Филипп II, король Испании, родился в 1527 г., был сыном императора Карла V и его супруги Изабеллы Португальской. Воспитание его сильно хромало. Отец, поглощенный задачами мировой политики, руководил Филиппом II издали и письмами старался пробудить в нем дух государственной мудрости. Учителя Филиппа II тоже были не на высоте, и в самый расцвет культуры Возрождения юный принц не сумел усвоить себе основ гуманистической науки: в противоположность отцу, он всегда оставался весьма посредственным латинистом. Не питал он склонности и к военному делу. Всю жизнь он предпочитал тишину своего кабинета шуму полей сражения и с пером в руке чувствовал себя увереннее, чем с обнаженным мечом. В нем не осталось ничего от рыцарственного духа его бургундских предков. Его душе чужды были романтические фантазии. Даже в любви, в то распутное время, в какое он жил, Филипп II оставался скудным прозаиком: рассказы о его разнузданности, в изобилии сочинявшиеся современниками, принадлежат к числу вымыслов. Угрюмый, замкнутый в себе, одолеваемый опасениями при свидании сказать что-нибудь лишнее, Филипп II предпочитал сноситься даже со своими ближайшими советниками в одном здании, путем записок. Поэтому количество дошедших до нас его писем огромно. В тиши своего мрачного, как он сам, Эскуриальского дворца, Филипп II обдумывал и приводил в исполнение свои планы. Там рождались дикие замыслы, продиктованные экстазами одиночества и больного фанатизма. Современники утверждали, что Филипп II никогда в жизни не смеялся. Один только раз его каменное лицо, увековеченное Тицианом, озарилось чем-то вроде улыбки: когда ему сообщили о Варфоломеевской ночи в Париже. Он умел сдерживать и выражение радости и чувство самого тяжелого отчаяния: известие о Лепантской победе вызвало с его стороны только кислое замечание по адресу победителя дон Хуана Австрийского, а герцог Медина Сидония, адмирал Великой Армады, по вине которого Испания потеряла свой военный флот, сподобился милостивого высочайшего утешения. Выдержка и самообладание у Филиппа II были огромны. Работоспособность его не знала границ. Он целыми днями просиживал над чтением депеш, получавшихся со всех концов его беспредельных владений, с увлечением, внимательно их изучал и на каждую клал свою резолюцию. Но эта деловая энергия никогда не вдохновлялась широкими государственными идеями. Она была мелка по стилю и по размаху, напоминала какую-то конторскую механическую работу. Она не толкала жизнь, а сковывала ее. Сотрудники и советники Филиппа II, даже те, на которых он считал возможным положиться, не чувствовали никакого простора в своей деятельности. Инициатива у них всегда была связана подозрительной и ревнивой королевской опекой. А у самого короля отсутствовал существеннейший элемент крупного политика: способность быстро находить нужное решение. Он колебался и этим часто губил дело.
Филипп II больше всего на свете любил свою власть. Вся его политика, внутренняя и внешняя, все равно каких она касалась дел, мирских или религиозных, восходила к властолюбию, как к источнику. Даже характер его в зрелые годы сложился под этим направляющим влиянием. К этому, правда, присоединялось еще высокомерие, такая же наследственная, такая же неискоренимая принадлежность Габсбургов, как выпяченная нижняя челюсть. Но у Филиппа II высокомерно было квалифицированное: не психологическое, если можно так выразиться, а политическое. В короле божьей милостью он видел воплощение идеи государства и считал себя столь же, если не больше, непогрешимым, как папа. Никто и никогда не умел убедить его, что он неправ, что мера, им предполагаемая, может оказаться ошибочной или вредной с точки зрения его собственных интересов. Да никто и не решился бы на такую попытку, будь то любимец, вроде Альбы, будь то интимно близкий человек: жена, любовница. Даже духовники могли похвалиться каким-нибудь влиянием только тогда, когда они подсказывали Филиппу II его собственные мысли и намерения. Опьяненный властью Филипп II был чрезвычайно и по мелкому недоверчив: ему все казалось, что кто-то постоянно покушается на его жизнь или на его права. Отсюда его жестокость в подавлении всяких, не только восстаний, но просто общественных течений, расходящихся с его взглядами и планами. Борьба Филиппа II с протестантами и с морисками, ознаменовавшаяся такими нелепыми, ничем не оправдываемыми свирепствами, лишившая страну ее жизненных ресурсов, -- велась им во имя идеи.
Филиппа II часто изображают фанатиком католицизма. Но фанатизм у него был только в действиях. Идея борьбы с инакомыслящими в религиозной сфере была политическая, что составляло очень обычное явление и в эпоху реформации и в эпоху контрреформации. В этом отношении Филипп II ничем не отличался от такой родственной ему натуры, как Екатерина Медичи. Конечно, инквизиция работала не покладая рук, и аутодафе, на которых Филипп II присутствовал иногда лично, без счета "спасали души" разных протестантов, мавров, морисков, евреев и прочих врагов католической церкви. Но в глазах Филиппа II все эти еретики были, прежде всего, врагами не церкви, а его и его королевской власти: совершенно так же как поборники Арагонских вольностей, с которыми он расправлялся столь же сурово, не стесняясь "фуэросами" провинции. Вообще никаких "вольностей", основанных хотя бы на самых твердых юридических титулах и традициях, Филипп II не переносил. Чтобы не очень раздражать кастильскую аристократию, с которой он все-таки чувствовал себя кровно связанным, он от времени до времени собирал кортесы, но решения их им игнорировались, и, в конце концов, вся работа кортесов в редкие периоды их существования сводилась к тому, что они без конца приносили жалобы на нарушения всех установленных конституционных обычаев.
Вся политика Филиппа II, направляемая этими идеями, была насквозь пропитана каким-то мрачным доктринерством. Дальше всего она была от настоящей, живой жизни и от ее требований. Нет ничего удивительного, что экономические процессы, беспощадно приносимые в жертву слепой политике, пришли в полный упадок. Страна была разорена и, разоренная, лишалась ресурсов политической мощи (см. XXII, 202 и 208/209).
Филипп II вступил на престол в 1556 г., после отречения своего отца. Он был женат четырежды: на Марии Португальской, матери Дон-Карлоса (см. XXIII, 500/501), на Марии Английской, на Елизавете Французской, на Анне Австрийской, матери Филиппа III. Умер в 1598 г. после мучительной и долгой болезни.