И. И. Замотинъ. Ѳ. М. Достоевскій въ русской критикѣ. Часть первая: 1846--1881. Варшава. 1913. Стр. IV+333. Д. 2 р.
Отъ "систематическаго пересмотра" отзывовъ критики о томъ или другомъ писателѣ г. Замотинъ ждетъ очень многаго: "Такой пересмотръ, говоря, вообще, даетъ историку литературы матеріалъ для сужденій о. томъ, какъ отнеслась къ данному писателю современная ему общественная и литературная мысль въ лицѣ наиболѣе видныхъ своихъ представителей и къ какимъ выводамъ пришла послѣдующая, посмертная его оцѣнка". Мало того, этотъ "пересмотръ" долженъ явиться основой для срѣтенія многихъ другихъ вопросовъ -- вопроса о движеніи общественнаго сознанія въ извѣстную эпоху; о характерѣ литературной критики" въ эту эпоху, о ростѣ изучаемаго писателя, о развитіи его литературной манеры и такъ далѣе.
Для этихъ цѣлей и предпринялъ г. Замотинъ обзоръ критики о Достоевскомъ, ограничившись пока прижизненными отзывами и оцѣнками. "Насколько достигнуты поставленныя цѣли,-- предоставляется судить: читателю". Съ позволенія автора мы рѣшаемся сказать, что высокія цѣли, имъ намѣченныя, достигнуты въ его книгѣ въ слабой степени. Поскольку онъ даетъ цитаты, сборникъ его не лишенъ интереса: Не смотря на то, что первоначальная исторія толкованія Достоевскаго по преимуществу -- какъ это часто бываетъ -- исторія его непониманія, все же это такъ или иначе исторія, наша исторія, наше прошлое, и невозможно не чувствовать себя связаннымъ съ нею. Пророческая ли критика Бѣлинскаго или критическіе промахи Антоновича, Буренинъ ли, уличающій автора "Бѣсовъ" въ заимствованіяхъ отъ Стебницкаго, или "Современникъ", видящій въ фигурѣ Раскольникова прежде всего пасквиль на современное студенчество, -- все равно: невозможно отнестись къ: этимъ предсказаніямъ и къ этимъ ошибкамъ безъ извѣстнаго участія, подчасъ безъ волненія. Но роль г. Замотина въ эмоціяхъ и мысляхъ, вызванныхъ его сборникомъ, незначительна; хотѣлось бы, чтобы это былъ не сборникъ матеріаловъ, а изслѣдованіе; хотѣлось бы, чтобы авторъ: имѣлъ свою точку зрѣнія на Достоевскаго: и строилъ на ней обозрѣніе его характеристикъ и выводы изъ этого обозрѣнія. Между тѣмъ именно выводы г. Замотина, которые скрѣпили бы собранный матеріалъ въ органически цѣлое -- представляются крайне малозначительными или же: совершенно необоснованными. Онъ добросовѣстно перечиталъ старыя критическія статьи, сдѣлалъ изъ нихъ обширныя выписки, расположилъ послѣднія въ хронологическомъ порядкѣ; но сдѣлать изъ этого исторію не сумѣлъ. Вотъ, напр., его выводы о сужденіяхъ критики, касающихся "Бѣсовъ" и "Подростка". "Не смотря на свою пестроту, они позволяютъ однако заключить, что; въ эту пору въ Достоевскомъ, съ одной стороны, обозначилось отрицательное отношеніе къ крайностямъ передового движенія эпохи, съ другой -- сталъ окончательно складываться процессъ собственнаго авторскаго строительства въ области " идеала"... Поистинѣ не много; во всякомъ случаѣ ни для перваго, ни для второго вывода -- если послѣдній имѣетъ какое-либо содержаніе -- не было нужды въ сужденіяхъ критики: болѣе чѣмъ достаточно самыхъ сочиненій Достоевскаго. Это въ полной мѣрѣ относится и къ дальнѣйшимъ сужденіямъ г. Замотина: "Оба эти явленія, касающіяся эволюціи идей Достоевскаго, повліяли и на дальнѣйшее развитіе его литературной манеры. Рѣзкій разрывъ съ аномаліями современнаго ему прогресса въ томъ видѣ, какъ онъ самъ ихъ понималъ, невольно заставлялъ его смотрѣть на окружающую русскую жизнь съ предвзятой точки, зрѣнія и направлялъ его литературную манеру отъ объективнаго изображенія дѣйствительности къ тому тенденціозно-шаблонному, письму, которое свойственно было вообще тенденціозной беллетристикѣ того времени". Вотъ серьезное обвиненіе и, можетъ быть, основательное,-- но на чемъ, оно основано? На изученіи Достоевскаго? Нѣтъ, на обличеніяхъ его критиковъ. И дальше: "Твореніе же собственнаго идеала, наоборотъ, заставляло его, удаляясь отъ обыденныхъ житейскихъ картинъ, заниматься тѣми именно явленіями человѣческой психики, въ которыхъ онъ видѣлъ матеріалъ для новаго созданія жизни, и погружаться при этомъ въ такой добросовѣстный и тщательный анализъ, который все чаще; и чаще выростахъ до проникновенной психологической правды". Совершенно очевидно, что ничего кромѣ тривіальностей и противорѣчіи этотъ выводъ не заключаетъ. Никакого движенія послѣ "Подростка" отъ "обыденныхъ житейскихъ картинъ" -- когда ими занимался Достоевскій?-- къ "избраннымъ явленіямъ человѣческой психики" въ исторіи творчества Достоевскаго не замѣчается; достаточно напомнить, что послѣ "Подростка" написанъ одинъ романъ:-- "Карамазовы". И что же какъ не туманное пятно представляетъ собой такое заключеніе: "Такимъ образомъ Достоевскій въ эту пору еще меньше становился бытописателемъ внѣшней жизни, потому что начиналъ рисовать ее даже шаблонно, и еще больше дѣлался натуралистомъ-психологомъ, потому что изучалъ человѣческую психику въ высшей степени детально, какъ матеріалъ для уясненія не только внутреннихъ основъ окружающей его жизни, но и своего собственнаго къ ней отношенія". Эволюція въ Достоевскомъ, несомнѣнно, происходила; но кто видитъ ее въ переходѣ отъ "бытописанія внѣшней- жизни" къ "изученію человѣческой психики", какъ въ "матеріалу для новаго созиданія жизни", тому лучше не трогать Достоевскаго. Ибо теперь всякій гимназистъ знаетъ, что отъ "Бѣдныхъ людей" до "Братьевъ Карамазовыхъ" "бытописаніе внѣшней жизни" было всегда у Достоевскаго на десятомъ планѣ; всегда онъ былъ психологомъ, никогда не "дѣлался" натуралистомъ, всегда былъ проповѣдникомъ, т. е. никогда ничего, кромѣ "новаго созиданія жизни", не имѣлъ въ виду.
Есть еще выводы и заключенія у г. Замотана; всѣ они также тусклы, неуклюжи, половинчаты и спорны. Нельзя говорить о Достоевскомъ, не имѣя нѣкоторой политической позиціи, и такая, пожалуй, чувствуется у г. Замотана; мы опредѣлили бы ее, какъ октябризмъ, безсильный и благожелательный. Это, очевидно, идетъ глубоко, ибо такова же и научная позиція г. Замотана. Мы полагаемъ однако, что критическому октябризму та же цѣна, что и политическому.