Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания
M., "ТЕРРА", 1994.
ТРУДНАЯ ПУБЛИКА
Угловое кафе, как это часто бывает в Париже, помещалось на углу и ничем особенным от десятка тысяч других таких же кафе не отличалось.
Кофе заваривалось раз в год, номера "Иллюстрасьон" были тоже по большей части прошлогодние, а бритый, пятидесяти с лишним лет, почтенный и седой дядя назывался гарсоном.
Завсегдатаи называли его просто Жюль и, пользуясь правами дружбы, десять -- пятнадцать сантимов зажиливали из пурбуара.
Относился к этому Жюль добродушно, тем более что убытки широко покрывались иностранцами.
Вот об этих иностранцах и был у нас с ним разговор.
-- Больше всего,-- излагал мне свою философию Жюль,-- поражают меня ваши соотечественники, мосье!
Удивительный народ эти русские.
Во-первых, никогда не приходят они в одиночку, как все прочие нации, а всегда целой компанией.
А во-вторых,-- и это самое, мосье, замечательное,-- никто из них не знает, чего ему хочется!..
Вот, скажем, приходят наши, французы. Сядут. И сейчас же:
-- Гарсон, четыре бока и одно деми!
И больше ничего. Все ясно. Приносишь им четыре бока и одно деми и бежишь к другому столу. А там испанский анархист с девицей из картье. Эти сразу начинают с бенедиктина. Конечно, политикой я не занимаюсь, но должен вам сказать, что пьют эти анархисты как лошади.
Потом, скажем, подъезжает шофер.
Тоже никаких затруднений: кафе-натюр и несколько капель кюрасо! Выпил, сел в свое такси и уехал.
Но вот, мосье, приходят ваши компатриоты. Шесть мужчин и две дамы.
Я ничего не говорю, дамы очень даже комильфо и также мужчины.
Но скажите: зачем они сейчас же сдвигают все столы в одно место, как будто у них юбилей или банкет?!
А стулья? Вы знаете, мосье, когда они начинают расставлять эти стулья, то проходу уже не остается...
Ну хорошо, пусть, думаю, делают, что хотят, наверное, у них такой обычай...
Подхожу и спрашиваю я, как полагается: "Мсьедам!.."
Вот тут и начинается самое главное.
Ни один человек не знает, чего он хочет.
Все весело хохочут, а никто ничего не заказывает.
Я, знаете, переминаюсь с ноги на ногу, потом ухожу, опять возвращаюсь, потом десяток других клиентов успеваю удовлетворить, а они все совещаются.
Наконец подзывают и говорят: "Один оранжад пур мадам, а мы еще подумаем"...
Конечно, я говорю: "Думайте, сильвуплэ!" -- и иду заказывать оранжад.
Вдруг крик: "Гарсон!!!.." -- Все восемь в один голос кричат.
"В чем дело?"
Оказывается, мадам передумала: не оранжад, а сандвич -- о-жамбон!..
Ничего не поделаешь, приношу сандвич о-жамбон и жду.
А патрон уже, знаете, из-за конторки зверем смотрит.
Конечно, один жамбон на такое большое общество -- это тоже, знаете, не торговля!..
Но приходится терпеть. Стоишь и ждешь.
Вдруг опять кричат: "Гарсон!"
"Мосье?"
"Дайте нам карточку!.."
Ну, тут даже и меня сомнение берет. Какая ж, помилуйте, может быть в угловом кафе карточка?! У хозяина фон-де-коммерс сорок два года существует, по наследству перешел, и никогда ни один человек никакой карточки не требовал... "Извините,-- говорю,-- но карточек у нас нет, а если угодно, так я весь прейскурант могу наизусть изобразить!"
"В таком случае,-- говорят,-- дайте один бок, одну яичницу, одно мороженое"...
Мон Дье! Конечно, политикой я не занимаюсь, но должен сказать, что уж очень много у вас, у русских, этих самых партий и программ! Каждый ваш компатриот заказывает что-нибудь другое.
А затем, вы меня извините, мосье, но если человек идет в кафе, так он же должен по крайней мере знать: хочется ему пить или хочется ему есть? Хочет он горячего или желает он холодного?!
Правда, ни одна нация не дает такой большой пурбуар, как ваша, но зато же и набегаешься с вами сколько угодно...
Жюль не успел докончить разговора и побежал на зов: испанский анархист в десятый раз требовал два бенедиктина для себя и для девицы.
Очевидно, эти твердо стояли на одной и той же платформе.