Lib.ru/Классика: Дорошевич Влас Михайлович. Актриса

Дорошевич В.М. Воспоминания

М., "Новое литературное обозрение", 2008.

АКТРИСА

В Петербурге умерла в больнице после долгой и тяжкой болезни Ариадна Григорьевна Старова. По сцене:

-- Дагмарова.

За кулисами:

-- Рурочка.

Так звали когда-то ее, знаменитую красавицу.

Я познакомился с ней при обстоятельствах не совсем обыкновенных, лет 20 тому назад.

Быть может, -- 25. Время так летит!

Я писал тогда в Москве.

Меня читали.

Была весна.

Ко мне явился полоумный чахоточный провинциальный суфлер.

Которого только что выписали из клиники.

-- Сам Захарьин.

Сказавши с захарьинской жесткостью и грубостью:

-- С вами нам делать больше нечего. Вы должны бежать. Понимаете, -- бежать на юг. Смерть гонится -- у вас за плечами.

Поездка на юг человеку, у которого башмаки завязаны мочалкой, чтобы подошва не отлетела совсем!

Он явился с плачем:

-- Я должен помереть... помереть...

Он просто корчился от ужаса.

-- Сделайте воззвание... Хоть несколько десятков рублей... Только доехать до юга... до юга...

Я сел писать, как только за ним затворилась дверь.

Я не помню уже, что я писал.

Помню только, что передо мной стоял образ умирающего Аркашки Счастливцева.

И что от этого образа такой тоской сжималось сердце, что я плакал, когда писал.

Всегда хорошо, когда в чернила прибавлено немного слез.

Бедняге повезло.

Наутро же мне подали визитную карточку:

"Ариадна Григорьевна Дагмарова".

Я слыхал, что это очень красивая актриса, но не представлял себе, что до такой степени.

-- Я прочла вашу статью... Разревелась... Я тороплюсь на репетицию... Мне некогда туда заехать... Вот, пожалуйста, передайте этому суфлеру...

Ее глаза были полны слезами.

В этой маленькой истории много слез.

Весенний дождь!

Дагмарова передала сто рублей.

-- Да о чем же вы плачете? -- сказал я, целуя ее милые маленькие руки. -- Он уже в Крыму! Сто рублей! Он об этом даже не мечтал!

-- Дай Бог ему... дай Бог ему...

-- Вы играете роль Маскотт¹. Дай Бог успеха! Да не плачьте же! Войдите в роль. Вы -- Маскотт.

Я сейчас же полетел к своему суфлеру. И застал у него:

-- Столпотворение вавилонское.

В коридоре меблированных комнат едва можно было пробраться сквозь толпу.

Какая-то дама сказала мне, -- и эти слова через десятки лет звучат и трогают мое сердце:

-- Вы нас обманули. Мы ехали к несчастному человеку, а увидали счастливого.

На кровати, около кровати лежали груды платья.

Хлебом, провизией можно было накормить всех суфлеров России.

В шапке лежала куча ассигнаций, и росла, росла.

Москва немножко сошла с ума.

Дай Бог ей так сходить с ума почаще.

Разыгрывались невероятные сцены.

Какой-то генерал разносил содержателя меблированных комнат:

-- Как вы решились?! Как могли подумать?! Выселять! Выгонять на улицу больного человека! Да я с вами... да я вас...

Какая-то купчиха приказала утром и вечером привозить больному парное молоко от своих коров.

И чтоб молоко не простыло, -- его привозили:

-- На собственной лошади.

Какой-то помешик, -- косая сажень в плечах, -- принес маленькому, щупленькому суфлеру:

-- Фрак.

-- Истратился. Есть фрак, -- извольте фрак. Для хлопот с собой брал. Вам пригодится.

У Москвы оказалась счастливая рука.

Через несколько дней суфлер уехал в Крым.

А через несколько недель я получил от него "на память" карточку -- в цилиндре и с тросточкой.

Он писал:

"Погода у нас, в Ялте, хорошая. Не жалуемся. Съезд недурной".

Что за прелесть актер!

Так певчая птица.

Забьет ее непогодой до полусмерти.

А обсушит солнышком, встряхнется и запоет, -- словно и на свете нет ни бурь, ни непогод.

Я отправился с визитом к милой и щедрой Маскотт.

Она жила в Лоскутной гостинице.

При входе я столкнулся в дверях ее отделения с Кашиным.

Знаменитым московским ростовщиком.

Ограбившим Лентовского.

-- Ого, Ариадна Григорьевна! Вас нужно поздравить с невиданным успехом! Вы завербовали в поклонники даже Кашина?

-- В какие поклонники? Закладываю ему багаж. Надо ехать в Петербург.

-- Багаж?

-- Девяносто восемь пудов багажу.

-- Да что ж у вас в этом багаже? Девяносто восемь пудов! Машины какие-нибудь?

-- Платья.

-- Девяносто восемь пудов платьев?

-- Девяносто восемь пудов платьев.

-- О, Боже! Пошли мне без билета выиграть двести тысяч. Я тогда вам подарю платье из парчи, весом в два пуда. Чтоб ровно было сто пудов!

-- Вам все смешки!

-- Вы женщина серьезная.

В то время как она отдала последние сто рублей какому-то несчастному суфлеру, ее самое выселили за неплатеж из гостиницы.

Потом меня в Дагмаровой ничто не удивляло.

Я обедал у нее как-то в Петербурге на даче.

С.П. Волгина, покойный Форкатти.

Смеялась красивая Волгина, смеялась красивая Дагмарова, смеялся жизнерадостный, остроумный Форкатти.

Было весело.

Подали шампанское, -- и Форкатти величественно заявил:

-- Я этого лимонада не пью. Мне пива.

Дагмарова пошла распорядиться и вернулась вся красная. Прошло минут десять.

-- Что ж у вас пиво? Варят?

-- Сейчас, сейчас.

Снова ушла и снова вернулась смущенная.

-- Да где же пиво?

И вдруг такой щипок, что у меня искры из глаз посыпались. Взглянул на соседку Дагмарову, -- она делает отчаянные знаки глазами, чтоб вышел в коридор. Выхожу. Следом вылетает и хозяйка.

-- Толкаю, толкаю, -- такой беспонятный!

Давайте скорее двадцать копеек!

-- Каких двадцать копеек? Почему двадцать копеек?

-- Ах, Боже мой! Двадцать копеек на пиво. В лавочке больше в долг не верят! Дома ни копейки!

-- Позвольте, а шампанское?

-- Ах, Боже мой! Шампанского ящик. Куплено, когда деньги еще были. Неужели не понятно?

В Одессе, кажется, еще до сих пор продают:

-- Дагмаровские бриллианты.

Серьги, колье, браслеты, подвязки с бриллиантами.

А я встречался с Дагмаровой в театре.

-- Сам Бог вас посылает! Дайте рубль.

-- Рубль?!

-- Ах, Боже мой! Какой непонятный! Рубль, -- дать горничной в уборной.

-- Но, Ариадна Григорьевна, возьмите еще. Нужно и на извозчика.

-- Зачем же мне извозчик, -- когда у меня свои лошади!

Я не знал существа безалабернее и милее.

Только в кулисах таятся такие пестрые бабочки.

И все это время у нее, около нее, ее подачками жила целая масса каких-то комических старух без ангажемента, полуразбитых параличом актеров, прогоревших антрепренеров.

-- Откуда вы его знаете?

-- Как же? Он мне не заплатил!

-- Ах, вы себе представить не можете, что это за подлец! -- характеризовала она мне какого-то антрепренера, жившего у нее на даче, в мезонине. -- Он однажды багаж у меня заложил.

-- Как так?

-- Составил поездку, говорит: "Рурочка, вы уж не беспокойтесь! Я ваш багаж отправлю". Приезжаю в город, -- багаж! Оказывается, в транспортном обществе под него пятьсот рублей взял. Театр на это нанял. "Рурочка, закладывайте серьги, выкупайте. А то спектакли нам задержите!" Не подлец?! Такие подлецы редки!

-- Основание держать его у себя!

-- Ах, много вы понимаете! Чай, жалко! Куда он пойдет? Я актриса.

И говоря милыми словами Беранже:

Бывало, бедный не боится

Идти за милостыней к ней².

У нее не просил помощи:

-- Только ленивый.

Она была "актриса", они были "товарищи".

Она была светская дама.

Супруга директора гимназии.

Ее увлек на сцену покойный Н.Н. Соловцов.

Он был красив и увлекателен в свое время.

Она антрепренерствовала, и ее обирали; она играла, и ей не платили.

Она жила в роскоши и нужде в одно и то же время.

Не думая о завтрашнем дне и отдавая сто рублей бедняку, когда ее самое гнали с квартиры.

Я не видел ее давно.

Я не видел ее, когда время сдуло с ее крылышек пеструю и яркую пыль.

В моих воспоминаниях она живет красивой и нарядной.

Я видел ее в последний раз в Москве, на кладбище.

Хоронили режиссера В.В. Чарова.

Дагмарова привезла венок из цветов.

Мы встретились, и она пригласила меня к себе на дачу, в Петровский парк.

Деньжонки, какие у нее были, выманил антрепренер и растратил, жалованья ей не заплатили, театр прогорел.

Даже венок Чарову она ухитрилась достать:

-- В долг!

-- Ах, Ариадна Григорьевна!

-- Ну, что ж тут удивительного? Не понимаю! Мне массу посылают цветов. Должны же мне в цветочном магазине поверить!

К обеду выползли комические старухи без мест.

В мезонине дачи жил "подлец", который только ей и сделал, что:

-- Не заплатил!

-- Все ваше горе, Ариадна Григорьевна, милая, состоит в том, что вы играете престранную для вас роль.

-- Как так?

-- Вы -- grande-coquette, a играете Несчастливцева!

-- Это еще что выдумали?

-- Разумеется. Всю жизнь "десять таких мерзавцев, как Аркашка, кормите".

-- Господи! Я думала, -- он дело!

Я разлюбил театр и далек от сцены.

Когда-то я знал почти всех провинциальных актеров.

Теперь мелькают все имена, мне чужие.

-- Племя молодое, незнакомое³.

"Немного лиц мне память сохранила,

Немного слов доходит до меня"⁴.

Что там, в этом милом когда-то воздухе кулис, которым я дышал и молодо, и радостно?

Есть ли там еще суфлеры, которые связывают мочалками башмаки, чтобы не отлетела подошва, и чудачки-актрисы, у которых нет рубля и которые ездят на своих лошадях?

Или, может быть, все остепенились?

Если так:

-- Мир вам, прекрасные дамы!

Если нет, если по-прежнему...

Бог, благослови в своем милосердии птиц небесных, которые:

-- Не сеют, не жнут⁵.

Сохрани их от снежной вьюги весною, -- бывает и это, -- сохрани их от снежной вьюги осенью их жизни.

Дорошевич Влас Михайлович
Актриса

АКТРИСА

КОММЕНТАРИИ

Оставить комментарий Дорошевич Влас Михайлович (yes@lib.ru) Год: 1913 Обновлено: 13/09/2016. 12k. Статистика. Очерк: Мемуары Мемуары и переписка	Скачать FB2 Ваша оценка:

Дорошевич Влас Михайлович Актриса

АКТРИСА

КОММЕНТАРИИ

Дорошевич Влас Михайлович
Актриса