В редакционную "коробку" "Будильника" влетел Чемоданов. "Сам":
-- Михайло Михайлович.
Маленький, с нечесаной бородой, с торчащими в разные стороны вихрами.
Одна из тех фигур, которым в те времена долго-долго смотрел вслед, не мог оторвать глаз околоточный:
-- Не взять ли?
Как раз во время лорис-меликовской "диктатуры сердца"1, когда положение печати стало чуть-чуть улучшаться, когда после гробовой тишины только "начали говорить", М.М. Чемоданов "прогремел" своей карикатурой в "Свете и тенях".
-- Наши средства для разрешения насущных вопросов. Тогда в цензуру представлялись карандашные наброски. Чемоданов представил цензору эскиз.
Сверху -- указанная надпись. Внизу две чернильницы с гусиными перьями.
Выходило, что "нашими средствами для разрешения насущных вопросов" является:
-- Печать. Цензор подписал.
Чемоданов по разрешенному эскизу сделал рисунок. Слова:
-- Наши средства -- сделал из силуэтов солдат, бьющих в барабан, несущих розги, прицеливающихся из ружей.
Гусиные перья нарисовал так, что их скорее можно принять за бревна. Надпись:
-- Для разрешения насущных вопросов -- написал такой вязью, что ее можно было принять за доску.
Опустил эту надпись на самые перья.
А "хвост" под буквой "у" в слове "насущных" пустил вниз петлей.
Получилась виселица.
"Наши средства для разрешения насущных вопросов" -- солдаты, розги, расстрелы и виселица, поддерживаемая печатью.
Старика-цензора отставили за несколько месяцев до пенсии.
Лучший из сатирических журналов "Свет и тени" закрыли на шесть месяцев, и он кончился навсегда.
В Московском цензурном комитете получили засилье самые отвратительные жабы реакции.
По всей печати пошли строгости давно не виданные.
-- Вот что значит распустить. Русская юмористика была придушена. Везде видели "намеки".
Русская карикатура задушена совсем. "Политика" ей больше и не снилась. Чемоданов:
-- Сделался знаменитостью.
Высланный из Москвы, он сотрудничал в юмористических журналах на юге и вернулся в ореоле:
-- Революционера.
В "Будильнике" он рисовал карикатуры:
-- На либеральные темы.
Все больше изобличал домовладельцев:
-- В антисанитарии. Подчас было тошно смотреть.
Тучному домовладельцу, например, перекачивали в рот содержимое ассенизационной бочки. Но это рисовал:
-- Сам Чемоданов.
И никто не решался возразить.
-- Прослывешь ретроградом. Фантазия у него вообще была мрачная. Псевдоним он себе выбрал тоже мрачный:
-- Червь.
И каждую неделю в "провинциальной страничке" ел провинцию. Потом он забросит все эти "художества", вспомнит, что он врач, откроет зубоврачебный кабинет и займется зубной практикой. Но пока он носил титул:
-- Самого либерального карикатуриста.
В редакционную "коробку" вошел третий карикатурист "Будильника" -- Чичагов.
Весь корректность, весь элегантность.
И синий пиджак, и темно-серые полосатые брюки, как тогда носили, и галстук, -- и даже то, "чего ни у кого нет":
-- Булавка.
Бородка. Бобриком волосы, волосок к волоску. Хочется погладить бобер.
Белянкинский рисунок пройдет в номер один, чемодановских два, чичаговских сколько угодно.
Он тот писатель, он тот карикатурист, который во времена самой свирепой реакции говорит цензуре:
-- Вы думаете нас задушить? Никогда!
Вы придушите мысль, вы задушите слою. Но нас -- никогда.
-- Я извернусь в самую трудную минуту. Смотрите, как "мило" я умею рисовать. Вы принуждены меня пропускать. Нас не убьете!
Это та "преснятина", после которой публика, как голодная, рванется на отпечатки окровавленных рук в "Пулемете", на рисунки иссеченных спин, на "юмористические" картинки, на которых нарисованы горы трупов.
Белянкин, Чемоданов, Чичагов.
Три представителя трех разных эпох.
Здесь, в этой редакционной "коробке", -- это всплески далеких волн.
"Злых" шестидесятых годов, бурных восьмидесятых, покладистых девяностых.
У "Будильника" есть и еще художники, но в "коробке" они не появляются.
Блестящий, талантливый Шехтель забыл уже те времена, когда он стрелялся и взапуски с Николаем Чеховым рисовал такие очаровательные женские силуэты.
Я вдруг чувствую, что меня кто-то вместе со стулом поднимает на воздух. И "снизу" раздается голос:
-- Не беспокойтесь! Я вас опять на место поставлю. Мне на минутку к столу!
Это:
-- Гиляй.
Общий друг В.А. Гиляровский.
Он тут же сочиняет "подпись" к карикатуре по поводу последней катастрофы.
Отчего это буксы горят
На железной дороге на нашей?
Инженеры, -- так все говорят, --
Масло съели все будто бы с кашей!
-- Володя!
-- За такие стихи в Петербурге убивают!
-- Не нравится? Ну, не буду. Я сейчас другое. И сейчас же сочиняет другое.
-- Братцы! Кому табачку?
Но вот номер "Будильника" готов.
Злющая страница Белянкина, две либеральных обличительных страницы Чемоданова, красивые рисунки Чичагова. Шехтель, Левитан. Есть рассказ Чехова, пародия Амфитеатрова. Но надо, чтобы все это:
-- Дошло до публики!
Чтобы "он" вынул из кармана двугривенный и кунил номер.
Двугривенный! Подумайте!
Надо его увлечь! Надо соблазнить!
И вот в "коробку" втискивается Антон Иванович5 Кланг.
-- Наш милый Антон Иванович. Его иначе не зовут.
Его иначе и нельзя назвать.
Все свои.
Но он сконфужен.
Потому что он сама скромность.
-- Здравствуйте, милый Антон Иванович!
-- Ох! Разве я с вами еще не здоровался? Он способный художник.
Но судьба, -- что одно и то же, что нужда, -- забила его в литографию Шацкого.
Он раскрашивает номера "Будильника":
-- В три краски.
Но делает из них семь.
Из желтой и синей зеленую, как-то добивается чего-то вроде оранжевой.
"Через сетку":
-- Пускает тельную6.
Кладет красную на черную:
-- Пунцовый бархат!
Пускается во все тяжкие.
Это он делает "лицо" "товару": Чехову, Амфитеатрову. Он должен соблазнять публику! Заставлять ее раскошелиться на двугривенный!
Он принес "из машины" готовый номер.
-- Чудесно!
-- Номер очень эффектен!
Он краснеет, конфузится.
-- Можно бы лучше, да...
И, -- чудак, -- начинает изъяснять все недостатки своей работы.
Он художник-рисовальщик и сам.
Он свои "страницы" не носит в редакцию, а подкидывает.
Как незаконных детей.
"Когда никого нет".
Принесет, положит перед Курепиным:
-- Вот я тут...
И поспешит уйти:
-- У меня в литографии там...
Он скромен.
Он скромно жил и скромно умер.
На днях я прочел в газетах несколько строк:
"На Ваганьковском кладбище опущено в землю тело скончавшегося А.И. Кланга, художника и карикатуриста".
И мне показалось, что "милого Антона Ивановича" грешно отпустить в царство вечного покоя без доброго слова.
Я задумался о нем, и теплым туманом меня обволокли воспоминания. Мне показалось, что образы старых "карикатуристов" и журнала, который "тихо смеялся" в дни гробовой тишины, не лишены и общественного интереса.
Если я ошибся, простите, что даром потревожил тени "старой Москвы"7.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Рус. слово. 1914. 4 марта.
1 "Диктатурой сердца" в обществе назвали либеральную политическую линию главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия (с февраля 1880 г.), министра внутренних дел (с августа 1880 г. по май 1881 г.) М.Т. Лорис-Меликова.
2 Е.В. Пассек отстаивал на ректорском посту университетскую автономию, за что преследовался властями, против него было возбуждено судебное дело (см.: Амфитеатров А. В. Евгений Пассек // Амфитеатров А. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 2003. Т. 10, кн. 2).
3 В 1890-х гг. П.А. Сергеенко увлекся толстовскими идеями, вошел в близкое окружение Л.Н. Толстого, выпустил о нем ряд книг: "Как живет и работает граф Л.Н. Толстой" (М., 1898), "Л.Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828-1908" (Вып. 1--3. СПб., 1909--1910; совместно с Н.Г. Молоствовым), "Толстой и его современники: Очерки" (М., 1911).
4 Опера была поставлена в Большом театре в 1885 г.
5 Правильно -- Иван Иванович.
6 Краска телесного цвета.
7 В.А. Гиляровский в очерке "Будильник" приводит иной текст (источник которого не установлен) Дорошевича, рисующий атмосферу в редакции журнала:
"Вспоминаются строки, написанные об этих собраниях В.М. Дорошевичем: "Рассказы в этом журнале писал Антоша Чехонте и по субботам, в редакционный день, гудел баском:
-- Вот буду знаменитостью, -- стану брать по пятнадцать копеек за строчку. Огромный А. В. Амфитеатров пишет пародии -- гомерический хохот стоит в редакции, когда их читают.
Бен-Иохаи поет у него -- в пародии на "Уриеля Акосту", оперу Серовой:
Я евреям донесу,
Донесу!
Жрет Акоста колбасу,
Колбасу!
П.А. Сергеенко -- тот, что теперь вкушает только репу, говорит:
-- Милые, ведь ей не больно! -- и подписывается... сказать страшно: Эмиль Пуп.
Как буря влетает в редакцию Гиляй -- В.А. Гиляровский, -- схватывает стул, на котором сидит сотрудник, и относит в другой угол:
-- Не беспокойся, я тебя опять на место поставлю! -- и сыплет под общий хохот экспромтами.
-- До чего вы только доболтаетесь! -- машет рукой А.Д. Курепин, -- самый корректный, самый интеллигентный из редакторов в мире, мягкой, любезной рукой сдерживающий всю эту ватагу, готовую поднять на смех кого угодно, что угодно.
А милый В.Д. Левинский говорит, возвращая "рукопись" для переделки:
-- Батька, длинно!
-- Владимир Дмитриевич!!! Всего -- четыре строки!
-- Добрый мой, эту мысль можно в трех строках уложить. Сократите! Какай школа!
И среди этой молодой жизнерадостной компании -- Пассек; у него был настоящий юмор -- способность смешить, не улыбаясь"" (Гиляровский В.А. Собр. соч. М., 1960. Т. 2. С. 172-173).