Эфрос Николай Ефимович
Московская пестрядь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ВАЛЕНТИН СЕРОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ, ДНЕВНИКАХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

2

   

H. E. ЭФРОС

   Николай Ефимович Эфрос (1867--1923) -- журналист, театральный критик и историк театра. Выступал под псевдонимами Али, Дант, Дилетант, Коль-Коль, Москвич, князь Мышкин, Старик, Чужой и другими.
   Вскоре после окончания юридического факультета Московского университета Эфрос занялся литературной деятельностью. Вначале он сотрудничал в провинциальных газетах, где выступал с очерками о литературно-художественной жизни Москвы, а потом в московской газете "Новости дня" (с 1896 г. в течение восьми лет был ее фактическим редактором). Статьи Эфроса печатались в различных периодических изданиях 1910-х гг.: "Путь", "Русские ведомости", "Речь", "Одесские новости". Занимался Эфрос и переводами. Как он сообщает в своей автобиографии, им были переведены произведения целого ряда писателей: Ги де Мопассана, А. Додэ, П. Бурже, М. Прево, М. Метерлинка и других. В Художественном театре шла в его переводе пьеса Г. Гауптмана "Одинокие", в Малом театре -- "Цезарь и Клеопатра" Б. Шоу ("Русские ведомости. 1863--1913". Сборник статей. М., 1913, отдел И, стр. 211). Впоследствии Эфрос увлекся работой театрального критика и исследователя истории театра. По словам актрисы Н. А. Смирновой, его жены, театр занимал в жизни Эфроса "совсем особенное место": "Он его любил с юных лет, но не просто любил, как многие за переживания, которые он дает, а хотел узнать о театре все, изучить законы его жизни. Эта любовь, это пристальное всматривание в жизнь театра сделали его театральным критиком" (Н. А. Смирнова. Воспоминания. М., 1947, стр. 9).
   Вначале Эфрос писал о мастерах Малого театра. Его перу принадлежат книги: "Мария Николаевна Ермолова" (М., 1896, 1905 и 1920); "Пров Садовский" (Пб., 1920); "М. С. Щепкин" (Пб., 1920); "Александр Иванович Южин" (М., 1922).
   Позже Эфрос стал страстным приверженцем и пропагандистом Московского Художественного театра. Станиславский в своей книге "Моя жизнь в искусстве" говорил, что имя Эфроса самым тесным образом связано для театра с именем Чехова. "На премьере "Чайки",-- писал он далее,-- H. E. Эфрос первый бросился к рампе, вскочил на стул и начал демонстративно аплодировать. Он первый стал прославлять Чехова-драматурга, артистов и театр за коллективное создание этого спектакля. С тех пор Николай Ефимович вписался в число самых близких и интимных друзей нашего театра, отдал нам много своего любящего нежного сердца и до конца дней был неизменным другом и летописцем театра, который ему бесконечно обязан и благодарен" (К. С. Станиславский. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1954, стр. 227). О чувстве благодарности Художественного театра к Эфросу говорил Станиславский и на вечере памяти критика 6 октября 1924 г. (см. Собрание соч. Т. 6. М., 1959, стр. 208, а также т. 8, 1961, стр. 145). На этом вечере выступали Качалов, Немирович-Данченко, Южин и другие.
   В частности, Немирович-Данченко не менее сердечно отозвался об Эфросе: "Художественный театр обязан этому критику в величайшей степени, как обязан крупнейшим из своих деятелей, которые все 25 лет работают в театре... Театр обязан ему самыми большими радостями и, вероятно, утверждением любви к театру и публики в огромной степени" (там же, т. 6, стр. 412).
   Искусству Художественного театра и его актерам Эфрос посвятил ряд работ:
   "К. С. Станиславский" (Пб., 1918); "В. И. Качалов" (Пб., 1919); "Три сестры". Пьеса А. П. Чехова в постановке Московского Художественного театра" (Пб., 1919); "Вишневый сад". Пьеса А. П. Чехова в постановке Московского Художественного театра" (Пб., 1919); "На дне". Пьеса М. Горького в постановке Московского Художественного театра" (М., 1923); "Горе от ума" на сцене Московского Художественного театра" (М.-- Пг., 1923); "Московский Художественный театр. 1898--1923" (М.-- Пг., 1924).
   Андрей Белый, хорошо знавший Эфроса в 1905--1910 гг. по Литературно-художественному кружку и обществу "Свободная эстетика", писал о нем: "Был точно свой, Николай Ефимович Эфрос, старинный любитель театра и вдумчивый критик; меня привлекали к нему: тишина, ум и грусть; он ходил, как под бременем пошлости прессы" (Андрей Белый. Между двух революций. Л., 1934, стр. 242). В другой книге своих воспоминаний, говоря об Эфросе в период революции 1905 г., Андрей Белый писал, что Эфрос -- "серьезный, приятный, немного медведистый, точно сконфуженный, мягкий в "немягких" тех днях" (Андрей Белый. Начало века. М.-- Л., 1933, стр. 210).
   В годы Советской власти Эфрос вместе с В. Н. Пашенной и Н. А. Смирновой создал студию Малого театра (впоследствии Государственный Новый театр). В 1921--1922 гг, он редактировал журнал "Культура театра", в 1922 г.-- "Театральное обозрение", руководил театральной секцией Государственной академии художественных наук.
   Эфрос и Серов знали друг друга с детства, когда были учениками прогимназии, да и впоследствии, уже будучи взрослыми, они часто встречались в различных московских литературно-художественных организациях.
   В частности, оба они были в 1908 г. членами Комитета по организации чествования Художественного театра в связи с десятилетием со дня его основания. Очевидно, в порядке подготовки к празднованию этого юбилея и по инициативе Эфроса Серов осенью 1908 г. исполнил карандашные портреты Станиславского, Качалова и Москвина (см. письмо Серова к Эфросу, от 10 октября 1908 г.-- Не издано; отдел рукописей ГЦТМ).
   
   Публикуемые воспоминания Эфроса были напечатаны в газете "Одесские новости" в 1911 г. (26 ноября, No 8581) за подписью Коль-Коль. В этой газете Эфрос помещал в то время под тем же псевдонимом еженедельные фельетоны. Кроме того, в петербургской газете "Речь" под псевдонимом Чужой он опубликовал заметку "Кончина В. А. Серова" (1911, 23 ноября, No 322).
   

Московская пестрядь

   Я всматриваюсь в свои детские (воспоминания -- и понемногу передо мною встает все отчетливее мальчик с непомерно большою, вихрастою головою, в потрепанной куртке, с короткими рукавами, из которых торчат непомерно маленькие ручки, всегда точно сердитый, резкий, держащийся как-то в стороне от остальной гимназической ватаги. Немного нескладный, или казавшийся таким от большой темно-русой головы, коренастый, смотревший на всех исподлобья.
   Это был Серов. Мы учились одновременно, но в разных классах, в московской первой прогимназии. До того он побывал еще в какой-то провинциальной гимназии, но там не удержался, да недолго удержался и у нас. Кажется, он безнадежно провалился на переходных экзаменах, и больше я его в прогимназии уже не видел.
   Учился он плохо, слыл у учителей лентяем и малоспособным; и наш инспектор, милейший и добрейший Алексей Гордеич, человек редкой доброты и мягкости, только напускавший на себя гнев и тогда грозно потрясавший своими длинными седыми бакенбардами,-- часто обрушивался на Серова, отчитывал и грозил всеми гимназическими скорпионами1. Педагоги и не подозревали, что не с леностью имеют они дело, а с властным призванием, которое поглощало всего мальчика, владело всеми его мыслями и мечтами и не оставляло ему сил и досуга заниматься гимназическою мудростью. Уже тогда Серов, бравший раньше уроки у кого-то в Мюнхене, потом у Репина в Париже, был художником, только художником; кроме карандашей и красок ничего не хотел знать. От гимназических товарищей эта его страсть, его талант были скрыты, и особым престижем или симпатией он в этой маленькой среде своих сверстников, насколько помню, не пользовался.
   С тех пор, как Серов ушел из прогимназии, я долго его не встречал, встретился с ним уже тогда, когда он был признанным, большим художником, когда уже были давно известны его портреты и все прочнее слагалась его слава первого русского портретиста. Я не собираюсь писать ни биографии, ни даже некролог Валентина Александровича, я набрасываю лишь клочки случайных, разрозненных воспоминаний, и потому ничего не буду говорить о том, как дошел Серов до славы, как вырос в первоклассного художника, которым восхитился и Париж, когда, кажется, в 1900 году, появились серовские портреты в Салоне и были награждены высшею наградою2. И вообще не буду говорить о художнике,-- но позвольте немного слов о человеке.
   Угрюмый мальчик стал и угрюмым человеком. Я часто встречал его в разных собраниях больших и маленьких, проводил вместе с ним вечера,-- и как редко слышал я его разговаривающим. Не я один. Говорить Серов не любил совершенно определенно, а если и говорил, то непременно отрывочными, лаконическими фразами. Мне вспоминается характерный рассказ о том, как провели вечер вместе Серов и поэт Балтрушайтис3, также великий молчальник, которому кто-то в шутку даже прислал раз визитные карточки с строчкой под фамилией -- "профессор красноречия". За два часа, что они провели за одним столиком, оба в общей сложности не произнесли и двадцати слов. И оба разошлись очень довольные. "Мы великолепно помолчали",-- рассказывал один из "собеседников"...
   Даже когда Серов бывал в духе и хорошем настроении, он редко раскрывал свои губы, только как-то по особенному, очаровательно усмехался. Не раз я видел его на развеселых собраниях в артистическом кабачке "Летучей мыши", которую Серов любил, даже тратил иногда свое время на рисование плакатов-карикатур для украшения кабачка4. Все кругом шумит, хохочет; сыплется град острот, шуток, иной раз -- довольно колких. Серов явно в духе, лицо светится улыбкою, но губы не раскрываются, он молчит упрямо, даже тогда, когда амфитрион кабачка, Балиев, усиленно вызывает его, силится Noтянуть в перекрестный огонь шуток и острот. К слову сказать, и в последний раз пришлось мне увидать Серова именно в такой обстановке, на том собрании "Летучей мыши", с месяц назад, в котором чествовали известного французского художника-новатора, Матисса5, и в подвале было особенно много художников. Даже Матисс, не понимавший языка, был втянут в общую беседу,-- Серов только мягко ухмылялся. А когда ему поставили прямо какой-то вопрос, он ответил однозвучно -- и опять замолк. Эти мои воспоминания -- не случайные. Таким молчальником помнят его все, кто знал. 364
   Но при всем том это был человек с очень большим юмором, с редкою меткостью в речи. Вспоминаются мне несколько заседаний особой комиссии, которая была образована при нашем Литературно-художественном кружке для выработки "Записки о положении русской печати"6. То было в самое начало нашей короткой "весны", еще до конституции. В комиссии принимали участие писатели, публицисты, особенно деятельное участие принимал покойный В. А. Гольцев7; но были привлечены и музыканты, говорившие о цензурных ущемлениях музыкальных произведений, рассказывавшие, например, о запрещении исполнять какую-то симфоническую вещь Литольфа8; были и художники, в том числе И. С. Остроухов, сообщивший богатый материал о цензуре картин, и Валентин Александрович. Он по своему обыкновению больше молчал, прислушивался к тому, что говорилось, и не переставая зарисовывал портретики присутствовавших. К слову сказать, эти его карандашные рисуночки были почти всегда очаровательны, умели передать все существо, всю своеобразность рисуемого лица9. Если вы видели его карандашные наброски Станиславского и особенно Москвина (они потом были на какой-то выставке), вы знаете, как был силен Серов в этой части своего искусства, в этих шалостях своего карандаша. Карандаш он вообще очень любил, и несколько великолепнейших его вещей, в том числе портрет детей Боткина, сделаны цветными карандашами10. В одном частном доме мне случилось несколько лет назад видеть публике неизвестный карандашный же портрет девушки (дочери бывш<его> харьковского профессора химии Хрущова). Какое это было очарование! Среди моих воспоминаний о серовских портретах этому портрету принадлежит одно из почетных мест11. Да, так на том собрании Серов почти не говорил, но те несколько слов, которые он сказал, были так метки, так полны наблюдательности и вдумчивости, что стоили целых речей. "Хватать быка за рога",-- он всегда умел это делать. Если бы я хотел определить, кто впереди всего был в Серове, пожалуй, я должен был бы сказать, что даже не художник, а человек острого ума и живой совести, пытливо искавший правду жизни и остро реагировавший на всякую неправду. Недаром Лев Толстой был самым любимым писателем Серова (кстати, он его почему-то никогда не писал) и, может быть, самым любимым человеком. Серов не был меланхоликом по натуре, угрюмость в нем была только кажущаяся. Но он всегда напряженно думал, всегда все старался додумать до конца. А кто, думающий так в наших условиях, кто, не зараженный легкомыслием, может сохранить безоблачные и легкие настроения? Серов их во всяком случае не знал. То, что мимо других скользило, еле задевая, в нем глубоко затрагивало всю душу. Художники знают, например, как тяжело он принял недавний раскол в "Союзе", как вся эта история больно отразилась на нем12. Или другая история, со скульпторшей Голубкиной, которой, несмотря на ходатайство Серова, генералом Гершельманом, по должности генерал-губернатора, стоявшим во главе совета Училища живописи и ваяния, было отказано в разрешении заниматься в скульптурном классе. Всякая несправедливость терзала его, для нее были у него обнаженные нервы. Знают близкие к нему и то, как переживал он годы "весны" и революции... Он никогда, даже в вопросах политических, не шел на поводу у других, у готового мнения, у него всегда были свои, выработанные с громадною искренностью и внимательностью, был свой ясный, в бою со всеми сомнениями, добытый символ веры.
   О редкой наблюдательности и прозорливости Серова говорить не приходится,-- без этих способностей не стал бы он таким портретистом, потому что его портреты всегда обнажали всю подоплеку человека, которого он писал, обнажали самое характерное, срывая с этого характерного все маски и личины. И иной раз его портреты нельзя назвать иначе, как беспощадными. Напомню хотя бы портрет теперь давно покойного московского молодого миллионера и мецената, пробовавшего себя и в роли романиста, Мих. Абр. Морозова, того, который будто бы был прототипом сумбатовского Рыдлова. Серов не пожалел свою натуру, поставил все точки над i... Или хотя бы тот женский портрет (уже пожилой женщины в жемчугах и бриллиантах), который экспонировался на выставке года два назад. Это был настоящий портрет, и прекрасный, но, право, никакая карикатура не могла бы, по-моему, быть злее... И многие тогда дивились, как это дама разрешила выставить13...
   Вы знаете, как умирал Серов, как нежданна, как быстра была его смерть. Я не стану повторять подробности его смерти. На Москву, на ее художественный и литературный мир она произвела впечатление потрясающее. Давно никакая смерть не производила такого впечатления. И как это понятно! Ведь выбыл нежданно из строя человек, который был еще очень далек от дряхлости, человек во всеоружии таланта и силы, который еще не совершил всего, что мог. Пред ним лежал долгий и славный путь; он обещал нам еще столько громадных художественных радостей. Мы опустим завтра в могилу на кладбище Донского монастыря свои самые большие художественные надежды14. И вместе с первоклассным художником опустим человека, к которому больше, чем к кому-нибудь, идут слова датского принца о Гамлете-отце15...
   

КОММЕНТАРИИ

   1 Алексей Гордеевич Кашкадамов (1826--1903) -- известный московский педагог, член совета попечителя Московского учебного округа (Адрес-календарь разных учреждений г. Москвы на 1877 г. М., стр. 446). В 80-х гг. Кашкадамов был директором 1-й прогимназии, затем 7-й гимназии. Сестра Станиславского, вспоминая о детских годах, писала о Кашкадамове: "Очень любили мы Алексея Гордеевича Кашкадамова. Это был крупный человек с небольшими седыми бакенбардами, серыми навыкате глазами. Часто приходил к нам из гимназии во фраке с золотыми пуговицами. Он был преподавателем русского языка и русской литературы, которую действительно хорошо знал и любил. Образованный, умный, развитой человек, Алексей Гордеич был своим у нас в семье. Родители часто советывались с ним. Мы были очень дружны с его сыновьями" (З. С. Соколова. Детство и молодость К. С. Станиславского.-- "Театральное наследство". К. С. Станиславский. Материалы. Письма. Исследования. М., 1955, стр. 368). Теплыми словами отозвался на смерть Кашкадамова его ученик В. М. Дорошевич (Без циркуляра.-- "Русское слово", 1903, 9 июня" No 157).
   Грабарь в статье "Кончина В. А. Серова" рассказывал: "...учеником Серов был мало прилежным, не лежала его душа к гимназической науке, и много было с ним хлопок инспектору прогимназии А. Г. Кашкадамову и учителям" ("Русские ведомости", 1911, 23 ноября, No 269).
   2 Здесь Эфрос ошибается. В 1900 г. в Париже произведения Серова экспонировались не в Салоне, а на Всемирной выставке.
   3 Юргис Казимирович Балтрушайтис (1873--1944) -- Поэт-символист, переводчик, после Октябрьской революции полномочный представитель Литовской республики в Москве.
   С Балтрушайтисом Серов встречался в 1907--1911 гг. в обществе "Свободная эстетика".
   4 "Летучая мышь" -- театр-кабаре, основанный в 1908 г. актером Художественного театра Н. Ф. Балиевым (1877--1936). Театр пользовался большой известностью среди артистической и художественной Москвы.
   5 Анри Матисс (1869--1954) -- французский живописец, график, театральный художник, выдающийся представитель постимпрессионизма. Орган французской компартии "Юманите" говорит о Матиссе как о "великом художнике, который всегда откликался на самые благородные заботы своих современников и чье творчество составляет славу Франции" ("L'Humanité", Paris, 1954, 5 novembre). Действительно, в 1950 г. в возрасте 81 года Матисс подписал требование о запрещении атомного оружия, а накануне Венского конгресса народов в защиту мира он вместе с Пабло Пикассо обратился с посланием к борцам за мир.
   Серов и Матисс были, по-видимому, знакомы. В 1910 г. Серов сообщил, что он был тогда "очевидцем" восхищения Матисса постановкой "Шехеразады" на сцене парижского театра Grand Opéra силами дягилевской труппы (Серов. Переписка, стр. 384). Во время пребывания Матисса в Москве в конце октября -- начале ноября 1911 г. газеты неизменно называли Серова среди лиц, чествовавших французского художника.
   Вечер в "Летучей мыши", о котором упоминает Эфрос, состоялся в начале ноября 1911 г. На нем чествовали артистку M. M. Блюменталь-Тамарину по поводу 25-летия ее артистической деятельности. В сообщении об этом вечере говорилось: "Кого-кого только не было в "Мыши": артисты, художники, коммерсанты -- все слилось в нарядную, изящную, оживленную толпу. Конечно, множество артистов Художественного театра -- Вишневский, Леонидов, Москвин, Лужский, Адашев и др., Е. В. Гельцер, Ф. А. Корш с дочерью, масса коршевцев, художники самых разнообразных направлений -- Жуковский, Добужинский, Серов,-- Брюсов. Приехал с Остроуховым художник Матисс" (Я. Львов. В "Летучей мыши".-- "Рампа и жизнь", 1911, No 45, стр. 12).
   С творчеством Матисса Серов познакомился в Париже осенью 1909 г. Тогда он писал жене: "Матисс, хотя и чувствую в нем талант и благородство -- но все же радости не дает -- и странно, все другое зато делается чем-то скучным -- тут можно попризадуматься" (Серов. Переписка, стр. 167).
   В 900--910-х гг. творчество Матисса очень трудно воспринималось многими русскими художниками. Репин, например, заявлял, что Гоген и Матисс -- "взбитые парижской рекламой нахальные недоучки" (И. Репин. Критикам искусства. Письмо в редакцию.-- "Биржевые ведомости", 1910, 2 марта, No 11592). В 1911 г. Бенуа очень красноречиво описал, как тяжело подходил к пониманию Матисса тонкий знаток и поклонник французского искусства С. И. Щукин (Александр Бенуа. Московские впечатления.-- "Речь", 1911,4 февраля, No 34).
   6 Комиссия, о которой упоминает Эфрос, работала с 23 февраля по 2 апреля 1905 г. Она должна была составить мотивированную записку о "настоятельной необходимости полной отмены как карательной, так и предварительной цензуры по отношению ко всем произведениям печати и искусств" (Среди литераторов и художников.-- "Русское слово", 1905, 23 февраля, No 52). В. А. Гольцев был председателем этой комиссии, а членами ее -- "журналисты В. В. Каллаш, А. К. Дживелегов, А. А. Мануйлов; беллетристы Е. Н. Чириков и П. Д. Боборыкин; представители научной литературы М. Я. Герценштейн и К. А. Тимирязев; драматурги Вл. И. Немирович-Данченко и Н. И. Тимковский, представители театра Станиславский и Качалов, художественного творчества Серов и Остроухов и музыки -- Ю. Энгель и С. Кругликов" (там же). Члены комиссии составили записки о пагубности цензуры. Серов и Остроухов представили "Записку о цензуре в области изобразительных искусств". В ней они заявляли: "В области искусств изобразительных мы находим нежелательной цензурную опеку, ее "педагогический гнет". Цензура несомненно стесняет свободу художественного творчества: имея впереди возможный запрет, художник наш часто отказывается от трактовки сюжетов, свойственных данному настроению его художественной мысли, или трактует их не со всею искренностью" (Московский Литературно-художественный кружок. На правах рукописи. М., 1905, стр. 16). Далее в своей записке Серов и Остроухов приводили несколько фактов "для характеристики цензурной опеки последних 25 лет". Некоторое представление об умонастроении членов комиссии и Литературно-художественного кружка дает протокол общего собрания от 11 мая 1905 г., на котором обсуждался доклад комиссии. Один из выступавших, А. К. Дживелегов, утверждал, что "работы комиссии по фактам, в них содержащимся, являются превосходным агитационным средством, которым нужно пользоваться теперь же пока еще общество возбуждено и прислушивается к критике бюрократической системы. Потом будет уже поздно". Другой член кружка М. Л. Мандельштам, соглашаясь с Дживелеговым, отмечал, что брошюру с материалами комиссии "ни в коем случае не следует направлять в бюрократические учреждения, ибо это будет бесполезно. Нужно придать ей широкую гласность и тем дать обществу новый материал для борьбы с бюрократическим строем. Оратор предложил разослать брошюру в некоторые земские и городские управы, общественные организации и редакции периодических изданий" (не издано; отдел рукописей ЛБ). Это предложение и было принято и, по-видимому, проведено в жизнь, так как в петербургской газете "Слово" появилась большая статья с изложением докладов, представленных комиссией. В статье, в частности, отмечалось: "Московскому литературно-художественному кружку, имеющему в среде своих членов видных представителей науки, искусства, литературы, в начале этого года пришла интересная мысль: устами наиболее ярких представителей различных отраслей искусства рассказать и иллюстрировать примерами из нашей искалеченной действительности весь вред и скверну цензурного установления. Избранная для этой цели комиссия, под председательством В. А. Гольцева, с честью выполнила возложенную на нее задачу и нарисовала такую яркую картину цензурного произвола во всех областях человеческого творчества, что с ней было бы грешно не познакомить читателей <...> О цензурной опеке в области искусств изобразительных доклад представили И. Остроухсв и В. Серов, ярко показав, как цензура стесняет свободу самого художественного творчества" (О. Р. Цензура перед судом представителей искусства.-- "Слово", 1905, 24 сентября, No 265).
   7 Виктор Александрович Гольцев (1850--1906) -- критик и публицист, редактор (с 1885 г.) и издатель (с 1905 г.) журнала "Русская мысль"; один из ведущих сотрудников либеральных "Русских ведомостей". Одно время он был профессором Московского университета, из которого был удален за неблагонадежность. Немирович-Данченко вспоминал о нем: "Я как сейчас вижу перед собой на каком-нибудь банкете Гольцева. Он до конца жизни остался честнейшим человеком и преданнейшим прогрессу журналистом" (Вл. И. Немирович-Данченко. Из прошлого. М., 1938, стр. 12).
   8 Анри Шарль Литольф (1818--1891) -- французский композитор, пианист, дирижер. Речь идет о концертной увертюре "Робеспьер", в которой были использованы напевы французских революционных песен. С. Н. Кругликов, указывая в своей записке, что "музыка не в стороне от цензурных забот" в качестве одного из многочисленных примеров ссылался на факт запрещения этой увертюры петербургским градоначальником Ф. Ф. Треповым (Московский Литературно-художественный кружок. На правах рукописи. М., 1905, стр. 21).
   9 Известны наброски Серова с Гольцева, Станиславского и Тимирязева, исполненные на одном листе (ГТГ). Наброски эти обычно относили к 1900-м гг. (например, см.: Валентин Александрович Серов. Выставка. Составитель каталога Н. В. Власов. М., 1953, табл. 23). Между тем, можно более точно указать, когда они были исполнены: март-апрель 1905 г.-- это единственное время, когда Серов мог их видеть всех троих вместе, то есть во время работы указанной комиссии. Другие исполненные тогда же наброски, о существовании которых можно заключить из слов Эфроса, до нашего времени не дошли.
   10 Речь идет о двойном портрете, выполненном Серовым в 1900 г.,-- Александры Сергеевны Боткиной (р. в 1891 г.), в замужестве Хохловой, заслуженного деятеля искусств РСФСР, профессора Государственного института кинематографии, и Анастасии Сергеевны Боткиной (1892--1942) в замужестве Нотгафт.
   По словам Грабаря, Серов "бесконечно долго и любовно" работал над этим портретом, "сделав один из своих самых совершенных рисунков" (Грабарь. Серов. "Искусство", стр. 278). Ныне портрет в ГТГ.
   11 Портрет Нины Хрущовой (пастель, 1903 г.) находится в ГТГ.
   12 О расколе в "Союзе русских художников" в 1910 г. см. т. 2 настоящего изд... стр. 14, 15, прим. 9, стр. 21.
   13 Речь, по-видимому, идет о портрете Евдокии Сергеевны Морозовой, жены известного коллекционера И. А. Морозова, ранее -- кафешантанной певицы.
   Портрет Е. С. Морозовой, выполненный Серовым в 1908 г., экспонировался на шестой выставке "Союза русских художников" в 1908--1909 гг., рядом с портретами А. П. Ленского, А. И. Южина и М. Н. Акимовой. Художественный критик П. Д. Эттингер из выставленных Серовым работ выделял женские портреты, находя в них "очень много живописного мастерства и тонкой экспрессии" (Художественные выставки.-- "Русские ведомости", 1909, 8 января, No 5). Ныне портрет находится в ГТГ.
   14 В 1939 г. могила Серова была перенесена на Новодевичье кладбище.
   15 По-видимому, Эфрос имеет в виду следующие слова Гамлета о своем отце:
   
   Поистине такое сочетанье,
   Где каждый бог вдавил свою печать.
   Чтоб дать вселенной образ человека.
   
   ("Гамлет", акт III, сцена IV.-- Уильям Шекспир. Полное собрание сочинений. Т. 6. М., 1960, стр. 96).
   При известии о смерти Серова Эфрос больше думал о потере человека, чем художника: "Какой кристальной нравственной чистоты был этот человек, какой суровой строгости к себе и какой великой чуткости, истинно рыцарская душа..." (Чужой <Н. Е. Эфрос>. Кончина В, А. Серова.-- "Речь", 1911, 23 ноября, No 322).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru