Долинин Аркадий Семенович
Александр Евлахов. Введение в философию художественного творчества. T. I

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Александръ Евлаховъ. Введеніе въ философію художественнаго творчества. T. I. Варшава, 1910 г. Стр. 537. Ц. 2 р. 50 к.-- Ю. Айхенвальдъ. Предисловіе къ 3-му изданію "Силуэтовъ русскихъ писателей". Изд. "Научнаго Слова". М., 1911 г.-- Г. Лансонъ. Методъ въ исторіи литературы (съ послѣсловіемъ М. Гершензона). Изд. т-на "Міръ". М., 1911 г. Стр. 76. Ц. 40 к.
   "Исторія литературы,-- говоритъ А. Н. Веселовскій въ своемъ введеніи въ историческую поэтику,-- напоминаетъ географическую полосу, которую международное право освятило, какъ res nullius, куда заходятъ охотиться историкъ культуры и эстетикъ, эрудитъ и изслѣдователь общественныхъ идей. Каждый выноситъ изъ нея, что можетъ, по способностямъ и воззрѣніямъ съ той же этикеткой на товарѣ или добычѣ, далеко не одинаковой по содержанію". Картина эта, нарисованная въ 1894 г., далеко еще не устарѣла, и поэтому представляетъ значительный интересъ попытка трехъ изслѣдователей, названныхъ выше, внести нѣкоторый свѣтъ въ эту темную область.
   Г. Евлаховъ приступаетъ къ своей задачѣ нѣсколько издалека. Онъ прежде всего задается вопросомъ, касающимся всего цикла историческихъ паукъ, въ томъ числѣ, конечно, и исторіи литературы: какія цѣли преслѣдуютъ историческія науки? Стремятся ли онѣ хотя бы въ идеалѣ къ отысканію общихъ законовъ, дѣйствующихъ въ жизни человѣчества, или онѣ обречены вѣчно вращаться въ сферѣ единичныхъ фактовъ, никогда не подымаясь даже до слѣдующей ступени -- до обобщенія этихъ фактовъ? Должны ли мы вмѣстѣ съ Рикксртомъ, Виндельбандомъ, Клейнпетеромъ и другими думать, что "историческое знаніе по самой своей природѣ не выходитъ изъ границъ, поставленныхъ ей индивидомъ и мгновеніемъ", что въ противоположность опытнымъ наукамъ, которыя учатъ тому, что всегда имѣетъ мѣсто, оно имѣетъ дѣло только съ тѣмъ, что однажды было и никогда больше не повторится; словомъ, должны ли мы думать, что историкъ имѣетъ своей задачей только идеально возсоздать какой-нибудь продуктъ прошлаго со всѣми его индивидуальными чертами, во всей его конкретности и единственности и что "понятіе исторической науки и науки формулирующей законы взаимно исключаютъ другъ друга"? Или мы должны стать на совершенно противоположную точку зрѣнія и вмѣстѣ съ Бартомъ, Лакомбомъ, Ламирехтомъ и другими признать, что исторія не можетъ быть простымъ собраніемъ историческихъ фактовъ, что даже самое идеальное возсозданіе продукта прошлаго со всѣми его индивидуальными чертами само по себѣ безсмысленно и безцѣльно, что, подобно наукамъ опытнымъ, ея единственной задачей можетъ быть приведеніе безчисленнаго множества единичныхъ фактовъ въ систему общихъ понятій.
   Г. Евлаховъ рѣшительно склоняется къ послѣдней точкѣ зрѣнія, настаивая на томъ, что цѣлъ всякой науки, значитъ, и исторіи (и исторіи литературы), если она хочетъ быть таковой -- "не работа надъ частностями, не констатированіе того, чѣмъ явленія различаются другъ отъ друга, а того, что ихъ связываетъ между собой", исканіе общихъ законовъ, лежащихъ въ основѣ изучаемыхъ явленій. Если стать на точку зрѣнія первыхъ и вмѣстѣ съ ними признать, что дѣло исторіи описывать только единичные, мгновенные факты, гдѣ же тогда критерій, при помощи котораго мы могли бы разобраться въ безграничномъ хаосѣ явленій, именуемыхъ жизнью, и одинъ фактъ считать болѣе достойнымъ вниманія изслѣдователя, чѣмъ другой. Если нѣтъ у насъ никакой цѣли впереди, если мы отказываемся даже отъ постулированія въ идеалѣ этихъ общихъ законовъ, то изъ нашихъ рукъ ускользаетъ всякая руководящая нить и открывается широкій просторъ для самаго необузданнаго произвола. Или исторія -- игра фантазіи, дѣло личнаго вкуса, и сколько историковъ, столько исторій, или она руководствуется какой-нибудь методологіей. Конечно, Риккертъ и другіе отчасти правы: матеріалъ исторіи безусловно рѣзко отличается отъ матеріала естественныхъ наукъ; конечно, историкъ долженъ удѣлять очень много вниманія конкретнымъ, индивидуальнымъ, единственнымъ чертамъ каждаго явленія; но все же исторія должна стремиться къ обобщеніямъ, и ея цѣль -- сводить частности къ общимъ понятіямъ, изображать типическіе фазисы эволюціи. Но что относится къ роду, къ исторіи -- вообще относится и къ виду, т.-е. къ исторіи литературы.
   Что же такое исторія литературы? въ чемъ ея сущность и каковы неотъемлемыя характерныя черты всякаго литературнаго произведенія? Перебирая большинство опредѣленій исторіи литературы, начиная съ самаго перваго, принадлежащаго Гердеру, вплоть до нашихъ дней, г. Евлаховъ справедливо видитъ во всѣхъ нихъ тотъ существенный недостатокъ, что исторія литературы постоянно смѣшивается въ нихъ съ исторіей культуры, задачи первой съ задачами второй, ибо всѣ они упускаютъ тѣ видовые признаки, которые ее отличаютъ отъ общаго рода историческихъ наукъ. Первое время въ такую ошибку впадалъ даже величайшій нашъ мыслитель въ этой области, тотъ, кто больше всего способствовалъ выясненію ея сущности и правильному начертанію ея методовъ -- А. Н. Веселовскій, который опредѣлялъ исторію литературы, какъ "исторію общественной мысли, насколько она выразилась въ движеніи философскомъ, религіозномъ, поэтическомъ и закрѣплена словомъ" (Журн. Мин. Народн. Просв., 1870 г.). Ему казалось, что форма, т.-е. то, что составляетъ сущность художественнаго произведенія, совсѣмъ не развивается, что "ея первообразы мы неизбѣжно встрѣчаемъ уже въ эпической старинѣ и далѣе на степени миѳа, въ конкретныхъ опредѣленіяхъ первобытнаго слова, а развивается только содержаніе". Поэтическій прогрессъ сводился имъ къ прогрессу общественной мысли въ границахъ устойчивой поэтической формулы. Г. Веселовскому нужно было много лѣтъ напряженной работы, чтобы, постепенно освобождаясь отъ власти общепринятаго опредѣленія, дать исторіи литературы иную формулировку, въ которой были бы выражены, и весьма рѣзко, ея видовые признаки, то, чѣмъ она именно отличается отъ исторіи культуры. "Одно изъ наиболѣе симпатичныхъ (ему) воззрѣній на исторію литературы,-- пишетъ уже онъ въ 1894 г. (Введеніе въ историческую поэтику),-- можетъ быть сведено къ такому приблизительно опредѣленію: "исторія общественной мысли въ образно-поэтическомъ переживаніи и выражающихъ его формахъ"... Исторія мысли -- болѣе широкое понятіе, литература ея частичное проявленіе. Такимъ образомъ, въ послѣднемъ опредѣленіи г. Веселовскаго центръ тяжести перемѣщается уже съ "содержанія" къ "формѣ" и признается ея эволюція. Соглашаясь въ сущности съ послѣднимъ опредѣленіемъ г. Веселовскаго, г. Евлаховъ ищетъ основныхъ признаковъ поэзіи и, находя ихъ въ художественности и индивидуализмѣ, даетъ свое опредѣленіе: "Исторіей литературы будетъ исторія произведеній литературнаго творчества, т.-е. только такихъ произведеній слова, которыя отличаются индивидуализмомъ и художественностью". Но такъ какъ оба эти признака проявляются отнюдь не въ содержаніи произведенія, а именно въ его формы въ широкомъ смыслѣ этого слова, т.-е. въ способѣ трактовки сюжета или, еще иначе, во всей композиціи произведенія въ ея цѣломъ, а отнюдь не въ одной ея части, въ видѣ стиля, плана, стихотворнаго размѣра и т. п., то исторію литературы можно еще опредѣлить, какъ исторію формы. И въ самомъ дѣлѣ, форма и только форма дѣлаетъ произведеніе художественнымъ -- содержаніе, сюжетъ тутъ ни при чемъ; ибо надо же согласиться разъ навсегда, что "не анализа или описанія какого-либо существующаго въ дѣйствительности факта ждемъ мы отъ творенія художника, но завѣдомо вымышленной исторіи, преднамѣренно, т.-е. съ извѣстной цѣлью придуманной небылицы". Поэзія всегда нарушаетъ фактическую правду -- въ этомъ ея слабость, но въ этомъ же и ея сила. Не что важно въ ней, а какъ, т.-е. то, что дается одной только формой. Поэзія всегда ирреальна, въ этомъ ея сущность, въ этомъ ея цѣль. И тутъ нѣтъ никакой разницы между такъ называемымъ "идеалистическимъ" и "реалистическимъ" направленіемъ въ искусствѣ: художникъ, если онъ только художникъ, никогда не отражаетъ внѣшняго міра, никогда не даетъ объективной, вполнѣ точной картины внѣшнихъ явленій, а всегда отражаетъ свою собственную душу. Если же данное произведеніе кажется болѣе правдивымъ, то это объясняется исключительно большимъ или меньшимъ талантомъ автора. "Истинный поэтъ всегда правдивъ, а бездарный подражатель никогда". Даже такъ называемые натуралисты школы Золя никогда не отражали дѣйствительности, а всегда только свою душу, ибо, неустанно повторяетъ г. Евлаховъ, не въ содержаніи суть, а въ формѣ и только въ ней. Вотъ почему наши историки литературы, желающіе судить по эпохѣ о художественныхъ произведеніяхъ или по художественнымъ произведеніямъ объ эпохѣ, "перестаютъ быть историками литературы, но не становятся отъ этого, конечно, историками". Мы не имѣемъ возможности слѣдить за дальнѣйшимъ развитіемъ этихъ основныхъ мыслей, вкратцѣ нами изложенныхъ, но мы считаемъ всю вторую главу его, направленную, главнымъ образомъ, противъ существующихъ опредѣленій и теорій искусства исторической школы, прямотаки выдающейся по силѣ аргументаціи, по обилію фактическихъ данныхъ и послѣдовательности мышленія.
   Брошюры іт. Айхенвальда и Гершензона представляютъ собой гораздо меньшій интересъ. Въ своей теоретической части они оба или повторяютъ г. Евлахова, или тѣсно примыкаютъ къ его воззрѣніямъ. И они рѣзко ополчаются противъ исторической школы, переносятъ центръ вниманія съ среды на самого художника; и они считаютъ основной сущностью художественнаго произведенія не содержаніе, а форму; и они настаиваютъ на томъ, что первая и неотложнѣйшая задача исторіи литературы это -- "размежеваться съ исторіей національной мысли". Но есть въ этихъ брошюрахъ и прикладная часть: у г. Айхенвальда схема, въ которую онъ пытается втиснуть всю русскую литературу XIX вѣка, а у г. Гершензона -- краткая и сжатая методологія: переводъ статьи г. Лансона. На этой-то прикладной части и слѣдуетъ немного остановиться.
   Какъ бы ни старался г. Айхенвальдъ снять съ себя обвиненіе въ непослѣдовательности, оно не можетъ не тяготѣть надъ нимъ: въ теоретической части своей онъ дошелъ до такого радикализма, что отрицаетъ за литературой какую бы то ни было эволюцію, настаиваетъ, что художникъ отрѣшенъ не только отъ среды, но и отъ своей біографіи и тѣмъ болѣе отъ своихъ предшественниковъ. Между тѣмъ въ схемахъ г. Айхенвальда писатели группируются у него именно по содержанію, а не по какому-нибудь эстетическому принципу: онъ находитъ у писателей "извѣстные мотивы, проблемы и сюжеты, которые объединяютъ ихъ въ одно цѣлое". Пусть онъ нашелъ эту схему въ результатѣ изученія каждаго писателя въ его внутренней отдѣльности и единичности, но разъ схемы есть и могутъ бытъ и разъ онѣ свидѣтельствуютъ объ извѣстной преемственности, то этимъ самымъ уже подводится основа подъ исторію литературы, которая разсматриваетъ писателей не въ горизонтальной плоскости, какъ онъ, а изучаетъ ихъ по, такъ сказать, восходящей линіи наибольшей осложненности. Но мало того: этимъ подводится почва и подъ ту "старую" исторію, которая ищетъ въ литературѣ отраженія общественныхъ идей. Въ самомъ дѣлѣ, если существуетъ одинъ только субъективный методъ, значитъ, ни для кого не обязательный, то почему долженъ я вмѣстѣ съ г. Айхенвальдомъ усматривать въ "литературѣ, какъ и въ обществегтыхъ судьбахъ", проявленіе борьбы такихъ двухъ началъ, какъ "тоска по родинѣ и тоска по чужбинѣ, патріотизмъ и космополитизмъ" (это его схемы) и т. д., а не проявленіе борьбы иныхъ двухъ началъ, какъ свобода и рабство, нравственность и безнравственность, любовь и ненависть къ "меньшому брату" и т. д.
   Что же касается прикладной части брошюры г. Гершензона -- "методологіи" г. Лансона, то она дѣйствительно является "лучшимъ изъ существующихъ руководствъ по методологіи историко-литературнаго знанія". Она цѣликомъ проникнута истиннымъ научнымъ духомъ, и если не всѣ десять операцій, которыя г. Лансонъ предлагаетъ каждому изслѣдователю продѣлать надъ литературнымъ произведеніемъ, должны стать заповѣдями для всякаго историка литературы (послѣднія двѣ -- методъ опредѣленія литературнаго вліянія на жизнь и методъ установленія "общаго отношенія между литературой и обществомъ", ихъ обмѣна, обнаруживаютъ, повидимому, извѣстную тенденцію къ использованію литературы въ цѣляхъ исторіи культуры), то первыя восемь безусловно обязательны для всѣхъ и каждаго, такъ какъ ихъ цѣль -- научить устанавливать подлинность и истинный смыслъ текста, а также постигать, насколько возможно, душу самого художника въ ея "индивидуальности и единичности".

А. Долининъ.

"Русская Мысль", кн.IX, 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru