К читателю. Прилагаемые произведения представляют собою два отрывка из двух романов. Первый -- из аристократической жизни -- принадлежит перу "постоянного читателя газет", мещанина Сидорова, и написан им, как говорит автор в предисловии, "на основании догадок, толков и наблюдений над свершающимися фактами общественной жизни". Другой роман, рисующий деревенскую жизнь, принадлежит перу графини Зизи Загорецкой. В предисловии, написанном голубыми чернилами на японской бумаге, говорится, что "роман этот, представляющий точную фотографию современной крестьянской жизни, направлен ко благу отечества и написан на основании личных летних наблюдений, рассказов одного бывшего штаб-ротмистра, а ныне земского начальника, а также постоянного чтения журнала "Гражданин"". Оба эти отрывка войдут со временем в наш колоссальный, необъятный по размерам труд, который будет носить название:
"Как русские понимают друг друга".
I Варистократическихсливках. (РоманмещанинаСидорова.)
В 12 часов дня в роскошных покоях графа Закулды-Закулдайского сидели гости, ели ломтями ананасы и пили большими стаканами шампанское.
-- Господа, -- воскликнул, поднимаясь с места, граф Егозин, -- позвольте провозгласить тост! За скорейшее возобновление крепостного права!
-- Ура! -- дружно грянули все присутствующие и полезли чокаться с графом.
-- Да, любезнейший граф, -- сказал князь Болтай-Болдаревский, -- конечно, в возобновлении крепостного права единственный путь к спасению России. Но не следует забывать о другой, весьма важной реформе, которая должна сопутствовать. О введении всеобщего, повсеместного и ежечасного дранья. Лоза! Лоза, -- говорю я, -- вот орудие. От розги произрастёт то древо жизни, которое покроет тенью благополучия родную Русь!
-- Ура! -- крикнули было присутствующие, но их остановил князь Тугоуховский-младший:
-- Да! Но не разучился ли наш распущенный народ пороться? Не потерял ли он привычки?
-- Не потерял! -- с живостью воскликнул граф Егозин. -- Не потерял! Напротив, народ только и жаждет, чтоб его пороли! Со мной был случай...
-- Неужели вас? -- с испугом воскликнула княжна Кики.
-- Не меня, а я! -- внушительно отпарировал граф. -- Гощу я в деревне и куда ни пойду, мужик за мной, погорелец. У меня в деревне, надо вам сказать, берёзовый лес чудный. Ходит за мной и канючит: "берёзки бы мне, ваше сиясь!" Не могу я в толк взять: чего ему от меня нужно? Но вдруг меня словно осенило, "Эврика!" Завёл я его в лес, разложил и всыпал: И что ж вы думаете? -- успокоился! Встал, почесался, сказал: "здорово". Сам признал, что ему это здорово. И побежал стремглав поделиться радостью с семейством. С тех пор он больше не нищенствовал. А к высшим преисполнился такого благоговения, что, как завидит меня издали, бросается бежать сломя голову других о моём приближении оповещать!
-- Да, но земство! Земство! -- воскликнул барон Гамбринус. -- Земство -- вот наша язва. Земство, которое ходатайствует об окончательном упразднении порки!..
-- Какое это земство? -- с удивлением спросила княжна Мими.
-- А вот, которое о дорогах заботится. Дороги строит.
-- Ах, это! -- рассмеялась княжна. -- Его надо упразднить. Кузен Поль отлично говорит. Вы знаете, -- он "вице". У него уж и проект готов. Земские собрания разгонят при помощи пожарных!
-- Как так пожарных? -- заинтересовалось всё общество и даже перестало пить шампанское.
-- А так! Как соберутся земские в собрание, окружить дом пожарными и пустить воду из брандсбоев в собрание. И разгонять не надо, -- сами разбегутся.
-- Но кто ж тогда с дорогами будет возиться? -- наивно спросила баронесса Нини. -- Такое неприятное дело!
-- Поль говорит: "мы". У него и на это проект готов. Он "вице", но когда его сделают "самим", он говорит: "Прикажу, чтоб крестьяне не смели в город ездить. Чего им там делать? Пусть дома сидят и землю пашут. Вот и не нужно будет никаких дорог". Просто, хорошо и экономия.
-- Всё это так, -- меланхолически воскликнул князь Репов-Морковский, -- всё это так! Но у нас есть ближе враг, которого надо упразднить. Суд присяжных так называемый! Суд, где говорят людям: "убей мать твою, и отца твоего, и детей твоих, и мужа твоего, и всех ближних твоих -- и приходи к нам, оправдаем!" Суд, где проповедуют: "Убей!" "Укради!" "Прелюбодействуй!" Вот язва! Вот что надо упразднить прежде всего.
-- Да! Упразднить! И, кроме того, пересмотреть уложение! Теперь его пересматривают, но разве это пересмотр? -- воскликнул граф Забодай-Бодаевский. -- Пересмотреть и, вместо всякого суда, ввести просто смертную казнь. Вешать просто и вешать за ребро!
-- За ребро! Это очень стильно, -- за ребро! -- протянула графиня Додо и вытянула свои ножки в ажурных чулочках.
-- Да, но прежде всего надо упразднить школы, -- пискливым голосом воскликнул юный графчик Подскрёбыш-Закатальский, -- школы упразднить!
-- Какие?
-- Всякие!
-- Я не понимаю даже, -- воскликнула, пожав плечами, баронесса Лили, -- зачем грамота, когда нечего читать? Что может мужик прочесть в наших так называемых толстых журналах? Я поняла бы ещё, если б мужиков учили французской грамоте. Там хоть есть литература!
-- Ça viendra {Этопридёт (фр.).}! -- успокоил её на самом лучшем французском языке Тугоуховский-младший и, обратившись к сидевшему тут же монакскому посланнику, шутливо спросил его:
-- Ты что же сидишь, как кикимора? Что скажет Европа, если ввести такие реформы для русского народа?
-- Русский народ -- свинь! -- улыбнулся тот. -- Еуроп нишево кафарить не будет. Сэки, дюша мой, зделай твае одолженые!
Все рассмеялись, бодро допили шампанское и поехали всей компанией к Палкину, где и спросили двухрублёвый обед.
II Простонародье. (РоманкняжныЗизиЗагорецкой.)
Было 11 часов утра. Только что вставший пьяный мужик Никита Бегемотов бил свою жену Анисью и говорил странные и непонятные слова.
Многострадальная пьяница-женщина после двадцать второго удара спросила:
-- За что ж ты меня бьёшь?
-- Кого люблю, того и бью! -- отшутился Никита. -- Пошла стряпать! Сейчас к нам придут гости. Ты что нынче готовишь-то?
-- Курицу с рисом! -- ответила Анисья.
-- Самый лучший способ, как дешевле всего приготовить курицу, такой: взять у соседа потихоньку курицу, ощипать её живою и положить в самовар. И чай "скуснее", и курица уварится.
В это самое время в избу вошёл мужик Аким.
Войдя, он, конечно, не перекрестился, потому что у Никиты, который учился в земской школе, образов в избе не было, а в так называемом переднем углу висел портрет Фердинанда Лассаля.
Вошедший Аким и Никита ударили, по грубости нравов, друг друга по уху, меряя силу, обругались самыми ужасными словами, и между ними произошёл следующий шутливый разговор:
-- Водку пьёшь?
-- Пью.
-- В трактир ходишь?
-- Хожу.
-- Подати платишь?
-- Замолол! {Разговор записан с буквальной точностью со слов кузена Вово, отлично знающего деревню.}
Все расхохотались, и Аким с Никитой, в ожидании завтрака, выпили ведро водки и пошли развлекаться жестоким обращением с животными.
Они вырвали ногу бегавшей курице, завязали узлом хвост корове, выломали четыре особенно выдававшихся ребра у бедной, старой лошади и повесили за задние ноги собаку, привязав к её морде за хвост кошку, так что весь двор наполнился адским рёвом, и они не слыхали, как подъехал уездный земский начальник взыскивать подати.
Аким и Никита немедля убили уездного земского начальника, спрятали труп в солому и пошли завтракать.
-- Подкрепим свои силы, -- сказал Никита, -- а потом составим прошение, что мы голодающие, и поедем к соседнему помещику рубить его лес!
-- Отлично! -- смеясь, сказал Аким. -- Но как же мы поедем назад в темноте? Это далеко!
-- А мы подожжём его усадьбу! -- захохотал Никита.