Д. АМИНАДО
----------------------------------------------------------------------------
"Мы жили тогда на планете другой...": Антология поэзии русского
зарубежья. 1920-1990: В 4 кн. Кн. 1
М., "Московский рабочий", 1995.
----------------------------------------------------------------------------
Московские празднества
Стоянка человека
Монпарнас
Ame slave
Подражание Игорю Северянину
Вечеринка
Подражание Беранже
Шли поезда по казанской дороге
Амо - amare
Утешительный романс
"Возвращается ветер..."
МОСКОВСКИЕ ПРАЗДНЕСТВА
Снова отдых от труда,
Праздник счастья мирового.
Снова в мире ерунда,
А трамвая никакого.
Снова факелы чадят,
Реет флагов бумазея.
Снова маршалы стоят
На ступеньках мавзолея.
Разве выразишь пером
Этот пафос с дисциплиной,
Этот русский чернозем
Пополам с марксистской глиной?
Лишь от радости всплакнешь,
Сладкий миг переживая,
И пешком себе пойдешь
За отсутствием трамвая.
СТОЯНКА ЧЕЛОВЕКА
Скажи мне, каменный обломок
Неолитических эпох!
Какие тьмы каких потемок
Хранят твой след, таят твой вздох?
О чем ты выл в безмолвьи ночи
В небытие и пустоту?
В какой простор вперяя очи,
Ты слез изведал теплоту?
Каких ты дядей ел на тризне,
И сколько тетей свежевал?
И вообще, какой был в жизни
Твой настоящий идеал?
Когда от грустной обезьяны
Ты, так сказать, произошел, -
Куда, зачем, в какие страны
Ты дальше дерзостно пошел?!
В кого, вступая в перебранку,
Вонзал ты вилку или нож?
И почему свою стоянку
Расположил на речке Сож?
И почему стоял при этом?
И на глазах торчал бельмом?
И как стоял? Анахоретом?
Один стоял? Или вдвоем?
И вообще, куда ты скрылся?
Пропал без вести? Был в бегах?
И как ты снова появился,
И вновь на тех же берегах?
...И вот звено все той же цепи,
Неодолимое звено.
Молчит земля. Безмолвны степи.
И в мире страшно и темно.
И от порогов Приднепровья
И до Поволжья, в тьме ночной,
Все тот же глаз, налитый кровью,
И вопль, глухой и вековой.
МОНПАРНАС
Тонула земля в электрическом свете.
Толпа отливала и шла как лавина.
Худая блондинка в зеленом берете
Искала глазами худого блондина.
Какие-то шведы сидели и пили
Какие-то страшные шведские гроги.
Какие-то девушки нервно бродили,
Цепляясь за длинные шведские ноги.
Какие-то люди особой породы
В нечесаных космах, и все пожилые,
Часами коптили высокие своды
И сыпали пепел в стаканы пивные.
Непризнанный гений попыхивал трубкой
И все улыбался улыбкою хамской,
И жадно следил за какою-то хрупкой,
Какою-то желтой богиней сиамской.
Поэты, бродяги, восточные принцы
В чалмах и тюрбанах, с осанкою гордой,
Какие-то типы, полуаргентинцы,
Полусутенеры с оливковой мордой,
И весь этот пестрый, чужой муравейник
Сосал свое кофе, гудел, наслаждался.
И только гарсон, проносивший кофейник,
Какой-то улыбкой кривой улыбался, -
Затем что, отведавши всех философий,
Давно для себя не считал он проблемой
Ни то, что они принимали за кофий,
Ни то, что они называли богемой.
AME SLAVE {*}
Не углем краснится домик,
А совсем от пирожков.
И живет в нем русский комик,
Микаэлевич Душков.
На печи его супружка
Вяжет белый парусин.
А вокруг сидит Ванюшка,
Их законный сукин сын.
Вдруг приходят все крестьяне
И приносят чернозем,
И садятся на диване
Перед ласковым огнем.
После вежливой попойки
Каждый милый мужичок
Отправляется на тройке
В свой любезный кабачок.
И везде мелькают гривы
Темно-карих жеребков,
И плакучие мотивы
Их веселых ямщиков.
О, славянские натуры...
Нет, не можно описать
Их медведевские шкуры,
Их особенную стать.
Надо видеть, чтобы верить,
Что славянский молодец,
Надо семь разов отмерить,
Чтоб зарезать наконец!
{* Славянская душа (фр.).}
ПОДРАЖАНИЕ ИГОРЮ СЕВЕРЯНИНУ
Не старайся постигнуть. Не отгадывай мысли.
Мысль витает в пространствах, но не может осесть.
Ананасы в шампанском окончательно скисли,
А в таком состоянье их немыслимо есть.
Надо взять и откинуть, и отбросить желанья,
И понять неизбежность и событий и лет,
Ибо именно горьки ананасы изгнанья,
Когда есть ананасы, а шампанского нет.
Что ж из этой поэзы, господа, вытекает?
Ананас уже выжат, а идея проста:
Из шампанского в лужу - это в жизни бывает,
А из лужи обратно - парадокс и мечта!..
ВЕЧЕРИНКА
Артистка читала отрывок из Блока,
И левою грудью дышала уныло.
В глазах у артистки была поволока,
А платье на ней прошлогоднее было.
Потом выступал балалаечник Костя
В роскошных штанинах из черного плиса
И адски разделал "Индийского гостя",
А "Вниз да по речке" исполнил для биса.
Потом появились бояре в кафтанах;
И хор их про Стеньку пропел, и утешил.
И это звучало тем более странно,
Что именно Стенька бояр-то и вешал.
Потом были танцы с холодным буфетом.
И вальс в облаках голубого батиста.
И женщина-бас перед самым рассветом
Рыдала в пиджак исполнителя Листа.
И что-то в тумане дрожало, рябило,
И хором бояре гудели на сцене...
И было приятно, что все это было
Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.
ПОДРАЖАНИЕ БЕРАНЖЕ
Не знаю как, но, вероятно, чудом
И ты, мой фрак, в изгнание попал.
Я помню день, мы вырвались Оттуда,
Нас ветр морской неистово трепал.
Но в добрый час на берега Босфора
Выходим мы, молчание храня.
Как дни летят... Как все минует скоро...
- Мой старый фрак, не покидай меня.
Шумел Стамбул. Куреньями насыщен,
Здесь был иной, какой-то чуждый мир.
Я обменять хотел тебя, дружище,
На белый хлеб и на прозрачный сыр.
Но турки только фесками качнули,
Покоя твоего не оценя.
В закатном солнце тополи тонули...
- Мой старый фрак, не покидай меня.
Я помню, как настойчивей и ближе
Отчаянье подкрадывалось вдруг:
И мы одни, одни во всем Париже.
Еще быстрее суживался круг.
Вот-вот судьба своей придавит крышкой.
А тут весна... фиалки... блеск огня.
И я шептал, неся тебя под мышкой:
- Мой старый фрак, не покидай меня.
Но счастье... ты - нечаянность созвучий
В упорной, непослушливой строфе!
Не знаю, счастье, чудо или случай,
Но вот, гарсон в изысканном кафе,
Во фраке, между тесными столами,
Скольжу, хрустальными бокалами звеня.
Гарсон, сюда! Гарсон, шартрезу даме!
- Мой верный фрак, не покидай меня.
А ночью, вынув номер из петлицы
И возвратясь, измученный, домой,
Я вспоминаю темные ресницы
И старый вальс... И призрак над Невой.
Ты помнишь, как, на отворот атласный
Волну кудрей тяжелых уроня,
Она, бледнея, повторяла страстно:
- Мой милый друг, не покидай меня.
Бегут, бегут стремительные годы.
Сплетаются с действительностью сны.
И скоро оба выйдем мы из моды,
И скоро оба станем не нужны.
Уже иные шествия я внемлю.
Но в час, когда, лопатами звеня,
В чужой земле меня опустят в землю...
- Мой старый фрак, не покидай меня.
ШЛИ ПОЕЗДА ПО КАЗАНСКОЙ ДОРОГЕ
Прошлое. Бывшее. Тень на пороге.
Бедного сердца комок.
Шли поезда по Казанской дороге...
Таял над лесом дымок.
Летнее солнце клонилось к закату.
Ветер вечерний донес
Горечь Польши, душистую мяту,
Странную свежесть берез.
Где-то над миром, над тайным пределом,
Кротко сияла звезда.
Где-то какие-то барышни в белом
Вышли встречать поезда.
Не было? Было? А тень на пороге.
Смех раздается, зловещ:
- Шли поезда по Казанской дороге...
Экая важная вещь!
АМО - AMARE {*}
Довольно описывать северный снег
И петь петербургскую вьюгу...
Пора возвратиться к источнику нег,
К навеки блаженному югу.
Там первая молодость буйно прошла,
Звеня, как цыганка запястьем.
И первые слезы любовь пролила
Над быстро изведанным счастьем.
Кипит, не смолкая, работа в порту.
Скрипят корабельные цепи.
Безумные ласточки, взяв высоту,
Летят в молдаванские степи.
Играет шарманка. Цыганка поет,
Очей расточая сиянье.
А город лиловой сиренью цветет,
Как в первые дни мирозданья.
Забыть ли весну голубую твою,
Бегущие к морю ступени,
И Дюка, который поставил скамью
Под куст этой самой сирени?..
Забыть ли счастливейших дней ореол,
Когда мы спрягали в угаре
Единственный в мире латинский глагол -
Amare, amare, amare?!
И боги нам сами сплетали венец,
И звезды светили нам ярко,
И пел о любви итальянский певец,
Которого звали Самарко.
...Приходит волна, и уходит волна.
А сердце все медленней бьется.
И чует, и знает, что эта весна
Уже никогда не вернется.
Что ветер, который пришел из пустынь,
Сердца приучая к смиренью,
Не только развеял сирень и латынь,
Но молодость вместе с сиренью.
{* Люблю - любить (лат.).}
УТЕШИТЕЛЬНЫЙ РОМАНС
Что жалеть? О чем жалеть?
Огонек горит, мигая...
Надо все преодолеть.
Даже возраст, дорогая.
Что есть годы? Что число?
Кто связать нас может сроком?
Лишь бы только нас несло
Нескончаемым потоком.
Сколько раз, свои сердца
Не спасая от контузий,
Мы шатались без конца
По республикам иллюзий.
Сколько тягостных колец
Все затягивалось туже!
Так уж худо, что конец.
А глядишь... назавтра - хуже.
"ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВЕТЕР..."
Возвращается ветер на круги своя.
Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
Повинуясь законам природы.
Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой - поэт посвящает сонет,
Уже трижды другим посвященный.
Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.
И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
Возжелает наследного принца.
Ибо все на земле, дорогая моя,
Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя,
Возвращается, дьявол! хоть тресни.
Комментарии
АМИНАДО Д. (ДОН АМИНАДО) (наст. имя и фамилия Аминад Петрович
Шполянский; 25 апреля 1888, Елисаветград - 1957, Париж). Получил высшее
юридическое образование в Одессе и Киеве, потом переехал в Москву.
Сотрудничал в периодических изданиях. Участник первой мировой войны. В 1919
г. эмигрировал в Константинополь, затем поселился в Париже. Еще до революции
Дон Аминадо был известен как один из наиболее ярких и своеобразных авторов
журнала "Сатирикон". Стихи из его первой книги, вышедшей в 1915 г., были
навеяны первой мировой войной. В эмиграции регулярно печатался в газете
"Последние новости". Публиковал как стихи, так и прозу. В соавторстве с
Морисом Декобра написал на французском языке книгу "Смех в степи" ("Le rire
dans la steppe", 1927). Были изданы и другие прозаические произведения Д.
Аминадо (так был изменен псевдоним поэта уже в послевоенные годы). Однако
известен он был главным образом своими исполненными тонкой иронии стихами.
Д. Аминадо издал также книгу воспоминаний "Поезд на третьем пути" (Нью-Йорк,
1954). Участник антологий "Якорь" и "На Западе".
БИБЛИОГРАФИЯ: "Дым без отечества" (Париж, 1921); "Накинув плащ"
(Париж, 1928); "Нескучный сад" (Париж, 1935); "В те баснословные года"
(Париж, 1951; 2-е изд., 1966); книга стихов для детей "Рассказ про мальчика
Данилку, про серую кобылку и еще про что-то" (Париж, 1922).
Ame Slave. Обыгрывается русская речь иностранца, а также его знание
России.
Amo - Amare. В названии (досл.: люблю - любить, лат.) обыгрывается
форма упражнений по спряжению латинских глаголов.
Первопрестольная: далекая и близкая: Москва и москвичи в поэзии рус.
эмиграции
М., "Русскiи Мiръ", 2005. (Большая Московская Библиотека)
----------------------------------------------------------------------------
Содержание
Арбатские голуби
Именины
Татьянин день
"Ход коня"
Ползком
В Татьянин день
Российское ситценабивное
"В Москву! В Москву! В Москву!"
Без заглавия
Романс
"Утвердили и правду, и мир, и добро..."
Русская баллада
Арбатские голуби
Если бы я, как старик со старухой,
Жил у самого синего моря,
Я бы тоже, наверно, дождался
Разговора с волшебною рыбкой.
Я сказал бы ей: "Как тебя?.. Рыбка!
Дай-ка выясним честно и прямо,
Что мы можем хорошего сделать,
Так сказать, для начала знакомства?
Столбового дворянского званья
От тебя я иметь не желаю,
Потому что, по совести молвить,
Никакого не вижу в нем толку.
Что касается почестей царских,
То на них я не льщусь совершенно:
Хорошо это пишется в сказке,
Только худо читается в жизни.
Не влекут мою душу хоромы,
Терема да резные палаты.
Это все я, голубушка, видел
И... постигнул непрочность постройки.
Не того, государыня-рыбка,
От щедрот твоих жду, а другого:
Восемь лет я сижу у корыта,
Каковое корыто разбито.
Восемь лет я у берега моря
Нахожусь в ожиданье погоды...
А хотел бы я жить в переулке,
Возле самой Собачьей площадки,
Где арбатские голуби летом
Меж собою по-русски воркуют.
Очень много душа забывает
Из того, что когда-то любила.
А вот видишь, каких-то голубок,
Сизых пташек простых - не забыла.
Ты меня не поймешь, потому что
Как-никак, а ты все-таки рыба,
И, конечно, на удочку эту
Уж тебя никогда не поймаешь.
Но, коль правда, что ты расторопна,
А не просто селедка морская,
Так не можешь ли сделать ты чудо,
Сотворить это дивное диво?!
А об нас, государыня-рыбка,
Не тужи, когда в море утонешь.
Мы, хотя старики и старухи,
А назад побежим... Не догонишь!"
1926
Именины
В этот день у Эйнема пекли пироги.
Византийские. Пышные. Сдобные.
Петербуржцы, на что уже были брюзги,
А и те говорили: в Москве пироги -
Чудеса в решете! Бесподобные!..
Шел ванильный, щекочущий дух приворот,
Дух чего-то знакомого, милого
От Мясницких ворот до Арбатских ворот,
И до самого Дорогомилова.
А цветов на Трубе!.. Не пройти и не стать!
Есть уж чем именинниц задаривать.
А как станут торговки букеты вязать,
Зазывать, соблазнять, уговаривать!
У Страстного, что в нитку, лихач к лихачу.
Бородаты. Румяны. Ломаются.
- Пжа-пожалуй! Со мною! Как след прокачу!
По-брегись! Ублажают. Стараются.
А в домах, в покривившихся старых домах
С мезонином, с карнизом, с тераскою,
Где царил этот самый московский размах
Наряду с облупившейся краскою,
Где в гостиной, под пылью линялых чехлов
Старомодные кресла с диванами,
И особенный блеск от истертых полов,
И овальные рамы с Дианами,
Этот день был какою-то радостью чист!
И к столу с именинной индейкою
Подходил проглотивший аршин лицеист,
Называвшийся раковой шейкою.
Он краснел потому, что краснела она.
Но дразня его белыми бантами,
Именинница просто была влюблена
В гимназиста в мундире и с кантами.
Ах, зато, когда буйный, шальной ритурнель
Все сердца преисполнил отвагою,
Лицеист поклонился, напялил шинель
И ушел с огорченьем и... шпагою.
Но звенела кадриль. И какая-то мгла
Застилала глаза, словно марево.
И бессчетно дробили в себе зеркала
Канделябров неверное зарево.
...Не о сахарной клюкве былых пирогов,
Не о старых домах с мезонинами,
Не о добрых обычаях прежних годов
С поздравленьями, с именинами -
Если надо вздыхать, то наш медленный вздох
По иному из сердца изринется,
И вздохнем мы о том, что из всех четырех,
Только Софья для нас именинница...
Путь без Веры, Любви, без Надежды зловещ.
Что - пирог без начинки, без сладости?..
А София есть Мудрость. Почтенная вещь.
Но какие ж от мудрости радости?!.
<1928>
Татьянин день
Ты помнишь снег, и запах снежный,
И блеск, и отблеск снеговой,
И стон, и крик, и скок мятежный
Над безмятежною Москвой,
И неба синие шинели,
И звезды пуговиц на них,
И как пленительно звенели
Разливы песен молодых,
И ночью тихой, ночью сонной
То смех, то шепот заглушённый,
И снег, о! снег на Малой Бронной,
На перекрестке двух Козих?!.
В кругу содвинутых бутылок
Наш глупый спор, российский спор,
Его поток и милый вздор,
Фуражки, сбитой на затылок,
Академический задор,
И тостов грозные раскаты,
И клятвы мщенья за грехи,
И все латинские цитаты,
И сумасшедшие стихи!
Потом приказ - будите спящих!
Зажечь костры!.. И, меж костров,
Ты помнишь старых, настоящих,
Твоих седых профессоров,
Которых слушали вначале,
Ты помнишь, как мы их качали,
Как ватный вырвали рукав
Из шубы доктора всех прав!..
Как хохотал старик Ключевский,
Как влез на конный монумент
Максим Максимыч Ковалевский,
Уже толстяк, еще доцент...
Потом, ты помнишь, кони-птицы
Летят в Ходынские поля,
Танцуют небо и земля,
И чьи-то длинные ресницы,
Моей касаяся щеки,
Дрожат, воздушны и легки.
Снежинки тают, мчатся, вьются,
Снежинок много, ты одна,
А песни плачут и смеются,
А песни льются, льются, льются,
И с неба, кажется, сорвутся
Сейчас и звезды и луна!..
...Промчалось все. А парк Петровский
Сегодня тот же, что вчера.
Хрустит, как прежде, снег московский
У Патриаршего пруда.
И только старость из тумана
За нами крадется, как тать,
Ну, ничего, моя Татьяна... -
Коли не жить, так вспоминать.
1926
"Ход коня"
В Москве состоялся розыгрыш
дерби для крестьянских рысаков.
Я чувствую невольное волненье,
Которое не выразишь пером.
Прошли года. Сменилось поколенье.
Все тот же он, московский ипподром.
Исчезли старые и милые названья,
Но по весне, когда цветет земля,
Легки и дымны дней благоуханья
И зелены Ходынские поля.
Иные краски созданы для взора,
Иной игрой взволнована душа, -
Не голубою кровью Галтимора
И не дворянской спесью Крепыша.
Из бедности, из гибели, из мрака,
Для счастья возродяся наконец,
Лети, скачи, крестьянская коняка,
В советских яблоках советский жеребец!
Ты перенес жестокие мученья
И за чужие отвечал грехи,
Но ты есть конь иного назначенья,
Ты, скажем прямо, лошадь от сохи.
Пусть ноги не арабские, не тонки,
И задняя с передней не в ладу,
Есть классовое что-то в селезенке,
Когда она играет на ходу.
Прислушиваясь к собственным синкопам
И не страшась, что вознесется бич,
Ты мчишься этим бешеным галопом,
Который завещал тебе Ильич.
И, к милому прошедшему ревнуя,
Я думаю над пушкинским стихом:
Вот именно, крестьянин, торжествуя,
Играет в ординаре и двойном.
1926
Ползком
"Вечер был. Сверкали звезды".
В мавзолее Ленин спал.
Шел по улице Зиновьев,
Посинел и весь трещал.
На бульваре, на скамейке,
Сел он, голову склоня,
Сел и думал: "Ни ячейки
Не осталось у меня!..
Для чего мне было в это
Предприятие влезать?
Что мне сделать, чтоб невинность,
Чтоб невинность доказать?
Жил я, кажется, неплохо,
Декламатор был и чтец,
И имел и пост, и титул,
И доходы, наконец...
Было время, целый город
Назывался в честь мою.
А теперь, так это ж пропасть,
Над которой я стою!..
Между тем, сказать по правде,
Разве пропасть это вещь?"
И задумался Зиновьев,
Синь, как синька, и зловещ.
Уж и звезды побледнели,
Ленин с лаврами на лбу
Десять раз перевернулся
В своем собственном гробу.
Вот и утро наступило,
Стал восток - багрово-ал.
А несчастный все слонялся,
Все синел и все трещал.
И когда он стал лиловый,
Как фиалка на снегу,
Он вскричал: "Пусть Троцкий мерзнет,
Я же больше не могу!.."
Грозно бровь нахмурил Сталин,
Сжал грузинские уста.
И лежал пред ним Зиновьев,
Не вставая с живота.
И, уткнувшись в половицу,
Он рычал, свой торс склоня:
"Растворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня!.."
И пока он пресмыкался,
Как действительная тварь,
Повторил грузин чудесный
Весь свой ленинский словарь.
И от ленинского слова,
После внутренней борьбы,
Был Зиновьев вздернут снова
С четверенек на дыбы!..
1927
В Татьянин день
Посвящается
Московскому землячеству
Господин человек, станьте
На берегу уносящейся жизни,
Воспоминаньями душу израньте,
Очутясь на собственной тризне,
Скользните вопросом по строчкам
Поэзии вашей и прозы,
Смахните носовым платочком
Непрошеные эти слезы,
Ведь вы мужчина - не килька -
И привыкли нести бремя...
- Эй, человек! Филька!..
Вальс - "Невозвратное время"!..
Картина первая. Арбат, переулок.
Дом. Мезонин. Антресоли.
Запах московских булок,
Называемых- франзоли.
Утро. Звон. Благочиние.
На уличных вывесках - яти.
А небо такое синее,
Как в раю... и на Арбате.
Это здесь проезжал Чацкий,
А вот здесь, взгляните,
Гулял старый князь Щербацкий
С дочерью своей, Китти.
- Филька, верти дальше,
Картина вторая,
Тоже, говоря без фальши,
Из потерянного рая!..
Вечер. Тверской. Пушкин.
Коричневые епархиалки.
На дереве, на голой верхушке,
Нахохлились зимние галки.
Белизна. Чернота. Нега.
На снегу фонари голубые.
И отряхиваются от снега
Малиновые городовые.
- Филька, верти, дьявол,
Разжигай порыв дерзкий,
Заворачивай, друг, направо,
По Дмитровке, в Камергерский,
Где, душу мечтой туманя,
Голосом своим усталым
Рассказывает дядя Ваня
О несбыточном, о небывалом.
- И еще верти, милый,
Налегай вдвое...
Чтоб с особенной силой
Вспыхнуло остальное,
Околыши, косоворотки,
И, неизвестно, откуда,
От молодости или от водки,
Это вера в чудо,
Этот спор у стойки
Про Бога, про честность,
Этот скок на тройке
В ночь, в неизвестность,
Этот бред цыганок,
Их бубны и песни.
Утром хруст баранок
В трактире, на Пресне,
После вакханалий
И всех чудачеств,
Когда мы не знали
Никаких землячеств!..
1928
Российское ситценабивное...
Осень. Небо зловеще.
Тянется в хвост Москва.
Опять эти октябрьские вещи,
Октябрьские торжества.
Готовятся. Строят. Роют.
На монумент еще монумент.
И скоро небо закроют
Дешевкой убогих лент.
Надо на камне высечь,
Начертать на снегах вершин:
Шестьсот семьдесят тысяч,
Как один аршин, аршин -
Самого красного ситца,
Яростного кумача,
Такого, что и не приснится
Мумии Ильича!..
На рабочих, простых, ткацких
Наткано на станках!
Но не ради штанов батрацких
И вовсе не для рубах,
А высшего смысла ради, -
Чтоб пламенем от знамен
И в Москве, и в Ленинграде
Объялся бы небосклон.
Чтоб на Лондон, Париж, Вену
Горело, алело, жгло,
Чтоб лорду, чтоб Чемберлену
Переносицу обожгло!
Ликуй, Русь, от Колхиды
До Онеги несися вскачь!
Ты, видавшая виды,
Видишь этот кумач?..
Тебе ли штандартов мало,
Невесело что ж глядишь?
Опять за воблой стала
В очередь и стоишь!..
Гляди-ка и глазом смеряй,
Сколько, во славу веков,
Из этих высоких материй
Можно сделать портков,
Рубах из алого ситца,
Сарафанов из кумача,
Таких, что и не снится
Мумии Ильича...
А тебе, голодной, голой,
Тычут штандарты зря
И велят еще быть веселой
По случаю Октября!
1928
"В Москву!
В Москву! В Москву!"
"Эх, кабы матушка-Волга
Да вспять побежала..."
Кабы можно было беженцу
Начать бег сначала.
Переделать мгновенно
Весь путь превратный,
Да из департамента Сены -
Да бегом обратно!
Да чтоб путь-дорога
Укаталась гладко,
Чтоб бежать вольготно,
С ленцой, с пересадкой,
Где пешком, где лётом,
А где в тарантасе,
С высадкой в Берлине,
На Фридрихштрассе!..
Из Берлина по скользким,
По коридорам узким,
К границам польским,
К местечкам русским,
Через речки бурые,
Берега покатые,
Где домишки хмурые,
Подслеповатые
Стоят, пригорюнившись
С утра, спозаранку,
Слезятся, тянутся
К Столбцам, к полустанку!..
А оттуда в любезных,
В ленивых, в сонных,
В трясучих, в железных,
В вагонах зеленых,
С гармонью, со свистом,
С плачем женским, -
Через Минск, Борисов,
К лесам смоленским,
Через Вязьму с пряником,
Бородино на Колочи,
Счастливым странником
Среди темной ночи.
Предпоследние станции
Голицыне, Одинцово
Увидать после Франции,
После всего былого!..
1928
Без заглавия
Идут года, но неподвижна Троя.
Проходят дни без смысла, без следа.
Струится Днепр по трубам Днепростроя.
В Нарымский край уходят поезда.
Играет в бабки староста Калинин.
И тишь, и гладь, и божья саранча,
И бронзовый указывает Минин
Пожарскому на кости Ильича.
<1931>
Романс
Прах Дзержинского в стене,
Под Кремлем, зарыли.
Прах Менжинского в стене,
Под Кремлем, зарыли.
И невольно из родной
Вспоминаешь были:
"Две гитары за стеной
Жалобно заныли..."
1934
* * *
Утвердили и правду, и мир, и добро.
Завели автокары, чугунки.
Провели под Москвою такое метро,
Что текли у Америки слюнки.
И причем взбудоражили так молодежь,
И настолько пеклись и старались,
Что родители впали в отчаянье, в дрожь
И уже и рожать сомневались.
<1935>
Русская баллада
Призрак. Месяца рога.
Кони. Стражники. Снега.
Черный, страшный мавзолей.
Камень. Ладан. И елей.
Сырость. Запах кумача.
Воск. Оплывшая свеча.
Влажный лоб. Холодный пот.
Снег. Россия. Кто идет?
Лязг железа. Караул.
Мерзлой проволоки гул.
Замедляя звездный бег,
Падал снег и таял снег.
А наутро по Москве
В дымной сизой синеве
Взвод за взводом проходил.
Барабан тревогу бил.
Дроги медленно ползли,
Мелочь разную везли.
Тридцать трех за одного...
Вот и больше ничего.
Примечания
Условные сокращения
Б - Берлин
НЖ - Новый журнал
НИ - Нью-Йорк
П - Париж
ПН - газ. Последние новости
РМ - ж. Русская мысль
Дон Аминадо
Дон Аминадо - наст. фам. Шпоклянский Аминад Петрович (1888-1957) -
поэт, прозаик; до эмиграции в 1920 г. жил в Москве, с 1920 г. -
преимущественно в Париже.
Арбатские голуби. - ПН. 1926. 26 августа.
Именины.- Печатается по изд.: Аминадо Д. Накинув плащ. П.,1928. Эйнем
Фердинанд Теодор (1826-1876) - основатель шоколадной фабрики "Эйнем" (ныне
"Красный Октябрь") и известной в Москве кондитерской. Труба - обиходное
название Трубной площади.
Татьянин день. - ПН. 1926. 24 января, под загл. "Ты помнишь ли?" На
перекрестке двух Козих - имеются в виду Большой и Малый Козихинские
переулки. Ковалевский Максим Максимович (1851-1916) - историк, юрист.
"Ход коня". - ПН. 1926. 21 марта, под загл. "Даешь коняку". Галтимор,
Крепыш - клички знаменитых русских рысаков. Ординар - одна ставка в игре на
скачках; двойной - две ставки.
Ползком. - ПН. 1927. 12 декабря. Зиновьев (наст. фам. Родомысльский)
Г. Е. (1883-1936) - советский партийный и государственный деятель, был
репрессирован. Растворите мне темницу...- перифраз из стих. М. Ю. Лермонтова
"Узник".
В Татьянин день. - ПН. 1928. 25 января. Вальс - "Невозвратное время" -
армянский вальс в аранжировке В. Н. Чекрыгина. Франзоли - французские булки.
Князь Щербацкий с дочерью своей, Китти... - имеются в виду персонажи романа
Л. Н. Толстого "Анна Каренина". Епархиалки - здесь форменная одежда учениц
епархиальных средних женских учебных заведений.
Российское ситценабивное... - Печатается по изд.: Аминадо Д. Наша
маленькая жизнь. М., 1994.
"В Москву! В Москву! В Москву!" - ПН. 18 октября 1928. Заглавие -
цитата из пьесы А. П. Чехова "Три сестры". "Эх, кабы матушка-Волга..." -
перифраз из стих. А. К. Толстого "Ой, каб Волга-матушка да вспять
побежала...". Столбцы - первая железнодорожная станция после переезда через
Неман на бывшей русской границе.
Без заглавия. - ПН. - 1931. 9 августа. ...указывает Минин
Пожарскому... - памятник Минину и Пожарскому, установленный на Красной
площади в 1818 г., в 1932 г. был перенесен на новое место.
Романс - ПН. 1934. 15 мая, под загл. "Московский альбом". Две гитары
за стеной... - неточная цитата из стих. А. А. Григорьева "Цыганская
венгерка".
"Утвердили и правду, и мир, и добро..." - ПН. 1935. 21 марта.
Московские празднества. - Печатается по изд.: Аминадо Д. В те
баснословные года. П., 1951.
Потонувший колокол. - Печатается по изд.: Аминадо Д. В те баснословные
года. П., 1951. "Потонувший колокол" - драма-сказка Гергардта Гауптмана.
Как рассказать... - ПН. 1929. 3декабря, под загл. "Декабрьские этюды",
в другой редакции. Печатается по изд.: Аминадо Д. В те баснословные года.
П., 1951.
Русская баллада. - Печатается по изд.: Аминадо Д. В те баснословные
года. П., 1951.