Эйзенштейн Сергей Михайлович
В. В

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эйзенштейн С. М. Мемуары: В 2 т.
   М.: Редакция газеты "Труд", Музей кино, 1997 (Живая классика) Т. 2. Истинные пути изобретения. Профили.
   

В. В.[i]

   Странный провинциальный город.
   Как многие города Западного края, из красного кирпича. Закоптелого и унылого. Но этот город особенно странный. Здесь главные улицы покрыты белой краской по красным кирпичам.
   А по белому фону разбежались зеленые круги. Оранжевые квадраты. Синие прямоугольники.
   Это Витебск 1920 года. По кирпичным его стенам прошлась кисть Казимира Малевича[ii].
   "Площади -- наши палитры"[iii], -- звучит с этих стен.
   Но наш воинский эшелон[iv] стоит в городе Витебске недолго.
   Наполнены котелки и чайники, и мы грохочем дальше.
   Перед глазами оранжевые круги, красные квадраты, зеленые трапеции мимолетного впечатления о городе...
   Едем, едем, едем...
   Ближе к фронту. И вдруг опять: фиолетовые овалы, черные прямоугольники, желтые квадраты!
   Геометрия как будто та же.
   А между прочим, нет.
   Ибо к розовому кругу снизу пристроен фиолетовый, вырастающий из двух черных прямоугольников.
   Лихой росчерк кисти вверху: султан.
   Еще более лихой вбок: сабля.
   Третий: ус.
   Две строчки текста.
   И в плакате РОСТА пригвожден польский пан[v].
   Здесь проходит демаркационная линия соприкосновения левых и "левых".
   Революционно левых и последних гримас эстетски "левых".
   И здесь же необъятная пропасть между ними.
   Супрематическое конфетти, разбросанное по улицам ошарашенного города, -- там.
   И геометрия, сведенная до пронзительного крика целенаправленной выразительности, -- здесь.
   До цветовой агитстрочки, разящей сердце и мысль...
   Маяковского я впервые увидел сквозь "Окна РОСТА".

* * *

   Робко пробираемся в здание Театра РСФСР I. Режущий свет прожекторов. Нагромождение фанеры и станков. Люди, подмерзающие в неотопленном театральном помещении. Идут последние репетиции пьесы, странным сочетанием соединившей в своем названии буфф и мистерию[vi]. Странные доносятся строчки текста. Их словам как будто мало одного ударения.
   Им, видимо, мало одного удара. Они рубят, как рубились в древности: обеими руками. Двойными ударами.
   Бить так бить... И из сутолоки репетиционной возни вырывается:
   "... Мы австралий-цы..."
   "... Все у нас бы-ло..."
   И тут же обрывается. К режиссеру (из нашего угла виден только его выбритый череп, прикрытый высокой красной турецкой феской), к режиссеру яростно подошел гигант в распахнутом пальто. Между воротом и кепкой громадный квадратный подбородок. Еще губа и папироса, а в основном -- поток крепкой брани.
   Это автор. Это Маяковский.
   Он чем-то недоволен.
   Начало грозной тирады. Но тут нас кто-то хватает за шиворот. Кто-то спрашивает, какое мы имеем право прятаться здесь, в проходах чужого театра. И несколько мгновений спустя мы гуляем уже не внутри, а [вне] театрального здания.
   Так мы видели впервые Маяковского самого...

* * *

   -- Ах вот вы какой, -- говорит громадный детина, широко расставив ноги. Рука тонет в его ручище.
   -- А знаете, я вчера был весь вечер очень любезен с режиссером Ф., приняв его за вас!
   Это уже у Мясницких ворот, в Водопьяном. В ЛЕФе[vii]. И значительно позже. Я уже не хожу зайцем по чужим театрам, а сам репетирую в собственном -- пролеткультовском. Передо мной редактор "Лефа" -- В. В. Маяковский, а я вступаю в это только что создающееся боевое содружество: мой первый собственный спектакль еще не вышел в свет, но дитя это настолько шумливо уже в самом производстве и столь резко очерчено в колыбели, что принято в "Леф" без "экзамена". В "Лефе" No 3 печатается и первая моя теоретическая статья. Мало кем понятый "Монтаж аттракционов"[viii], до сих пор еще приводящий в судороги тех, кто за умеренность и аккуратность в искусстве.
   Резко критикуя "литобработку" (как формировали тогда в "Лефе" слова) текста Островского одним из лефовцев[ix], В. В. в дальнейшем пожалеет, что сам не взялся за текст этого достаточно хлесткого и веселого агит-парада Пролеткульта. Так или иначе, премьеру "Мудреца" -- мою первую премьеру -- первым поздравляет бутылкой шампанского именно Маяковский (1923). А жалеть о переделках текста некогда. Слишком много дела. Конечно, с заблуждениями. Конечно, с ошибками. С загибами и перегибами. Но с задором и талантом. ЛЕФ дерется за уничтожение всего отжившего журналом, докладами, выступлениями. Дел выше горла. И дальнейшие воспоминания о Маяковском сливаются в бесконечную вереницу выступлений в Политехническом музее, зале Консерватории. Погромных речей об... Айседоре Дункан, поблекшей прелестью волновавшей загнивших гурманов. Разносов поэтикой из "Стойла Пегаса" или "Домино" и тому подобных поэтических кабачков, расцветавших при нэпе.
   До сих пор неизгладимо в памяти:
   Громкий голос. Челюсть. Чеканка читки. Чеканка мыслей. Озаренность Октябрем во всем.

* * *

   Затем агония Нового ЛЕФа[x], этого хилого последыша когда-то бойкого и боевого ЛЕФа. Вера во вчерашние лефовские лозунги ушла. Новых лозунгов не выдвинуто. Заскоки и зазнайство, в которых не хочется сознаваться. И в центре уже не дух Маяковского, а "аппарат редакции". Длинные споры о лефовской "ортодоксии". Я уже в списке "беглых". Уже имею "нарушения": "посмел" вывести на экран Ленина в фильме "Октябрь" (1927). Плохо, когда начинают ставить чистоту жанрового почерка впереди боевой задачи.
   Не вступая в Новый ЛЕФ, поворачиваюсь к нему спиной. С ним нам не по пути. Впрочем, также и самому Маяковскому. Вскоре Новый ЛЕФ распадается.

* * *

   Мексика. Арена громадного цирка. Бой быков в полном разгаре. Варварское великолепие этой игры крови, позолоты и песка меня дико увлекает. "А вот Маяковскому не понравилось"[xi], -- говорит мне товарищ мексиканец, водивший В. В. на это же зрелище...
   На некоторые явления мы, стало быть, глядим по-разному.
   Но в тот же почти вечер мне приносят письмо из Москвы от Максима Штрауха. По основным вопросам мы смотрим с Маяковским одинаково. Штраух пишет, что В. В. смотрел мой деревенский фильм "Старое и новое", посвященный тоже быкам, но... племенным. Смотрел с громадным увлечением и считает его лучшим из виденных им фильмов. Собирался даже слать за океан телеграмму.

* * *

   Телеграмма не пришла: Маяковского не стало.
   Передо мной забавные, похожие на украинскую вышивку, его зарисовки мексиканских пейзажей.
   О бое быков мы думали по-разному.
   Об иных боях -- одинаково.

------

   [i] Автограф датирован 5.IV.1940. В тот же день после репетиции первого акта "Валькирии" в Большом театре Э. отметил в "рабочей тетради": "Написал воспоминания о Маяковском "В. В." для "Правды". По-моему, удачно, принимая во внимание наши отношения с покойным. Я один не гнул спину в "Лефе" перед ним. И отношения были запальчиватые. Монтаж -- великое дело. Факты скомпонованы хорошо". Запись от 11 апреля в той же тетради: "Воспоминания о Маяковском, конечно, в "Правду" не взяли. Сознаться -- это, конечно, скорее воспоминания обо... мне!" Написанная к 10 летию гибели В. В. Маяковского, статья впервые была напечатана (с купюрами) только в 1958 г. в журнале "Искусство кино" (No 1, с. 73 -- 75) и более исправно -- в 5 м томе Избранных произведений в шести томах (с. 432 -- 437). Однако при обеих публикациях редакторы отвергли авторское название текста, сочтя его, видимо, недостаточно почтительным, и заменили на нейтральное "О Маяковском".
   [ii] Казимир Малевич с ноября 1918 по май 1922 г. жил и работал в Витебске: руководил мастерской в Народном художественном училище, организовал и возглавил в 1920 г. объединение Уновис ("Утвердители нового искусства"). Именно в это время он расписал стены многих домов Витебска супрематистскими ("беспредметными") композициями.
   [iii] Ставшие эмблематическими для всего "левого фронта" искусств строки из стихотворения В. В. Маяковского "Приказ по армии искусств" (1918): "Улицы -- наши кисти. Площади -- наши палитры".
   [iv] В Витебске Э. мог быть между июлем и сентябрем 1920 г., когда он, переехав из Могилева в Смоленск, занял должность художника-декоратора театральной части Политотдела Западного фронта, а затем, перебравшись в Минск, стал художником фронтовых трупп.
   [v] Рисунки (со стихотворными подписями) Маяковского на агитационно-пропагандистских плакатах РОСТА (Российского телеграфного агентства) сочетали традиции русского (в частности, военного) лубка со стилистическими новациями футуристической и супрематистской графики.
   [vi] "Мистерию-буфф" Маяковского Мейерхольд ставил дважды: в 1918 г. в петроградском Театре Музыкальной драмы и в 1921 г. в Москве в Театре РСФСР Первом, куда Э. (видимо, вместе с М. М. Штраухом) тайком пробрался на репетицию. Ниже в тексте этого очерка постановщик спектакля не назван, так как в апреле 1940 г. Мейерхольд был уже арестован. Однако Э. дал самую яркую примету режиссера -- знаменитую красную турецкую феску, которую любил носить Мейерхольд.
   [vii] К объединению ЛЕФ Э. был близок в 1922 -- 1925 гг., в период работы в Первом Рабочем театре Пролеткульта и съемок "Стачки". Уже в 1926 г. начались его расхождения с объединением -- не только из-за нежелания "гнуть спину" перед Маяковским, но из-за неприятия некоторых догматических лозунгов и тенденций ЛЕФа.
   [viii] Манифест "Монтаж аттракционов", сопровождавший постановку комедии А. Н. Островского "На всякого мудреца довольно простоты", в задиристой форме излагал ряд новаторских идей Э., из которых впоследствии вырос весь его постановочный и теоретический метод (см.: Избранные произведения в шести томах, т. 2, с. 269 -- 273).
   [ix] Э. вновь вынужден прибегнуть к анонимной отсылке: "один из лефовцев" -- Сергей Михайлович Третьяков, "обработавший" текст "Мудреца", был, как и Мейерхольд, репрессирован. Показательно, что Э., который легко мог бы избежать упоминаний об арестованных соратниках, не хочет полного умолчания, принятого тогда в отношении к "исчезнувшим", и хотя бы намеком напоминает о них читателю.
   [x] Новый ЛЕФ -- литературная организация, образованная после распада ЛЕФа.
   [xi] Маяковский был в Мексике в 1925 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru