Дорошевич Влас Михайлович
Праздник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В. М. Дорошевич

Праздник

   Зиновий Иванович, сапожник, лежал на сундуке на перине. Что-то не спалось. И Зиновий Иванович думал. Он думал о великом празднике.
   Вот уже двадцать лет, как Зиновий Иванович сам сапожничает. Считается самым исправным сапожником по всему Тупичку. Живет семьей. И двадцать раз встречал праздник.
   И вспоминая все встречи, Зиновий Иванович с одобрением думал: и двадцать лет тому назад, и пятнадцать, и десять, и пять, и в прошлом году все проходило совершенно одинаково. Точка в точку.
   Это приводило Зиновия Ивановича в умиление:
   -- Порядок в жизни!
   Зиновий Иванович любил праздник. И праздник проходил так.
   Недели три до праздника Зиновий Иванович сидел за работой, не разгибаясь. Ел урывками и наскоро. Досиживал до глубокой ночи.
   И Марья Васильевна, женщина, как она про себя говорила, "строгая", "фыркала":
   -- А толку никакого!
   Всем нужны были к празднику деньги. И за товар спрашивали, в лавочку, и за квартиру за прожитое. Не очищалось ничего.
   За неделю Зиновий Иванович шел по "давальцам" и просил вперед.
   Домовладелец Ушков, бывший квартальный, из года в год говорил одно и то же:
   -- Пропьешь, каналья!
   Зиновий Иванович кланялся и божился:
   -- Праздник встретить не с чем! Верьте совести!
   И добавлял:
   -- Куска в доме нет!
   Хотя ему, хорошему хозяину и человеку, очень мало пьющему, было очень обидно так на себя врать. Но таков был "порядок". Ушков говорил:
   -- На разврат, на пьянство денег не даю! Упоминал о мерзавцах, которые только и делают, что пьянствуют, и в конце концов вместо пяти рублей давал три.
   -- Не опейся! Допьешься до белой горячки! Пафнутьев, торговец от Сухаревой, сразу гнал.
   -- Только денег вперед просить умеете! Ругался:
   -- Дармоеды! Дьяволы! На работу-то вас нету! Потом вместо трех рублей давал два.
   Чиновница Карасева совала в нос детские сапоги и обещалась, что станет заказывать другому сапожнику:
   -- Добросовестный человек!
   Зиновий Иванович рассматривал сапоги:
   -- Сацожки как сапожки!
   Но чиновница Карасева кричала:
   -- И году не проносились -- каблуки на сторону! И в конце концов давала вперед рубль.
   Так он обходил всех давальцев, на кого работал 20 лет. За четыре дня начиналась уборка. Марья Васильевна свирепела окончательно. Зиновия Ивановича гоняла с места на место. Марья Васильевна истерически вопила:
   -- Долго ты из меня душеньку-то выматывать будешь? Долго, изверг? Долго, подлец? Долго мне варом комнату пакостить будешь? Долго я за тобой убирать буду?
   Зиновий Иванович молчал, потому что Марья Васильевна в это время всегда была вооружена. Если не метлой, то хоть веником.
   Марья Васильевна хлопала дверью:
   -- Когда мне Господь пошлет избавление? Хоть бы сдох, пропада на него нет!
   И уходила.
   Ее голос раздавался в сенях, звенел во дворе, доносился с чердака и с погреба. Она срамила. Срамила прачек:
   -- Налили, такие-сякие, у самых дверей! Срамила хозяев:
   -- В полицию пойтить! Протокол составить! Как яму держите?
   Порола соседского мальчика:
   -- Долго у нас из дверей мочалу таскать будешь? Долго? Долго? Из своих дверей таскай! Из своих! Из своих!
   Мальчикова мать, тоже подоткнутая, тоже сбившаяся с ног от уборки, вылетала и кричала на весь двор:
   -- Не смей чужих детей бить! До полиции дойду, такая-сякая! Своих народи, тогда бей!
   На дворе поднимался содом.
   -- Покажи ей язык! Покажи ей, подлой!
   -- Сама тварь, и из сына стервеца делаешь!
   -- Подожди, дай отцу с работы придти!
   -- Которому отцу-то? Отцу-то которому? Отец-то кто? И тут уж в визге слова нельзя было разобрать.
   Дверь отворялась, влетала Марья Васильевна и кричала:
   -- Уши у тебя заложило, у окаянного? Не слышишь, как жену на весь проулок срамят? Иди, запрети! Другой бы до полиции дошел! И мужа же мне Господь Бог послал! Мужа! Мужа!
   Она плакала, шваркала чем ни попало в Зиновия Ивановича и выбегала доругиваться и "вслед срамить".
   Зиновий Иванович только уклонялся от летящего предмета и продолжал стучать молотком по каблукам.
   За два дня до праздника в доме затихало.
   Марья Васильевна уходила приценяться к живности.
   Ходила к Сухаревой, "доходила до Охотного" и возвращалась.
   И кричала:
   -- Приступа нет! Везде грабитель на грабителе! Поросенок...
   Шли ужасающие цены. И вопль:
   -- Чего же ты-то молчишь? Точно зубы болят, подлец? И ужас:
   -- Идола мне Господь послал! Идола! И сокрушения:
   -- Согрешила я, окаянная! Наказал меня Господь идолом!
   В сочельник Марья Васильевна шла к мяснику закупать все.
   И затем всегда оказывалось -- словно по порядку -- одно и то же.
   Оказывалось, что в поросенке набит лед для веса. Гусь оказывался старым и жилистым.
   -- Не того гуся положили! Не того гуся я в руках держала! Солонина, отходя, оказывалась с душком.
   Марья Васильевна наскоро накидывала на себя что попало, бежала к мяснику, "шваркала" ему солонину. Поднимала скандал. Грозила:
   -- До полиции дойти!
   Ее выталкивали молодцы из лавки. Она прибегала домой и кричала:
   -- Сейчас в полицию иди! Муж ты мне или кто?
   И всегда, по порядку, она схватывала скалку, и всегда со слезами сокрушенно говорила:
   -- Если б только завтра не такой праздник! Не жить бы тебе, извергу, до завтрашнего!
   До звезды он не ел, после звезды ему "шваркали" что-нибудь:
   -- Добрые люди толокна похлебают, и то сыты! Затем он наскоро подканчивал работу, шел по заказчикам относить:
   На него кричали:
   -- Ко всенощной из-за тебя не попадешь! Когда сапоги принести был должен?
   И за это швыряли только половину денег:
   -- За остальными придешь после праздника! Напьешься и на эти! Целее будут!
   Ко всенощной он не ходил.
   Разнеся заказы, он обыкновенно останавливался в раздумье, мысленно представлял себя грязного, немытого, и думал:
   -- Куда этакому? И шел домой.
   Дома пахло жареным, вареным, подгоревшим. Марья Васильевна была "сама не своя".
   Ничего больше не оставалось, как лечь. Марья Васильевна вскипала:
   -- Разлегся! Обрадовался? Так наступал праздник.
   -- Ладно уж, здесь-то пей! Только чтоб ни скандалов, ни буйства.
   Зиновий Иванович вставал рано, когда на улице была еще темная ночь, мороз стукал в стены, и окна были покрыты густыми белыми узорами.
   Зиновий Иванович мылся, одевался, густо маслил волосы коровьим маслом.
   Марья Васильевна была тиха, добра и немного строгий тон держала так только, для порядка.
   Она даже говорила:
   -- Дай, примаслю еще! И добавляла:
   -- Для праздника жалеть нечего! По будням бы меньше шлялись, да больше работали. А в праздник не наверстаешь. Перед смертью не надышишься.
   Зиновий Иванович шел к ранней обедне. Марья Васильевна не ходила:
   -- Перекрестишь тут лоб! Как же! С этаким-то житьем! Поросенок не залился. Иди уж ты, иди. Да свечки-то не перепутай, какому воимю. А то у тебя в голове-то что? Солома!
   Зиновий Иванович приходил из церкви, пил чай и в десять часов шел поздравлять домовладельца. Домовладелец выходил к нему в переднюю.
   -- С праздником честь имею. С Рождеством Христовым. Дай Бог...
   -- Спасибо, брат, спасибо! С праздником-то вот поздравляешь, а деньги за квартиру задерживаешь.
   -- Помилте...
   -- Ладно уж, ладно. Таких-то жильцов и держать не стоит... Глашенька! Тут Зиновий, сапожник, пришел. Вынеси ему рюмочку!
   Зиновий пил:
   -- С праздником, с Рождеством Христовым. Дай Бог... У Зиновия Ивановича в доме ни разу не было ни скандала, ни буйства.
   -- А то, брат, в случае чего, прямо в полицию. Вы -- мастеровщина, вас надо во как.
   -- Уж помилуйте!
   Зиновий Иванович для приличия после водки сплевывал и в это время думал:
   -- "Уж и рюмка"!
   Затем он шел домой обедать.
   -- Не наваливайся! Не наваливайся! -- оговаривала его мягко Марья Васильевна. -- Успеете еще вечером-то нажраться.
   Вечером Зиновий Иванович с женой шел в гости или к куму, или к деверю.
   Но это было все равно: если шли к куму, у кума в гостях был деверь, если шли к деверю, у деверя в гостях был кум.
   После обеда до гостей Зиновий Иванович ложился спать:
   -- Праздник!
   И просыпался от голоса Марьи Васильевны:
   -- Будет спать-то. Надрыхаешься! Смеркалось.
   Марья Васильевна, женщина строгая, стояла перед зеркальцем и прикалывала зеленую "головку".
   -- Уж я им напою! Я им напою! -- предвкушала она. -- Я им все выложу!
   -- Да будет тебе! -- тоскливо говорил, одеваясь, Зиновий Иванович.
   Но Марья Васильевна моментально взъедалась:
   -- А ты, куда тебя не спрашивают, не суйся! В мои дела не лезь, -- говорят тебе? Я женщина строгая! У меня свой характер! Я молчать не люблю! Я потакать никому не намерена! Что не по-моему -- я прямо режу! Мне водкой глотки-то не зальешь! Нет! Я все выскажу! Не в вас, в пьяниц!
   -- Поехало! -- махал рукой Зиновий Иванович.
   -- Я год копила! -- "разводила пары" Марья Васильевна. -- Я этого-то дня вот как ждала!
   И они шли в гости. Входили "честь честью". Молились на образа, говорили:
   -- С праздником вас. С Рождеством Христовым.
   И в виду торжественного случая со всеми здоровались за руку.
   Им отвечали:
   -- Милости просим. К столу. И вас также. Марья Васильевна строго наблюдала:
   -- Кто где сидит?
   И находила, что ее хотят унизить. Ей предлагали:
   -- Марья Васильевна! Рябиновой-с! Она сладко улыбалась и отвечала:
   -- Не пьющая. Не приучена. Вы уж тем-то наливайте, которые пьющие. Анфиса Андреевна, рюмочку.
   Анфиса Андреевна вспыхивала, и они смотрели друг на дружку улыбаясь, но зверями.
   -- Марья Васильевна! Поросеночка! -- вступался хозяин, чувствуя, что в воздухе гроза.
   -- Что уж вас объедать!
   -- Не объедите. Другой есть.
   -- Известно, вы люди богатые! Где уж нам с вами!
   -- Не в богатстве дело, а затем в гости ходят! Дозволите?
   -- Благодарю вас на поросенке. От своего только что! И она вдруг вскидывалась на Зиновия Ивановича:
   -- Ты чего так на поросенка-то, мужик, наваливаешься? Еще подумают, что у нас дома есть нечего!
   Наступало неловкое молчание. Марье Васильевне подавали чаю. Она отказывалась.
   -- Нет, уж вы тем, кто побогаче нас да попочетнее. Гроза была неминуема.
   В воздухе становилось тяжело.
   И Анфиса Андреевна не выдерживала. Шла первая.
   -- Что это у вас, Марья Васильевна, прошлогодний полушалочек-то? Мне узор очень памятен. Хорош!
   -- Прошлогодний-с! -- бледнела и улыбалась Марья Васильевна. -- Я мужняя жена! Мне полюбовники косыночек не дарят.
   -- Дозвольте! -- вступался муж Анфисы Андреевны. -- Вы говорите, да не заговаривайтесь! Это вы насчет каких любовников, ежели моя жена в косынке?!
   -- Это уж мужнее дело, а не мое-с. За женой смотреть!
   -- Нет, ты прямо мне говори! -- стучал по столу кулаком муж Анфисы Андреевны.
   -- А ты не ори! -- вскакивала Марья Васильевна. -- На жену орать надо было. И то раньше! Теперь-то уж поздно! Зиновий, на твою жену кричат!
   -- Будя!
   -- Нет, стой! Какую праву имеет твоя жена?
   -- Есть рот -- и говорю! -- вопила уж вне себя Марья Васильевна. -- Мне, брат, рот поросенком не заткнешь! Тьфу мне ваш поросенок!
   И она плевала в блюдо.
   -- Бей ее, подлую! Раздавался оглушительный визг.
   Зеленая "головка" Марьи Васильевны оказывалась в чьей-то руке.
   Зиновий Иванович размахивался, кого-то ударял наотмашь, но у него у самого сыпались перед глазами искры. Кто-то ударял его кулаком в левый глаз. Зиновий Иванович не помнил себя. Он бил, его били.
   Марья Васильевна лежала на пороге отворенной двери и вопила:
   -- Убили! Зарезали! Караул!
   Весь двор был полон народу. Жильцы кричали:
   -- Что за безобразие?
   -- Скандал!
   -- До участка надоть дойти!
   -- Они еще стекла перебьют!
   Дворники тащили Зиновия и ему накладывали. Марья Васильевна царапала и кусала дворников:
   -- Пусти моего мужа! Ты их тащи! Пусти! Сонный околоточный в участке спрашивал:
   -- Какое твое звание?
   И Зиновий Иванович с Марьей Васильевной возвращались домой.
   Марья Васильевна плакала, но все-таки утешалась:
   -- Показала им праздничек!
   Зиновий Иванович смотрел правым глазом в зеркало -- левый заплыл багровой опухолью -- и думал:
   -- Не иначе, как от ножа ручкой!
   А Марья Васильевна сидела на постели и горько плакала:
   -- Наказал меня Создатель! Увидишь с таким мужем праздник!..
   И так двадцать лет...
   На этом Зиновий Иванович задремал, и ему вдруг приснилась такая мысль:
   -- Да что ж это за праздник! Это будни скорее! Никакого и праздника-то нет!
   Он вздрогнул даже при этой мысли от испуга и очнулся:
   -- Эк, какая сонная дурь может в голову вдруг влезть. И стал думать о празднике.
  
   Опубликовано: Дорошевич В.М. На смех. СПб.: М.Г. Корнфельда, 1912. С. 70.
   Исходник здесь: http://dugward.ru/library/doroshevich/doroshevich_prazdnik.html
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru