Lib.ru/Классика: Драгоманов Яков Акимович. Стихотворения

СТИХОТВОРЕНІЯ.

МОРЛАХЪ ВЪ ВЕНЕЦІИ.

(Мысль изъ Сербской пѣсни.)

Когда я послѣдній цехинъ издержалъ,

И видя измѣну въ злодѣйкѣ дѣвицѣ,

Въ раздумьѣ бродилъ л, -- Волохъ мнѣ сказалъ:

"Димитрій! пойдемъ, братъ, къ Приморской столицѣ *);

Мы дѣвицъ-красавицъ найдемъ въ тѣхъ стѣнахъ,

А денегъ-то, денегъ -- что камней въ горахъ!

"Солдаты ребяты всѣ въ златѣ горятъ,

Знай пьютъ, да поютъ, да мѣняютъ уборы,

Накормятъ тебя, напоятъ, наградятъ,

И съ честью отпустятъ назадъ въ твои горы.

Твой шпенцеръ блеснетъ бахрамой, галуномъ,

Кинжалъ зазвенитъ на снуркѣ золотомъ.

"Войдешь-ли въ деревшо: куда ни пойдешь,

Красотки-молодки у оконъ столпятся;

Ты станешь, пригрянешь, мигнешь, запоешь,

Цвѣтки да вѣнки на тебя повалятся.

Скорѣй-же, Димитрій, до пышныхъ палатъ;

Не думай: въ столицу -- и будешь богатъ! "

Повѣрилъ безумецъ: покинувъ свой кровъ,

Отчизну смѣнялъ на пустыя громады!

Здѣсь хлѣбъ мнѣ насущный, какъ ядъ нездоровъ,

Здѣсь воздухъ чужой по навѣетъ прохлады,

Здѣсь волю купи, и дыханье купи --

Я чахну, прикованъ, какъ песъ на цѣпи.

Дѣвицамъ-ли ввѣрю я муку тоски,

Дѣвицамъ смѣшны мои вопли простые;

Тутъ самые горцы, мои земляки,

Забыли языкъ и обычай родные;

Я здѣсь, какъ тростникъ, пересаженный въ зной:

Сожжетъ его солнцемъ и сломитъ грозой.

Я. Драгомановъ.

(*) Такъ Калабрійцы называютъ Венецію.

"Гирлянда", No 3 и 4, 1832

ШАНФАРИ.

АРАБСКАЯ КАССІІДА.

Друзья! поднимайте верблюдовъ на ноги скорѣй:

Шанфари къ врагамъ отъѣзжаетъ изъ вашихъ степей.

Укладены вьюки; ремень ихъ къ горбамъ притянулъ;

Впередъ! Ночь спокойна, и мѣсяцъ пустынный блеснулъ.

Въ дорогу! Когда же ночные туманы сойдутъ,

Безстрашному всюду отъ козней найдется пріютъ.

Не тѣсно нигдѣ мнѣ, когда я разсудкомъ владѣю,

И роскошь изгнать, а горе размыкать умѣю.

Найду я друзей и вѣрнѣй и надежнѣе васъ:

То волкъ сиво-бурый, то пестро-узорчатый барсъ,

Съ добычей растерзанной въ пасти, хромая гіена;

Они мнѣ друзья: у нихъ неизвѣстна измѣна!

Нѣтъ ложнаго друга, что тайны въ устахъ не хранить,

Въ пустынѣ заблудшаго брата съ насмѣшкой бѣжитъ.

У нихъ за обиду -- есть месть, за насиліе -- бой!

Отважны -- но имъ не сравниться въ отвагѣ со мной.

Я первый на встрѣчу врагамъ вырываюся въ поле,

Въ раздѣлѣ жъ добычи послѣдній являюсь за долей.

Великостью мысли и воли вы мнѣ не равны:

Кто чувствуетъ цѣну себѣ, тотъ стоитъ цѣны!

Я васъ оставляю, не стану по васъ горевать,

По людяхъ, которыхъ добромъ я не могъ привязать.

Къ вамъ сердце мое никогда не лежало вполнѣ.

Товарищей трое надежныхъ осталось при мнѣ:

Безстрашное сердце, мой клинокъ булатный лихой,

Да лукъ мой желтый, какъ шея верблюда крутой;

Съ нимъ поясъ богатый на немъ бахрама дорогая;

Колчанъ вырѣзной, тетива въ моемъ лукѣ тугая,

Что выславъ стрѣлу, такъ жалобно стонетъ по ней,

Какъ нѣжная мать по похищенной дочкѣ своей.

Не воръ я, что ночью, подкравшись къ чужимъ табунамъ,

Вспугнетъ жеребцовъ и кобылъ выгоняетъ купцамъ;

Я не трусъ, не пустой волокита за женскимъ хвостомъ,!

Что мыслить, и судитъ, и дышитъ лишь женскимъ умом".

Мое сердце не дрогнетъ, хоть въ сѣчѣ порой встрепенется;

Воробьинымъ неровнымъ полетомъ въ груди не забьется.

Кто видѣлъ чтобъ я, весь день просидѣвъ подъ шатрами,

Рѣсницы сурмою, а волосы мазалъ духами?

Когда я въ степи среди ночи дорогу терялъ,

Хоть вихорь и прахомъ, и щебнемъ меня осыпалъ?

Лечу на перблюдкѣ, за мною лишь вѣтеръ летитъ,

И брызжутъ огнистой струею кремни отъ копытъ.

Мнѣ голодъ ничтоженъ: въ глубокомъ раздумьѣ моемъ

Я стисну его, задушу -- и не помню объ немъ;

Питаюсь я прахомъ, и голодъ, сдаваясь безъ бою,

Съ стыдомъ сознается въ безсильѣ своемъ надо мною.

А если бъ остался въ обозѣ, въ наметахъ моихъ,

Гдѣ пища привольнѣй? Гдѣ болѣе винъ дорогихъ?

Но горько душа моя ваше презрѣніе сносить,

И если я васъ не брошу, -- она меня броситъ.

Въ груди моей мщенье свернулось, и вьется во мнѣ,

Какъ нитка крутая на пущенномъ внизъ вертепѣ.

Съ зарей выхожу я, какъ волкъ на добычу голодный;

Онъ рыщетъ, и пастью лишь вѣтеръ хватаетъ холодный.

Избѣгавъ пустыню, въ излучинахъ голыхъ степей

Заляжетъ, бродяга, и ждетъ тамъ добычи своей.

Когда жъ, истощавъ, изнурись безполезной засадой,

Онъ взвоетъ -- и вой его вторитъ голодное стадо!

Какъ мѣсяцъ, и плоскій и тощій, сквозить въ облака,

Такъ плоски ихъ ребра и тощи пустые бока;

Обрыскавши степь, они стонутъ, визжатъ отъ страданья;

Ихъ зубы звенятъ, какъ стрѣлы во время гаданья;

Ихъ впалыя очи понуро, сердито глядятъ;

Разинуты пасти, какъ пни разщемленны, торчать.

Завылъ -- и они съ нимъ завыли, сбѣгаясь на кочки --

Гакъ плачутъ Фариса убитаго жены, иль дочки --

Умолкнулъ и смолкли они. Вытье имъ въ отраду:

Товарищъ въ бѣдѣ знать пріятенъ и волчьему стаду.

Раздѣльное горе какъ будто не такъ тяжело.

Вотъ стадо голодную пѣсню опять завело,

Во вотъ оно смолкло -- въ молчаньѣ лишь шерсть свою гложетъ:

Лучше молчать и страдать, когда вопль не поможетъ.

Несусь къ родинку я -- и жаждущихъ строусовъ стая

Напрасно несется, толпясь и крылами махая;

Не обгонитъ ихъ быстрый вожатый верблюдки лихой --

Ужъ я у ключа, а ихъ стая далеко за мной.

Я далѣе въ степь -- а птицы на мутный родникъ.

Ихъ раздутые зобы, къ водѣ опущенный языкъ --

Погоды предвѣстникъ. Отъ крика все стонетъ крутомъ,

Какъ гулъ каравана вдали на привалѣ дневномъ.

Вотъ снова снялися, и вновь къ роднику налетѣли,

И сжалися въ тѣсный кружокъ, и колодецъ обсѣли;

Напились, зашумѣли, по воздуху крылья раскинувъ,

Какъ въ злачныхъ оазахъ толпа удалыхъ Бедуиновъ.

Но если война безъ меня встосковалась по мнѣ --

Довольно и вѣрно мечемъ послужилъ я войнѣ;

А нынѣ несчастій гнѣзда въ груди моей свили,

Страданья по жеребью тѣло мое раздѣлили;

Засну ли -- они, надъ моею склонившись главой,

Глядятъ, гдѣ бъ вѣрнѣе ударъ нанести роковой.

Бѣда за бѣдою стремятся меня поразить,

Печали путемъ лихорадки привыкли ходить,

И пуще недуга терзаютъ убитую душу мою,

Летятъ, припадаютъ, какъ жадныя птицы къ ручью;

Сто разъ ихъ сгоняю -- сто разъ онѣ вновь налетятъ,

И справа, и слѣва и сверху, и снизу разятъ!

Я бѣгалъ въ засуху босой по равнинѣ степей,

Катясь по хребту ихъ, какъ лютый питомецъ ихъ, змѣй.

Хоть въ нѣгѣ я вскормленъ, въ богатствѣ, въ довольствѣ созрѣлъ,

Но сынъ я терпѣнья: терпѣнья бронею одѣлъ

Я грудь удалую, въ которой отвага гіены.

Одеждой упорства покрывъ мои голые члены,

Въ степи безъ шатра я, и въ зной безъ покрова лежу,

И веселъ, богатъ я, затѣмъ что себя не щажу.

Въ дни прошлые счастія роскошь меня не прельщала,

Постыдная праздность далеко Шанфари бѣжала.

Слѣдилъ ли я ухомъ пытливымъ за вздорной молвой?

Когда я наморщилъ чело передъ славой чужой?

Вы помните ль ночь роковую, ту ночь непогодну,

Такъ темно-ужасную, такъ нестерпимо-холодну,

Что Арабъ, чтобъ согрѣться, сжигалъ свои стрѣлы и лукъ?

Я вышелъ на битву, спустился къ врагамъ, какъ паукъ;

Мой вѣрный вожатый была" молній пожаръ въ небесахъ,

Сподвижники -- громы, тревога и вражескій страхъ!

Оставивъ дѣтей сиротами, вдовицами женъ,

Пришелъ я, какъ вышелъ -- грозою и тмой окруженъ.

Поутру, когда я спокойно въ шатрѣ отдыхалъ,

Слухъ грозный о мнѣ, какъ самунъ, по степи пробѣжалъ.

Сошлось двѣ толпы тамъ враговъ пораженныхъ моихъ;

Я слышалъ догадки, распросы, проклятія ихъ.

"Слыхали -- толкуютъ -- какъ въ полночь собаки ворчали;

Мы думали, волкъ пробѣжалъ, иль гіены рычали,

Иль вспуганный строусъ въ пустынѣ крылами взмахнулъ,

Но песъ заворчалъ у кочевья -- и тотчасъ уснулъ.

То дивъ ли жестокій крови нашей вздумалъ испить?

Человѣкъ ли? -- Но нѣтъ! человѣку столькихъ не убить!"

Я въ полдень, какъ своды небесные зноемъ пылали,

Какъ змѣи отъ жару по степи вились и скакали,

Въ дирявомъ плащѣ къ раскаленной землѣ припадалъ,

И снявши турбанъ мой, я солнце главой вызывалъ.

Мои грязные кудри, какъ змѣи вися по вискамъ,

Клочками къ немытымъ моимъ прилипали щекамъ.

И лоно пустыни моей, безпредѣльной, нѣмой,

Нагое и твердое всюду, какъ щитъ боевой,

Босыми стопами Шапфари не разъ измѣрялъ.

Завидѣвъ громады утесовъ пустынныхъ и скалъ,

Какъ песъ быстроногій, взлѣзалъ я къ ихъ острой вершинѣ.

Тамъ прядали дикія серны по голой стремнинѣ,

Одѣтыя волной пушистой, и зыбкой, и нѣжной,

Какъ красныя дѣвы, въ одеждѣ своей бѣлоснѣжной;

Онѣ по пугались пришельца въ привольѣ своемъ,

Считая его вожатымъ ихъ стада козломъ,

Который съ такими на лбу роговыми вѣтвями,

Что вскинувши морду, хвоста досягаетъ рогами,

Иль ими вцѣпившись за острый гранита отвѣсъ,

Повиснетъ, какъ пташка, въ бездонной лазури небесъ!

ЯКОВЪ ДРАГОМАНОВЪ.

"Сынъ Отечества и Сѣверный Архивъ", No 3, 1838

ЗАВѢТНЫЙ ПЕРСТЕНЬ.

Въ часъ разлуки роковой,

Дива милая вручила

Мнѣ, въ залогъ любви святой,

Этотъ перстень золотой,

И сквозь слезы говорила:

"Другъ мой милый! сохрани

Этотъ перстень ты завѣтной,

И въ разлукѣ долголѣтной

На него хоть разъ взгляни....

Онъ напомнитъ тебѣ друга

И любовь и тайный жаръ;

Въ часъ сердечнаго недуга

Облегчитъ души пожаръ.

И ты вспомнишь, какъ рыдала

Я, прощался съ тобой,

Какъ въ слезахъ тебѣ вручала

Этотъ перстень золотой!"

Съ той поры, въ краю далекомъ

Одинокъ живу съ тоской,

И порой, вздохнувъ глубоко,

Посмотрю на перстень мой......

Развернется рай мечтанья,

И воскреснутъ въ сердцѣ вновь

Прежнихъ дней очарованья

И надежды и любовь.....

Вспомню тайныя свиданья

Въ сладкомъ сумракѣ ночей,

И восторги и лобзанья.....

И огонь ея очей....

Отуманится взоръ ясной

Тихой грустью и слезой,

И въ раздумьи тайномъ, страстно

Поцѣлую перстень мой!

А. Д.

ТРУПЪ ГОРЦА.

(Съ Нѣмецкаго изъ Пфицера.)

Быстро молва пронеслася по кущамъ приторной долины:

"Въ безднѣ трупъ отрыли упавшаго съ горъ человѣка."

Старъ и малъ спѣшатъ любопытной толпою на диво,

Гдѣ, на ветхой рогожѣ, покойникъ лежалъ, какъ живой.

Всѣ дивятся одеждѣ его стародавняго вѣка,

Только лице молодое и волосы русые были.

Жадно гоняясь за дичью, онъ въ пропасть упалъ со стремнины;

Въ мерзлой рукѣ его штуцеръ двуствольный закостенѣлъ.

Снѣгъ и холодъ чудесно, искусству Египта къ стыду,

Трупъ, какъ живой, сохранили безвреднымъ отъ грознаго тлѣнья.

Жены, мужчины напрасно въ догадкахъ теряются. Громко

Женщины плачутъ и воютъ по злой несчастливца судьбѣ.

Вотъ къ мертвецу притащилась хромая, сѣдая старушка,

Въ ветхой лачужкѣ со страхомъ услышавъ про чудо большое.

Видитъ беззубая трупъ и одежду и ликъ костенѣлый,

Видитъ на пальцѣ его безъименномъ кольцо золотое,

Видитъ -- и вдругъ, какъ снопъ, на трупъ бездыханный упала.

Тяжкая горесть однакожъ воззвала несчастную къ жизни;

"Фридо!" первое было слово на блѣдныхъ устахъ;

"Фридо! ты воротился? но позже чѣмъ обѣщалъ мнѣ!

Семьдесятъ лѣтъ опоздалъ ты къ твоей неутѣшной невѣстѣ!

О! мой милый два цѣлые вѣка людскіе ты проспалъ!

Но и въ объятіяхъ смерти больше живой ты, чѣмъ я.

Все ли ты любишь Гертруду? ты, сохранившій всю юность?

Русы кудри твои, а мои ужъ давно посѣдѣли!

Ахъ! неотвязный женихъ! ты, идучи на охоту,

Снялъ съ меня золотое кольцо и на палецъ надѣлъ;

Я не пускала напрасно. Золота духи не терпятъ,

Дай же кольцо мнѣ обратно, если ты жить не желаешь.

Нѣтъ! отвѣчаешь, это кольцо я завоевалъ,

Нѣтъ! оставь побѣдителю славу добычи безцѣнной.

Ты и сама, мой ангелъ, могла бы на друга сердиться,

Если бъ, невѣрный, съ священнымъ залогомъ любви онъ разстался.

О, какъ отрадна, мой Фридо, мысль неизмѣнной любви!

Но, вспоминая все прошлое, бѣдное сердце тоскуетъ.

Горные духи, гнѣвясь на блескъ золотаго кольца,

Въ мрачной безднѣ тебя, жениха моего, продержали;

Но и въ челюстяхъ смерти ты жизни черты сохранилъ.

Или могучее время безсильно въ пропастяхъ горныхъ?

Я, живая, познала горькій удѣлъ измѣненья!

Юноша! насъ безпредѣльная вѣчность съ тобой раздѣляетъ!

Люди, слѣпые, въ своемъ заблужденьи ничтожномъ, мечтаютъ

Что лишь однажды жестокая смерть у насъ жизнь похищаетъ:

Долго живу я на свѣтѣ, и тысячу разъ умирала я!

Или не вѣрите этому дряхлому, ветхому тѣлу?

Ахъ! не тѣло вянетъ одно, -- съ нимъ и душа увядаетъ.

Но и въ угаснувшемъ сердцѣ взываетъ таинственный голосъ:

Вѣрь! ты все та же, которая трупъ этотъ вживѣ любила.

Юность и прелесть прошли, измѣнили желанья и память,

Лишь, неизмѣнная, вѣрность одна отъ всего уцелѣла.

Да, это я. Я чувствую, какъ устарѣлую душу

Память былаго живитъ и увядшія щеки румянить.

Не осудите, добрые люди! тяжкое горе

Вырвало давнюю тайну любви изъ груди охладѣлой.

Да! передъ вами старуха, какъ страстная дѣвушка плачетъ.

Не осудите! въ потухшемъ горнилѣ потухшихъ страстей

Вспыхнуло снова былое, какъ свѣтлое пламя изъ пепла;

Между прежде и нынѣ парятъ пробужденная па мять,

Духъ бытія раздѣлился какъ будто на двѣ половины.

Ахъ! и не мой ли этотъ мервецъ? вамъ кольцо въ томъ свидѣтель;

Вотъ и товарищъ его ца этой костлявой рукѣ.

Но, мой Фридо! ты видно стыдишься увѣчной старухи:

Видитель ль? кажется, онъ покачалъ головою съ презрѣньемъ.

Фридо! Фридо! иль горные духи тебя ослѣпили,

Въ сердцѣ изгладили образъ твоей неизмѣнной подруги?

О! предайте скорѣе юношу хладной могилѣ:

Въ нѣдрахъ могилы и старость и юность равно истлѣваютъ.

Нѣкогда голосъ Творца воззоветъ изъ бреннаго праха

И, обновленная, жизнь встрепенется, возстанетъ изъ тлѣнья,

Въ тѣлѣ возставшаго старость и юность сольются въ одно;

Вѣчно текущее время совьется въ кольцо роковое!"

Смолкла старуха. Взоръ неземнымъ просіялъ вдохновеньемъ,

Ц, бездыханная, пала на трупъ жениха бездыханный.

Страхъ, изумленье объяли сердца предстоящихъ. Молчанье

Вздохи и стоны лишь прерываютъ. Жены и дѣвы

Миртомъ зеленымъ гробы усопшей четы увѣнчали,

Юноши бренный ихъ прахъ въ одну опустили могилу.

Мирно почіютъ они, сочетавшись въ объятьяхъ земли;

Юность и старость спаялись въ тлетворныхъ объятіяхъ смерти.

Мы, живые, не въ силахъ постигнуть покоя могилы:

Наше понятье и въ гробѣ какой-то духъ жизни мечтаетъ.

О! не осудимъ его: отрадный спасительный другъ,

Онъ примирительной дланью намъ грозный предѣлъ расцвѣчаетъ.

Я. ДРАГОМАНОВЪ.

"Сынъ Отечества", No 14, 1837

КНИГА.

Тогда какъ небеса, средь тысяча даровъ,

Явили существамъ свою святую волю,

Творенье дивное, достойный трудъ боговъ,

Отъ Зевса смертному досталося на долю.

То была книга, даръ златой:

Ее Минерва составляла,

И на заглавіи, премудрою рукой,

Разсудокъ начертала.

И книга та, раскрыта всѣмъ вѣкамъ,

Со всѣхъ вѣковъ должна стереть пороки;

Но ни одинъ изъ нихъ не внялъ ея главамъ

Хотя въ нихъ мудрые таилися уроки:

Младенчество находитъ тамъ

Одни слова, а не ученье;

Вѣкъ юности, однѣ мечты;

Вѣкъ средній, скуку, сожалѣнье;

А старость рветъ листы!

Я. ДРАГОМАНОВЪ

"Сынъ Отечества", No 19, 1837

КАПЛИЦА.

(Подраж. Уланду).

Подъ горой стоитъ каплица

Надъ потокомъ свѣтлыхъ водъ,

У каплицы той дѣвица

Веселится и поетъ.

А надъ свѣжею могилой

Погребальный клиръ гласитъ,

И протяжно звонъ унылой

По покойникъ гудитъ.

Перестань, моя подружка,

Гробовой смущать покой:

О пастушка! о пастушка!

Запоютъ и надъ тобой!

Я. ДРАГОМАНОВЪ.

"Сынъ Отечества", No 19, 1837

РОЗОВЫЙ ВѢНОКЪ.

БАЛЛАДА.

(Съ Нѣм., изъ Уланда.)

Въ свѣтлый, пышный праздникъ Мая,

Споритъ рыцарей кружекъ,

Заслужить копьемъ желая

Майскій розовый вѣнокъ.

И пускаясь въ пылъ сраженья,

Имъ не дороги цвѣты,

Дорогъ признакъ предпочтенья

Отъ царицы-красоты.

Вся украшена цвѣтами,

Но прекраснѣй всѣхъ цвѣтовъ,

Подъ бесѣдкой, подъ вѣтвями

Размариновыхъ кустовъ,

Какъ весенній день блистая

Неземною красотой,

Тамъ сидитъ царица Мая,

Ангелъ тѣломъ и душой.

По дорогѣ, по широкой,

Весь одѣтъ въ стальной бронѣ,

Ѣдетъ рыцарь одинокой

На израненномъ конѣ.

Онъ поникнулъ головою,

Онъ копье къ землѣ склонилъ,

И дрожащею рукою

Бранный поводъ уронилъ.

"Богъ на помощь, молодые,

Благородные друзья!

Ваши игры удалыя,

Ваши сѣчи знаю я.

Я бъ хотѣлъ въ толпѣ веселой

Съ вами копья преломить;

Но рука и мечъ тяжелой

Отказались мнѣ служить.

Посѣдѣлъ я въ битвахъ, други!

Мнѣ знакомы мечъ и щитъ:

Посмотрите, сталь кольчуги

На груди еще лежитъ.

Всюду слѣдуя за славой,

Презирая смерть и страхъ,

Пролилъ я потокъ кровавой

На поляхъ и на моряхъ.

И любовь меня не знала:

Бѣлоснѣжная рука

Никогда не обвивала

Грудь стальную старика,!

Нынѣ поздно вѣрить счастью,

Вспоминать о прошлыхъ дняхъ:

Не зажжется нѣжной страстью

Грудь избитая въ бояхъ!

Годы, годы молодые!

О! когда бъ пришли вы вновь г

Снявъ доспѣхи боевые,

Я бы пѣлъ одну любовь;

Въ свѣтлый, пышный праздникъ Мая,

Въ шумный рыцарей кружокъ

Я бъ вмѣшался, добывая

Майскій розовый вѣнокъ.

Рано я на свѣтъ родился!

Нынѣ счастья времена:

Бой кровавый прекратился,

Всюду радость и весна;

А того, кто вѣкъ скитался,

Кто престола былъ оплотъ,

Кто за родину сражался,

Хладная могила ждетъ!"

Кончилъ храбрый, и забылся;

Меркнетъ свѣтъ въ его очахъ.

Онъ склонился, покатился,

И упалъ съ коня во прахъ.

Всѣ спѣшатъ изъ состраданья

Помощь рыцарю подать;

Ахъ! напрасныя старанья:

Мертвыхъ къ жизни не призвать!

И въ слезахъ царица Мая

Тихо къ рыцарю идетъ,

И вѣнокъ съ себя снимая,

На главу его кладетъ.

"Увѣнчайся, храбрый воинъ!

Горекъ былъ твой грозный рокъ:

Ты одинъ носить достоинъ

Майскій розовый вѣнокъ!"

Я. ДРАГОМАНОВЪ

"Сынъ Отечества", No 21, 1837

СЕРБСКАЯ ПѢСНЯ.

(Подраж. Сербскому').

Когда я послѣдній цехинъ издержалъ,

И свѣдавъ измѣну въ злодѣйкѣ дѣвицѣ,

Въ раздумьи бродилъ я, Волохъ мнѣ сказалъ s

Димитрій! ступай-ко къ морской ты столицѣ:

Ты дѣвицъ-красавицъ найдешь въ тѣхъ стѣнахъ;

А денегъ-то, денегъ! что камней въ горахъ!

Солдаты ребяты всѣ въ златѣ горятъ,

Знай пьютъ, да поютъ, да мѣняютъ уборы;

Накормятъ тебя, напоятъ, наградятъ,

И съ честью отпустятъ назадъ въ твои горы;

Твой шпенцеръ блеснетъ серебромъ, галуномъ.

Кинжалъ зазвенитъ на снуркѣ золотомъ!

Пойдешь ли въ деревню, куда ни пойдешь,

Красотки молодки у оконъ столпятся;

Ты станешь, пригрянешь, мигнешь, запоешь,

Цвѣтки да вѣнки на тебя повалятся.

Скорѣй же, Димитрій, до пышныхъ палатъ!

Не мѣшкай, въ столицу -- и будешь богатъ!

Повѣрилъ безумецъ; покинулъ свой кровъ,

Приволье смѣнялъ на пустыя громады!

Здѣсь хлѣбъ мнѣ насущный какъ ядъ нездоровъ,

Чужой вѣтерокъ не навѣетъ прохлады!

Здѣсь воздухъ купи, и дыханье купи,

Я чахну . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дѣвицамъ скажу ли про муку тоски,

Дѣвицамъ смѣшны мои рѣчи простыя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я здѣсь какъ тростникъ, пересаженный въ зной:

Сожжетъ его солнцемъ и сломитъ грозой!

Я. ДРАГОМАНОВЪ.

"Сынъ Отечества", No 22, 1837

Оставить комментарий Драгоманов Яков Акимович (bmn@lib.ru) Год: 1831 Обновлено: 23/11/2023. 60k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Стихотворения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Морлах в Венеции Шанфари Заветный перстень Труп горца Книга Каплица Розовый венок Сербская песня

Драгоманов Яков Акимович Стихотворения

СТИХОТВОРЕНІЯ.

МОРЛАХЪ ВЪ ВЕНЕЦІИ.

ШАНФАРИ.

ЗАВѢТНЫЙ ПЕРСТЕНЬ.

ТРУПЪ ГОРЦА.

КНИГА.

КАПЛИЦА.

РОЗОВЫЙ ВѢНОКЪ.

СЕРБСКАЯ ПѢСНЯ.

Драгоманов Яков Акимович
Стихотворения