовых боярских шуб, в слезах умоляя каменную когорту бояр не раздроблять Руси после надвигающейся кончины трясущегося в лихорадке первого боговенчанного самодержца Российского государства...
   В личной, слишком личной, собственной моей истории нередко шел и я сам на эти подвиги самоуничижения.
   И в личной, самой личной, сокровенной личной моей жизни, может быть, слишком даже часто, слишком поспешно, почти что слишком даже охотно и тоже... безуспешно.
   Впрочем, потом, "по истечении времени", и мне иногда, как Грозному, удавалось рубать головы, торчащие из шуб; у гордых золоченых подолов мы вместе с Грозным царем катались, принимая унижение во имя самых страстных наших устремлений...
   С моей стороны рубка была, конечно, метафорической.
   И чаще, занося меч над чужой головой, я сносил ударом не столько ту голову, сколько свою собственную.
   Третьим впечатлением был "Шоколадный солдатик" Бернарда Шоу в очень нежные, романтические и героически настроенные годы -- беспощадностью иронии, казалось бы, навсегда остудивший юношески пламенную тягу к пафосу.
   А потом всю жизнь я волок героико-патетическую лямку экранных "полотен" героического стиля!..
   Здесь может воспоследовать описание сцены моего посещения Бернарда Шоу в Лондоне в 1929 году, завершившегося посылкой (им) мне радиограммы, застигнувшей меня в самом центре Атлантического океана на путях в САСШ и предлагавшей мне ставить "Шоколадного солдатика" в кино "при условии сохранения полного текста в совершенно неискаженном виде".
   Ретроспективное осмысление через это той безустанной атмосферы вербующего "шарма", которым он окружил меня во время пребывания у него. Великая честь этого предложения, исходившего от человека, наотрез и ни за какие деньги никому до того не дававшего права на киноинсценировку его произведений.
   Наравне с Максимом Горьким еще один крупный писатель, чье предложение ставить его творения мною было turned down {отвергнуто (англ.).}.
   И здесь, естественно, просится описание моей поездки в Горки к Горькому, чтобы прослушать сценарий, который он хотел видеть поставленным моими руками[ii].
   И старик до самой своей смерти -- я после этого видел его еще несколько раз -- так и не мог забыть и простить мне этот outrage {оскорбительный поступок (англ.).}...

------

   [i] Набросок от 15 августа 1946 г., переходящий в конце текста в план.
   Заглавие дано составителем.
   [ii] В заметке "Величайшая творческая честность" (1936) Э. пишет о встрече с писателем: "Это было ранним летом 1934 года. В очень тесном кругу очень близких Горькому людей Алексей Максимович делился с нами сценарным наброском для фильма о детях прошлого, детях гражданской войны и о перевоспитании беспризорных. Имевшиеся налицо картины вызывали суровое его осуждение, и вместо критики он хотел ответить иным, полноценным произведением". Сценарий о беспризорных под названием "Преступление" создавался Горьким в 1932 г. В "Летописи жизни и творчества А. М. Горького" зафиксирована встреча его с Э. в январе 1935 г., однако, вероятно, они встречались и ранее.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru