Добровольский Иван Иванович
Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель*).

*) Русская Мысль, кн. VIII.

XI.

   Мы уже знаемъ, что, по теоріи Ломброзо, преступность вообще есть выраженіе атавизма, дегенераціи; геніальность, которую авторъ такъ часто привлекаетъ въ Il delitto politico къ вопросу о политической преступности, есть, какъ это намъ тоже уже извѣстно, также явленіе ненормальное, стоящее въ самой тѣсной внутренней связи съ дегепераціею. Политическій преступникъ или, точнѣе, общественно-политическій нонконформистъ, въ самомъ широкомъ значеніи этого слова, по убѣжденію нашего мыслителя, есть субъектъ также ненормальный, также поврежденный, также выростающій на почвѣ дегенераціи. Вотъ поэтому-то онъ такъ усердно и сопоставляется, и сближается съ уголовнымъ преступникомъ, съ геніемъ, съ самоубійцею, съ сумасшедшимъ (какая разнокалиберная компанія получается!), къ которымъ онъ оказывается очень близкимъ, тѣсно-родственнымъ, благодаря общей имъ всѣмъ основной чертѣ -- дегенераціи. Сопоставлять и сближать названнаго нонконформиста со всѣми только что перечисленными представителями типа вырожденія Ломброзо понадобилось для того, чтобы во что бы то ни стало доказать, что это -- того же самаго поля ягода, чтобы насильственно втиснуть его въ общую группу дегенерированныхъ. Всѣ, безъ исключенія, субъекты, непримиряющіеся съ даннымъ statu quo, всѣ новаторы (въ сферѣ соціальной, политической, религіозной), всѣ агитаторы, всѣ протестанты противъ даннаго порядка вещей, всѣ дѣятели инсуррекціи и революціи -- существа поврежденныя. Таково общее положеніе нашего pensatore di ginio. Въ отстаиваніи этого положенія Ломброзо проявляетъ такое же упорство, такую же изворотливость, такое же свободное отношеніе къ фактамъ, такую же склонность къ скоропалительнымъ обобщеніямъ, къ систематическимъ натяжкамъ и къ постояннымъ противорѣчіямъ, какія имъ были блистательно проявлены и въ вопросахъ объ общей преступности и о геніальности. Чтобы наглядно показать читателю, до какой степени авторъ Il delitto politico неуклонно
   Цезарь Ломброзо, бакъ ученый и мыслитель. 21 послѣдователенъ, прямолинеенъ и даже, если хотите, безпощаденъ въ строго систематическомъ примѣненіи своего тезиса, касающагося политической преступности, мы остановимся только на одномъ примѣрѣ, но за то этотъ примѣръ настолько крупенъ, рѣзокъ, характеренъ и доказателенъ, что дѣлаетъ совершенно ненужнымъ приведеніе какихъ бы то ни было другихъ примѣровъ.
   Оставимъ въ жертву нашему "геніальному" теоретику всѣхъ тѣхъ имоluzionari е ribelli politici, которыхъ онъ относитъ къ категоріи "прирожденныхъ преступниковъ" и "нравственно-помѣшанныхъ" и которыми онъ занимается въ VIII главѣ своей книги; предоставимъ ему расправляться и съ тѣми rei politici, которые, по его соображеніямъ, оказываются "сумасшедшими" (гл. IX); не будемъ возражать противъ подведенія имъ водъ рубрику дегенерированныхъ и тѣхъ субъектовъ, которыхъ онъ окрещи; аетъ именемъ mattoidi politici и altruisti istero-epilettici (гл. X); отдадимъ ему безъ спора на растерзаніе и rei politici per occasions, политическихъ преступниковъ случайныхъ, уличенныхъ имъ въ дегенераціи въ главѣ XI, и остановимъ вниманіе читателя только на rei politici per passione, политическихъ преступникахъ по страсти, разсматриваемыхъ въ той же (XI) главѣ. Что это, спрашивается, за люди съ криминально-антропологической точки зрѣнія? А вотъ, послушайте, что говоритъ на этотъ счетъ Ломброзо.
   Подходитъ нашъ антропологъ-криминалистъ къ этимъ людямъ, внимательнѣйшимъ, подозрительнымъ взоромъ окидываетъ ихъ съ ногъ до головы и, несмотря на глубокое свое убѣжденіе въ томъ, что передъ нимъ существа несомнѣнно ненормальныя, не можетъ найти у нихъ никакихъ физическихъ изъяновъ, никакихъ "стигматъ". Очевидность заставляетъ его, скрѣпя сердце, признать, что всѣ эти люди, точно на подборъ, отличаются замѣчательно-совершеннымъ физическимъ типомъ. "Въ нихъ отсутствуетъ почти всякій слѣдъ дегенераціи" (р. 340). Изъ 60 лицъ этой категоріи, описанныхъ Маріано д'Айяла (все это итальянцы эпохи, предшествовавшей объединенію Италіи), у 26 -- fisonomia bellissima, только у 4--нѣкоторая ненормальность "въ выраженіи"; 26 отличаются высокимъ ростомъ и только 3-- малымъ. Изъ 30 извѣстнѣйшихъ политическихъ преступниковъ другой стороны, у 18 -- fisonomie bellissime и только у остальныхъ 12 замѣчаются кое-какія аномаліи или дегенеративные признаки, къ тому же, большею частью изолированные, а не скомбинированные въ одномъ лицѣ. Только у одного изъ этихъ 12 лицъ имѣются три признака вмѣстѣ (выдающіяся надбровныя дуги, жесткій взглядъ (occhio duro) и ненормально большая нижняя челюсть,-- tipo criminate), у трехъ -- по два признака, а у остальныхъ -- по одному (то бровныя дуги, то недостатокъ волосъ на бородѣ, то лапчатыя уши, то прогнатизмъ, то курчавые волосы (!), то мужской складъ лица у женщины и пр.). Изъ французскихъ революціонеровъ belle fisonomie оказывается у Демулена, Барраса, Бриссо, Карно и проч. Carlo Sand ero bellissimo. "Кто не поразится гармоничною, здоровою красотой Шарлоты Корде, Орсини?" "Стоитъ только бросить взглядъ на собраніе портретовъ (итальянскихъ) главнѣйшихъ революціонеровъ, чтобъ увидѣть, что всѣ они имѣютъ общія черты, которыя могутъ назваться аптипреступными. Широкій лобъ, обильная растительноссь на бородѣ, объемистый черепъ, мягкій и ясный взглядъ,-- все это дѣлаетъ изъ нихъ одну общую семью, несмотря на то, что они принадлежатъ къ самымъ различнымъ областямъ и населеніямъ" (рр. 340--341).
   И такъ, вотъ каковъ физическій типъ политическихъ преступниковъ по страсти. По внѣшности, это -- отборный цвѣтъ населенія. Ну, а какова у нихъ душевная физіономія? "Красота душевная, -- говоритъ Ломброзо, -- превосходитъ у нихъ красоту тѣлесную. Это все -- настоящіе геніи въ сферѣ чувства (і geni del sentimento), и мы прекрасно сознаемъ, до какой степени должно казаться жестокимъ приравниваніе ихъ къ вульгарнымъ преступникамъ даже только по имени (per sola necessita filologica),-- ихъ, представляющихъ собою необыкновенно полное выраженіе доблести человѣческаго духа, олицетвореніе благожелательности, святости (l'eccesso délia итапа bontà, il benefico, il santo). И, казалось бы, даже просто только желать поближе разсмотрѣть ихъ при свѣтѣ психіатріи значило бы уподобляться тому, кто сталъ бы изучать прекрасныя линіи Венеры Медицейской при помощи циркуля, не обращая никакого вниманія на высочайшую красоту и гармонію цѣлаго" (Il delitto politico, р. 342).
   Но если все это такъ, то какъ же, спрашивается, быть съ этими странными людьми, такъ рѣшительно не поддающимися подведенію ихъ подъ общій знаменатель ломброзовской теоріи и такъ всецѣло ускользающими изъ рукъ антрополога-криминалиста? Какъ посадить ихъ на скамью обвиняемыхъ по дѣлу о "дегенераціи", когда уже самому туринскому криминально-антропологическому департаменту приходится, волей-неволей, выдавать имъ такія лестныя свидѣтельства объ ихъ антропологической "благонадежности"? Казалось бы, въ виду ихъ, этихъ людей, нашему аптропологу-инквизитору остается только руки отъ отчаянія опустить и съ болью въ сердцѣ отказаться отъ безнадежныхъ попытокъ найти противъ нихъ хоть какую-нибудь, даже косвенную, "улику". Если вы, читатель, все это думаете, если все это вамъ кажется, то я долженъ сказать вамъ, что вы жестоко ошибаетесь,-- ошибаетесь, очевидно, потому, что совсѣмъ не знаете Ломброзо. Совсѣмъ онъ не такой человѣкъ, чтобы приходить въ отчаяніе, опускать безнадежно руки въ виду хотя бы даже и неодолимыхъ, на первый взглядъ, препятствій, и отступаться отъ того, что онъ рѣшилъ въ своемъ умѣ. Разъ эти люди,-- какъ бы они ни блистали своею beilezza dell'anima е del corpo,-- оказываются въ роли политическихъ преступниковъ, активныхъ нонконформистовъ, то у нихъ непремѣнно должны бытъ "стигматы",-- и, будьте увѣрены, Ломброзо ихъ у нихъ найдетъ, они не ускользнутъ отъ его проницательнаго слѣдовательскаго взора. Обратите вниманіе на то, что, вѣдь, эти странные люди, осмѣливающіеся учинять такой вопіющій безпорядокъ въ сферѣ ломброзовской теоріи, стоять передъ отцомъ этой теоріи подъ конвоемъ, -- и, притомъ, особенно усиленнымъ,-- жандармовъ. А, вѣдь, прикосновенность къ "жандарму", какъ мы это уже знаемъ, въ глазахъ адептовъ туринской школы, является самымъ надежнымъ "признакомъ", самымъ несомнѣннымъ указаніемъ на то, что у конвоируемаго субъекта, если на него взглянуть съ криминально-антропологической точки зрѣнія, непремѣнно есть какіе-нибудь,-- и, притомъ, не малые,-- изъяны. Не замедлитъ, конечно, этотъ драгоцѣнный "признакъ" и теперь оказать нашему ученому такую же серьезную услугу, какую онъ ему постоянно оказывалъ и въ вопросѣ объ общей преступности. Будемъ же слушать.
   "О, святыя души, обрекшія себя на служеніе идеѣ, простите насъ!-- долетаетъ до насъ со страницы 342 подозрительно-мягкій голосъ Ломброзо, обращающагося къ "обвиняемымъ" субъектамъ.-- Мы (т.-е. авторы книги, Ломброзо и Ласки) чувствуемъ, что одного вашего появленія на землѣ достаточно для того, чтобы заставить насъ относиться съ большимъ уваженіемъ къ человѣческому роду и вознаградить насъ за печальное зрѣлище массы, для которой грубое удовлетвореніе насущныхъ потребностей является единственною цѣлью существованія".
   Приступъ, не обѣщающій для "обвиняемыхъ" рѣшительно ничего хорошаго. Ужь если Ломброзо заговорилъ такимъ слащавымъ-голосомъ, да уже заранѣе началъ просить прощенія, то, очевидно, имъ уже постановленъ уничтожающій приговоръ: "эти люди повинны въ дегенераціи и не заслуживаютъ снисхожденія". "Но у мыслителя есть свои обязанности,-- продолжаетъ свою рѣчь нашъ антропологъ-криминалистъ, причемъ въ его голосѣ пробиваются уже сурово-холодныя нотки, -- отдавъ дань удивленія и благоговѣнія, онъ долженъ взяться за циркуль". Эти слова звучатъ уже совсѣмъ зловѣще. Очевидно, судьба злополучныхъ "политическихъ преступниковъ по страсти" уже безповоротно рѣшена въ криминально-антропологической инстанціи; очевидно, имъ, несмотря даже на только что выданное свидѣтельство объ ихъ антропологической "благонадежности", ни подъ какимъ видомъ не удастся избѣжать насильственнаго заключенія въ категорію "дегенерированныхъ". Бѣдныя жертвы криминально-антропологическаго фанатизма!
   Что же, однако, Ломброзо нашелъ у нихъ, вооружившись своимъ "циркулемъ"? Нашелъ, конечно, "стигматы", съ "несомнѣнностью" изобличающіе ихъ въ психо-физіологической ненормальности, поврежденности, да еще какіе "стигматы"! Прежде всего, у нихъ оказывается ненормально высокое, ненормально сильно-развитое, черезъ-чуръ преувеличенное понятіе о нравственномъ достоинствѣ человѣка,-- l'esagerazione dell'onestà. Если у нихъ есть богатство, они безъ малѣйшихъ колебаній отдаютъ его на осуществленіе дорогой имъ идеи, а сами остаются нищими; если они занимаютъ хорошее общественное положеніе, они съ радостью жертвуютъ имъ, разъ это нужно ради служенія той же идеѣ" и пр. (слѣдуютъ фактическіе примѣры, р. 342). Скажите, пожалуйста, развѣ же это нормально, развѣ же это не свидѣтельствуетъ о психической поврежденности? "Душой они обладаютъ благороднѣйшею, великодушною, мужественною, но черезъ-чуръ ужь пылкою, черезъ-чуръ отважною" (р. 343). "Почти у всѣхъ у нихъ мы констатируемъ ненормально высокую чувствительность (ипа sensibilita esagerata), настоящую гиперестезію (ипа ver a iperestesia), подобно тому, какъ это наблюдается и у простыхъ преступниковъ по страсти" (р. 344). "Всякаго рода несправедливости они чувствуютъ несравненно сильнѣе и въ болѣе раннемъ возрастѣ, чѣмъ остальные люди, а вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживаютъ и болѣе страстное желаніе реформъ, ради осуществленія которыхъ они готовы, не задумываясь, жертвовать собою. Они до такой степени жаждутъ правды, проявляютъ такую крайнюю степень наивности, оказываются такими безразсудными энтузіастами, что часто вѣрятъ въ торжество своихъ идеаловъ только потому, что черезъ-чуръ сильно желаютъ этого торжества" (ibidem). На ряду съ чрезмѣрною, ненормально повышенною впечатлительностью у нихъ обыкновенно наблюдается и ненормальная, поразительная нечувствительность къ личнымъ лишеніямъ, мученіямъ и страданіямъ (anestesia, vera parestesia par ados за), являющаяся результатомъ чрезмѣрно-страстнаго сосредоточенія на одной идеѣ" (р. 350). "У нихъ оказывается и ненормальный, чрезмѣрный альтруизмъ (un esagerato altruisme), страданія ближняго отражаются на нихъ несравненно сильнѣе, чѣмъ на всѣхъ остальныхъ людяхъ". Посмотрите, наприм., на Гарибальди. Въ Мемуарахъ своихъ онъ съ горячею любовью упоминаетъ не только обо всѣхъ своихъ погибшихъ друзьяхъ и сподвижникахъ, не только о своей матери,-- все это еще куда бы ни шло,-- но даже о своей собакѣ, Пасторе, околѣвшей съ горя послѣ того, какъ владѣлецъ ея вынужденъ былъ оставить ее въ Танжерѣ. Онъ же, будучи еще совсѣмъ маленькимъ мальчуганомъ, взялъ какъ-то разъ въ руки кузнечика и ненарочно отломилъ ему лапку; такъ, вѣдь,-- можете себѣ представить!-- болѣе часа заливался изъ-за такого пустяка горькими слезами. А то, вотъ, еще другой субъектъ, въ такой же необычайной степени впечатлительный (straordinariamente impressionabilé), пылкій и отзывчивый: когда ему было всего еще только 11 лѣтъ, онъ разъ бросился въ борьбу съ разбойниками, напавшими на домъ сосѣда, а сосѣдъ-то этотъ былъ, къ тому же, смертельнымъ врагомъ его, мальчугана, семьи. Не очевидно ли, что субъекты, обремененные такими "чрезмѣрностями", никоимъ образомъ не могутъ претендовать на званіе нормальныхъ, психически-уравновѣшенныхъ и здоровыхъ людей и должны быть зачислены, хотя и съ прискорбіемъ, въ категорію поврежденныхъ, психопатовъ?
   Весьма возможно, что нашъ читатель, кто бы онъ ни былъ,-- будь то даже тотъ самый "жандармъ", который конвоируетъ "изучаемаго" нашимъ антропологомъ-криминалистомъ "политическаго преступника по страсти",-- не только не удовлетворится и не убѣдится только что приведенными нами ломброзовскими указаніями и доводами, но отнесется къ нимъ очень сурово. Быть можетъ, онъ найдетъ, что такое обращеніе,-- не съ политическими преступниками: не о нихъ тутъ совсѣмъ рѣчь,-- а съ извѣстнаго рода нравственными понятіями, по меньшей мѣрѣ, непохвально и не можетъ быть оставляемо безъ горячаго, негодующаго протеста. Быть моЦезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель. 25 жегъ, онъ весьма рѣзко скажетъ нашему мыслителю, что такія вещи, какъ беззавѣтная преданность идеѣ (какой,-- это рѣшительно все равно), самоотверженная любовь, не знающая границъ, альтруизмъ и проч., нельзя безпеременно трепать ради удовлетворенія требованіямъ какой бы то ни было теоріи, ad majorem gloriam этой теоріи. Быть можетъ, онъ, повышая голосъ, презрительно броситъ, по адресу Ломброзо, замѣчаніе, что нельзя хладнокровно, безъ крайне тяжелаго чувства, слушать, какъ игриво разсказываютъ объ esagerazione dell'onestà, esagerato altruisma и проч., какъ о симптомахъ психической дегенераціи, и что такія кощунственныя рѣчи шокируютъ здравый смыслъ, оскорбляютъ нравственное чувство. Что же касается насъ, то мы, мимоходомъ, предупредивъ читателя, что отъ Ломброзо онъ услышитъ еще и не такія рѣчи, что все это были еще только "цвѣточки",-- поспѣшимъ указать вкратцѣ на остальныя соображенія автора II delito politico по тому же вопросу, разъ ужь мы заговорили на эту тему.
   "Ко всѣмъ этимъ признакамъ (caratteri),-- читаемъ мы на страницѣ 349,-- мы должны прибавить еще одинъ, а именно -- проявляемую ими (т.-е. "политическими преступниками по страсти") потребность или сильное желаніе чувствовать боль, страдать... Страданіе-хорошая вещь,-- говоритъ у Достоевскаго одинъ изъ его политическихъ героевъ. Само собою разумѣется, что для нихъ предпочтительнѣе страданіе, переносимое ими ради какой-либо великой идеи; но нерѣдко также влеченіе къ нему у нихъ обнаруживается и безъ всякаго отношенія къ идеѣ: такъ, наприм., они рады будутъ принять внутрь горькое вещество исключительно только ради того, чтобы подвергнуть себя страданію отъ горечи (ameranno prendere delle sostanze amare senz'altro scopo che di soffrire l'amaro)". нихъ, какъ и у геніевъ, нѣтъ недостатка въ неврозахъ, разныхъ психическихъ аномаліяхъ", галлюцинаціяхъ, странностяхъ и проч. (р. 354). Взгляните, наприм., на Лассаля. Что это былъ за невозможный для нормальной соціальной жизни человѣкъ!... Вѣдь, это былъ, поистинѣ, "гигантъ страсти", какъ онъ самъ про себя справедливо говорилъ. Вѣдь, "про него съ полнымъ правомъ можно сказать то, что онъ говорилъ про Эраклита: въ существѣ его бушевалъ ураганъ" (р. 360). Или, вотъ, напримѣръ, Кавуръ (нота-бене: надъ нимъ, вѣдь, произнесенъ былъ даже смертный приговоръ!). Это былъ человѣкъ, съ раннихъ лѣтъ страдавшій несомнѣнною психическою "гиперестезіей". Уже будучи политическимъ дѣятелемъ и проживая въ Швейцаріи, куда онъ спасся отъ преслѣдованій, онъ испытывалъ приступы мрачной меланхоліи, переходилъ отъ веселости къ убійственной тоскѣ и обратно и, находя свою жизнь нелѣпою, безсмысленною, останавливался на мысли о самоубійствѣ (рр. 358--359). Вотъ, далѣе, передъ нами молодая женщина, принадлежащая къ той же категоріи людей и представляющая цѣлый рядъ рѣзкихъ ненормальностей. Зрачки у нея плохо реагируютъ на свѣтъ; она "необыкновенно легко краснѣетъ", "быстро влюбляется въ перваго встрѣчнаго и такъ же быстро разочаровывается"; "какъ любовь, такъ и ненависть отличаются у нея болѣзненно-напряженнымъ характеромъ"; "несмотря на то, что она знакома съ медициной, она оказывается необыкновенно высокаго мнѣнія о женщинахъ (ha ипа inadeguata idea della donna), которыхъ она считаетъ равными мужчинамъ", и проч., и проч. (р. 354). Что все это, какъ не очевиднѣйшіе, несомнѣннѣйшіе симптомы патологическаго состоянія психики?
   Будетъ, однако же, объ этомъ. Мы уже въ достаточной степени насмотрѣлись на то, какіе пріемы и средства Ломброзо пускаетъ въ ходъ, чтобы, во что бы то ни стало, подвести и "политическихъ преступниковъ по страсти" (среди которыхъ, какъ мы видѣли, фигурируютъ и Гарибальди, и Кавуръ и проч.) подъ общую рубрику натуръ психопатическихъ, дегенерированныхъ,-- какъ онъ быстро и рѣшительно обобщаетъ на всѣхъ черты и черточки, случайно найденныя имъ у единицъ, и т. д. А теперь, въ заключеніе настоящей главы, сдѣлаемъ еще только одно маленькое замѣчаніе общаго характера. Не мало намъ, на нашемъ вѣку, довелось прочитать всяческихъ книжекъ, не мало прошло передъ нашими глазами произведеній разныхъ -- и умныхъ, и неумныхъ -- авторовъ; но, признаемся, еще въ первый разъ въ жизни намъ теперь, въ лицѣ Ломброзо, пришлось столкнуться съ авторомъ, который до такой невѣроятной степени неразборчивъ при пользованіи источниками, до такой изумительной степени беззаботенъ по части критической оцѣнки попадающихся ему подъ руку данныхъ, до такой невозмутимой степени легковѣренъ по отношенію къ тому вздору, который онъ старательно откапываетъ во всевозможномъ печатномъ хламѣ. Ему рѣшительно все равно, откуда взять то или другое указаніе, тотъ или иной "фактъ", лишь бы только этимъ "фактомъ" можно было воспользоваться для доказательства того или иного придуманнаго имъ положенія, "обобщенія", вывода. Такъ, наприм., данныя для глубокомысленныхъ соображеній о явленіяхъ русской жизни онъ извлекаетъ, между прочимъ, и изъ Бѣсовъ Достоевскаго, и изъ какихъ-то Les scandales de Saint-Pétersbourg какого-то анонимнаго автора, и изъ писаній какого-то нѣмецкаго борзописца Scheer'а, городящаго невообразимый вздоръ о "нигилистахъ", и изъ какихъ-то, видимо, устныхъ разсказовъ, преподнесенныхъ ему, очевидно, или шутниками, или... пустоголовыми болтунами. Онъ, не мудрствуя лукаво, все беретъ съ благодарностью и потомъ, съ торжествующимъ видомъ, валитъ въ свое "ученое изслѣдованіе". Мало того, выудивъ въ какомъ-нибудь мутномъ источникѣ тотъ или другой, болѣе или менѣе "подтверждающій" его теорію "фактъ", онъ иногда еще и цитируетъ его невѣрно, фальсифицируетъ, искажаетъ его сущность, придаетъ ему тотъ смыслъ, какого въ подлинникѣ совсѣмъ не оказывается, но какой ему, Ломброзо, желателенъ и нуженъ для обоснованія того или другого тезиса,-- другими словами, совершаетъ очень некрасивую... передержку (а, можетъ быть, просто только сильно "увлекается"?) Мы прекрасно понимаемъ, какое серьезное обвиненіе, говоря это, мы возводимъ на автора Il delitto politico, а потому и спѣшимъ доказать примѣромъ справедливость нашего утвержденія,-- примѣромъ очень характернымъ и выразительнымъ.
   Ломброзо категорически утверждаетъ, что между политическими и обыкновенными уголовными преступниками, помимо всего прочаго, существуетъ еще и духовное родство, что въ тюрьмѣ первые нерѣдко льнутъ ко вторымъ, ассимилируются съ ними, заимствуютъ у нихъ ихъ нравы, ихъ отрицательную нравственность, вплоть до ихъ склонности къ... противуестественнымъ порокамъ. Въ доказательство справедливости этого "геніально"~сквернаго "обобщенія", Ломброзо ссылается на данныя, приведенныя въ статьѣ нѣкоего Готье (въ Archives d'anthropologie criminelle sa 1888 годъ). Кто такой, спрашивается прежде всего, этотъ Готье? Это бывшій анархистъ, вмѣстѣ со многими другими анархистами судившійся въ 1882 г. въ Ліонѣ, приговоренный къ пятилѣтнему тюремному заключенію, черезъ два года помилованный, выпущенный на свободу, раскаявшійся (раньше или послѣ освобожденія, не знаемъ) въ своихъ заблужденіяхъ, отрекшійся отъ прежнихъ своихъ товарищей и единомышленниковъ и, если не ошибаемся, пристроившійся, въ качествѣ сотрудника, къ редакціи парижскаго Figaro. Изъ-подъ его-то именно пера и вышла только что упомянутая статья (Le monde des prisons). Какъ читатель видитъ, источникъ, изъ котораго Ломброзо почерпнулъ матеріалъ для характеристики политическихъ преступниковъ, представляется довольно смутнымъ: статью писалъ ренегатъ, а къ показаніямъ этого сорта людей,-- особенно, когда эти люди говорятъ о своихъ прежнихъ товарищахъ,-- по весьма понятнымъ причинамъ, всегда приходится относиться съ крайнею осторожностью, съ большимъ скептицизмомъ. Но оставимъ личность Готье и обратимся къ указанію на другое, весьма пикантное обстоятельство. Точный смыслъ вполнѣ точно переданной нами выдержки изъ книги Ломброзо {Sopra 50 condannati politici (sorivo Gauthier) presi nella media, же no nel iore della classe operaia di una grande città, come Lione, si puo trovarne una mezza dozzina che in prigione si sentono nel loro ambiente, e vanno di preferenza verso i detenuti per délitto comune, di cui prendono"... и проч. (Il delitto politico, p. 141).} тотъ, что, будто бы, по наблюденіямъ Готье, вообще на 50 политическихъ осужденныхъ (взятыхъ изъ рабочаго класса) всегда приходится, въ среднемъ, до полудюжины такихъ недоброкачественныхъ субъектовъ, которыхъ, въ нравственномъ отношеніи, съ полнымъ правомъ можно поставить на одну доску съ обыкновенными уголовными преступниками. И что же? По справкѣ оказывается, что Готье scrive совсѣмъ не то, что ему приписываетъ Ломброзо, весьма существенно исказившій смыслъ его словъ. Названный ет-анархистъ въ статьѣ своей говоритъ исключительно только о тѣхъ 50 анархистахъ, въ компаніи съ которыми онъ сидѣлъ въ ліонской тюрьмѣ, и вовсе не помышляетъ ни о какихъ обобщеніяхъ. А разъ рѣчь идетъ объ "анархистахъ", то совсѣмъ другой и разговоръ выходитъ: мало ли какими "художествами" могутъ проявлять себя "анархисты"! Извѣстно, вѣдь, что теперь, хотя бы въ той же Франціи, чуть не каждый мошенникъ или воришка, попадаясь въ руки полиціи, спѣшить прикрыться званіемъ "анархиста". Но обо всемъ этомъ Ломброзо умолчалъ, анархистовъ замѣнилъ "политическими осужденными" вообще и изъ частнаго случая сдѣлалъ общее правило, возложивъ отвѣтственность за всѣ эти операціи на Готье (scrive, будто бы, Gauthier)... Такъ "доказываетъ" авторъ Il delitto politico свои положенія.
   

XII.

   Итакъ, всѣ безъ исключенія нонконформисты, принадлежащіе къ самымъ разнообразнымъ категоріямъ, оказываются, волею Ломброзо, подведенными подъ одинъ и тотъ же общій знаменатель -- дегенерацію. Эту, иногда очень трудную и вообще довольно-таки неблагодарную, задачу авторъ нашъ, какъ мы видѣли, выполнилъ съ очень большимъ усердіемъ, энергіей, рѣшительностью и стремительностью. Но самыя-то эти энергія и стремительность не мало и повредили Ломброзо, такъ какъ, оказавшись въ избыткѣ, увлекли его нѣсколько дальше той цѣли, въ которую онъ мѣтилъ, и ввергли его въ пучину всяческихъ противорѣчій, между прочимъ, и такихъ, указать на которыя читателю мы не имѣли еще случая. Одно изъ этихъ наиболѣе крупныхъ и сильно бросившихся намъ въ глаза противорѣчій заключается въ слѣдующемъ. Нашъ суровый, прямолинейный, безпощадный и жестокій антропологъ-криминалистъ "уличилъ" въ дегенераціи всѣхъ нонконформистовъ, въ томъ числѣ и двѣ крупнѣйшія категоріи ихъ -- мятежниковъ и революціонеровъ. Мы нарочно подчеркиваемъ эти два слова, потому что они въ данномъ случаѣ очень важны. Въ самомъ дѣлѣ, если по отношенію къ представителямъ "мятежа" требованія теоріи оказались удовлетворенными (допустимъ это), то по отношенію къ представителямъ "революціи", съ точки зрѣнія той же теоріи, у Ломброзо вышло что-то, какъ будто бы и совсѣмъ ужь неладное. Если, по ученію автора Il delitto politico, всякаго рода мятежниковъ слѣдовало заключить въ категорію дегенерированныхъ, то, по смыслу этого же самаго ученія, поступать такимъ же образомъ съ революціонерами, какъ кажется, совсѣмъ бы ужь не полагалось, а, между тѣмъ, Ломброзо,-- очевидно, увлекшись,-- между тѣми и другими не дѣлалъ, какъ мы видѣли, никакого различія и постоянно сваливалъ ихъ въ одну кучу. Объяснимся, почему съ одними ломброзовская теорія требовала такого обращенія, а съ другими иного.
   У Ломброзо есть довольно своеобразная общая философская доктрина, весьма недурно резюмирующая все его соціально-политическое міросозерцаніе. По внутреннему смыслу этой доктрины,-- поговорить о которой въ настоящей статьѣ мы не имѣли возможности, -- человѣчество совсѣмъ, какъ будто бы, не должно было бы шевелиться и двигаться впередъ, а, напротивъ, должно было бы довольствоваться даннымъ положеніемъ и сидѣть тихо, смирно, спокойно и чинно. На такое сидѣніе его обрекаетъ изобрѣтенный Ломброзо спеціальный "законъ природы". Нарушать этотъ "законъ" -- значить идти противъ велѣній природы и, въ то же самое время, посягать на волю большинства, которое всегда оказывается покорнымъ названному "закону". Это посягательство преступно; къ нему-то именно и сводится понятіе о "политическомъ преступленіи" {По опредѣленію, данному въ Il delitto politico, "политическое преступленіе есть всякое насильственное посягательство на власть, установленную большинствомъ ради поддержанія и охраны угодной для него политической, соціальной и экономической организаціи" (р. 437).}. Воля, желанія, идеи, чувства, стремленія большинства -- норма. Здоровый человѣкъ всегда къ этой нормѣ и приспособляется, ея и придерживается, въ ея предѣлахъ и устраиваетъ свою жизнь, и борется за свое существованіе; если же индивидуумъ, живущій въ данномъ обществѣ, переступаетъ эту норму, то онъ, очевидно, недостаточно приспособленъ къ окружающей его соціальной средѣ, потому ли, что онъ представляетъ собою атависта, продуктъ дегенераціи (термины Ломброзо), потому ли, что онъ оказывается, говоря излюбленными терминами г. Дриля, "порочною, недостаточною организаціей", "продуктомъ недостаточнаго органическаго развитія". Геній, обладающій оригинальнымъ душевнымъ складомъ, провозглашающій всяческія "новыя слова", продуцирующій новыя идеи, усматривающій новые пути, открывающій новыя "Америки", порывающійся къ этимъ "Америкамъ" и пытающійся при этомъ увлечь за собою и другихъ, оказывается обыкновенно врагомъ установленныхъ нормъ, проявляетъ сильнѣйшую наклонность игнорировать ихъ, выходить за ихъ предѣлы, вноситъ въ нормированное общество новаторскій, безпокойный духъ. Очевидно, въ виду всего, что онъ представляетъ собою совершенно неприспособленную къ соціальной средѣ, дегенерированную организацію {Извѣстный французскій ученый проф. Ш. Рише, шокированный терминомъ "дегенерація" въ примѣненіи его къ геніямъ, рекомендовалъ называть этихъ послѣднихъ не "выродившимися", а "переразвившимися",-- не dégénérés, а progénérés; но Ломброзо, насколько намъ извѣстно, не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на эту реко мендацію.}. Соціально-политическій нонконформистъ, въ которомъ, по Ломброзо, почти всегда пробивается болѣе или менѣе сильная струйка геніальности, отрицательно относится къ существующимъ нормамъ, въ самой идеѣ ихъ, и пытается водворить въ окружающей его средѣ новыя, по его мнѣнію, лучшія нормы, причемъ приходитъ въ открытое столкновеніе съ большинствомъ или съ представляющею это большинство общественно-политическою властью. Очевидно, и онъ -- существо неприспособленное, ненормальное, дегенерированное. Обыкновенный преступникъ почти никогда даже и не помышляетъ о самой сущности соціальныхъ нормъ, вовсе и не думаетъ отрицать ихъ въ самомъ ихъ основаніи, онъ чаще всего признаетъ ихъ, по крайней мѣрѣ, въ теоріи, но, тѣмъ не менѣе, все-таки, нарушаетъ ихъ въ частныхъ случаяхъ, руководясь при этомъ вовсе не какою-либо идеей, а соображеніями о личной выгодѣ; такъ или иначе, но онъ, все-таки, оказывается на практикѣ субъектомъ, не уживающимся мирно съ нормами, а потому онъ -- тоже существо ненормальное, дегенерированное или атавистическое.
   Такова общая идея Ломброзо, положенная имъ въ основу всѣхъ его ученыхъ изслѣдованій и красною нитью проходящая и черезъ Uomo delinquent, и черезъ Uomo di genio, и черезъ Il delitto politico. Въ результатѣ систематическаго примѣненія этой идеи получается, какъ будто, нѣчто очень цѣльное, стройное, логически-послѣдовательное и гармоничное. Съ точки зрѣнія этого широкаго философекаго обобщенія, очень многое становится, какъ будто бы, совершенно яснымъ и понятнымъ, цѣлая масса разнороднѣйшихъ и, на первый взглядъ, не имѣющихъ ничего между собою общаго соціальныхъ явленій освѣщается однимъ и тѣмъ же лучомъ свѣта, цементируется однимъ и тѣмъ основнымъ принципомъ. Теорія, въ фундаментъ которой краеугольнымъ камнемъ заложена идея о дегенераціи, оказывается всеобъемлющею, поражающею своею широтой и соблазняющею своею удивительною простотой. Прекрасная теорія! Но, не говоря уже о томъ, что при построеніи ея пришлось разбить на-голову логику и обратить въ бѣгство здравый смыслъ, она, эта соблазнительная теорія, на практикѣ оказывается, увы, совсѣмъ непримѣнимою къ весьма широкой и существенной категоріи тѣхъ самыхъ явленій, для объясненія которыхъ она именно и создана: отбитъ только подойти съ нею къ сферѣ общественно-политическаго нонконформизма, столь "удачно", какъ мы видѣли, подогнанной къ объединяющему понятію о дегенераціи, да начать систематически примѣнять ее въ этой интересной сферѣ, какъ ея "недостаточность, порочность" тотчасъ же начинаютъ бить въ глаза даже самому Ломброзо. Въ самомъ дѣлѣ, подумайте только: соціальная неподвижность, консервированіе существующихъ нормъ общежитія предписываются декретированнымъ Ломброзо "закономъ природы"; всякая попытка нарушенія этого "закона" преступна, а, между тѣмъ, весьма нерѣдко случается, что само общественное большинство,-- то самое большинство, въ угоду которому онъ, Ломброзо, даже генія заклалъ на алтарѣ своей теоріи,-- очень безпокойно шевелится, опрокидываетъ ломброзовскій "законъ природы", отбрасываетъ своими собственными усиліями, или же руками представляющей его власти, существующія нормы, замѣняетъ ихъ новыми, находя эти послѣднія лучше, удобнѣе, выгоднѣе старыхъ, -- учиняетъ, однимъ словомъ, настоящее возстаніе противъ "природы", любящей, по соображеніямъ нашего ученаго, тишь, гладь, спокойствіе и неподвижность. И вотъ, Ломброзо, скрѣпя сердце, дѣлаетъ поправку.
   Всѣ соціально-политическія движенія онъ надумывается разбить на двѣ категоріи, не одинаковыя по своему внутреннему смыслу и достоинству. Въ первую изъ этихъ категорій онъ относитъ мятежи, во вторую -- революціи, въ широкомъ смыслѣ, подъ который, къ слову сказать, можетъ быть подведенъ, наприм., и правительственный актъ 19 февраля 1861 г. (вѣдь, и онъ былъ тоже ниспроверженіемъ существовавшихъ нормъ). Мятежи-явленіе ненормальное, патологическое и, слѣдовательно, возбуждать ихъ, принимать въ нихъ участіе могутъ только люди ненормальные, дегенерированные. Что же касается истинныхъ революцій, то онѣ представляются, дескать, ничѣмъ инымъ, какъ выраженіемъ "нормальной эволюціи"; въ нихъ, несмотря на ихъ бурный иногда внѣшній характеръ, вовсе, однако же, для нихъ не обязательный (революціи, и, притомъ, очень крупныя, могутъ быть и бываютъ очень тихими и спокойными), нѣтъ, въ сущности, ничего патологическаго. Благодаря такой ломброзовской стратегемѣ, и большинство оказывается "сыто", и теорія "цѣла". Такъ, по крайней мѣрѣ, полагаетъ самъ Ломброзо. Но, вѣдь, если такъ, то, въ такомъ случаѣ, и дѣятели революціи, какъ процесса нормальнаго, должны быть существами тоже нормальными, такъ какъ они работаютъ въ направленіи воли большинства и, слѣдовательно, оказываются приспособленными къ жизни этого большинства или, говоря вообще, къ окружающей ихъ соціальной средѣ. А если все это такъ, то, значитъ, по отношенію къ нимъ и рѣчи не можетъ быть ни о какой дегенераціи. А, между тѣмъ, что же мы видимъ у Ломброзо? Революцію онъ признаетъ процессомъ нормальнымъ, а революціонеровъ, какъ это видно чуть не на каждой страницѣ его книги, онъ постоянно смѣшиваетъ съ представителями мятежа и, наравнѣ съ послѣдними, уличаетъ въ дегенераціи. Вотъ и извольте разбираться въ такихъ вопіющихъ противорѣчіяхъ!
   

XIII.

   Какъ эти противорѣчія, сами по себѣ, ни крупны и ни существенны, но, по значенію своему, они оказываются нестоющими вниманія пустяками въ сравненіи съ тѣми откровеніями, которыя мы находимъ у Ломброзо по вопросу о томъ, чѣмъ отличается мятежъ отъ революціи. Но, прежде чѣмъ говорить объ этихъ поистинѣ поразительныхъ откровеніяхъ, обратимся отъ себя съ нѣсколькими словами къ нашему читателю. Мы съ вами, читатель, можемъ быть самыхъ не одинаковыхъ убѣжденій, взглядовъ, симпатій; то, что вамъ кажется бѣло, мнѣ можетъ казаться черно, и наоборотъ; но это обстоятельство намъ, одинаково претендующимъ на извѣстную степень умственнаго и нравственнаго развитія, все-таки, не помѣшаетъ имѣть кое-что общее, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда мы будемъ совершенно расходиться въ оцѣнкѣ того или иного даннаго явленія. Возьмемъ, въ видахъ демонстраціи, какое-нибудь историческое событіе, при обсужденіи котораго могло бы рѣзко сказаться различіе въ нашихъ взглядахъ. Вотъ, напримѣръ, знаменитый въ лѣтописяхъ исторіи государственный переворотъ, учиненный Наполеономъ III въ декабрѣ 1851 г. Вы, быть можетъ, скажете, что это былъ актъ преступный, позорный, гнусный; я, можетъ быть, заявлю вамъ, что, напротивъ, это было дѣяніе прекрасное во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ. Оцѣнки одного и того же факта у насъ съ вами окажутся діаметрально противуположными, и, все-таки, повторяю, у насъ съ вами даже и въ этихъ оцѣнкахъ очень много общаго. Въ самомъ дѣлѣ, почему вы утверждаете, что наполеоновскій coup d'état былъ актъ скверный? Да потому, скажете вы, что авторъ этого дѣянія обманулъ довѣрившуюся ему страну, совершилъ клятвопреступленіе, попралъ законъ, надругался надъ конституціей, укралъ ее въ то время, какъ ему поручено было ее охранять, подалъ примѣръ неуваженія къ законности, внесъ тѣмъ самымъ деморализацію въ общество и проч., и проч. А почему я буду рукоплескать Наполеону III? Да потому, положимъ, что онъ, дескать, своимъ переворотомъ спасъ Францію отъ демагогіи, анархіи, и проч., и проч. Что же тутъ, скажете вы, общаго? Да то общее, что какъ моя, такъ и ваша оцѣнка факта исходитъ изъ соображеній идейно-нравственныхъ. Да изъ какихъ же иныхъ соображеній она можетъ исходить?!-- съ недоумѣніемъ воскликнете вы.-- То-то вотъ!... И мы раньше полагали, что ни на какихъ иныхъ соображеніяхъ такого рода оцѣнки и основывать совершенно невозможно, а теперь, вотъ, прочитали Il delitto politico и узнали, что въ интересующихъ насъ случаяхъ можно прекрасно обходиться и безъ такихъ пустяковъ, какъ идейно-нравственныя соображенія.
   Знаете, чѣмъ, по Ломброзо, мятежъ отличается отъ революціи? Тѣмъ, что онъ обыкновенно не сопровождается успѣхомъ, а революція обыкновенно бываетъ успѣшна, торжествуетъ... Представимъ себѣ дѣло такъ: Иванъ олицетворяетъ собою существующій порядокъ, а Петръ возстаетъ противъ этого порядка. Кто такой Петръ?-- спрашиваете вы у нашего знаменитаго ученаго,-- мятежникъ или революціонеръ?-- А вотъ, погодите,-- отвѣчаетъ вамъ знаменитый ученый,-- когда борьба Петра съ Иваномъ окончится, тогда я вамъ и скажу, кто такой Петръ, въ какую категорію дѣятелей его отнести. Если ему удастся выбить Ивана изъ занимаемой тѣмъ позиціи, тогда онъ будетъ представлять собою революцію, будетъ прогрессивнымъ дѣятелемъ, выразителемъ нормальной исторической эволюціи; ну, а если Иванъ подавитъ его попытку, да самого его ввергнетъ въ тюрьму, тогда онъ -- ничто иное, какъ представитель мятежа, преступный и вредный дѣятель, выразитель дегенераціоннаго типа. Все дѣло тутъ въ томъ, кто кого...
   Но, вѣдь, это же, въ полномъ смыслѣ слова, возмутительно!-- съ негодованіемъ восклицаете вы, какихъ бы убѣжденій вы ни были.-- Вѣдь, это -- раболѣпное преклоненіе передъ силой кулака!... Вѣдь, это -- откровенная до цинизма апологія успѣха!... Кто успѣлъ, кто побѣдилъ, кто восторжествовалъ, тотъ и правъ, тотъ и прогрессивенъ, тотъ и нормальную историческую эволюцію собою выражаетъ!... Вѣдь, это -- позоръ говорить, да еще отъ лица науки, такія гнусныя вещи! Прежде чѣмъ расшаркиваться передъ Петромъ или лягать его,-- смотря по тому, успѣлъ онъ или не успѣлъ въ своемъ предпріятіи,-- обязательно, кажется, навести справки о томъ, представителемъ какихъ идей, принциповъ и стремленій онъ является.
   Вовсе никакихъ справокъ объ его идеяхъ и принципахъ наводить нѣтъ надобности,-- категорически заявляетъ вамъ, въ отвѣтъ на ваши негодующіе возгласы, Ломброзо.-- Разъ дѣло его не выгорѣло, разъ онъ оказывается ввергнутымъ въ кутузку, то что-жь тутъ и разговаривать? Очевидно, криминальная антропологія имѣетъ, въ лицѣ его, дѣло съ простымъ мятежникомъ, съ преступникомъ, съ существомъ психопатическимъ, дегенерированнымъ. Это ясно, какъ Божій день.
   Вы рѣшительно не вѣрите своимъ ушамъ,-- до такой степени все это дико и скверно звучитъ,-- и обращаетесь къ намъ съ запросомъ, вѣрно ли мы изобразили въ предъидущихъ строкахъ взглядъ Ломброзо на различіе между мятежами и революціями? Какъ будто бы, вѣрно,-- отвѣчаемъ мы. А, впрочемъ, вотъ вамъ подлинныя рѣчи Ломброзо; читайте и судите сами.
   "Революція,-- говоритъ онъ на стр. 31,-- есть историческое выраженіе эволюціи. Пра данномъ положеніи вещей, при данномъ состояніи религіозныхъ вѣрованій, научныхъ воззрѣній и проч., переставшихъ уже находиться въ соотвѣтствіи съ новыми условіями существованія, съ новыми политическими результатами и проч., она (революція) измѣняетъ общественный строй съ наименьшею тратой силъ (въ текстѣ -- съ наименьшимъ треніемъ) и съ наибольшимъ успѣхомъ (col massimo del successo)" {Во избѣжаніе недоразумѣній при чтеніи какъ этой, такъ и всѣхъ нижеслѣдующихъ цитатъ, настоятельно рекомендуемъ читателю отказаться на время отъ ходячихъ представленій о мятежахъ и революціяхъ и помнить, что тѣ и другія разсматриваются здѣсь по существу, какъ всякаго рода попытки измѣненія существующихъ общественныхъ нормъ, откуда бы эти попытки ни исходили. Пытаться измѣнить названныя нормы можетъ какъ народъ или какая-либо фракція его, приходя при этомъ въ столкновеніе съ правительствомъ страны, такъ и сама государственная власть, само правительство, наталкивающееся въ этой своей реорганизаціонной дѣятельности на активное или пассивное сопротивленіе народа, общества, вообще, соціальной среды. Если имѣющая въ виду общественную реорганизацію попытка (индивидуальная, групповая, классовая, народная, правительственная) оказывается неудачною, она пріурочивается Ломброзо къ понятію мятежа, т.-е. преступнаго посягательства на существующій строй (а вовсе не на данную правительственную систему, какъ это обыкновенно понимаютъ). Если же она увѣнчивается успѣхомъ, то она -- актъ революціонный, въ истинномъ смыслѣ слова, т.-е. эволюціонный, прогрессивный... Если читатель не будетъ имѣть въ виду этого критерія, то онъ окажется въ полнѣйшемъ недоумѣніи при чтеніи тѣхъ мѣстъ Il delitto politico, гдѣ Ломброзо не находитъ возможнымъ точно опредѣлить, къ какой категоріи явленій,-- къ мятежной или революціонной,-- слѣдуетъ отнести, наприм., реформы Петра Великаго или министра Помбаля въ Португаліи, далѣе -- христіанство или буддизмъ, въ первыя времена ихъ существованія, и пр., и пр. Такія и имъ подобныя явленія, по Ломброзо, относятся ни къ той, ни къ другой категоріи, а къ промежуточной (см., напримѣръ, стр. 35 и мн. др.).}. Все это пока еще ладно, хотя нельзя не замѣтить, что и тутъ уже выдвигается на сцену моментъ успѣха, но будемъ читать дальше, остановимъ наше вниманіе на рѣчахъ болѣе выразительныхъ. "Такимъ образомъ, однимъ изъ ея (революціи) отличительныхъ признаковъ является успѣхъ, который можетъ быть достигнутъ раньше или позже,-- ипо dei suoi caratteri distintioi, dunque, è il successo, che puo raggiungersi presto о tardi" (p. 32). "Хотя въ самомъ началѣ революція бываетъ очень часто не особенно успѣшна, но, въ противуположность мятежамъ, она почти всегда кончаетъ торжествомъ" (р. 33). "Мятежъ представляетъ собою революціонный абортъ, въ гораздо большей степени конвульсію, чѣмъ нормальное движеніе, а потому и служитъ выраженіемъ болѣзни и слабости" (р. 34). И во время настоящей революціи могутъ совершаться такія дѣянія, которыя заинтересованными лицами могутъ разсматриваться, какъ мятежныя, "но въ самый моментъ совершенія дѣяній нельзя опредѣленно отвѣтить на вопросъ, что это такое (мятежный актъ или нѣтъ); отвѣтъ можетъ быть данъ только позже, только въ виду окончательнаго исхода движенія" (р. 36). "Революціи есть феноменъ физіологическій, а возстанія (rivolté) -- феноменъ патологическій. Въ виду этого, первыя никогда (mai) не бываютъ преступленіемъ, такъ какъ общественное мнѣніе ихъ оправдываетъ и санкціонируетъ (perché l'opinione pubblica le suggella е dà loro гадіопе), между тѣмъ какъ вторыя, наоборотъ, всегда есть если и не прямо преступленіе, то нѣчто ему эквивалентное" (р. 35). "Одинъ только успѣхъ опредѣляетъ, будетъ ли сегодняшній мятежникъ торжествующимъ революціонеромъ завтрашняго дня (è il successo che détermina se il ribelle dell'oggi sia il rivoluzionario trionfante della domane" стр. 35--36).
   Прекращаемъ выписки и теперь уже, въ свою очередь, обращаемся къ читателю съ просьбою категорически отвѣтить намъ, вѣрно или невѣрно мы изобразили выше ломброзовскій взглядъ на различіе между мятежомъ и революціею. Въ смыслѣ этого отвѣта мы, впрочемъ, ни на одну минуту не сомнѣваемся: вѣдь, только что приведенныя нами ломброзовскія рѣчи настолько выразительны и недвусмысленны, что понять ихъ иначе, чѣмъ мы ихъ поняли, довольно затруднительно. Успѣхъ, успѣхъ -- вотъ критерій для отличенія революціи отъ мятежа, здоровыхъ общественныхъ движеній отъ патологическихъ, представителей психо-физіологической нормы отъ представителей дегенераціи, органическаго регресса, дѣятелей соціальнаго прогресса отъ адептовъ реакціи. Мы глубоко убѣждены въ томъ, что къ этому ломброзовскому критерію съ одинаковою гадливостью отнесутся всѣ, всѣ хоть сколько-нибудь мыслящіе и развитые нравственно люди, какихъ бы мнѣній они ни придерживались, какое бы соціально-политическое profession de foi ни исповѣдовали, къ какому бы лагерю или партіи ни принадлежали. Не будь у насъ этого убѣжденія,-- и мы не стали бы и толковать здѣсь о такихъ "неудобныхъ" для разговора вещахъ.
   А теперь, читатель, попробуемъ вооружиться ломброзовскимъ критеріемъ и сдѣлаемъ бѣглую экскурсію въ область исторіи. Вотъ, напримѣръ, передъ нами христіане первыхъ временъ. Ихъ безпощадно гонятъ, бьютъ, заточаютъ въ тюрьмы, отдаютъ на растерзаніе дикимъ звѣрямъ, жгутъ, вѣшаютъ, распинаютъ на крестахъ. Они только страдаютъ, терпятъ всевозможныя лишенія, мученія, поношенія, гибнутъ, гибнутъ массами. Ни о какомъ фактическомъ торжествѣ ихъ въ ту мрачную и тяжелую для нихъ эпоху не было, конечно, и помина. Какое ужь тутъ торжество!... Кто же, спрашивается, они были тогда,-- мятежники, "порочныя, недостаточныя организаціи", продукты дегенераціи или дѣятели прогресса, выразители эволюціи, положительные, а не отрицательные, въ духовномъ отношеніи, элементы? Кто они? Прикладывая къ нимъ ломброзовскій аршинъ, съ крупною надписью: "успѣхъ", мы неибѣжно приходимъ къ тому опредѣленію, что они были мятежниками (хотя и пассивными) и, слѣдовательно, "выродками" (dégénérés). А если у насъ, несмотря на полученные нами результаты измѣренія аршиномъ, все-таки, останется нѣкоторое сомнѣніе и если мы за разрѣшеніемъ этого сомнѣнія обратимся къ самому Ломброзо, то онъ, какъ мы уже знаемъ, отвѣтитъ намъ,-- хотя, очевидно, и не безъ сильнаго смущенія, что это -- люди промежуточные, ни то, ни се, и что, во всякомъ случаѣ, криминальная антропологія должна ихъ оставить подъ сильнѣйшимъ подозрѣніемъ. Въ то самое время, когда вы раздумываете надъ этими "учеными" рѣчами, до слуха вашего долетаетъ, со страницъ Евангелія, кроткій, горячій, проникающій вамъ въ душу голосъ Христа: "Блаженны изгнанные за правду, ибо ихъ есть царство небесное,-- говоритъ Спаситель по адресу тѣхъ, о комъ вы только что наводили справки у Ломброзо.-- Блаженны вы, когда будутъ поносить васъ и гнать, и всячески нсправедно злословить за Меня... Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесахъ: такъ гнали и пророковъ, бывшихъ прежде васъ... Вы -- соль земли... Вы -- свѣтъ мира" (Еванг. отъ Матѳ., гл. 5, ст. 10--15). При первыхъ же звукахъ этого чарующаго голоса вы, конечно, отбрасываете отъ себя лежащую передъ вами, раскрытую на 35 страницѣ, книгу Ломброзо: и безъ помощи ея вы можете ясно и отчетливо сказать, кто эти люди, о которыхъ вы сейчасъ спрашивали, съ цѣлью проэкзаменовать знаменитаго ученаго.
   Оставляемъ христіанъ и идемъ хотя бы, наприм., къ болгарамъ, стонущимъ подъ турецкимъ игомъ. Несчастные "райи", въ конецъ измученные варварскимъ азіатскимъ режимомъ, съ его жестокостями, насиліями, хищничествомъ и вопіющими несправедливостями, начинаютъ терять терпѣніе и вспоминаютъ, что они, вѣдь, тоже люди; въ ихъ средѣ проявляется броженіе, начинаютъ вспыхивать революціонные искорки и огоньки. Наиболѣе смѣлые и рѣшительные изъ нихъ уходятъ въ "балканъ" (горы), унося съ собою въ сердцѣ непримиримую ненависть и жгучую злобу къ турчину за обезчещенныхъ женъ, сестеръ, дочерей, за злодѣйски прирѣзанныхъ родителей и дѣтей, за разграбленное имущество, организуются въ горахъ въ гайдуцкія шайки и затѣмъ, улучая моментъ, налетаютъ внезапно на "поганаго турчина", поработителя и осквернителя родины, жгутъ, рѣжутъ, грабятъ, стараются взять за око два ока, за зубъ два зуба. Если при такихъ налетахъ имъ случится просчитаться, т.-е. натолкнуться на слишкомъ большую вражью силу, если ихъ настигнетъ "потеря" (погоня), если пути отступленія въ гостепріимный балканъ оказываются отрѣзанными, они, гайдуки, платятся головами, сажаются на колъ, вздергиваются на висѣлицу, гніютъ въ ужасныхъ азіатскихъ тюрьмахъ. Нѣсколько позже и въ долинахъ время отъ времени появляются геройскія повстанническія "четы" и вступаютъ съ "турчиномъ" въ отчаянную, но совсѣмъ неравную, совершенно безнадежную борьбу, въ которой и гибнутъ, причемъ озлобленный повстанцами властелинъ-турокъ, не ограничиваясь свирѣпымъ истребленіемъ тѣхъ, кто попался ему съ оружіемъ въ рукахъ, обрушивается и на мирную райю, вырѣзываетъ и выжигаетъ цѣлыя селенія, цѣлые города, заливая многострадальную болгарскую землю потоками крови, заваливая ее трупами мужчинъ, женщинъ, дѣтей... Узнавая объ этихъ дикихъ расправахъ, Европа вздрагиваетъ отъ ужаса. Гладстонъ, Лавеле и др. умоляютъ цивилизованное человѣчество положить конецъ неописуемымъ злодѣйствамъ, творящимся на Балканскомъ полуостровѣ. Наконецъ, мы, русскіе, бросаемся за Дунай, заслоняемъ собою гибнущихъ "братушекъ" и, огромною цѣной 200,000 собственныхъ жизней, вырываемъ истекающую кровью Болгарію изъ когтей ея пятивѣкового мучителя... Припоминая все это, мы спрашиваемъ у Ломброзо, кто такіе были болгарскіе повстанцы, вступавшіе съ турками въ безнадежную борьбу и неизбѣжно, роковымъ образомъ погибавшіе въ этой борьбѣ? Да, вѣдь, если они гибли, если дѣло ихъ было безнадежно въ ту эпоху, если объ успѣхѣ, о торжествѣ ихъ тогда не могло быть и рѣчи, то ясно, кто они были: мятежники, преступники, конечно, не приспособленныя (къ турецкому игу?) организаціи, неуравновѣшенныя, недостаточныя, дегенерированныя натуры. Прослушавъ такой отвѣтъ, вы, изъ опасенія, что съ языка у васъ невольно сорвется, чего добраго, крѣпкое слово, поспѣшно отходите отъ слишкомъ ужь ученаго туринскаго профессора и мысленно отвѣшиваете благоговѣйный поклонъ передъ памятникомъ, воздвигнутымъ въ г. Софіи русскими оккупаціонными властями въ память одного изъ наиболѣе тяжкихъ изъ числа только что упомянутыхъ мятежниковъ-"преступниковъ", главнѣйшаго организатора послѣдняго передъ освобожденіемъ болгарскаго возстанія, діакона Левскаго, погибшаго на висѣлицѣ.
   Многое множество и другихъ историческихъ картинъ въ томъ же родѣ проносится у васъ передъ вашими умственными взорами,-- вѣдь, исторія полнымъ-полна такими картинами; длинною вереницей проходятъ въ вашей памяти величавыя фигуры и единичныхъ нонконформистовъ, которымъ тоже приходилось погибать гораздо раньше торжества ихъ идей. Вонъ Джіордано Бруно на кострѣ, вонъ Галилей въ цѣпяхъ, вонъ святой энтузіастъ, фанатикъ идеи освобожденія негровъ въ Америкѣ, Джонъ Броунъ, съ горстью освобожденныхъ имъ на отцовской фермѣ рабовъ и немногими единомышленниками выступающій (въ концѣ 40-хъ или началѣ 50-хъ годовъ) въ. настоящій военный походъ противъ рабовладѣльцевъ-южанъ, тотчасъ же попадающій въ ихъ руки и безжалостно разстрѣливаемый; вонъ Кола-ди-Ріензи, вонъ Саванаролла, Гусъ, Іоганнъ Жижка, вонъ длинная фаланга мучениковъ за объединеніе Италіи, вонъ толпы изнывающихъ въ изгнаніи или задыхающихся въ гнилыхъ тюрьмахъ Кайенны жертвы наполеоновскаго coup d'état, вонъ длинные ряды избиваемыхъ, гонимыхъ гугенотовъ... Да развѣ всѣхъ ихъ можно перечесть и указать? И если прикинуть къ нимъ ломброзовскую мѣрку, если попытаться опредѣлить ихъ достоинство при помощи указаннаго Ломброзо критерія, то, вѣдь, всѣхъ, всѣхъ ихъ придется отнести въ преступную, дегенераціонную категорію. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, непосредственнаго успѣха они не имѣли,-- вѣдь, они только гибли, а не торжествовали.
   Но, быть можетъ, Ломброзо скажетъ, что онъ и не говоритъ о непосредственномъ успѣхѣ (а, въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же онъ даже первыхъ христіанъ, не говоря уже ни о комъ другомъ, относитъ въ сомнительную, промежуточную категорію?), что онъ имѣетъ въ виду торжество, достигаемое "раньше или позже". Прекрасно; но если мы, не обращая уже вниманія на непрерывныя и вопіющія ломброзовскія противорѣчія, вооружимся противъ Ломброзо этимъ самымъ "раньше или позже", то, вѣдь, отъ всѣхъ его безконечно-длинныхъ "ученыхъ" разглагольствованій на интересующую насъ теперь тему, буквально, ни одной іоты не уцѣлѣетъ,-- все, все развалится прахомъ.
   Хотя бесѣдовать съ Ломброзо о вещахъ, по поводу которыхъ у насъ была рѣчь на предъидущихъ страницахъ, и совсѣмъ не поучительно, и не заманчиво, но у васъ въ головѣ стоитъ одинъ большой, слегка только затронутый выше вопросъ, на который вы еще не получали до сихъ поръ прямого отвѣта, и вотъ вы, скрѣпя сердце, подходите къ знаменитому антропологу-криминалисту еще разъ -- и послѣдній -- и говорите ему, примѣрно, слѣдующее: "Мы -- живые люди и, въ качествѣ таковыхъ, никакъ не можемъ успокоиться на высказываемыхъ вами положеніяхъ и заключеніяхъ. Вы, вотъ, говорите, что между мятежнымъ и истинно-революціоннымъ,-- т.-е., по существу, эволюціоннымъ,-- движеніемъ существуетъ глубокая разница. Первое, по вашимъ словамъ, всегда преступно, всегда является выраженіемъ общественной слабости и болѣзни, говоритъ о дегенераціи его участниковъ, оказывается вреднымъ для общества; что же касается второго, то оно характеризуется какъ разъ обратными свойствами и признаками. Прекрасно; но какъ намъ воспользоваться вашими учеными соображеніями на практикѣ? Мы хотимъ служить добру, общественному благу, прогрессу; мы не желаемъ потакать вредной, патологической дѣятельности кого бы то ни было. Не можетъ ли ваша наука дать намъ какіе-нибудь совѣты и указанія, при помощи которыхъ мы могли бы безошибочно опредѣлять, что хорошо, что дурно изъ числа совершающихся вокругъ насъ общественно-политическихъ явленій и, такимъ образомъ, сознательно относиться къ окружающей насъ дѣйствительности, сознательно принимать участіе въ кипящей вокругъ насъ жизни, сознательно бороться противъ зла, противъ вредныхъ, регрессивныхъ тенденцій и поползновеній? Предположимъ, что мы живемъ во Франціи и что на нашихъ глазахъ совершается, наприм., наполеоновскій coup d'état. Какъ намъ быть, какъ намъ отнестись къ этому крупному общественно-политическому событію? Что намъ дѣлать,-- стать ли на сторону угрожаемаго status quo и, вмѣстѣ съ Викторомъ Гюго, Шельхеромъ, Ледрю-Ролленомъ, Боденомъ и друг., защищать попираемую Наполеономъ III конституцію, или же помочь этому самому Наполеону, "спасающему Францію отъ демагогіи"? Откровенно говоря, у насъ имѣются довольно опредѣленныя мнѣнія по этому вопросу, и, по всей вѣроятности, мнѣніями этими мы и будемъ руководствоваться въ нашемъ поведеніи. Но, тѣмъ не менѣе, намъ, въ нашей дѣятельности, не хотѣлось бы становиться въ разрѣзъ съ законами и требованіями вашей почтенной науки... Такъ вотъ какой же отвѣтъ дастъ намъ эта ваша наука на только что поставленные вопросы?
   -- Милостивые государи и милостивыя государыни!-- отзывается знаменитый Ломброзо.-- "Мы, представители криминальной антропологіи, рѣшительно не можемъ опредѣленно высказаться относительно совершающихся, но еще не совершившихся, фактовъ, не можемъ сказать, выраженіемъ чего они служатъ,-- революціи или мятежа (è impossibile suite prima il distinguere, quando un alto sia rivoluzionario о sia sedizioso, p. 35). Мы тутъ далеко не всегда можемъ отличить революціонера отъ мятежника, который, какъ мы уже знаемъ, одинъ только и долженъ считаться настоящимъ преступникомъ (non sempre potremo soever are nell'esame individuate i rivoluzionari dai ribelli, che sarébbero i soli veramente rei, ibid.). Такъ какъ это очень важно, то поэтому мы особенно на этомъ настаиваемъ и считаемъ нужнымъ повторить еще разъ: когда мы имѣемъ передъ собою какихъ-либо участниковъ въ совершающемся общественно-политическомъ движеніи, то мы не знаемъ, мятежники это или революціонеры (non sapріато se... sien ribelli о rivoluzionari, p. 379). Наука наша говоритъ, что единственно надежнымъ критеріемъ въ данномъ случаѣ является успѣхъ. Но успѣхъ выдвигается на сцену только въ концѣ всякаго дѣла или движенія, а потому и нужно ждать этого конца, хотя... хотя въ этомъ выжиданіи можетъ пройти и очень много времени (occore del tempo е di molto, p. 36). А на чьей сторонѣ будетъ успѣхъ, это вы опредѣлите по очень простому признаку, выясненному нашею наукой: кого влекутъ въ кутузку, тотъ не получилъ успѣха; тотъ же, кто влечетъ,-- успѣлъ, восторжествовалъ. Вы просите у меня совѣта, какъ вамъ быть въ виду совершающихся событій. Говорю вамъ отъ лица науки: изъ боязни ошибиться, не вмѣшивайтесь въ начинающуюся на вашихъ глазахъ борьбу; не становитесь ни на сторону одного, ни на сторону другого изъ противниковъ; отойдите вдаль отъ поля борьбы и выжидайте, кто кого побѣдитъ, а затѣмъ привѣтствуйте побѣдителя: онъ -- орудіе общественной эволюціи, онъ -- нормальный дѣятель, онъ -- двигатель прогресса... Это все, что можетъ отвѣтить на вашъ вопросъ наша наука".
   Полагаемъ, что лучше всего будетъ оставить эти глубокомысленныя "ученыя" рѣчи безъ всякихъ комментаріевъ.
   

XIV.

   Мы кончили и ждемъ, что читатель нашъ съ недоумѣніемъ спроситъ насъ: да неужели же въ ломброзовскихъ произведеніяхъ и, въ частности, въ Il delitto politico такъ-таки ужь и нѣтъ ничего болѣе серьезнаго, дѣльнаго, умнаго и поучительнаго, чѣмъ все то, о чемъ была рѣчь въ настоящей статьѣ?... О, нѣтъ, читатель, какъ не быть!... Вѣдь, въ сущности, едва ли даже и возможно написать такую большую, такую тяжеловѣсную книгу такъ, чтобы въ ней не оказалось ровно ужь ничего хорошаго, цѣннаго, заслуживающаго вниманія. Есть, конечно, хорошее, между прочимъ, и въ сочиненіи Il délitto politico, которое мы имѣли главнымъ образомъ въ виду въ нашей статьѣ. Такъ, и въ этой книгѣ собранъ огромный запасъ фактовъ, между которыми есть немало и очень интересныхъ, и очень поучительныхъ и которыми читатель можетъ воспользоваться для своихъ собственныхъ соображеній, извлекши ихъ предварительно изъ стѣнъ возведеннаго Ломброзо "зданія". Найдутся тамъ, конечно, и недурныя мысли, здравыя положенія, заслуживающія вниманія соображенія, указанія и рекомендаціи; такъ, наприм., читатель съ удовольствіемъ прочтетъ въ Il délitto politico многія страницы, на которыхъ трактуется важный вопросъ о предупрежденіи политическихъ преступленій... Но, къ сожалѣнію, то хорошее, что есть въ книгѣ, буквально тонетъ въ пучинѣ всевозможныхъ противорѣчій, натяжекъ, поспѣшныхъ и легкомысленныхъ обобщеній и выводовъ, неосмысленныхъ сопоставленій, грубѣйшихъ логическихъ ошибокъ... Нелады автора съ логикой, отсутствіе у него критической мысли и безсиліе его проникнуть во внутренній смыслъ трактуемыхъ имъ явленій бросаются читателю въ глаза положительно на каждомъ шагу, подрываютъ всякое довѣріе къ автору и заставляютъ крайне подозрительно относиться ко всѣмъ, вообще, его соображеніямъ, заключеніямъ и положеніямъ. Представьте себѣ, что вы перелистываете какой-нибудь математическій трактатъ, въ которомъ вы, къ изумленію своему, наталкиваетесь на рядъ несомнѣнныхъ доказательствъ того, что писавшій этотъ трактатъ не совсѣмъ твердъ даже по части элементарной ариѳметики; представьте себѣ, что вы просматриваете какую-нибудь естественно-историческую книгу и находите въ ней пресерьезныя сообщенія о томъ, наприм., что у змѣи есть "жало" или что китъ есть рыба, или что громъ есть грохотъ, производимый быстро мчащеюся въ облакахъ колесницей пророка Ильи... Натолкнувшись на такіе перлы, вы съ полнымъ основаніемъ и правомъ заключаете, что едва ли возможно ожидать отъ авторовъ чего-либо путнаго... Ну, такъ вотъ почти то же самое можно сказать и про Ломброзо...
   Нѣтъ, мы рѣшительно не согласны съ цитированнымъ нами въ началѣ статьи Вирджиліо, утверждающимъ, что Ломброзо есть, будто бы, pensatore di genio... До "генія" ему, какъ до звѣзды небесной, далеко. Какъ это прекрасно видно по всѣмъ продуктамъ его ученаго творчества, умъ его не глубокъ, не силенъ, не проницателенъ; мысль его мелка, всегда почти скользитъ только по поверхности затрогиваемыхъ ею вопросовъ и оказывается совершенно безсильною уловить внутренній смыслъ и постигнуть истинную, логическую связь тѣхъ явленій, вокругъ которыхъ она рѣзво порхаетъ. Ломброзо, по всѣмъ видимостямъ, даже и понятія не имѣетъ о томъ, что такое критическая мысль,-- до такой степени эта послѣдняя блистаетъ своимъ отсутствіемъ во всѣхъ его произведеніяхъ. Не мудрено поэтому, что ученый криминалистъ-антропологъ почти постоянно оказывается въ довольно натянутыхъ отношеніяхъ и съ логикой, которая, за пренебреженіе къ себѣ, на каждомъ шагу и мститъ ему самымъ безжалостнымъ образомъ. Вопіющихъ противорѣчій, логическихъ несообразностей, доказательствъ поразительнаго безсилія мысли, примѣровъ младенчески-наивнаго мышленія въ ломброзовскихъ писаніяхъ не оберешься. Иногда, какъ это, наприм., имѣетъ мѣсто въ Il delitto politico, конецъ трактата отрицаетъ его начало, одна глава побиваетъ другую; бываетъ даже и такъ, что страницы, находящіяся въ самомъ близкомъ сосѣдствѣ, оказываются въ непримиримой враждѣ между собою. Объясняется все это, между прочимъ, и тѣмъ весьма существеннымъ обстоятельствомъ, что нашъ pensatore di депіо въ сферѣ соціальныхъ явленій оказывается совершеннѣйшимъ профаномъ. Въ волнахъ человѣческой исторіи онъ не усматриваетъ ничего, кромѣ череповъ, носовъ, ушей, зубовъ, волосъ и тому подобныхъ любопытныхъ предметовъ, подлежащихъ его антропологическому вѣдѣнію. Всякаго рода соціологическіе вопросы,-- каковъ, наприм., вопросъ о преступности вообще и политической въ частности,-- лежатъ, очевидно, совсѣмъ внѣ предѣловъ его компетенціи, что, однако же, нимало не мѣшаетъ ему проявлять необыкновенную самоувѣренность, поразительное самомнѣніе при обсужденіи и рѣшеніи этихъ вопросовъ. Онъ пренаивно считаетъ себя глубокимъ, проницательнымъ мыслителемъ и всеобъемлющимъ ученымъ; въ антропологіи, какъ и во всѣхъ прочихъ наукахъ, считая тутъ, конечно, и соціологію, онъ -- наикомпетентнѣйшій судья, непогрѣшимый папа; никакого противорѣчія себѣ онъ не выноситъ; малѣйшее несогласіе съ его взглядами и теоріями онъ принимаетъ чуть не за личное себѣ оскорбленіе; даже тѣнь сомнѣнія въ его авторитетности, въ его научномъ значеніи, въ истинности его доктринъ выводитъ его изъ себя, переполняетъ его пылкое сердце чувствомъ гнѣва и заставляетъ прекомично сердиться. О высказанныхъ имъ "новыхъ словахъ", о построенныхъ имъ теоріяхъ, о сдѣланныхъ имъ "открытіяхъ" въ сферѣ мысли онъ чрезвычайно высокаго мнѣнія. Такъ, напримѣръ, его криминально-антропологическія идеи кажутся ему до такой степени глубокими, важными, драгоцѣнными, что степенью воспріимчивости къ нимъ онъ опредѣляетъ, -- боимся, что читатель не повѣритъ, -- и степень духовной зрѣлости, интеллектуальнаго развитія, и способность данной страны или даннаго народа къ усвоенію новыхъ формъ жизни и мысли, къ движенію впередъ, къ прогрессу. Если въ извѣстной странѣ плохо прививаются ученія и откровенія, исходящія изъ Турина, страна эта, по соображеніямъ Ломброзо, страдаетъ отсталостью или представляется безнадежною въ духовномъ отношеніи; если же дѣло стоитъ обратно, если къ словесамъ туринскаго пророка гдѣ-либо внимательно прислушиваются, а передъ самимъ этимъ пророкомъ благоговѣйно преклоняютъ колѣна, то народъ, къ которому принадлежатъ эти колѣнопреклоненные ученики, обладаетъ, очевидно, духовною свѣжестью и отличается прогрессивнымъ духомъ. Мы уже имѣли случай замѣтить, что насъ, русскихъ, Ломброзо относитъ къ числу народовъ, наименѣе приверженныхъ къ рутинѣ, наиболѣе склонныхъ ко всякимъ новшествамъ, наиболѣе новаторскихъ, прогрессивныхъ (essenzialmente novatori). На основаніи чего же, спрашивается, онъ выдаетъ намъ такой аттестатъ? Да исключительно только на основаніи того знаменательнаго "факта", что, съ одной стороны, "въ Россіи процвѣтаютъ соціалистическія идеи" (?!?), а съ другой, что "какъ разъ именно въ Россіи итальянская криминальная школа (ломброзовская) и находитъ себѣ главнѣйшихъ послѣдователей" (I'idea socialistica fiorisce in Russia, e la scuola penale italiana ha appunto in Russia i suoi principali fautori. Delitto politico, p. 131). Разъ ломброзовскія идеи находятъ для себя главнѣйшую поддержку въ русскихъ ученыхъ (?!?), то ясно, стало быть, что Россія -- очень прогрессивная и многообѣщающая страна (да простятся Ломброзо за такое лестное мнѣніе о нашей родинѣ всѣ его безчисленныя прегрѣшенія противъ здраваго смысла и логики!). Замѣтивъ мимоходомъ, что, очевидно, кто-то злокозненно подшутилъ надъ Ломброзо, введя его въ пріятное заблужденіе относительно мнимаго процвѣтанія его идей въ Россіи, обратимся къ другимъ народамъ. Вотъ, наприм., французы и бельгійцы, среди которыхъ, какъ извѣстно, проповѣдь ломброзизма, увы, остается гласомъ вопіющаго въ пустынѣ. Почему это и о чемъ этотъ фактъ свидѣтельствуетъ? Да не о чемъ иномъ, какъ о томъ, что "бельгійцы и французы еще умственно не созрѣли, не доросли до этихъ новыхъ теорій (ломброзовскихъ), а потому и не могутъ ихъ понимать, подобно тому, какъ дальтонисты (страдающіе цвѣтною слѣпотой) не могутъ судить о красномъ цвѣтѣ" {"I belgi ed i francesi non erano maturati а queste nuove teorie e non le potevano comprendere, e si trovano quindi nella condizione dei daltonici che dovessero giudicare del color rosso" (миланская Carriere della Sera 1892, 1 sept.).}. Отрицаютъ ломброзизмъ -- значитъ не понимаютъ его, а не понимаютъ и не могутъ понять потому, что не доросли еще до этого пониманія. Что касается, въ частности, французовъ, среди которыхъ ломброзовскія идеи, теоріи и "открытія" встрѣчаютъ наиболѣе рѣшительный отпоръ и отрицаніе, то это -- самая необстоятельная, несерьезная и нестоющая нація, отъ которой нечего и ждать чего-либо путнаго. Кто не знаетъ, что, проявляя сильнѣйшую наклонность къ однимъ только безтолковымъ и безплоднымъ "мятежамъ", французы въ исторіи своей "насчитываютъ чрезвычайно мало творцовъ истинныхъ революцій, политическихъ и научныхъ" (frequentemente in istato di sedizione, contano scarsissimi creatori di vere revoluzioni politiche e scientifiche. Il delitto politico, p. 131). Вотъ какое важное значеніе имѣетъ непризнаваніе ломброзовскихъ идей! Читая подобныя вещи,-- къ слову сказать, прекрасно характеризующія степень серьезности и основательности ломброзовскихъ умозаключеній и выводовъ,-- невольно начинаешь думать, что если недостатокъ или отсутствіе скромности есть признакъ геніальной натуры, то Ломброзо, несомнѣнно, очень большой геній...
   Повторяемъ еще разъ: Ломброзо вовсе не "геніальный", а весьма плохой и весьма легкомысленный мыслитель. Продукты его мышленія кажутся намъ довольно характерными обращиками того, какъ не надо мыслить и философствовать, а тяжеловѣсные плоды его ученыхъ изслѣдованій -- наглядными примѣрами того, какъ не надо производить ученыхъ изслѣдованій. Показать это и было задачею настоящей статьи.

И. Д-въ.

"Русская Мысль", кн.X, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru