Заходил правозаступник Иванов -- с брюшком и беленькими усиками: рассказал два таинственных случая из своей жизни.
Сорокина, откинувшись на спинку, рассеянно слушала. Смотрела равнодушно и снисходительно, как ленивая учительница. Над стулом висел календарь и Энгельс в кумачной раме.
Ломились в лавки. Несло постным. Взлетали грачи с прутьями в клювах. Гора на другом берегу была бурая, а зимой -- грязно-белая, исчерченная тонкими деревьями, будто струями дождя.
-- перед ротой командир, --
пели солдаты, --
хорошо маршировал.
С полотенцем на руке, Сорокина смотрелась в зеркало: под глазами начинало морщиться. Пришел отец, веселый:
-- Я узнал рецепт, как варить гуталин.
Мать поставила на стол солонку и проворно подошла к окну.
-- Пахомова! Вся изогнулась. Откинулась назад. Остановилась и оглядывается.
И, поправив черную наколку, осанисто, словно дама на портрете в губернском музее, посмотрела на отца.
Он, бравый, с висячим носом, как у тапира в "Географии", стоял перед зеркалом и протирал стетоскоп.
Тучи разбегались. Старуха Грызлова, в черной мантилье с кружевами и стеклярусом, несла церковную свечу в голубом фарфоровом подсвечнике.
-- Сегодняшний ветер, -- подняла она палец, -- до Вознесенья.
То там, то здесь ударяли в колокол.
Сорокина поколебалась. Нищая открыла дверь.
Тоненькие свечи освещали подбородки. Духовные особы в черном бархате толпились на средине, перед лакированным крестом.
-- Глагола ему Пилат!..
Пахомова, в толстом желтом пальто, не мигая, смотрела на свою свечку.
Моргали звезды. Сторож, задрав бороду, стоял под колокольней:
-- Нюрка, шесть раз бей.
-- Я полагала, вы неверующая, -- подошла курносенькая регистраторша Мильонщикова.
Вертелась карусель, блестя фонариками, и, болтая пестрыми подвесками, медленно играла краковяк.
Голубые и зеленые пространства между облаками бледнели.
На гвозде была чужая шапка и правозаступникова палка с монограммами.
Самовар шумел. На скатерти краснелся отсвет от вазочки с вареньем.
-- Религия -- единственное, что нам осталось, -- задушевно говорила мать: -- Пахомова -- кривляка, но она -- религиозная, и ей прощаешь.
И, держа на полдороге к губам чашку, значительно глядела на отца.
Он дунул носом.
Правозаступник принялся рассказывать таинственные случаи. В тени на письменном столе показывал зубы череп.
Фонари горели под деревьями. Музыканты на эстраде подбоченивались, покуривали и глазели. Заиграли вальс. Притопывая, кавалеры чинно танцевали с кавалерами. Расходясь, раскланивались и жали руки.
Сорокина ждала в потемках за скамейками.
Вот он. Шапка на затылке, тоненький...
Если бы она его остановила:
-- Ваня, -- может быть, все объяснилось бы: он перепутал, думал, что не в пять, а в шесть.
-- Не забираться же с пяти, раз -- в шесть.
Она взяла бы его за руку, и он ее повел бы:
-- Мы поедем в лодке. У меня есть лодка "Сун-Ят-Сен".
3
Мать вышла запереть. В сандалиях, она стояла низенькая, и ее наколка была видна сверху, как на блюдечке. Старуха Грызлова прогуливалась -- в пелерине. Нагибалась и рассматривала листья на земле.
-- Шершавым кверху, -- примечала она: -- к урожаю.
В открытое окно Сорокина увидела затылок ее внучки.
Она сидела за роялем и играла вальс "Диана". Правозаступник Иванов, опершись на окно, стоял снаружи. Покачивая головой, он пел с чувством:
-- дэ ин юс вокандо,
дэ акционэ данда.*
* -- Действовать, опираясь на закон (лат.).
И его чванное лицо было мечтательно: приходила в голову Италия, вспоминался университет.
Развевались паутины. Под бурыми деревьями белелась церковь с синими углами.
-- Мама, -- кляузничала девчонка за забором, -- Манька поросенка то розгами, то -- пугает.
Библиотекарша смотрела на входящих и угадывала:
-- "Джимми Хиггинс"?
По улице Вождей слонялись кавалеры в наглаженных штанах и девицы в кожаных шляпах:
-- В Америке рекламы пишутся на облаках... -- Мечтали.
В сквере подкатилась Осипиха с георгиной на груди и старалась разжалобить:
-- Говорят, я гуляка, -- горевала она, -- а я и дорог не знаю.
-- В первую декаду -- иссушающие ядра, -- предложил газету зеленоватый старичок, -- во вторую -- обложные дожди.
Подсела Мильонщикова:
-- Пройдемтесь в поле.
Голубенькое небо блекло. Тоненькие птички пролетали над землей.
-- Помните, -- оглянулась и понизила голос Мильонщикова, -- однажды весной мы обратили внимание...
Молчали. В городе светлелись под непогасшим небом фонари. Расстались не скоро.
-- Эти звезды, -- показала Сорокина, -- называются Сэптэнтрионэс...
Отец, приподняв брови, думал над пасьянсом. Мать порола ватерпруф. Сорокина раскрыла книгу из библиотеки.
Тикали часы. Били. Тикали.
За окном собака лаяла по-зимнему.
"Дориан, Дориан", -- там и сям было напечатано в книге: