Записки князя Петра Долгорукова / Пер. с фр. А. Ю. Серебрянниковой; вступит. ст., примеч. и указатель С. Н. Искюля. СПб.: ИЦ "Гуманитарная академия", 2007. -- 640 с.
Что же такого крамольного содержали "Записки" (Женева, 1867) князя Петра Владимировича Долгорукова (1816-1868), если в России, на родине пламенного публициста, они фактически не издавались? Лишь в начале ХХ столетия, при послаблении цензуры, были опубликованы тематические подборки отдельных фрагментов книги. (Другое дело, что с оригиналом, написанным по-французски, просвещенная публика все-таки знакомилась, но, как правило, не одобряла.) А почему по смерти автора скверных записок его зарубежные архивы были арестованы русским агентом тайного сыска, спешно посланным в Берн? Почему соотечественники, встречаясь со старинным знакомцем за границей, стыдливо, не здороваясь, обходили его? А собственный внук на экземпляре "Записок", хранящемся в парижской "Библиотеке Тургенева", оставил на обороте титульного листа пространную надпись, которая на современном сленге, не терпящем велеречивости, воспроизводится, наверное, как "эк ты загнул, дед".
Нехороший Долгоруков рос сиротой, обучался в Пажеском корпусе, но по окончании его в 1831 году тут же был разжалован из камер-пажей в пажи. Проступок, совершенный им, покрыт тайной до сих пор, но, видно, он был значителен, ибо для амбициозного молодого человека, связанного родством с крупнейшей аристократией, закрылись все возможности карьерного роста (но не светской жизни). В памяти современников он остался как "человек желчный и не всегда справедливый", которому редко с кем удавалось сохранять ровные (не говоря уже -- приязненные) отношения, с именем которого связывалось множество скандальных историй. Молва уверенно считала его автором пасквиля, приведшего к дуэли и гибели А. С. Пушкина, -- слух, не опровергнутый и поныне. За свои неприличные, злобные писания, в которых он "весьма некстати изображал русское дворянство в самых гнусных красках, как гнездо крамольников и убийц", не щадил и "правящий дом принцев Гольштейн-Готторпских, восседавший на престоле Российском". За отказ вернуться из Европы в Россию П. В. Долгоруков указом Сената от 5 июля 1861 года был лишен княжеского титула и прав состояния и обречен на вечное изгнание. За меньшие прегрешения, век с четвертью назад, во времена Анны Иоанновны, его предок, Иван Долгоруков (да, тот самый, фаворит юного Петра II), и иже с ним были подвергнуты страшным пыткам и жестоким казням. Прогресс, как говорится, налицо. Впрочем, о "подвигах" князя П. Долгорукова, так же как и о его подлинных заслугах в становлении российской научной генеалогии, можно прочесть в подробном очерке доктора исторических наук С. Н. Искюля в рецензируемом издании. Ибо в начале ХХI века первый полный русский перевод знаменитых "Записок" князя П. Долгорукова наконец-то опубликован и в России, опубликован с подробными комментариями и указателями.
Неудивительно, что книгу не переводили и не издавали при царском режиме. Ладно бы неисчислимые примеры жестокости, аморальности, эгоизма царствующих особ. В конце концов, каковы времена, таковы и нравы. Но, по Долгорукову, среди царствующих, да и нецарствующих Романовых были сплошь незаконнорожденные, или плоды адюльтеров: и сам Петр I, и его дочери от Екатерины I, и дочери соправителя Петра I, Иоанна V, и Петр III. А уж Павел I, предполагаемый сын Екатерины II и С. В. Салтыкова, вообще чухонский младенец, поскольку мертворожденного ребенка Екатерины тут же подменили первым попавшимся новорожденным. Но не только альковные истории и нелицеприятные характеристики правителей могли служить поводом к негодованию. Чего стоит сюжет об избрании Михаила Романова, о подлоге, совершенном патриархом Филаретом: при попустительстве мелкого дворянства, продавшего собственную свободу за право иметь крепостных, патриарх уничтожил собственную грамоту 1613 года со статьями об ограничении государственной власти и распорядился составить новую, где эти статьи отсутствовали. Долгоруков выстраивает весьма убедительную систему доказательств, почему грамота, хранящаяся в архиве Москвы, не является оригиналом, и утверждает, что дом Романовых пришел на трон тем же путем, который ведет и к каторжным работам, то есть через подлог.
Свои претензии к Долгорукову имела и российская аристократия, ибо ее славных предков сплошь и рядом уличали в отвратительных пороках: корыстолюбии, любостяжательстве, скаредности, безнравственности, себялюбии, коварстве. Часть представителей знатных фамилий объявлялась самозванцами, не имеющими подлинных дипломов, удостоверяющих древность рода. Глупость, полное отсутствие ума объявлялось наследственной чертой целого рода -- Воронцовых-Дашковых. Впрочем, с Воронцовыми случай особый, в свете ходила история о том, что Долгоруков запросил у князя М. С. Воронцова значительную сумму за благопристойную характеристику его предков и не получил ее, дело дошло до суда, который Долгоруков проиграл. Так что не здоровались с персоной нон грата не только из опасения царской немилости, но и по сугубо личным мотивам. Но перед П. Долгоруковым и заискивали: от него зависела точность в изложении или (упущении) подробностей родословных (его "Российская родословная книга", первый систематический труд по генеалогии российского дворянства, и сегодня не утратила своего значения). Его генеалогические труды, их выверенная документальная база (а у него были обширные источники, семейные, частные, официальные) имели вполне практическое значение для его современников -- речь шла не только о чести и достоинстве, но и о наследствах, имущественных претензиях, разбиравшихся в судах.
В общем, удивительно не то, что в романовской России "Записки" Долгорукова являлись книгой потаенной, а то, что такое славное пропагандистское оружие, направленное против аристократии и дома Романовых, не было задействовано в годы советской власти.
В письмек Н. П. Огареву А. И. Герцен (которого с опальным князем сближал взаимный интерес в "рассекречивании" русского прошлого послепетровского времени) делился своим впечатлением от "Записок": "Читая этот чудовищный, неистовый, уголовный carmen horrendum, надо иной раз невольно класть книгу, чтобы прийти в себя от ужаса и омерзения. Вы покидаете тут весь человеческий мир: это другие животные, другие гады, лишенные всего человеческого, кроме способности доносить, раболепствовать, красть и делать зло ближнему... И эти-то доносчики, сводники, ябедники, палачи, пытавшие друзей и родных... казнокрады, взяточники, изверги с мужиками, изверги с подчиненными составляют почву настоящих русских бар..."
Да, конечно, П. Долгоруков -- великий ругатель.И неизвестно, что досаднее -- когдатвоегопредка живописуют как бессовестного, коварного интригана или полнейшее ничтожество. Для каждого персонажа российской истории П. Долгоруков находил свои краски. На страницах его книги предстают личности деятельные, энергичные, умные, но и вероломные, лукавые, а рядом с ними -- посредственности, вызывающие уважение благородностью характера и чувств. Да что отдельные персонажи, -- целое поколение, родившееся при Петре I, князь Долгоруков уличал в том, что оно было пропитано традиционным раболепием и безнравственностью, свойственными русскому двору того времени. Отвратительнейшие образчики разнузданных, раболепных царедворцев XVIII века, по его мнению, и в середине века ХIХ можно было встретить в Петербурге, в салонах российского высшего света.
Справедливости ради надо сказать, что и свою семью он не щадил. "Тяжкий долг беспристрастной истины вынуждает сказать, что в царствование Петра II Долгоруковы не являли собой партию, они не выражали никаких иных взглядов, кроме сугубо личных, весьма эгоистических, и имели целью единственно и исключительно уничтожение любого соперничавшего с ними придворного влияния ради собственного обогащения и наслаждения жизнью со всеми ее радостями, не заботясь ни о правах, ни о достоинстве всех прочих людей. Их отмечала, пожалуй, лишь одна положительная черта: они отнюдь не были жестокосердны, за исключением ужасной катастрофы Меншиковых, с которыми у них велась смертельная борьба".
Справедливости ради надо сказать, что редко целый род подвергался остракизму (кроме упоминавшихся Воронцовых да еще Тюфякиных, отличительной чертой которых также была названа наследственная глупость), в каждом роде имелись фигуры положительные и отрицательные. В книге Долгорукова немало примеров самоотверженности, благородства, достоинства. Есть и безусловно добродетельные женщины, и талантливые военные, и честные администраторы, и просвещенные дипломаты, усилиями которых в России строились армия, флот, учебные военные и художественные заведения, библиотеки, музеи, новые городf и заводы.
Наверное, характеристики, которые Петр Долгоруков давал историческим персонажам, подчас и зависели от каких-то скрытых мотивов, от личных пристрастий самого автора. Но чаще всего он дает творцам российской истории характеристики неоднозначные: в одном человеке уживались омерзительные пороки и немалые достоинства, выдающиеся способности сочетались с отвратительнейшими чертами характера. Их пороки отнюдь не исключали важности услуг, которые оказывали они России. Порой порочный человек проявлял достойную уважения стойкость в постигших его гонениях. Как светлейший князь Меншиков после бесчестных поступков, совершенных им во времена его всесилия, обрел величие в своей ссылке и смерти. Порой, как это часто бывает -- и не только в российской истории, -- героические личности, занявшие свое место в пантеоне национальной славы, оказываются при ближайшем рассмотрении личностями малопривлекательными. Как птенцы гнезда Петрова. Или как Артемий Волынский, человек выдающегося ума, но наделенный отвратительным характером, высокомерный, черствый, жестокий, мстительный, алчный и лихоимец. Истинными причинами постигшей Волынского катастрофы были его ненависть к немцам, лично к Бирену, борьба с немецкой кликой. Пытки, которым подверг Волынского Бирен, жестокая смерть, на которую его осудили, -- все это надолго окружило имя Волынского ореолом патриотизма и мученичества за народное дело, писатели прославляли его, поэты воспевали: память о Волынском перешла в легенду.
Тяжело ли современному читателю знакомиться с этой книгой? Да, пожалуй: слишком много имен, фамилий. Как ученый-генеалог П. Долгоруков со скрупулезной точностью прописывает происхождение родов, титулов, послужные списки, назначения, браки. Но если бы книга сводилась только к описанию представителей старинных родов, пусть и насыщенной исторической конкретикой, то мы имели бы справочную книгу с негативным душком. Однако замысел П. Долгорукова был грандиозен: создать частную хронику русского двора, княжеских родов и исторических личностей, наиболее значительных в годы царствования десяти последних государей: от Петра II до Александра II. Но написать ее он не успел: помешала смерть. Вышла только первая часть: "Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны". Он успел еще дать подробное описание малого двора Елизаветы, его главных лиц, так же как и двора Петра II и Анны Иоанновны. Но он сделал и больше, чем заявлено в названии первой части: он ушел в глубь веков. Фактически его "Записки" содержат и развернутое живописание эпохи Петра I, и века XVII, и экскурсы в более отдаленные времена: Иоанна IX, Дмитрия Донского, Александра Невского. Мелькают века -- XII, XIII, XIV. А как же иначе, если, например, генеалогическое древо старинного рода Корсаковых начиналось такими неподражаемыми словами: "Чтобы не искать слишком далеко, начнем с Геркулеса". Свободное плавание по временному пространству необходимо, когда речь идет о многочисленных потомках Рюрика, великих князей литовских, татарских мурз, крымских и астраханских ханов, опричников Ивана Грозного, князей сибирских и кабардинских, царей грузинских и имеретинских, обрусевших шведов, немцев, французов, голландцев, шотландцев, -- всех, составивших российскую аристократию. Одни роды ветвились (сам П. Долгоруков был представителем восьмой ветви рода Долгоруких). Другие,в том числевосходящие к Рюрику, угасали: Троекуровы, Ромодановские, Репнины, как и менее родовитые, но не менее звучные для русского уха Кантемиры, Пожарские, Милославские. Другие, как Оболенские и Голицыны, множились, и шутники ХIХ века уверяли, что из десяти человек, прогуливающихся по Невскому проспекту или по набережным, всегда найдется хотя бы один князь Голицын.
П. Долгоруков пишет не о заурядных людях, а о тех, чьими деяниями создавалась империя Российская, и еще вопрос, воздействовала ли на их поведение и поступки историческая ситуация, или они сами создавали эту историческую ситуацию. Скорее второе, какими бы ни были их личные мотивы. В разные периоды XVI, XVII, XVIII веков реальная роль родов менялась: влияние одних фамилий возрастало, других умалялась. П. Долгоруков подробно прописывает пограничные периоды российской истории, когда как раз роль личностей влияла на дельнейший ход событий: ключевые моменты престолонаследия, смена правителей, интриги вокруг завещаний и наследников, отношения между противоборствующими партиями, между отдельными лицами. В его книге присутствуют экономические, военные, политические, дипломатические, религиозные реалии разных эпох. Он подробно разбирает и все крупные, значимые события, неизменно углубляясь в прошлое, ибо без него был бы непонятен дальнейший ход истории: плачевная, трагическая судьба царицы Евдокии Федоровны Лопухиной, гибель царевича Алексея Петровича, измена Мазепы. Он дает свою интерпретацию истории раскольничества в России, свой взгляд на историю гетманства в Малороссии. Он одинаково вдохновенно описывает оргии Петра I и его впечатляющие реформы, дрязги при дворе юного Петра II и кровавую бироновщину, деятельность Тайной канцелярии и ее руководителей -- главных палачей, обстоятельства, серьезные и незначительные, приводившие несчастных в ее застенки. Какие-тозначимые эпизоды нашей истории невозможно найти в учебниках, они словно преданы забвению, как попытка князя Матвея Гагарина, руководившего при Петре I Сибирской губернией, поднять бунт в Сибири, провозгласить ее независимость и объявить себя ее государем, за что он и был повешен 17 июля 1721 года под окнами Сената.
Записки П. Долгорукова насыщены конкретикой, ибо пишет он частную хронику русского двора, а значит, прослеживает превратности судеб всех крупных и малых игроков на российской исторической сцене. Переменчивость и непостоянство их участи зависели не только от смены правителя, от борьбы за влияние на очередного самодержца, но и от настроения и каприза очередного венценосца. Гонениям подвергались порой целые семьи, а то и фамилии: конфискации имущества, пытки, ссылки, казни. Кого-то при новом раскладе сил возвращали в столицы, отдавали часть конфискованных богатств. Кому-то удавалось подняться через удачные браки. И снова впасть в немилость, познать разорение, ссылки, казни. Огромные богатства были предметом вожделения тех придворных, которые подстрекали к ссылкам и конфискациям в надежде получить от этого личную выгоду.
Он много размышляет о русском национальном характере. О терпеливости, о способности русского крестьянина, купца, мелкого дворянина страдать без жалоб и ропота, но также и о естественной реакции на страдания, при которой если русский однажды закусил удила, то на него трудно не только вновь наложить узду, но даже просто остановить. О воинской храбрости на поле брани и о пресмыкательстве пред власть имущими. О закономерном отвращении крепостных крестьян к труду, ибо плоды своего труда они не могли передать по наследству. О рабской натуре русского дворянина, которого только в 1762 году освободили от возможности быть подвергнутым телесным наказаниям. П. Долгоруков, ярый приверженец Конституции, неизменно уважительно относящийся к декабристам (впрочем, и тут по причине злоязычия не мог удержаться от замечания, что и среди них сыщется два-три негодяя), резок в своих оценках русской аристократии. "Людей, приговоренных служить всю жизнь, людей, которых били кнутом на конюшне и принародно наказывали розгами, нельзя назвать аристократами". Конечно, вопрос, сколько личной обиды скрыто в упреках оставшегося без государственного служения потомка Михаила Черниговского, а что можно отнести к либеральным воззрениям князя П. Долгорукова.
Одну из ключевых подсказок, необходимых при оценке "Записок", дает сам автор. "История России по-настоящему становится известной только в наши дни, и можно сказать, что критический взгляд на историю начал формироваться только в ХIХ веке". Поэтому при всейпотрясающей воображение фактуре не надо ждать, что у князя П. Долгорукова встретится какой-то новый концептуальный подход к истории России, сильно отличный от карамзинского, касается ли это пресловутого монголо-татарского ига, о котором, похоже, не догадывались современники этого самого ига, или оценки деятельности самодержцев российских.
А вот политическая актуальность книги неожиданна. И не потому, что она дает козырь любителям искать следы многовекового рабства в русском характере, в русской истории и не замечать ярких демократических традиций, самобытных институтов самоуправления, наличествующих в разных формах на протяжении всей истории российской. Актуальна она подробностями, которые приводит П. Долгорукий, явно не страдавший комплексом "оккупанта" из-за присоединения к России окраин. А также -- употребим уже немодное словосочетание -- "человеческим фактором", сыгравшим решающую роль при формировании границ Российской империи. И в самом деле, почему Лифляндия и Эстляндия поспешили избавиться от подчинения цивилизованной Швеции и перейти под ярмо полуазиатской в то время России? Почему так легко, охотно татарская, грузинская, молдавская знать переходила на службу российским самодержцам? А почему просвещенные европейцы всех национальностей стремились к российскому двору? Ответы либерала П. Долгорукова свободны от наших нынешних предвзятостей.
Пора привести полностью и владельческую надпись на титульной странице "Записок", сделанную внуком опального князя, полным тезкой своего прискорбно знаменитого деда, Петром Владимировичем Долгоруковым, родившимся в 1870 и умершим неизвестно когда и где. "Очень грустно, что дед, Князь Петр Владимирович, из личной ненависти к Царствовавшему со славой в России Дому Романовых, позволил себе унизиться до раскрытия перед иностранцами самых мрачных страниц нашей истории в надежде этим сделать Их, то есть Российских Императоров и Императорскую Идею, смешными и неприятными. Может быть, он цели этой и достиг, но ценою презрения и неуважения и ко всей его Родине, Ее великой и высокой Культуре. И это отношение мы несем на себе даже до сего дня. Этот страшный грех вошел в Историю еще от сынов Ноевых. Поступок князя Петра не может быть оправдан любовью к Родине; ибо человек, одухотворенный сей любовью, не стал бы трепать и волочить Любимое по навозу и смраду, да еще на посмех иностранцам и чужим, кои стремятся лишь остановить свой взор на падении и скандале. Правда, эпоха, описываемая князем Петром, мрачна и ужасна, и тем более ее не нужно было подавать на посмех, да еще русскому Князю. За этой эпохой шли года величайшей славы и духовных достижений. И об них князь Петр молчал и неужели не предвидел? Злоба -- плохой советчик и руководитель историка. Для историка должна быть всегда на виду руководящая в Истории провиденциальная линия, а не анекдоты для гимназистов 4-го класса, -- ибо тогда Она обратится для всех скверным и пошлым анекдотом. Внук". Разве не вписываются эти размышления в современную дискуссию о том, какая история, какие учебники нужны подрастающему поколению?
И все-таки сегодня мы, свободные от личностных обид наследников прославленных родов, несколько по иному можем оценить "Записки" П. Долгорукова: как удивительную возможность познакомиться с потаенной историей России XVIII века через судьбы конкретных людей, неоднозначных в своих мотивациях и деяниях, как возможность в полной мере оценить роль личности в истории, неуклонно затираемую в советский период.