Дорохов Павел Николаевич
Анютин отпуск

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
  

Павел Николаевич Дорохов

Анютин отпуск
Рассказ

   Колчаковщина. Куйбышевское книжное издательство; 1981
  
   Анюта -- ткачиха на большой ткацкой фабрике. Два года не отходила Анюта от станка и теперь собирается в отпуск. Перед отъездом зашла в местком.
   -- Ну, товарищи, в деревню еду, какие наказы будут?
   Собрали месткомцы десятка два газет, по пятку "Крестьянки" да "Работницы", пяток книжек тоненьких с разными полезными указаниями по сельскому хозяйству да дюжину добрых советов, как проводить отпуск в деревне. Председательница месткома, старая работница Наталья, посоветовала:
   -- Лишние лимоны найдутся -- с дюжину сосок, Анюта, купи: самый разлюбезный подарок будет.
   Месткомцы смеются, шутят:
   -- Что, у Анюты дюжина ребят, что ли, в деревне?
   -- Ничего, милая, покупай, -- там увидишь, как понадобятся.
   -- Куплю, бабушка Наталья, куплю...
   Дома Анюте обрадовались, два года не видались. Спросы да расспросы, день праздничный, вся семья в сборе, -- так за полночь и просидели.
   Утром, чуть свет, поднялись на работу, пора горячая, жнитво самое, спать некогда.
   Анюта после дороги спала как убитая и ничего не слыхала. Когда проснулась, в люльке ребенок невестки Татьяны кричит, надрывается, на полу трехлетний мальчонка сидит, во весь голос орет, слезы кулачонком по лицу размазывает.
   Вскочила было Анюта, старушка мать со двора вошла.
   -- А где, Татьяна?
   И-и, доченька, хватилась. Чуть свет поднялись все, в поле уехали.
   -- А ребятишки как же?
   -- Да вот так и вожусь с ними день-деньской, ничего сделать не дадут.
   Старушка подошла к люльке, взяла соску, послюнявила ее сначала у себя во рту, потом всунула в рот ребенку.
   -- Что ты делаешь, мама, никак жевку ребенку даешь?!
   -- А чего ему еще?
   -- Да нельзя давать такому маленькому, -- ему ведь месяца два только.
   -- Ну, два, -- четвертый пошел. Знамо, грудь бы надо, да, вишь, мать-то в поле. А с собой брать, там смотреть некому.
   -- Так до вечера и будет?
   -- А как же еще.
   Анюта вздохнула и покачала головой. На фабрике читали лекции об охране материнства, об уходе за детьми, и она хорошо помнила все советы лектора.
   Стала рассказывать матери, что нельзя давать ребенку жевку из своего рта, что это очень вредно. Мать выслушала и спокойно возразила:
   -- Это еще благодать теперь, этот у нас счастливый растет, -- ему и жевку из пшеничного делаем, а в прошлом году хлеба-то не было, так Васеньке из черного делали, да пополам с лебедой.
   -- Какому Васеньке?
   -- А у Татьяны парнишка был, помер прошлый год.
   Мальчонка на полу не переставал меж тем хныкать. Старушка отошла на минуту от люльки, отрезала кусок хлеба и беззлобно сунула мальчику.
   -- На, заткни глотку!
   Мальчонка взял кусок и замолчал.
   -- Так вот и канителешься с ними целый день. Мать-то чуть свет ушла да придет темно, что с ними будешь делать? Тому кусок хлеба сунешь, этому соску в рот, он и сосет.
   -- Да ведь плачет ребенок; у него от вашей жевки живот болит...
   -- Поплачет да перестанет, -- не барское дите, не к матери же его теперь нести.
   Анюта только руками развела, -- что тут будешь делать?
   -- Молоком кипяченым поить надо да кипяченой водой разбавлять.
   Старушка засмеялась.
   -- Скажешь ты только, Анюта: молоко кипяченое да вода кипяченая, -- только и будешь с ним целый день возиться, а мне вон еще скотину напоить надо да корму ей дать.
   -- Ну и мрут зато у вас дети...
   -- Умрут, бог с ними, матери легче. С ними только назола одна.
   Старушка говорила так отнюдь не со зла, а просто потому, что так думали и говорили все, и она была убеждена, что жизнь по-своему не переделаешь. Как установлена она сотни лет тому назад, так и идет и будет идти.
   Ребенок, на минуту затихший было, опять закричал.
   -- Ишь ты, опять кричит. И чего ему только надо?
   Анюта подошла к люльке.
   -- Да он мокрый, оттого и кричит.
   Старушка ворчала добродушно;
   -- Ну, оттого. Чего он понимает еще?
   Взяла сухую пеленку, стала переменять.
   -- Ишь, как подопрел, Христос с тобой, малютка моя маленькая...
   Из печурки достала завязанную узелком тряпочку, развязала и стала присыпать ребенку подопревшие места красным порошком.
   -- Чем это ты, мама, присыпаешь?
   -- Кирпичом! Потрешь кирпичик об кирпичик, вот и присыпка.
   Анюта попробовала пальцами порошок.
   -- Да ведь больно ребенку, жесткий порошок.
   -- А чем же еще? У нас все так делают. А то еще гнилушек натолкут да гнилушками и присыпают.
   -- Каких гнилушек?
   -- Каких, от дерева.
   Задумалась Анюта. Вспомнила фабрику, клуб, лекции всякие. Принимала фабрика шефство над деревней Ивановкой, что в трех верстах от фабрики, ходили все в Ивановку с музыкой, знаменами, говорили речи, ставили спектакль. Ивановские тоже на фабрику чуть не каждый день ходили. Совсем другой народ там, как будто и живут и думают по-другому, не так, как вот здесь, за двести верст от города. Тяжко вздохнула Анюта.
   -- Эх, вот бы где шефство-то проводить, вот где угол-то медвежий!
   Вечером собрала Анюта ближних баб к себе.
   -- Пойдемте ко мне, книжки хорошие почитаем.
   Некоторые было отмахнулись:
   -- Есть когда слушать побасенки твои, завтра вставать чуть свет.
   -- Все-таки пришли, -- любопытно послушать, о чем читать Анюта будет. Разложила Анюта на столе "Крестьянку" да "Работницу", выбрала одну из книжек и стала читать.
   Забежали бабы на минутку да и забыли про все свои дела, -- заслушались. Читает Анюта рассказ за рассказом, статью за статьей. Развертывается перед слушательницами их бабья доля тяжелая, одна за другой проходят перед глазами знакомые картины.
   Тихо. Каждая о своем думает, лишь изредка глубоким вздохом прерывая Анюту.
   Не выдержала соседка Елена, всхлипнула в фартук.
   -- Эх, жизнюшка!
   Бросила Анюту одну книжку, взяла другую. Потом стала рассказывать про город, про фабрику, про клуб фабричный, про лекции, про то, как фабричная работница живет, чему учится.
   -- Хоть бы недельку там пожить!
   И полились бабьи жалобы -- живут, как в лесу. Ничего не видят, ничего не слышат. Работа да дети, дети да работа. Да ругань мужицкая, а то и побои. Так и проходит жизнь тяжелая, надрывная, без просвета, без радости.
   Пригорюнились бабы, кулаками щеки подперли.
   -- Слыхать, в других деревнях собираются бабы, толкуют о чем-то. Вишь, женотдел какой-то у них, из города женщина в кожаном пиджаке приезжала, баб собирала, вот этак же, должно, читает что-нибудь...
   Ночь разбросала по небу крупные яркие звезды. Деревня спит. Редко проскрипит по улице запоздавшая телега, тявкнет собака из подворотни, и снова тихо.
   Спохватились бабы.
   -- Эк мы с тобой разболтались, Анюта. Завтра чуть свет вставать, а тут и не уснешь всю ночь, сердце растревожила.
   Утром пошла Анюта в сельсовет ячейку разыскивать. Председатель сельсовета, молодой мужик в красноармейском шлеме, улыбается.
   -- Ячейку нетрудно найти: половина вот сидит, а другая половина в поле. Я да Иван Парфенов только и есть в ячейке. В ячейке-то четверо, да двоих хоть бы и не было, для счету только. Я, вишь, и председатель сельсовета, в ячейке один Иван и остается, много ль один сделает. Из города редко кто бывает, заезжают в волость, а до нас еще пятнадцать верст.
   -- Вот я газеты принесла да книжечки, раздать бы надо, да боюсь, на цигарки изведут.
   Председатель спокойно соглашается:
   -- Изведут!
   -- Как же быть? Ведь избы-читальни у вас нет?
   -- Ну какая изба! Есть охотники до газет, так те сюда, в сельсовет, заходят, газету мы получаем.
   -- Та-ак. Неважные у вас дела!
   -- Дела никудышные, -- уныло соглашается председатель.
   -- Хочу попробовать организовать детские ясли, хотя бы только на жнитво.
   Председатель оживился.
   -- Вот бы хорошо! Помещение есть: школа у нас хорошая, занятия не скоро начнутся. Взвинтила бы нас маленько: может, и мы потом что путное выдумаем.
   Через три дня опять обошла Анюта ближних баб.
   -- Соберемся еще, почитаем, больно еще хорошие книжки остались.
   -- Книжки-то, милая, хорошие, все бы слушали. Да уж больно некогда, то то сделать надо, то другое.
   -- Вы вашу работу век не переделаете, а книжку почитать когда придется?
   -- И то, милая, уж видно заглянуть на часок.
   Собрались шесть-семь соседок на часок да опять за полночь просидели. И то сказать, книжки-то какие, так бы и сидел век да слушал, -- уж очень верно да хорошо женскую долю описывают. Со вздохом поднялись соседки расходиться.
   -- И ребятишек своих забыли, поди, раскричались теперь. У меня Семка-то горластый: раскричится, -- не уймешь.
   Анюта остановила баб.
   -- Вот что, милые, приносите-ка вы завтра, как в поле ехать, своих ребят в школу, там ячейка ясли детские открыла.
   Соседки в недоумении смотрели на Анюту: как, что, когда?
   Анюта улыбалась.
   -- Плохо вам с детьми, особенно с грудными, да если еще дома смотреть за ними некому. Вот ячейка и порешила позаботиться о детях, по-городскому, значит, -- берет на себя шефство над детьми. Устроили мы в школе ясли. Это значит, что за всеми детьми, которых будут приносить туда, будем целый день ухаживать, кормить, а вечером, как вернетесь с поля, разберете детей по домам. Так каждый день, пока идет жнитво, и будете делать.
   Бабы молча переглянулись.
   -- Уж и не знаю как. Чудно больно. Как же это на целый день дите отнести?
   -- Чего не знать, -- вот приносите утром, узнаете.
   -- А кто ухаживать будет?
   -- Я да учительница, Марья Семеновна.
  
   Утром пришла Аксинья со своим Семкой горластым, Дарья с грудным, Прасковья с двухлетней девчонкой, невестка Татьяна обоих принесла.
   Осмотрели бабы отведенную под ясли комнату, -- везде чисто, хорошо.
   В кухне, на чисто вымытом и выскобленном столе, двенадцать пузырьков в ряд стоят, на пузырьках соски резиновые, рядом кастрюльки, чугунки.
   -- Это для чего все?
   -- А вот будем молоко да воду кипятить.
   Аксинья ткнула пальцем в пузырьки.
   -- Из пузырьков будете кормить?
   -- Из пузырьков.
   -- И жевки не будете давать?
   -- Не только не будем, но и вам не велим.
   Засмеялась Аксинья.
   -- Ровно господских детей кормить собираетесь.
   Оставили бабы детей и разошлись.
   Вечером пришли за ребятами, а Анюта их в другую комнату приглашает.
   -- Зайдите-ка, бабоньки, на минутку сюда.
   Зашли бабы.
   Посреди комнаты большой стол стоит, на столе газеты лежат, книжки разные, и те, что уже читала им Анюта, -- "Крестьянка" да "Работница" и другие, по стенам лавки тянутся. За столом учительница Марья Семеновна сидит, книжку перелистывает. Увидала баб, приглашает:
   -- Присядьте-ка, бабоньки, на минутку, я вам маленький рассказик прочту.
   Прочла Марья Семеновна маленький рассказик, потом еще один, потом еще.
   Спохватились бабы:
   -- Ох, идти пора! Вот как, Анютушка, зайдешь к вам -- и уходить неохота.
  
   Через неделю Анюта писала письмо председательнице фабричного месткома, бабушке Наталье:
   "Спасибо, бабушка Наталья, что посоветовала мне купить сосок. Очень они пригодились. Уговорила я здешнюю ячейку взять шефство над детьми на время жнитва: устроили в школе ясли. Первые дни мало несли; а потом посмотрели, как у нас дело идет, -- нанесли столько ребят, что вся дюжина сосок пошла в ход. Теперь и их не хватает, иногда одной соской двоих приходится кормить. Здесь же в школе, в другой комнате, открыли мы читальню. В первое же воскресенье десяток мужиков было, пришли посмотреть, что, мол, тут городская делает. Теперь ходят четыре -- пять человек каждый вечер, а в праздник собираются как на сходку. Мы на переменку с учительницей Марьей Семеновной читаем; после начитаются споры. Жалко, что мне скоро кончается отпуск. Бабы уж и так начинают тужить, что Анюта-шефка, -- так они прозвали меня, -- скоро уедет. Ну, да начало сделано".
  
   Всем селом собрались провожать Анюту-шефку. Аксинья, мать Семки горластого, неожиданно для себя самой, сказала такую хорошую, душевную речь, что у Анюты вдруг подкатило к сердцу, затуманились глаза.
   Даже Иван Парфенов, отвозивший Анюту до станции, крякнул, отвернув лицо от баб, и крепко хлестнул пегую лошаденку:
   -- Но-о, трогай!
   Мягко, по-осеннему, кудрявилась даль.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru