Дорошевич Влас Михайлович
Гладиаторы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из поездки по Испании)

В. М. Дорошевич

Гладиаторы
(Из поездки по Испании)

   Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том V. По Европе. -- М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905.
  
   Ведь это не звери. Это не дикари. Какое же удовольствие находят они в зрелище смерти, страданий, ран, крови?
   Чтоб объяснить себе эту загадку, я метался из Севильи в Кордову, из Кордовы в Кадикс, из Кадикса в Гренаду, из Гренады в Мадрид. Не пропуская ни одного боя быков.
   Как в рулетке, здесь бывают свои полосы.
   Я попал на красную серию. Ни один бой не обходился без человеческой крови.
   На моих глазах был запорот Антонио Монтес, тяжело ранен Конхито, измят быком Квинита.
   Это только "эспада".
   Восемь простых тореро, пикадоров, бандерильеро были вынесены с арены замертво, с поломанными рёбрами, с распоротыми животами, истекающие кровью.
   При мне было убито 86 быков и на моих глазах околело в судорогах и страшных мучениях около двухсот лошадей.
   В конце концов я переутомился смотреть на кровь.
   Стоило мне завести глаза, -- я видел только кровь, судороги, вываливающиеся внутренности.
   Я видел знаменитейших тореадоров Испании и присутствовал на бое быков, устроенном любителями этого искусства.
   Человек -- подлое животное. Из всего он устроит спорт.
   И мне хотелось узнать:
   -- В чём же в этом кровавом зрелище заключается спорт?
   В Мадриде я имел честь быть представленным великому Мазантини, "самому" Мазантини.
   Он только что вернулся с гастролей из Мексики.
   -- Конечно, вас там носили на руках? -- льстиво спросил мой спутник.
   -- Я играл там почти каждый день! -- отвечал Мазантини с улыбкой, скромной и снисходительной.
   Тореадор, как драматический артист, иначе не говорит о себе:
   -- Играл.
   Испанцы говорят:
   -- Интересная коррида. Играет Бомбита-Чико.
   Газеты срочными телеграммами уведомляют публику:
   -- Севилья, Конхито и Кванита играли великолепно.
   И это, действительно, "игра".
   Тореадор может бояться или не бояться, но он должен играть роль человека, которому вопрос о жизни совершенно безразличен.
   Дело не в том, чтоб убить. Дело в том, чтоб убить красиво.
   И когда великий Мазантини наносит свой классический удар "a volapie", -- ударом шпаги в загривок пронизывает быка до самого сердца, -- и когда бык, почти держащий тореадора на рогах, моментально падает пред ним на колени и словно целует окровавленной мордой землю у его ног, это -- группа, достойная красок, достойная скульптуры.
   Это тот же балет, где пластика на первом плане. Где пластика -- всё.
   Надо красиво проходить мимо смерти.
   Не убить важно, но чтоб жест был красив. И увернуться от рогов быка надо с улыбкой.
   При мне один испанец, очень интеллигентный человек, сказал своему сыну, мальчику лет десяти:
   -- Если ты будешь шалить, я не возьму тебя на бой быков.
   -- Скажите! Как вы берёте детей на такое зрелище? -- спросил я.
   Испанец посмотрел на меня с удивлением.
   -- Разве зрелище отваги дурно для мальчика? Разве образчик презрения к смерти заключает в себе что-нибудь дурное или неблагородное?
   Самая лучшая, великолепная, благоустроенная, -- и, по-моему, самая ужасная, -- plaza de toros в Мадриде.
   Огромное здание, тёмное и мрачное, снаружи похожее на фабрику.
   Мы с вами приехали за полчаса до начала боя. Это даёт возможность посмотреть очень оригинальный спектакль. Как молятся тореро.
   Тут же, в здании plaza de toros, небольшая часовня. Часовня тореадоров.
   Разодетые в золото и шёлк эспада со своими квадрильями стоят на коленях перед маленькой статуей Мадонны Семи Скорбей и шепчут молитвы и обеты.
   Капелла тореадоров имеется только в Мадриде. Во всех других городах тореадоры молятся перед боем дома.
   Мать, жена, сестра, любовница тореадора никогда не видят его на арене. Они остаются дома и с четырёх до шести, всё время боя, не вставая, стоят на коленях перед образом, молясь за его жизнь.
   Эти два часа матери, жены, сестры, любовницы!
   Стук экипажа, крик, раздавшийся на улице... Может быть, его везут мёртвого или истекающего кровью.
   Стук в дверь.
   Может быть, прибежали уведомить:
   -- Убит.
   Шаги каждого прохожего мимо дома:
   -- Вдруг остановится у наших дверей!
   Молитва в капелле тореадоров длится полчаса. Из капеллы они проходят в Мадриде на арену через операционный зал.
   Восемь кроватей, накрытых, приготовленных, чтобы принять раненых.
   Четверо носилок наготове.
   Разложенный операционный стол, блещущий никелем.
   Тазики. Вёдра. Сверкают приготовленные к делу ножи, пилы, набор хирургических инструментов.
   Пахнет карболкой.
   И по этому лазарету идут гуськом тореро на арену, улыбаясь докторам и фельдшерам, одетым в белые балахоны для предстоящих операций.
   И улыбающиеся, как балетные артисты, они выходят на арену играть роль людей, презирающих жизнь и не боящихся смерти.
   Тореадор кончает жизнь на рогах у быка или богачом.
   Знаменитый Гверрерито только что бросил свою карьеру с двумя миллионами песет. Я видел его последний бой.
   Мазантини -- миллионер.
   Бомбита-Чико знаменитый кутила. Испанцы похожи на русских и любят "широкую натуру". Когда тореадор кутит, -- он кидает деньги пригоршнями.
   Это делает его кумиром женщин, ресторанных певцов, публики.
   Испанская пословица говорит:
   -- Тореадор, это -- человек, который каждый день родится.
   И он каждый день справляет день своего рожденья.
   Чтобы быть популярным, тореадор должен обладать артистически широкой натурой.
   Бомбита-Чико, предпочитающий простонародье, кутила-мученик. Мазантини, вращающийся в избранном обществе, известный благотворитель. Он помогает с королевскою щедростью.
   Тореадоры -- люди из низшего сословия.
   Я имел честь быть приглашённым на чашку кофе к старшему из братьев Бомбита.
   Он живёт в своём доме, в предместье Севильи, в Триана. Его "patio", кокетливый внутренний дворик, заменяющий севилианцам гостиницу, очень красив и оригинален.
   По обыкновению он уставлен плетёной мебелью, качалками и тропическими растениями. Стены украшены чучелами бычьих голов. Это головы особенно "трудных" быков, убитых Бомбита.
   Он разгуливал среди этих трофеев, одетый в великолепный английский, серенький костюм. Его можно было бы принять совсем за бритого англичанина, с немного женственным лицом, если бы не косичка на затылке, отличие тореадорской профессии.
   Общество составляли несколько севильских нотаблей, грязно одетый отец Бомбита, простой рабочий, мать старушка, состарившаяся в молитвах за трёх сыновей, жена Бомбита, толстая, расплывшаяся женщина, ужасно конфузившаяся, когда с ней заговаривали, и робко отвечавшая только:
   -- Да... Нет...
   В дверях толпились какие-то ободранцы, женщины, очень бедно одетые, кричавшие, хохотавшие, пожиравшие уймами пирожные. Родственники и родственницы Бомбита.
   И среди этого общества, знатных и нищих, он ходил приветливый, но величественный, как английский лорд.
   Это был кофе по случаю его отъезда. В этот вечер он уезжал с экспрессом на гастроли в Мадрид.
   На следующий день мы прочли в вечерних газетах:
   "Бомбита смертельно ранен".
   Как делаются тореадорами?
   Вот вам история короля испанских тореро, величайшего из великих "самого" Мазантини.
   Он родом итальянец. Высокого роста. С великолепной фигурой, как будто созданной для того, чтобы играть королей. С удивительно правильным, красивым и всегда спокойным лицом, на котором застыло привычное выражение величия.
   Он был актёром и играл любовников. Бездарнейшим из актёров. Свистки прогнали несчастного, голодного молодого человека со сцены.
   Оставшись без куска хлеба, он как-то раздобыл себе место помощника начальника маленькой станции.
   Мазантини -- идол. Мазантини -- кумир всей Испании -- маршировал по платформе, провожая и встречая мелькавшие мимо поезда, привлекая взгляды пассажирок своей великолепной "стальной" фигурой, своим благородным красивым лицом.
   Быть может, эти взгляды, полные восхищения, и подали ему мысль:
   -- А почему бы мне не сделаться кумиром толпы?
   Он бросил место, принялся отращивать себе косичку и однажды, без всяких приготовлений, вышел на арену -- пан или пропал, -- бесстрашно стал против быка и убил его ударом, полным красоты и силы.
   С тех пор он стал первым тореадором Испании.
   Тореадоры не учатся.
   Это вопрос смелости и красоты.
   Если вы находите в себе смелость красиво наклониться над рогами быка, погружая ему в шею шпагу, вы -- эспада.
   Как поэтами -- тореадорами родятся.
   Я видел знаменитого Гверрерито в жизни.
   Это тюфяк, обходящийся без помощи носового платка. Он говорит на жаргоне рабочих, невероятно груб, ни в одном его жесте нет признака изящества.
   Но когда он затягивается в свой зелёный шёлковый костюм, лихо вскидывает на левое плечо расшитый золотом плащ и, подходя к ложе президента боя, жестом, полным королевского величия, едва приподнимает бархатную треуголку, -- с него можно рисовать картину.
   Это настоящая, истинная, до глубины души артистическая натура.
   Опасность и толпа его перерождают.
   И можете себе представить разочарование людей, искавших знакомства великолепнейшего артиста и встречавших в жизни грязного и глупого хама.
   Впрочем, одни ли тореадоры таковы в артистическом мире.
   Знакомства тореадоров ищут, как вообще ищут знакомства артистов.
   По окончании боя, на дворике, залитом кровью, забросанном выпущенными лошадиными внутренностями, среди трупов запоротых кляч, эспада едва успевает отвечать на рукопожатия "новопредставленных".
   -- Дон такой-то!
   -- Маркиз такой-то!
   -- Гранд такой-то!
   Мазантини отвечает на это величественно. Удостаивает.
   Бомбита-Чико приятельски хлопает по руке, с видом доброго малого, готового хоть сейчас пойти и выпить на ты.
   Кванита обеими руками пожимает руку носителя громкого титула:
   -- Я так счастлив! Я так польщён! Простите, я вас, кажется, испачкал, у меня руки в крови!
   Хор со всех сторон твердит:
   -- Вы играли сегодня великолепно!
   -- А ваш второй бык! Какой удар!
   -- Изумительно!
   Мазантини цедит сквозь зубы, едва наклоняя свой стройный стан:
   -- Вы слишком добры!
   Мальчишка Бомбита-Чико с сияющими глазами и радостно возбуждённым лицом спрашивает:
   -- Правда, хорошо? Правда, хорошо?
   Кванита, третья знаменитость Испании, весь изгибается:
   -- О сеньор!.. О сеньор!.. Мне так лестно слышать это от вас.
   За этими кровавыми кулисами, как и за всякими:
   -- Мы, бедные артисты, зависим от всякой скотины! -- как объяснял мне один знаменитый артист, когда я спрашивал, какой чёрт заставляет его вожжаться с купцами.
   Как у нас с артистами, в Испании познакомиться с тореро считается за честь, а уж попьянствовать -- за счастье.
   Каждый поклонник, глядя на тореро, думает:
   "Вот бы хорошо с ним выпить!"
   И в Испании поклонники так же спаивают тореадоров, как у нас талантливых артистов.
   -- Я знаком с Мазантини! -- это звучит также, как:
   -- Я знаком с Мазини.
   Когда старший Бомбита был ранен в Мадриде, инфанта Изабелла присылала осведомляться об его здоровье.
   Знакомства Мазантини ищут особенно. Он самый развитой и образованный из тореро. Говорит, кроме испанского языка, по-итальянски и по-французски.
   Он вращается в обществе аристократических поклонников.
   Маленькая деталь. Мазантини большой друг с Баттистини. Знаменитый баритон поёт тореадора в "Кармен", в костюме, который подарил ему Мазантини. Настоящий костюм, в котором "играл" настоящий тореро, с настоящим красным плащом, на котором остались настоящие следы настоящей крови настоящего быка.
   Ничего более настоящего нельзя придумать!
   Жизнь тореадора проходит на рогах у быка.
   Каждый раз, "играя", он чувствует, как рог скользит у него около груди, около живота.
   Наклоняясь, чтоб всадить шпагу по самую рукоятку, он чувствует рога около рёбер.
   Момент отделяет его от вечности.
   Момент, в который замирает цирк, -- чтоб разразиться бешеными аплодисментами, если это было красиво.
   Чтоб разразиться ураганом свиста, если поза, жест были "не скульптурны".
   Как они не боятся?
   Весь вопрос этой безумной смелости -- вопрос азарта.
   В день "играют" два, три, на больших torridas[4] -- четыре эспада.
   Они убивают быков по очереди.
   Но раз выйдя на арену, эспада уже с неё не сходит.
   Он "играет" с чужими квадрильями.
   Он дразнит чужих быков то как простой тореадор, то превращается в бандерильеро.
   То дразнит быка плащом, то втыкает ему стрелы.
   Но он всё время остаётся около быка. Всё время вертится перед рогами. Всё время рискует жизнью.
   Если уйти с арены, если дать нервам отдых, -- может охватить страх.
   Бой быков начинается в четыре часа и кончается в шесть.
   Эти два часа, без передышки и без перерыва, эспада играет жизнью.
   Опасность должна сменяться опасностью, чтоб не было времени опомниться.
   Опасность должна быть ежесекундная, чтоб поднять нервы, чтоб напрячь внимание до последней крайности, чтоб войти в бешеный азарт.
   Бык, кинувшийся на Конхито, распорол ему ногу.
   Вся квадрилья кинулась к упавшему эспада, но он вскочил, вырвался и кинулся к быку.
   Тореадоры и бандерильеры бросились за ним, схватили его за руки, потащили с арены.
   Но он вырывался, отпихивал, дрался.
   Кровь хлестала у него из ноги.
   Цирк сошёл с ума и орал:
   -- Ole!
   При виде этого истекающего кровью человека, который рвётся сражаться.
   И Конхито вырвался у квадрильи. Ему подали шпагу и плащ.
   Он стал против быка. Но зашатался.
   Бык наклонил голову, чтоб снова взять его на рога.
   В ту же минуту "пунтильеро", на обязанности которого лежит доканчивать быка, подкрался к быку сзади и всадил кинжал в затылок.
   Бык рухнул, как подкошенный.
   Рухнул в ту же минуту и Конхито.
   От потери крови он был без чувств.
   Его унесли замертво с арены.
   Рана оказалась глубиною в шесть сантиметров.
   Кванита был более счастлив. Бык его только измял.
   Он попал между широко разошедшимися рогами и закувыркался в воздухе.
   Три раза взлетал он на воздух под могучими ударами разъярённого быка.
   Пока не рухнул на землю.
   Тореадоры плащами отвлекли быка.
   Кванита вскочил и потребовал шпагу.
   Весь костюм на нём был разодран.
   Двое тореадоров уцепились за него.
   Публика вопила:
   -- Не надо! Не надо!
   Кванита с перекосившимся не то от страданья, не то от бешенства лицом отбивался от тореадоров.
   Вырвался, схватил шпагу и кинулся к быку.
   Это была одна из самых бешеных атак, какую я видел.
   Он забыл всякую осторожность и кинулся так, чтоб весь цирк закричал от ужаса.
   В ту минуту, как наклонился, всаживая шпагу, снова между рогами быка, -- казалось, что он снова на рогах.
   Но удар был великолепен. Пробил сердце.
   Бык упал сразу мёртвый. И на него же без чувств повалился Кванита.
   Цирк ревел, опьянённый такой храбростью, таким мужеством, такой красотой безумно дерзкого жеста.
   В такие минуты и создаётся слава, настоящая слава, -- слава "великого" тореадора.
   Но вот однажды, в один скверный день, тореадор, в самую минуту "борьбы своей кровавой", вдруг вспоминает, что у него есть живот.
   Странно! До сих пор он никогда об этом не думал. Но в эту минуту ему вдруг почему-то вспомнилось!
   -- А вдруг в живот!
   И с этой именно минуты карьера тореадора кончена.
   Тореадор "начинает портиться с живота".
   Он начинает бояться за свой живот. Он начинает прятать живот от рогов быка. Он начинает слегка сгибаться.
   И конец пластике.
   Если вы хотите видеть удар, полный невероятной красоты, грации, -- удар, которого, говорят знатоки, не повторится, быть может, столетие, -- бросайте все свои дела и летите, летите в Испанию.
   Стальная фигура "самого" Мазантини чуть-чуть погнулась.
   Чуть-чуть, еле-еле.
   Но крошечное уклонение есть.
   И, расходясь с боя, испанцы хитро подмигивают:
   -- А живот-то стал прятать!
   Он уже ездил на гастроли в Мексику. Плохой знак!
   Это то же, что знаменитая французская артистка.
   Поехала на гастроли за границу. Значит, -- начала стариться для Парижа.
   Грубая мексиканская публика не так требовательна, как утончённая испанская.
   Бык убит. Что и требовалось доказать.
   Она не требует такой строгости и красоты линий.
   Почему именно за живот просыпается у тореадоров такая нежная боязнь?
   Они боятся за живот, как мыслитель боялся бы за голову.
   Это источник их главных наслаждений.
   Хорошо пить, хорошо есть -- два главных наслаждение такого мясника.
   От кутежей, от обедов и ужинов с поклонниками у них растёт в объёме живот.
   И любители боя быков с грустью замечают про тореро:
   -- Увеличивается живот. Конец пластике. Скоро начнёт бояться.
   Сначала лёгкий, -- изгиб стана, при пропуске мимо быка, -- делается всё заметнее, всё сильнее.
   Эспада начинает "кланяться" быку.
   -- Живот! Живот! -- с хохотом и свистом орёт весь цирк.
   И бедный эспада в один прекрасный день, "поклонившись" последнему быку в своей жизни, приходит домой, отрезает свою косичку и дарит её матери, жене или любовнице.
   Это значит
   -- Кончил карьеру.
   Больше он не тореадор.
   Мать, жена или любовница относят эту косичку к статуе Мадонны, которую они умоляли в страшные "от четырёх до шести" спасти и внушить мысль бросить опасное ремесло.
   -- Ты услышала наши молитвы!
   И косичка вешается около статуи Святейшей Сеньоры Наших Надежд.
   Меня страшно интересовали кровавые кулисы цирка.
   Эти покрытые кровью кулисы так похожи на все кулисы всего мира, покрытые только пылью и только грязью.
   С уходом Гверрерито, и если умрут Антонио Монтес и старший Бомбита, -- в Испании остаётся четыре великих эспада: Мазантини, Бомбита-Чико, Конхито и Кванита.
   Это четыре совершенно различных таланта.
   От манеры убивать до манеры кланяться, -- у каждого масса особенностей, своих собственных, только ему принадлежащих.
   Мазантини -- эспада-классик.
   Он Геннадий Несчастливцев, -- когда "артист был горд".
   Эспада после блестящего удара без шляпы обходит гремящую аплодисментами арену.
   Ему кидают шляпы, палки, сигары.
   Шляпы и палки он кидает очень ловким и полным красоты жестом назад, сигары величественно передаёт идущему за ним простому тореадору.
   Прежде увлечённые зрители кидали драгоценные булавки из галстуков, золотые портсигары, часы.
   Со времени денежного кризиса летят одни сигары. И то недорогих сортов.
   Эспада отвечает на овации, поднимая к толпе обе руки.
   И в этом жесте сказывается весь эспада.
   Мазантини делает этот жест со спокойной и снисходительной улыбкой, словно хочет сказать:
   -- Ну, вот я! Вот! Чего вы ещё хотите!
   Мальчишка Бомбита, -- этот Кин среди эспада, -- рад и счастлив.
   Он протягивает обе руки обожающей его толпе, словно своим друзьям, хохочет во всю свою весёлую рожу, скалит зубы, кивает головой.
   Словно хочет крикнуть:
   -- Правда, отлично? Я, чёрт побери, сам доволен своей работой!
   Это весёлый, молодой талант.
   Кванита -- карьерист. Один из тех новых артистов, которые околачивают пороги редакций, ценят, любят и умеют увеличивать свой успех.
   Что делается с ним при аплодисментах толпы.
   Он становится на цыпочки. Его лицо расплывается в улыбку беспредельного счастья.
   Он закрывает глаза, чтоб просмаковать наслаждение.
   Он замирает в этой позе с вытянутыми руками.
   Весь стремление, весь замершее движение вперёд.
   Словно хочет сказать:
   -- Так и полетел бы и расцеловал бы вас всех.
   И никто, как он, не умеет продлить удовольствие.
   Никто, как он, не умеет подогреть толпу, не дать охладеть аплодисментам.
   Едва аплодисменты начинают стихать -- он снова в позе балерины, желающей упорхнуть на небо.
   И снова буря аплодисментов разрастается новыми громами.
   Кванита знает своё дело.
   Мазантини -- гений в своём ужасном, в своём кровавом искусстве.
   Медленно и величественно, прямой и высокий, лёгкой и элегантной поступью он приближается к быку.
   Красивым жестом выкидывает свой красный плащ и, едва шевеля пальцами, заставляет его трепетать на солнце.
   И когда разъярённый бык кидается, -- Мазантини спокойно делает шаг назад и пропускает быка, словно любезно даёт дорогу проходящей мимо даме.
   Никогда, в минуту смертельной опасности, он не крикнет тореадорам:
   -- Guerra! Guerra!
   "Дразните! Отвлекайте быка".
   Он повелевает взглядом и лёгким движением руки:
   -- Отойди!
   -- Приблизься!
   -- Отвлеките быка!
   Улыбка не покидает его уст. Спокойная, любезная, чуть-чуть высокомерная.
   Он не играет с быком. Он гипнотизирует его своим плащом.
   Самое страшное, что он делает, -- это когда Мазантини закрывает себе грудь красным плащом и зовёт быка прямо на себя.
   Бык, который стоит в двух шагах, кидается.
   Цирк ахает от ужаса.
   Но Мазантини сделал вовремя шаг назад, улыбаясь глядит вслед пролетевшему быку и двумя пальцами держит в воздухе красный плащ.
   Это элегантно до нельзя!
   Наконец, бык окончательно разъярён этим красным плащом. Бык ничего не видит, кроме красного плаща.
   Мазантини "пробует" быка.
   Поднимает плащ, и бык поднимает голову. Опускает, и опускается голова быка.
   Бык словно загипнотизирован.
   Мазантини опускает плащ до самой земли.
   Бык наклоняет голову, чтоб поднять плащ на рога, подставляя шею для удара.
   Мазантини нацелился.
   Плащ дрогнул. Бык ринулся с опущенными рогами.
   И вся великолепная фигура Мазантини наклонилась между рогами быка.
   Рёв вырывается у всего цирка.
   Бык падает на колени. Кровь хлыщет у него изо рта.
   Словно страшный бант, красная рукоятка в его шее. Только она видна: вся шпага в теле.
   Мазантини никогда не унизится до игры с умирающим врагом.
   Он стоит холодный и спокойный, как перед трупом противника, убитого на дуэли.
   И когда бык валится на бок, -- только взглядывает на "пунтильеро".
   -- Добей!
   И отходит так же медленно, величественно и элегантно, как подошёл.
   Что бы там ни говорили, но королём тореро остаётся Мазантини.
   А говорят про него:
   -- Холоден.
   Истинный любимец испанской публики сейчас Бомбита-Чико.
   "Маленький Бомбита".
   Публика кричит ему:
   -- Чикиджа! Чикитто!
   "Малютка! Крошка!"
   И любит его без памяти. Каждый его удачный удар вызывает взрыв радости у всех.
   Это прелестный мальчишка. Отлично сложенный. Маленький, вертлявый, грациозный. Со смеющейся мордочкой. Ясными задорными глазами. С вечно оскаленными, великолепными зубами.
   Он даже с быком играет, как с приятелем.
   Если вы слышите, что гробовая тишина сменяется воплем восторга и снова гробовой тишиной, -- это значит, что "играет" "чикиджа".
   Этот весёлый бесёнок носится перед быком, завернувшись в красный плащ.
   У него есть свои "трюки", страшно опасные, им изобретённые.
   Поднимая плащ, он заставляет прыгать быка. И десяток раз гробовая тишина сменяется бешеным "ole".
   У быка бьёт пена изо рта. Бык осатанел.
   А "чикиджа" наклоняется, чтоб погладить его по морде. Вдруг схватывает его за рога и не отпускает.
   В конце концов, это становится страшно.
   -- Mata! Mata! -- кричит цирк.
   "Бей! Бей!"
   Но удар -- самое слабое место Бомбита-Чико.
   Он слишком мал, чтоб нанести величественный удар, как Мазантини.
   Он должен подпрыгнуть, чтоб всадить шпагу под рукоять.
   А это сделает его похожим на бандерильеро. Это уже не великолепный удар эспада.
   И Бомбита-Чико вертится почти на рогах у быка, чтоб этим безумием искупить, быть может, некрасивый последний удар.
   -- Довольно! Довольно! Убивай! -- кричит измученный цирк.
   -- Убивай! Перестань! -- кричит ему вся квадрилья.
   -- Убивай! -- в ужасе кричат товарищи из-за барьера.
   Президент боя машет из ложи платком:
   -- Убивай же
   Бомбита-Чико подлетает на воздухе.
   В этот момент он похож на Меркурия, несущегося на землю.
   И шпага впилась в шею ревущему, стонущему, мечущемуся быку.
   Цирк ревёт от радости, что уцелел любимец. Пусть удар был не по всем правилам, но он был так красив!
   Конхито, тоже знаменитость, и превосходный эспада, самая бледная из фигур испанского цирка.
   Храбр он?
   Как Бомбита-Чико.
   Бьёт по правилам?
   Как сам Мазантини.
   Он напоминает тех добросовестных артистов, которые все играют прекрасно, но ничего блестяще.
   -- Ах, добросовестность! Смертный приговор там, где нужен талант! -- говорил мне один артист.
   Конхито делает то же, что делают все. Но в нём нет блеска Мазантини и веселья "чикиджа".
   Он пропускает мимо себя быка, но не с той элегантной вежливостью, как Мазантини. Он играет с быком, но это его не забавляет, как Бомбита-Чико.
   Он не король и не мальчишка. Он ремесленник в искусстве убивать.
   Превосходный ремесленник. Почти художник.
   Но только почти...
   Англичане, сидевшие рядом со мной, были в восторге от Конхито:
   -- Какое спокойствие! Вот это тореадор!
   Испанцы аплодируют вяло и не прощают ни одного некрасивого движения, свистя так, как они никогда не свищут Мазантини и Чико.
   Холодному и жестокому народу может понравиться этот убийца, но не пылкому и увлекающемуся народу -- артисту, любящему блеск, красоту позы, требующему от храбрости ещё и ослепительной бравады.
   Я видел дуэль, настоящую дуэль между Квинита и Бомбита-Чико.
   В знаменитых коридорах на ярмарке, в Севилье, должны были принимать участие четыре эспада.
   Но Антонио Монтес был запорот раньше. Конхито -- бык запорол в первый же день. Остались Чико и Квинита.
   Каждому вместо двух по четыре быка в день.
   Бил Бомбита-Чико. Бил Квинита.
   Но публика неистовствовала от восторга, когда убивал Чико. И просто аплодировала самым блестящим победам Квинита.
   В этом артисте-карьеристе, искательном и жаждущем успеха, есть что-то не располагающее сердца зрителей.
   Он сгорал от ревности.
   Чего-чего не делал он. Жизнь его висела на волоске каждую секунду.
   Он ставил её на риск невероятный.
   И ни разу, ни разу ему не удалось добиться от толпы того, что лучше всякого урагана аплодисментов, -- момента мёртвого молчания. Когда сердца всей толпы бьются и замирают в один такт с сердцем артиста.
   Он играл с быками как никто.
   Заставлял быка гнаться за собой пол-арены, но гнаться так, что его пятки почти касались морды быка.
   А Квинита в это время, повернув голову, со смехом смотрел на "торо".
   Он садился на стул и ждал быка, чтоб воткнуть ему бандерильи.
   Три убитых им быка были великолепными ударами.
   Но ни разу гром аплодисментов не сменился гробовой тишиной, и гробовая тишина вновь ураганом аплодисментов, как во время "игры" Чикитто.
   Артист не мог "захватить" публики.
   Наконец, на четвёртом быке Квинита рискнул на то, на что не рискует ни один артист.
   Он взял чужие трюки.
   -- А! Вам нравится, как играет с быком Чикитто! Вам нравится, как бьёт Мазантини.
   Он решил дать сразу и Мазантини и Бомбита-Чико.
   Это было самое ужасное, что только я видел на бое быков.
   Добрых десять минут этот человек, ища аплодисментов, был буквально в пасти у смерти.
   Не обладая юркой фигурой Чико, он выделывал с быком все те безумства, которые делает тот.
   Он довёл-таки публику До ужаса, и она завопила ему, как Чикита:
   -- Mata! Mata!
   И он заставил её замереть и замолкнуть в ужасе, когда нанёс "удар Мазантини".
   Лучше, чем Мазантини! Он нанёс удар только тогда, когда рога были у него под мышками.
   Лёд был сломан.
   Цирк дрогнул от рукоплесканий.
   Овация была бешеная.
   Квинита обходил арену, бледный, как полотно, как смерть, но, улыбаясь сладкою улыбкой на дрожащих губах, -- кланяясь, протягивая к публике руки, подогревая овацию, делая её бесконечной!
   Бомбита приступил к своему последнему быку.
   А Квинита всё ещё ходил и раскланивался, выманивая новых аплодисментов.
   Бык порол лошадей, кидал за барьер тореадоров, носился мимо него.
   Публика кричала ему:
   -- Берегись! Берегись!
   А он всё ещё ходил и кланялся, подогревал овацию, вымаливая новые аплодисменты.
   Так люди заняты вопросами самолюбия даже в двух шагах от смерти.
   Какое забавное животное человек!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru