Достоевский Федор Михайлович
Русским детям. Из сочинений Ф. М. Достоевского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Русскимъ дѣтямъ. Изъ сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго. Издано подъ редакціей. О. Ѳ. Миллера. Спб. 1883.
   Если у г. Миллера будетъ въ послѣдствіи времени біографъ и комментаторъ, и если этотъ трудолюбивый человѣкъ не будетъ имѣть непосредственныхъ свѣдѣній о семейномъ положеніи г. Миллера, то изданіе книги, заглавіе которой выписано выше, нѣчто уяснитъ ему. Оно скажетъ ему именно, что у г. Миллера дѣтей въ 1883 году не было. По крайней мѣрѣ, мы, тоже не имѣя никакихъ прямыхъ свѣдѣній, говоримъ это съ увѣренностью. Иначе подъ его редакціей не могла бы быть издана подобная книга. Надо, впрочемъ, думать, что и вообще книга, сколько-нибудь подходящая "русскимъ дѣтямъ", не можетъ быть составлена изъ сочиненій Достоевскаго. въ нашемъ журналѣ еще такъ недавно подробно говорилось объ этомъ "жестокомъ талантѣ", что теперь нѣтъ надобности распространяться о ненужно мучительскомъ характерѣ его писаній. Понятное дѣло, что для дѣтей это самое неподходящее чтеніе, и слѣдовательно можно бы было а priori осудить предпріятіе г. Миллера. Г. Миллеръ говоритъ въ предисловіи: "Покойный любилъ дѣтей, умѣлъ читать въ ихъ душѣ и разсказывать большимъ, что онъ въ ней прочиталъ. Въ послѣдніе же годы жизни завѣтною его мыслью было издать особую книжку для самихъ дѣтей, сдѣлавъ для нея выборъ изъ своихъ сочиненій". Однако изъ того, что Достоевскій умѣлъ разсказывать большимъ (хотя бы о дѣтяхъ), еще отнюдь не слѣдуетъ, чтобы тѣ же самые разсказы были пригодны для дѣтей. Неизвѣстно что выбралъ бы изъ своихъ сочиненій самъ Достоевскій для дѣтскаго чтенія, какъ бы онъ это выбранное передѣлалъ и расположилъ. Во всякомъ случаѣ это было бы первая его проба въ этомъ родѣ, проба, объ которую можетъ быть разбился бы весь его крупный талантъ, ибо писать для дѣтей совсѣмъ не то, что писать для "большихъ". "Большіе"' могли бы это, кажется, понимать.
   Прежде всего, книга состоитъ въ большей своей части изъ отрывковъ (исключеніе представляютъ только четыре маленькіе разсказа, взятые изъ "Дневника Писателя"), и уже одно это совершенно непригодно для дѣтей. Кто имѣлъ дѣло съ дѣтьми, тотъ знаетъ, до какой степени важны для нихъ законченность фабулы и дѣйствующихъ лицъ разсказа. Это одна изъ причинъ, почему дѣти съ охотой читаютъ даже самыя нелѣпыя сказки и отворачиваются отъ хрестоматій, переполненныхъ перлами русской литературы: тамъ имъ даютъ нѣчто цѣльное и уже потому занимательное, здѣсь -- отрывки.
   Однако, если "русскія дѣти" отвернутся отъ предлагаемой имъ "большимъ" г. Миллеромъ книги, такъ это будетъ наилучшій исходъ: покажется имъ книга незанимательной и малопонятной и конецъ. Въ такомъ случаѣ не зачѣмъ было бы и говорить о книгѣ. Но можетъ быть сила таланта Достоевскаго прикуетъ дѣтское вниманіе къ психологическимъ мрачностямъ, а можетъ быть найдутся папеньки и маменьки, которые, повѣривъ на слово разнымъ праздно болтающимъ политиканамъ и плакальщикамъ, заставятъ дѣтей читать книгу. Въ этихъ собственно видахъ, мы и предложимъ читателю остановиться нѣсколько внимательнѣе на двухъ-трехъ отрывкахъ. Надо замѣтить, что г. Миллеръ, будучи человѣкомъ трудолюбивымъ, но не имѣя въ данномъ случаѣ никакой руководящей нити, поступилъ такъ, какъ поступаютъ нѣкоторые снотолкователи, которые объясняютъ, что видѣть во снѣ лошадь значитъ услышать ложь, рѣку видѣть значитъ рѣчи, разговоръ услышать и т. п. Медики тоже въ старину такъ дѣйствовали, лечили, напримѣръ, желтуху непремѣнно желтымъ снадобьемъ. Здѣсь дѣло рѣшается на основаніи чисто внѣшняго и условнаго сходства или совпаденія вещей. Такъ и г. Миллеръ. Онъ наполнилъ книгу для дѣтей такими отрывками изъ сочиненій Достоевскаго, въ которыхъ фигурируютъ дѣти (исключеніе представляютъ только отрывокъ изъ "Мертваго дома" и разсказъ "Ѳома Даниловъ, замученный русскій герой"). Каковы бы ни были разсказы во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, но разъ въ нихъ играютъ какую бы то ни было роль дѣти, для г. Миллера нѣтъ ни сомнѣній, ни колебаній: годится! Вотъ, напримѣръ, у чиновника Мармеладова ("Преступленіе и наказаніе") есть дѣти, и всѣ они находятся въ сборѣ въ моментъ смерти Мармеладова, а потому г. Миллеръ съ спокойною совѣстью, опредѣляемою сознаніемъ хорошо исполняемаго долга, печатаетъ разсказъ "Смерть Мармеладова".
   Читатель, конечно, помнитъ, что Мармеладовъ несчастный, слабый человѣкъ, пьяница, нищій, старшая дочь котораго проживаетъ "по желтому билету", былъ раздавленъ лошадьми на улицѣ. Случайно проходившій мимо герой романа, Раскольниковъ, указалъ адресъ раздавленнаго и препроводилъ его домой. Дома, въ жалкой каморкѣ, въ присутствіи дѣтей Мармеладова, происходитъ рядъ душу разрывающихъ сценъ и разговоровъ, изъ которыхъ мы для образца приведемъ только одинъ. Позвали священника, онъ исповѣдалъ и причастилъ умирающаго и "уходя, обратился было сказать два слова въ напутствіе и утѣшеніе Катеринѣ Ивановнѣ" (женѣ Мермеладова).
   -- А куда я этихъ-то дѣну? рѣзко и раздражительно перебила она, указывая на малютокъ.
   -- Богъ милостивъ; надѣйтесь на помощь Всевышняго, началъ было священникъ.
   -- Э-эхъ! Милостивъ, да не до насъ!
   -- Это грѣхъ, грѣхъ, сударыня, замѣтилъ священникъ, качая головой.
   -- А это не грѣхъ? крикнула Катерина Ивановна, показывая на умирающаго.
   -- Быть можетъ тѣ, которые были невольною причиною, согласятся вознаградить васъ, хоть бы въ потерѣ доходовъ...
   -- Не понимаете вы меня, раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнувъ рукой. Да и за что вознаграждать-то? Вѣдь онъ самъ, пьяный, подъ лошадей полѣзъ! Какихъ доходовъ? Отъ него не доходы, а только мука была.
   -- Простить бы надо въ предсмертный часъ, а это грѣхъ, сударыня, таковыя чувства большой грѣхъ.
   Катерина Ивановна суетилась около больного, она подавала ему пить, обтирала ему потъ и кровь съ головы, оправляла подушки и разговаривала со священникомъ, изрѣдка успѣвая оборотиться къ нему, между дѣломъ. Теперь же она вдругъ набросилась на него почти въ изступленіи.
   -- Эхъ, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вотъ онъ ігришелъ бы сегодня пьяный, кабы не раздавили-то, рубашка-то на немъ одна, вся заношенная, я бы до разсвѣта въ водѣ полоскалась, обноски бы его да дѣтскіе мыла, да потомъ высушила бы за окномъ, да тутъ же, какъ разсвѣтетъ, и штопать бы сѣла, вотъ моя и ночь!.. Такъ чего ужь тутъ про прощеніе говорить! И то простила! Глубокій, страшный кашель прервалъ ея слова. Она отхаркнулась въ платокъ и сунула его на показъ священнику, съ болью придерживая другой рукой грудь. Платокъ былъ весь въ крови...
   Священникъ поникъ головой и не сказалъ ничего.
   Затѣмъ слѣдуетъ тяжелая сцена самаго умиранія Мармеладова и его прощанія со старшей дочерью, Соней, у которой онъ съ изступленіемъ проситъ прощенія. Это очень понятно "большимъ", знающимъ, что Соня отчасти по винѣ отца "по желтому билету" проживаетъ, но совершенно непонятно дѣтямъ. Но это бы еще не бѣда. А, спрашивается, что поймутъ дѣти изо всего приведеннаго разговора Катерины Ивановны со священникомъ? Что скажетъ имъ трагическая фигура этой женщины, такъ побѣдоносно отражающей доводы священника, такъ убѣдительно (для "большихъ") доказывающей, что она дѣйствительно простила и все-таки чуть не ругающейся у смертнаго одра пропойцы мужа? Драма очевидно и съ внѣшней-то стороны слишкомъ сложна для дѣтскаго пониманія, а тѣмъ паче со стороны внутренней жизни, переживаемой семействомъ Мармеладовыхъ, и присутствіе дѣтей нетолько не низводитъ эту драму до дѣтскаго пониманія (какъ вѣроятно думаетъ г. Миллеръ), а напротивъ, дѣлаетъ ее еще болѣе не дѣтскою. Понятно, что если дѣти просто отвернутся отъ этой непонятной и все-таки тяжелой драмы, пропустятъ ее мимо ушей, такъ это дѣйствительно будетъ наилучшій исходъ. Въ противномъ случаѣ, у нихъ останется только осадокъ смутнаго гнетущаго чувства, не освѣщеннаго сколько-нибудь опредѣленною мыслью. И мы думаемъ, что папеньки и маменьки -- г. Миллеру Богъ проститъ -- которые засадятъ своихъ дѣтей за такое безплодно раздражающее чтеніе, совершатъ по истинѣ большое преступленіе.
   Г. Миллеръ знаетъ много хорошихъ словъ, знакомыхъ впрочемъ всѣмъ и каждому, и щедрою рукою разсыпаетъ ихъ въ своемъ предисловіи. Онъ и самъ на минуту задумывается надъ педагогическимъ значеніемъ составленной имъ книги. "Подарокъ покойнаго, говоритъ онъ:-- покажется многимъ слишкомъ грустномъ для дѣтскаго возраста". Но присущая г. Миллеру бодрость духа тотчасъ же одолѣваетъ это сомнѣніе и всѣмъ знакомыя хорошія слова цѣлымъ потокомъ льются изъ подъ еге дера, производя "наводненіе словъ въ пустырѣ мысли": "Горя вѣдь никакъ и не скроешь даже отъ самыхъ приголубленныхъ судьбою дѣтей. Пусть же они заранѣе запасаются силою противостоятъ ему. Пусть познакомятся они съ тѣми дѣтьми, которыя никогда и понятія не имѣли о нѣгѣ и холѣ, съ дѣтства, можно сказать, боролись съ жизнью, должны были твердо стать на ноги, да еще поддерживать собою другихъ. Пусть наши дѣти узнаютъ, что быть баловнемъ жизни значитъ не испытать въ ней самаго цѣннаго -- дѣятельнаго развитія силъ, побѣды въ живой и неустанной борьбѣ". И т. д., и т. д. О, да! пусть все это узнаютъ наши дѣти. Но маленькая бѣда состоитъ въ томъ, что ничего они этого не узнаютъ хоть бы изъ той же бесѣды Катерины Ивановны, да и изо всей книжки, составленной г. Миллеромъ. Правда, горя въ ней довольно, слишкомъ довольно. Одно то ужь взять, что тутъ собрана цѣлая коллекція смертей... умираетъ отъ чахотки обожаемый отцомъ студентъ Покровскій (Бѣдные люди"); умираетъ отвергнутая отцомъ мать Нелли ("Униженные и оскорбленные"); умираетъ раздавленный лошадьми на улицѣ Мармеладовъ; замерзаетъ "мальчикъ у Христа на ёлкѣ"; тихо кончается "столѣтняя"; умираетъ среди страшныхъ душевныхъ мукъ и волненій Илюшечка ("Братья Карамазовы"). Шесть смертей на одну дѣтскую книжку! Это пожалуй ужь "слишкомъ много цвѣтовъ". А мы перечислили только тѣ смерти, которыя съ подробностью изображены въ книгѣ и сверхъ которыхъ имѣется еще рядъ упоминаній о смерти. Цѣлое кладбище... Мало того, цѣлый мартирологъ, потому что за исключеніемъ "столѣтней", всѣ умираютъ измученные жизнью, послѣ долгой, мучительной физической и нравственной агоніи. Г. Миллеръ находитъ, что это прекрасно: пусть наши дѣти знаютъ. Но въ томъ-то и вопросъ узнаютъ ли они что-нибудь изъ Достоевскаго. Не будемъ спорить о педагогическомъ принципѣ, допустимъ цѣлесообразность прогулокъ съ дѣтьми на кладбище и въ покойницкую; но надо же во всякомъ случаѣ, чтобы это были въ самомъ дѣлѣ цѣлесообразныя прогулки, а не безцѣльныя, потому что никакая педагогія не оправдаетъ подобныхъ прогулокъ, если ими достигается только раздраженіе нервовъ. И нетрудно, кажется, сообразить, что содержаніе и (форма скорби Катерины Ивановны, Сони, самого Мармеладова слишкомъ сложны, чтобы дѣти могли изъ нихъ что-нибудь узнать. Узнать они ровно ничего не узнаютъ, а произойдетъ одно изъ двухъ: или книга окажется не для нихъ писаною, то есть ни мало ихъ не заинтересуетъ, и тогда незачѣмъ было ее издавать; или же картина раздавленныхъ реберъ и душевныхъ мукъ, кровохарканія и угрызеній совѣсти просто придавить ихъ вниманіе своимъ ужасомъ и возбудитъ совершенно безпредметную тревогу нервовъ, а въ такомъ случаѣ книгу опять-таки незачѣмъ было издавать.
   Папенькамъ и маменькамъ, уже вовлеченнымъ г. Миллеромъ въ преступленіе, мы предлагаемъ сдѣлать слѣдующій рѣшительный опытъ, послѣ котораго, мы увѣрены, они забросятъ книгу Достоевскаго куда-нибудь подальше, если только въ нихъ есть хоть капля человѣческаго разумѣнія и чувства. Пусть они заставятъ своего Митеньку или свою Вареньку читать книгу Достоевскаго не съ начала, а съ конца. Пусть дадутъ имъ прочитать разсказъ объ обидахъ, болѣзни и смерти Илюшечки. Это, во первыхъ, въ художественномъ отношеніи и въ особенности въ спеціальномъ мучительскомъ жанрѣ Достоевскаго, прекрасная вещь, лучшая во всей книгѣ. Во вторыхъ, тутъ ребята не просто присутствуютъ, не составляютъ отягчающій аксессуаръ въ драмѣ, разыгрываемой "большими", какъ въ "Смерти Мармеладова" и т. п. Тутъ прямо изображаются страданія ребенка.
   Илюшечкѣ девять лѣтъ. Отецъ его, отставной штабсъ-капитанъ Селезневъ, человѣкъ безъ всякихъ средствъ и пьяница. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ представляетъ собою одну изъ варіацій того сложнаго типа, который любилъ изображать Достоевскій: полу-шутъ, полу-трагическій герой, злобный и добрый, гордый и унижающійся вмѣстѣ. Сверхъ того, у Илюшечки есть мать -- поврежденная разумомъ и безногая, и двѣ сестры, изъ которыхъ одна тоже безногая и горбатая. Изъ всей этой, очень обычной у Достоевскаго, обстановки истекаетъ, разумѣется, на Илюшечку много горя. Но кромѣ этого хроническаго, такъ сказать, горя, душа мальчика не мало испытываетъ и острыхъ мукъ. Дмитрій Карамазовъ (герой романа) вытащилъ отца Йлюшечки за бороду изъ трактира на улицу. Омерзительную сцену эту видѣли проходившіе мимо школьники, въ числѣ которыхъ былъ и самъ Илюшечка. Сцена униженія отца, натурально, давитъ несчастнаго мальчугана, а тутъ еще товарищи безжалостно дразнятъ его "мочалкой", то есть оборванной бородой отца. Мальчикъ озлобляется, дерется со всѣми, терпитъ побои и, между прочимъ, ранитъ ножомъ лучшаго своего друга Красоткина. Рядомъ идетъ другая драма. По наущенію одного мерзавца, Илюшечка бросилъ собакѣ Жучкѣ кусокъ хлѣба, въ который предварительно замялъ булавку. Собака., схвативъ кусокъ, давится булавкой, съ визгомъ убѣгаетъ и по всѣмъ видимостямъ околѣваетъ. Угрызенія совѣсти не даютъ мальчугану покоя. Отъ всѣхъ этихъ тревогъ, въ связи съ физическою слабостью, Илюшечка заболѣваетъ и, наконецъ, умираетъ. Однако, передъ смертью онъ получаетъ еще одинъ сюрпризъ. Школьники, отчасти по собственной иниціативѣ, отчасти подъ благодѣтельнымъ вліяніемъ Алексѣя Карамазова, ходятъ навѣщать больного Илюшечку и дѣйствительно, повидимому, утѣшаютъ его своею внимательностью. Остаются, однако, все-таки два больныя мѣста. Во-первыхъ, въ числѣ посѣтителей нѣтъ лучшаго, почти обожаемаго друга Красоткина: во-вторыхъ, воспоминаніе о замученной Жучкѣ сверлитъ душу умирающаго мальчика. Вмѣсто Жучки, школьники и отецъ приносятъ Илюшечкѣ сначала зайца, потомъ щепка, но видъ этихъ животныхъ только еще болѣе растравляетъ рану. Наконецъ, являются у постели умирающаго Красоткипъ и Жучка разомъ, однако, съ такимъ фокусомъ, который и добиваетъ Илюшечку. Дѣло въ томъ, что Жучка булавки не проглотила и не умерла. Красоткинъ ее разыскалъ, поселилъ у себя, чуть не мѣсяцъ держалъ въ тайнѣ, обучалъ разнымъ штукамъ и уже въ такомъ обученомъ видѣ привелъ къ умирающему. Началъ онъ, однако, для пущаго эффекта, съ жестокаго напоминанія о замученной Жучкѣ. Эффектъ вышелъ полный и страшный: приливъ страданія отъ того, что ему опять напомнили про Жучку, и затѣмъ приливъ счастія отъ того, что Жучка тутъ налицо, дали быстрый толчекъ Илюшечкѣ съ "постельки" въ могилу. А тамъ похороны и безумная скорбь отца...
   Сцена "у постельки Йлюшечки" принадлежитъ къ числу лучшихъ изъ всего, написаннаго Достоевскимъ. Но, несмотря на это или, вѣрнѣе, именно вслѣдствіе этого, она способна довести вашего Митеньку и вашу Вареньку просто до истерики и ужь во всякомъ случаѣ навѣрное доведетъ до слезъ, слезъ мучительныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ совершенно безцѣльныхъ, потому что Митенька и Варенька при этомъ ровно ничего не узнаютъ. Мы разсказали содержаніе эпизода съ Илюшечкой въ самыхъ общихъ чертахъ, минуя многія частности. Такова, напримѣръ, прекрасная тоже въ своемъ родѣ сцена, когда Аіексѣй Карамазовъ предлагаетъ отъ имени невѣсты Дмитрія Карамазова деньги отцу Йлюшечки. Та смѣсь шутовства и истинной гордости, съ которою штабсъ-капитанъ Селезневъ отказывается отъ денегъ (которыя, впрочемъ, потомъ принимаетъ), разумѣется, не будетъ понята дѣтьми ни на волосъ. Затѣмъ, Дмитрій Карамазовъ, въ замыслѣ автора, вовсе не дурной человѣкъ, хотя и бѣшенаго характера, естественно представится дѣтямъ злодѣемъ. Это бы еще не бѣда, потому что Дмитрій Карамазовъ въ нашемъ эпизодѣ не является самолично передъ читателями. Но, напримѣръ, сложная натура мальчика Красоткина, слишкомъ сложная и потому мало понятная даже для "большихъ", то есть мало правдивая, останется для Митенькя и Вареньки безусловнымъ вопросительнымъ знакомъ. Мальчишка тринадцати лѣтъ, съ огромнымъ болѣзненнымъ самолюбіемъ, разсуждающій вкривь и вкось о "подлости классицизма." и о соціализмѣ (тринадцати-то лѣтъ!), перерѣзывающій на улицѣ, шутки ради, шею гусю, по при этомъ "прелестная натура", умница, великодушный -- что останется изо всего этого въ головахъ юныхъ читателей, кромѣ того, что Красоткинъ есть убійца Илюшечки? Такимъ образомъ, вся драма "у постельки Илюшечки" окажется для дѣтей безпричинной и безсмысленной, а между тѣмъ, художественная сила нѣкоторыхъ сценъ ея такова, что нервамъ Митеньки и Вареньки едва ли ее выдержать. Пусть же родители дадутъ имъ именно эту вещь, пусть сразу ошеломятъ ихъ, не вводя въ мрачные погреба творчества Достоевскаго постепенно. Пусть отрубятъ сразу, а что дѣло будетъ отрублено и книга Достоевскаго тотчасъ же послѣ этого будетъ заброшена, въ этомъ мы увѣрены.
   Былъ у насъ довольно извѣстный "писатель не для дамъ". Такъ точно есть писатели не для дѣтей и ужь, конечно, Достоевскій чуть не на первомъ мѣстѣ въ числѣ ихъ стоитъ. Нѣтъ, впрочемъ, худа безъ добра, и мы отчасти рады появленію книги, изданной г. Миллеромъ: неразуміе идолопоклонства не могло быть доказано выразительнѣе, нагляднѣе...

"Отечественныя Записки", No 3, 1883

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru