Ѳедоръ Михайловичъ Достоевскій: его отправка въ Сибирь и пребываніе въ Омскѣ, 1850--1854 гг.
Въ сентябрьской книгѣ "Русской Старины" подъ этимъ заглавіемъ помѣщено письмо Ѳ. М. Достоевскаго къ его брату Мих. Мих. Достоевскому отъ 22-го февраля 1854 года, съ содержаніемъ котораго мы считаемъ нелишнимъ познакомить нашихъ читателей. Большая часть этого письма посвящена разспросамъ и заботамъ о родныхъ и знакомыхъ, укоризнамъ за молчаніе и очевидное забвеніе его и воспоминаніямъ о выѣздѣ изъ Петербурга. Одновременно съ нимъ были высланы друзья его: Дуровъ и Ястржембскій. Дорога была чрезвычайно утомительна и морозы ужасные. "Грустная была минута переѣзда черезъ Уралъ. Лошади и кибитки завязли въ сугробахъ. Была мятель. Мы вышли изъ повозокъ, это было ночью, и стоя ожидали, покамѣстъ вытащатъ повозки. Кругомъ снѣгъ, мятель; граница Европы, впереди Сибирь и таинственная судьба въ ней, назади все прошедшее -- грустно было и меня прошибли слезы".
11-го января 1850 года, они пріѣхали въ Тобольскъ; по поводу Тобольска Достоевскій говоритъ: "Участіе и живѣйшая симпатія почти цѣлымъ счастіемъ наградили насъ. Ссыльные стараго времени (т. е. не они, а жены ихъ) заботились о насъ, какъ о роднѣ. Что за чудныя души, испытанныя 25-тплѣтпимъ горемъ и самоотверженіемъ! Мы видѣли ихъ мелькомъ, ибо васъ держали строго. Но они прислали намъ пищу, одежду, утѣшали и ободряли насъ". Послѣ шестидневнаго пребыванія въ Тобольскѣ, отправились они въ Омскъ. Вотъ какія свѣдѣнія даетъ Достоевскій о своемъ начальникѣ: "Еще въ Тобольскѣ я узналъ о будущемъ непосредственномъ начальникѣ нашемъ. Комендантъ былъ человѣкъ очень порядочный, но плацъ-маіоръ Кривцовъ -- каналья, какихъ мало, мелкій варваръ, сутяга, пьяница, все, что только можно представить отвратительнаго. Началось съ того, что онъ насъ обоихъ, меня и Дурова, обругалъ дураками за наше дѣло и обѣщался при первомъ проступкѣ наказывать насъ тѣлесно. Онъ уже два года былъ плацъ-маіоромъ и дѣлалъ ужаснѣйшія несправедливости. Чрезъ два года онъ попалъ подъ суда". Меня богъ отъ него избавилъ. Онъ наѣзжалъ всегда пьяный (трезвымъ я его не видѣлъ), придирался къ трезвому арестанту и дралъ его подъ предлогомъ, что тотъ пьянъ какъ стелька. Другой разъ, при посѣщеніи ночью, за то, что человѣкъ спитъ не на правомъ боку, за то, что вскрикиваетъ или бредитъ ночью, за все, что только влѣзетъ въ его пьяную голову. Вотъ съ такимъ-то человѣкомъ надо было безвредно прожить, и этотъ-то человѣкъ писалъ рапорты и подавалъ аттестаціи о насъ каждый мѣсяцъ въ Петербургъ".
"Съ каторжнымъ народомъ я познакомился еще въ Тобольскѣ и здѣсь въ Омскѣ расположился прожить съ нимъ четыре года. Это народъ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть къ дворянамъ превосходитъ всѣ предѣлы, и потому насъ, дворянъ, встрѣтили они враждебно и съ злобной радостью о нашемъ горѣ. Они бы насъ съѣли, соли бы имъ дали".
Четыре года прожилъ онъ въ обществѣ подобныхъ людей, всѣми силами преслѣдовавшихъ его и его товарищей, въ омскомъ острогѣ, откуда выходилъ только на работу. Условія жизни, помѣщеніе, одежда, пища, обстановка описываются имъ въ самыхъ ужасныхъ краскахъ. Безъ своихъ денегъ почти невозможно было существовать; о мучительномъ нравственномъ состояніи нечего и говорить. "Прибавь ко всѣмъ этимъ пріятностямъ почти невозможность имѣть книгу, что достанешь, то читать украдкой, вѣчную вражду и ссору кругомъ себя, брань, крикъ, шумъ, гамъ, всегда подъ конвоемъ, никогда одинъ, и эти четыре года безъ перемѣны -- право можно простить, если скажешь, что было худо. Кромѣ того, всегда висящая на носу отвѣтственность, кандалы и полное стѣсненіе духа -- и вотъ образъ моего житья-бытья".
По поводу самаго города, въ которомъ онъ жилъ, онъ сообщаетъ свое заключеніе: "Омскъ гадкій городишка. Деревьевъ почти нѣтъ. Лѣтомъ зной и вѣтеръ съ пескомъ, зимой буранъ. Природы я не видалъ. Городишка грязный, военный и развратный въ высшей степени. Я говорю про черный народъ. Еслибъ не нашелъ здѣсь людей, я бы погибъ совершенно".
Письмо это было писано Достоевскимъ въ то время, когда срокъ его каторги былъ оконченъ; онъ былъ зачисленъ въ рядовые и долженъ былъ отправиться на мѣсто командировки въ Семипалатинскъ, почему онъ и прилагалъ брату свой новый адресъ: въ Семипалатинскъ, сибирскаго линейнаго No 7-го баталіона рядовому. Онъ просилъ брата присылать ему денегъ, книгъ, увѣряя его, что "небезплодно пройдутъ эти годы". "Что истратишь на меня -- не пропадетъ. Ты не ограбишь своихъ дѣтей, если дашь мнѣ. Если только буду живъ, то имъ съ лихвой возвращу. Вѣдь позволятъ же мнѣ печатать лѣтъ черезъ шесть, а можетъ быть и раньше. Вѣдь многое можетъ перемѣниться, а я теперь вздору не напишу. Услышишь обо мнѣ".
Въ свое скорое возвращеніе онъ вполнѣ вѣрилъ, предвидѣлъ свою будущность и боялся только "людей и произвола". Впрочемъ, мрачныя его умозаключенія видимо мѣняются, такъ какъ утѣшеніемъ и успокоеніемъ ему начинаетъ служить размышленіе о томъ, что "люди вездѣ люди. И въ каторгѣ между разбойниками я въ 4 года отличилъ, наконецъ, людей. Повѣришь ли, есть характеры глубокіе, сильные, прекрасные, и какъ весело было подъ грубой корой отыскать золото. Иныхъ нельзя не уважать, другіе рѣшительно прекрасны". Воспоминанія свои о жизни съ этими людьми онъ заключаетъ слѣдующими строками: "Вообще время для меня не потеряно. Если я узналъ не Россію, такъ народъ русскій хорошо, и такъ хорошо, какъ можетъ быть немногіе знаютъ его. Ну, это мое маленькое самолюбіе! Надѣюсь простительно".
Не смотря на интересъ, представляемый этимъ письмомъ, мы бы не желали ограничиваться такими краткими свѣдѣніями, а желали бы имѣть возможность собрать болѣе подробностей относительно пребыванія этого знаменитаго писателя въ Сибири. Предполагая, что найдется много старожиловъ, хорошо помнящихъ его, мы усердно просимъ ихъ подѣлиться съ нами своими свѣдѣніями, такъ какъ воспоминанія о такихъ людяхъ, какъ Достоевскій, представляютъ громадный интересъ и должны составлять общее достояніе.